Колокольный звон. Сценарий

"КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН" (сценарий)
(Михаил Аблаев).

Картина первая.  Голос диктора под картины окраин города  Пензы: "Областной город Пенза, один из немногих  провинциальных городов, в которых при советской власти остался православный Храм. 1960 год - очередной год новых, хрущевских гонений на Церковь. Вот служащий молодой иерей храма иконы "Знамения" Девы Марии Иоанн Синельников. Сейчас осень, октябрь месяц, суббота накануне воскресного дня. Обед в доме отца Иоанна. Жена отца Иоанна - попадья Клавдия Синельникова, ей 35 лет. Вот они на кухне."

Клавдия подаёт суп, черпая из кастрюли деревянным половником. Она наливает Иоанну полную тарелку, потом себе поменьше. Клавдия очень красива, брюнетка, одета в домашний розовый халат, повязанный красным с петухами передником. Иоанн обнимает жену за талию, прижимает лицо к животу.
Иоанн. Клавушка моя, радость моя! Люблю тебя безо всякой поповской строгости. Люблю тебя!
Она чувствует пробежавшую искорку любви, замирает на минуту, поддаваясь его ласкам и гладя его по прямым, тёмным волосам.
Иоанн. Клавушка, когда мы родим дитя?
Клавдия (загадочно). Ты же знашь -  когда Бог мне укажет!
Иоанн. Ну почему я всё время забываю молить Его об этом?
Клавдия. Я думаю, это по Его воле. Наверное, предстоят какие-то испытания нам! Видишь, сейчас волна атеизма, богоборчества, гонения на Церковь. Что будет с тобой, что будет с нами - кто знает? Что ещё учинят эти бесы в человечьем обличье. Может быть, арестуют тебя, а  может - и меня?  Что будет с ребёнком без тебя? Что будет со мной беременной?
Иоанн. Ты мудрая, очень мудрая, Клавушка! Я со своей уверенностью в своей вере не дохожу до такого трезвого разумения. Ты меня учишь!
Клавдия. Ешь суп, отец! Остынет - камнем в животе ляжет!
Иоанн. Давай есть! Скоро собираться мне на службу.
Клавдия. Ты забыл наверное, что мы вместе с тобой пойдём?
Иоанн.  Жаль, что тебе запретили петь в хоре. Не знаю почему!
Клавдия (успокаивающе). Да нет же, Ваня, это я отцу Мирофану  сказала, что не могу петь! Я нот не знаю, начнём с того!
Иоанн (горько). Могла бы поработать!
Клавдия. А дом на ком будет стоять? К тому же я пишу, ты знаешь!
Иоанн (как бы очнувшись от горечи). Знаю, любушка моя! Хватает нам средств! Готовь и пиши! И колокол наш начищай!
Клавдия. Если с тобой что случится, пойду работать! Не избежать, я чувствую, но, Ваня, будь осторожен во всём!
Иоанн. Горяч я, Клавдюшка!
Опомнившись, они едят остывающий суп. Потом Клавдия накладывает из кастрюлю макароны по-флотски, и они также приступают к поеданию второго.
Едва они поели - внезапный стук в дверь (электрический звонок у Синельниковых  сломался). Оба вздрагивают и смотрят скорбно друг другу в глаза.
Иоанн. Открой, Клавушка!
Клавдия выходит в коридор, но скоро возвращается с тремя луковицами в руках.
Клавдия. Соседка долг вернула!
Оба смеются облегчённо.
Клавдия. Возляжем, муж мой, хочу тебя! (запускает ему руку за ворот рубашки). Полчасика!
Влюблённый в жену иерей за руку с ней поспешает в спальню.
Камера  гаснет.

