Чернобыль. Гинекология

    
     Ну вот, наконец то и до меня дошла очередь ехать ликвидатором аварии на ЧАЭС – её тогда так скромно называли. Это потом она, вместе с Приаральем, по праву стала одной из двух зон экологических катастроф на территории бывшего СССР. Что интересно ехал я как раз из одной такой зоны – Нукуса – столицы приаральской автономной республики Каракалпакия, где служил научным сотрудником военнохимического научного полигона, в другую.

     Чернобыльские команды у нас в части формировали еще во второй половине 1986 года, почти сразу после аварии. Я хотел ехать чуть ли в первых рядах – был ещё молодой, любопытный, тестостерон в крови кипел. Был и профессиональный интерес. Но очередь моя подошла только к июню 1987 года, так как надо было построить, описать и проверить свою матмодель и сдать это дело не только в виде очередного научного отчёта, но и в виде раздела инструкции по испытаниям химического оружия. В Нукусе я занимался вопросами математического моделирования в интересах разработки, испытаний и защиты от реального боевого химического оружия, поэтому приходилось видеть, как оно реально на поляне работает. А тут предоставлялась возможность посмотреть на то, что такое радионуклиды, как реально работает радиация, как ликвидируют радиоактивное заражение и вообще, как живут и что делают люди, которые этим занимаются. Узнать я мог, хотел и был должен очень много, так как ехал работать инженером на ВЦ Чернобыльской полевой базы военного института, располагавшегося в городке Ирпень под Киевом. Сам ВЦ, оснащённый большими ЭВМ серии ЕС, находился, как потом оказалось, в коридоре между третьим и взорвавшимся четвёртым блоками ЧАЭС.

     Прилетев в Киев и добравшись на автобусе до Ирпеня наша Нукусская команда, в составе около дюжины человек, пошла представляться руководству института. Там были окончательно определены места нашей службы в ближайшие 3 месяца, т.е. нас распределили по отделам полевой базы. Тут же выдали необходимые для проезда в Зону (именно так, с большой буквы) документы и полевую форму одежды. Свою «гражданку» мы сдали в местную каптёрку на хранение до конца командировки, чтобы потом в чистом ехать домой.

      Вечером, как полагается, отметили своё прибытие в институт, а заодно и убытие в Чернобыль, которое должно было состояться уже утром следующего дня. Пили и закусывали со «старослужащими», которых мы меняли в отделах полевой базы. Это были офицеры нашего полигона, приехавшие на ликвидацию три месяца назад и собиравшиеся уже завтра улетать в Нукус. Это был уже третий повод, и они тоже по этому случаю добросовестно проставились. Убывающие на родину друзья в цветах и красках рассказывали про ЧАЭС, про Припять и Чернобыль, про радиационную обстановку, про тамошнее руководство, про специфику работы и про Лодочную станцию, где собственно полевая база и располагалась. Первые пару часов было интересно, потом уже не помню…

     Утром, с трудом продрав глаза и подняв голову после вчерашнего, пошли к автобусу, который должен был отвезти нас в Чернобыль. Ехать недалеко – всего 120 километров, но через 85-90 километров, в районе Ораное нас ожидал КПП перед въездом в Зону. Там у нас проверили документы, осмотрели наши вещи на наличие алкоголя и другого, недозволенного к провозу в Зону, и мы поехали дальше. Алкоголь, кстати, в Зону провозить запрещали, хотя до сих пор ходят байки, что туда декалитрами везли спирт и чуть ли не насильно вливали в ликвидаторов. Надо признать, что выпить в Чернобыле было чего, но вот как оно там появлялось я узнал позже, уже работая ликвидатором. Может быть ещё расскажу.

