Колор 4. 0. Отрывок из романа. Глава 5. Черновик

               ГЛАВА 5. РАЗНОЦВЕТНАЯ ГЛАВА, ИЛИ КАЖДОЙ ТВАРИ ПО ПАРЕ

В кабачке при Институте собралась шумная компания. Уже мало, кто что-нибудь понимал, но разговоры, как это водится в подобной обстановке, не стихали. Остависты ни в чем не отставали от людей.
- Ну и слова ты сочинил! Фигню зеленую! – рыкала красномордая громоздких форм госпожа, самая известная авторша крутых боевиков.
Ее усатый рот ощетинился и невольно возникала мысль, что авторы боевиков имеют вовсе не божественное происхождение, а если и божественное, то как же должен был выглядеть бог?
- Фигню не фигню, а продается прекрасно! – высокомерно отвечал ей элегантный господин, поправляя наманикюренными пальчиками  галстук-бабочку, вытягивая как гусак шею.
Последний из беседовавших только что вошел в кабачок, оставив свой суперсовременный автомобиль оливкового цвета почти у самого входа в кабак. Он был одним из самых преуспевающих обитателей Института зелёного типа поведения, потому что вовремя успел найти для себя нишу в этом материальнейшем из миров. Всегда находились клиенты, кому надо было сочинить куплеты на свадьбу, юбилей, стишата на новоселье, даже эпитафию. Этим он и занимался сначала в свободное от работы время, а потом сделал сие занятие основным. Для этого, собственно, он и пришел в кабачок, чтобы еще больше позеленеть, чему обычно хорошо способствовала густо зеленая амврозия, подаваемая ему здесь по спецзаказу.
- Но это не поэзия! – горько прихлебывая из реторты свежеприготовленный бульон, тихо, почти шепотом воскликнул навечно отчаявшийся господин в жалких лохмотьях. – Это суррогат. И даже непоэтический суррогат.
- Позвольте, а что вы называете поэзией? – взглянув на свое отображение в зеркальной стене, равнодушно спросил господин, продолжая гнуть свою зеленую линию, а значит, важничать, с одной стороны и самоутверждаться, с другой, потому что это две стороны одной и той же зеленой медали.
- Душа должна быть вложена в поэзию. Душа, -  замогильным голосом твердил господин в лохмотьях, обращая взор свой к небу.
 - Вот вы захотите мочиться. Вы что, о душе будете в этот момент беспокоиться?! – прогремела красномордая госпожа, не выпуская изо рта дешевую сигарету. - Вы со всех ног побежите искать сартир! Или полетите!
Дама внушительно шлепнула об стол свою колбу, из которой в разные стороны выплеснулось красное содержимое.
- Правильно. Еще классики марксизма утверждали, что сначала требуется удовлетворить первичные потребности человека. Материальные. Потребности в пище, в еде. А потом только человек будет задумываться о потребностях духовных. Если в этом вообще есть резон, - теперь уже поддерживал красномордую госпожу зеленый, вытирая со лба багряные следы красного зелья. – Вспомним и Бабу Ягу, которая должна была сначала напоить, накормить добра молодца, спать уложить, а потом...
На это господин в лохмотьях, поведения исключительно синего, неудовлетворенный собой и даже от себя отказавшийся, отодвинув реторту, совсем беззвучно произнес:
- Да, но пища и одежда – это ведь не поэзия, господа... Ах, что вы можете знать о душе... – после чего закрыл лицо ладонями и переместил свою душу в неизвестном никому направлении.
Однако за стенами Института каждый знал, что это современный классик и пишет нетленку в духе постмодернизма, пронизанную неизбывной печалью и описанием страшностей, присущих любому только что ушедшему общественному строю и вообще всему сущему. Сейчас он сделался вовсе отдельным, потому что принял изрядную дозу синего напитка.
В это время дверь кабачка приоткрылась, кто-то уж совсем витающий в облаках впорхнул и не до конца приземлившись, полупролетел мимо столиков легкой походочкой. Это был обитатель Храма, который четырежды выстоял разные волны кризисов и банковских крушений, и несмотря на то, что пришлось четырежды поменять цвет своего поведения, оставался мечтателем и наивным искателем, фанатично верившим в Сверхидею, как никто другой. Свои цветоутверждающие идеи вновь прибывший сотрудник Института воплощал в текстах, посвященных актуальным проблемам общества за бортом Института и внутри него, а также в статьях по истории, культуре и религии.
- Не о том вы все говорите.
Бог на месте.
Коктейля вкушу, - процветоутверждал он и заказал пробирку солнечного напитка для подкрепления своего желтого поведения.
Он облюбовал столик ближе к свету.
