Козолуп из Армавира

Козолуп  из  Армавира

Классическая  проза  советской  эпохи

Повесть

ГЛАВА  ПЕРВАЯ
Возвращение блудного лоботряса.
Знакомство с молочным братом.
Гневный голос крови.

______________     *      ____________
      Это  творилось  в  те  времена,  когда  не  было  транссвис-титов  и  транссвистёлок,  педерасты  подвергались  обструкции,  а  влечение  полов  было  так  же  естественно,  как  восход  солнца  или  цветение  садов. И любовь, совокупление,  когда  тело  и  душа, со-единяясь,  милуются,  еще  не  называлась  сексом.   
     Но  повесть притяжение  полов  цепляет  только  боком,  без  этого  нельзя  в  природе,  а  в  остальном  - тут  о страстях  вокруг  презренного  металла. 
     Вопрос  о  золотом  тельце  в  среде  человечества  всегда  стоит  остро.  Впрочем,  были  времена  в  России,  то  бишь  в  стране  погибших Советов,  когда  взятка,  халява  и  прочие  деяния,  вплоть  до  воровства  и  бандитизма,  рассматривались  под  углом  укора общественности  и  карательных  статей  Кодекса  со  стороны  пролетариев,  которые  были  гегемоном. 
     И  тырили,  лямзили  и  умыкали  в  основном  специалисты  воровского  цеха,  а  о  мзде  ведали  немногие.  Разве  что  в  райгородах  пара-тройка  казбилетов  в  четвертак  номиналом  ходила  по  кругу  от  сантехника  до  гинеколога  и  прочих  док,  а  в  областных  центрах,  пожалуй,  и  дюжина  обращалась  в  тех  кругах.  А  в  осталь-ном...Дураки  и  идиоты  во  все  времена  встречались,  и  уж  тут  кому  как  повезет.
     Так  вот,  в  то  далёкое  уже  время,  по  улице  среднерусского,  и  как  ска-зали  бы  в  седую старину  и  ныне, губернского  города  Лубянска, продвигался  Кузьма  Козолуп.
     Он  вертелся  и удивлялся,  задирая  голову на  выкиндосы  новостроек. Не  глядя,     миновал  открытые  люки, и  ухитрялся  не  ухнуть  в  глубину  колодцев. 
     С грацией  лани  выпрыгивал  из-под  колес  авто, кричал кому-то: «Жлобы!  Обзор  за-крыли  небоскребом! Пенаты  не  даете  рассмотреть!»
      Опять кривлялся,  рукой  защищался  от  солнца, и,  может,  потому  помёт  птичек  мира,  оставался  на  тылу  ладони,  не  попадая  в  восхищенный  рот. Конечно,  ругался,  плевался  и  пользовал  платок. Снимал,  взглянуть  на  шляпу  сверху. Шляпе  покуда  везло.
      На пижона Кузьма  не тянул  имиджем, для бомжа  выглядел элегантно и даже с вызо-вом, а вот  для бича – в самый раз.
      Соломенная  и примятая  шляпа,  светло-желтые, в  бордовую клетку  штаны, красная  рубаха  навыпуск  и  обширная  сума  из  мешковины, с  изображением  залихватского ви-да старца,  внушали  наплевательства  на  иную  моду.
     Ну а  тапочки,  голубые  и  на  босую  ногу,  только  подчеркивали  его  утонченный  иль  непритязательный  вкус. Бич  гляделся  большим, молодым  и  красивым, а  рыжая  и  круглая, густая  борода  выдавала  в  нём  типа  свободной  профессии.
     И  все  портили  красные  сочные  губы  и наглые  каштановые  глаза. Они  выявляли  в  нём  прохиндея. А  бич, да  к тому и проныра, - это бедствие для других! От такого  надо беречь кошельки, прятать душу  и дочерей  с приданым.
     Но этот, давно уже  совершеннолетний оболтус,  видно, устал  от жизни и не спешил  совращать души нестойких, умыкать портмоне и никак  не  откликался  на завлекательные движения многих филейных частей хиппиц и призывные взгляды девиц порядочного поведения.      
     Он был в меланхолии.
     Возле увеселительного  заведения, где витиями неона  презентовался ресторан  «Русская тройка», Кузьма Козолуп  остановился, потер ногу о ногу, поколупался раздум-чиво в бороде, и простодушно осклабился.
     «Это  что-то  типа  выкиндоса. Ну,  прямо  нонсенс! Нет, совершенно  нельзя  оставлять  без присмотра  даже  на  пять  лет  творителей авангарда! Обязательно  напортачат,  выкинут  бяку, покажут что-то  в  окно. Выходит,  заходить только втроем?.. Лихо загну-то. А как же запрет   на   питьё?  Тут  не  доглядели  в  идеологии  борцы  за  дело  партии  пускателей  шутих!»
     И он опять задумчиво хмыкнул, покрутил оправленной  в бороду с баками головой, и  решительно  констатировал:
     «Нет, это не тема  для криптограмм и  всяческих кроссвордов . Я вернулся к пенатам  и этим  все решено. Эпоха познания  жизни прошла, и надо просто дышать озоном, вкушать изыски  и общаться с прекрасным полом. Пора идти  в люди… Или в кабак»!.
     Добавил он, услышав, как заурчало в животе. При этом запустил руку в карман широкой штанины, а вытащив, разжал ладонь, на которой лежал измятый  рубль и немного монет  с крошками табака – серебра и меди.  Бич, или  бывший интересующийся человек, разочарованно вздохнул и медленно возвратил деньги на место, а встретившись глазами с постовым милиционером, что обретался  в шагах пяти подле, печально поведал:
     - Эх, служба! Я бы с большим  восторгом  пригласил тебя составить мне компанию выпить в этом  славном жеребятнике  по  случаю  возвращения  к родной печке,  но,  веришь, выявилась  незадачка – у меня кончились все пиастры. Все пропито по дороге! Но, верь, деньги будут!  Это не  самоцель, а естественная необходимость, и потому – вопрос времени. И тогда  я обязательно приглашу  отобедать со мной   самого симпатичного городового, а может  быть, и тебя. Ты поторчи тут до завтра.               
     То был  самый обыкновенный, пожилой и замордованный легаш в синем и сильно по-ношенном вицмундире с погонами старшины, в каковом  бич без  труда  угадал  участкового  служаку.  Да и как не узнать в грубой  морде и усталой личности отщепенца милиции и труженика кварталов, улиц и глухих окраин,  которого этой самой личностью, то бишь мордой, пихает  во всякую дырку не только  прямое и  всякое  начальство, но  и  жена  и  чады.  И  выходило:  не  помыкать  им  может  только  последий  лентяй, а  то  и  бомжик и бич.  Ведь всякий мент  (от  слова «ментор») - член  партии, а  этим  все  сказано. Жена  может  пожаловаться   на  него  за  любой  домашний  проступок  в  райком мудрецов  ли,  в  партком,  и  мужика сильно вздрючат. Всякий партийный стрючок  мог  на  него  шикнуть, а то  и  кышнуть. Многие  от  партии  имели  благоволения, а этот страдал. И тащил  сверх  законной  упряжки  уполномоченного еще  и  смену  обычного постового, по взятым соцобязательствам  их  славного  отделения.
       И замордованный  ментор, отвечая  на  душевный  порыв моложавого  незнакомца  и  глядя  на  него  со  сдерживаемой досадой, согласно уставу,  вежливо вопросил:
      - Так  вы,  стало быть,  из  колонии  шествуете?  Отбывши срок, откинувшись законно.  И домой  подаетесь  пешим строем.
      - Зачем, папаша?! -  чуток даже оскорбился, поведя плечами с торбой, ходивший  в бичи. – Я  вольный  член  общества  и  Уголовный  кодекс  чту  не  хуже Остапа-Берты-Марии-Бендера с Сулейманом! Просто  пришлось  издержаться  в  дороге, едучи   с  севе-ров. То  есть,  летя  на  «Ту»  и  ехая  в  трамвае.