     По прибытию в Чернобыль на Лодочную станцию нас познакомили с руководством полевой базы, с начальниками отделов, раздали «слепые» дозиметры (прямопоказывающие уже с конца 1986 года никому не давали) и показали кровати в помещениях Лодочной станции. Я, как и ожидалось, был определён в научно-вычислительный отдел. Моим начальником отдела оказался майор Сергей Урывин (по жизни СНС 27 НИИ МО СССР). Он сказал, что наш отдел, состоящий из трёх человек, живёт не на Лодочной, а в Акушерско-Гинекологическом отделении Чернобыльской ЦРБ, куда мы пойдём после обеда. Так я в первый раз услышал про Гинекологию.

     Пообедав с Сергеем в пищеблоке Чернобыля, пошли сначала в лабораторию санчасти, где я должен был сдать ряд анализов. Потом мы эти анализы каждые две недели сдавали, но про результаты нам никто ничего не говорил, хотя, как я понимаю, эти данные легли в основу не одной докторской и кандидатской диссертации, не один медицинский научный отчет был написан, а может быть кто-то и академиком стал.

     По улице от Лодочной до Гинекологии идти было далеко, поэтому все, для радикального сокращения пути, ходили туда-сюда по тропе вдоль реки Припять, ну и мы так же пошли. С правой стороны тропы текла вполне себе крупная река, слева брошенные частные дома. Стоял июнь, всё уже распустилось, а многое ещё цвело, очень красиво было кругом. Но запустение во дворах домов, заросли вместо ухоженных садов и огородов, кое-где выбитые стёкла окон и вырванные с корнем из косяков двери портили эту красоту и даже создавали несколько мрачноватое настроение. По ходу в Гинекологию Сергей мне рассказал, что именно тут, в домах частного сектора, нами добываются свечи и цветы, которые очень нужны по вечерам нашему отделу. Зачем они нужны я узнал уже в тот же вечер.

     Гинекология представляла из себя длинное одноэтажное здание со входом в его середине. Левое крыло здания, где ранее располагались кабинеты начальника отделения, старшей медсестры, ординаторская, пост дежурной сестры, реанимация и палаты интенсивной терапии, занимала одна из лабораторий Курчатовского института, а в правом крыле с обычными палатами, туалетом, душевыми и столовой располагался наш отдел и только комната Сергея Урывина была в палате интенсивной терапии, последней комнате левого крыла здания. С курчатовцами мы почти не общались, так как они приходили в Гинекологию работать днём, а мы тут только спали ночью. Не совсем «только» и не всегда «спали», но всё-таки.

     Расположившись в указанной палате на отведённой мне койке (вторая койка палаты была занята майором Сергеем Чигирём, который в это время работал на станции), выслушал ЦУ (ценные указания) и ЕБЦУ (ещё более ценные указания) от начальника отдела о решаемых отделом задачах и методах их решения, о ситуации и порядках на полевой базе, об организации несения службы дежурными по полевой базе и т.п. Было что ему рассказать.

     Получалось, что наш отдел собирал всю и всяческую информацию от подразделений полевой базы и ряда других организаций, работающих в Зоне, вводил её в «нашу» ЕС ЭВМ на ВЦ, а по запросу руководства полевой базы, института или даже штаба по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС (начальства, выше этого в Зоне не было) предоставлял эту информацию в объёме и в виде, необходимом им для оценки ситуации и принятия соответствующих решений. Наша информация отправлялась также в разные институты СССР, которые занимались вопросами радиационной безопасности. Вторая ЕС ЭВМ использовалась самой ЧАЭС для решения задач управления станцией и работали на ней её гражданские сотрудники, проживавшие в городе Славутич. Наша информация носила гриф «Совершенно секретно», хранилась на выделенных дисках, которые не могли быть вынуты из опечатанных дисководов без согласования с начальником нашего отдела или кого-либо выше, а непосредственно занимался этим специальный секретчик. Таким секретчиком, как оказалось, я и был назначен еще в Ирпени, но по какой-то причине мне об этом сообщили только здесь, в Чернобыле. То-то я удивлялся, когда ехал в Зону из Ирпеня, что на моём пропуске, в отличие от пропусков моих сослуживцев, стояла целая куча всяких значков, обозначающих разрешение на проход практически на все объекты ЧАЭС, Чернобыля и Припяти. На пропусках моих товарищей таких значков было не больше 3-4 штук.

