Тавро Каина. Повесть. Глава 3

Тавро Каина. Повесть. Глава 3

                Глава 3


Нет на свете ничего отрадней, чем возвращение в родительский дом, когда тебя ждут там с неизбывной любовью самые родные люди. Из любого края земли. В любое время года. На любом транспорте. На самолёте – сквозь молочную пену облаков. На поезде – мимо чужих, и, оттого не притягательных для души городов и сёл. На машине – по асфальту знакомого с детства шоссе, по буеракам и колдобинам сельского просёлка. Даже пешком – в сгущающихся сумерках, ориентируясь по звёздам, мерцающим над отчей крышей, по запахам родной земли, по светлячкам деревенских огней, по заливистому лаю соседских собак. Невозможно остановиться на этом пути – ноги сами ведут к заветному дому, а сердце мечется в груди, как заполошная собачонка, почуявшая хозяина.

Валентин Середин опоздал на последний паром из райцентра,  и вынужден был добираться пешком от остановки автобуса возле консервного завода до плотины шлюзов напротив родной станицы. Километра три-четыре. Дорога, хоть и была посыпана песком и гравием, но давно не ровнялась, раскисла от частых осенних дождей. Идти по ней в темноте было непросто. Хорошо, что догадался сапоги надеть, а не туфли. Было бы совсем худо. И всё же вовсе не досада вела московского гостя по заезженной и разбитой дороге, а трепетное ожидание близкой встречи. Душу переполняли радость от узнавания знакомых с детства мест, беспокойство за постаревших и больных родителей, и в то же время - какая-то интуитивная надежда, что его приезд взбодрит стариков, поможет встать на ноги, и они ещё споют вместе любимую семейную песню «Вот кто-то с горочки спустился». Полковник даже явно представил, как сидит между отцом и матерью на лавке, обнимая их за плечи, и они в три голоса выводят:

Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идёт?
На нём защитна гимнастёрка,
Она с ума меня сведёт…

Мысли о стариках разлили в душе щемящую нежность, она стремительно разрасталась в груди, ширилась и, не помещаясь в ней, давила на горло тяжёлым комом, пощипывала глаза подступившими слезами.

Вдоль дороги шушукались о чём-то своём, будто старушки на скамейках, ветви  прибрежных верб и тополей с ещё не облетевшей листвой. Возились в кустах, то ли устраиваясь на ночлег, то ли выйдя на промысел, невидимые зверушки или птицы. С каждым шагом нарастал шум падающей с плотины воды. А когда путник дошёл до бледных каменных крестов немецким военнопленным, строивших гидроузел, навстречу ему метнулся знобкий речной ветерок, проводя по лицу своими  влажными и холодными щупальцами, будто невидимый страж реки пытался на ощупь определить, кто такой пожаловал на берег Дона.

- Да свой я, тутошний, – остановился Валентин перед шлюзовой камерой. – Здорово живёшь, батька Дон! Прибыл на побывку.

- Что надо? – строго окликнул с плотины незнакомый охранник.

- Перейти на другую сторону к родителям в гости. – Ответил Валентин.

- Чей будешь?

- Середин.

- Что-то не помню таких. На каком краю живут?

- На выезде в Бугры, рядом с Григорьевыми. Таких знаете?

- Кто ж Григорьевых не знает? Сашка и его жинка - известные люди в станице.  Кажись и твоего батю вспомнил, в конторе раньше работал, – уже без настороженности проговорил охранник. – Опоздал на паром что ли, пешадрала топал от консервного?

- Опоздал, - подтвердил гость.

- Проходи тогда, земляк. Звать-то как?

- Валентином.

- Как сойдёшь, Валентин, на той стороне, иди в станицу берегом, по песку. Так грязи меньше намотаешь на сапоги. А потом - не по Рыбацкой, а мимо клуба. Там асфальт положили до мастерских. Ну, а до дома своего по переулку, как получится. Колеи там такие, что утопнуть можно.