       - Из  ресторану, стало  быть,  не  вылазимши, -  усмехнулся  угрюмо  милиционер,  слегка  облизав засушенную  губу,  потому  как  самым  тайным  его  и  неистребимым  пороком  всегда  было и  оставалось  желание  кружки  прохладного  пива.  Он  очень  любил  пивко,  но  редко  употреблял. Оттого  и  ассо-циации  возникали  нехорошие  и  порождали  страдания  при  упоминании  сродственных  терминов.  И  потому  старшина  язвительно  добавил:  - Заливался   под  самый  что  ни  есть  кадык.                На  что  допрашиваемый  простецки  улыбнулся,  легонько  икнул  и  чуточку  качнулся.  И  тогда  страж  уличного  благолепия,  приглядевшись  и  даже  присовокупив  обоняние,  усек,  что  гражданин  интересной  наружности  ко  всему  еще  слегка  выпивши  или,  говоря   по-научному,  находится  под  хорошим  шофе! 
      А  бич  сказал:
      -  Так  жисть  такая,  старый  ты  служака!  Дорога  длинная,  а  скрасить  надо.  А  чем,  когда  в  купе  четыре  мужика!?   И  деньги  были  поначалу.  Хре-ново,  привычка  у  них  пагубная,- текут  сквозь  пальцы  незаметно. Вот  неза-метно  оказался  на  мели.
      -  Ага.  Вы,  стало  быть,  домой  возвернувшись,  говорите.  -  недоверчиво  протянул  постовой  и  медленно,  как  бы  ленясь,  подступил  на  пару  шагов.
      -  Ну  да.  Получил  телеграмму,  будто  маманю  того,  в  дурдом  сеструха  устроила. Тут  я  отпуск  с  последующим  увольнением  оформил  и  вот,  нари-совался, -  просто-душно  ответствовал,  ходивший  в  северные  дали. 
      - А  кто  из  взрослых  еще  дома  есть?  Жена,  дети? -  проникновенно  спытал  участковый,  обязанность  которого  была  в  том,  чтоб  ситуацию  улавливать  на  лету.
      - Нету, -  вздохнул  романтик  и  пилигрим.  -  Один  я,  сирота  теперь  полукруглая.  Сестру  окунуть  в  ванну  придется  и  замочить. Промыть  извилины  в  мозгах. -  И,  сдернув  соломенный  и  головной  убор,  показно  утер  тыльной  стороной  кулака,  на-бежавшую  будто,  слезу.
       - С  расправой  погодить  надо  бы,  разобраться.  Линчевать  успеется.  Люди  многое наплетут.  И  документы  показать  надо, - сказал,  поугрюмев  еще  больше,  страж  по-рядка.      
        - Денег  нет, а  документов  море. Вот.  И  все  почти  с  печатью.   
        Собеседник  городового  возвратил  головной  убор  на  исходную  позицию  и  трях-нул  сумой.
       - Ага! И ридикюль у  вас  навроде  нищенский. Как  же  в ём  документы?!..Прямо  неуважение,  и  срамно  в  руки  брать.
       - Какой  там  нищенский?! Просто  хиппи! -  ответил  в  сердцах  недовольный  странник,  копошась  в  нутре  хранилища  в  поиске  нужных  бумаг. -  Вот  они  корочки  дорогие:  военный  билет  и  пачпорт,  и  трудовая  книжка.  Телеграмма  и  билет  на  «Ту»!
       - Хто ж  они  есть, эти  гипи? -  поинтересовался  постовой  ментор,  разглядывая  поочередно  документы  и  сравнивая  его  личность  с  физиономией  в  паспорте.  Портрет  на  удостоверении   личности   явно  другой, при  иной  одежде  и  при  галстуке,  без  волосяного  покрова  на  нижней  части, а  вот  нос  будто  тот. -  Они,  эти  гипи,  тоже  хулиганской  профессии?
       - Не  знаю,  я  с  ними  чаи  не  гонял. Есть  такие  в аглицких  землях,  по  такой  моде  живут. Исходят  из   дома,  живут  свободно,  пока  не  надоест.  Вот  и  я  было  подался  в  бичи  из  любопытства. Но  потом  устроился  работать,  чтоб  в  тунеядцы  не  записали, - рассказывал, будто  оправдываясь, скиталец. -  Интересно  жизнь  познавать  в  разных  ракурсах.  Или  запрет  наложили? И  то:  за  узкие  штаны  гоняли,  за длинные  волосы  тоже  таскали, за  галстуки  с  пальмами  по  шеям  двигали…И  у  меня  непорядок. На суме  портрет  славного  Демиса Руссиса, моего  кумира. Он  по  природе  грек, но  голос  у  него… Послушаешь, от  зависти  заплачешь…Вот потому – кумир.
     -Ну,  ну,  у  мира  много  чего  разного, - сказал  ментовский  ментор,  от-ставляя  далеко  от глаз  паспорт  и  все еще  с подозрением  вглядываясь  в  копию  гражданина.– Значит, Кузьма… Петрович…Козолуп. Ага. Русский,  и  без  денег. Родился  в  Армавире.  А  прописка  нашенская  была. Так…И  выпимши…А  за  это  придется  пройтиться. -  И  возвратил  документы. - Стало  быть,  кидай  ксивы  в  ридикюль  снова  и  двинем  по  до-роге.
     - В  отделение,  что ли?  Или  в  выхмелитель?   Так  я  там  был  пона-слышке, - застенчиво  ухмыльнулся Кузьма  Козолуп. – Эх, служба, товарищ  старшина! За  услуги  платить  нету   денег, да  это  не  беда. В  кредит  обслужить  можно. Но,  веришь!?  Жизнь  прожил, а  приводов  не  имел. А  ты  меня – позорить! И  перед  кем?! Перед  своим  имиджем! Вотще!  Ты  глянь,  сколько  женщин  вокруг  гожих  фигурами !  А  сколько  экзотики  с  ними  в  постели!  И  ты  пристал  к  мужику!  Разве  ты  голубой?
     - Ишь  ты, - поморщился  старшина. - Востер, а не бобер. Но мне  про-стительно,  я  на  службе сношениями  не  занимаюсь.  На  службе  я  алкашей  изымаю  из  общества. А  ты  алкаш,  раз  дух  шибаит  от  тебя  сивушный. Но  ты  не  тушуйся. Я  тебя  до  границы  другого  района  доведу  и  разойдемся.  А  то  шеф  мне  клизму  поставит  трехведерную.
      - Это  как  понимать?  - удивился  Кузьма  Козолуп,  не  очень  пугаясь  прогулки в от-деление, но слегка  удивляясь  доброте  постового. -  И  за  что  кли-зма  корячится?. 
       - Да тут дело простое,- почесал под фуражкой загривок милиционер, сторонясь  глаз Кузьмы. – Сам  бы  я  тебя  с  большой  охотой  и  усердием  отпер  в  вытрезвитель,  надоели  вы  людям,  ханурики. Но  ежели  приведу  тебя, а  ты  не  при  деньгах  и  без  работы  к  тому…Как  же  тебя  обслужить можно, ежели  ты  неплатежеспособный?  У  нас  кредита  не  допускают. Сейчас  какое  веяние?!  Хозрасчетное  веяние! О! А  на  тебя  воду,  и  чистую  простыню  тратить.  Разор  государству!.. А  еще  койкоместо! Нет,  я  тебя  в другой  район  препровожу – и  гуляй  с  миром.  А  как  деньгами  обзаведешься – милости  просим! Заходи  в  район  и  налимонивайся, но  без  большого  шума,  чтоб  на  статью  с  фули-ганством  не  напоролся.  Тогда  мы  завсегда  примем  и  обслужим  всем  отде-лением.  Как  говорится,  пошерстим  карманы! Во! Гы-гы-ги!
     Повеселел  и  рассмеялся  старшина.
     На  границе  Кузьма  с  чувством  помахал  дланью  умудренному  опытом  службы участковому  и побрел  к  дому, потому  что имел привычку  ездить     общественным  транспортом  ежели  не  спешил, а  когда  торопился  -  на  близ-кие  расстояния  пользовался  одинадцатым  нумером.  В  таком  парадоксе  была  доля  истины  и  мало  кто  смеет  её  оспорить.


