Метаморфоза greed

                «Среди паронормальных явлений               
                необъяснимое, бесследное исчезновение
                людей наиболее интригует и тревожит…»               
                (Из какого-то фантастического фильма США).
Фома Фомич Хомяков по прозвищу, конечно же, Хомяк дожил до пятидесятилетнего юбилея  и знал, что должен…  Должен отозваться на неотвязные намёки сослуживцев по поводу «отметить это дело», должен, якобы радостно и трогательно, принять все их фальшивые похвалы и дурацкие подарки (цветики-конфетики, пумпончики-одеколончики)…  Дол – жен! И никуда не денешься. «Дожил, – думал Хомяков, –выкладывай денежки – обопьют, обожрут, потом за спиной обговорят – осудят: водка, дескать, дешёвая, колбаса вонючая, капуста магазинная…  Сами – голь перекатная, мелкочинная, а насчёт пожрать – не дураки, толк понимают!..   Сотруднички! Сколько крови за четверть века выпили!»
Что поделать, натура у Хомякова  такая – бухгалтерская натура: копеечка к копеечке всю жизнь и чужая, и своя – капелька к капельке – вот и ручеек, речечка, озерцо…
Юбилей отмечали на квартире у Фомы Фомича – всего-то десять человек без хозяина. Женщины – их, как водится, большинство – выпотрошили холодильник  и овощной ящик на балконе, наготовили, накромсали кусками, навалили в миски и тарелки…   Ох…  Ещё и торт заставили купить!
Когда Хомяков деньги с книжки снимал, руки у него ослабели и затряслись мелкой дрожью. И весь день, только полезет за деньгами, а те будто и не даются в эти неверные, тряские руки.
Слушал Фома Фомич всю эту лживую трескотню: будто он человек незаменимый, никогда с ним в конторе не расстанутся, будут помнить всю жизнь…  «Как на похоронах, ядрёна Матрёна!» – досадливо кривился в улыбке, сидел пнём, молчал и дулся, но вдруг зло подумал: «Уставились все на меня, кивают, лыбятся и жуют, гады, жуют!..  Не дадут самому поесть!» Фомич спохватился, встал, стукнул по столу: «Спасибо вам! Будем уже просто… э… за вас», – поднял рюмку. Ну и… «не зевай, Хомка, пока ярмарка»  – давай зло подбирать, что помяснее да повкуснее!..  Ел, пил, отдувался, ел снова и снова, хватал, спешил, давился и с горечью отмечал, что гости активности не теряют, и тает его добро, уходит безвозвратно…  Вдруг: «Хряп» О-о!.. Хомяков застыл с  полураскрытым ртом, потом выпростал пузо из-за стола и – трусцой в ванную. Глянул в зеркало: так и есть – мост зубной треснул пополам! Да-а-а, деньга к деньге тянется! Если уж поплыли, пиши пропало. Мало трат на юбилей, ещё и мост! Он закрылся в ванной и осторожно вынул куски протеза. Глянул в зеркало: лицо, обеззубев, сразу сплющилось, укоротилось, щёки повисли мешками. Он скосил глаза и увидел эту гадость: сослуживцы в шутку (скорее в насмешку) подарили ему хомяка в трёхлитровой банке. Мерзость эта копошилась в сенной трухе, грызя что-то, водя усами и, приподнимаясь на задних лапках, передними царапала стенку банки. В зеркале щекастый Хомяков заметил явное сходство с грызуном.
— Уроды! Намёк состроили!  Вонючку эту подсунули, тьфу!
Он достал из нагрудного кармана дарёный конверт, сосчитал деньги: на мост хватит, а всё съеденное пропало, ох!.. – злоба и кручина переполнили его.
— Какие сволочи! Мало, человек из мужчины в деда превращается, посочувствовать бы, так нет же – объесть его, обпить, вытрясти из него побольше, ещё и осмеять, чтоб запомнил! – он опять посмотрел на банку с хомячком, – ты, тварь хвостатая! Ну, что смотришь? Куда карабкаешься? Думаешь, тут хорошо? Думаешь, тут кто-то кому-то нужен? Может, тебе в сто раз легче: тебе дают всё, что надо. Дают, а не берут…
Хомяк ему что-то ответил, Фомич не разобрал, наклонился поближе и вдруг, не удержавшись, повалился вперёд головой, и голова его, как ни странно, провалилась в банку, и сам он провалился. Толстые серые стены, скользкие и влажные, вонь, сумрак, духота…  Камера была тесной, сокамерник – суетливый псих – грыз и грыз сухари…  А у него и зубов-то нет…
— А-а-а! Помогите!
— Фомич! – пьяный женский голос нёсся из-за двери, – открой, слышишь? Дай морду обмыть! Чего закрылся? Молчишь чего? Эй, ты там не помер, юбиляр?
— Да не, живой я, – хотел крикнуть Хомяков, но только слабый писк  исторгся  из его рта. Он тронул губы пальцами и поразился, как быстро отросли у него острые длинные ногти и усы над верхней губой. Ах ты! Вот чудеса! И зубы растут! Точно! По два сверху и снизу – крепкие, костяные собственные зубы!
В дверь ванной снова забили кулаками, потом пошептались, охая и ахая. Несколько секунд тишины, и дверь треснула, распахнулась.
— Молодец, Василич! О-ой, а где Хомяк? Гляньте-ка, дверь на запоре, а никого…  О-ой! И зубы его на полке… О-ой!..  Да как же это?
В ванную набились, галдели, икая от обжорства и страха…  Фомич ещё увидел, как серое облако женского лица нависло над головой, разобрал, всё густеющий, уходящий в грохот, голос:
— Мы, вроде, одного хомяка дарили, а их, гляньте, двое. Во быстро плодятся, твари-и-и-И-И-И!..
И всё… душа его скукожилась в маковое зерно, и одно только осталось в уме: грызть, грызть, грызть!..
______________________________________
        *Greed – жадность (анг.)