Абсурдизм в альпинизме. Касаясь пустоты

 «Тепло жизни и образ смерти – вот что такое знание»
А. Камю. «Чума»

Когда начинаешь испытывать всю абсурдность мира, признаёшь или только начинаешь признавать установки абсурдного мышления как единственно верные, то хочется знать, а точнее видеть перед собой живой пример того, кто очень близко сталкивался с самим явлением абсурдности: вернее, отошёл от слепого существования и начал осмысленное. Ведь тот, кто перестал «существовать» и начал «быть», как-то пришёл к этому. Своих героев абсурда я решила поискать в альпинизме. Насколько сильно абсурд применим к горам? Очень сильно. Мы не спрашиваем, применим ли вообще: конечно же, да. У нас есть две обязательных составляющих триады: мир и человек. Мир гор, хаоса, скал, снега, разряженного воздуха и льда. «Первобытная враждебность» [1]  – как ни к чему другому подходит здесь это словосочетание. Мир гор – он чистый, девственный, нетронутый. Часто жестокий и беспощадный, суровый. Присутствует и второй компонент триады – Человек. Альпинист, который вступает в борьбу с миром, негостеприимным, самобытным и устрашающим своей независимостью. В их совместном присутствии и рождается абсурд. Не зря обыватели в недоумении качают головами: зачем ходить в горы? какой в этом смысл? Конечно, многие альпинисты ответят на этот вопрос, назовут десятки причин. У каждого они свои. Так ли это? И – да, и – нет. Некоторые не смогут чётко сказать – зачем. Но и без гор они тоже уже не представляют своей жизни. Одно известно точно: горы освобождают. От цивилизации? От всего. Точнее, от всего ненужного, наносного. Но ведь, когда человек осознаёт всю абсурдность мира, он тоже освобождается. Может, как раз это желание и ведёт нас в горы? Осознать и освободиться. А если человек уже освобождён и мыслит осознанно? Наверное, он стремится «обогатить свой опыт и возвратить всю многоцветность мира» [1]. Альпинист, безусловно, абсурдный герой. Как Дон Жуан, актёр или завоеватель [по Камю]. Абсурдным, конечно, может быть любой персонаж в драме жизни, но к альпинисту этот термин применим как ни к кому другому. Наверно, живи А. Камю в наше время, альпинист был бы включён им в галерею абсурдных образов одним их первых. Это ни в коем случае не модель для подражания, но ведь «живой пример, доносящий до нас дыхание человеческих жизней»[1].

Меня в представленном эссе не интересуют те, кто прямо заявляет о своей приверженности абсурду. Не те, кто обозначил свои поиски или идеи этим словом, а те, кто испытал и пережил осознание абсурдности мира, но ни разу не заговорил об этом прямо. Я хочу порассуждать о постулатах абсурдизма, выдвинутых Альбером Камю, увидеть их в настоящей жизни. Очень легко искать проявления того или иного явления в романах, полотнах или других произведениях искусства. Ведь творец изначально вкладывает в своё искусство то, что мы потом в нём находим. Но если возможно найти проявления абсурда в самой жизни, то почему бы не сделать это прямо в ней. Голая очевидность, без прикрас и выдумки. И без объяснений. Человеку редко удаётся избавиться от искушения всё объяснять (об этом говорил и сам Камю), а ведь так важно просто проследить за явлениями, увидеть их, принять, прочувствовать. Я хочу обратиться к жизни. А точнее к опыту. «Касаясь пустоты» – это опыт, знание и память двух людей, то, что было ими прочувствовано и пережито. История, которая связала двух людей и, ни много ни мало, привела их к «бытию». Это не выдумка, это не результат фантазийного мышления (которое, конечно, тоже могло содержать в себе опыт), но состоявшийся факт. Так было. И даже форма передачи – художественная, творческая, изобилующая «литературщиной» (в чём обвиняли книгу некоторые читатели) не прибавляет иллюзий, а лишь подчёркивает всю очевидность случившегося. А творчество помогает осознать и, если хотите, тоже ведёт к освобождению.

Как считали экзистенциалисты, к «бытию» ведёт «пограничная ситуация»: именно «тогда человек теряет все свои общественные определения и функции... самый яркий и полный вид подобной ситуации — ситуация перед лицом смерти» [2]. Людей, которые перешли к «бытию», не так много. Среди них я выделю альпинистов Джо Симпсона и Саймона Йейтса! Оба героя – не романные, а настоящие люди – находились перед лицом «смерти». Такое подвешенное состояние между жизнью и забвением длилось не один день. И Джо «погиб». Это не красивая метафора, он не погибал морально, но он и не погиб физически, кавычки здесь необходимы, чтобы сохранить верность случившемуся и фактам. Главное, почему мной был выбран именно вышеупомянутый глагол, в том, что гибель героя, можно сказать, состоялась. В его смерть уверовали все, даже он сам. Тот, кто прочитал книгу или хотя бы видел фильм, поймут меня. Всё, конец! В то, что наступит спасение, не верил никто и ничто: даже разум, в конце концов, отказался от спасительных иллюзий. Смерть появилась во всей своей очевидности и неизбежности... И не на мгновение, она сделалась тенью, следовала за героями по пятам. «У нас нет опыта смерти. Испытанным, в полном смысле слова, является то, что пережито, осознано. У нас есть опыт смерти других, но это всего лишь суррогат, он поверхностен и не слишком нас убеждает» [1]. Но именно такой опыт, как будет видно, опыт СВОЕЙ смерти приобрёл Джо.