__________       *     _________

       Кузьма наддал  шагу,  но  все же  приглядывался  к  чертам  города,  который  оставил  на  малое  время  на  попечение  властей  и  жителей. Что  же,  город  оставался  в  надежных  руках,  заметно  вырос  вверх  и  даже  причепурился.  Над  головами  проплывали   полотнища  с  призывами  нового  веяния  гласности,  с  непременными  атрибутами   марксизма.
       «Социализм – есть  советская  власть,  плюс  химизация  всей  страны!»               
        «Ага, -  подумал   Козолуп. -  Лозунг  времен   Никиты  Кукурузника,  а   как   точно  отражает  жизнь!  Химичат   почти  поголовно,  включая  и  мою  забубенную. И будут  совершенствоваться,  к  тому  идет!»
          Следующий  призыв  был  тоже  знаком  времени.  «Сто  лет  и  больше  - по  ленин-скому  пути»!
       «Навряд  ли  столько  выдержим, - усмехнулся  Кузьма. – Или  обувки  не  хватит,  или  в  головах  шарики  на  извилинах  уйдут  вразнос…Но  зато  потом  - каждый  своей  колеей!»
       Дальше  следовали  знаки  внимания  к  переменам.  «Дорогу  изящному!»
       - Да  ради  бога!  -  почти воскликнул  Козолуп, задирая  голову.  -  Я  даже  посторо-нюсь! 
       « Молодым  строить  будущее,  остальным  в  нем  жить!»
       «И  точно,  и  забавно!  -  опять  констатировал  Кузьма.  -  Приметы  времени  налицо. И народ  стал  ширше  ухмыляться! А насчет  молодых  радетели  ошибаются.  Молодым  ломать  больше  нравится.  Сам  был  в  том  мало  разумном  возрасте  и  только  порка  ремнем  рукой  родителя  иногда  удерживала  от  многих  проказ  по  изменению  ландшафта  парка  или  улицы.  И  нынешним,  я  уверен,  нравится  перетаскивать  лавки  влюбленных,  телефонные  будки  и  ставить  кладбищенские  кресты  на  проезжей  части. Куда  уж  деваться,  когда  -  се  ля  ви!?»
      И  в  подтверждение сентенции,  проходя  мимо  детского  сада  с  очередным  призывом  «Социализму  -  человеческое  лицо!» -  отметил  картину. 
      Развлекались  подростки. Из  наземной  качели устроили  подкидную  доску,  чтобы  забросить  хмыренка  ввысь  и  далее  на  кучку  песка. Двое  забрались  на  крышу  гриб-ка, собираясь  массами  телес обрушиться  на  вышний  конец  качалки,  когда  на  нижнем балбес  скалил  зубы.  Гип-гип- ура!!!  Согласно,  вдвоем  прыгнули.  Доска  пополам, - сами  носами  в  землю! Хорошо,  обошлось  малой  кровью  из  сопаток  и  без  урона  естеству.
      Ухмыляясь, Козолуп  миновал  заведение  и  поворотил  к  дому,  к  славной  хрущевочке-выручалочке.  Хотя   и  слыл  Никита  Хрущев  самодуром,  но, ста-щив  у  отца  народов  идею,  очень  многим  сгоношил  кров. 
     Кузьма  устало  опустился  на  лавку  под  раскидистым  каштаном,  вытянул  ноги,  вздохнул.  Все,  торопиться  стало  некуда.  Он  пошарил  в  карманах  и  в  сумке  курево,  но  оказалось,  что  нетути.  Ни  «Столичных» ,  ни  «Стюардессы»,  которых  брал  в  до-рогу  с  запасом. 
     Супротив, через  дорогу,  продмаг  «Войди  и  покупай!»  И  Кузьма  поднялся  и  вошел.  В  отделах  вывески  с  намеком: «Не  обессудь!»  «Займи,  а  выпей!»  «Не  плюй  спроть  ветра!»
     «Ага,  значит  не  требуй  «Книгу  жалоб»!, -  отметил  себе  северянин.  Огляделся,  прочел  веселый  призыв  над  выходом:  «Остановись,  махни  нам  ручкой»!
     Что  же,  шла  «Перестройка»,  будила  мысль  и  даже  сознание, а  оное  творило  ка-вардак.
     В  очереди  в  штучный  отдел  Козолуп  пристроился  за  молодым  шалопаем,  мнущим  в  ладони  пятерку, и, приблизясь  к  стойке, толкнул  парнищу  в  ребро.
     - Привет, Шурик!  Тебя  не  узнать!  Как  гусар  ходишь:  винный  дух  и  чисто  выбрит.  И  друзья  тебе  по  боку.  По  кочану  то  есть.
      - Ты  что,  дядя,   уху  ел?! -  сказал  малый  амбал  ростом  выше  среднего  и  той  же  упитанности,  разглядывая   Кузьму  с  некоторым  возмущением  и  даже  злорадством.  -  Я  тебе  такой  же  Шурик,  как  ты  мне  Саша  с  Уралмаша.  А  я  Вася!
      - Иди  ты?!  Выходит,  я  обознался.  А   я  думал,  -  Шурик.  Ну  чистый,  брат,  дружок  мой  армавирский!  Вместе  бегали  по  девкам,  вместе  в  армию  ушли.  Это  потом  житуха нас  раскидала  по  просторам  родины  широкой. Вот,  прикидываю,  «гуся»  раздавим.  Да  Шурик  старше  будет,  тут  ты  прав. И  воспитания  другого.  Он  жлоб,  кугут  малороссейский, из  бывших  казаков. А  ты  орел!  Тебя  бы  в  вэдэвэ! -  разливался  соловьем  бывший  пилигрим. -  Да  ладно, бутылку  ты  все  же  бери.  Знакомство  обмыть  надо.  Такими  знакомствами  грех  бросаться.  Тем  более,  что  в  городе  я  новичок  покуда  и  мне  потребен  гид.  Я,  Вася,  приехал  с  северов!  Ух  и  гульнём!..  Но  позже. 
     Добавил  он  внушительно,  но  с  намеком  на  некую  интригу.
     Амбал  Вася  купил  бутылку  восемьсотграммового  «портвейна»,  в  их  обиходе – «гуся»,  а  Козолуп  -  паршивенькую  «Приму».  Они  вышли  из  магазина  и  Кузьма, ог-лядывая  нового  знакомца, польстил:
      - За  шкары, небось, сотни  две  отслюнявил.  Знатные  джинсы  от  форменной  робы.  А  я, вишь,  принципиально  не  кормлю  барыг, а  потому  моим  штанам  до  твоих  не  достать.  Я  даже  львенка  на  половинку  себе  сам  присандалил. Ну  и  курить  у  тебя  есть  что-нибудь  посущественней.  «Ту»  или  эту,  «Бонду»  в  кармане  таскаешь.  Ты  сильно  богатый, Вася!
      - Да  ничего,  живем, -  расцвел, сбитый  шалым  наскоком  похвал  и  явной  зависти, молодой,  осьмнадцати  лет,  Вася. -  Стараемся!
      - Ну, ну,  проказник  и  самохвал!  -  укоризненно  проворковал  Козолуп. -  Тут  ты  малость  неправ.  Живете  вы,  а  стараются  предки.  Или  не  так?
       Неожиданный   собеседник  касался  совсем  иных  тем,  чем  те,  что  были  в  их  интересах, и  потому немного  забавлял  Васю.  Он  остановился,  достал  сигареты  «Ту-134» и, окинув  снисходительным  взглядом  набивавшегося  в  кореша,  протянув  курево, с  усмешкой  проронил:
       - Давай,  наедай  шею,  дядя!
        - Ты  извини,  приличных  сигарет  не  могу  купить. Сотенную, шарамыги,  разменять  не  могут. А  в  банк  идти…До  дома  ближе.  И  поздно  уже. Домой  я  уже  добрался. Да  ладно,  до  утра  дожить,  а  там  мы  развернемся!  Ударим  по  житухе  кулаком  пьяного  пролетария!
       Но  Васину  бутылку  они осушили  тут  же,  за  углом  магазина, сдвинувшись  под  деревья, чтоб  слиться  с  природой. 
        К  себе  домой  Кузьма  не  торопился, хотелось  еще  подышать  пред-вечерним  озоном, поболтать, растрясти  мысли.  И  потому,  как  два  последних  алкаша, они выпили  бутылку  из горлышка,  прикладываясь  по  очереди  и  озираясь  по  сторонам,  чтоб  не  прихватили  их  за  порочным  занятием  бутылирующие  патрули  менторов.  Те  могли  прихватизировать  остатки  винишка,  а  по  пути  в  участок  экспроприировать  заначку.  Даже  кузин  рубль  с  мелочью, потому  что  и  менты  знают  пословицу  про  курочку,  что  клюет  по  зернышку.
      - Вот  жизнь  -  сплошная  пляска! – объявил  Козолуп,  опираясь  ногой на  повален-ную  урну  и  осуждающе  качая  головой. -  Негде  выпить  с  корешком!  Ни  тебе  забегаловки  с  табуретом, ни  гадючника  хоть  какого, а  с трояком  в  ресторан  не  завалишь. Извели  алкашика без  остатка  на  развод,  ожесточили  душой  мало  пьющего  и  даже  язвеннику  дали  о  чем  подумать.  Ну,  вылечится,  а  дальше!?  Идти  в  Клуб  трезвенников?  Но  там  же  скукота,  хуже  чем  в  раю!  Ходили  и  знают! Стало  быть,  старики  наши,  которые  там  сидят, - он  поднял  над  шляпой  руку, - сами  не  пьют  и  нам  открыли  воротья  в  Сухой  Закон?!  Так  самогон  гнать  будем!               
      - А  я  ничего,  -  сказал  Вася  с  ухмылкой  довольства.  – Я  не  протестую.  За  такое  знакомство  можно  выпитть  и  здесь. А  мало  будет  -  достанем  еще.  Чего  нам   тот  закон?    
      -Тебе  легко, ты  здорово  ершистый.  И  к  тому,  молодой, а  им  везде  у  нас  дорога,  -  улыбнулся  в  ответ  Кузьма.  -  Даже  в  выхмелитель!  Ты  там  еще  не  отмечался? Ну,  какие  твои  годы! А  вообще,  ты  много  потерял.  Тебя  не  били  в  дыню,  не  шарили  в  карманах,  не  улыбались  харями  при  битье  по  печенке. Хотя, я  тоже  знаю  такой  кайф  лишь из  уст  бывалых.  Сегодня  уже  совсем  фортуна  улыбнулась,  участковый  мусор  захотел  сдать  меня  в  их  выхмелительный  участок,  но -  я  оказался  безработный  и  без  пфеннигов.  А  без  них,  сам  знаешь,  жизнь  плохая  и  не  годится  никуда.  Тебе  -  другое  дело!  Нет  у  тебя  средств  уплатить  за  любовь  родной  милиции, - предки  заплатят.  Они есть  у  тебя  или  ты  из  пробирки?
       Вася  задумался  и  сказал:
       - Точно, меня  заметут.  И  к  бабушке  не  ходи.
       Он  больше  не  показывал  пренебрежения  и  Кузьма  его  прижалел.
       -  Да  не  лезь  ты  в  прострацию!  И  там  отдыхают  приличные  люди.  Об  академиках  и  прочих  героях  пятилеток  я  не  слыхал,  а  вот  члены  партии  и  лица  командирского звена  попадаются.  Мужику  подзалететь,  сам  понимаешь,  как  разок  плюнуть.  Выпить-то  охота! Так что…А  хошь,  пойдем  ко  мне?! Вон,  на  третьем  этаже, мои  окна.  Будем  в  светле  и  -  с  глаз  долой  от  ментовских  вожделений!  Ты же  видный  орел, а  я  птичек  уважаю! Гляжу, хорошо  держишься  даже  после  бутылки  винишка  на  двоих.  А  если  добавить  для  куражу…Не  хочешь  ко  мне?  Ну  приходи  завтра.  А  что?!  Дело  есть.  Небольшое, на  пять  лет. Да  не  тушуйся, дядя  шутит.  Приходи,  не  пожалеешь. Я  же  должен  отмазаться  за  твой  портвейнчик.
       -  Хорошо, -  почему-то  сказал  Вася  и  запомнил  окна. -  Я  свободен  покуда, и  могу  -  на  машине.  Классная  тачка, «Волга»!
        - Машина  -  это  хорошо.  Мне  тачка  подойдет. Но  сначала  посидим  вокруг   бутылки. Лады?  -  с  обаянием  улыбнулся  Кузьма  Козолуп, прихлопывая  Васю  по  плечу. - Ты  мне  нравишься  забурелой  непосредственностью  и  явной  тягой  к  авантюрам.  Приходи.
      - Когда?  -  спросил  пожилой  юноша,  проводя  пальцем  под  греческим  носом,  где  уже  сильно  пробивался  пушок.
      -  Я  бы  сказал,  утром,  но  не  знаю,  когда   ты   проснешься.  Откроешь зенки,  и  делай  визит.  У  двери  не жди,  стучи  кулаком,  я  тоже  иной  раз  люблю  придавить  ухо. В  свободные  от творчества  дни.  Договор? Да  не  забудь  прихватить  бутылку. А  то  ведь  я  не  знаю  тут ни  выхода,  ни  входа  при  нынешней  жизни.  Пять  лет  на  стороне  гулял.  Да  и  этот  полусухой  закон  для  меня  проблемка.  Ну,  а  потом  раскрутимся. Гудеж  учиним.
       - Ну  ладно. Так, может,  на  посошок?  -  усмехнулся  Вася,  которому  хотелось взять  на  грудь  еще,  но  одному…  Без  общения  как-то  не  то.            
       Козолуп  покачал  канотье.
       - Не-а. Я  с  северов,  мой  младший  и  молочный  брат,  а  там:  или  чуть-чуть  пригубливают,  или  гудят  до послабления  морозов.  Винишком  здорово  не  оторвешься,  а  по  чуточку мы  приняли.  Так  что  до  встречи  завтра.  А  вдруг  доживем!?
       На том  они  разбежались  И  Кузьма  поплелся  к  себе  на  этаж.  Он  еще  потоптался  у двери,  разыскивая  в  недрах  штанов  ключ  и   стараясь  не  колыхнуть  мочевой  пу-зырь.  Затем  отпер  замок  и  ввалился  в  прихожую               

