Источник исторической неправды. Часть вторая

     В течение  столетия   поход  Дежнева к Анадырю, а Ерофея Хабарова - по Амуру   не вызвал ни у кого особого интереса; сведения об этих  походах  не были опубликованы  ни в отечественной, ни в зарубежной литературе. Первые восторженные отзывы о Хабарове и Дежневе, положившие начало их прославлению   принадлежат   Герарду  Фридриху Миллеру, -  немцу,  приглашенному Петром I в создававшуюся тогда в России Академию наук.

     Решить поставленную автором задачу невозможно без  ознакомления с личностью этого человека, его характером, пристрастиями, образом жизни;  без  выяснения причин, побудивших его придать гласности деятельность  в Сибири Хабарова и Дежнева; без оценки объективности и беспристрастности  его публикаций. И потому автор приглашает читателя вместе с ним проследить жизненные коллизии Герарда Миллера, обратив особое внимание на период его работы в «Якутской архиве» и на события, предшествовавшие опубликованию им статей, в которых нашла отражение деятельность Хабарова и Дежнева.

     Кем же был этот Герард Миллер? Его отец, Томас Миллер, возглавлял гимназию в Херфорде (Вестфалия) и происходил из пасторской семьи  города Зёст. Мать, Анна Мария Боде, была дочерью Герарда Боде, - профессора права, восточных языков и теологии в городе Минден (Вестфалия). Дядя по материнской линии, Генрих фон Боде, был профессором права в Ринтельне и Галле и принадлежал к имперскому дворянству, имея чин имперского надворного советника. Одним словом, Герард был отпрыском весьма почтенного и  образованного семейства.

     Школьное образование Герхард получил в гимназии своего отца, 17-летним юношей не без протекции своего дяди поступил в  Ринтельнский университет, откуда в 1724 году перевелся в Лейпциг и  непродолжительное время учился   в Лейпцигском университете.
     По словам Шлецера, - будущего коллеги Миллера по Петербургской академии, его почитателя и единомышленника, «в те годы было сильно распространено стремление из Германии в Россию, особенно среди студентов. Эти дураки полагали, что нигде нельзя легче сделать себе счастье, как в России. У всех в голове был выгнанный из Иены студент богословия, который впоследствии сделался русским государственным канцлером» (речь идет об Остермане, - В.Б.). Многие отправлялись «не только без всяких рекомендаций, но и с последним червонцем в кармане».

     Впрочем,  20-летний Герхард Миллер, хотя и недоучившийся в университете, но уже обладавший степенью  бакалавра, в 1725 г. прибыл в Петербург по приглашению. Он был приглашен в только что основанную академию  Шумахером, исполнявшим тогда обязанности библиотекаря и заместителя президента, и определен адъюнктом академии (нечто вроде нынешнего аспиранта, - В.Б.).

     Благодарный за оказанную ему честь, молодой человек, как  нынче говорят, «положил глаз» на дочку  И. Шумахера. Тот, увидев в нем перспективного молодого ученого, не остался к этому безучастным, - стал всячески способствовать его продвижению. Первые годы Миллер преподавал латинский язык, историю и географию в академической гимназии, вёл протоколы академических заседаний. При этом действительно проявил себя весьма способным и трудолюбивым сотрудником. Как высшее достижение в будущем, ему грезились звание библиотекаря Академии и рука дочери всемогущего Шумахера, которому он всячески угождал.

     В 1728 г. Миллер был допущен «к архиве и для сочинения курантов» (Куранты -  первая русская рукописная газета. Составлялась в Посольском приказе для информации правительства о зарубежных событиях). Желание найти дополнительный заработок и покровителей среди знати побудило его заняться ещё и генеалогическими изысканиями.

    Назначение Миллера в 1730 году профессором прошло не вполне гладко; коллеги, недолюбливавшие его за наушничество Шумахеру, провалили его «по пристрастью» и для завершения дела потребовалось вмешательство самого президента. Фактически он стал профессором не путём голосования академиков, а по назначению. В 1728–1730 гг. он уже состоял редактором «Санкт-Петербургских Ведомостей».

     В  1730 году Миллер выехал за границу  по устройству личных дел, имея при этом еще и поручения  Академии. Посетив Германию, Голландию, Англию, он привлёк для работы в Российской Академии довольно известных ученых, - Юнкера и Георга Якова Кера, чем значительно повысил свой авторитет  у  академического руководства.