Чтобы осознать всю трагедию произошедшего, всю дикость, жестокий кошмар, который довелось пережить её участникам, нужно вернуться к началу. К самому началу трагедии: Джо сломал ногу и сообщил об этом Саймону. Он ждёт своего приговора. Но Саймон ничего не произносит, он продолжает делать то, что бы он делал, если бы Джо не получил травму. Он организует спуск, действует хладнокровно и... бесстрашно? Наверное, это неправильное слово. Скорее, бездумно. Саймон просто принял к сведению произошедшее: для него ситуация не изменилась. Вернее, изменилась кардинально внутри, но снаружи он остаётся всё тем же. Стояла задача спуститься до того, как произошло непоправимое, она стоит и сейчас. И Саймон действует, как если бы ничего не произошло. Просто изменились обстоятельства, поэтому нужно изменить и средства, чтобы выполнить задуманное, но цель остаётся той же. Спуститься, и спуститься двоим.

Уже внутри себя, надеясь не на удачный конец спуска, а на скорую смерть Джо, которая развяжет ему руки, Саймон не задаётся вопросом, а имеется ли вообще смысл в спасении Джо. И сам Джо, и Саймон ответили на этот вопрос сразу и однозначно: нет, никакого смысла. Никто из них двоих не верил в успешный исход того дела, на которое они безгласно решились, то есть, на спасательные работы. Даже наоборот, оба были уверены, что попытка спасти одного может привести к гибели двоих, тогда как оставить одного – почти наверняка значило спасение для другого. Один погибший, бесспорно, лучше, чем двое. Если есть возможность избежать ненужной гибели, это нужно сделать. И здесь происходит парадокс. Саймон совершает противоречивые со своими установками и очевидностью действия. Он и Джо заранее соглашаются на бессмысленную авантюру, не веря в её положительный исход. И здесь проявляется то, что Камю обозначил, как «свобода выбора». Несмотря на все обстоятельства, на бесполезность действий, Саймон остаётся верен себе до конца. Он понимает, что от него, по сути, в сложившейся ситуации мало что зависит. Но это своеобразный протест против обстоятельств. Он сознательно начинает спасать своего друга, одновременно осознавая всю тщетность своих усилий. Но он сам создаёт свою вселенную, он определяет, чему быть, а чему – нет. Именно поэтому он вступает в бессмысленную борьбу. Он признаётся, что в глубине души надеется на срыв и гибель Джо, это желание продиктовано вполне оправданным страхом. Никогда смерть не подступала к ним так близко, как в эту минуту. И самое страшное в ней не то, что она впервые заявила о себе со всей определённостью, но то, что она заставляет ждать. Она уже уверена в своей победе, и герои это знают. Им остаётся лишь отчаянное ожидание, которое, как известно, в сто раз хуже самой смерти. Тот, кому уже вынесен смертный приговор, ощущает последние минуты своей жизни отравленными. Очень трудно отрешиться от всего и даже не смириться, а просто принять неизведанное.

А, может, здесь имело место просто чувство долга? Но, думаю, не только неясное понятие долга движет Саймоном, а нечто, что он сам определил для себя. Верность до конца и последовательность во всём. Думаю, Саймон считает дружбу и человеческую жизнь не пустыми словами и именно поэтому, утверждая своё право быть человеком и самому решать, как поступить, даже перед лицом неизбежной судьбы, он молчаливо соглашается идти до конца: пытаться спасти, не надеясь на успех, чем отказаться от попытки вообще. Важно понять: здесь не было надежды. Ведь если есть надежда, то почему бы и не попытаться. Надежда появится позже... А в тот момент, когда решение было принято, надежды не было совсем. Скорее молчаливое согласие идти до завершения, до маячащей впереди пропасти. И – это важно – не было смирения, герои не шли навстречу смерти, они бунтовали против неё, даже понимая всю бесполезность и суетность своих попыток. Они проявили упрямство. А, может, и постоянство и верность своим чувствам.

Ещё до того, как мне попался труд Камю «Миф о Сизифе» и я начала задумываться о самом явлении абсурдизма, я рассуждала о поведении Джо. И, что интересное, я сразу определила для себя, почему Джо оказался так близок мне по духу. Мне импонировало, что Джо не бежит от своих страхов, он обнажает всю свою природу: самые тайные страхи, слёзы отчаяния, он даже начинает по-другому видеть мир. В том положении, в котором он оказался, он стал избавляться от условностей. То, что казалось ему важным прежде, перестало иметь какой-либо смысл. Он уже перестал быть частью общества, если хотите, «освободился», а ведь – снова возвращаемся к абсурдизму  – в пограничной ситуации «человек теряет все свои общественные определения и функции»[2]. Остаётся только сознание, которое борется  с ещё поднимающими голову иллюзиями. Этому сознанию Джо даже даёт наименование – Голос. Голос боролся внутри него с иллюзиями, а Джо лишь подчинялся ему. Произошёл раскол в сознании, началась борьба. Бунт.

