Зверь Эи

Соавтор — Заря Утренняя.

Уверен ли, что зверь внутри не одолеет человека?

I

Казалось, прошла вечность с тех пор, как тяжёлая дверь закрылась, и пёс остался один в полной темноте. Её тогда сразу наполнили запахи: пыль, камень, древесина и вино. Послышался грохот закрывающегося засова и тихий стук шагов. Рёбра пса болели от ударов, где-то на боку слегка сочилась кровь. Но страшно было не это. Пёс осторожно нашёл дальний угол помещения и свернулся клубком на каменном полу около какого-то деревянного ящика.

Верно, боги покинули его, решив наказать за глупость. Он побеждал людей и обводил вокруг пальца чудовищ, но был сражён женщиной без меча и копья. Пёс заскулил и спрятал хвост между задних лап. Сколько он пролежал так? Два дня, три? Пока жажда не стала нестерпимой. Время помогло зверю: его раны зажили, а разум — всё ещё человеческий разум — прояснился. Он устыдился своей слабости.

Снаружи во мглу помещения не попадало ни малейшего лучика света. Стояла полная тишина. В темноте белели амфоры и стамносы, с их округлых боков на узника смотрели герои и горделивые боги. Меж сосудов ютились тени, вестники Аида, и пёс знал, что они явились за ним. Он залаял и чуть не оглох. И всё же на шум никто не придёт. Никто из живущих.

Перед глазами встала сцена из недалёкого прошлого: едва поняв, что превратился в зверя, герой в гневе бросился на хозяйку дома, поправшую закон гостеприимства. Что-то дикое взяло в нём верх, и он не мог видеть ничего, кроме ненавистной обманщицы. Но слуги преданно защищали хозяйку: они повалили пса на землю и избили. Теперь он гадал, достаточно ли в собачьем теле сил.

Терпкий запах вина всё стоял в воздухе — это был погреб. Зверь уверился в этом, исследовав ряды бочек вдоль продольных стен. С расписных лекифов за ним наблюдали львы и робкие косули, тонко пахло оливковым маслом. Между бочками и стеной пёс нащупал зазор и втиснулся в него. Он упёрся и попытался вытолкнуть одну из бочек. Мышцы натянулись, как корабельные канаты…

II

Солнце палило нещадно, обрушивая на беседку стрелы своих лучей. Женщина прищурилась, лениво взмахнула рукой — и прислужник склонился ниже, обмахивая госпожу опахалом. Она прикрыла глаза; ветерок гулял по разгорячённой коже, духота оглушала, лишала сил. В пении лесных птиц слышались мольбы и проклятия, чайки с моря оплакивали моряков.

Богиня улыбнулась: море больше не получит их, её остров — их последняя пристань.

— Госпожа?

Дрогнули пушистые ресницы, и горным потоком обрушился голос:

— Почему ты здесь, о недостойный? Разве я не велела вам сторожить проклятого пса?

— Да-да, мы и сторожили, госпожа! — поспешно залепетал атлет, заглядывая в ясные глаза с поистине собачьей преданностью. — Мы бросили его в погреб, как вы и приказали! Он скулил от боли, мы сломили его…

— Вы… сломили его? — богиня приподнялась на локтях, вглядываясь в простоватое лицо.

— Да, о златокудрая царица!

— О нет. Возвращайся. Возвращайся — и будь там, стереги его и держи ухо востро: он хитёр, как Гермес, — я видела его душу. Я пришлю за тобой, когда… когда… — она замялась, закусила в задумчивости губу. — Ах, ступай! Ступай, презренный!

Тень испуга промелькнула на лице слуги, он торопливо поклонился и бросился к дворцу. Миг — и пышная зелень скрыла его от глаз. Женщина откинулась на расшитые подушки, её сердце колотилось непростительно быстро.

Он напомнил ей покойного мужа, этот пришлый царёк, темноглазого и упрямого словно вол. Она отравила его много лет назад, но продолжала видеть в каждом, кто осмеливался твёрдо взглянуть ей в глаза.

Богиня поёжилась и ладонью остановила слугу с опахалом. Тот вытянулся рядом с кушеткой, точно молоденький кипарис.

В воздухе разливался сладкий запах жасмина.

III

Душераздирающий собачий визг разнёсся по всему подземелью. Он был неестественно громким и наполненным невыносимой болью. Срывался то в хрип, то в низкий ослиный рёв.