                *

     В конце 1732 года началась подготовка Второй Камчатской экспедиции. Возглавил ее теперь уже капитан-командор Витус Беринг. В экспедицию посылалась почти тысяча человек. Кроме экипажей будущих шести морских судов вместе со штурманами и матросами ехали корабельные мастера, конопатчики, плотники, парусники, лекари, геодезисты, солдаты для охраны. В состав «Камчацкой» экспедиции (так ее официально именовали) были включены и несколько профессоров Академии наук.

     Когда стал формироваться академический отряд  экспедиции, Миллер неожиданно вызвался принять в нем участие.  К этому времени он, по-видимому,  разочаровался в своих начальных планах и ему хотелось на время исчезнуть из Петербурга, чтобы выйти из того неловкого положения, в которое он сам себя поставил,  заискиванием перед Шумахером.
     Но это не было единственной причиной принятого решения. Безусловно, у него был интерес к малоизвестной в Европе части света, он хотел новых и необычных впечатлений. Был, конечно, и расчет на  повышение жалованья, которое  обещали участникам экспедиции. Но главное – он видел в этом средство получить  известность и положение в научном мире России и Европы.

     Отправляясь в путешествие, Герард Миллер, без сомнения, чувствовал себя весьма уверенно, - за его спиной был крепкий и надежный тыл.  В Академии, почти поголовно представленной иностранцами,  правили его соотечественники, -  Блюментрост и Шумахер.  Руководителями экспедиции были датчане Витус Беринг и Шпанберг. При дворе и в правительственных учреждениях  любое решение принималось лишь с благословения Бирона и Остермана, - тоже его соотечественников. Россия медленно, но верно превращалась в германского сателлита. В таких условиях были все основания рассчитывать на всестороннюю поддержку властей и успешное достижение поставленных Миллером целей, в том числе и личного свойства.

     Официально экспедиции намечалась чисто научная цель. Её морской состав  во главе с Берингом должен был продолжить начатое за несколько лет перед тем обследование береговой линии Камчатки для окончательного выяснения, поставленного еще Петром I вопроса: «сошлась ли» Азия с Америкой. Во-вторых, предстояло произвести подробное обследование Сибири по плану,  разработанному Мессершмидтом. Для того и были введены в состав экспедиции лица, «способные не только к совершению путешествий, но и к тому, чтобы принести известную пользу в деле землеописания, осветить историю дотоле неизвестных стран …, и вообще узнать все,  что имеет научный интерес».

     Желание Миллера было удовлетворено. В состав академического отряда были включены: профессора Людовик Делиль де  ла Кройер (официальный руководитель), Герард Фридрих Миллер и Иоганн Георг Гмелин; студенты: Степан Крашенинников, Фёдор Попов, Алексей Горланов, Лука Иванов, Алексей Третьяков; переводчик Илья Яхонтов; землемеры Андрей Красильников, Ушаков, Никифор Чекин, Александр Иванов; инструментальный ученик Степан Овсянников; живописец Иоганн Христиан Беркан и рисовальный мастер Иоганн Вильгельм Люрсениус. Для обеспечения безопасности путешествия и выполнения хозяйственно-бытовых нужд отряда ему было придано двенадцать солдат конвоя с барабанщиком под водительством капрала.

     В путешествии Миллер весьма близко сошелся с недавно прибывшим в Академию молодым профессором Тюбингенского  университета  по  кафедре  «химии  и науки о травах»   (ботаники)   Иоганном   Гмелиным.    Этому «просвещенному и страстному к науке германцу»  было всего лишь 24 года.

     Отправляясь в дальний путь, Миллер имел в голове широкие научные планы, но нельзя сказать, что его научная подготовка  соответствовала  обширности этих планов. В 1733 году из Петербурга выезжал еще новичок, только лишь приступавший  к работе над историческими источниками. Впоследствии Миллер говорил, что все, что он знает, дала ему Сибирь, «без этих странствований, мне было бы трудно добыть приобретенные мною знания». И в этом не было преувеличения.
     В январе 1734 года академический отряд прибыл в Тобольск, оттуда профессор Людовик Делиль де ла Кроер отправился с обозом Чирикова на восток. Миллеру же и Гмелину руководитель экспедиции Беринг разрешил продолжать путешествие самостоятельно.