И здесь мы находим одну из главных составляющих абсурдного мышления [по Камю]. В поведении Джо обнаруживается бунт! Он поверил, что погиб, но продолжил бороться. Он ведёт борьбу без смирения и без надежды. И он сам ввергается в пропасть, чтобы не ждать конца. Те, кто читал книгу, поймут всю БЕЗВЫХОДНОСТЬ ситуации. Одинокая смерть, без утешения и надежды – была не призраком, не страхом и не преувеличением. Она стала данностью, суровой, давящей и уничтожающей. Джо, по его собственному признанию, не верит в Бога. После жизни для него ничего нет. И он не хотел смириться с тем, что жизнь закончена. Он ведь многого не успел, он не набрался знаний, опыта, памяти. Его жизнь только начиналась. В смерти нет утешения, она суровая объективность и обнажённая очевидность. У Джо не было надежды, но и не было смирения и приятия!! «Лишиться надежды ещё не значит отчаяться. Дым земных очагов стоит райских благовоний»[1], – пишет Камю.

Когда Джо впервые осознаёт всё одиночество, всю безвыходность, всю «первобытную враждебность мира», которая неожиданно встаёт перед ним, то он постигает и весь свой страх, который не может скрыть от себя, ведь «человек сознателен ровно настолько, насколько не скрывает от себя своего страха»[1]. А Джо как раз и становится сознательным, начинает мыслить осознанно. Произошедшее лишило Джо всех надежд и иллюзий и открыло ему «бытие». Забегая вперёд, хочется сказать, что именно после пережитых потрясений Джо становится творцом – писателем (как и Саймон). «В этой вселенной единственным шансом укрепиться в сознании, зафиксировать в нём свои дерзания является творчество. Творить значит жить вдвойне»[1]. Джо уже не будет прежним, и, я думаю, это как раз и значит – перейти от «существования» к «бытию». Джо испытывает страх и признаётся в этом. Он не решается на самоубийство, хоть и понимает, что его жизнь кончена. Осталось от силы прожить несколько часов, так зачем продлевать страдания? «Тело привыкает жить задолго до того, как разум привыкает мыслить»[1], – говорит Камю. Именно тело отвергает доводы рассудка и заявляет о своём желании жить.

Для себя Джо определил: идти до конца. Бунт. Он продолжается. Ещё не осознанный, перемежающийся надеждами на спасение, бунт проявился гораздо раньше, когда Джо только сломал ногу. Но сейчас, перед лицом голой правды, без шансов на избавление, бунт приобретает всю свою мощь и раскрывается во всех своих красках. Кто-то может сказать, что Джо всё-таки надеялся, он верил, что выживет. Нет, он не верил в это. Краткие проблески, попытки надежды вновь обрести свою почву, бесспорно, существовали. Так, когда Джо вместо бездонной пропасти неожиданно обнаружил в пещере дно. Или когда он всё-таки выбрался из своей камеры-могилы на солнечный свет. В эти моменты он радовался, как ребёнок, опрометчиво верил в своё спасение. Но эти вспышки упований на счастливое окончание испытаний были мгновенны, сознание почти сразу отметало их, ставя Джо перед лицом чуждого и враждебного для него мира.

Джо борется не только со смертью, с беспощадным и холодным миром гор. Он борется с самим собой. Он отказался от всех иллюзий, когда решил спуститься в устрашающую бездну. Он не завязал на конце верёвки узел, чтобы, несмотря на весь свой страх, лицом к лицу встретиться с неизбежным. Но его преследуют другие иллюзии, и на этот раз они возникают не в реальном мире, а в его голове. Они убеждают Джо затеряться в них, последовать пустым голосам, зовущим в ничто или, что то же самое, в вечность. Он каждый раз с трудом просыпается от них, прогоняет их прочь. Чтобы сохранять трезвым рассудок, нужно всё время приводить в движение сознание. Обычно, абсурдизм предлагает отказаться от иллюзий, чтобы «быть». Но происходит неожиданное: от отказа следования иллюзиям в прямом смысле стала зависеть жизнь человека. Если раньше речь шла о том, чтобы жить сознательной жизнью, то сейчас речь идёт о жизни вообще. Либо «бытие», пусть и неосознанное, обречённое на бездумное существование, либо чёрная пустота, то есть, смерть. Вот так, без компромиссов и уступок.