     Всё, рассказываемое Сергеем Урывиным, было интересно, кроме того, что придётся работать на ЕС ЭВМ. Не любил я большие машины, уже и большинство команд по управлению ими забыл. Я и в академии диплом писал на персональных ЭВМ (если «Электроника Т3-29» можно так назвать), и в Нукусе матмодели на японских персоналках отрабатывал. Но ничего, придётся вспоминать и вспоминать уже завтра, т.к. завтра мой первый выезд на станцию.

     А пока суть да дело, приблизился вечер, приехал со станции Сергей Чигирь – высокий приятный и толковый такой майор оказался - «пиджак» из выпускников Бауманки. Постоянным местом его службы был ВЦ академии Бронетанковых войск. Теперь отдел собрался в полном составе и мы пошли ужинать в тот же пищеблок, где и обедали. По окончании ужина Урывин сказал нам набрать побольше хлеба, сыра и овощей, которые давали сегодня. Возвращаясь в Гинекологию Урывин просил нас с Чигирём набрать цветов, а сам с собранной нами едой поспешил в Гинекологию накрывать поляну. Было время пионов, и мы с Сергеем набрали их два больших букета, цветы отборные, крупные, разных цветов и с обильной зеленью – красивые букеты получились. Собирая цветы, Сергей мне рассказал, что сегодня у нас намечается небольшая сходка избранных ликвидаторов, будут среди них и женщины, чем меня, естественно, заинтриговал. Почему про это мне не рассказал Урывин – не знаю, видимо хотел посмотреть на мою реакцию, но вот неожиданности у него не получилось, её испортил Чигирь.

     Сбор, как обычно, организовывался в палате интенсивной терапии, т.е. в комнате начальника отдела. К нашему приходу там уже был установлен стол, накрытый белой и достаточно чистой простынёй, расставлены штук 7-8 стульев, в стекляшки-изоляторы от ЛЭП вставлены и зажжены свечи и подготовлены два вёдра с водой под наши букеты. Но главным было то, что на столе стояла открытая бутылка водки (на самом деле оказалось, что это разведённый спирт), нераспечатанная бутылка красного вина и две бутылочки Пепси-Колы. Пищеблоковская закуска была разложена в тарелки и выглядела очень привлекательно в свете свечей и в окружении цветов и бутылок. На кровати Урывина я увидел гитару.

     К девяти часам стали подтягиваться гости. Первым пришёл полковник, доктор технических наук, начальник одного из отделов Семипалатинского полигона Аркадий Снегирёв (он просил называть его по имени). Со словами: «А вот и мой входной билет» поставил на стол бутылку спирта, но просил её сегодня при женщинах не открывать. Спирт в бутылку, по его словам, переливал из канистры с помощью воровского бензинового шланга его водитель и поэтому тот безбожно вонял одновременно и бензином, и резиной, а запах спирта, чуть пробивавшийся-таки через эту вонь, казался благоуханием. Аркадий ещё выдал нам банку с порошком югославской сухой фанты, сказав, что, разведя водой спирт и добавив на литр получившегося пойла горсть фанты, мы будем иметь вполне приличный напиток. Но он соврал. Сделав всё по его рецепту в одну из сходок, когда женщин не было, мы получили редкостную гадость, которая воняла теперь, кроме бензина, резины и спирта, ещё и фантой, от чего вонь становилась только хуже, а отрыжка, непременно возникающая после употребления этой жидкости внутрь, была и вовсе омерзительной. Но мы её выпили…