     Из Тобольска отряд Миллера  по Иртышу добрался до Омска, затем посетил Ямышевскую крепость, Семипалатинск и Усть-Каменогорск. Помимо архивной работы Миллер занимался археологическими раскопками, Гмелин - организацией метеорологических наблюдений. По пути путешественники изучали флору и фауну, собирали коллекции редких растений, проводили геологические исследования.         Зимой и весной 1735 года ученые посетили Енисейск, Красноярск, Иркутск. По последнему санному пути  И.Г. Гмелин, Г.Ф. Миллер, рисовальщик Люрсениус, переводчик Яхонтов и студент Горланов переправились через Байкал в Селенгинск, побывали в Селенгинске и Кяхте.
               
                *

     Став  участником  Камчатской экспедиции, Миллер в  течение 10 лет знакомился в архивах сибирских городов с историческими материалами,  копировал их, и  вывез в Петербург огромный фонд документов, получивший название «Портфелей Миллера». В нем  оказались и материалы из якутского архива об экспедиции Хабарова, и отписки Семена Дежнева о его странствиях на Чукотке.
     Через десять лет Миллер вернулся в Петербург  уже выдающимся специалистом не только в области истории, но и географии и этнографии. Десять лет непосредственной работы в архивах и наблюдений на местах дали ему не только обширные и всесторонние познания. За эти годы выработались его научные методы, его приемы работы над источниками, его  взгляды на задачи и приемы исторического исследования.

     Надо сказать, что путешествие академиков  Миллера и Гмелина с  самого  начала было обставлено со всем возможным по  тому  времени  комфортом. На каждого   академика  полагалось  по  десяти  подвод,  куда  они  могли разместить свои инструменты,  книги и материалы.  Сами они восседали в удобных колясках, по рекам совершали  путешествие на специально построенных для этой цели судах.  С особенным удовольствием они подчеркивали предоставленные для них удобства, давшие возможность,  не отвлекаясь никакими тяготами и дорожными хлопотами,  отдаться всецело наблюдениям и научной работе. К слову сказать, академики получали в год 1260 рублей жалования,  кроме того ежегодно по 40 пудов муки. При каждом академике состояло по 4 служителя. Студентам полагалось жалование в размере 100 рублей в год,  муки  - 30 пудов. Наемным кузнецам и плотникам платили по 4 копейки в день, то есть в пересчёте на год -  менее 15 рублей.

     Весной и летом 1735 г.  отряд Миллера объехал земли за Байкалом, посетил  Еравнинский  и Читинский остроги,  на плотах по Ингоде и Шилке сплавился в Нерчинск, куда  прибыли 15 июня 1735 года, и где кроме всего прочего исследовали древние памятники и древние рудные копи.
     Этот последний отрезок пути  особенно  понравился путешественникам. «Сколько приятных в Сибири путей, - писал Миллер в своих путевых заметках, - однакож по нерчинской дороге веселее  всего  было  ехать...  Обширные луга,  испещренные  прекрасными цветами,  раскиданные холмы,  чудесные долины,  местами густые леса и под тенью их светлые ручейки или широко разливающиеся    реки;    многочисленные   стада;   гостеприимство   и услужливость бурят и тунгусов;  прекрасная погода и новость  предметов доставляли  истинное  наслаждение  …».   

     В исторической литературе, к сожалению, не нашли отражения подробности пребывания Миллера в Нерчинске и его работы с нерчинскими архивами. Его не могла не интересовать история открытия и разработки на Аргуни месторождений серебряных руд, а также тема развития пограничного конфликта с Китаем во второй половине XVII столетия, возрождения Албазинского острога и становления Албазинского воеводства. Во всяком случае, этим вопросам посвящен целый ряд написанных и позже опубликованных работ Миллера. Еще больше осталось в виде путевых заметок и неопубликованных черновиков.