_____________   *   _______________

      - Ку-узя?!  -  изумился  женский   голос  из  кухни,  и, приехавший  к  родной  печке  северянин,  узнал  единоутробную  сестру  Васену.  -  Откель  ты, Кузя!?  Вить  прислал  дружок  твой  письмо  и  в   нём  снимок  с  похорон,  что  ты  погиб  на  трудовом  фронте!
       - Ну  было  дело , замучили  неволей  в  ярме  повышенных  соцобязательств. Но обошлось, восстал  из  гроба. И писано  то  дурням, сестрица, а  ты  из  породы  дундуков, -  сказал, флегматично  лыбясь, хозяин  квартиры,  бросая  головной  убор  на  полку  вешалки  и  цепляя  суму  на  крючек.  Он  тут  же  юркнул  в  туалет  и  оттуда   подал   голос:  - Значит.  по  адресу  дошло.  Щас  я  тебя  обойму, облобызаю  и  докажу,  что жи-вой  и  в  теле.
        И  выйдя  из  нужничка, обхватил  сестру  руками  работяги.  При  том   Кузя  икнул  и  придавил  сестрицу  до  хруста,  спрятанных  под  слоем  сала,  ребер, а  Васена, по-морщившись, утерла  пальцами  глаза  и  с  неохотой  признала:
      - Ты,..Кузя!
       - Вот  видишь, -  сказал  он,  уже  по-родственному  улыбаясь, - ты  с  прискорбием  убедилась,  что  никакого  подвоха  нет  и  не  какой-нибудь  аглицкий  призрак  перед тобой, а  я,  живой  и  с  кулаками. Ить,  я, Васена, тоже  подумал,  что  ты  шутку  сыграла  с  мамашей,  определив  её  в  дурдом. Потому  и  сам  сотворил  театр.  Ить  я  его  люблю, а  оттого  в  гробу  лежал  самолично,  чтоб  полный  реализм   присутствовал  на  фотке.  Мать-то,  надеюсь, жива  и  при  здравии?
        -Живая  маманя, живая! Чего  ей  сделается!? Вчерась  ездила  к  ней  в  Пантелеевку.  Того-сего  возила  в  гостинец, всплакнула,  глядучи  на  ейные  страдания.  Загубила  себя  маманя.  Жадностью  совсем  извелась,-  пожалилась  сестрица, и  отступая  в  кухню,  нашла  задом  табурет  и,  тихо  охнув,  присела.
       - А  что  стряслось?  Ударил  гром  и  молния  пронзила? -  Кузьма  прикинулся   болваном, нюхнул   дух  плесени  и  углядел  по  стенам  паутину. -  С  чего  ей  сделалась  маразма?
      - Да-к,  с  головой  у  мамки  что-то.  Навроде  вавка, -  взрыднула   в  кулак  сестрица. -  То  в борщ  соли  засыплют  сверх  меры,  то  с  собой  тары-бары, а  было,  так  кошку  из  окна  брякнули!  Это  животную,  с  третьего  этажу! А  перед  этим   меня  по  голове  сковородкой  через  весь  лоб  огрели!  Хорошо, шиньон  спас  от  беды…Втемяшилось  ей  мысля, будто  я  деньги  ейные  хапнуть  желаю.  Так  они  их  сожгли, а  пепел  в  тряпицу  запрятали  и  на  шею  заместо  ладанки-ии!
      Васёна  ударилась  в рев.
      -  А  ты,  значит,  сюда   ладишься  век  коротать, - догадался  Кузьма,  указывая  на  узлы  в  коридоре.  -  Или  стырить  чего  из  квартиры,  покуда   сама  на  хозяйстве?  Так  сказать,  хапнуть,  чего  с  краю  лежит. Приголубить,  приласкать!
       - Ты  что?!  Мы  жить  надумали,  -  промолвила  сестра ,  напуская  на  раздольную  физию  верх  возмущения  и  осушая  глаза  частым-частым  помаргиванием. – Тебя-то  нет,  погибши  за  страну.  А  квартира  - добро большое,  пригляд  за  ним  нужен. Не  пропало  чтоб  от  грибных  болезней.  И  лиходеи  чтоб  не  почистили.
         -  Ага. А  что  в  единственном  числе?  Никак  Матвеюшка  коленкой  в  зад  спровадил  тебя  для  скорости  решения  задачки? – залыбился  Кузьма,  с  которого  как  бы  сам   собой  сходил  хмельной  налет.  -  Ужель  шуряк  набрался  ума  и  выдает  тебе  по  раздолью  мордашки7  Так  вроде  фонарей  не  видать.
      - Ты  что,  рехнулся?!  -  опять  завелась  Васёна. -  Матвеюшка  у  меня самостоятельный  и  воспитанный   правильно  партией  и  народом,  не  то  что  некоторые. Вот  тока  противу  спиртного  слабый,  а  потому  чувствительный.  Он  меня  обидеть  не  посмеет,  -  убеждала  сестрица,  скрывая,  что  Кузьма  угадал.  Матвеюшка  и  впрямь  за  ум  взялся  и,  не  далее  как  на  прошлой  неделе,  хватался  даже  за  старинный  тяжелый  шандал,  чтоб  наставить  на  путь  благоверную.  И  наставил  на  дорогу  к  дому  родной  тещи.  – Кузенька!  Добра-то  жалко!  Вот  и  подумали  мы,  что  пустует  помещение…
       - Конечно.  И  бесхозное. И  вы,  я  полагаю, в  свой  пятистенник  натискали  квартирантов.  Чтоб  свой  домик  не  пустовал.  Или  вы  его  захотели  по  боку  стукнуть,  а  на  барыши  -  машину  Матвеюшке?  Мечта  у  него  какая  красивая!  На  чужом  горбу  в  едемчик  заскочить. Так  как?  - участливо  поинтересовался  Кузя.
      - Так,  думалось, -  по   боку.   Деньги   хорошие   можно  бы  поиметь,  да  поостереглись.  А  вдруг,  маманя  возвернется,  вить  обещала  отписать  куда-то  жалобу.  Вот  потому  мы  покуль  квартирантов  и  запустили, - поведала  сестрица, пристраивая  на  переносицу  задумчивую складку.
      - И  почем  с  семьи  договорились? По  тридцатке, наверняка,  чтоб  мало  не  казалось, -  допытывался  Козолуп,  хворая  вдруг  любопытством.               
      - Все  нынче  сорок  рублей  запрашивают, Кузя. А  нам  негоже  дурнями  выглядеть, - сказала  сестрица  Васёна, потихоньку  наливаясь тревогой,  потому  как  Кузьма  обычно  взрывался  сразу, с  полунамека, а  тут  больно  долго-терпелив,  и,  похоже,  гневаться   и  делать  в  тырсу   не  собирался.      
       - И  сколько  семей приняли?  -  Тут  Кузьма  извлек  из  кармана  красную  пачку  простенькой  «Примы»,  ногтем  вскрыл  опечатку  и,  закурив, затянулся  сладко  дымком. А  затем  благодушно  взглянул  на сестру.  -  Никак,  весь  квартет  заселили, целых  четыре?
       - Так  сколько  людей  без  жилья  мыкаются, Кузя!  Просятся!  Вот  и  мы  пять  семей  приняли.  Во  флигель  тоже пустили  жить, -  сообщила  Васёна, обрадованная  спокой-ным  течением  разговора. И  не  ведала,  что  впадает  в  скорбное  заблуждение.
      - И  все:  воду,  газ  и  за  свет  оплатят  они?         
      - Само  собой,  братец. По  справедливости. Жить-то  зачнут  они  тама!  Нас-то  нету!  - возмутилась  сестрица,  взмахивая  ресницами  и  длинным  шиньоном  конского  волоса,  какой  был, верно,  в  нынешней  моде.  И  цвета  модного, блондинки  по  заказу.    
      Кузьма  спрятал  глаза,  откладывая  бычка  на  край  газовой  плиты,  и  с  большой  печалью  и  даже  надрывом  в  голосе,  посочувствовал  Васёне.
      - Хреновина  получается,  милая  моя  сеструха.  Я  объявился,  а  вас  нету.  Где  ж  теперь  жить  станете, бедолаги?  Никак  на  квартиру  к  кому  подадитесь?  Так  дорого!  С  вас-то полтинник  возьмут!  За  шум  и  свары,  без  каких  вы  жить  не  можете.  Вот  знать, - на северах  остался  бы.  Так  мать  засунули  в  непонятку. Кто  вытащит  кроме  меня?  Жить-то мне  тоже  надо  под  крышей. Вот  морока!
      - И  взглянул  на  Васёну  глазами  молочного  барашка
       - Ой!  Ты  что, брательник,  все  шутишь?! Мы  же  свои,  помиримся! В  тесноте - не  в  обиде! -  переполошилась  единоутробная  и  поправила  на  голове  нашлепку-шиньончик,  который  сидел  на  ней  без  всякого  уважения  и  даже  с  вульгарной  глу-постью.
       - Так  шутка   строить  и  жить  помогает! - сказал  Кузя  и  заглянул,  походя, в холодильник, достал  бутылку  минералки, ногтем  большого  пальца  отколупнул  крышку,  прямо  из  горлышка  отпил.  Холодная  вода  заломила  зубы,  газ  шибанул  в  ноздри  и  едва  не  выдавил слезу.  Козолуп  зажмурился  от  удовольствия.  Сколько  раз  мечтал  на  Севере  о  таком  блаженстве.  Чтоб  без  комаров,  при  свете  ясной  лампы, а  не  костра,  пить  дома  обыкновенное  боржоми.  И  чтоб  утром -  светлая  голова,  свежая  скатерть  на  столе,  и  ни  тебе  сивушного  духа, ни  одеколонной  отрыжки  страдающего  рядом  бича,  а  только  благодать  материнской  улыбки,  домашний  уют  и  ясная  перспектива  жизни…Но,  в  жизни,  пожалуй,  все  можно  добыть,  кроме  той  самой  ясности  впереди.  И  Кузя  крутнул  головой  и  поведал: - Хороша,  ядрена  вошь!.. А  ты,  Васёна  в  бога  веришь  глубоко  или  с  поверхности?
      - Да-к, верю,  братец.  Для  себя  верю.  На  люди  выставишь,  так  засмеют…атеисты, -   будто  бы  опять  застеснялась  сестрица.
      - Ну  так  от  людей  грехами  все  хоронятся!  Тогда  молись,  хошь  ты  не  Вездедома,  или  как  там   у  Шекспира?  А  я  покурю,  покуда,  и  подожду  чуток.  Отдохну  малость  и  стану благословлять  тебя  на  дела  праведные, снимать  с  нехорошей  дороги. Кулаком  между  глаз!  - объявил  Кузьма, по-хозяйски  уже  разболокаясь  от  одежд.
      Куртку  он  бросил  еще  раньше  на  пол  рядом  с  сестриными  узлами,  теперь  стянул  рубаху  и  бросил  в  ванную.  И.  волосатый  по  пояс,  уставился  на  Васёну.
      - Да  ты  чё, Кузя?!  В  цирку  пришел,  или  домой  заявился  цирку  устраивать?!  -  ядовито-обиженно  усмехнулась  сестрица,  навостряя  глаза  на  дверь.
      - Так  цирк  -  наука  большая  и  даже  почетная,  и  безвредная  для  людей. Никаких  там  повреждений  членам  естества  или  головы. Посадят  тебя  в  ящик, покатают  на  проволоке  и  устроят  мягкую  посадку  на  потеху  публике.  А  я  тебя  за  шкирку  -  и   через  балкон!  Не  бойся,  здесь  не  высоко.  Убиться  не  убьешься,  а  калекой  заделаешься.  С  вавкой  в  голове! У  тебя  там  есть  вавка,  но  маленькая.  Сейчас большая  будет.  А  на  лекарства  тебе  квартиранты  скинутся.  По  сороковничку! На  полный  сервис!
      - Ты  чё,  брательник?!  -  взвыла  Васёна.
       -  А  ни  чё.  Мать  кошку  с  балкона  бросила,  чтоб  тебя  сковородкой   не  уложить, а  я обойдусь  без  подручных  средств.  Я  тебя  кулаком  приласкаю  за  то,  что  сестра  у  меня  мразь  последняя  и  любительница  халявы! -  постепенно  набирая  голоса,  говорил  Кузьма. – Я  тебя  и  морально,  и  физически  перевоспитывать  стану!  Как  паразитку  сельского  и  народного  хозяйства!
        И  с тем, мгновенно  наливаясь яростью, он широко размахнулся, и …ладонь   заце-пилась  за  край  подвесного  шкафа.  Это  спасло  Васёну  от  раздольной  пощечины  и  серьезных  этических  потрясений.  Сестрица  охнула,  шмыгнула  из-под  удара,  ойкнула  уже  где-то  в  коридоре снова,  и  через  миг-другой  ни  ее,  ни  узлов  в  квартире  не  оказалось.               


ГЛАВА  ВТОРАЯ

Влечение  природы  и  влечения  естеств.
Выбор  Нахабцева-младшего. Еще  одна
сестра. Торжественное  обещание. Заем
для   представительства.  Порыв  души.