 Недалеко от желтого господина в центре внимания расположился всем известный, в том числе и ему самому, классик-эстет. Оттенки зеленых текстов, да и его самого все время менялись, в зависимости от потребительского спроса. Если поэт выглядел обывателем, потому, что имел чисто зеленый тип творчества,  поведения и слыл консерватором, то классик-эстет добивался не самоутверждения, а возбуждения извне. Любая встреча сподвигала его к творчеству, а по этой причине он был завсегдатаем кабака, правда, наблюдал все с высоты своего пупка и становился в это время изжелто-зеленым, напоминающим цвет майской зелени.
Когда его настроение менялось на коричнево-зеленое, он искал возбуждения посредством наслаждений, что  великолепным образом удовлетворял тут же, в кабаке. Любимейшим его занятием служило конструирование выпендрежей.  Помнится, для последнего выпендрежа он заказал блюдо из ананасов в  доморощенном соусе своего ночного горшка, чтобы затем выплеснуть все это на благодарного потребителя. И не ошибся. Этот проект всем пришелся по вкусу и вылился в бестселлер.
Зеленый цвет классика-эстета менял оттенки в какие-то секунды, так же быстро менялась его самооценка и саморегуляция, которые неизбежно сопровождали зеленую расцветку. Вегетативная нервная система и органы потребителей текстов классика-эстета активно отвечали на любую потугу массового кумира, все окрашивая в сине-зеленый. Творческое расслабление классика привносило в массы коричнево-зеленый оттенок, застойное возбуждение обеспечивало чисто-зеленый колер, а снятое (бывшее в употреблении) возбуждение  - желто-зеленый. Если какое-то состояние фиксировалось потребителем длительно, то потребитель перенапрягал себя физически и, как только наступало истощение, начинал отвергать надоевший оттенок. Именно это диктовало быстроту реакции классика-эстета, которой все сидящие в кабаке дружно завидовали.
Вот и теперь классик-эстет пришел в это питейное заведение, чтобы получить цветовую подпитку. Он вальяжно развалился в кресле, потягивая трубку и смакуя очередную порцию коктейля из клубнички с взбитыми изрыганиями. С целью максимального удовлетворения своего потребителя им выписана была сорока, которая принесла ему на хвосте свежие новости с рынка. Он угостил ее своим коктейлем, она села ему на плечо и принялась без умолку трещать, украшая его зеленое плечо продуктами распада литературного нектара.
Меню и блюда специально разрабатывались Институтской лабораторией, которая находилась прямо за стеной кабака. У каждого автора имелись свои и только свои потребители, близкие ему по цветовой доминанте. Чтобы цветовые свойства определенного типа удержать, в Лаборатории придумали рецепты цветных коктейлей разной степени насыщенности, разных оттенков, с разным букетом. Это питье производили с помощью эфирных генов, взятых у каждого автора. Требовался всего-то крохотный кусочек эфирной ткани. Потом эту ткань выращивали в пробирке до более плотного вещества, похожего на человеческий белок. Эфирная сгущенка, индивидуальная для каждого остависта, подавалась в Институтском кабаке либо в виде отдельного напитка, либо подмешанная в какое-нибудь блюдо.
 Кому подносили сгущенку в пробирочке, а кому требовались лошадиные дозы, не разбавленные никаким другим продуктом. Часто случались передозировки. Но они были не так страшны, как если бы местным обитателям давали земной белок. Последний абсолютно не расщеплялся и отравлял эфирное тело духа. Отчего храмовый обитатель превращался в уходиста, да и там плохо приживался, болтаясь между небом и землей. Некоторым хотелось бы совсем помереть, да нельзя, потому что и остависты, и уходисты были бессмертны испокон веков.
- Велми божественно, - облизывая губы утонченным языком, произнес классик-эстет, отхлебывая очередной глоток клубничного коктейля. – Я созреваю на глазах. Спасибо нашей чудной Розе.
- Гарр!!! – подтвердила его хвалебные слова сорока, исподтишка поцарапав его по плечу, как лучший друг и завертела хвостом.
- Я всегда одобрял ее проекты, - закуривая сигару размеренно важно произнес поэт зелёного типа.
- Надоело самоедство! Хоть бы синего, что ли дали хлебнуть! Авось душа проснется! – проворчала сочинительница боевиков. – Уже все ресурсы на исходе. Свежей крови хочется! А наша Роза не чешется! Пора уж ее на гербарий пустить!  Роза, мимоза, лилия, мак, василек, тюльпан, фиалка!..
- Цвет – материал текстов Будущего! – твердил желтый автор статей, подставляя свой напиток свету нынешнего дня; в полумраке кабака напиток быстро ржавел и дурно пах.
В самом темном углу сидела таинственная незнакомка в черной шляпе. Ее шея была окутана газом шарфа, а лицо закрыто вуалью. Она тихо потягивала из высокого темного фужера напиток непонятного цвета.
Синий классик продолжал распадаться в углу на мельчайшие и уже невидимые окружающим частицы, неудобочитаемые в мире потребителя. Вызванная на место эксперимента Роза прогнозировала период полураспада – вечность. Как было задумано.