     Во время пребывания в Селенгинском и Нерчинском уездах Миллер написал на немецком языке обстоятельную работу, посвященную истории горнозаводской промышленности в Забайкалье: "История и описание Аргунских серебряных заводов в Нерчинском уезде Иркутской провинции в Сибири". В ней автор признавал, что местная традиция связывает происхождение древних горных разработок в Нерчинском уезде с китайцами или монголами, да и в русских документальных источниках их именуют "то богдойскими, или китайскими, то мунгальскими ямами".
     По мнению же Миллера китайцы не имели к этому никакого отношения, и столь далеко на север их влияние в древности никогда не распространялось, не говоря уже о заселении. Для подкрепления своей гипотезы о том, что древними насельниками степей Забайкалья были не китайцы, а тюркоязычные племена, Миллер привлёк письменные источники – китайские, монгольские, татарские, ссылается на труд Абулгази и др.

     Особенно интересовался Миллер темой Китая, былого русского присутствия на Амуре, и обоснования исторических прав России на  территории к северу от Амура. Уже в первые годы экспедиции он прислал в Петербург «Известие о путешествиях и торговле русских с Китаем», «Историю города Нерчинска», подготовил материалы для очерка «Изъяснение сумнительств, находящихся при постановлении границ между Российским и Китайским государством 1689 года», который был опубликован в 1757 году.  Нет сомнений в том, что он основательно изучил нерчинские архивы.
     Доводы Миллера состояли в том, что русские первыми включили в состав своего государства народы Северного Приамурья (в Албазинском уезде). Следовательно, у России существуют преимущественные права на данные территории.

     Этот эпизод сибирского путешествия Миллера представляет для нас особый интерес в плане задач, поставленных автором настоящей повести в  предисловии. Без сомнения Миллер собрал в нерчинском архиве максимум материалов о становлении Албазинского воеводства и героической обороне Албазинской крепости, притязаниях Китая и ходе переговоров о размежевании границ. Все это подробно изложено в написанных им статьях и неопубликованных заметках. Мог ли он при этом не обратить внимания на  архивные документы, в которых говорилось о русских людях, бежавших под разными предлогами в Китай. Я думаю, что нет. Если, конечно, верить его заявлению, что он «пересмотрел и в порядок привёл архивы во всех сибирских городах».
     Для нас же важно то, что по всей вероятности именно в нерчинских архивах Миллер впервые встретил имя Ерофея Хабарова, еще ничего не зная о его Амурском походе 1649 – 1953 годов  (отписки Хабарова об этом походе он обнаружит позднее – в Якутском архиве).


                *

     К 1663 году прошло уже пять лет, как Ерофей Хабаров вернулся на Лену из Москвы, где ему после проведенного в Сибирском приказе следствия запретили выезд на Амур. Ерофей терпеливо ждал известий от своего московского покровителя, – дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова о снятии с него опалы и разрешении вернуться в Приамурье.
     Что так тянуло Хабарова в те места, в которых к этому времени уже  почти  безраздельно  властвовали маньчжуры? Можно не сомневаться, что его тянуло туда спрятанное в потайном месте Хинганского ущелья добро, которое он не успел вывезти с Амура. А добра этого, судя по всему, было немало, -  разного рода изделиями, награбленными у князцов и улусных «лутших людей». Средства от продажи своим людям вина и пива, пищалей и серпов с косами, свинца и пороха, возвращенных долгов  полчан  трофеями с тех же погромов.
А сколько разного рода добра должно было накопиться у Хабарова  в качестве его собственной доли при разделе имущества  разграбленных княжеских городков и погибших в схватках даурских, дючерских и маньчжурских воинов, казненных князцов-аманатов и улусных «лутших людей», - куяков и шлемов, луков и сабель, затейливых щитов, калчанов со стрелами, разных других  воинских доспехов и оружия. А ковры, женские узорчья-украшения, посуда китайской работы из княжеских домов и юрт. Разве мало было таких трофеев? Стоит напомнить, что со слов самого же Ерофея во время его походов по Амуру было истреблено более тысячи приамурских жителей.
     О  судьбе этого имущества нет никаких сведений в исторических первоисточниках, всё оно бесследно исчезло. А Ерофей, надо думать, не признался бы в том, куда оно делось, даже под пыткой. Он ждал разрешения вернуться на Амур.