________________     *     _______________

      В  семнадцать  лет,  а  это  довольно  поздно, Васю  Нахабцева,  как  зачас-тую  и  многих  оболтусов,  подхватил  ветер  романтики.  Одних  он  уносил  на  Великие  Стройки  Коммунизма  и  на Целинные  Земли,  других  увлекал  в  летчики  и  космонавты,  швырял  в  море, бросал  на  БАМ,  многие  из-за  него  побывали  в  местах  отдаленных,  в  запроволочном  коллективе,   исправляющихся  от  вредных  обществу  привычек,  а   Вася  подался  к  знойным  черноморским  пляжам.
      Самым  категорическим  образом  он  отклонил  предложение  предков  пристроить  его  в  институт,  заявив,  что  не  готов  грызть  гранит  науки  и  что  выбрал,  по  примеру  Максима  Горького,  дорогу  к  людям.  Там  он  познает  азы   университета, и  уж  потом, буде  на  то  воля  планиды,  взойдет  на  другую  ступень. Отмахнулся  Васек  и  от  просьбы  мамаши  посидеть  до  армии  дома,  то  бишь  у  нее   на  глазах,  отдохнуть  от  учебы  и  набраться  сил.
     А  так  как  предложения  снабдить  его  хотя  бы  «москвиченком»  не  поступило,  то  он  благословил  родителей  сидеть  у  родового  электрического  камина,  потребовал  три  сотни   на  дорожные  издержки,  и  ближайшим  экспрессом  «Москва-Эривани»  отбыл  в  регион  знакомый  по  карте,  но  экзотический   наяву.
      Вася  Нахабцев  заглянул  в  южнокурортные  края  и  остался  доволен  их ярко  вы-раженной   культурой,  всякой   экспрессией  и  пейзажами  в  пальмах.  Поразило  его  и  обильное   разнообразиме  почти  нагих  женских  тел  с  великим  спектром  загара  и  без  такового:  от  бледно-молочного,  нравственно  чистого,  до  шоколадного  без  молока  и  сметаны,  и  лилового  с  чернью,  что  притягивало  чем-то  пугающим  и  запретным. Тут почти  всё,  как  у  западной  демократии  в  кинофильмах,  были  бы  деньги…А  вот  эти  самые  денежные  знаки,  банковские  билеты…Едва Василий  Нахабцев  погрузился  в  экстаз   восприятия,  как  они  - тю-тю,  ушли  в  другие  кошельки.
      Воровать  романтик  не  умел,  просить  Христа  ради  -  смешно  и  неуютно,  работать…Эврика! Ведь  можно  слегка  подработать!  Вася  не  постыдился  обдумать  такой  шаг  всесторонне  и  будучи  в  сущности  профаном  в  вопросах  совокуплений  и  большого  секса,  все  же  подался  в  альфонсы.
      Случай  свел  его с особой  мощной  не столько  внутренне, сколько  наружно,  и  он  мог  бы  пожить до  лучших  времен  на  содержании  зрелой  во  всех  отношениях  Фаи, но  случился  нюанс.
      А  устроился  было  неплохо.
      Вася  еще  почивал  в  постельке,  а  божественная  Фаина,  за  немалые  деньги  снимавшая  тихое  гнездышко  на   мансарде,  шлепнув  о  пол  квадратные  ступни  сорок   второго  размера, выпрастывала  из-под  простыни  могучие  телеса  и  шары  персей,  с  шумом  потягивалась  и  жмурилась  от  привольной  неги. Затем  целовала  в  висок  ам-балистого  купидона  Васю  и  поднималась  вести  хозяйство.
      Густые,  крашеные  хной  волосы,   водопадом   лились  на   мясистые  плечи,  мощный  живот  колыхался    студнем,  нечто  подобное  набедренной  повязке  едва  скрывало  ее  женское  достояние,  а  темный  пупок  смотрел  на  мир  нагло  и  даже  зло.
      Для  постельных  потех  нужны  силы,  Васю  надо кормить,  и  около  полудня  несравненная  пассия  подходила  к  ложу  Нахабцева  и  тихим  басом  взывала:
      - Вася!  Пупсик!  Золотко  мое  ненаглядное!  Пора  вставать  кушать!  Скоро  идти  к  морю! Разуй  глазки  и  посмотри ,  что  приготовила  твоя  рабыня…Ну  же, пупсик!  Гер-кулесик  мой!…
      И,  играясь,  запускала  свою  немалую  пятерню  под  плавки  атланта,  нашаривала   нужную  вещь, которая  отчего-то  даже  у  сонного  друга  и  повелителя  начинала  приобретать  невыразимую  твердость.  И  тогда  Фаина  стискивала  зубы  и  приходила  в  неистовство.  Она  извлекала  корень  блаженства  наружу,  а  взглянув  на  великость  столпа, достоинства  и  правила  своего  благодетеля,  с ревом  львицы  бросалась  на  абордаж!  Она  садилась  на  него  верхом,  подстилалась,  извивалась  вокруг  и  хватала  ртом, норовя  съесть  Нахабцева  целиком  с  изумительным  стержнем.
      Потом  гигант  игрищ  вставал,  и  не  умывшись,  все  еще  втайне  стыдясь  своего  положения,  в  одних  плавках  забирался  за  стол  и  с  полузакрытыми  глазами  выпивал  свой  утренний  гоголь-моголь  с  пивом.  Фаина  же,  прислуживая  и  походя  осторожно  приглаживая  его  мускулистую  грудь,  журила  рабовладельца.
      - Ах, Вася!  Ты  же  не  неандерталец,  чтоб  приниматься  за  трапезу  неумытым  и  не  почистив  зубы. Конечно,  можно  позволить  себе  устроиться  за  столом  в  стиле  пат-рициев  Рима,  не  возбраняется  обнимать  между  тем  даму  сердца,  но…
      Вася  категорически  пресекал  ее  ласки,  потому  что  рука  проказницы  слишком  быстро  слабела  и  ронялась  ему  в  промежность. Нахабцев  просыпался  окончательно  и  не  без  претензий  оглядывал  стол.
      - А  шашлыки?!  Ты  обещала  шашлык  по-карски!
      - Есть  шашлыки,  мой  повелитель!  Специально  приготовила  их  на  белом  вине  и  с  лимоном,  как  ты  приказал. – Томно  закатывала  голубые  когда-то,  а  ныне  выгоревшие  глаза  агромадно-божественная  Фаина,  и  манерным  движением  пальцев-сосисок, унизанных кольцами  и  перстнями,  снимала  салфетку  с  блюда  богов. -  Ку-шай, золотко! Кушай,  мой  богатырь!
       И  снова  пыталась  упасть  ему  в  объятья,  дабы  испытать  восторг  любви,  экстазы   секса  и  сладострастия  минут.  И  добивалась  своего,  совращала  дитя  природы  с  пути  добродетели  на  дорогу  греха  еще  и  еще. А  впереди  был  вечер  и  предстояла  ночь!
      Радостно  бежали  дни.  Вася  уничтожал  шашлыки  и  терял  в  весе,  потому  что  так  устроена  жизнь.  Чем  больше  пашешь,  тем  больше  устаешь.  Тяжеловесная  Фаина  была  у  него  первой  в  жизни  пассией,  а  темперамент  у  нее  демонический.  Никто  б  не  подумал,  если  бы  не  знал.
      Но  однажды  все  кончилось,  испарилось  как  туман  и  еще  хуже. Как  снег  на  голову  среди  лета, свалился  на  них  супруг  бесподобной  Фаи.  За  окном,  с  грозой  и  ветром,  лились  в  стекла  из  пожарного  шланга  потоки  воды, молнии  норовили  пробиться  внутрь  гнезда  порока  и  испепелить  грешников,  которые  на  этот  раз  были  пристойно  одеты  и  пили  вечерний  чай  с  ромом.
      Супруг  вкатился  в  комнату  шалым  кабанчиком  и  завизжал,  как  уколотый  не  ту-да.
     - Непорочная?1  Святая?!   Наяда?!..Я  выследил  твое  гнездо  порока,  курва! Убью!  На  окорок  пущу!  На  мыло  сдам,  скотина  поросная!  Свинья! Капище  грехов!  Жертва  аборта!..
      Он  потрясал  зонтиком,  изыскивал  сравнения,  эпитеты  и  метафоры,  и  бегал  за  Фаиной  вокруг  круглого  стола,  за  которым  восседал  Вася  Нахабцев.
      Неверная  и  волшебная  супруга  могла  бы  разом  избавиться  от  докуки  маленького  ревнивца,  но  искала  достойный   выход.  Этот  бег  без  препятствий,  так   сказать,  марафон  по  кругу,  давал  ей  время  на  осмысление  возникшей  проблемы  и  она  охотно  играла  роль  испуганной  гневом  мужа.
      И  когда  тот,  утомленный  и  задыхающийся,  упал  на  стул,  уронив  язык  на  губу,  Фаина  уже  нашла  решение.  Она  тоже  присела  на  стул  рядом,  и, обмахиваясь  сал-феткой,  с  задышкой  и  большой  укоризной   проговорила:
     - Как  ты  меня  напугал, Вова.  Я  думала,  что-то  случилось. Дома  все  живы,  у  Сони  мигрени  нету? Фу,  слава  богу!..И  что  такое  ты  несешь?  Как  можно  позволить  себе  такое  подумать  про  постороннего  человека?! Ты  посмотри  хорошенько,  Вова!  Ты  приглядись, а лучше  одень  пенсне! Это  ж  совсем  дитя,  которое  не  брало  в  руки  бритвы!  Он  весь  в  пуху,  младенец!  Как  мог  ты  так  нехорошо  подумать, Вова!  Ты  погляди  на  него  лишний  раз, подлый!  Я  даю  этому  милому  человеку,  этому  невинному  мальчику  уроки  французского  языка. Я  учу  его  общению  с  непознанным, Вова!  А  ты  подумал  про  кое-что,  про  извращения!  И-их! Как  низко  ты  меня  поставил.  Ты  посмотри  на меня,  на  кого  я  похожа! Я  старая  заезженная  лошадь, а  он  молодой  и  горячий,  Вова!  И  стыдно  ему  намекать,  несносный, про  некоторые  амуры,  которые  у  тебя,  как  у  похотливого  кота, всегда  крутятся  на  уме.            
      Тут  Вова,  отдыхающий  на  стуле  как  загнанный  пес,  убрал  в  пасть  язык  и  вни-мательно  оглядел  молодого  атланта.
      Вася  Нахабцев  под  строго  изучающим  взглядом  краснел  и  бледнел,  и  стыдливо  прятал  глаза. Наглость  в  нем  еще  только  проклевывалась  и  потому  он  чувствовал  себя  пойманным   в  чужом  саду,  но  без  предметов  вожделений. Стыдился  же  он  нахальства  огромной  любовницы,  дивился  наивности  лопуха-мужа  и  боялся  экзамена  на  знание  языка  французского.  Он-то  и  русский  знал  в  скромных  пределах.
     Бесстыдница  же  сказала:
     - Ну  вот,  ты  видишь, Вова, как  неприлично  ты  кричал.  И  тебе  неловко  перед  ребенком.  И  ты  должен,  ты  обязан извиниться  перед  ним, Вова!  Ведь  ты  интеллигент! Да! Дантисты  всегда  высоко  ставили  честь  своего  цеха! Честь  порядочного  человека.  И  ты  готов  дать  ему  отступного,  потому  что  я  не  могу  после  такого  конфуза  давать  ему  уроки  за  четвертной  в  час! Ах,  Вова!  Ты  ввергал  меня  в  ужас,  в  отчаяние  своими  редкими  и  скупыми  переводами.
      Тогда  дантист  Вова  поднялся  и,  пройдясь  пришибленным  гоголем  по  комнате,  все  еще  в  сомнении  поглядывая  то  на жену,  то  на  младенца  под  два  метра  ростом,  поискал  где   бы   пристроить  зонтик, и  повесив  его  на  вешалку  у  двери,  поглядев  на  потоки  воды  на  стеклах окна  и  содрогнувшись,  вернулся  и,  ухмыляясь,  протянул  Васе  лапку.
      - Извините, молодой  человек. Я, верно,  перехватил  через  край. Очень  прошу,  так  сказать, оставим  вопрос  закрытым. И  верно!   Вы  не  такой  нахал, чтобы  связать  эту  Наяду  узами  прелюбодеяния.  Она  вам  -  мама!
      И  как-то  бочком,  придвинувшись к  Васе,  выскреб  из  кармана  сотенный  билет  и  неловко  всучил  молодому  оболтусу. Тот, растерявшись  вконец,  принял  деньги,  зажал  в  кулак, и, провожаемый  многозначительным  взглядом  Фаины  и  круглым  брюшком  Вовы,  был  тихонечко  препровожден  по  лестнице  вниз  и  вытолкнут  под  летний  со-чинский  ливень.               