Картина вторая. Голос диктора: "Полдень воскресного дня, на следующий день. Прихожане (вернее, прихожанки) расходятся после воскресной службы и  молебнов по домам, неся кто просфоры с пакетике, кто бутыль со святой водой. Иерей Иоанн Синельников а алтаре собирается переодеть рясу (так просила его жена), но махает рукой и идёт домой прямо так, одев священническую шапку, расчесав недлинную  подстриженную бороду перед зеркалом. Он идёт, благословляя редких уже в Храме прихожанок пожилого возраста, идёт без Клавдии, которой нужно было бежать домой сразу после Литургии. Идёт он, ища глазами  надсмотрщика от властей, но не находит его".
На паперти к отцу Иоанну подходит  пожилой мужчина с бородой, в начищенных хромовых сапогах, в крестьянском зипуне и в черном картузе.
Мужчина. Отец, можно к вам обратиться?
Иоанн. Можно, обращайтесь!
Мужчина. Терзают меня сомнения. Я знаю, что Церковь учит о сотворении мира, но "шесть дней" - что это, объясните мне!
Иоанн.  Шесть дней  творения - это шесть эпох творения! Они,  возможно, как-то соответствуют тому, что говорят геологи и палеонтологи.
Мужчина. Но как понимать: вода породила птиц? Как это понимать, как верить?
Иоанн. Я думаю, что это поэтический образ Бога! В Библии много поэтических образов!
Увлекаясь, возбуждаясь, отец Иоанн не замечает, как надсмотрщик от КГБ выходит из дверей Храма, пряча лицо, и начинает слушать "проповедь".
Мужчина. А то, что солнце и звёзды появились после Земли, как вам это? Висела Земля неподвижно, и потом Бог её раскрутил, зажегши Солнце. А как же космический  холод?
Иоанн. Наверное, в холоде Бог создавал Землю. И в темноте! Но Он ведь сказал: "Да будет свет!". Значит, был некий "светильник"! Но ведь поэзия и здесь не исключена!
Голос диктора: "Вопреки просьбам жены отец Иоанн потерял всякую острожность, всякую осмотрительность."
Мужчина. И последний вопрос... Отец, я вижу, вам надо спешить... Как вы относитесь к современному всплеску атеизма?
Иоанн. Сказать честно? К атеизму верующий человек относится отрицательно. А иерей - тем более!
Кгбшник быстро подходит сзади к отцу Иоанну, достав наручники, кладёт руку ему на плечо.
Кгбшник. Вы арестованы за религиозную пропаганду, антигосударственные и антипартийные высказывания!
Мужчина-провокатор уходит быстрым решительным шагом. Надсмотрщик быстро уводит отца Иоанна, сняв с него шапку, в крестильню Храма, запирает его там  и звонит в милицию за нарядом и машиной.
Кгбшник.  Отделение? Иван Поддубный, сотрудник КГБ, из храма Знамения. Приезжайте, арестован поп, нужно забирать! Адрес знаете!
Отец Иоанн сидит, гневаясь и горячась, но видится ему жена в своём оренбургском платке, простоволосая, со своими длинными роскошными волосами. Она говорит:
"Молчи, Ваня, ради Бога, теперь уже поздно, но и рано! Будет наше время! Придёт наше время!"
Иоанн. От Ангела видение или от Самого Господа! Милая жёнушка моя!
Отец Иоанн плачет, глядя полными слёз глазами в окошко на улицу.
Камера гаснет

Картина третья. Комната иерея Иоанна. Посреди на крюке от лампы, хорошо вцементированном в потолок Иоанном, висит небольшой  бронзовый колокол. Клавдия, встав на стул, начищает его тряпочкой с асидолом (бутылочку с ним она держит в левой руке). Чистит, напевая "Царица моя преблагая..." Картина длится три минуты.
Камера гаснет.

Картина четвёртая. Клавдия и соседка Марта Тимофеевна сидят на кухне у Клавдии и пьют чай с баранками. Марта Тимофеевна - крупная сильная  сорокалетняя женщина, блондинка, завитая на бигуди, в домашнем синем халате.
Марта. Клава, что, сейчас пост?
Клавдия. Сейчас Великий Пост. Я пощусь и тебя постным угощаю!
Марта. А я, грешница, не пощусь, в церкву не хожу.
Клавдия. Тебе бы, Марта, исповедоваться да причаститься, если ты крещёная, если ты много о Боге думаешь!
Марта. Стала я думать о Нём, о светлом, о милосердном. Благодаря тебе, Клавушка, да отцу Иоанну! Соседство у нас приятное!  Да сны мне чудные, религиозные снятся. Да вот отца то... Что слышно о нём, Клавушка?
Клавдия. Осудили голубя моего! За религиозную и антиправительственную пропаганду. Три года тюремного заключения. Собираюсь к нему, не знаю, пустят ли? Там раз в месяц встречи, а он недавно только прибыл.
Марта. Снится мне вчера отец Иоанн, говорит: "Иди к моей Клавушке, она тебя научит праведной жизни!" И пальцами на лбу крестик нарисовал. А ещё неделю назад Боженька мне приснился, святой, светлый Отец. Говорит: "Помоги Клавдии! Ей тяжело!" И уходит Бог в темноту ночную, а за Ним светлый след. Откуда такие сны во мне, грешнице?
Клавдия. От Ангела, а может о Него Самого!
Марта (серьёзно, даже сердито). Клава, скажи, что тебе сделать доброго? Я думаю, ты без работы, или как?
Клавдия (просяще). Марта, устрой меня на работу! Устала мыкаться по разным местам. Я ведь филолог по образованию, белоручка я. Я вот пишу повести, рассказы, стихи - все в стол. Кто меня опубликует, попадью?
Марта (увлечённо). Дашь почитать?
Клавдия. Дам, как не дать! Возьми, почитай "Ванечку" (уходит к себе с комнату и приносит тонкий машинописный текст на скрепке). Прочитай и верни!
Марта (берёт повесть и прижимает её к сердцу). Клавушка, я тебя к себе в магазин устрою! Кладовщицей и уборщицей. Хочешь?
Клавдия (измученно, но радостно улыбаясь). Благодарю тебя,  Марта! Да спасёт тебя Бог!
Марта (таинственно). А скажи, Клава, говорить "спасибо" - грешно?
Клавдия. Грешно! Если уж так, как изначально, то "спаси, Бог!" А "бо", это сама понимаешь - вместо "Бог" нельзя говорить, говори "благодарю" - и хорошо будет от Ангела.
Марта. Так что, Клавушка, пойдём в магазин в понедельник вместе. Я к тебе постучу, так что ты по будильничку часов в семь вставай. Ты в церкву то завтра идёшь?
Клавдия. Завтра воскресенье, конечно, иду!
Марта. А что, если я с тобой увяжусь?
Клавдия. Пойдём! Бог даст тебе бодрости и усердия к духовному! Я за тобой зайду!
Расцветшая в улыбке Марта выходит в дверь, Клавдия радостно закрывает дверь и уходит в свою комнату, забыв убрать чашки с допитым чаем на кухне.
Камера гаснет.