     Но «…въ 1663 году, марта въ 13 день, во вторникъ, на 3 неделе Великаго Поста … Григорий Протопоповъ умре».   Из Москвы, не медля, был послан нарочный гонец с этим скорбным известием во все сибирские города. К июлю  эта весть докатилась и до Якутска.
     Для Ерофея смерть его столичного покровителя была, как гром среди ясного неба. Она разрушала все его жизненные планы. Смириться с мыслью, что для него теперь  закрыта всякая возможность вернуться на Амур, он не мог. С прибытием  на воеводство в Илим Силы Осиповича Аничкова Хабарову, наконец, удалось получить разрешение на  выезд в столицу.

     Был ли Ерофей Хабаров уверен в том, что в Тобольске или Москве удовлетворят его просьбу? Судя по всему, он в этом сильно сомневался. Более того, складывается впечатление, что в случае отказа  вообще не намерен был  возвращаться на Лену. Чем другим можно объяснить тот факт, что перед отъездом он распродал  лошадей и коров, насеянный хлеб, медную посуду и «железный завод», а все свое недвижимое имущество, - «… заимку с сенными покосами и двором и хоромами и рыбными ловлями» передал во владение «монастырской братии»? Причем, в случае своей смерти он все это завещал  Троицкому монастырю.
     В это время в Москву с ясачной казной был отправлен  атаман Артемий Петриловский, - его племянник.  Так что поехали они в Тобольск  вместе. В своей «поступной памяти» Ерофей извещал монастырских старцев, что едет он «к Москве великих государей за казною». 

     После того, как в Тобольске Хабарову отказали в его просьбе о возвращении на Амур, он побывал еще и в Москве. Б.П. Полевой на основании обнаруженных им документов писал, что Ерофей с племянником находился в Москве с 31 декабря 1667 г. до весны 1668 года. Артемий, видимо, сдавал в это время якутскую меховую казну. Неизвестно, обращался ли Ерофей со своей просьбой в Сибирский приказ. После той информации о его  действиях на Амуре, которую доставил в Москву  в 1663 году Пётр Бекетов, это было весьма рискованным делом. Известно лишь, что в  год их пребывания в столице Артемий Петриловский был лишен атаманского звания и  разжалован в пятидесятники. Что послужило тому причиной – тоже неизвестно.

     Нет никаких документальных подтверждений и их возвращению  на Лену. Сохранилась лишь запись в якутских книгах, что до 1670 года Артемий Петриловский числился пятидесятником, да и то, как видим, только лишь числился. О Хабарове и вовсе нет никаких известий, кроме, разве что, обращения в том же 1670 году монахов Киренского монастыря  к илимскому воеводе Аничкову с просьбой подтвердить за монастырем право на владение собственностью Хабарова, которое он завещал монастырю, со ссылкой на то, что Ерофея Хабарова «не стало». Нельзя не обратить внимания, что оба эти  упоминания  относятся к 1670 году.  Куда же они подевались?
     В Сибири было одно  знакомое им место, еще не находившееся под властью воевод, где они могли укрыться, - Албазинский острог на Амуре с большим числом хорошо знакомых им людей, бежавших с Лены с Никифором Черниговским после убийства Илимского воеводы Лаврентия Обухова. Не последнее место в этом стремлении, надо полагать, занимало добро, припрятанное в Хинганском ущелье, - трофеи даурских и дючерских погромов.

                *

     В 1669 году албазинцами неожиданно был предпринят большой поход вниз по Амуру. Нерчинский воевода Аршинский по этому поводу писал тобольским воеводам: «В прошлом  во 177 году июня во 2 числе посылал  он, Микифорко (речь идет о Никифоре Черниговском, - приказном человеке Албазинского острога), из Олбазинсково острогу олбазинских служилых людей 60 человек вниз по Амуру-реке в поход на даурских и на чючерских  людей…».
     Невольно возникает вопрос: чем была вызвана необходимость такого дальнего похода, причем даже не на Зею, где жили дауры, а в самую пасть тигру, - в дючерские земли,  где уже не  раз русские отряды подвергались нападению богдойцев. Видимо, что-то очень притягательное было в цели этого похода.

