Песня заката глава 2

Темницы в замке де Ге были прочно и хитро выстроены — вот уж больше года Иви не видела солнечного света, надежно скрытого толстыми, каменными, сырыми стенами. Холодна и страшна была здесь зима, но страшнее всего — тоска, приходившая все чаще и гостившая все дольше.
Не чаяла уже Иви когда-нибудь увидеть Гастона, да и вообще что-нибудь кроме стен каменного мешка, поглощавшего исподволь ее жизнь и молодость. Где-то высоко над головой светлевшее днем пятно окошка, в которое никогда не попадало прямого солнечного луча, давало знать, что на земле день и ночь по-прежнему сменяют друг друга.
А сегодня Иви даже слышала, как на рассвете пели птицы. И запела сама. Тихую и грустную песню, почти без слов. Пела, как дышала, пела, чем жила, чем еще страдала душа. О безвинно загубленной молодости, о несостоявшейся любви, о вновь пришедшей, но невидимой весне, о птицах, что вольны петь и лететь, куда захотят.
— Лети, птичка, лети к солнышку… — выводила тоненьким голоском Иви, и сама того не ведая, спасала себе жизнь.

Раймон де Ге проснулся рано утром в тяжелом похмелье. Вчера он слишком часто прикладывался к кубку. Как впрочем и позавчера, и позапозавчера… Вспоминать дальше было бессмысленно. Голова отзывалась болью, а желудок — дурнотой на каждое движение.
Он вышел во двор, подставив одуревшую голову утреннему ветру с Пиренеев. Глупо все это. С вином пора заканчивать. Недостойно мужчины и недостойно представителя благородного рода де Ге так напиваться из-за проклятой девки.
Ветер приносил и уносил какую-то мелодию, едва слышную, незнакомую, но очень подходящую моменту и настроению. Де Ге стоял и слушал, и вдруг неожиданно осознал, что пели не на провансальском языке, а на франкском. С тех пор, как сбежала Аликс, в замке некому было не то, что петь, даже говорить на этом языке. И тут он вспомнил…

Дубовая, окованная железом дверь темницы отлетела прочь с несвойственной ей лёгкостью, и пение Иви оборвалось. Последняя нота плавно слилась с замирающим скрипом дверных петель.
Впервые за долгое время по глазам Иви резанул яркий свет факела. Заслонив слепящий свет рукой, Иви приморгалась, и разглядела помимо тюремщика, державшего факел, крупную высоченную фигуру, которую ей не раз случалось видеть в кошмарах.
— Господин граф, — севшим от неожиданности и страха голосом прошептала она. От утреннего холода и тюремной сырости ее била дрожь.
— Принеси плащ, — последовал приказ.
Тюремщик вышел вместе с факелом, а Иви осталась в темноте, мурашками на коже ощущая сквозняк, проникающий в открытые двери, и присутствие человека, которого боялась до потери рассудка. В том, что он пришел, чтобы убить ее, как обещал, Иви не сомневалась и, прощаясь с земной юдолью, прерывающимся шепотом начала читать единственную молитву, какую знала. В ответ в темноте раздался звук, который она безошибочно приняла за усмешку, а вездесущий сквозняк донес до неё запах перегара.
Свет вернулся, в трясущуюся Иви швырнули плащ, а потом огромные руки толкнули вперед, прочь из темницы.
Как она оказалась в донжоне, Иви не помнила, помнила только блаженное ощущение тепла, окутавшее ее вместе с мягкой шерстью плаща. Там де Ге в последний раз толкнул Иви вперед, сказал что-то по-провансальски высокой плотной женщине и ушел.
Женщина завела Иви в одну из комнат башни, а следом раздался звук поворачиваемого в замке ключа.

Кормилица Ано вошла в графские покои и недовольным взглядом окинула остатки вчерашнего ужина на столе, и своего молочного сына, в это мгновение хлебавшего из кубка отнюдь не молоко.
— И что мне с ней делать?
— То, что я сказал. Запереть там, где не так сыро и промозгло, как в подземелье.
— Ходят разные слухи. И слух о том, что ты держишь жену в заточении без всякой на то причины — не самый худший из них.
— И что? — расправившись с содержимым, де Ге раздраженно отшвырнул кубок. Тот прокатился по столу и остановился, натолкнувшись на полный мяса поднос, с неприятным звуком удара металла о металл.
— Может быть, н-графине стоит показаться на людях.
Граф раздраженно фыркнул. Кубок, откатившись от подноса, с еще более резким звоном упал на пол и исчез под столом. Проявление недовольства стоило де Ге приступа мучительной боли, ударом копья пронзившей висок. Кормилица внимательно и даже слегка злорадно наблюдала за его похмельными мучениями.
— Я уезжаю, — дождавшись, пока боль ослабеет, произнес де Ге. — Она должна оставаться здесь и взаперти. В остальном, поступай, как знаешь.
Осторожно поднявшись из-за стола, граф вышел из комнаты.
— Ну, что ж, — вслед ему задумчиво произнесла кормилица, и позвонив в колокольчик, вызвала служанок чтобы прибрались тут. Она не стала ругать девушек за то, что они не сделали этого с вечера, зная, что Раймон был настолько пьян и невменяем, что ни одна из них просто не решилась войти.