- Спасибо за совет, – поблагодарил Середин заботливого земляка, мысленно представив расхлябанные  машинами и тракторами колеи на родительской улице, кое-где засыпанные песком и шлаком – жужелкой, как называют станичники. А местами только возле заборов пробраться можно по выдавленным и заветренным грыжам чернозёма. «А ведь бегал когда-то и в клуб, и на свидания по этой квашне» - с невольной улыбкой подумал Валентин. А вслух проговорил, - Доберусь как-нибудь. Дома и кочки родные помогут. Вы привет Петру Столярову от меня передайте. Он мой одноклассник, вроде бы, тоже на шлюзах работает.

- Тут работает, – подтвердил охранник. – Утром порадую его.

- Пускай в гости заходит. Я дней на десять, а может и больше. Родители хворают, надо помочь.

- Это да, в старости без догляда худо, – согласился постовой. – Да ты ступай домой, а то протянет тебя наш «сиверко» и сам сляжешь.

- Ну, бывайте здоровы! – помахал ладонью правой руки Валентин. – Свою фамилию назовите. Может быть, мы знали друг друга раньше?

- Семёнов я, Андрей Васильевич, но не местный уроженец. В примаках живу лет двадцать. Поэтому, скорей всего, не знались мы.

- Ну, вот теперь будем знакомы. Надеюсь, ещё увидимся? – кивнул Середин и, повернувшись, пошёл по гулким металлическим мосткам к противоположному берегу.
Шумел рукотворный водопад. Остро пахло водорослями, илом, стылым металлом, мазутом и ещё какими-то неведомыми в его детстве запахами, потому что тогда шлюзы только строились и Дон не был перегорожен плотиной.

На подходе к станице посторонние запахи пропали. Воздух наполнился привычными и от того приятными настоями полыни, увядающей листвы и травы, ещё не слежавшегося лугового сена, угольным дымком из печных труб, аммиачными испарениями скотных дворов, гашённой известью от подбеленных садовых деревьев и уже не пьянящим, как летом, едва уловимым ароматом настурций, петуний и бархатцев, доцветающих в станичных палисадниках.

Кое-где на столбах горели электрические фонари, накрывая бледно-жёлтыми шапками света роскошные цветники возле домов.
 
Валентин невольно любовался этими цветочными вернисажами из астр, георгин, роз, хризантем, других цветов и с нежностью думал о своих земляках: «Какой неистребимой тягой к красоте нужно обладать, чтобы, несмотря ни на какие трудности времени, житейские невзгоды, унижение нищетой, продолжать из года в год сажать такие прекрасные цветы, холить и лелеять их?! И ведь не на продажу. Не для выживания. А только ради самой красоты, чтобы не исчезла она из их жизни. Как объяснят эту особенность русского характера оголтелые рыночники, в какую нишу меркантильной целесообразности пристроят?»

До родительского домика он добрался вполне благополучно. С замиранием сердца открыл запор на калитке. Света в окнах не было. Родители всегда довольно рано ложились спать, чтобы с рассветом быть уже на ногах, а зимой и задолго до рассвета. Счистив  грязь с сапог о металлический скребок возле ступенек, пошаркав подошвами о старый половичок перед дверью, Валентин постучал в ближайшее окошко.

Через несколько секунд на жилой половине дома загорелась лампочка и он увидел по тени на занавеске, как мать торопливо набрасывает халат и идёт к окну.
 
- Кто там? – раздался глуховатый, осевший от сна голос.

- Мама, это Валентин.

- Сыночек! Валик! – изумлённо воскликнула мать и метнулась в сени, открыла дверь и, как была в не застёгнутом халате поверх байковой ночной рубашки, прильнула к сыну, обхватив руками за шею, стала торопливо тыкаться мягкими губами в его подбородок, щёки, заросшие за время поездки колючей щетиной.

Сын одной рукой обнял мать, а другой прижал её голову к своей щеке и поцеловал седые волосы, заплетённые, как всегда, в косу и «короной» уложенные на голове.

- Здравствуй, родная! Прости, что разбудил, не успел на паром, пришлось пешком через шлюзы идти.