Очень скоро за дверью послышался тревожный топот, снова заскрежетал засов, помещение тускло осветила масляная лампа. Пёс выл уже тише. Он лежал в тёмно-красной луже на полу и царапал камень передними лапами. Нижнюю часть его туловища придавила огромная бочка с вином. Зверь повернул голову и посмотрел в сторону вошедших мутным взглядом.

Двое слуг негромко перекинулись парой слов, и один из них подошёл к псу, пригибаясь под связками пряных трав. Слуги у этой женщины были как на подбор: мускулистые, светлоглазые и безобидные — но только на первый взгляд.

Прислужник присел на корточки около умирающего зверя, поставил лампу на пол и покачал головой. Затем он обернулся к своему товарищу.

— Госпожа будет…

Тяжёлая звериная туша сбила прислужника на землю. Короткий вскрик быстро перешёл в бульканье, когда зубы пса разорвали ему горло. Пёс ринулся ко второму в слуге — молча.

Тот нырнул за дверь и лихорадочно потянул её, чтобы закрыть. В уже узкой щели появилась пёсья голова, и мощные челюсти вцепились в ногу. Слуга закричал и упал навзничь. Зверь потащил его обратно внутрь.

IV

— Ты боишься его, маленькая богиня, — шепнул знакомый голос, и женщина вздрогнула и распахнула глаза; рука её уже нашаривала магический жезл, погребённый под горами подушек, — и тонкие пальцы ощутимо дрожали.

— Ну-ну. Боишься его, не меня, — мягко заметил Гермес и присел на плетёное ложе подле неё. Солнце осветило его юное лицо, на плечи легли зелёные тени. Слуги, вытянувшиеся у мраморных колонн беседки, почти не дышали.

— Рада видеть тебя, Лукавый, — солгала богиня, и Гермес улыбнулся той мальчишеской шальной улыбкой, что так шла мошенникам и проходимцам, осенённым его звездой. Он обожал её раздражать.

— Я ведь предупреждал тебя… — начал было бог, но она упрямо тряхнула кудрями:

— И что? Он всего лишь человек, если ты не заметил. А сейчас — и того меньше…

— Но боги благоволят ему… — брови Гермеса поползли вверх.

— Пантеон, как ты знаешь, никогда не имел единого мнения, — богиня отложила жезл — солнце вызолотило резьбу и коснулось её руки.

Гермес хотел, видно, возразить, но смолчал, сжав губы в тонкую линию, и лишь тихо вздохнул. Плечи его опустились.

— Если что-то случится, я не смогу помочь тебе, — просто прошептал он, опустив глаза. — Отец, он…

— Я никогда не просила о помощи, — отрезала она с холодной улыбкой. Гермес знал эту улыбку: разговор был окончен. Он поднялся, бросил взгляд на мужчин, сгрудившихся в изножье кушетки — согбенные спины, блаженные улыбки — поморщился и сделал шаг. Богиня больше не смотрела в его сторону: она знала, Гермеса там уже не было.

Один из пленников пустил слюну.

— Плохой пёс, — резко сказала хозяйка и пнула его в плечо изящной ножкой. Несчастный заскулил, затрясся всем телом — и женщина скривилась. Жалкое зрелище: ещё не зверь, уже не человек, — искалеченная метаморфозами душа. Она отвернулась.

Далеко внизу, вздымая к утёсу рёбра своих бортов, медленно умирали на песке корабли, плакали чайки и шелестел прибой.

V

Резкий аромат вина, в луже которого лежал хитрый зверь, смешался с запахом железа после кровавой трапезы. Пёс беспрепятственно вышел из погребов и попал в дом женщины. Ни души. Её тонкий и соблазнительный аромат, который он чуял ещё будучи человеком, витал в воздухе вперемешку с запахами цветочных благовоний и вездесущих вин.

В пиршественном зале ничего не изменилось с того дня, когда герой стал зверем. Роскошь убранства соседствовала с небрежностью. Фрески на стенах изображали сатиров и павлинов, нимфы улыбались под сенью буковых рощ. В тишине звонко журчал фонтан. Пёс нашёл свою тогу ровно там, где колдунья коснулась его посохом, но так и не обнаружил никаких следов своих товарищей. Что она сделала с ними после того, как радушно пригласила в дом?

