Не дай мне Бог сойти с ума...

(неоконченное)

Только что – ещё пару часов тому назад – на дворе вечерело, и вот уже на всё вокруг опустился пронзительно, ясно, ярко холодный мрак осенней ночи. Днём прозрачный воздух позволял видеть далеко-далеко, и ночной мрак каким-то образом унаследовал от солнца средины осени эту проницаемость, передав её чётким силуэтам проносящихся по улице машин, точёным очертаниям балконов окрестных домов, филигранно зачернённой листве деревьев.

Но я был не на улице. Я был дома, в своей комнате, давно уже пребывавшей без хозяина и однако же продолжавшей быть милой мне. Все предметы в комнате были покрыты слоем пыли; в углах, в переплетении компьютерных проводов цвела паутина; следы жизнедеятельности нескольких поколений котов давали о себе знать тёмными пятнами на полу и вездесущим стойким ароматом. В остальном, однако, комната моя вполне сохраняла следы былого уюта – а если говорить о просторе, то простора в ней было сколько угодно даже и теперь, и не только посредине комнаты, но и ближе к стенам и книжным полкам можно было, встав, с наслаждением широко и резко развести руками без риска обо что-нибудь ими стукнуться. За годы женатой жизни я уже позабыл о том, что такое простор там, где ты живёшь, и поэтому всякий раз, оказываясь в своей старой комнате, я вновь и вновь осознавал, насколько я ценю обилие пустого пространства и сравнительную свободу от вещей.

Обстановка в комнате со времени моего переселения практически не менялась, она лишь стала статичной, словно её в какой-то момент сфотографировали и вывесили мне на обозрение. Впрочем, не совсем статичной – несколько лет назад мы по почину жены привели в относительный порядок мою библиотеку. Когда я жил здесь, я обычно не испытывал трудностей с нахождением нужной мне книги, потому что помнил всё наизусть – у каждого из нас есть своя мера личного (бес)порядка, и до тех пор, пока в неё не вмешивается властная и бесцеремонная сторонняя рука, мы с этой мерой на «ты». Но, отселившись, я со временем стал забывать прихотливое и абсолютно бессистемное расположение книг и всё чаще затруднялся обнаружить то, в чём возникала надобность у меня самого или у жены. Несколько дней напряжённого труда по перелопачиванию книжных богатств и снабжению их тематическими ярлычками принесли свой плод, и мне вновь стало легко, и новая систематичность пришлась мне гораздо более по душе, чем прежний холостяцкий хаос.

На сей раз я оказался в своей старой комнате потому, что заболел – мы с женой решили, что мне простуженному лучше держаться подальше от ребёнка. Следовательно, мне предстояло некоторое время прожить здесь. Я только что выпил последнюю за день чашку чая, пакетного зелёного чая без изысков, как то в обычае у моей мамы. С чаем я съел несколько ложек мёда, и густой кремовидный мёд, который мама покупала на Рижском рынке, согрел меня и разлил по всему телу чувство покоя – руки и ноги словно перестали свисать, далеко выдаваясь из туловища, я как бы вобрал их в себя, сгруппировался и сделался как уютный шарик, с довольством перекатывающийся туда-сюда. Мама уже легла и, как всегда, читала что-то перед сном. Из её комнаты приглушённым светом светила настольная лампа, в других местах квартиры освещение было уже погашено, и только моя комната была ярко освещена минималистского дизайна люстрой, которую мама оборудовала всего за несколько месяцев до моей женитьбы, во время моей двухнедельной поездки в Эфиопию.

Приняв душ, я накинул халат и, бросив прощальный взгляд на кухню – не подбирается ли кот к оставленной без присмотра еде – вошёл к себе, открыл шкаф и принялся доставать из его глубин свою постель. Подушка и одеяло, покрытые ярко-бордовыми в клеточку наволочкой и пододеяльником, ярко-бордовая без всякой клеточки простыня… Дешёвое бельё, на котором свалялась кошачья шерсть. Уже давно я чувствую, что мне трудно расстилать и застилать постель, даже односпальную – размашистые, энергичные движения, которые приходится при этом употреблять, вызывают ощущения, близкие к болевым. Но вот движения завершены, боль преодолена – и постель передо мной, готовая принять своего стародавнего хозяина. Подойдя к окну, я стал задёргивать занавески. Когда я жил здесь постоянно, мера эта была совершенно излишней и ни разу не практиковалась мною. С той поры, однако, под влиянием жены, любящей во время сна полное затемнение, я тоже привязался к нему и уже не могу спокойно засыпать, если комнату потоками заливает свет уличных фонарей.