С того утра Иви держали в одной из комнат для прислуги.
Вместо износившегося за год в темнице платья госпожи Аликс, Иви дали несколько новых, насколько она могла судить по выделке ткани и богатству вышивки, раньше также принадлежавших графине де Ге.
Теперь она могла видеть солнце, могла не ломать голову над тем, чем себя занять, — ей принесли все необходимое для рукоделия, и Иви отдалась занятью со всей страстью трудолюбивой души, истосковавшейся по радости работы. Порой она так увлекалась, что не замечала как приносили обед, и забывала поесть до самого вечера, пока темнота не заставляла ее прекратить выводить узор в ожидании, когда первый луч солнца коснется узкого зарешеченного окна.
Заговорить с кем-нибудь она не пыталась, слишком напуганная, не рассчитывающая на сочувствие, да и к тому же не знавшая провансальского.
Высокую женщину звали Ано, она была кастеляншей. По-провансальски вместо «господин» или «госпожа» говорили короткое «н», ставя его перед именем или титулом, так что кастеляншу называли н-Ано.
О подмене было известно немногим — немым сарацинским служанкам, Иви, графу де Ге, — ну и графская стража, скорее всего, кое о чем догадывалась. Просветил ли граф н-Ано лично, или у нее оказался зоркий глаз и не менее прозорливый ум, но она явно знала, что Иви — не госпожа Аликс. В один из первых дней кастелянша произнесла, обращаясь к Иви на франкском:
— Можешь говорить со мной. Со всеми остальными – нет. Поняла?
— Да, — склонила голову Иви.
В последующие дни н-Ано стала приходить по вечерам и усаживаться с рукоделием рядом с Иви. С собой она приносила зажжённый светильник, так что Иви получила возможность вышивать и по вечерам. Долгие вечерние часы в одиночестве и темноте заполнять удавалось лишь страхом, тоской и воспоминаниями, поэтому светильник молодую женщину радовал, а вот гостья настораживала. Заговаривая с Иви, кастелянша неспешно и отчетливо проговаривала фразы на двух языках — франкском и провансальском, так, чтобы Иви легче было понять их и запомнить. Иви по большей части молчала, а н-Ано говорила обо всем, что касалось замка, вышивки или ведения хозяйства.
Задумчиво-внимательный взгляд кастелянши слишком часто останавливался на Иви, а не на шитье. Молодой женщине это не нравилось — слишком свежи и тяжелы были последствия неожиданного интереса, проявленного к ней госпожой Аликс. Но н-Ано была терпелива и, кажется, не желала Иви зла. Лишь однажды, во время трапезы, когда Иви машинально подняла с пола упавшую краюху хлеба, н-Ано, глядя на нее, чему-то про себя усмехнулась.
Работала Иви много и охотно — вышивала узоры на церковном покрове, рубахах, платьях, головных уборах. Прислужницы, приносившие еду, если и давались диву, то держали свое удивление при себе. Они испуганно замолкали в присутствии Иви, видимо, принимая за госпожу, чем-то прогневившую супруга и наказанную им. Или, быть может, им тоже было запрещено разговаривать с ней.
Вскоре Иви обладала уже кое-каким словарным запасом на провансальском, позволявшем успешно понимать то, что относилось к ведению хозяйства. Ее настороженность по отношению к н-Ано все больше отступала перед сначала робкой и осторожной признательностью, а затем и симпатией, выражавшимися в том, что Иви, работая, непроизвольно старалась занять место поближе к кастелянше, которая, единственная из всех, подолгу оставалась в комнате и разговаривала с ней.

Для Иви большим облегчением было узнать, что господина графа давно нет в замке — он уехал на очередной турнир. Знание, что де Ге далеко, позволяло ей спокойнее дышать, забывая на какое-то время его слова о том, что он сделает с ней, если не найдет Аликс.
Н-Ано, похоже, тоже была рада отъезду хозяина, во всяком случае, она использовала его отсутствие для того, чтобы позволить Иви выходить за пределы комнаты, в которой её заперли. Как-то раз, отложив вышивку чтобы отправиться по хозяйственным делам, она взяла с собой и мнимую графиню. Следуя за крупной фигурой кастелянши, Иви обошла хозяйственные постройки, двор, кухню, пиршественный зал и много других помещений.
То, что владения де Ге куда богаче владений де Вуазенов Иви поняла еще когда все семейство Вуазен радовалось предстоящей свадьбе Аликс. О масштабах хозяйства говорили и большая мыловарня, находившаяся под окном Иви, и обильная еда для челяди, и количество белья и одежды, которое шилось и чинилось ежедневно. Но по-настоящему разглядеть, как мощен и красив замок Иви смогла лишь теперь. Нагляделась и на покои госпожи Аликс, завешенные роскошными узорчатыми гобеленами, уставленные диковинной утварью и пахнущие восточными благовониями. И чего ей не хватило, почему она сбежала, в который раз спросила мысленно Иви, и в который раз согласилась с единственным ответом, пришедшим ей в голову, — наверное, это все гадская натура Вуазенов, им, что не подай — всего кажется мало.
Одна из служанок, прибиравшихся в графских покоях, громко стукнула ведром по полу, и Иви, опомнившись, оторвалась от созерцания покоев госпожи Аликс, успев поймать на себе как всегда внимательный взгляд н-Ано.
С тех пор кастелянша сначала иногда, а затем все чаще стала брать Иви с собой в обход по хозяйству. Молодая женщина семенила следом, молча, опустив голову, запоминала, сравнивала с тем, что доводилось видеть в Вуазене, а оставшись наедине с кастеляншей, робко задавала вопросы о том, почему в хозяйстве вещи устроены так, а не иначе. Кажется, н-Ано нравилась Ивина любознательность — она отвечала охотно и подробно, не проясняя, однако, два наиболее интересных вопроса — «что с Иви будет дальше и как строго за ней следят?». Впрочем, запирали ее уже не так тщательно: днем она все чаще обнаруживала дверь просто прикрытой, но смелости шагнуть за порог и испытать удачу Иви не хватало — молодая женщина боялась, что снова запрут в подземелье, понимая, что стеречь ее не перестали.

Раймон де Ге перед тем, как опустить забрало, окинул взглядом ристалище и противника в противоположном его углу. С графом де Бомон ему приходилось драться и раньше, но то были лишь турнирные игры — до первой крови. Сегодня же де Ге хотел одного — смерти — и был уверен, что получит желаемое. Всего лишь чуть точнее направленный кончик копья, всего лишь чуть больше силы, приложенной при ударе, чуть быстрее обычного разбег коня — и граф де Бомон лежит в пыли, захлебываясь собственной кровью. Де Ге соскочил с коня и, пользуясь правом победителя, в одиночестве приблизился к поверженному.
— Куда она сбежала? — тихо, но отчетливо спросил де Ге, склонившись над противником и сдвинув вверх забрало.
Брови де Бомона удивленно приподнялись над угасающими глазами.
— Где Аликс?
Но граф де Бомон уже смотрел в вечность.
— Проклятый еретик! Убийца! — послышались выкрики из толпы черни, наблюдавшей за турниром из-за ограды.
Бриан де Боже, подъехав к щиту перед шатром де Ге, ударил по нему наконечником копья, наполнив ристалище металлическим звоном.
Де Ге повернулся, хищно усмехнувшись. Удар острым концом копья означал вызов не на куртуазную турнирную забаву, а на бой до последнего вздоха. Прекрасно, как Раймон и ожидал, де Боже не оставит без отмщения смерть друга и близкого родственника. Он куда более серьезный противник, чем де Бомон, но и его ждет свидание со смертью.