Картина пятая. Марта ложится в толстую мягкую постель, она в ночной рубашке. Марта берет клавдиину повесть "Ванечка" и под светом торшера начинает читать. Диктор читает: ""Ванечка. Приключения мальчика.
Мальчик Ваня был троечником, но он верил в Бога. Он верил, воспитанный набожной матерью с раннего детства и сопутствуемый чудесными божественными снами. Бог не давал ему потерять веру в школе.
Сначала его насильно приняли в октябрята, потом - насильно в пионеры. Пионерского галстука он не носил, вернее носил его в кармане на случай, если учителя заметят и придерутся. Однажды пионервожатая подловила Ванечку в коридоре школы и спрашивает:
- Якунин, куда галстук дел?
- Потерял!
- Да как ты посмел? Какой же ты пионер?
Он решился и раскрыл себя, наверное зря:
- Я не могу быть юным коммунистом!
- Почему же, Якунин, ты не можешь быть юным коммунистом?
- Коммунисты - они атеисты, а я верующий!
Пионервожатая побледнела, губы её затряслись. Она крикнула:
- Выгоним тебя из пионеров!  Посмотрим, куда ты тогда попадёшь, Якунин!
- В Рай попаду! - выкрикнул смелый мальчик и побежал прочь от пионервожатой, которая, кстати, была толстой и слегка красивой.
Ванечка пролез в класс на большой перемене, сел за последнюю парту у окна и стал возбужденно и не без горечи  размышлять:
"Что теперь будет со мной? Мучить меня будут, как первых мучеников-христиан. Отрекись от Бога! - Не отрекусь! - На-а тебе по губам, по зубам, по языку! На-а-а по голове! Ну, как к Богу относишься? - Очень хорошо! - На-а по голове палкой, на-а указкой, а в глаза мелом с тряпки. Ты не пионер, ты на особом учёте в милиции. - Ужас! Милиция то почему? - На учтёт тебя, как антиобщественный элемент! Все наши ученики - атеисты, пионеры или октябрята, а  о комсомольцах уж нечего и говорить! А ты - боговерующий! Последний раз: отрекись от Бога, Которого нет и не было никогда. Отрекись от выдумки! -  Не отрекусь от Бога Живого. Жив Бог. Христос воскрес!
И вот входит уже милиционер. О, Боже мой, за что такие мучения? - А ты должен был быть тайным христианином, как прилично для царства безбожников. Сам ведь нарвался на горе себе и своей горькой матери! Что ты наделал!
Ванечка заплакал, глядя в окно на ворон, кружащих перед окнами. Сидел он на втором этаже и видел, как голуби ретировались с места "гульбы" ворон.
И вот завтра пионерская линейка для всех классов в актовом зале. Вопрос - исключение Якунина из пионеров..."
Марта сладко заснула, но вот лицо её страдальчески исказилось во сне. Ей снится:
Голос диктора под нижеследующие кадры: "Бывший муж её, Евсеев Григорий Сергеич, с которым она развелась по алкоголизму его и по нелюбви к нему, тонет в болоте и протягивает руки к Марте."
Евсеев. Марта, помоги, кинь хворостину, кинь берёзку сухую, кинь спасательный круг! Тону я!
Марта. Да пошёл ты к хлебеням! Всю жизнь мне испоганил своей любовью в кавычках! Ненавижу тебя!
Евсеев. Сейчас захлебнусь, Марточка! Спаси ради Бога!
Марта. Пошёл к чёрту! - и уходит она, модно виляя задом в короткой юбке...
Марта просыпается и при свете торшера  в ужасе глядит перед собой. Немного отойдя, приходя в себя, говорит.
Марта. Господи, Господи, что же это такое? И иконы то у меня Твоей нет, чтобы на Тебя посмотреть и сказать... Господи, горе то, горе. Что мне теперь делать?
Она лежит на боку, как издыхающая лошадь, больно глядя перед собой.
Камера гаснет.