     По неясной причине отряд албазинских казаков разделился. Часть  из них  задержалась в низовьях Хинганского ущелья, и через какое-то время пошла вверх, - на Зею. Остальные во главе с неким  Григорием, двинулись  вниз по Амуру, но уже близ устья Буреи (казаки называли её Быстрой) встретились с богдойским войском и добровольно сдались в плен. Кем был  этот Григорий,  точных сведений нет, но по первоисточникам более позднего времени можно предположить, что это был Гришка Павлов Тобольский, известный своим участием   в побеге  с Лены на Амур   «воровского войска» Михаила Сорокина, - тоже давнего знакомца Ерофея Хабарова.

     Самовольные действия албазинских казаков, спровоцировавшие приход богдойского войска к русским острогам, не могли не обеспокоить  нерчинского воеводу. Аршинский, без сомнения, принял меры по выявлению зачинщиков похода. Однако  это потребовало немало времени, - ведь Албазин находился почти в шестистах верстах от Нерчинска. Расследование, надо полагать, велось посылкой туда доверенных лиц с отписками приказному человеку Никифору Черниговскому.
     Исследователи пишут, что в тот исторический период в Китае оказалось немало русских людей. И захваченных богдойцами в плен, и ушедших туда добровольно, и сдавшихся после разгрома богдойцами Албазинского острога, - почти сотня человек.
 
     В своем послании в столицу нерчинский воевода Данила Аршинский сообщалал: «В прошлом, великие государи, во 178 (1670) году, июня в 20 день, писал мне из Албазинского острогу приказной человек Микифорко Черниговской: изменили де вам, великим государем, в Олбазинском остроге черкасы, которые на великой реке Лене, на Киренге, убили воеводу Обухова, - Микулка Пан,  да Оска Подкаменной с товарищи, восмь человек, убежали в Богдойскую землю».

     Не может быть сомнений в том, что Миллер, проявлявший особый интерес к вопросам русско-китайских отношений, знакомился в архиве с этими материалами,   даже, наверное, копировал их. Нам, к сожалению, неизвестно полное содержание  этой отписки, известен лишь фрагмент, опубликованный  в открытой печати.
     В этом фрагменте вызывает недоумение, что нерчинский воевода поименно называет только двух «изменщиков». Это тем более странно, что в воеводских отписках того времени обычно подробно перечислялись имена людей и по менее важным поводам. Бегство же в стан противника служилых людей именовалось не иначе, как измена. Было это явлением достаточно редким, болезненно воспринималось властями, и потому являлось объектом пристального внимания с выяснением причин и возможных последствий таких поступков. Так что имена всех бежавших в Китай албазинцев, без сомнения, содержались в переписке того времени. Кем же  были эти люди? 

     Обращает на себя внимание следующее обстоятельство. Как уже говорилось, в 1669 году возле устья реки Быстрой (Буреи)  богдойцам  сдались  в плен  33 казака. В послании же китайского богдыхана, которое он направил в 1670 году в Албазин, говорится: «А которые ваши русские в прошлом  году по Амуру реке шли вниз на Быструю,  и встретили мое войско,  те ваши люди здалися на мое имя 29 человек, и я их много пожаловал, и ни единого человека не казнил…».
     Не значит ли это, что албазинцы, сообщая нерчинскому воеводе, что  с Амура не вернулось 33 казака, пытались тем самым скрыть  бегство в Китай еще каких-то четырех  неизвестных нам человек под предлогом их пленения? Лишь после получения богдыханова послания, о котором Никифор Черниговский не мог не сообщить нерчинскому воеводе,  он вынужден был признаться в их добровольном побеге  в богдойскую землю.

     О том, что добровольно перешедшим под власть богдыхана не грозила смерть или какое-то иное наказание, албазинцам было хорошо известно. В Пекине была сформирована из них особая «русская рота»  императорской гвардии. Начальником этой роты стал бывший русский подданный Ананий Урусланов, - татарин, перебежчик, - тот самый, что бежал из хабаровского отряда летом 1653 года, и, стало быть, тоже его давний знакомец. Теперь он носил  маньчжурское имя, - Улангерн. Так уж сложилось, что всех этих казаков, независимо от того, как они попали в Китай, в исторической литературе называют албазинцами.
     Так вот один из потомков этих  албазинцев, - Ду Ли Кунь, на основе семейных преданий писал в 1986 году, что из тех, кто  закрепились и остались в Китае, ему известно  пять фамилий, - Романов (Ло), Хабаров  (Хэ),  Яковлев (Яо),  Дубинин (Ду) и  Холостов (Хэ). Ду Ли Кунь писал об этом в статье «Проникновение Русской Православной Церкви в Тяньцзинь и его окрестности». (Альманах религиозных материалов города Тяньцзин, 1986,  Декабрь,  С. 193-209).