Если мы вернёмся к началу, когда Джо и Саймон только совершают восхождение, когда они ещё уверены или почти уверены в его удачном исходе и своём триумфальном возвращении, то что мы найдём? Пограничной ситуации ещё нет, хотя Джо и Саймон уже не раз сталкивались лицом к лицу со смертью. Все предпосылки созданы. Возможно, уже сейчас они не просто «существуют». Они уже готовы к «бытию». Так, на вершине Джо рассуждает: «Я почувствовал привычную разрядку напряжения. Что теперь? Это был порочный круг. Если вы осуществляете одну свою мечту, то возвращаетесь в самое начало. Ненадолго, пока не создадите в воображении новую, чуть более сложную, немного более честолюбивую — и слегка более опасную. Мне не нравится та мысль, которая может руководить мной. Словно каким-то странным образом сама природа игры контролировала меня, направляя к логическому, но пугающему выводу. Меня всегда выбивало из колеи: этот момент достижения вершины, эти внезапные спокойствие и тишина после грозы, что давали мне время задаться вопросом, а что я делаю, и почувствовать мелочную нерешительность, что, возможно, я неумолимо теряю контроль — я здесь исключительно ради удовольствия или из-за своего эгоизма? Действительно ли я хочу возвращаться снова и снова? Но вместе с тем эти моменты являлись и приятным временем, и я знал, что мои чувства пройдут. Тогда я мог оправдать их, как нездоровые пессимистичные страхи, что не имеют под собой прочной основы»[3]. Что есть жизнь как не череда опытов. Как можно полнее прожить её – значит, как можно больше пережить, испытать и прочувствовать. Порочный круг. Вырваться из него. Абсурдный герой жаждет этого. Он мечтает обрести свободу. Но, выходя из одного круга, рискуешь попасться в другой. И Джо сам начинает чувствовать это. Человек в обычной жизни несвободен. Ему это только кажется [рассуждает Камю]. Вырваться из порочного круга – цель, мечта абсурдного ума. Несвободному человеку удобно жить в мире, всё подстраивается под него. Даже наличие наименований дней недели и месяцев позволяет человеку беспрепятственно бежать по замкнутой линии, даже не подозревая о своей «зависимости». Джо пока только подходит к главному – он уже на грани «бытия». «Абсурд умирает, когда от него отворачиваешься»[1]– пишет Камю, и он прав. Сознание бездействует, и круг начинает смыкаться, возвращая человека на удобную в следовании, но несвободную колею.

... Наконец Джо вырвался из тьмы, но он во власти неизведанного. Он один на один с миром. Он сражается, заведомо понимая всю бесполезность усилий. И в разгар его бесплодной борьбы он испытывает полное бессилие и неизбежность: «Часы проходили, и чувство, что я никогда не встану, затапливало меня. Я лежал неподвижно на спине, чувствуя себя приклеенным к камням, угнетённый до онемения усталостью и страхом, пока не стало казаться, что чернота с расстелившимися звёздами надо мной без устали приталкивает меня к земле. Так я провёл большую часть ночи с широко открытыми глазами, глядя во вневременную перспективу звёзд; а время, казалось, застыло и красноречиво говорило мне без слов об уединении и одиночестве, оставляя меня с неотвратимой мыслью, что я никогда не сдвинусь снова. Я воображал, что лежу столетиями в ожидании солнца, которое никогда не взойдёт»[3]. Нужно научиться жить без надежды. Потому что, когда исчезает надежда, наступает отчаяние и тьма. У Джо уже нет перспектив, нет света. Есть ощущение времени, которое для него остановилось. Голос уже сказал ему, что время вышло. Всё. Но Джо не придаётся отчаянию и слабости. Страхи продолжают преследовать его: он отдаёт себе в них отчёт, но не может отказаться от них. Или хотя бы проигнорировать. Он осознал их, они сделались частью его «бытия».

Перед тем, как перейти к последним, самым страшным и болезненным испытаниям Джо, я хочу возвратиться к Саймону. Ведь я писала, что оба (!) героя испытали «пробуждение» от иллюзий. Возможно, оно свершилось задолго до описанных в книге событий, ведь альпинисты, к сожалению, довольно часто встречаются лицом к лицу со смертью, но именно сейчас оно укрепилось, монументальность «бытия» доказала себя. «Существование» было закончено. Возможно, не навсегда, ведь очень трудно осознавать абсурд, постоянно напрягать сознание. Но то, что пережитое сейчас оказалось сильнее, чем всё, что испытали Саймон и Джо ранее, несомненно. Итак, собственно, почему многих так притягивает эта история? Я ещё не упомянула – как многим кажется – основного и определяющего факта. Перерезанная верёвка. Да, этот момент многие считают существенным, даже Джо признавался, что одной из целей написания книги стала попытка защитить Саймона от нападок и оправдать поступок своего друга. Многие восприняли поступок Саймона как недостойный или противоречащий всем нормам морали. То, что Саймон остался жив, оказалось преступлением само по себе. Я не буду освещать здесь моральную сторону, потому что считаю это бессмысленным и даже абсурдным! Скажу лишь то, что никто не вправе осуждать его. Это право по негласному закону принадлежит лишь одному человеку – Джо. И Джо говорит напарнику: «Саймон, спасибо. Ты поступил правильно». Всё. Остальные лишены этого права. Могу добавить, что я согласна с Джо и я согласна с Саймоном. Очень трудно, если не невозможно, понять другого человека, ведь в каждом из нас заключена целая вселенная. Понять нельзя, а, значит, нужно принять, может, не согласиться, но принять. Конечно, как он посмел? Что такое было в его жизни, чтобы её обязательно нужно было сохранять?! Нужно было продемонстрировать верность, ну и пусть она так и умерла бы в веках, никому не открытая и никем бы не узнанная. Видимо, так рассуждали те, кто обвинял Саймона в святотатстве, в надругательстве над незыблемыми законами жизни(?), а, может... не жизни, а существования в обществе? Опыт приобретается только через пережитое. Тот, кто не пережил, просто не может судить в связи с отсутствием опыта, а, соответственно, и знания. Лично я стараюсь не рассуждать на темы, которые находятся за пределами моего знания. Вот я не разбираюсь в программировании и поэтому не вступаю в дискуссии и диспуты по поводу компьютерных программ. Некоторые, кто попадал в похожие ситуации, решат, что уж им-то положено разбираться и критиковать, дарить прощение или кару. Но камень преткновения и заключается в слове «похожий». Опыт каждого конкретного человека уникален, его можно только пережить, но нельзя передать в полной мере, со всеми особенностями и шероховатостями. Возможно, способен пусть не понять, но приблизиться к пониманию совершённого тот, кто делал похожий выбор, пусть даже и не в сходной ситуации. Но, если в сходной ситуации выбор был иной или человек вообще отказался от свободного выбора, покорившись обстоятельствам, то понять и принять ему будет труднее. Саймон заявляет, что он не виноват. Ему отвечают: виноват. Ответ здесь нужен другой: мы все всегда в чём-то бываем виноваты.