Картина шестая. Утром, в половину девятого, Клавдия, уже готовая в Храм, в черном платке и в тёмно-сером платье, в весенней стёганой куртке, в чёрных сапожках, звонит в звонок двери Марты. Та выглядывает взъерошенная, простоволосая, в своём халате.
Марта. Извини, Клава, никак не могла проснуться, хоть и будильник звонил. Сейчас оденусь... я уже перехватила кой- чего покушать...Подожди вот здесь на стуле в прихожей!
Марта уходит в свою комнату (квартира у неё  двухкомнатная), старается быстрее одеваться, но это у неё плохо выходит. Клавдия терпеливо сидит на стуле. Наконец Марта собрана, она одевает белый в горошек платок, одета она в розовое демисезонное пальто, на ногах розовые туфли. Они выходят и идут квартал к Храму. По дороге Марта рассказывает про свои вечерние переживания.
Марта. Представляешь, Клавушка, почитала твою повесть - мне, кстати, очень понравилось, -  пока я незаметно не заснула.  Заснула - так мне снится мой бывший муженёк, Евсеев Гриша: тонет он в болоте и умоляет помочь, а я его обзываю и ухожу,  бросая его погибать. Сон отчётливый, никогда его не забуду, как и те, что я уже тебе рассказывала! Что скажешь?
Клавдия. Без сомнения,  нужно разыскать Григория, он - в беде. Бог тебе указание такое даёт.
Марта. Адрес я его знаю, живет с матерью, наверное, совсем спился, бедолага. Знаешь, Клавушка, как я тебя к себе в магазин устрою, поедем, съездим к Евсееву, ты ему уж точно поможешь!..
Клавдия. Давай съездим, спасать утопающего нужно! Горькое ты сделала, Марта, в жизни. Он ведь любил и, наверное, любит тебя до сих пор. Как писал Экзюпери: мы ответственны за тех, кого приручили. Ты животных-то не бросала никогда?
Марта. Не бросала, Клавушка, разве только... (опешив) попугай у меня в окно вылетел, по моему недосмотру...
Клавдия. Будешь исповедывать грехи - не забудь об этом сказать!
Марта. Знаешь, Клавушка, у меня ведь в доме иноны Бога нет, не могу без иконы к Нему обращаться. Я денег много взяла, купим икону, ладно?
Клавдия. Купи икону Бога Вседержителя, есть у нас в Храме, в лавке икона картонная, недорогая.
Они идут хоть и быстро, но путь неблизкий.
Марта. Скажи мне: что самое главное в вере?
Клавдия. Две важнейшие заповеди: возлюби Бога всем сердцем своим, всей душой своей, всем разумением и помышлением своим, всеми чувствами своими, возлюби умно, трудолюбиво, без лукавства и лицемерия. Вторая: возлюби ближнего своего, как саму себя любишь. Как любишь себя, так люби и ближнего. А если ближний не достоин любви - отнесись к нему критично, как к себе бы отнеслась, будь ты дурной. Но любви не оставляй! Это тебе с Григорием поможет вот уже теперь.
Марта. Ты просвети меня в православной вере. Сможешь?
Клавдия. Я тебе дам иванову книгу "Закон Божий", всё там прочтёшь, да побыстрей, там и заповеди к исповеди. Исповедь напишешь по заповедям на бумаге, и - к священнику! Только запомни, что есть грехи против Бога, есть грехи против себя, есть грехи против ближних.
Марта. Если не секрет, скажи, Клавушка, как вы с отцом Иоанном насчёт...насчёт постели? Как у вас - часто, обильно, или строго, серьезно и сердито?
Клавдия. Очень часто и очень обильно, и с большой любовью. Я такая женщина, ты видишь, какая!
Марта. Да-а, красивая ты! Будь я мужиком, так бы и имела тебя каждый день по два раза!
Клавдия. Ну, уж скажешь! А у тебя кто-нибудь есть теперь?
Марта. Ты пойми - я пугливая после Евсеева. Есть один завсклада - вдовый, всё клинья подбивает! Но я с ним... так, знаешь - кокетливо. Чтобы надежды не лишать, и не обнадёживать особо.
Клавдия. Ну, а бабье то своё как утешаешь? (Клавдия спрашивает откровенно и очень тактично, она мудрая женщина).
Марта. Ну, сама знаешь! Что говорить? Ты и сама-то, наверное, занимаешься без мужа-то?
Клавдия (скрепя сердце). Я исповедуюсь в рукоблудии, но считаю это излишним. Вот так!
Марта (с восхищением). Ты разумная, ты Бога знаешь!
Они подходят к церковной ограде.
Марта. Клавушка, обязательно прочту до конца сегодня твою повесть. Мне нравится. Ты объясни, что в Храме делать, как вести себя...
Клавдия. Обязательно! Входи!
Марта робко вступает на церковную землю, но шаги её становятся всё уверенней.
Марта. С тобой, Клавушка, вся робость исчезает!
Клавдия. Слава Богу! Так и говори всегда, когда правду чувствуешь, когда истину пьёшь!
Камера гаснет.

Картина седьмая. Двор для прогулок в тюрьме города Пензы. Арестанты ходят по двое, на их правых ногах пристёгнуты ядра на цепочках. Сверху высоких стен - высокое, чистое, синее небо. Иоанн без бороды и усов, в арестантской робе, идёт в паре со своим сокамерником - сорокалетним Иваном Мотывальниковым. Звучит "небесный" этюд Карла Черни. Картина идёт по времени этюда.
Иоанн (не переставая, глядя на небо). Небушко моё, небушко!
Иван. Что ты там говоришь всё?
Иоанн (громко, отчётливо). Небушко моё, небушко! Посмотри, какая благодать!
Иван. Небо как небо! Что я, неба не видел?
Иоанн. А в небушке - Небеса Божии!
Иван (подумав, досадливо). Сказал тоже...
Арестанты ходят по кругу, ядра делают их похожими на раненых.
Иоанн снова смотрит на небо. На него набегает облако, похожее на тучу.
Иоанн.  Небушко сейчас нахмурится, но Небеса то на нас глядят, в душу нам глядят!
Иван (досадливо). Глядят, глядят!
Этюд заканчивается. Арестанты уходят в проход, к своим камерам.
Камера гаснет.

Картина восьмая.  Кадры кинохроники, рисующие полёт Юрия Гагарина в космос. Далее следуют картины встреч народа с Гагариным, ликование людей и счастливый Юрий Гагарин. Хроника длится три минуты.
Камера гаснет.