______________     *     _____________

      Потеряв  Фаину,  Вася  Нахабцев  не  сразу  опомнился,  а  когда  принялся  искать  замену,  то  оказалось,  что  сезон  заканчивается  и  все  кормилицы   разобраны.  Не  было  и  денег.  Оставалось  слезно  молить  предков  прислать  толику  на  дорогу  или  топать  по  скользкому  пути  добывания  тугриков.
      На  родителей  он  не  надеялся.  Отец-вампир,  если  и  кинет  какую  кроху, то  лишь на  билет  в  плацкарте  с  обедом  из  ливерных  пирожков, а  мать  побоится  ослушаться  главу  дома.  Ехать  к  пенатам  Вася  боялся.  Иной  раз  со стеснением  он  вспоминал  про  широкий  отцовский  ремень,  о  котором  родитель  забыл  за  последние  годы,  но  который  мог  попасться  ему  на  глаза   в  лихую  минуту.  К  боли  Нахабцев-младший  привыкнуть  не  мог.
       Оставался  еще  путь  нездорового  воровства.  Но  инстинктивно  Вася  сторонился  совсем  незнакомого  дела,  по  словам  знатоков,  сравнимого  с высоким  искусством  и  сопряженного  с  риском  схватить  срок  для  отсидки  в  местах  нежелательных,  или,  опять  же  не  хотелось  быть  избитым    за  то,  что  попался.  Тюрьма  отвергалась  соз-нанием   напрочь.  Битье  тоже,  и   тоже  категориче-ски.  Можно  бы  идти  трудиться,  но  работать Вася  не  умел.  Круг  замыкался.
       И  когда  он  совсем  отчаялся,  когда  в  кармане  остался  последний  червонец  из  подаренных  супругом  Фаины  средств  к  существованию,  Вася  вдруг  хлопнул  себя  по  макушке.
       «Балда!  Думать  надо!  -  и  лег  в  позу  мечтателя,  погрузившись  ногами  в  море,  чтобы  снять  напряжение  с  воспаленного  мозга.  -  Легче  всего  создавать  трудности,  но  сколько  надо  выпить,  чтобы  их  снять! Но  только  в  преодолении  путь  к  эволю-ции!  Или к  революции?  Нет,  в  революции,  конечно,  много  романтики  и  стремления  к  перегрузке  кошельков,  но  там  же  сколько  крови!  А  я  ее  боюсь.  И  потом,  должен  же  существовать  простой, надежный  и  бескровный  путь  добывания  средств  для  кар-манных  расходов! Если  в  свое  время  сыну  турецко-подданного  не  привелось  стать  счастливым  миллионером,  то  вовсе  не  потому, что  так  повелела  планида. Захотели  так  авторы,  покоряясь  воле  цензуры!. И  это  от  их  непреклонной  воли  Сулейман  Бендер  Мария  стал  немного  растяпой  и  понадеялся  на  заграницу.  Ему  захотелось  белых  штанов!   Он  бегал  за  их  призраком,  не  догадываясь,  что  их  надо  часто  сти-рать!  Это ж  какие  расходы  времени  и  средств!..И  к  тому,  штаны  без  лампасов, и  в  них  не  отличишь  простого  фуфлыжника  от  вора  в  законе  при  миллионах.  Ну  не  умора?1 Мне  до  зеленой  лампады,  в  каких  штанах  сидеть  в  кабаке  или  щеголять  по  городу, но  деньги  надо  иметь! В  них  уверенность  в  жизни,  они  греют  душу  и  поднимают  тонус.  Надо  заходить  на  новый  круг: искать  клады,  мыть  золото  или  грабить  почтовые  поезда!»
      И  Вася   Нахабцев  торжественно  пообещал  себе  тут  же  ступить  на  дорогу  стяжа-ния. А  дабы  начать  охоту  за  сокровенной  кучей  денег,  он  решил  обосноваться  в  этом  теплом  и  красивом  городе.  В  Сочи!
      Ах,  этот  удивительный  город  Сочи!  Мечта  международного  жулика  и  всякого  отдыхающего  «дикаря»  советской  закваски.  Город  бытовых  контрастов, цветущих  магнолий  и  высоких  кипарисов,  запахов  цитрусовых  и  шашлыков, бесконечных  пля-жей  и  блистательных  звезд  от  эстрады  и  кино.  Город,  в  который  те  горемычные  и  все  же  счастливые   авторы  не  поселили  своего  веселого  проходимца  лишь потому,  что  сами  никогда  не  были  в  Сочи,  а  прозябали  в  Одессе.  Нет,  Сочи  -  это  вам  не  Рио  и  даже  не  Жмеринка! И  не  Тамбов.  Сочи  -  это  Сочи1
      В  своем   стремлении  стать  богатым  и  даже  заиметь  миллион, Вася  Нахабцев  решил  идти  дорогой  нетореной,  но  простой.  Он  не  стал  искать  чахнущего  над  сундуком  скупого  рыцаря, из  которого  ни  щекоткой,  ни   грязным  шантажом  или  угрозой  смерти,  не  выдавишь  даже  толики  незаконно  приобретенного  или  законно  награбленного.  Уверен  был  Вася, что  подпольный  миллионер  не  запускает  руку  прямо  в  карман  государственных  закромов,  который  зорко  охраняет  Закон,  а  действует  тонко  и  хитро.  Нынешний  мультмиллионер мог  процветать  и  плодиться  на  ниве  спекуляции  дефицитом.  Он  торговал  фруктами  и  цветами,  конвертами  с  лавровым  листом, он  имел   маржу  с  оборота  товара! Конечно,  еще  можно торговать  автомобилями  по  космическим  ценам…
      Автомобиль  и  его  сфера  -  вот  где  надо  искать  богача!..
       Но  в  автоделе  Вася  был  тоже  полный  профан. И  он  впервые  пожалел,  что  на  уроках  труда  валял  Ваньку  и  теперь  не  знает  никаких  азов.
       Надо  приобретать  знания,  так  ему   посоветовала  голова,  а  знания  давала  теория  или практика, обычная  работа  по  выбранному  профилю. И  Нахабцев  устроился  в  таксомоторный  парк  мойщиком,  принимая  из  рук  водителей  за  умытую  машину  по  рублю  мзды  и  кучу  всяких  советов.  Лишь эти  обходительные  дяди  с  глазами  веселых  сатиров  и  носами  умудренных  мефистофелей, могли  приоткрыть ему  тайны  нужного  мира.
       Но Вася  Нахабцев  еще  не осознавал, что  под  таким  простым  соусом  он  просто-напросто  впрягается  в  работу.
       И  вот  он  уже  провкалывал  неделю и,  починая  вторую,  шел  на  службу  с  неясной  тревогой,  со  смутными  мыслями  в  голове.
       Было  утро  и  было  тихо.  Молодое  солнце висело  над  морем,  как  огромная  жаровня  для  чебуреков, и  асфальтовые  дороги  текли  в  сказочных  берегах  бульваров кисельными  реками. В  воздухе  стоял  запах  терпкого  вина  и  лавровых  венков,  что  росли  полуфабрикатом  вдоль  скверов  и  тротуаров.
       Под  действием  подспудного  беспокойства,  что  заскребло  на  душе  острыми  коготками  кошачьих  лапок, Вася  свернул  к  ближайшему  торговцу  вином,  утолил  приступившую  жажду  и  снял  волнение  стаканом  кислого  рислинга. Потом  он  подумал  и  еще  раз  снял  волнение,  потому  как  еще  никогда  не  видел,  чтобы  звенела  здесь  сдача  на  ладони  у  покупателя.
      Он  сказал: «Спасибо, кацо». И  вытер  кистью  руки  с  верхней  губы  влагу. Пора  идти  на  работу, но  этого  не  хотелось. Хотелось  иллюзий  и  беседы  на  упоительно  нужную  тему.
 -  Вот,  -  сказал  Нахабцев-младший  молодому  продавцу  с  блудливыми  глазами  чест-ного  бизнесмена  и  кивнул  в  сторону  таксопарка.  -  Иду на  работу  и  не  знаю,  какую  взять. Но,  думаю, твоя  лучше. Тут  не  надо  рвать  пупок,  а  только  считай  копейки.
     - Ты  приехал  зарабатывать  деньги?!  -  удивился  молодой  грузин,  наливая  в  стакан  вино  и  тут  же  его  с  возмущением  выпивая.  – Меня  зовут  Гиви  и  мне  очень  смешно!  Кто  делает  деньги  в  таксопарке?  Ты  что,  шофер?!  И  все  равно - крохи! Толко  на  хлэб!  Зарплата -  это  не  деньги, пайми,  дарагой!  Зарплата – прожиточный  минимум.  Чтоб  с  голоду  не  протянуть  ноги. Ты  еще  молодой  и  зеленый, а  потому  не  туда  идошь. Иди  ко  мне.  А?  Ты будешь  иметь  целюю  единицу  после  нуля  в  проценте  с  оборота, а  это  ба-альшие  деньги! Иди  ко  мне  торговать  вином!  Будешь  помошником  продавца. А?
      - Я  подумаю, -  осторожно  пообещал  Вася,  чтобы  не  сразу  обидеть  Гиви.  Как-то  не  очень  прельстила  Нахабцева  целая  единица  после  нуля  в  проценте.
       И  он  поплелся  в  таксопарк.
       В  гараже  тихо,  чисто  и  пустынно.  Начался  сентябрь  и  все  водители, сдав  деньги  на  план  предприятия  за  месяц  вперед,  пребывали  на  «свободной  охоте»,  то  есть  возвращали  убытки. План  по  перевозке  пассажиров  здесь  выполнялся  на  сто  один,  и  еще  с  десятыми,  процент  и  таксопарк  всегда  красовался  на  городской  Доске  Поче-та.
       У  конторы  молодой  мойщик  попался  на  глаза  начальнику  гаража. Тот  поманил  его  пальцем,  пригласил  в  кабинет  и,  посмотрев  на  него  как  на  ангела-спасителя, вручил  оплетенную  трехлитровую  бутыль.
      - Принеси  вина,  кацо, и  мы  поговорим  с  тобой  о  твоей  работе.На  мойке  пропадать такому  славному,  кучерявому  барашку  прямо  стыдно. Вах!  Нехорошо!
       Вася  Нахабцев  вернулся  к  продавцу  вином   Гиви  и  отдал  ему  деньги, что  уце-лели  от  выходных  дней.  Они  таяли  быстро,  как  весенний  лед,  и  на  дне  кармана  оставались  последние  их,  звенящие  капли
      - Ты  не  надумал  бросить  таксопарк?  Хорошо  можешь  заработать  у  меня, -  благо-душно  сказал  Гиви,  наливая  в  бутыль  прохладное,  как  вода  в  бассейне,  молодое  вино  маджарку, выдаваемое,  впрочем,  на  ценнике  за  «кольхозное».
       - Мало предлагаешь, дорогой, - хмуро проронил Нахабцев-младший. - С такими  процентами  я  просижу  у  тебя   в  кабале  до  другого  пришествия  Христа.  И  я  хочу  иметь  хорошие  деньги,  а  не  хрен  после  запятой,  Гиви.  Деньги  надо  иметь  покуда  молодой, а  не  когда  наступит кефирный  возраст. Тогда  теплый  сортир – блаженство,  а  сейчас  еще  кругом - жизнь.
       И  он  вернулся  в  таксопарк.
       - Кто  твой  папашка?  - спросил  начальник  автопарка, принимая  из  рук  лоботряса  бутыль  и  приглашая  Нахабцева  войти  в  кабинет.  -  Пачему  он  пустил  тебя  гулять  по  свету?               
       - А! – пренебрежительно махнул  рукой  Вася,  совсем  не  понимающий  в расстановке  решающих  сил  в  обществе,  где  воруют  почти  все.  -  Он  заведует  торговой  базой.
      - Большой  базой?  - Заинтересованно  уточнил  завгар.
      - Областной, -  поведал  Нахабцев.
      - Вах!  И  ты  приехал  сюда  заработать  денег?!  -  удивленно  воздел  густую  и  ши-рокую бровь  шеф  таксопарка.      
      - Я отдыхал тут, и  кончились деньги. А  у  предков  просить…Перекантуюсь  до  ар-мии  год, – вынужден  был  рассказать  Вася.
      - Э!  Ты  очень  гордый,  а  молодой.  Это,  наверное,  хорошо,  бить  гордым  в  жизни.  Такой  человек  надеется  на  себя.  А  отец  твой,  кацо,  большая  шишка,  и  ты  о  нем  не  так  судишь. Нехорошо? .. Или  -  напротив? Я  думаю,  ему  надо  приготовить  сюрприз. А?! О,  какой  это  будет  презент,  генацвале!  -  сказал  начальник  автоколонны  и,  загадочно  усмехнувшись,  достал  из  сейфа  три  тонких  стакана. -  Что  же,  ты  не  спросил,  где  взять  вино  и  купил  его  на  свои  деньги.  За  то  воздаст  тебе  бог  и  твой  начальник, а  начальник  у  тебя  я,   Вано  Хурцилава. Сара! – обратился  он  громко  в  пространство. – Иди  кушать фрукты! А заодно  посмотришь  на  глупого  барашка  с  курдюком,  что  забрался  на  нашу  псарню.
       Тут  же,  как  с  неба, спустилась  по  лестнице  молодая  грузинка,  подвижная,  как  серна,  и,  как  она  же  красивая  статью,  с  черными  глазами  и  с  узкой  талией,  как  горло  карабахского  кувшина.