Позволив оруженосцу снять с себя доспехи, счистить пыль ристалища и чужую кровь, де Ге остался в одиночестве своего шатра, размышляя о предстоящих завтра схватках.
Сегодня он вычеркнул из списка подозреваемых де Бомона, завтра очередь де Боже. И так до конца списка. Переезжая с турнира на турнир, он уничтожит всех, кто когда-то дрался с ним за руку Аликс. Увы — это был единственный способ покарать подлеца, запятнавшего его честь, единственная зацепка. За прошедший год, впервые в жизни Раймон ощутил себя беспомощным, унизительно и невыносимо нелепым в новом качестве обманутого мужа, безуспешно разыскивающего сбежавшую супругу. Чаши или скорее бочки вина, которыми он заливал горечь предательства, разрушали, в первую очередь, его самого, а не причину позора и боли — и он это понимал. В какой-то момент кратковременной похмельной трезвости Раймон решил, что уж лучше начать действовать, не дожидаясь вестей от разосланных ищеек, чем тонуть в пьяном угаре.
Человек, похитивший у него Аликс, должен был участвовать в турнире за её руку, в этом де Ге не сомневался. Соперник был побежден, но затаился, не теряя или со временем восстановив связь с Аликс, скорее всего через долговязого менестреля — Жиля Реналя. Тот также присутствовал на турнире в честь Аликс, часто бывал в замке де Ге, якобы развлекая графиню песнями, за несколько дней до исчезновения Аликс появился в замке Вуазен, а вскоре после этого был найден мертвым в лесу под Пуатье и — увы — не мог назвать имени человека, от которого доставлял вести графине де Ге. А значит, оставалось лишь проверять каждого, кому довелось скрещивать оружие, сражаясь за руку Аликс. Де Ге составил список, расположив противников по мере убывания своих подозрений, и приступил к действиям.
Бриан де Боже значился в этом списке в первой десятке. Будучи вторым сыном малоземельного барона, де Боже не был обременен избытком имущества, зато достаточно искусен в бою. Подобно многим другим рыцарям, кому не посчастливилось родиться старшими в роду, он жил за счёт участия в турнирах, на деньги, полученные от побежденных соперников в качестве выкупа за их доспехи и оружие, по турнирным правилам переходившие к победителю.
Аликс, с её любовью к роскоши, едва ли могла бы соблазниться столь небогатым кавалером, если бы не одно но - де Боже был чрезвычайно хорош собой, куртуазен и не совсем лишен благородства. Благородство, впрочем, не помешало бы ему солгать во имя прекрасной дамы, а посему расспрашивать де Боже Раймон не видел смысла. Девицы на выданье и замужние дамы провожали очаровательного рыцаря пожеланиями успеха и влюбленными взглядами, но ни один родитель — а уж в особенности барон де Вуазен — не обрадовался бы, попроси тот руки его дочери. А то, что вернувшись домой после побега жены, де Ге не обнаружил ни одной мало-мальски ценной безделушки в ее ларце для драгоценностей, свидетельствовало скорее в пользу предположения о любовнике-голодранце, нежели об обратном.
Эти мысли вызывали в Раймоне уже привычную, холодную ярость, не затмевавшую, впрочем, тоскливого недоумения — что такого он сделал Аликс за их недолгую супружескую жизнь, чтобы подвигнуть ее нанести подобное оскорбление, так над ним посмеяться?
Сам виноват, горько и тоже привычно, усмехнулся он. Ведь видел же с самого начала, что за бесстыжая, жадная, расчетливая сучка его драгоценная Аликс, знал еще до женитьбы. Знал, и все же рисковал жизнью за право подвести ее к алтарю, знал, и все же надеялся, что его нелепой любви хватит на то, чтобы в браке были счастливы двое.
Во многом ошибался, но более всего, в том, что в своем презрении к неотесанным франкам не угадал всей степени подлости Вуазенов, всей гнилости крови, текущей по тоненьким голубым жилам Аликс.
И теперь расплачивался, проливая чужую кровь, в большинстве своем невинную, во всяком случае, в том преступлении против его чести, за которое он стремился покарать. Единственным оправданием ему служила честность поединков, в которых он сражался с готовностью равно убить и быть убитым. И пусть он будет гореть в аду за содеянное, но смоет кровью грязь, которой Аликс запятнала благородное имя де Ге.

Утренняя часть поединков подходила к концу. Солнце близилось к зениту, опасным блеском отражаясь от доспехов противника. Зрители молчали в ожидании, оруженосец де Боже проверял, хорошо ли закреплена подпруга. Первая пара копий в этой схватке была уже сломана.
Раймон подкинул тяжелое древко еще одного копья, перехватывая поудобнее. Мгновение — и пришпоренные кони рванулись навстречу друг другу, мгновение — и соперники, выбитые из седел, тяжело рухнули на землю. Де Ге первым поднялся на ноги: удар копья де Боже пришелся ниже ребер, искривившийся от удара доспех спас жизнь, но наградил тупой, сильной болью. Отбросив в сторону мешающий шлем, Раймон выплюнул кровь, скопившуюся за разбитой при приземлении губой, и выхватил меч. Противник, пошатываясь, уже поднимался на ноги. Де Ге с удовлетворением отметил, что удар его копья попал в цель — погнувшийся латный ворот де Боже мешал его хозяину дышать, к тому же оставил незащищенной часть шеи.
Дав сопернику почувствовать твердость земли под ногами, Раймон перешел в атаку. Де Боже дрался осторожно, берег силы и метил все больше в голову, но де Ге был выше ростом и умел выжидать не хуже противника. Удар он нанес в то самое место, которое приокрыл погнутый ворот доспеха, и мгновением позже шлем де Боже, свесившись под неестественным углом, покрылся кровью, фонтаном брызнувшей из перерубленной шейной артерии. Над трибунами пронёсся полный отчаяния истошный крик, и тело девицы де Грамон плавно осело на бревенчатый настил. Дуэнья и родственники бросились приводить в себя юную деву, которой, после такого позора дорога оставалась одна — в монастырь, а чернь многоголосым нарастающим эхом подхватила её вопль, облекая чувства в слова:
— Гори в аду, убийца! Проклятый еретик! На костёр его!
— Довольно, — поднял руку хозяин турнира, герцог Бургундский.