Картина девятая. Клавдия сидит за железным столом, ограждённом железной сеткой от стола арестанта. Место для свиданий. Из двери выводят Иоанна. Клавдия с ожиданием и любовью смотрит на  мужа, из глаз бегут слёзы.
Надсмотрщик. Синельников Иван. Свидание десять минут!
Иоанн садится напротив Клавдии и горько смотрит на неё. Она плачет и сквозь плач говорит.
Клавдия. Как ты, родненький мой?
Иоанн. Потихоньку, с Божией помощью. Не унываю! Но ты меня огорчаешь: зачем ревёшь?
Клавдия (улыбаясь сквозь слёзы). Не реву, а слёзоточу! Родненький мой, я тебе ватрушек напекла, твоих любимых!
Иоанн. Какие ватрушки, любушка моя! Мы же не в больнице! Здесь баланда в воспитательных целях!
Надсмотрщик. Синельников! Последнее замечание! Прерву свидание!
Иоанн (оборачиваясь). Хорошо! Ну, Клавушка, что нового? На работу устроилась?
Клавдия (перестав плакать, но вся в слезах). Устроилась с Божией помощью. Марта, соседка, к себе в магазин кладовщицей и по совместительству уборщицей взяла. Я с ней сдружилась, просвещаю её в вере, бывшего мужа её буквально из петли вытащили. Об этом  после расскажу... Хотя... Он допился, разведённый её, Евсеев Григорий, мать его рассказывала, что несколько раз пытался повеситься. Вешается на крюке от люстры, а крюк вываливается. Он его зацементирует, вешается, а он опять вываливается. Допился, бедный. Любит он её! Я её просила прилечь с ним, она и прилегла, утешила мужичка. И поверь, дней что ли не рассчитала - зачала, родимая! Вот и брак должен вернуться, я надеюсь! Но с ней сейчас жуть что творится. Я ей: тебе Бог дитя даёт, верни Григория. Она - в плач. Представляешь: она исповедалась, причастилась, и вот это с ней сразу случилось. Я тому виной. Но она, слава Богу, меня не винит!Ваня, поцелуй меня по воздуху!
Иоанн шлёт ей воздушные поцелуи. Она отвечает тем же.
Иоанн. Что еще нового?
Клавдия. Слышал ты, Юрий Гагарин в космос слетал?
Иоанн. Не слышал. Вот это да!
Клавдия. Как это тебе?
Иоанн. Прекрасно, прекрасно! Здорово!
Клавдия (увлекшись. вдохновившись, неосторожно). Но я слышала, сам знаешь от Кого... до него ещё трое...
Надсмотрщик бросается к Иоану и, одевая наручники, выводит.
Другой надсмотрщик (Клавдии). Доигрались, договорились! Следующее свидание через два месяца! Вы наказаны. Пишу на вас рапорт.
Клавдия. Миленький мой, простите меня!
Надсмотрщик. Хватит! Не увидишь попа своего долго, поймешь: язык мой - враг мой!
Клавдия начинает рыдать, её  выводят в дверь.
Камера гаснет.  (69 Кб)

Картина десятая. Прогулка в  тюрьме. Снова по  кругу ходят заключённые в тюремных робах, с ядрами на правых ногах. Небо над ними серое, хмурое, тревожное. Звучит уже другие "небесные" этюды Карла Черни, звучат ровно столько, сколько длится картина. Иоанн Синельников в паре с Иваном Мотывальниковым идёт в общей колонне, и посмотрев на небо, говорит.
Иоанн. Небушко моё, небушко! И кто додумался сочетать поднебесный наш променад с этюдами Карла Черни?
Мотывальников (задрав голову, тоскливо). Небушко моё, небушко! Значит, Иван, говоришь, видят небожители и знают, как  облупленного, Ивана Мотывальникова,  вора-рецидивиста по кличке Умывальников?
Иоанн. О, Иван, ты уже на пути к блаженству!
Мотывальников (говорит медленно, зло). Сказанул ты, поп! Что может измерить бездну моей гадости, моего хитроумия, моего злоумия, моего сребролюбия, моего злодейства, моей жестокости в отношении людей! К черту меня отправят, такого двойного! На вечные муки. Я ведь и чертям досаждаю своим этим "небушком", со своей верой в Бога. Не  лучше ли отдаться чертям, чтобы не мучили меня в аду, а считали за своего? Вот так злодеи и поступают!
Иоанн. Каяться тебе надо, если умиление в сердце проникло. Примет Господь тебя, слёзного, как  верить истинно и каяться будешь! И в аду бывает сносная жизнь по милости Божией, а то ведь и до Рая, а то ведь и до святости дойдёшь. Знаешь блаженного Варвара, бывшего разбойника?
Мотывальников. Нет, таких вот двойных черти к себе и тянут! И терзают там! Там дьявол хозяин!
Иоанн. Ты главного не понимаешь! Близорукий ты!
Мотывальников. Да пошёл ты, поп! Это ты - дальнозоркий!
Но тут же примирительно улыбается, видно, задумав нечто лукавое.
Прогулка кончается. Камера гаснет.