      - Она  у  нас диспетчер, - сказал начальник  Хурцилава.,  устремляя  длань  на  работницу таксопарка. – Она  знает  много,  но  еще  больше  молчит.  Это  главное  в  жизни,  уметь  молчать.Где  надо,  конечно,  дарагой. Если  ты  научишься  молчать  лучше  Сары, из  тебя  вийдет  настоящий  бой.  Ты  знаешь,  кто  такой  бой? – Начальник  разлил  по  стаканам  вино  и  сказал: - Я  увидел  тебя,  молодой  наш  сотрудник, и  подумал:  «Вот  человек, из  которого  со  временем  получится  настоящий  босс!» Ты  знаешь, кто  такой  босс? Заведующий  гаражом достал  из  сейфа  вазу  с  фруктами  и  виноградом,  взял  грушу, сквозь  которую  просвечивали  косточки  семян. - Я посмотрел на тебя, маладой кацо,  и  сказал  себе: «Вот  человек, который  не  откажется от  денег, когда  их  умело  предложить.  И  этот  человек  всегда  даст  денег, если увидит  твои  финансовые  затруднения. Я  беру  этого  славного  барашка  в  свой  коллектив  и  обещаю  сделать  из  него  настоящего  магната!»  А?!  Ты  согласен? Так  випьем  за  то,  чтобы  как  ни  много  било  у  нас  забот, мы  всегда  находили  бы  время  подумать.  Прежде  чем  вибрать  друга  или  сесть  в  тюрьму!
       Они  выцедили  по  стакану  вина  и  закусили  дарами  садов.
       - Ты  откуда,  мальчик? – спросила  Сара,  приглядываясь  к  нему  с  большим  сомнением. -  Ты  слишком  наивен,  чтобы  тебя  любить,  и  слишком  красив,  чтобы  верить.  Но  ты  уже  вкусил  от  запретного  плода   и  тебе  можно  показывать  наготу  обратной  стороны  жизни.  Послушай, Вано!  Он  нас  охмурит,  когда  наступит  его  час!
      - Естественно, дарагая!  Но  он  ягненок, а  ты  тигрица  и   можешь  его скушать,  -  успокоил  ее  Хурцилава,  подливая  меж  тем  в  стаканы. – А  вообще,  не  стоит  удивляться. Виктория  за  ними. Акселераты!  А  для  нас,  кроме  других  неприятностей,  существуют  забавы  высокого  интеллекта. Это,  когда  мы  пьем  и  на  похмелье. Мы – поколение,  которое  может  уйти.  Потому  что  больше  уже  ничего  не  может.  Почти!
      - А  что  могут  они?   Кроме  детей,  они  еще  что-то  способны  сделать? – опять  вопросила Сара, ставя  руки  локтями  на  стол  и  подпирая  обращенное  к  Васе  лицо  с  узким  подбородком  и  взыскующим  взглядом.
      - Ничего! -  нагло  усмехнулся  он. Вольность  мысли  давало  ему  вино, а еще  Нахабцев  видел,  что  им  забавляются. – Разве  мало  -  ничего  не  делать?
      - А  мне  нравится  этот  пижончик, -  почти  восхитилась  нахальством  Васи  диспетчерша  Сара. -  Пусть  он  учится  на  шофера. Я  люблю  романтику  и  людей  с  авантюрной  жилкой. Этот  малыш  станет  угонять  автомобили  у  московских  барыг  и  валютчиков.  И  поделом!  Пускай   жируют  в  меру.
       - Ты  любишь  деньги,  Сара,  а  не  романтику, и  в  этом  наблюдается  бальшая  разница! – не  без  апломба   сказал  начальник  Хурцилава, потирая  пальцем свою  сизую  после  бритья  щеку  и  затем  большой  кавказский  нос. – Оставь  заботы  о  нем, я  показал  тебе  его  от  скуки. Ты  можешь  сделать  его  своим  любовником, а  я  сделаю  из  него  богача. Он  будет  миллионером, а  не  автомобильным  вором, и  это  тоже  не  рав-нозначно! Но  сначала  он  будет  учиться.  Целий  год! Если   хочет  бить  висококвалифицированным  олигархом  на  всяком  производстве. Ты  согласен  на  такой  подвиг, приятель?
      - На  высокую  квалификацию  у  меня   нет  времени.  Разве  можно  за  год  выучиться    на  магната? –  застенчиво  ухмыльнулся  Нахабцев-младший.
       - На  високую  цель, генацвале, всегда  отпускается  мало  часов.  Так  уж  устроен  этот  красивый  мир.  Но  скажи!  Что  может  бить  више  профессии  богача?  Не  толко  деньгами  -  богатствами  в  голове! -  улыбнулся  с  сарказмом  завгар  Хурцилава,  под-нимая  стакан  с  вином.  – Я  полагаю,  за такую  мисль  можно  выпить. Это  как  тост!
        -  Я  слышал  когда-то,  что  мудрость  никому  не  мешает, -  проронил  Вася  с  напу-скной  скромностью.
         - Вай! Ты  правильно  открывал  уши!  Но  мудрость  бессмертна лишь  с деньгами!  Нищий  может  быть  только  убогим. Вах!  Или  опять   станем  спорить? 
         -Зачем  же  уподобляться  глупцам?  -  пожал  плечами  мойщик  Вася. - Иногда  я  люблю  почитать  книги,  и  там  тоже  так  сказано.               
        И  он  стал  учиться  на  богача. Первые  уроки  искусству  делать  деньги  начальник  колонны  Вано  Хурцилава  поручил  преподать  другим,  не  менее  знатным  учителям.  Вася  и  завгар  пришли  в  прохладное  помещение  с  кранбалкой  и  с разобранными   моторами, возле  которых  возились  замурзанные  слесаря.
       - Вот, -  сказал  шеф  таксопарка  и  усмешка  загадочности  тронула  его  широкие и прокуренные  усы.  – Чтобы  стать  миллионером  хотя  бы  средней  руки, нужно  много  знать. Ты  начнешь  отсюда. Научишься  чинить  сердце  автомобиля, узнаешь  болячки,  как  старый  цыган  знает  болезни  коня.  И  если  у  тебя  на  плечах  голова,  а  не  бур-дюк  для  кислого  вина, то  через  год  ты  откроешь  счет  своему  миллиону. С  богом!
      И  Вася  Нахабцев, обольщенный  красивым  пафосом  завгара  Хурцилавы,  стал  вни-кать  в   слесарное  дело.
      Через  год  он  знал  машину  таксиста  назубок  и  научился  чинить  моторы, коробки  передач  и  задние  мосты,  карбюраторы  и  вентиляторы,  знал  систему  зажигания  и  смазки,  и  насобачился  водить  легковуху. В  ГАИ  выдали  ему  удостоверение  на  право  управлять  транспортным  средством.
      - Маалаадэц,  генацвале! -  похвалил  его  Хурцилава,  когда  на  фуршете  под  раскидистой  смоквой  по  этому  скромному  случаю,  завгар  воздевал  рог  с  вином. – Ты  сделал  баальшие  успехи  на  дороге  жизни  к  другому  ее  краю!  Один   ишак  работает  конечностями,  на  которые  бог  нацепил  ему  копыта. В  твоем  деле  надо  соображать  головой, а  она  у  тебя  с  хорошей  начинкой.  Работает  соображалка!  И  делать  деньги  - это  не  вино  пить. Тебе  скоро  в  армию  и  я  рад,  что  ты  успел  подготовиться  к  трудной  жизни  среди  тамошних  дедов. У  них  служба  медом  не  покажется, а  остальное  ты  познал.  Помни  же  и  там,  что  жить  надо  не  для  собственного  тщеславия. И  когда  ты  что-то  даешь  другим,  тем  самым  получаешь  себе.  Потом  ты  поймешь,  как  я  был  прав.  Да  и  не  я  это  придумал,  это  сказала  жизнь. Будь  здоров,  кацо,  и  передавай  папашке  привет  от  завгара  Хурцилавы.  Тайну  моего  презента  он  поймет  не  сразу,  но  ты  должен  знать  сейчас.  Если  ты  созидаешь,  то  не  станешь  мошенником,  совесть  строителя  не  позволит  лукавить,  ловчить  и халтурить.
      Вася  изумился  нахальству  симпатичного  душой  начальника,  но  возражать  не  стал. Пожалуй, Вано  Хурцилава  прав.  У Нахабцева-младшего  была  над  головой  крыша  в  общежитии, имелись  немалые  деньги,  которых  хватало  и  на  карманные  расходы, а  думать о  больших  тратах  покуда  не  приходилось.  Неприятности  начинаются,  когда  нарушается  закон  равновесия  неких  земных  сил,  когда  несет  тебя  не  туда, ты  играешь  в  азартные  игры, обижаешь  слабых  и  посягаешь на  честь  других. Тогда  планида  ставит  тебя  в  позицию  омара  и  дает  крепкого  пенделя  в  копчик.
      Но  у  Васи  были  друзья  и  товарищи, и  они  всегда  могли  протянуть  руку  помощи  или  стакан  вина  с  шашлыком,  а  мечты  о  богатстве  как-то  рассеялись  в  дым, в  хлипкий  туман.  Все  в  жизни  проходит,  проходит  и  постоянство  иллюзий,  как  гово-рят  умные  люди.
       С  начальником  Хурцилавой  Вася  простился  без  сожаления,  просто,  с  наперсницей  Сарой  прощался  всю  ночь.  Диспетчер  его  не  любила  и  пользовалась  им  познания  ради  и  влечения  естества, без  экзальтаций, но  всегда  до  полного  изнеможения.  Нахабцев  Вася  привык  к  ней,  а  привычки  менять  всегда  трудно. Но  приходилось.
      С  разбитыми  грезами  и  набитыми  на  крепких  руках  мозолями,  познавший  ра-дость  жизни   и  горечь  правды, возвратился Вася  к  маме  и  папе  и  припал  к  их  любящим  и  скорбящим  сердцам  за  ребрами  грудных  клеток. И  мир  вернулся  в  их  большой  полутораэтажный  особняк,  где уживались наивные  мечтания  Нахабцева-младшего о  сокровищах,  каких он  искал  в  чудном  городе  Сочи,  черный  автомобиль  «Волга»,  купленный  за  время    отсутствия  чада, и  тревога, что  стала  закрадываться  в  неокрепшую  душу  Васи, с  тех  пор,  как  вернулся  под  родительский  кров.
      Создатели  очень  обрадовались  возвращению  блудного  сына, а  узнав, что  он  к  тому   и  мастер-умелец-автомобилист, наградили  его  лимузином.  Жизнь  всегда  диктовала  свои  условия  и  всякому  отцу-лиходею  и  даже  простому  отцу-гаишнику,  хочется,  чтобы  его  дитятко  возрастало  в  холе  и  достатке.
      До  армии  еще  оставалось  малость времени  и,  пожалуй, отец  Васи  согласился  бы  на  трудоустройство  наследника, дабы  тот  не  попал  под  статус  бездельника  и  тунеядца,  коих    общество  презирало  не  одними  фибрами душ,  но  и  законами, но  сам  отпрыск  мысль о  работе  категорически  отверг.
       - Тебе  нужны  деньги,  фатер? -  слегка  тревожась  за  здоровье  предка  при  возникшей  проблеме, вопросил  Вася. – Твоей  зарплаты  не  хватит  мне  на  кусок  чернушки  с  чесноком?  Так  я  стану  экономить,  перейду  на  воду  с  сухарями. А  то,  вишь,  твои  гены  меня   распирают.
        И  он  оглядел  свои  мускулистые  телеса.
        - Нет, -  растерялся  отец  от  наглости  сына   и  оттого  забывая  про  трепку,  какой  предавал  ближних,  внушая  правоту  своих  убеждений.  -  Денег  на  сухари  тебе  хватит,  но  должен  же  ты  быть  при  деле, а  не  бить  баклуши.  Власти  могут  взять  тебя  на  заметку, а  мне  сделать  втык.
      -  Ну  ты  даешь, фатер!  Кто-то  же  их  должен  бить,  те  баклуши. И  я  согласен  на  такой  ударный  труд  стахановца  по  тунеядству. Да  не  кисни  ты  в  брожении  ума!  Все  будет  как  в  лучших  домах  соседней  деревне,  когда  садятся  выпивать. За  год  я  заработал  кучу  отгулов,  так  что  пущай  власти  считают  меня  в  творческом  отпуску, -  сказал  Нахабцев-младший  старшему  уже  помягче,  увидев,  что  тот  шокирован   и  даже  смутен  головой. И  еще  неизвестно,  какие  мысли  извлечет,  покуда  шарики  за  ролики  цепляют. А  вдруг  вспомнит  про  широкий  ремень?!
      В душе  чада  постоянно жила  трусость, а  боли  он  сильно  боялся.  И  примени  родитель  тот  забытый  аргумент  воспитания…Стыд  и  позор,  но  Вася  помнил,  что  при  порке  он  всегда  визжал  недорезанным  поросенком. А  теперь  это,  при  его  росте  и  возрасте  -  удар  по  имиджу  лица  и  по  свободе  личности.  Кругом  о  правах  кричат, а  он,  выходит, орать  станет  при  боли  в  поротом  заду?