Те, кто обвинял Саймона, не видели главного, они не прочувствовали до конца всю трагедию происшедшего, всю абсурдность сложившейся ситуации. Саймон спасает того, кого ему вскоре предстоит лишить жизни. Он один с обмороженными пальцами продолжает следовать своим правилам, своему выбору, несмотря на суровые обстоятельства. Он идёт до конца. И, как абсурдный герой, он продолжает следовать принципу абсурда: то есть, свободе выбора. Никакое чувство долга или негласное правило морали, принятое в обществе, не способно повлиять на его выбор. Он выбирает жизнь. Он исполнил свой долг. Кто-то может сказать, что он вёл себя непоследовательно. Спасать, чтобы убить? Но, думаю, внутри себя Саймон не ощутил противоречий. Он сам говорит, что даже не размышлял, правомерно ли его действие. Просто сделал. «Вж-и-иик» – и верёвка вместе с Джо сгинула в небытие, и только распушённый конец продолжал напоминать о том, что ещё недавно было другом, но уже начало превращаться в воспоминание.

Саймон сделал выбор. Законный выбор. Саймон имел на это право. После случившегося он понимал, к чему привело его действие, но так же ясно осознавал, к чему бы привело его БЕЗдействие. Разве это не эгоизм? Возможно, эгоизм. Перефразируя самого Камю, на свой манер каждый немного эгоист. Меня больше интересует то, что по этому поводу говорит сам Саймон: «В конечном счёте, все мы должны заботиться о себе, в горах ли, или в повседневной жизни. На мой взгляд, это не разрешение быть эгоистом, ибо, только хорошо заботясь о себе, мы в состоянии помочь другим»[3].

Итак, выбор совершён. Саймон выбрал жизнь, а не смерть. И наступают вполне логичные терзания, которые пытаются заглушить всплывающие из-под сознания иллюзии. Миражи пытаются успокоить совесть. Они говорят, что, возможно, Джо остался жив. Появляется надежда. Но сознание снова берёт утерянные бразды и возвращается в свои владения. Никаким иллюзиям не затопить знание, которое пришло после совершённого: Джо мёртв. Всё. Саймон знает это. Это реальность, это то, с чем ему приходится жить, мириться, договариваться, то, что он хочет оправдать, но не может. Терзания берут верх. Так почему так происходит? Где же последовательность? Выбор сделан, откуда тогда муки? Саймон приходит к противоречивым выводам: то, что он сделал – кощунственно, и никакой инстинкт, пусть даже инстинкт самосохранения ничего не объяснит и не оправдает. Это первое. Но есть и второе: Саймон по-прежнему убеждён, что поступил правильно. Если бы ему довелось пережить то же самое ещё раз, он бы снова сделал то, что он сделал. Испытывать муки заставляет Саймона не мысль, что он нарушил какой-то принятый в обществе закон, принцип, мораль. Ведь поначалу он и сам не верит в своё возвращение, а, значит, нет и общества, перед которым предстоит держать ответ. Что-то гложет Саймона внутри: наверно, вся абсурдность произошедшего. И даже зло на него. Жизнь, дружба, доверие – это не пустые слова для Саймона, они значат очень многое. Именно из-за этого, из-за верности своим принципам он продолжал заранее обречённое на неудачу спасение товарища. И тут он сталкивается с враждебным миром, установки Саймона разбиваются об очевидность и обнажённую реальность. Его разум вступает в противоречие с миром. Рождается абсурд. Ему пришлось совершать выбор, который он не хотел бы совершать. Ему пришлось спасать, чтобы уничтожить. Он ощутил всю тщетность своих усилий. Именно поэтому он чувствует злобу! «Я отвернулся от обрыва и невидяще, свирепо посмотрел на пик прямо передо мной. Жестокость всего этого вызывала у меня тошноту. Что-то намеренное ощущалось в этом, что-то предопределённое скучающими и зловещими силами. Старания целого дня пропали впустую в хаосе ночной бури. Какими мы были дураками, думая, что достаточно умны, чтобы выйти сухими из воды! Всё это время стараться изо всех сил ради того только, чтобы обрезать верёвку. Я засмеялся. Короткий звук горечи громко раздался в тишине. Я считал: это было забавно. Разумеется, при болезненном мышлении, это было весело, но в дураках ведь остался я. И не только я!»[3]. Так стараться, вновь обрести надежду, чтобы всё обратилось в прах? Вся нелепость ситуации вызывает лишь горькую усмешку. Кого винить? Бога? Враждебные силы? Себя? Мир? Человек абсурда одновременно и виновен, и безвинен. Это чувство и испытывает Саймон. К тому же он не соглашается с абсурдом, а ведь абсурд имеет смысл только, когда с ним «НЕ соглашаются».