Картина одиннадцатая. Поздний вечер, почти ночь в тюремной камере. При свете дежурного освещения видно: лежат на койках под тонкими одеялами, раздевшись до маек и трусов, Иоанн Синельников и Иван Мотывальников, лежат без сна. Мотывальников подаёт голос.
Мотывальников. Иван!
Иоанн. Что, Иван?
Мотывальников. Решил рассказать тебе одну лагенду, что слышал в юности от деда. Дед мой был верящий, но больно заковыристый, не поймёшь его!
Иоанн. Прежде рассказа твоего скажу тебе, что многое ты знаешь - не всякий верующий такое скажет, как ты мне сегодня на прогулке! Но вот понимать главного - не понимаешь!
Мотывальников. А может я искушаю тебя, может, а?  Ну, слушай, Иван, легенду о Поппее!
Было это второй половине 19 века. Заехал как-то  молодой поп Никодим в губернский город по делам прихода. А приход у него был в большущем селе, в котором ярмарка собиралась. Так вот, побывал он в епархии, уладил дело и решил выпить слегка для расслабления и успокоения от нервотрёпки. Зашёл в целовальню.
Далее - игровая сцена.
Красивый молодой священник, щеголевато одетый в шёлковую рясу, с блестящим начищенным крестом, с распущенными длинными волосами и коротко остриженной бородой садится за столик в шинке. К нему подходит шинкарь - троглодит троглодитом, могучий телом, с нестриженной бородой, в синей жилетке и зелёных шароварах и смазных сапогах, с весёлыми, лукавыми глазами (не глазками, а именно глазами; такие вот глаза внезапно становятся злыми и жестокими). В шинке ещё пара посетителей, которые, приняв изрядно, скоро уходят, опасаясь, как бы пьяных их не пограбили.
Диктор: "Да, об этом шинке шла недобрая слава, что у пьяных исчезали деньги из карманов, а то вдруг штаны на заду разорваны, а то и зипунишко с плеч пропадёт.".
Поппей. Что будете пить, отец... Как величать вас?
Никодим. "Отец Никодим" зовите. Мне рюмку крепкой и закусить огурчика.
Поппей. Будь сделано. А я - Поппей Иваныч, величай, отец, "Поппеем".
Никодим (выпивая принесённую чарку крепкой). Откуда это у вас, Поппей, такое имя...экзотическое?
Поппей. Мамаша учудила, мещанка она, из образованных. Что-то римское. А что, отец, оно означает, моё имя? Скажи ка!
Никодим (крепкая ударила ему в голову). Не скажу... скажи мне!
Поппей. "Поп, пей!" означает. Значит, незря я стал шинкарём и ждал вот, когда поп ко мне завалится, чтобы попа напоить! Ты - первый поп у меня в шинке. Веришь?
Никодим. Не верю. Лукавишь!
Поппей. Так или иначе, напою я тебя, поп Никодим!
Никодим. Да, видать Сам Бог определил тебя таким вот шинкарём быть. Или...
Поппей. Или - дьявол, хочешь сказать? Не шути, не обижай доброго человека! (лицо Поппея расплылось в хлебосольной улыбке). Напою я тебя, поп! Своим напою! Вот!
Он запирает дверь на засов, берет бутыль крепкой  и, сев напротив отца Никодима, наливает ему. Иерей быстро напивается, и тут Поппей начинает своё мерзкое дело.
Поппей. Никодим, Ник, на что вот этот огурец похож?
Никодим (пьяно). Ну...на сигару похож!
Поппей. А ещё?
Никодим (пьяно соображая). На...дирижабль!
Поппей. Ещё! Ещё!
Никодим (клюя носом). Не знаю!
Поппей (возбуждённо и зло). Не знаешь? На член он похож, такой же солёный!
Никодим. А ты что... пробовал?
Поппей. Пробовал. У себя! Выпей ка ещё! (весело)
Никодим. Поп - пей! Поп - пей! Поп - пей!
Поппей. А знаешь, поп, почему нас целовальниками называют? Целоваться умеем!
Никодим. Не...еее... неее ду-мал! (Он вусмерть пьян, он - весь в руках Поппея).
Поппей. А знаешь, кто такой Поппей древнеримский?
Никодим. Неееее... (валится лицом на стол).
Поппей. Поппей - знаменитый римский развратник! (Хрумкает солёным огурцом) Ну что, Поппей Иваныч, за дело!
Приносит бутыль с постным маслом, расстегивает пояс на шароварах, выбивает табурет из под отца Никодима. Тот валится на пол.
Поппей. Не гонялся бы ты, поп, за дешевизною!
Кадр замутняется.
Мотывальников. И поимел Поппей попа в попку, в зад то есть.
Иоанн. Ужас ты мне рассказываешь!
Мотывальников. А дальше вот что было...
Снова живая картина. Отец Никодим в рясе сидит на стуле посреди своей комнаты, тяжко обхватив голову руками, смотрит в пол перед собой, и повторяет монотонно, горько, угрюмо, бесновато, с надрывом, страшным утробным голосом.
Никодим.  Поп,  пей! Поп, пей! Поп, пей! Поп, пей! Поп, пей! Поп, пей! Поп, пей! Поп, пей! Поп, пей! (плачуще) Поп, пей! Поп, пей! (Угрожающе, мрачно) Поп. пей! Поп, пей! Поп, пей!...
Попадья (её играет "Клавдия") в ужасе и горечи выглядывает в дверь. К отцу Никодиму подходят два санитара в белых халатах, сильно берут его под локти и "везут" его к выходу, так как ногами он не идёт.
Он плачуще стонет, кричит.
Никодим. Поп, пей! Поп, пей! Поп, пей! Поп, пей!
Камера гаснет.
Мотывальников. Сошёл с ума иерей!
Иоанн. Это называется одержимостью. Когда бес овладевает человеком, может даже входит в него.
Мотывальников. Ну, что скажешь, Иван, что грозит Поппею и в этой, и в той, и в вечной жизни?
Иоанн. Покарает его Бог за Своего слугу! Терзать его будут!
Мотывальников. Так уж терзать? Он бесам друг, он дьяволу слуга! Будет торжествовать с бесами и таких вот, как я, христиан мучить будет. Знать поп-то гнилой был...
Иоанн. Не начинай! Уж на Суде то растопчет Господь гада этого! Спи!
Иоанн поворачивается к стене и пытается уснуть. Мотывальников лежит лицом в потолок на подушке и постепенно забывается в тяжелом сне.
Камера гаснет.