- Слава Богу, дождались! – Оксана Семёновна чуть отстранилась от сына, оглядывая  его в тусклом свете из окошка и всё ещё не до конца веря в реальность происходящего. – Ну, пойдём в дом,  на свету разгляжу тебя хорошенько.

И пока Валентин снимал сапоги, вешал куртку и кепку, мать суетилась вокруг него, пытаясь помочь в том, что сыну и самому несложно было сделать.

- Мамуля, да успокойся ты. Никуда я не денусь. Взял отпуск на десять дней по семейным обстоятельствам.

- Вот и славно! – обрадовалась Оксана Семёновна, всё ещё не отрывая глаз от сына, расчёсывавшего свою густую шевелюру перед маленьким зеркалом над рукомойником. – Седеть начал. А в остальном такой же… Хотя нет, глаза изменились, строже стали. Раньше в них бесенята прыгали, а зараз нету.

- И ты, мамуля, не сильно изменилась. Такая же красивая и статная, как столбовая дворянка, будто всю жизнь только собой и занималась. Породу сразу видно – атаманша! Только чуток пониже стала…

- Ну, ты и завернул: красивая! Как обезьяна стала. Спеклась совсем…

- Батя как, не лучше ему?

- Спит зараз. Ему какую-то микстуру сонную прописали. Ежели сам не проснётся, будить не будем. Слабый совсем.

- Ладно, пусть отдыхает, я только гляну на него одним глазком.

Валентин шагнул за занавеску, разделявшую помещение, и увидел спящего отца, точнее, только его исхудавшее лицо, не закрытое одеялом. Щёки впали. Вокруг глаз образовались тёмные круги. Нос заострился. Синеватые губы приоткрыты, как у ребёнка. Резко выступил кадык на морщинистой шее. Густые, клочковатые брови сведены к переносице. И от того лицо выглядело суровым и беззащитным одновременно. Но дыхание было ровным, не хаотичным, как у смертельно больных людей.

Сын наклонился над спящим отцом и легонько прижался щекой к его выпростанной из-под одеяла руке. Потом вернулся к матери, наблюдавшей за ним из кухни, и тихо, но уверенно произнёс:

- Мам, всё будет хорошо. Вот увидишь, отец выздоровеет. Мы с ним ещё по станице прогуляемся.

- Славный ты наш! Дай-то, Бог, чтоб так и вышло! – растроганно произнесла Оксана Семёновна и промокнула глаза кончиком рукава халата. – Мой руки, зараз повечерять соберу.

- Мам, ты не очень там… Я бы кислого молока с хлебом поел и достаточно на ночь.

- Ой, сыночек, дак я насчёт кислого молока не расстаралась. Совсем из ума выжила, забыла, как ты его любишь. Завтра попрошу, чтоб больше приносили. Литра два. А то нам с дедом совсем мало надо.

- Прости, мама, я тоже забыл, что Квитку продали. По старой памяти сморозил… Попью чайку с хлебом и абрикосовым вареньем.

- Узвар из сушки есть, пирожки с курагой. Зараз достану из погреба и жердёловое варенье.

- Да я сам, мамуля. Только ключ от погребицы дай.

- Мы ж не замыкаем никогда. Замок только наброшенный. А выключатель справа на дверной коробке.

- Помню.

Через несколько минут Валентин привычно расположился на широкой лавке возле обеденного стола и с аппетитом поглощал испечённые матерью пирожки, ел янтарное абрикосовое варенье и запивал душистым компотом из сушёных яблок, груш и вишен. Коротко сообщал столичные и домашние новости, без волнительных подробностей.

Оксана Семёновна сидела на табуретке возле не остывшей ещё печки, благостно опустив натруженные руки на колени, и заворожено любовалась сыном, слушая и не очень-то вникая в его отрывочную информацию. Её смуглое, немного опухшее лицо с карими глазами, от которых солнечными лучами разбегались улыбчивые морщинки, было умиротворённым и светилось нескрываемым материнским счастьем.