     Минут через 10-15 после Аркадия пришли две приятные симпатичные женщины: яркая брюнетка Екатерина и неброская, но стильная даже к ликвидаторском прикиде, шатенка Галина. Катя была медсестрой, а Галя врачом той самой санчасти, где мы были после обеда. Санчасть, кроме сбора анализов, контролировала здоровье ликвидаторов и лечила их, если что. Кроме того они, собирали целую кучу объективных показателей здоровья ликвидаторов и тоже передавали их в соответствующие медицинские центры. Галя была сотрудником какого-то московского института, а Катя работала в медсанчасти уранового рудника в Чкаловске под Ленинабадом (Таджикистан, ныне Худжанд). Ещё через 5 минут подошла Алевтна, статная в теле блондинка, работавшая каким-то начальником в Чернобыльской прачечной, а по жизни она заведовала прачечной уранового рудника в Степногорске (Казахстан). Больше никого в этот вечер мы не ждали. Таким образом нас собралось в этот вечер семь человек. Бывало и больше, даже на много, до 12-15 человек, но сегодня получилась камерная такая компания.

     Никаких «входных билетов» с женщин не требовалось, грех это и не по-гусарски, ведь среди ликвидаторов их было всего около 15%. Каждая женщина в Чернобыле ощущала себя если не королевной, то принцессой, а какой «входной билет» можно было требовать от королев и принцесс. Практически сразу, по объятиям и поцелуям при встрече, стало понятно, что Галя – это женщина Сергея Урывина, Аля – Аркадия, а Катя пока ничья. Но ведь и мы с Сергеем Чигирём были в этом понимании ничьи, т.е. выбор был за Катей, а нам с Чигирём надо будет с этим выбором что-то делать. Дело в том, что Урывин был в разводе, от Аркадия жена пока без развода, но уже давно уехала к родителям в Москву, а вот мы с Сергеем были и при жёнах, и при детях, которых оставлять не собирались.

     У нас в Гинекологии до этой сходки бывала только Галя, вела она себя свободно, как хозяйка вместе с хозяином Сергеем Урывиным. Алю впервые пригласил к нам Аркадий и она с удивлённым восхищением воспринимала столь романтичную обстановку. По её словам, такого она в Чернобыли не только не видела, но и подумать не могла, что в Зоне так здорово может быть, тем более в таком интересном для женщин месте, как Гинекологи. Катя была более сдержана, быть может потому, что от Гали уже про Гинекологию слышала, а может такой она была по жизни.

     Познакомившись и выпив по первой, Урывин взял гитару. Пел он, по его словам, по большей части свои песни, которые написал тут, в Зоне. По его мнению, Зона – это как волшебная страна с Изумрудным городом, а он как собачка Тотошка, которая, попав туда, вдруг тоже научилась говорить. Сергей никогда раньше не писал песен, а тут вдруг что-то случилось и из него полились стихи, которые сами по себе ложились на им же сочинённую музыку. Он не врал, я в Зоне тоже написал несколько стихов. Да и не мы одни этим страдали, как оказалось, ликвидаторы насочиняли много стихов и песен – создав своеобразный чернобыльский фольклор. Он сейчас не так известен, как афганский или чеченский, но он есть.

     Так, за разговорами, песнями и тостами подошла полночь, пора было расходиться, ведь завтра с утра на работу. Урывин пошёл провожать Галю, Серёгин Алю, а я Катю. Как-то так случилось, что, болтая я рассказал, что я вырос в Таджикистане, в Душанбе, а она выросла в Ленинабаде, но четыре года училась в душанбинском медучилище – т.е. мы оказались земляками. У неё отец таджик, а мать русская – таких много было в больших городах Таджикистана и меня это не удивило. Ей еще не было тридцати, но она уже ушла от мужа и являлась матерью одиночкой с двумя детьми. Для таджичек развод (тем более по инициативе жены) не типичен, но она ведь не типичная таджичка. Катя мне много чего про себя рассказала пока сидели в Гинекологии и шли к ней в общежитие. Под общежитие санчасти выделили два больших жилой дома на одной из главных улиц Чернобыля. Она с тремя медсёстрами жила в одном из этих домов в двухкомнатной квартире на втором этаже – по два человека в комнате.