Картина двенадцатая. Диктор: "И снится Ивану Мотывальникову..."
Мотывальников лежит, земерев, открыв рот, потом стонет, сильно ворочается и просыпается со стоном. Он ошарашенно сидит на койке, при свете дежурного освещения, он что-то бормочет, потом приходит в себя, встаёт и тормошит Иоанна.
Мотывальников.  Иван, не спи, помоги мне, приснилось мне лихое!
Иоанн поднимается на локте, вырванный из мутной дрёмы.
Иоанн (чутко). Рассказывай, что там у тебя!
Мотывальников. Приснилось мне...
Иван идёт по чёрному коридору, в абсолютной тьме. Вдруг впереди свет лампы. Он подходит медленно к столу, за которым сидит человек в кожаном пиджаке.
Человек. Садись, Поппей! Что скажешь?
Иван. Что мне сказать?
Человек. Поппей?
Иван. Поппей.
Человек. Доносчик?
Иван. Доносчик.
Человек. Молодец! Что сейчас больше всего хочешь?
Иван. Выпить бы!
Человек достает из-под стола ящик водки и ставит перед Иваном.
Человек.  Пей!
Иван. Одну?
Человек. Пей всё!
Иван  спадает с лица, лицо его - само отчаяние.
Иван (отчаянно). А закусить? Я совсем голодный!
Человек (грозно). Пей без закуски! Пить!
Иван открывает бутылку и пьёт из горлышка. Его охватывает огонь и блевота одновременно. Он со стоном просыпается.
Мотывальников. Отец Иван, что это было?
Иоанн. Есть! Это с тобой остаётся! Ангел показал тебе для исправления, для вразумления в вечную жизнь.
Мотывальников. Что нужно знать, скажи?
Иоанн (строго). Веруй в милосердие Божие, в Его великую власть, люби Бога и не знайся со злом, выброси свои суждения об  аде и бесах, о дьяволе и о его "дружбе". Ты думаешь, Бог не найдёт управы на дьявола? Кайся всю оставшуюся жизнь и проси у Всевышнего знаков и слов о своём прощении. Господь милостив к кающимся. И с "профессией" своей расстанешься, и работать будешь честно, и женишься, и дети будут...
Мотывальников. Есть у меня Лида, есть и пацанёнок Колька. Для них воровал.
Иоанн (широко зевнув). Не воруй, не лги, веруй и живи для Бога! Теперь - спать!
Он поворачивается и скоро уже слегка храпит. Мотывальников лежит, скрестив руки на груди и смотрит в стену перед собой. На его хмуром лице обозначено светлое томление и надежда. Он будет жить по-новому!

Картина тринадцатая. (100 кб) Клавдия чистит асидолом колокол, висящий в комнате отца Иоанна. Она стоит на стуле, держит в левой руке бутылочку с асидолом, правой чистит бронзовый колокол тряпочкой. Картина длится три минуты. Почистив, целует колокол нежно, потом слегка ударяет по нему языком. По комнате разливается прекрасный, мелодичный звук, он постепенно замирает. Камера гаснет.

Картина четырнадцатая. Клавдия звонит в дверь к Марте. Дверь открывает Григорий Евсеев, хмурый сорокалетний мужчина, тщедушный, но приятной наружности.
Клавдия. Ну, как Марта? В Храм собирается?
Григорий. Миша заболел!
Клавдия. Врач был? Что с ним?
Григорий. Простуда. Врача завтра вызовём. Сегодня воскресенье.
Клавдия. Значит, ничего страшного?
Григорий. Нет, не страшно. Тридцать семь и восемь. Но он всю ночь не спал. Марта сейчас спит, и он, бедный, заснул.
Клавдия. Ладно, в обед зайду!
Григорий. Заходите, Клава!
Дверь закрывается. Клавдия идёт к выходу, повязываясь своим чёрным платком, но, задумавшись, останавливается. Она возвращается быстро в квартиру, снимает свои туфли, проходит в свою комнату (спальню), садится за стол и пишет в тетради.
Диктор: "Светлый лес".
Она пишет стихотворение, быстро, вдохновенно, то и дело поглядывая в окно, на солнечный свет, обильно льющийся в окно. Дописав, радостно перечитывает и с чувством творческого удовлетворения уходит в Храм. Идёт по улице в свете летнего утра.