Плотно закрыв занавески, я обернулся назад, к разложенному дивану. Я вдруг почувствовал, что комната моя отъединена от всего мира, что она образует как бы некую пещерку, которая притаилась глубоко в теле надёжно защищающей её отовсюду скалы. Какие бы бури ни бушевали вокруг, сюда, в это волшебное обиталище, им дороги нет, здесь есть только покой, покой – и мои книги. Мой взгляд не спеша скользил по книжным полкам, будто находя удовольствие в том, чтобы подальше оттянуть момент решительного выбора, когда надо будет взять какую-то одну книгу и лечь с ней.

Но вот я уже в постели, на удобно положенной на валик подушке, под тёплым, даже слишком тёплым одеялом. Моё тело после душа бодро, но и склонно ко сну – самое лучшее из знакомых мне его состояний. Мне не удаётся целиком сосредоточиться на книге, которую я держу в руках – внимание моё то и дело перебегает на стены комнаты, покрытые однотонными светло-горчичного цвета обоями, на удивительно гармонирующие с ними занавески, на люстру со светящимися лампами-птицами. Внимание совершает экскурсии и за пределы моей комнаты, в соседнюю мамину, где романтически горит ночник (я хотел бы, чтобы такой же свет был и здесь, у меня, но ни торшера, ни даже настольной лампы у меня нет, и я вынужден довольствоваться массивным светом птицеобразных ламп с потолка), а то и в оставшуюся безлюдной коридорно-кухонную область квартиры, жилище гиперактивного кота, не унимающегося иногда до поздней ночи. Я чувствую, что не могу сосредоточиться на чтении, и не без некоторого сожаления откладываю книгу на не занятую мной половину дивана.

Я чувствую, как покойный уют, образовавшийся во мне от чашки чая с мёдом и превратившийся после душа в бодрое расслабление всего моего существа, начинает отступать, смываемый накатывающими одна за другой тихими волнами слабости. Нет, это не та слабость, которая заключает в свои объятия всякого засыпающего человека. Точнее, это и она тоже. Но не только она. Всегда, с раннего детства я ощущал себя слабым человеком, без меры подверженным действию самочувствий и настроений. И вот последние годы с их шквалом нового, ворвавшимся в ту жизнь, которую я прежде внимательно оберегал от слишком частых столкновений с нежеланным – и вот эти последние годы обессилили меня вконец, очень быстро переломив хребет моей способности сопротивляться обстоятельствам, которую я когда-то имел неосновательность считать завидной. Если раньше я напоминал самому себе человека, который под угрозой бушующего вокруг наводнения цепко держится за выступ скалы и даже находит некоторое удовольствие (если позволительно испытывать это чувство in extremis) в осознании своей цепкости, то ныне я во всём сходен с человеком, которого разошедшаяся стихия оторвала-таки от спасительного выступа и несёт теперь куда ей угодно – не вперёд, не вспять и не в сторону, ибо не может быть никакого «вперёд» и «назад» там, где царит одна лишь чистая энергия, не соизмеримая ни с чем человеческим.

Засыпая, я сознаю, что назавтра опять примусь за что-нибудь из своего фирменного «старого». Точнее, сказать «примусь» было бы неправильно, ибо «приняться» подразумевает акт воли, а то, что отличает теперь моё повседневное поведение, происходит почти всегда помимо воли – её-то ведь у меня и не стало. Вот, усевшись за компьютер и по непродолжительном времени сообразив, что в голову не идёт ничего путного, я вдруг в каком-то даже бурном порыве наберу на клавиатуре «губз губз шандаргрюбз» - и немедленно стукну по клавише Enter. По Вашему запросу ничего не найдено. Убедитесь, что все слова написаны без ошибок. Да конечно же без ошибок, вот тупой поисковик-то!.. Вот я, вновь сморённый дневным сном, на короткое время забудусь в своём кресле или на диване – и вдруг мысленно перенесусь куда-то в Силезию, где якобы проходит международный конгресс под девизом «Экономика – развителло на Шлёнска». Словно человек, через которого пропустили небольшой разряд тока, я встряхнусь от сонного смешка; смешок пробудит меня, и по пробуждении я с некоторым неудовольствием пойму, что то было некое подобие сновидения – и только. Как океан объемлет шар земной, земная жизнь кругом объята снами… Мою жизнь объемлют не сны – скорее, к ней со всех сторон подступают и вкрадчиво ласкают её языки безумия. Пока ещё они по большей части ласковы, эти языки, и я бываю усыплён их ласковостью, и усыпление это сладко мне и мешает мне осознавать, что подлинный лик, который безумие позднее не преминет явить, далёк от ласковости, как запад далёк от востока…

май 2016 -