     Прощаясь, она сказала, что я ей очень понравилась и что от такого мужа, как я она бы не ушла. В ответ я не придумал ничего лучше, чем обнять и поцеловать Катю, на что она довольно страстно ответила. Я понимал, что у Кати со мной ничего не получится, но выпитый спирт, романтичная обстановка в Гинекологии, тихая украинская ночь над Припятью, близость красивой женщины, которая явно к тебе не равнодушна, и мне на время снесло голову. Целовались мы долго и страстно, как подростки, но изысканно и с опытом, как взрослые люди. Казалось ещё чуть-чуть, и мы перейдём к следующему действию прямо тут на лестничной площадке, но что-то не позволило этого сделать ни мне ни ей и мы, оторвавшись друг от друга и отдышавшись, всё-таки разошлись.

     Так занятно прошёл мой первый день в Чернобыле. Потом пошли напряженные двенадцати- и даже двадцатичетырёхчасовые рабочие дни с дежурствами на ВЦ, с поездками в город-призрак Припять, с радиационным обследованием помещений ЧАЭС, «рыжего» леса, техплощадки, промзоны и ОРУ, с хождением, по необходимости и из любопытства, под саркофаг, на крышу третьего и четвёртого блока, под трубу, в тоннели под четвёртым блоком, с сидением на совещаниях на Лодочной и в штабе ликвидации. Много ещё чего было и о чём стоит-таки рассказать, но не тут.

     Посиделки в Гинекологии продолжались, но, как всё хорошее, они были не частыми – не чаще, чем раз в неделю. Катя там появлялась почти всегда и каждый раз мы с трудом удерживались от последнего шага. В очередную нашу встречу, когда Катя была особенно активна, я ей сказал, что она очень хороший человек, но я люблю свою жену и показал её фотографию, которую всегда носил с собой. После этого Катя как-то сникла, быстро попрощалась, просила её не провожать. Потом ни разу на сходках в Гинекологии Катя не появлялась.

     Когда закончилась командировка Урывина, а это случилось в начале сентября, на его место 27 НИИ прислал подполковника Александра Веденеева. Тогда же уехал в Москву Сергей Чигирь и его заменил капитан Илья – сотрудник ВЦ ВАХЗ. Веденеев сам на гитаре не играл, петь не любил и стихи не сочинял (Тотошка из него не получился). Тем не менее сходки в Гинекологии продолжались, но только мужские, без свечей, цветов и белых скатертей. Пили только водку, когда удавалось её достать или спирт, с которым было попроще. «Входной билет» Веденеев не отменил, гитара тоже сохранилась. Играл на ней и пел Илья, но всё больше блатные и бардовские песни, иногда исполнял что-то из чернобыльского фольклора не им написанное. Он тоже в Тотошки не вышел. Вот так закончился романтический период в Гинекологии.

     В начале октября уехал в Нукус и я, пробыв 100 дней в командировке, из них 90 в Зоне. Уже после моего отъезда, где-то в ноябре-декабре 1987 года наш отдел перевели на Лодочную, поселив всех трёх человек в одну комнату, кого-то уплотнив. Там, естественно, сходок не было, ни со свечами, ни без свечей. Выпивать от случая к случаю, когда появлялся вечер, свободный от работы на ЧАЭС, мужики не бросили, но такой романтики, какая была в Гинекологии при Сергее Урывине больше не было никогда. Один раз я встретил его в Москве у нас в академическом ВЦ, когда учился в адъюнктуре ВАХЗ. Он женился-таки на Галине, продолжал петь чернобыльские песни, но признался, что нового сочинять не получается и что он хочет ещё раз поехать в Чернобыль – может опять пробьёт.