Он вышел в предзакатный жар снаружи и повёл носом. Из-за зарослей дикой оливы и мирта, окружавших дворец, не было видно гор, за которыми стоял корабль путешественников. Вокруг сновали разномастные собаки: тучные бульдоги и побитые шавки. Среди них пёс заметил пару волков, но в их глазах не было ничего волчьего. От одного вида беглеца они стали пресмыкаться и вилять хвостами.

Неужели это они? Пёс попытался обратиться к ним, но язык не слушался. Тогда он поманил их за собой кивками морды в сторону леса, но собаки так же бессмысленно глядели на него, не отрывая животов от земли. Зверь снова уловил запах тела хозяйки острова, умащённого ароматными маслами, — и пошёл один.

Совсем скоро он увидел её и не сдержал тихий рык гнева. Богиня возлежала на плетёном ложе, томно прикрыв глаза. Золотые кудри рассыпались по изголовью, силуэт отчётливо вырисовывался под струящимися прозрачными одеждами. Рядом, на бронзовом столике, лежал поднос с нарезанной дыней. Среди её кусков — изукрашенный изящным орнаментом столовый нож; пёс сразу приметил его. Над богиней стоял слуга с опахалом, а у ног устроились два до боли знакомых псу человека. Это были его спутники — теперь они стонали и ластились к новой хозяйке.

Осторожно прокравшись в зарослях, пёс зашёл со стороны слуги. Зверь пригнулся и, не отрывая взгляда от его шеи, приготовился к разбегу.

VI

Слева от женщины пронеслась тень, и она вскрикнула, инстинктивно сжимаясь в комок, — но тварь промчалась мимо и с низким, утробным рыком сбила с ног слугу. Они повалились на пол, и секундой позже массивные челюсти сомкнулись на выставленной руке; мужчина завопил — кровь забрызгала светлый мрамор. Он ещё пытался сопротивляться, но богиня понимала, что исход уже предрешён. Один удар сердца, два, три — беззащитное горло белеет у тёмной морды, пёс роняет кровавую пену и скалит зубы, пригибаясь всё ниже и ниже к набухшим жилам. Полный ужаса взгляд, и влажный хруст заполняет собой весь мир, вливается в уши и затопляет разум, вздыбливая волоски по всему телу богини. Она хочет повернуть голову, отвернуться, не смотреть — и не может.

Слабоумные пленники забились под кушетку, и пара подушек упала на пол. Медленно, лениво расплылось по ткани алое пятно. Женщина сморгнула и подняла взгляд — пёс смотрел прямо на неё, на звериной морде горели человеческие глаза.

— Не… не подходи, — её голос задрожал, и она потянулась к жезлу на столике, но тварь оскалилась, и рука замерла. — Я… я могу превратить тебя в муравья, ты…

Но пёс сделал шаг, и богиня умолкла. Медленно он направился к ней, скаля зубы в застывшей ухмылке, и когти его постукивали по мрамору, пока он шёл.

Кроме них с пленниками, в беседке никого не было: богиня велела слугам спуститься к морю, осмотреть опустевшие корабли и забрать всё, что могло представлять хоть какую-то ценность. И Гермес отвернулся от неё. “Если что-то случится, я не смогу помочь тебе…” Она была одна. Она, обратившая Сциллу в подобие Цербера на земле, она, карающая моряков за их грехи, она, чародейка из чародеек, кровь Гекаты, зеница Гелиоса, она…

Пёс дохнул ей в плечо и с выразительным видом обнюхал шею.

Пожалуй, это был самый громкий вопрос, который ей доводилось не слышать.

— Хорошо, — прошептала женщина и вновь потянулась к резному жезлу. Зверь тем временем скосил глаза на людей, распластавшихся под её ногами, и опять ничего не сказал. Но богиня и так всё поняла.

— Животных — да, но этих… Они повредились рассудком, когда я впервые обратила их. Теперь их хозяйка — безумица Ата. Такое случается, я…

Пёс глухо заворчал в ответ на её слова; она вздрогнула и поспешно коснулась шкуры волшебным жезлом. Мир полыхнул золотым огнём, и богиню обдало жаром. Зверь завыл, и женщина, заслоняя рукой лицо от нестерпимого света, улыбнулась: метаморфоза началась, и она надеялась, что сейчас ему очень больно.

VII

После секундного забытья герой очнулся распластанным на земле. Он быстро поднялся. Ноги подкосились, но мужчина удержался на них. Первое, что он почувствовал в возвращённом обличье — вкус человеческой крови на языке. От этого тошнило.

