Без названия

    Этим вечером мы с коллегами решили собраться в психиатрическом отделении и побеседовать, как это бывает каждую пятницу. Я наливал чай, когда в ординаторскую вошёл Морозов Кирилл Евгеньевич. Это был один из врачей психиатрического отделения, с коллегами он часто шутил и сплетничал о душевнобольных, с последними он был крайне равнодушным и формальным. Он вошёл не один, с ним был мужчина интеллигентного вида лет 30-35.

– Знакомьтесь, товарищи. Мой приятель, психолог и просто скучный человек, Владимир Сергеевич, – после этих слов Кирилл Евгеньевич залился нездоровым смехом и предложил гостю чай. – Знаете, коллеги, сейчас мы с Владимиром Сергеевичем наткнулись на Евсеева из четвёртой палаты, опять грозился порчу навести.

    Он говорил невероятно легко о пациентах, как говорит биолог, наблюдая за типичным поведением амёбы. Тема больных в ординаторских была одной из ведущих. Вообще, врачи те ещё сплетники.

– Кирилл Евгеньевич, а насчёт Горюнева вестей нет? – поинтересовалась дежурная медсестра Галя.

– Нет, по-прежнему молчит. Ну, разве что на этой неделе меньше истерик было. После двойной-то дозы галоперидола, – Морозов усмехнулся, – и не таких успокаивали.

    Владимир Сергеевич, казалось, решил поучаствовать в беседе:

– Кто такой Горюнев?

– Та псих один. Его за похищение и убийство человека чуть не посадили, но тюрьме такие не нужны, вот и скинули на нашу шею, признали больным. Поступил на прошлой неделе, кусался, орал, звал кого-то, но не говорил ничего. А мы что сделать можем? Безнадёжный он. Искололи его уже всего лекарствами, чтобы не буянил. По-хорошему ему бы эвтаназию сделать, а то 30% дневной дозы рисполепта, рассчитанной на всё отделение, на одного него тратим. А попробуй не уколоть! Разнесёт всё к чертям.

– Зря вы так, Кирилл Евгеньевич. Может, у него горе нечеловеческое случилось, что он таким стал, – вступилась за больного Галя.

– Ох, Галенька. Поработаете с моё, узнаете, какие тут несчастья у Людей происходили, но не красть же человека из-за этого, не убивать же!

– Могу я посетить этого больного? – неожиданно для всех спросил Владимир Сергеевич.

– Та пожалуйста! Узнай у Гали палату и иди. Лежит овощем, ничего не скажет, но, пока лекарство действует, можешь посидеть с ним. Родственников у него всё равно нет.

– Ты не пойдешь со мной? – психолог, вероятно, волновался, и ему нужна была поддержка.

– Володя, кажется, время для обхода давно закончилось.
Тогда я встал и, молча, пошёл рядом с Владимиром Сергеевичем. Сначала он удивился, но позже тихо поблагодарил. Весь путь к палате мы шли, не разговаривая.

    В палате лежали двое: спящий старичок с деменцией и сравнительно молодой человек. Он лежал неподвижно. Всё лицо его выглядело равнодушным и даже кукольным, неправдоподобно застывшим. Дыхание было слабым. Он походил на трупа, но глаза, которыми он гипнотизировал потолок... Вы знаете, я никогда не забуду этих глаз, в них было очень много неистовства, исступленности и боли. Они были самыми человеческими, что ли. Куда более честными, чем у его лечащего врача.
В палате оставалось еще четыре свободных кровати, и мы с психологом сели на одну из них.

– Что Вас заставило навестить его? – начал я.

– Во-первых, хотелось поскорее выйти из ординаторской, – мой собеседник улыбнулся, – а во-вторых, всегда хочется взглянуть на «безнадёжных», – последнее слово он сказал с трудом. – Возможно, нам с вами сегодня удастся его разговорить, но нужно набраться терпения.

– Вы знаете, Владимир, я раньше тоже хотел стать психологом.

– Что остановило? – я пожал плечами, – Вы нашли своё место в жизни?

– Думаю, да. Я доволен своей должностью.

– В таком случае, вы невероятный счастливчик. Ежедневно я работаю с Людьми, чьи
судьбы чудовищно изуродованы карьерой.

– Любопытно, – проговорил я, ожидая продолжения.

– Это страшно. В прошлом году я работал с мужчиной. Знаете, такой амбициозный. Материалист до мозга костей, анархист, капиталист, рационалист и ещё куча всяких модных слов. В политической партии ярый участник, презирал искусство, считал его бесполезным. Ну, пусть считал, он ведь кричал об этом! С пеной у рта заявлял, что вся художественная литература создана для лёгкого чтения и скудного ума, что нет иной литературы, кроме документальной. Так обругивал поэтов, писателей, художников… Начали мы с ним глубже копать, выяснилось, что в юности он писал стихи одной девочке. Не заладилось. Девочка не ответила взаимностью, стихи жестоко раскритиковали, мальчик возненавидел искусство. Кстати, в политике он тоже не нашёл своего места. Сейчас ему 52 и он работает в такси. – Мой новый приятель жестом показал мне вести себя тихо и сел на стул рядом с кроватью мужчины. Второй отвернул голову к стене, но было видно, что его лицо исказила гримаса боли.

