Как в СССР многотиражки делались

                Из цикла «Невероятные приключения Расквасова и его друзей»



                ХХ век, Россия, начало 80-х






                « Если вы хотите быть самостоятельным, не делайте
                утром того, чего от вас ждут…»
                Ка Хо,
                Дух простодушной веселости


    Город просыпался спокойно – так просыпаются пенсионеры, зная, что ждет их впереди серый и безрадостный день, с очередями за всем, что только придумал человек для своего пропитания, день в котором можно и умереть незаметно для всех и даже для себя… вот и волноваться, поэтому – нечего…
    Солнце брызнуло желтым лимонным лучом из-за заснеженных сахарных крыш; зашмыгали, скрываясь в подъездах, возвращающиеся домой шлюхи; с пустой заиндевелой трехлитровой банкой задумчиво прошел главный алкоголик микрорайона Заначко,  нехорошо лязгая проехал канареечный молоковоз с длинной вязанкой молочных цистерн (издали  колонна-прицеп напоминала сучку и кобелей); в квартирах деловито зашумели прерывистые водопады унитазов, тошнотно-бодрый радиоголос завел утренний монолог о ногах шире плеч, запахло жареными яйцами – день начался.
   А в квартире номер 7 в панельном доме 22 блока 16 микрорайона номер 5 пробуждение было ужасным.
   Казалось, голову долго и упорно накачивали насосом и, взглянув на себя в зеркало со стороны, Владимир Кульманов понял, что насос не миновал и тела.
   Оно лежало на шаткой кушетке большим,  безобразно слежавшимся шматком и издавало различные неприятные запахи. Похмельный самобичующий взгляд Владимира, поднимаясь вверх, внимательно и  брезгливо рассматривал плоскостопные ступни, намек на мужскую гордость, еле видный из-за растекшегося огромного живота с начинающимся циррозом печени и язвой желудка, пухлую грудь-мохнашку…
   Сердце не билось. Пульса не было вообще.
   Замелькали мысли. Они были редки и неудачны.
  «Жизнь не удалась…»  - ее Кульманов мусолил долго и любовно, почесывая пах и с неудовольствием поглядывая на посапывающую сожительницу Валентину, рабски свернувшись на 24 квадратных дециметрах оставшейся кушетки.
  «Вся жизнь – обман!..» - мелькнула вторая мысль.
   Она сверкнула быстро, резко и непонятно, как рыбка.
    «Как рыбка…» - мелькнула третья мысль.
    Дальше пошло легче.
   От «рыбки»  Кульманов перебросил логический мостик к вчерашней вобле, и пошел мыслями по нему к  вчерашнему  пиву, вину, водке, опять пиву, скандалу, полудраке в забегаловке, вновь пиву, такси, вину из горлышка в такси, полудраке с таксистом, падению в подъезде,  вбросу тела в квартиру, безуспешной любовной борьбе с Валентиной, пиву из холодильника, алкогольному обмороку…
    «А сумка?..» - щелкнула пробкой пивной в голове четвертая мысль.
   Желтая кожаная сумка, камуфлированная неаппетитными пятнами различного происхождения,  устало распростерлась на полу.
   Что было внутри сумки – знал лишь Владимир,  и от этого знания на душе у него потеплело.
   Спустив пораженные молодежной водянкой ноги (своей белизною и размерами они напоминали одновременно сомовье брюхо и больничные тумбочки), на чисто вымытый  Валентиной пол, Кульманов попробовал встать и не смог.
   В пышноволосой  голове что-то резко вспыхнуло и так громко щелкнуло, что задребезжало оконное стекло, и  умолкли ссорящиеся на улице соседки. 
   В следующий момент в голове раздался новый щелчок, от которого Владимир тяжко, ничком упал на пол.  И сразу же на непохмеленного накатила страшная и беспощадная тошнотная волна.
   Уходя и возвращаясь, а девятым валом своим доводя Кульманова до хрипа и визга, волна (и Владимир), превратили чисто вымытую гордость Валентины в непроходимый вонючий кошмар.         
Опираясь на стену, шаркая ногами и издавая старушечьи стоны, Кульманов доплелся до туалетной комнатушки, произвел, ошибаясь
 в порядке, туалетные ритуальные  действия и, собравшись с духом, вновь посмотрел на себя в зеркало.
 Не со стороны, а в лицо.
  Из лица, пучась, на него с ужасом смотрело непонятное уродливое существо, даже отдаленно не напоминавшее человека умственных занятий.
  В таком состоянии обычные люди нормальных  занятий дают зароки жене, детям, клятвенно обещают не пить до их совершеннолетия или свадьбы, иногда вызывают «Скорую», чаще – тихо умирают.
   Владимир всего этого делать не стал.
   Воровато оглянувшись на скорбно спящую Валентину, он пронес на  кухню желтую сумку, из вороха  статей, рукописей  и записных книжек, позвенев стеклом, достал бутылку таджикского «Агдама» и инкрустированный табачной крошкой стакан, беззвучно налил и бросил содержимое  в организм.
  Организм горько усмехнулся и печально заработал.
  Щеки Владимира запламенели, живот что-то буркнул на своем наречии, проявились сердечный стук, дыхание и пульс.   
  «Ты меня понял?..»  - мысленно крикнул организму Кульманов и
махнул второй.
  Организм судорожно застонал и пошел «вразнос».
   В  туалетной комнатушке, куда он зашел повторно - «произвести дефекацию» - как любил говаривать Вова, пугая простоватую Валентину, у которой эти слова  ассоциировалось почему-то с травлей тараканов и взлетом космического корабля, Кульманов еще раз посмотрел в зеркало.
   Существо оставалось таким же безобразным, к тому же еще и пьяным.
  «Вот то-то!..» - почему-то подумал антипод зеркального существа и пошел напяливать штаны.
  С некоторых пор напяливание стало очень мучительным занятием.
  Живот разбухал как на дрожжах, покорной Валентине приходилось вставлять в пояс вставки, вшивки и клинья, соединять вдвое брючные ремни  - словом, всячески изворачиваться.
  Толстый сожитель только цинично посмеивался и сурово шутил:          
  «Давай, давай, отрабатывай хлеб! А ты как думала с Кульмановым жить? Только одними удовольствиями?.. Страстью?..»
  Как-то раз Валентина все же попробовала намекнуть, что в их житье-бытье для нее вот уже второй год достается лишь одна каторжная работа по постоянной перешивке, а удовольствий от Кульманова в его обычном состоянии получить абсолютно невозможно по определению.
 На дерзкий выпад сожитель закатил истерику, 5 дней подряд уходил очень рано, а приходил очень поздно и всегда пьяный, и, вдобавок, добил сожительницу намеком на остатки чувств к прошлой своей связи –  позднеспелой поэтессе с вялотекущей шизофренией (и, как впоследствии с ужасом почувствовал Вова – с вялотекущей гонореей…).
  И бунт был подавлен.
 Теперь, вбивая себя в чудовищные брюки, Вова по-хозяйски озабоченно поглядывал  на спящую:
  «Пора бы ее  к курьерской работе приспособить, а то что ж – все в домашней работе, да в очередях, а так – по редакциям побегает, в люди выйдет…»
  Поверх белой, в развратный цветочек рубахи грандиозного объема, Кульманов надел оригинального вида пиджак, который смело можно было носить наизнанку – в презентабельности и внешнем лоске пиджак только выигрывал. Черная зимняя теплая куртка тоже была не нова, и, как  желтые сапоги на платформе, носила следы винных приключений. Теперь звякающую сумку на плечо и – в бой!..