Герой сверкнул глазами на богиню. Побледневшее лицо, тщетно пытающееся оставаться надменным и невозмутимым, тонко сжатые губы — без своей самодовольной ухмылки она выглядела ещё прекрасней.

— Все расколдованы? — хрипло спросил он.

— Да.

— Тогда мы уплываем. Не попадайся больше на глаза.

VIII

— Останься, — вдруг шепнула богиня, и в порывистом жесте прижала кулачок к груди. — Останься… со мной.

Мужчина выгнул бровь, и она опустила глаза, испугавшись, что сейчас он расхохочется ей в лицо. В ногах беспокойно завозились пленники, один из них глухо ухнул и коснулся ступни мужчины. Герой дёрнулся, но так и остался стоять на месте. В любопытстве безумец подполз поближе.

— Ты, — вкрадчиво произнёс мужчина, глядя на чародейку сверху вниз, — обратила меня и моих людей в бессловесных тварей, морила голодом, била и строила козни, искалечила души, ты!.. — голос его нарастал подобно лавине, он уже грохотал, и бывшие товарищи замычали в страхе и затряслись, прячась под кушеткой.

— Ты не понимаешь! — вскинулась богиня, и закатное солнце плеснуло в её волосах. — Я так давно не встречала настоящих людей. Я забыла, какими они бывают. И какая жизнь — подле них. Останься… — она обратила к нему бледное лицо, — я так давно по-настоящему не жила.

— Я готов был убить тебя.

— И поэтому — останься, — женщина неожиданно привстала на коленях и подалась вперёд, к нему, — он не успел отшатнуться, и она тёплыми руками обвила его торс. Госпожа облаков, солнцеликая Нефела, зарделась в закатном небе и пригляделась к острову Эя; притихли неразумные рабы.

— Ты — чудовище, зверь в человеческом обличье, — тихо сказал мужчина, касаясь девичьей щеки.

Богиня ничего ему не ответила, только криво ухмыльнулась и ладонью стёрла кровь с его губ.

Огромный воин с косматой бородой посмотрел в её глаза и подумал, что таким женщинам скорее пристало его бояться, но никак не молить остаться, но вслух спросил:

— Как я могу доверять тебе?

— Клянусь, что не причиню больше вреда ни тебе, ни твоим спутникам, — она так и стояла на коленях, вытянувшись на краю кушетки, и не размыкала кольцо рук. — Я знаю, кто ты. Твоё прибытие было предсказано. Больше нет нужды ссориться. Будь моим гостем. Останься… И мы вместе будем вершить над моряками суд.

Великан нахмурился. У неё же кончились все слова, и тогда она просто притянула его к себе и поцеловала. Он стиснул её одной рукой, и когда что-то внутри у неё задрожало от предвкушения и восторга, нащупал на столике нож и всадил его в женский бок. Она выдохнула, согнулась, заваливаясь куда-то влево, и он отчего-то придержал её, не в силах оторваться от широко раскрытых глаз.

— Ты больше не будешь превращать людей в собак.

Она улыбнулась, и боль исказила её улыбку.

— Я недооценила тебя, о зверь…

И не думая возражать, мужчина склонился над ней и убрал локон с жемчужного лба. Богиня же из последних сил обняла его и прошептала в самое ухо:

— Так знай же: десять лет тебе скитаться по морям, не ведать любви, сгорать от тоски по дому. Ждут тебя Аид и слепой Тиресий, Сцилла и Харибда, боль и страх… Знай же это, о зверь, ибо я богиня — и я видела твою душу.

IX

Одиссей в смятении смотрел на угасающую Цирцею.

Кровь, струящаяся из её раны, будто заволокла его разум. Рядом бестолково замычали рабы.

Где-то наверху разрыдалась Нефела, и Гермес обнял её и застыл в молчании. Цирцея давно отвергла бессмертие, презрев нектар богов, все они знали об этом. Но это вовсе не значило, что они были готовы её отпустить.

В беседке отвратительно сладко пахло жасмином. Кровь подсыхала на женском хитоне, стягивала кожу на грубых мужских руках.

— Одиссей! — донеслось из-за деревьев, — Одиссей, мы… — из зарослей на краю поляны вышли люди и тут же смолкли. Они пошатывались и щурились от закатного солнца, но не оно заставило их замолчать.

Одиссей поднял на них взгляд, и ужас плескался в его глазах:

его ждали Аид и слепой Тиресий,

Сцилла и Харибда,

боль и страх.