Вместо основательного обеда, который ждал участников и знатных зрителей турнира, де Ге последовал за герольдом герцога Бургундского в палатку его сюзерена. Белый как лунь герцог принял приветствие графа де Ге и, указав гостю на кресло напротив, сразу перешёл к делу.
— Когда я был в вашем возрасте, Раймон, мы с вашим отцом бок о бок сражались на Святой земле. Память об этом жива во мне и сегодня.
Де Ге почтительно склонил голову, показывая, что внимательно слушает старика и ценит им сказанное.
— Вы слышали, что кричала толпа? Думаю, слышали.
— Мне нет дела до того, что кричит чернь.
— После убийства папского легата и отлучения графа Тулузского «еретик» уже не ругательство, это обвинение. И пока король Педро, ваш брат и другие синьоры пытаются сгладить конфликт с Римом, вы, мягко говоря… Не облегчаете им задачу.
— То, что я делаю, не…
— Я понимаю, вы считаете, что одно не имеет отношения к другому. Но… Я старый человек и скажу, как есть. Госпожу графиню уже год никто не видел. Она северянка. Синьоры, с которыми вы бились насмерть на этом турнире, — тоже. Разумеется, у ваших поступков есть свои причины, и я не стану о них спрашивать, но со стороны это выглядит так, будто вы ополчились против северян. А они все католики, в то время как вас называют… Вы сами сегодня слышали как.
— Это всего лишь вопли грязных смердов. Бой был честным, вы сами видели, и любой из присутствовавших рыцарей это подтвердит.
— Что у церкви на уме, у черни на языке. Раймон, вы можете делать вид, что не понимаете о чем я, но как хозяин этого турнира, прошу: довольно смертей. Уверен, сейчас вы нужнее своему сюзерену подле брата, нежели здесь.
Гордость не позволила де Ге дожидаться ещё более прозрачного намека.
— Благодарю вас за гостеприимство и совет, ваша светлость, — склонился он в поклоне.

— Никому не желаете ничего передать, госпожа графиня? — невесть как оказавшийся в комнате человек тихо заговорил на франкском почти без акцента.
Пришелец появился так бесшумно и неожиданно, что с перепугу Иви не нашла ничего лучше, чем, дернувшись, спрятать за спину шитье, словно он покушался на то, чтобы его отобрать.
— Господин граф, как я понимаю, очень разгневан, — продолжил тем временем мужчина, глядя на нее смешливыми глазами, и Иви поняла, а точнее почувствовала, что он не боится господина графа, а если и боится, то на порядок меньше, чем все остальные.
Догадаться по одежде, благородный ли он господин или кто-то из особо приближенных слуг было сложно — наряд хоть из хорошей ткани, но потрепанный. Внешность же у мужчины была самая обычная, он был не высок и не низок, с руками, не утружденными тяжелой работой, но загорелый как крестьянин. Впрочем, возможно, то был не загар, а природная смуглость кожи.
Оглядев незнакомца, Иви почла за лучшее хранить молчание. Мужчина между тем уселся на место н-Ано и принялся лениво, как кот, наблюдать за ней из-под полуприкрытых век. Иви чувствовала себя очень неуютно под этим взглядом, стараясь вести себя невозмутимо и, в то же время, чувствуя, как от смущения начинают полыхать щеки.
Нарушитель ее спокойствия, напротив, удобно расположившись в кресле, болтал, как ни в чем не бывало, и словно они были давно знакомы, непринужденно нес всякую чушь о природе, погоде и красоте цветов, вышиваемых Иви.
— Реми, поди сюда. Я его ищу, а он вон где, — уперев руки в бока с порога позвала вернувшаяся н-Ано, и Иви, не поднимая головы от работы, краем глаза с облегчением проследила, как мужчина поднялся и направился к кастелянше. Вопреки тому, чего ожидала Иви, н-Ано не выразила неудовольствия вторжением наглого незнакомца. Отметила Иви и то, что н-Ано назвала его по имени, не прибавив никакого титула.

Иви с детства любила слушать песни и петь. Ей нравилось все — простые и зачастую грубые народные песни, написанные «благородным языком» баллады о подвигах Роланда, Сида и других прославленных рыцарей, потешные «жё парти» и «сирвенты», но больше всего, как всякая молодая женщина, Иви обожала «альбы» — песни зари — прекрасные и грустные мелодии свершившейся любви.
Ради того, чтобы послушать заезжего менестреля, бывало, Иви с несвойственной ей обычно дерзостью решалась прокрасться в пиршественный зал замка Вуазен тайком, хоть и знала — если поймают, нещадно высекут плетьми.
Вот и теперь, заслышав звуки лютни, Иви сама не поняла, как открыла заветную дверь, и ноги принесли ее на кухню. Собравшаяся там челядь, начиная с н-Ано и заканчивая последним поваренком, сидела, стояла, полулежала на полу вокруг «тробадура», как здесь называли певцов. Слово это Иви было знакомо, но на севере его произносили иначе — трубадур. Знаком был и певец — в живом круге удобно расположился с лютней в руках не кто иной, как Реми.
Пел он, как оказалось, хорошо. Голос у Реми был не сильный, но приятный и выразительный, ему в равной степени удавались и шуточные песенки, и баллады, и альбы. И Иви уже вовсю своим чистым тоненьким голосом подпевала трубадуру из-за угла, за которым притаилась от чужих глаз. Она даже не поняла, когда и как он начал играть и вести свою партию так, что ее голосок стал естественным продолжением песни. А заметила, что что-то изменилось лишь по гробовой тишине, установившейся на кухне, и тут же сбилась, залившись краской.
Мало того, что, позабыв о скромности, а главное о том, что большинство здесь считает ее госпожой Аликс, она запела, так она еще и пела по-провансальски! «Вот уж воистину, дура-дурой! И ведь получалось…, а говорить никак не получается… ох, как же глупо…, а уж обидно-то как», — все это Иви думала уже в своей комнате, изредка со вздохом прислушиваясь к доносившимся из кухни звукам лютни, пению и взрывам хохота.