– Знаю, отвратительные лекарства. – Владимир Сергеевич говорил тихо, мягко, немного распевая гласные, при этом он говорил с больным, как с взрослым и разумным человеком. – Да, ещё кости немного поломит. Челюсть сводит… Потерпи, друг. – Больной взглянул на говорящего с удивлением, словно не понимая, откуда он может чувствовать чужую боль. Затем он повернул голову в нашу сторону, немного скривился и приоткрыл рот, откуда потекла обильная слюна, но мой напарник, предвидя это, достал из кармана чистый белый носовой платок и приложил к уголку рта больного. Мужчина закрыл глаза и сначала немного отдёрнулся, но потом расслабился. Я был поражён работой Владимира Сергеевича. Затем несколько минут мы молчали.

– Вы мой новый доктор? – хрипло и едва слышно спросил пациент.

– К сожалению, нет, – шёпотом ответил Владимир Сергеевич, было видно, что он с трудом скрывает ликование от успеха. – Меня зовут Владимир.

– Меня зовут Александр, – сказал больной. По его лицу можно было видеть, что внутри него идёт борьба. Он доверчиво взглянул на психолога. – А её звали Лилей.
– пациент произнес имя одними губами и заплакал. Я шепотом предложил Владимиру позвать Кирилла Евгеньевича, но мой новый знакомый взглянул на меня очень строго и ответил:

– Вы, молодой человек, себя слышите? Доктор нужен больному, а перед нами вполне себе адекватный мужчина. Продолжайте, Александр.
Меня поразило, что больной всё-таки продолжил.

– Вы знаете, Владимир, на самом деле, я романтик. Да, я не преступник. Я немного странный, но знаете, как я любил? – Пациент сглотнул слёзы, – Её звали Лилей. Она была замужем. Муж её не любил, об этом весь город знает. Она была так прекрасна и так несчастна. Я не мог себе позволить даже заговорить с ней, я только наблюдал издалека. Сначала я видел её на сцене, она была ресторанной певицей. У неё было очень много поклонников, все клялись ей в любви, дарили цветы, писали портреты… Я даже не пытался её завоевать. Она была ангелом. Я следил за ней, шёл на восемнадцать шагов позади её, провожая домой. Однажды, идя по улице, я увидел её супруга, который ехал с очередной размалёванной бабой. Скажите, что мне оставалось делать? Она ведь ангел!!! А он гуляет направо и налево. Она же зачахнет с ним! К тому времени я уже подготовил расписание её выступлений в том ресторане, и когда она вышла, я, – он запнулся и громко всхлипнул, – я оглушил её ударом по голове. Затем положил в машину и отвез в свой дом. Она такой лёгкой была. – Он снова заплакал, – Я долго выбирал нам жильё, но всё-таки остановился на своём доме. Я оставил её в тёмном и сыром подвале, пристегнув к батарее, а сам ушел в свою комнату, чтобы не видеть, как она будет плакать, когда очнется. Я думал, что если увижу её слёзы, то у меня сердце порвётся. Не порвалось. Она плакала две недели, а точнее двенадцать суток. Совсем ничего не ела, только пила, пила, пила... Когда она перестала плакать, она воспрянула духом и стала мне угрожать. Вроде её муж найдёт нас и отомстит за это. Я не хотел говорить бедняжке, что муж ей давно неверен. Всё, что я ей тогда сказал, заключалось в вопросе:

– А если не найдёт?

    Она растерялась немного, а потом ответила:

– А если не найдёт, родителям скажет! Они точно найдут! Поклонники. Ещё поклонники найдут! Точно! У них связи есть! Они профессионалов подключат!
Я потом зашел в тот ресторан, там её же поклонники дарили цветы и в любви клялись новой певице. Муж совсем загулял. Благо, детей у них не было. Я не хотел говорить Лиле, что её всюду заменили, это было бы больно для неё. Но простое молчание мешало бы ей смириться. Тогда я решил молчать и делать так, чтобы у меня ей было хорошо. Она ангел, а ангелу нужен Рай. Через два месяца она совсем освоилась, привыкла к подвалу и ко мне. Ко всему, что у неё было. В один день я решил освободить её от цепи и позволить ей жить со мной в комнате. Вы не представляете, каково было моё удивление, когда она приготовила для меня завтрак и проводила на работу. Представляете, она даже петь начала! Я был вне себя от счастья. Но это было слишком прекрасно, чтобы длиться долго. Однажды, вернувшись домой с работы, я увидел, что она ушла. Я понял, что она ушла, когда только вошёл в дом. Она не оставила записки. Она оставила чувство опустошенности. Дом перестал быть домом. Я был готов к её уходу, но только не в тот вечер. Я даже не был зол. Я просто… – больной замолчал на мгновение в поисках подходящего слова, – умер. Я решил тогда, что прежде чем покончить с собой, я убью Лилю и её мужа. Когда я подошёл к их дому,  я видел, как он кричал на неё, а она плакала. Понимаете? Она любила его, а он орал на неё. Он начал уходить, Лиля попыталась обнять его со спины, тогда он развернулся и ударил её. Вы слышите?! Он ударил моего ангела! Я был в ярости, поэтому встретил его у выхода из дома ударом ножа. Лиля, – больной снова заплакал, но на этот раз, казалось, он плакал весь. Казалось, даже воздух плачет. – Владимир, оставьте меня одного, я хочу умереть. И прошу вас…

   Он не успел договорить, потому что в палату вошёл Кирилл Евгеньевич и Галя. Галя была в слезах, Морозов превратился в само потрясение. Стало ясно, что они всё слышали. Кирилл Евгеньевич попросил нас выйти. По правде сказать, я тоже был ошеломлён.

– Вы поистине гениальный психолог, Владимир Сергеевич! Скажите, как Вам удалось? В чём ваш секрет?

– Ах, я просто умею слушать и Люди это чувствуют. Умение слушать – это то, что вызывает доверие. А ведь это несложно.