Картина пятнадцатая. Посещение-встреча в тюрьме. За барьером сидит Клавдия в своём сером платье, в чёрном платке поверх пышных, прекрасных волос. Отец Иоанн сидит спокойный и радостный.
Клавдия. Послушай, я сочинила тебе стих!
Иоанн. Стих? Это здорово!
Клавдия (достав тетрадь, читает с выражением).
"Светлый лес.
                Моему мужу.
Вот светлый лес. В нём много
Интересных вещей.
Вот лопушок, вот листик, вот коготь
Птички, говорящей: "Чей, чей!".

Знать, незря мне деревья шептали,
Когда уснула я в светлом лесу.
Дубы из камня и осины из стали, -
Здесь ветер продувает меня и косу.

Знать, ступали здесь стопы Бога,
Знать, из  Небес здесь виден проём,
Если теперь мироточит берёза
У лесной тишины, в изголовье моём."

Ну, как тебе, милый?
Иоанн (восторженно). Это гениально, Клавушка! Гениально!
Клавушка. Для тебя, любимый! Ну, скажи мне, что ты сейчас читаешь?
Иоанн. "Преступление и наказание" Достоевского.
Клавдия. Ну как тебе?
Иоанн. Открываю в книге всё новое и новое! Как Марта поживает?
Клавдия. Мише скоро год! Сидит пока дома. Григорий  работает. Вроде всё ладно. Тебе ведь скоро выходить, Ваня?
Иоанн. Знаешь, здесь целая вечность прошла... Но что иерею время?  Иерей со временем и на "вы", и на "ты", и на "я".
Клавдия. Как со службой то быть?
Иоанн  (горько). Запретят меня в служении, Клавушка! Буду землю копать...
Клавдия. Горе это, Ваня! (Не удержавшись, горько) Что они с тобой сделали?
Надсмотрщик. Синельников!
Иоанн покорно встает.
Иоанн. До свидания, Клава! Скоро уже на свободу...
Надсмотрщик. Синельников!
Клавдия (плача). Прости, Ваня, прости. Ваня!
Отца Иоанна уводят. Она встаёт и, плача и заламывая руки, смотрит на закрывшуюся за мужем дверь.
Камера гаснет.

Картина шестнадцатая. Осень. Прогулка в тюремном дворе. По небу ветер гонит облака, солнечный свет сквозь синеву то и дело затмевается облаками. Звучит "небесный" этюд Карла Черни. Арестанты с ядрами на правых ногах шаркают по каменному полу, ходя по кругу парами.
Иоанн. Небушко моё, небо!
Мотывальников. Небушко, небушко!
Иоанн. Небеса открываются праведным.
Мотывальников (в небо ширя глаза). Отпустил мне грехи отец Иван, Боже, очисти и прости мне грехи и прегрешения мои! Искуплю вину свою.
Арестанты продолжают ходить под этюд, под взвихрения сине-облачного неба.
Иоанн. День субботний!
Камера гаснет.

Картина семнадцатая. Камера Синельникова и Мотывальникова. Входит надсмотрщик - суровый мужчина с больным лицом, лет пятидесяти.
Надсмотрщик. Синельников, на выход!  Выходишь!
Иоанн. Слава Богу! (обнимая Мотывальникова). Ну, бывай, Иван, будь праведным во всём, как я тебя учил! Адрес мой у тебя есть, как выйдешь - пиши, приезжай в гости!
Мотывальников (горько). Мне ещё два года осталось! Ну, до свидания, отец! Пиши мне сюда, подкрепляй, чтобы в уныние не впал!
Иоанн. Обещаю! До свидания, дорогой!
Надсмотрщик, сурово глядя на друзей, выводит Иоанна и запирает дверь ключами. На двери табличка: "123".

Картина восемнадцатая.  Отец Иоанн в своей комнате. Он сидит на стуле под колоколом, который звенит угасающе, звенит красиво и задумчиво. Сидит, обхватив голову руками, глядя в пол. Лицо его обрито по-тюремному. Колокол затихает, но снова начинает гудеть сам собой, отец Иоанн смотрит на икону Девы Марии, висящую над дверью, по шекам его текут слёзы.
Гул колокола прекращается. В дверях, под иконой стоит Клавдия.
Клавдия (задумчиво). Ваня, давай зачнём ребёнка? Ванечку или Машеньку...
Она подходит и обнимает голову плачущего Иоанна.
Клавдия (робко). Пойдём в постель!
Следующая сцена. Супруги совокупляются под одеялом, они довольно быстро кончают одновременно, она вскрикнув, он сдавленно "рычаще" застонав. Клавдия продолжает прижимать к себе мужа. Так они лежат минуты две, звучит нежная музыка, играемая на синтезаторе.
Камера медленно гаснет под музыку.

Картина девятнадцатая. Хроника. Выступает Л.И. Брежнев.
Следующая сцена. Иерей Иоанн в рясе и священнической шапке и Клавдия, в зимних пальто по свежену белому снегу идут к Знаменскому храму. Громко звучит скрип шагов.
Клавдия. Придёт время, мы уже старыми будем, дети наши взрослыми будут - будет праздник у нас!
Звучит колокол.
Камера гаснет.

(Роль Клавдии Синельниковой предназначается Монике Беллуччи).

2017 год.