На следующий день, ближе к полудню Иви услышала шаги в коридоре. Шаги смолкли перед дверью ее покоев.
— Госпожа графиня. Н-Ано, — войдя в комнату, поклонился трубадур. Как самозваная графиня уже успела убедиться, Реми прекрасно говорил и пел на провансальском, однако к ней обращался исключительно на чистом франкском.
Кастелянша кивнула певцу, улыбаясь. Трубадур удобно устроился у окна, пробежался пальцами по струнам принесённой лютни и запел.
С той самой минуты, когда, запыхавшись, Иви вбежала обратно в комнату, она ждала наказания за свое самоуправство, но н-Ано сделала вид, будто ничего особенного не произошло, и механически работая иглой, Иви вот уже полдня размышляла над тем, что это значит. Неужто ей отныне дозволено самой выходить из комнаты, без сопровождения кастелянши?
Несколько песен трубадур исполнил по желанию н-Ано, а затем поинтересовался:
— А что спеть для вас, госпожа графиня?
Не отрывая глаз от шитья Иви покачала головой, памятуя о запрете говорить с кем-нибудь, кроме кастелянши.
Реми начал балладу о подвигах рыцаря Граэлента. Баллада была на франкском, довольно длинная, и к её концу кастелянша успела уйти совершать ежедневный обход по хозяйству. Иви она в этот раз с собой не позвала, оставив наедине с менестрелем — толи хотела побаловать, дав дослушать балладу, толи наказала за вчерашнюю самовольную отлучку на кухню.
— У вас красивый голос, — сказал Реми, когда смолк последний аккорд песни. Он не спрашивал, не уточнял, она ли вчера ему подпевала, просто констатировал факт.
Иви довольно зарделась от похвалы.
— Толку то, — смущенно ответила она.
— Ну почему, тробадур из вас бы получился знатный.
— А разве бывают женщины-трубадуры? — искренне изумилась Иви.
— Я лично знаком по меньшей мере с тремя, госпожа графиня. Не считая моей матери.
— Ваша мать — трубадур?
— Катрина Ле Брие. Она сочиняла и пела по большей части альбы и серены. — Реми перебрал струны на лютне и снова запел:
— Ты, как солнце, выходишь с рассветом,
Как луна ты приходишь в ночи,
Не скреплённый священным обетом
Наш союз губят света лучи…
— Надо же, я и не знала, что эту песню написала женщина, — мечтательно вздохнула Иви, когда трубадур закончил петь. — А где сейчас ваша матушка?
— Она умерла, — ответил трубадур.
Иви сочувственно посмотрела на него.
— Мать с младенчества повсюду возила меня с собой. Можно сказать, запел я раньше, чем начал говорить, — улыбнулся Реми воспоминаниям детства.
— Вы так много странствовали… В стольких местах побывали… — в восхищении покачала головой молодая женщина.
— И вы могли бы присоединиться к нашей странствующей братии. Стоит только захотеть…
Иви ничего не ответила, склонившись над вышивкой и закусив нижнюю губу. Чего Реми добивается, когда позволяет себе подобные высказывания? А то, что позволял их себе трубадур, исключительно оставаясь с ней наедине, внушало большие подозрения. Либо он подослан госпожой Аликс (ну, не принимает же он её, в самом деле, за графиню?) и теми, кто помог ей бежать, либо он подослан господином графом, чтобы проверить, правду ли говорила Иви, утверждая, что Аликс не посвящала её в план своего побега. Если верно первое, а Иви была склонна считать именно так, ведь Реми был менестрелем, следует ли ей выдать его графу де Ге, продлив тем самым свои дни? Или лучше смолчать и не брать греха на душу? Но ведь тогда полетит с плеч ее собственная голова. А уж если граф узнает об этом от кого другого… На то, что у госпожи Аликс проснулась совесть, и она решила вызволить камеристку из темницы, куда та попала по ее милости, у Иви уже давно надежды не было. Но тогда зачем лазутчик Аликс кружит вокруг нее?

— Ты получил мое послание? — деловито осведомился старший брат и наследник славного рода — кряжистый, уже начавший понемногу лысеть Пейран де Ге, граф Конфлан.
— Какое?
— Значит, не получал. Но раз ты здесь, это уже не важно.
Раймон молча ждал продолжения. Хотя перед встречей с братом он два дня не пил ни капли спиртного, голова побаливала.
— Переговоры бесполезны, они просто тянут время. Король никак не хочет этого понять, но чем раньше мы созовем знамена, тем лучше. Они уже объявили новый крестовый поход и собирают всякий сброд в Лионе.
— Крестовый поход? — Раймон краем уха слышал что-то такое в дороге на постоялом дворе, но не придал пьяной болтовне мелкотравчатых рыцарей значения. — Очередная провальная затея по освобождению Святой земли.
— На Святой Земле уже все разграблено, а у нас есть чем поживиться, так что, боюсь, желающих найдется немало.
— Да нет. Быть такого не может. Они не посмеют… — Однако лицо Пейрана говорило, что он верит в обратное. Еще никогда Раймон не видел в глазах старшего брата… страх? — Мы же не какие-нибудь сарацины.
— К сарацинам еще надо доплыть. С нами такой проблемы нет. — Пейран прошелся по комнате, Раймон бессознательно наблюдал за ним, все еще пытаясь осознать увиденное и услышанное.
— Отправляйся домой, займись укреплениями замка, — обернувшись к нему, велел старший брат. — И брось уже, наконец, пить!

Проснулась Иви с ощущением чего-то ужасного, каменной плитой придавившего плечи. Более того, она точно знала, что именно произошло. Граф де Ге вернулся. Сквозь сон она слышала стук копыт на рассвете и ни на секунду не усомнилась в непонятно откуда взявшемся убеждении — хозяин замка здесь, он вернулся.
Вернулся, как очень скоро выяснилось, в отвратительном настроении. Спешившись, он не глядя швырнул хлыст в первого попавшегося челядинца и удалился в свои покои, велев позвать Реми.
Сквозь решетчатое окошко своей комнаты Иви с сожалением посмотрела в след спешащему на зов трубадуру. Ей было жаль его, но еще больше жаль саму себя. С приездом графа не только ожили давние страхи и опасения, хуже всего было то, что Иви чувствовала — со дня на день чью-то повинную голову отдадут на заклание.