Саймон пережил потрясение, прошёл «пограничную» ситуацию. Но он ещё не освободился. Когда он избавился от чувства неизбежности собственной смерти, его захватило новое – угрызения совести? Не совсем. Скорее, осознание того, что придётся предстать перед обществом. Которое в этот миг тоже воспринимается враждебно – так же, как и хаос льда и снега, из которого он только что выбрался. Оно, это общество противостоит ему. И Саймон уже чувствует себя одиноким. Никто не встанет на его сторону. И больше всего его гложет то, что он безвинен. Да, он безвинен. Но именно за то, что он не чувствует своей вины, за то, что он, по сути, «отрицает то, что они [это общество] исповедуют»[1], – его и хотят покарать. Люди жаждут обвинить его. Вместе с совершённым он, с одной стороны, освободился от сковывавшего свободу общества, но вместе с тем  и не освободился. Именно поэтому он так переживает из-за своего предстоящего возвращения. И даже то, что на следующий день после бури и непоправимого, наступил ясный солнечный день, угнетает его. Враждебность мира проявляется даже в беззаботном и приветливом сиянии солнца: «На тёплом и мирном солнышке события предыдущей ночи казались такими далёкими, что мне не верилось, что они были столь ужасающими. Всё настолько изменилось. Я едва ли не желал, чтобы всё было так же плохо. Тогда, по крайней мере, я бы за что-то боролся. У меня были бы причины оправдать своё спасение и смерть Джо. А так, у меня осталась только застывшая чернота этой трещины, чтобы обвинять меня»[3].

Саймон даже подумывает о том, чтобы исказить случившееся, изобрести другую версию произошедшего. И ведь всё логично, он не считает себя виновным в гибели, так какая разница, что сказать другим? Правда ничего не исправит, только ему самому будет тяжело. А ведь можно избежать ненужных треволнений. Но здесь возникают разногласия: сказать неправду – значит, признать, что даже попытки спасения не стоили того, чтобы их предпринимать. Это значит отказаться от изначально сделанного выбора, от логики и последовательности. «Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни»[1], – пишет Камю. И, действительно, «ясность видения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение»[1]. Саймон осознаёт всю бесплодность своих усилий. Они как Сизифов камень, обратились в прах, скатились с горы. Но и «одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека»[1]. Именно поэтому Саймон остаётся верен себе до конца. Верность до конца, игра до самого конца. Саймон отмечает: «Я был рад, что говорю ему [Ричарду] правду. Не сделай я этого, то, возможно, избежал бы страданий, но я понял, пока говорил, что нам с Джо удалось сделать так много и что это должно быть сказано. Спасение в бурю, как мы работали сообща, как мы боролись, чтобы спуститься живыми. Я не мог сказать, что Джо упал в трещину, глупо разгуливая по леднику не привязанным. Не после того, через что он прошёл, пытаясь спастись. Я не мог оказать ему такую несправедливость, солгав, а ощущение того, что я подвёл его, сделало ложь невозможной»[3].

В итоге, Саймон соглашается на наказание. «Судьба не является карой, – пишет Камю о Дон Жуане, одном из героев абсурда, – Дон Жуан предусмотрел для себя вселенную, в которой есть место и насмешке. Он готов понести наказание, таковы правила игры. Щедрость Дон Жуана в том, что он принимает все правила игры. Он знает, что прав, и что ему не уйти от наказания»[1]. В этом и состоит логика абсурда. Саймон тоже принимает правила игры. За совершённое последует наказание, не кара, а именно наказание. Саймон тоже прав, но играть нужно до конца: и он готов к наказанию. Так он говорит: «С таким же фатализмом, как и прежде, я покорился наказанию. Казалось справедливым, что я буду наказан; искупить то, что я оставил его мёртвым, как если бы просто выживание было преступлением само по себе. Мои друзья поверят мне и поймут, другие вправе выбрать думать то, что они хотят, и, если это причинит мне боль, то, вполне возможно, я это заслужил»[3]. Это не смирение, но принятие, и оно возвеличивает Саймона над тем, что должно его подавить. Саймон невиновен, и для абсурдного ума «не существует вины»[1], но существует ответственность! У каждого своя цена, Джо свою уже заплатил, настала очередь Саймона.