     Тот ли это Хабаров?  Трудно сказать, насколько это вероятно. Однако согласитесь, - еще менее вероятно, что это был какой-то другой Хабаров, - его однофамилец, живший с ним в одно время и тесно общавшийся с ленскими беглецами, убившими илимского воеводу Обухова.  Пусть это рассудит   сам читатель.
     Одним словом, вся эта история с албазинскими беглецами нуждается во внимательном исследовании историков. По всей вероятности отсутствие в литературе более подробных и полных  сведений об этих событиях было вызвано всё теми же обстоятельствами  идеологического и политического характера.

     Мы, к сожалению, не знаем, что именно из всего этого стало  известно Миллеру. Но если он не лукавил, заявляя,  что   «пересмотрел и в порядок привёл  архивы во всех сибирских городах», то ему всё это стало известно, причём в  первозданном, не искажённом виде. Следует иметь в виду еще и то, что хотя с сохранением материалов Нерчинского архива тоже были проблемы, вызванные частыми разливами Шилки,  этот архив был значительно моложе, чем Якутский. И, по всей вероятности находился в лучшем состоянии. Известно, что приказная изба со штатом подьячих была в Нерчинске построена  лишь в 1675 году, когда  в остроге было всего лишь около 60 казачьих дворов и около двух сотен служилых людей, да несколько десятков промышленников, в основном – охотников. Первые переписные книги  служилых людей появились и того позже, - в 1685 году.
     К тому же это был начальный период путешествия, когда Миллер был полон энтузиазма и счастливых надежд. Исследователи пишут, что  в 1735 году он снял много копий с бумаг Нерчинского архива. Впоследствии архив этот почти полностью погиб. И только благодаря копиям в знаменитых «портфелях Миллера»  сохранились многие важные сведения из истории Нерчинска и всего Забайкалья.

     Нельзя не отдать Миллеру должного. При всем своем снобизме и чрезвычайном самомнении он обладал удивительной работоспособностью и широким  кругом интересов. С исключительным трудолюбием и поразительной неутомимостью извлекал  из массы «архивных писем» необходимые ему данные, на ходу обрабатывал их. Составлял один научный очерк за другим,  из каждого большого города посылая в Академию наук целую кипу ученых «обсервации» (наблюдений)  по самым разнообразным вопросам. Одним словом, весь этот начальный период сибирского путешествия был для Миллера весьма продуктивным.


                *

     В последней декаде сентября 1735 года отряд Миллера с трудом добрался до Иркутска, где встретился с другими членами академического отряда.  На  этот раз в Иркутске они провели более 4 месяцев (с 20 сентября 1735 г. по 26 января 1736 г.). Судя по сохранившимся свидетельствам,  квартировали они в доме немецкого хирурга Вундарстеса Хольца, где Миллер познакомился и воспылал нежными чувствами к его жене Христине, родом из Лифляндии. Вскоре она станет вдовой, а вслед за этим - женой Миллера. Тем самым, вернувшись в Петербург, он обретёт себе непримиримого врага в лице  Шумахера.    

     Описание Иркутского уезда Миллером так и не было составлено. Причиной тому  послужил  конфликт, возникший у него  с иркутским вице-губернатором А. Г. Плещеевым, в результате которого   вся работа Академического отряда в Иркутске была парализована. На все требования Миллера (о составлении ответов на анкету, о работе с архивными делами, о выделении копииста и др.), несмотря на ссылку Миллера  на «указы Ея императорского величества», Плещеев отвечал либо грубым отказом, либо издевательскими выходками. Так, в ответ на просьбу прислать двух  искусных стрелков, которые должны были добывать диких зверей для зоологической коллекции Гмелина, Плещеев выделил двух стариков, одному из которых было более 70 лет, он с трудом держался на ногах,  к тому же был глухим и полуслепым.