— И? — спросил де Ге, не успел трубадур переступить порог.
— Ничего, — покачал головой Реми.
— Вообще?
— Вообще ничего. Я проторчал в Вуазене и окрестностях четыре месяца, но семья от нее вестей не получала.
— Ты уверен?
— Уверен.
— Окрестные замки проверял?
— Проверял.
— Монастыри?
— Проверял, бесполезно. Кто бы это ни был, он не будет прятать ее так близко от места побега.
— Реми, ты, может, и хороший трубадур, но стратег никудышний. Просто делай, как я говорю.
— Слушаюсь, н-граф, — склонил голову музыкант, и никто не поручился бы, что в этом жесте не было издевки.

Вернувшийся хозяин замка быстро поставил всех на уши. Во все концы полетели гонцы, де Ге с капитанами стражи обошел стены и уже после обеда кое-где каменщики застучали зубилами, кузнецы — молотами, а плотники — топорами. Женской части слуг приказали готовить еду и одежду для войска, выступающего в поход. Кастелянше теперь по большей части стало некогда сидеть вышивать рядом с Иви. Исчез из ее поля зрения и трубадур Реми. Но Иви старалась во всем найти и хорошую сторону — хвала Господу, чем дольше о ней не вспомнят в присутствии господина графа, тем лучше.

Бросить пить… Раймон бы с радостью бросил, но стоило остаться трезвым, как перед глазами вставали мертвые лица де Бомона, де Боже и других, тонкие брови Аликс, поднимавшиеся в отвращении (как он теперь догадался), когда он целовал ее длинную белую шею, в ушах звенел крик девицы де Грамон… эхом отдавались слова Пейрана…
Чтобы перестать пить он уезжал сражаться на турнирах, но — вот ведь какая ирония — возвращаясь, пил больше прежнего, чтобы забыться. Замкнутый круг, который впрочем, возможно, совсем скоро разорвется.
Раймон рассмеялся бесовским, нехорошим смехом.
— Вина! — крикнул он так, чтобы было слышно за дверью. — Принесите мне еще!

— Н-Ано, — в дверном проеме показалась голова Флор, одной из доверенных служанок, отвлекая кастеляншу и Иви от вышивания.
— Что?
— Н-граф… Он требует еще вина, а вы сказали больше одного кувшина не давать…
— Требует он, — сердито пробурчала себе под нос кастелянша. — Сходи, наполни кубок, — голосом женщина подчеркнула «кубок», — и отнеси ему. А будет требовать больше — позовешь меня.
Служанка послушно кивнула.
— Нет, постой! Принеси кубок сюда.
Флор снова кивнула и исчезла за дверью, а н-Ано сказала Иви:
— Пойдешь, отнесешь н-графу.
Иви испуганно вскинулась, с немым вопросом «я?» поглядев на н-Ано.
— Иди, — спокойно, словно ничего необычного в этом не было, подтвердила кастелянша.

Развалившийся в огромном кресле у камина де Ге перевел ничего не выражающий взгляд основательно подвыпившего и глубоко ушедшего в свои мысли человека на кубок, который протянула ему Иви. От кубка его взгляд поднялся выше, к ее лицу, впившись в до боли знакомые черты. Эта крестьянская франкская дурочка была так похожа на Аликс, и в то же время так отличалась от нее. Ни осанки, ни гордой манеры держаться, ни умения себя показать, соблазнить… и глаза, мгновенно отражающие каждое душевное движение. Практически того же цвета, но совсем другой взгляд. Именно заглянув в ее глаза, он мгновенно понял — перед ним не Аликс. Половину очарования Аликс составляла не столько физическая красота, сколько обаяние сильного, надменного духа. Де Ге сам не ведал, что такое страх, а потому не выносил трусости, слабости и презирал людей, проявлявших их. Даже женщин, даже крестьян, хотя от них ожидать другого и не приходилось. А эта деревенская дурочка смотрела на него глазами затравленной лани, да и сейчас продолжает смотреть. Но кроме страха в синеве ее взгляда он прочел жалость… и неодобрение, когда поднял кубок и отпил из него.
— Пошла вон, — грубо приказал де Ге, не отводя тяжелого взгляда, буравившего замершую Иви несколько бесконечных минут.
Иви поспешно и покорно отступила к двери и скрылась за ней.

Н-Ано отправила Иви к графу с вином и следующим вечером. С кувшином и кубком на подносе молодая женщина поднялась по лестнице и зашагала по коридору. Дверь графских покоев отворилась намного раньше, чем Иви успела к ней приблизиться, и из покоев вышел Реми. Иви не видела трубадура уже несколько дней. Признаться честно, своими песнями, шутками, даже скользкими намеками он умудрялся так легко и ненавязчиво раскрасить ее монотонные будни, что Иви поняла, что успела привыкнуть и скучает, лишь когда менестрель перестал появляться в дверях ее комнаты с лютней за спиной.
Судя по явственной тени недовольства на лице, последние дни, проведенные по большей части в обществе господина графа, были не самыми приятными в жизни трубадура.
— Сыпануть что ли какого-нибудь зелья этому медведю и грубияну, — подмигнул Иви менестрель, проходя мимо. Иви дошла до двери графских покоев и только там чуть не выронила посуду, осознав смысл сказанных Реми слов.

Раймона раздражало, что все в замке, начиная с кормилицы и заканчивая Реми, пытались наставить его на путь истинный, каждый по-своему и каждый на тот путь, который именно ему представлялся правильным. Но если сердитые взгляды и нравоучения Ано он терпел из уважения, то язвительные наблюдения и советы трубадура терпеть не стал.
Едва оскорбленный в лучших чувствах Реми вылетел за дверь, явилась еще одна заноза. Эта ничего не говорила, протиснувшись бочком с подносом в руках, она со всей очевидностью мечтала стать невидимой, чем раздражала де Ге еще больше. Неуклюжая то ли от страха, то ли от природы, крестьянка пролила вино, переливая из кувшина в кубок, быстро промокнула красную лужицу рукавом, пробормотала «простите» и залилась краской, потупив взгляд.
Она стояла к Раймону боком, опустив голову, и необычайная схожесть с Аликс снова бросилась ему в глаза. В профиль сходство становилось еще явственнее, потому что не было видно выражения глаз.
— Почему вы так похожи? — внезапно спросил де Ге.
Иви в замешательстве шевельнула губами, но не издала ни звука. Эту часть ее жизни она никогда не обсуждала вслух и не знала подходящих слов, которыми можно было бы все объяснить. Таких как она, крестьяне называли — «господским подарочком», но какими словами говорили об этом благородные, Иви не знала. Однако граф требовательно смотрел на нее, явно ожидая ответа.
Если присмотреться, губы у нее более выпуклые, более детские — чуть приподнятая верхняя и пухлая нижняя даже в профиль создавали ощущение наивности, которого не было в Аликс. К тому же, он заметил, что, волнуясь, она непроизвольно слегка закусывала нижнюю губу, как сейчас.
— По праву первой ночи, — наконец, решившись, произнесла Иви.
Де Ге усмехнулся собственной недогадливости — ведь барон де Вуазен с легкостью обещал присягнуть на Библии в том, что это его дочь. Забыл только уточнить, что эта дочь — не Аликс.
— Как звать? — спросил он.
— Иви.
— Можешь идти, Иви.
— Слушаюсь, господин граф.