Небезынтересно понаблюдать за поведением Саймона после того, как он смирился с наказанием. Он сжигает вещи Джо, а с ними и вырывающиеся из небытия иллюзии, которые влекут искажение и заявляют о присутствии Джо, поселяют надежды, которые всегда оказываются ложными. Саймон безжалостно сжигает эти призраки. Он снова делает свой выбор. Он готов к наказанию, и ничто его не отменит. Не нужно увиливать и лгать себе. Да, он пытается оттянуть момент встречи с неизбежным осуждением, но только потому, что не чувствует себя готовым. Он не обманывает себя, понимая, что рано или поздно расплата наступит.

Саймон примирился с наказанием, и мы возвращаемся к Джо, который, борясь со своими призраками и иллюзиями, ведёт свою борьбу и движется к цели. Камю подмечает: «Бунт есть уверенность в подавляющей силе судьбы, но без смирения, обычно ее сопровождающего»[1]. Джо уже не думает ни о чём: даже о том, что ждёт его по возвращении в лагерь, да и состоится ли оно – это возвращение? Он просто движется, блуждая между своими иллюзиями и реальностью. Иногда он возвращается в настоящее, в реальность, он отчётливо осознаёт её, и она его пугает. Природа теряет свой иллюзорный смысл, у Джо больше не остаётся заблуждений по её поводу: «нас отрицает природа, самый обыкновенный пейзаж»[1], и Джо чувствует это. Всё заполняется абсурдом – Джо уже не осознаёт его. Им движет бессознательное. Абсурд окружает его, но он не воспринимает его, а лишь удивляется происходящему. Абсурдно всё – даже то, что Джо часами не может отвязаться от нелюбимой песни «Boney M» и вынужден умирать под неё. Да и сам текст песни «неразумный», детский. Игра для детей: show me your motion, show me your partner... Абсурд господствует над всем, он одновременно во всём: и в человеке, и в мире, – и одновременно не существует вне человека и вне мира.

Джо оттягивает неизбежное. Даже взбираясь на холм, с которого можно будет увидеть палатку и сразу же прояснить для себя ситуацию, он жаждет, чтобы наступила ночь, и, если палатки нет, то он не увидит этого. Он понимает, что созерцание неизбежного сломает его. Джо исчерпал себя. Возможно, изначально он отдавал себе отчёт в том, на что хватит его сил, и решил, что только на то, чтобы добраться до бивуака. Бессознательно или сознательно, он это решил. Изначально он сознательно решил вести борьбу, и он остаётся верен себе. Но и любым установкам и целям наступает предел. Мы можем твёрдо сказать, что Джо боролся до конца, до пределов своих сил – физических и моральных. Наступает полное истощение – и отсюда, настоящее отчаяние овладевает Джо. Именно здесь он в полной мере, ещё раз испытывает полное крушение надежд, которые вновь успели зародиться в его голове. Конец неминуем. И именно появление надежд привело Джо к отчаянию. Когда он бессильно болтался над пропастью на верёвке, он не испытывал надежд, воспринимал мир вяло и апатично. Его конец не вызывал у него эмоций. Не было надежд – появилась отрешённость, которую в физическом смысле подкреплял сковывающий разум холод. Но, когда Джо позволил надеждам вновь вступить в свои права, он потерпел настоящий крах. Полное уничтожение себя. Его захлестнуло отчаяние, которое привели за собой надежды. Он перестал мыслить осознанно. И эта настоящая трагедия, подлинная трагедия столкновения человеческих установок, надежд и страданий с миром, по-прежнему безучастным и равнодушным. Первый раз это невероятными усилиями, протестом, бунтом ещё можно было вынести, но не второй. Обманчивость мира сокрушила человека. Джо отвернулся от абсурда, и мир сломил его. Заключительная сцена перед счастливым избавлением – это «сцена осознания одиноким человеком перед лицом холодного и равнодушного неба своего смертного удела»[2].

Что бы было, не окажись Ричарда и Саймона в лагере? Наверно, Джо прав в своих предположениях: наступил бы конец. И даже не столько из-за исчерпания физических сил, сколько из-за разрыва связи с абсурдистскими установками, которые и двигали Джо к цели, то есть к проживанию жизни, своеволию перед лицом сурового мира, а не безвольному смирению и гибели.

Но наступает главный момент – это спасение. Происходит настоящее чудо! Причём не только для Джо! Чудо: враждебный мир отступает, мир возвращается в привычный ему круг, всё возвращается к началу. Джо спасён, спасён и Саймон! Лагерь, по стечению обстоятельств, которые до сих пор были враждебны к человеку, остаётся на месте. Джо, всё по тому же странному стечению обстоятельств, возвращается живой. Конечно, не совсем невредим, но это на данном этапе и не важно. Как раз состояние Джо ведёт к почти молниеносному побегу из злополучного места, в котором всё и началось.