     Биографы Миллера, указывая на это событие, не делают попыток выяснить, что лежало в основе этого конфликта, считая достаточным ссылки на иркутскую летопись,  которая  характеризует Плещеева, как человека «в канцелярских делах несведущего, вспыльчивого и корыстолюбивого», а в данном эпизоде – еще и  неукротимого  самодура.
     Оно и в самом деле так. Своими манерами он напоминал   гоголевских героев из «Мертвых душ», -  Ноздрева и Собакевича,  и одновременно образ Кирилла Петровича Троекурова из пушкинского романа «Дубровский». Народная молва сохранила в памяти потомков историю его  конфликта  с епископом Иннокентием Неруновичем. Тогда дело дошло до того, что Плещеев вызвал Неруновича на дуэль, что и само по себе забавно. Но как они сражались на дуэли! Один стоял на левом берегу Ангары, другой на правом, стреляли из пушек. Впрочем, оба остались живы и здоровы. История умалчивает, чем всё это закончилось.

      Между тем ознакомление с биографией Плещеева дает основания для несколько иной оценки его конфликта с Миллером. Полковник Андрей Плещеев стал вице-губернатором Иркутской провинции незадолго перед прибытием туда академического отряда, - в апреле 1734 года. Он был потомком старинного русского рода, уходящего корнями к началу XIV века,  не меньше Миллера гордился  своей родовитостью и не уступал ему в  надменности и спесивости.
      Судя по всему, причиной столь шокирующих действий Плещеева при его встрече с Миллером стала та надменность, с которой профессор потребовал у него исполнения своих  указаний. Плещеев ответил ему, как говорится, той же монетой, еще и с издевкой. Подобно пушкинскому самодуру-помещику Троекурову  он книг не читал, не утруждал себя знанием иностранных языков, к науке и иноземцам относился высокомерно-презрительно.

     Возмущенный таким отношением к своей персоне, Миллер написал жалобу в Тобольск, в которой недоумевал: «Мы по сие время везде такое щастие имели, что воеводы и прочие управители все, чего мы ради положенных на нас дел от них требовали, по возможности исполняли. А по прибытии нашем в Иркуцк мы весма тому противное увидели».

     Но экспедиционные дела не ждали, и в январе 1736 г. Миллер с Гмелиным  выехали из Иркутска на Лену, стремясь к главной цели своего путешествия - Камчатке. Миновав Балаганский и Братский остроги, а также Илимск,  Миллер с Гмелиным  прибыли в Усть-Кутский острог. Основной отряд Камчатской экспедиции еще в начале июня 1735 года отправился  из Усть-Кута на восьмидесяти примерно судах, нагруженных  провиантом и снаряжением, и в июле прибыли в Якутск, где их встретили уже находившиеся там капитан-командор Беринг с несколькими офицерами экспедиции.
     Миллер с Гмелиным отправились в верховье Лены к Усть-Куту, где  стали ждать вскрытия Лены и прихода сооруженных для них судов для путешествия по Лене. Здесь они соединились с Людовиком де ла Кройером, - официальным руководителем академического отряда и 27 мая на шести дощаниках  и  шести "устроенных  весьма  удобно  для помещения"  каюках отправились вниз по Лене.

     Де ла Кройер,  не  расположенный к неспешному плаванию,   скоро оставил Миллера с Гмелиным, отправился скорым ходом в Якутск,  куда   прибыл  1  июня.  Что же касается Гмелина с Миллером, то они по пути  делали частые  остановки,     исследуя   местность   или   производя «разыскания»,  командировали  в  разные  пункты  с  поручениями научного характера сопровождавших их студентов и геодезистов. За время путешествия  по  Лене  они с помощью геодезиста Красильникова составили весьма обстоятельную карту реки.
     Миллер так  отзывался о поездке по Лене:  «С такою выгодою соединенного путешествия, быть может, еще никогда не видано было. Мы взяли с собой корову и телят, свиней, овец, гусей, кур и уток число довольное. Овцы на дороге объягнились, а куры на судах цыплят вывели. Никогда не было недостатка нам ни в свежем молоке, ни в масле, ибо мы оным от собственных своих коров довольствовались». В Якутск они  прибыли  11 сентября 1736 г.

     Между тем, жалоба Миллера возымела действие. В марте 1737 г. Плещеева заменил статский советник Алексей Бибиков, а  в июне 1740 г. в Иркутск  прибыл новый вице-губернатор, - статский советник Лоренц  Ланг.