«Каково господину графу, должно быть, видеть меня, каждый раз напоминающую своим видом о госпоже Аликс», — думала Иви, возвращаясь обратно в донжон. Судя по обрывкам разговоров среди прислуги и недовольству кастелянши, он часто пил в одиночестве, а это — знала Иви — был верный признак того, что человек несчастлив. Она не понимала, почему госпожа Аликс бросила его, но догадывалась, что граф ее любил, а она его – нет. Красавцем господина графа, конечно, не назовешь, но ведь и уродливым тоже. Грозен и груб — это да, но даже сквозь страх Иви все равно было его жалко.
Не понимала Иви и другой женщины — н-Ано. Неужели кастелянша не догадывается, что господину графу не приятно ее видеть? Зачем она посылает Иви прислуживать в графские покои?
И Реми. Сказанные им в коридоре слова не на шутку испугали Иви. Приятные в обращении, любезные люди могут быть очень опасны, желать и причинять зло тем, кому мило улыбались мгновение назад, этот урок Иви уже выучила, спасибо госпоже Аликс.
Голова шла кругом… Еще никогда все вокруг не казалось Иви таким зыбким. Что правда, а что ложь? Что ей кажется, а что происходит на самом деле? С тех пор, как госпожа Аликс забрала ее в замок, Иви потеряла твердую почву под ногами, и день ото дня легче не становилось. Козни Аликс разрушили жизнь Иви и Гастона, но все же, разрушить жизнь — еще не отнять ее.
А если Реми взаправду собирается отравить господина графа? Если госпожа Аликс подослала его в замок именно за этим? Ведь не только граф де Ге мог захотеть стать вдовцом. Что, если и графине пришла в голову схожая мысль? Яд подсыплет Реми, а обвинят во всем Иви — она носила графу кубки, она и так уже преступница. Обманула всех, выдала себя за графиню, а потом еще и отравила графа. Кто поверит на слово оправданиям самозванки? Кто поверит, даже предупреди она сейчас, что замышляет Реми?

Ночью Иви снились кошмары, бесконечная череда лиц появлялась и исчезала, таяла, растворяясь друг в друге. Надменное лицо госпожи Аликс перетекало в пакостную ухмылочку Гильома де Вуазена, а та, в свою очередь, в насмешливую улыбку Реми, внимательный взгляд кастелянши превращался в угрожающе-сосредоточенный взгляд графа де Ге из-под вечно нахмуренных бровей, черты Гастона возникали и истончались, исчезая в пелене забвения, погружаясь в темноту подземелья, где Иви сидела совсем недавно.
Через пару дней и бессонных ночей, в конец измученная опасениями Иви все же решилась поговорить с н-Ано. Дождавшись, когда кастелянша придет и сядет за шитье, она окинула женщину взглядом, прежде чем заговорить. Н-Ано не просто кастелянша, она еще и кормилица графа де Ге. Ей не все равно, что с ним будет, иначе ее бы так не беспокоило, сколько граф пьет. И, пожалуй, н-Ано единственная, кто, поверив, сможет придать словам Иви вес, если понадобится.
— Поклянитесь, что никому не выдадите того, что я расскажу, — попросила она кастеляншу.
— Нет, — покачала головой н-Ано. — Я не даю клятв. Если ты просишь, я никому не скажу. А если не веришь, можешь оставить свой секрет при себе.
Иви вздохнула, расстроено закусила губу, но после секундного размышления, приняла решение. Она больше не могла носить эту тайну в себе.
Ответом на рассказ, к ее изумлению, стал смех. Н-Ано искренне веселясь, от души расхохоталась, откинув назад голову и показав прекрасно сохранившиеся для ее возраста зубы.
— Глупости, — сказала она, отсмеявшись.
— Почему вы так уверены? — обиженно спросила Иви.
— Запомни, девочка, — ответила н-Ано, ласково коснувшись щеки Иви. — Реми никогда не сделает ничего, что может навредить де Ге, ни Раймону, ни Пейрану. Запомни и просто знай, что это так.

Кроме выпивки Раймон знал еще один, куда более полезный способ забыться — тренировки. Сегодня он загонял добрую половину своего гарнизона упражнениями с мечом и на копьях. Все тело ныло, но энергии в нем физическая усталость не уменьшила, даже наоборот. Уставший, покрытый пылью и провонявшийся потом он заслуживал купанья, основательного ужина и пары кубков вина.

Н-Ано, похоже, ничего не сказала ни де Ге, ни Реми, во всяком случае их отношение к Иви не изменилось. Зато сама н-Ано после этого разговора, кажется, стала больше доверять Иви, посылая ее чаще с поручениями по хозяйству, а иногда отправляя справляться самой. Кастелянша поручила Иви следить за купальней, и теперь Иви должна была не только относить графу де Ге вино каждый вечер, но и смотреть, чтобы слуги вовремя подогрели воду, постелили свежие полотна и затопили камин. Иви провансальская манера купания была в диковинку, в Вуазене мылись в бочках, всей семьей в одной воде, быстро, пока не остынет, а тут предпочитали просторные низкие лохани, да еще и застилали их чистой тканью, чтоб тело не царапало и не холодило, не спешили, да и больше двух человек в одной воде не мылись. Мало того, со слов Реми, у провансальцев существовали общедоступные купальни при гостиницах, в которых даже имелись отделения для простолюдинов.