«Касаясь пустоты» – это бесценный опыт возвращения из пропасти двух людей. Одного в прямом, другого в переносном смысле. Одному предстояло умереть, а другому жить с осознанием, что именно он поставил точку в смерти другого, даже, несмотря на то, что эта точка уже была предопределена, и, по сути, Саймон делал выбор только в отношении себя, а не Джо! Выбор был не в том: жить Джо или умереть, – а в том: жить или умереть Саймону! Саймон безвинен, как и безвинен Джо. Они столкнулись с миром и вышли победителями, пусть и временными. Для Джо злоключения не закончились в физическом плане, для Саймона в моральном. Одному предстояло долгое лечение и восстановление, другому – столкновение с критикой общества. Но жизнь – это череда опытов, испытывать и переживать – значит, жить. Жизнь продолжается. Закончен и прочувствован один опыт, пришло время следующему. И в этом выборе – бороться и отстаивать себя за право «быть», а не отказаться от настоящей свободы в пользу иллюзорной – и проявляется право человека быть человеком.

То, что произошло, можно объяснять, искать разумные причины случившегося, анализировать. Или же искать ответы в высшем предопределении, в мистике, чуде, фатализме и неизбежности. Но для абсурдного ума «мир и не слишком рационален, и не так уж иррационален, он просто неразумен»[1]. Но «абсурдному человеку не до объяснений, он должен испытать и описать испытанное»[1]. Конечно, Джо проводит анализ, разбор произошедшего и даже находит вполне формальное объяснение случившемуся. Это разумно, а абсурд не отказывает разуму в праве на существование. «У разума свой порядок, в нем он вполне эффективен. Это порядок человеческого опыта. Вот почему мы хотим полной ясности. Если мы не в состоянии сделать всё ясным, если отсюда рождается абсурд, то это происходит как раз при встрече эффективного, но ограниченного разума с постоянно возрождающимся иррациональным <...> из признания пределов разума не следует его отрицание»[1]. Но всё это происходит спустя некоторое количество лет после случившегося и не в самой книге. В самой книге есть только одно – описание опыта, бесценное и истинное, пережитое и перечувствованное. Конечно, мы не можем в полной мере узреть и почувствовать этот опыт, даже Джо подчёркивал: «Я могу лишь добавить, что, какими бы болезненными наши переживания ни были, — как могут подумать читатели — для меня эта книга ещё не дотягивает, чтобы в полной мере выразить, насколько страшными были некоторые из тех проведённых в одиночестве дней. Я просто не мог найти слов, чтобы выразить абсолютное и безысходное отчаяние пережитого нами»[3]. Мы можем лишь приблизиться к этому страшному и уникальному опыту абсурдного человека и попытаться обогатить своё существование через него. 

И закончить хочется цитатой из единственного философского труда Альбера Камю «Миф о Сизифе»: «Безразлично, о каком опыте идет речь. Главное, служит он человеку или вредит ему. Опыт служит человеку, когда осознаётся».

p.s. Джо Симпсон использовал интересный приём, который помогал отождествлять героев, часто преподнося двух человек как единое целое. Так, автор заканчивает главы от лица Джо, а следующие начинает от лица Саймона, при этом описываемые ситуации так плавно перетекают одна в другую, что читатель не сразу понимает, что речь здесь идёт уже о другом герое. Например, глава 7 заканчивается спуском в пропасть Джо, 8 же начинается с описания спуска с горы Саймона. Середина 10 главы заканчивается тем, как Джо засыпает в кошмарном сне. Следующие строки уже описывают проснувшегося после кошмаров Саймона, и т. д.  Такой способ повествования сближает двух человек, которые поначалу находились в одной связке в прямом смысле, но даже после разлуки, уже метафорически, продолжают быть единым целым. Сами мысли героев попеременно возвращаются друг к другу: Джо думает, что делает Саймон, и часто, наблюдая за следами от ботинок друга, представляет, что Саймон рядом с ним, просто идёт немного впереди. Саймон же всячески оттягивает своё возвращение домой.

До момента трагедии, происшедшей на спуске, повествование велось только от лица Джо! На первый взгляд, вводя нового рассказчика, автор показывает раскол, разрыв, который случился в команде после полученной Джо травмы... Он  напрямую говорит об этом: «В одно мгновение между нами возник непреодолимый разрыв, и больше мы не были командой, работающей вместе...» Но приём отождествления героев говорит об обратном. Опять же, когда Джо достигает лагеря, больше повествование от лица Саймона не ведётся.

Получается, автор по-прежнему видит себя и своего напарника связкой, одним целым, тем, чем альпинисты соглашаются быть, чтобы выжить. Зачастую гибель/срыв одного человека ведёт к срыву и гибели второго. Автор помнит об этом до конца. Ведь не только верёвка, которую можно перерезать, связывает двух человек. Их связывает что-то куда более прочное: дружба, доверие, взаимовыручка. Что, как не это, доказывает полное доверие и благодарность, которые чувствует Джо по отношению к своему другу?


[1] - А. Камю. Миф о Сизифе
[2] - http://reshal.ru/характер-экзистенциализма-в-романе-а/ Автор не указан
[3] - Джо Симпсон. Касаясь пустоты. (Перевод Пляцко О. В.)