Граф де Ге вошел в купальню уже без доспехов, в стертом о металл кожаном одеянии. Еще с порога Иви уловила, что сегодня граф в другом настроении. Плохо это или хорошо и чем может обернуться для нее лично, Иви решить не успела — легким движением головы де Ге выгнал служанок вон и вытянул руки внутренней стороной ладоней вверх.
— Развязывай.
Молодая женщина, сделавшая было шаг вслед за служанками, молча приблизилась и начала развязывать шнуровку, сначала на одном рукаве, потом на другом. Воспоминание о том, как на негнущихся ногах она впервые подошла к нему, пытаясь выдать себя за Аликс, и как попалась, помогая расшнуровать нарукавник, сделало воздух вокруг густым от напряжения. Иви знала, что не только она сейчас вспомнила об этом. Совсем как тогда, граф за подбородок приподнял ее лицо и вгляделся в него. На сей раз, он, правда, ничего не сказал, отпустив Иви; дальше разделся сам и уселся в окутанную паром лохань.
Она стояла в нерешительности, не зная, как быть. Слуг он отослал, но при купании господам полагается прислуживать…
— Позвать Жоффруа, господин граф? — спросила Иви, отступив к самой двери. Жоффруа был оруженосцем де Ге и лично прислуживал ему в походах и в замке.
— Не нужно. Подойди.
Иви покорно приблизилась. Значит, граф хочет, чтоб ему прислуживала она. Молодая женщина взяла полоску грубого холста, специально предназначенную для купания, намочила, окунула ее в посуду с жидким мылом и начала тереть кожу на бугрящихся мышцах. Граф довольно повел плечами и наклонился вперед, чтобы Иви было удобнее. Покрывшаяся испариной молодая женщина, закончив с мытьем спины, зачерпнула новую порцию мыла и замерла. Одно дело спина, а вот прислуживать графу лицом к нему… Ей всегда становилось неуютно под его взглядом, тревожно. Вот и теперь, еще не повернувшись, она уже покраснела. Стараясь не поднимать глаз выше ключиц, Иви принялась за работу, но очень скоро выяснила, что сильно опускать взгляд тоже не стоит — мыла в воде еще недостаточно, чтобы скрыть то, что под ней.
Де Ге, похоже, уловил быстрое движение ее глаз, усмехнулся и резким рывком заставил Иви, потеряв равновесие, упасть в лохань. Молодая женщина ахнула, оказавшись в воде и почувствовав, как мгновенно намокла нижняя часть платья. Уверенными руками де Ге обхватил ее бедра, приподнял, задирая юбки, и подвинул так, как ему было удобно, чтобы облегчить проникновение. Та часть тела у него тоже не маленькая, под стать остальным, убедилась Иви, ощутив растущее напряжение и наполненность между бедрами. Она бестолково всплеснула руками, пытаясь помочь запоздало сжавшимся в сопротивлении внутренним мышцам, в конце концов, вцепилась в единственную более-менее прочную опору, которую смогла ощутить под пальцами — широкие мокрые мужские плечи — и замерла. Мокрыми большими ладонями граф обхватил ее лицо и поцеловал. Как поцеловал! Если бы могла, Иви бы вырвалась, потому что так не целуются. Он словно пил ее, пробовал на вкус, вытягивал все самое сокровенное, дразнил, прикасался языком так глубоко внутри, что это было невозможно, нельзя. Его язык совершал те же движения, что и скрытая под водой часть тела, и почему-то с каждым разом это становилось все приятнее. Но вот руки снова легли на бедра Иви, помогая приподниматься и опускаться, задавая темп. Иви попыталась хотя бы опустить глаза, прячась от его бесстыдного взгляда, но де Ге не позволил ей отвести взгляд. Он смотрел на Иви в упор взглядом хищника, который не остановится, пока не получит желаемое, а движения их тел становились все быстрее, все резче, пока, наконец, Иви не ощутила внутри себя горячую струю. Его мужское орудие уменьшилось в размере, ослабив сильное до боли напряжение, и мышцы ее лона сократились в ответ, вызывая судорожную дрожь, эхом прокатившуюся по всему телу. Ослабевшие пальцы Иви соскользнули с его плеч.
Не сразу, практически на ощупь найдя край лохани, Иви шагнула на каменный пол, тут же машинально принявшись отжимать подол платья. Ноги дрожали, а руки плохо слушались.
— Полотенце, — буднично и спокойно велел граф де Ге.
Иви подала полотенце, отвернув голову, которую не повернула и тогда, когда господин граф вылез из лохани.
— Что стоишь? Вытирай.
После секундной заминки, Иви подошла выполнить приказ. Привыкшая к покорности, она подчинилась, хотя больше всего сейчас ей хотелось унестись прочь со всех ног. Де Ге, похоже, отлично это понимал и откровенно забавлялся, глядя как яркая краска смущения покрывает щеки Иви, по мере того, как полотенце медленно, но неуклонно перемещалось с мужских плеч на грудь и ниже.

В свою комнату Иви влетела, чтобы переодеться в сухое, мокрая, нервная и пунцовая до такой степени, что горели даже кончики ушей. Н-Ано, с которой она столкнулась в нижней зале, оглядела ее проницательным, все подмечающим взглядом и довольно заметила:
— Ну, вот и сладилось. Девочка, самое лучшее, что ты можешь сделать теперь — поскорее понести ребенка. Тогда он и думать забудет об этой твари.
Но для самой Иви все было далеко не так просто и понятно. А как же Гастон? А как же… как вообще можно так нахально, бесстыдно, средь бела дня?! Он ведь взял ее насильно! Конечно, не так как Гильом де Вуазен, тот получал наслаждение, причиняя боль, но тоже насильно. Де Ге нравилось проделывать с ней все эти вещи, нравилось знать, что она смущается, он тоже издевался над ней, по-своему.
Неудивительно, что госпожа Аликс от него сбежала, если он такое вытворял каждую ночь, а то и прямо днем, думала Иви, энергично выжимая снятое с тела мокрое платье.
Уши у нее все еще горели, щекам было нестерпимо жарко. Чтоб остудить жар, она приложила к щеке мокрую руку, на мгновение оторвавшись от выжимания платья.
А н-Ано тоже хороша! Догадка ударом плети хлестнула Иви — так вот почему она все время посылала Иви к графу с разными поручениями, старая сводня!