_________________   *  __________________

      Когда  Вася  проснулся  на  другое  утро,  было  уже  за  десять,  на  столике  дымилось  кофе  со  сливками, а  под  салфеткой  стояла  бутылка  сухого  столового  вина  для  аппетита  и  чтоб  держало  тонус  сердца.  Что  же,  в  этой  стране  когда  и  пил  кто  кларет,  то  разве  в  романах  или  в  домах  с  изысками. Держава  рядовых  тружеников  ими  не  баловала,  а  простой  выброженный  виноградный  сок  подсовывала  за  семь-десят  копеек.  Нахабцев  на  то  не  обиделся, а  улыбнулся  и  вспомнил   Фаину  в  городе  Сочи.
      «А  что? Забота  о  ближнем  -  благо, которым  нельзя  пренебрегать. Особенно,  когда  пекутся  о  тебе  лично», -  подумал  он  и  похмелился  кислым  вином  прямо  из  гор-лышка,  вышибив  пробку  ударом  по  донышку  сосуда.
       Когда  хочется  выпить,  как-то  забываешь  о  правилах  хорошего  тона. Впрочем,  Вася  никаких  правил  не  учил. Его  обучали  маман  и  улица.  Ну  и  немного  школа. Но  маман    сама    из  деревни, а  всех  менторов  слушать,  так  не  только  в  уставах  запутаешься,  но  и  в  инвалиды,  с  вавкой  в  голове,  запишут. Потому  он  после  вина  глотнул  немного  кофию  и  потребовал  к  себе  мать. 
       Но  на  зов  луженой  глотки  явилась  сестра. Она  давно  была  на  выданьи,  но  засиделась  в  невестах  по  причине  привередливости  к  женихам. Все  ждала   какого-то  принца. Отец  пригрозил  даже  пополоскать  ее  ремнем,  заставляя  выйти  за  нужного  человека, но  нашла  коса   на  булыжник.      
       - Папулька! - пропела Светка,  подперев  зрелые  груди  крепкими  руками  крест  на   крест. - Если  ты  без  ума  от  своего  Алика, коль  восхищен  его  кабаньим  задом  -  бог  в  помощь!  Усынови.  Но  прими   совет,  приглядись  сначала.  Сдается  мне, что  он    неравнодушен  к  Вакху.  Сейчас  выходят  в  моду  всякие  альтернативы.  То  лесбиянки,  транссвистелки, мазохиды,  голубые,  для  приличия  в  общении  их  называют  типами  иной  ориентации,  но  ведь  отщепенцы  все!  Так  вот: усыновишь -  и  он  пропьет  твой  дом  и  все  заначки. Впрочем,  в  качестве  моего  мужа  он  провернет  это  вдвое  быстрее.  У  него  же  имя  -  Алик!  А  если  ориентация  по  нраву  и  «вобла»  тебе  приелась, - женись  сам! Но  ведь  изменит!  А  порукой  послужат  новости  и  нравы, которые  берем  от  Запада.  Не  стыдясь,  не  думая  о  дне  завтрашнем. Ах,  папка!  Не  надо  опекать  меня. Мне  уже  за  двадцать.
      Она  переступила порог  обители  братца  и  с  любопытством  спросила:
      -  Ну что  тебе  надобно, горюшко?  Обессилел  совсем  и  тебе  поднести  утку?
      - А, сестрица! Нет, я  мать  кричал,  тебя  тревожить  не  осмелился.  Ты  у  нас  хранитель нравов,  а  мои  манеры  могут  тебя  бросить  в  мигрень. Да  и  просьба  у  меня  не  по  твоим  возможностям. Так  что  извини  за  крик  в  пустыне, -  сказал  Вася,  садясь  в  постели  по-турецки. 
        - Ничего  со  мной  не  станется,  когда прислужу  родному  братику. Ведь  он  так  устал  на  пляжах  Сочи, разглядывая  полуобнаженных  прелестниц.  Так  что  тебе, ча-душко!?   Мать?  Так  она  по  магазинам  в   променадах  шастает.
        - Мне  никто  не  звонил?  -  спросил  Вася,  зажигая  сигарету.
        - Нет, дружок.  Наверное, твои  олухи  еще  спят.
         - Какие  олухи?!  Светик! Просто  хорошие  и  сильные  ребята,  которым  осталось  отдыхать  в  жизни  всего  несколько  недель. А потом  им  вкалывать  до  самого  ордена  «Сутулова». Ах, сестрица!  Как  паршиво  устроен  мир. Почему  не  наоборот? Сначала  пенсия, а уж затем  работа  без  всякого  пота! Ты  не  можешь  исправить  эту  явную  несправедливость? – витийствовал  Нахабцев-младший  в  перерывах  меж  глотками  ко-фе, вина  и  затяжками  сигаретой.
       - Будь  моя  воля, братик, я бы  собрала  вас  всех  вместе, тунеядцев  и  разгильдяев, и  свезла бы на  необитаемый  остров  для  перевоспитании  на  самообслуживании. Нормальные  люди  приносят  радость друг  другу, а  вы…капище  пороков. Тебе  я  немного  прощаю, ты  подвержен  влиянию  среды  и  уже  малость  познал  трудовую  жизнь. А  в  общем. Тоже  рыба, не  скажу  какая.Повели  своим  амбалистым  трутням  не  нарываться  на  меня  по  телефону, а  то  я  так  их  понесу  по  кочкам, что  они  даже  во  сне  будут заикаться, - рассердилась  родная  сестрица.                               
      - Ну, ну,  не  ворчи,Светик, на  весь  мир  скопом. У  тебя  неприятности, а  я  крайний?  Или  встала  на  правую  пятку? Так  хочешь,  я  настрою  твою  душеньку  на  веселый  лад  с  оптимистической  перспективой?               
      - Это  как  же  ты  сотворишь  чудо,  чадушко  беспутное? -  удивилась  сестра,  все  еще  издали  разглядывая  Васю. От  порога.
       - Найду  тебе  жениха.  Это  же  просто! Как сразу  я  не допетрил?! Ты  же  совсем  вызрела, тебе  мужика  нужно.  Потому  и  из-за  пустяков  нервы  дергаешь. -  почти  пропел  брательник, и  озорно,  но  с  опаской  подмигнул  родной  кровинке.  – А  что, Светик?!  В  самый  раз  жених. Здоровый,  как  симментальский  бугай,  красивый,  как  мы  с  тобой,  когда  в  зеркало  не  глядимся, и  простой,  как…эта  винная  бутылка! В  нем  все  видно. Да  что  там! Я  познакомлю  вас  и  ты  сама  определишь  что  за  орех, лесной  или  садовый.
      - Ах, братец! Где  ты  сейчас  найдешь  приличного  жениха?  На  свалке?  Так  челове-ка  со  знаком  качества  на  свалку  не  выбросят,  он  дома  нужнее.  На  свалке  бомжа  сыскать  можно,  да  и  то  в  кадушке  от  Диогена, -  скептически  заметила  Светлана  Нахабцева.
      - Тебе  угодить  трудно, дражайшая  сеструха!  Но  тот  хмырь  на  бомжа  не  смахива-ет.   И  хата  у  него  есть.  Он  этот,..бич! Или  хиппи? Но  тип  прямо  экзотический! Надо  бы  тебе  на  него  вчера  посмотреть. Ха-арош! Рубаха  красная, борода  рыжая  и  грудь  колесом,  по  какой  кувалдой  хочется  грохнуть. И  стройный: атлет,  атлант  и  амбал!  Как  я.  Все  плепорции  при  нем,  как  говорил  в  кино  какой-то  дед.
      - И  сопляк!  Твоих  лет, -  дополнила  сестра,  явно  теряя интерес  к  предмету  разговора.  -  При  нынешнем  выборе  женихов  мне,  придется  помереть  девой.
      - А  вот  этого  не  надо,  крест  на  природе  ставить! Она  свое  все  равно  возьмет  и  ты  из  одного  любопытства  отдашься  первому  встречному  забулдыге, да  и  еще  в  позиции, извиняюсь  за  бестактность, пещерных  приматов  первой  проказницы  Магдалины.  Так  что  не  надо  держать  меня  за  чурку  для  Буратино. Охота  мне  затевать  пустой  базар  в  такой  напруженный  час?  Прояви  терпение, Светик, да  ссуди  на  бедность  мне  десятку-другую,  раз  мать  подалась  почесать  язык. Тот  тип  вернулся  с  северов,  при  больших  финансах. Собрался  погудеть  и  пригласил  меня.  А  я  чем  ответствовать  могу   при  моей агромадной  гордости?  Красивым  профилем  хмыря? Ты  же  не  хочешь,  чтобы   твой  единоутробный  брательник  ударил  мордой  в  политез? Пожертвуй! -  сказал  Вася  и  протянул  нищенски  лапу.  – Пожертвуй  на  бутыльброд, и  да  не  отсохнет  рука  берущего.
      - Держи  карман, - отвечала  сестра  с  усмешкой. – Мои  деньги  впрок  тебе  не  пойдут. Они  трудовые, у  них  другой  запах. Так  что  спросишь  у  мамани. А  типа  своего  покажешь  как-то. Заинтриговал  ты  меня   тайнами  природы.
      - Ну  вот, другая  песня.  И  помни,  ежели  в  нем  твое  счастье  найдется, я  из  тебя  на  ящик  шампанского  вытряхну, -  пообещал  Вася.
      - И-их, негодник! Ты  вспомни, кто  шампанское  пьет!  Алкаши  и  дегенераты  с  яз-венниками…Он  счастьем  торгует! Воистину  грядут  времена  прагматиков  и  трепачей, -  вздохнула  с  укором Светлана  и  подалась  за  дверь.
      - А  что  отец?! Вскричал  вдогонку  ей   Вася.  – Он  весел  сегодня  и  песни  свистит?
      Сестра  вернулась  и  просунула  голову  в келью.
      - Видать,  повезло  ему  в  тиражной  таблице.  Мурлычит  под  нос  и  цветет  маком.  Вот  и  подкатись  к  нему  денег  спросить. 
      - Ага!  Он  же  жадюга  и  фаталист. Кредитов  не  дает.Пенсионер  штопаный!  Ему  долго  на    ней  пробавляться? А  то  поменялся  бы  со  мной. Он  за  меня  в  солдаты,  а  я  за  него  в  пенсионеры. Ну   и   отдохну!
       -Типун  тебе  на  писюн, братец!  Отец  только третий  день  на  пенсии. Сколько  ждал  этапа  в  жизни, а  ты…Вчера  папаня  повелел  собрать  гостей  на  отходной  фуршет.  Так  что   нам  завтра  со  двора  подаваться  надо.  Не  мешать  бомонду.
      - Ты  что, сеструха!? Такой  шабаш, а  ты  тикать! Порезвимся,  подурачимся  на  пьяную  руку.   Сколько  разных  представителей увидим! Подхалим  на  прохиндее  сидит  и  явной  сволочью  погоняет. И  воров  навалом  будет.  Все  сливки  нашего  города!  А  какие  взятки  берут  некоторые!..Мне  один  кацо  рассказывал  про  ихние  раскладушки  жизни.  Вот  и  охота  посмотреть   на  их  мордовороты  сверху  галстуков.
      - Сначала  на  них  посмотреть, а  потом  у них  научиться.  Люди  с  жизненным  опытом, - скривилась  Светлана. -  Нет  уж, лучше  в  кино  на  два  сеанса!
       -А  я  тебе  рыжего  приволоку. Тогда  как? – попробовал  удержать  Вася  сестру  при своем  мнении. – Вдруг  он  производитель  из  рекордсменов,  родился  в  год  Быка? Это  ж  сколько  киндеров  ты  нарожаешь!
       - Ну  да,  от  пижона  нарожаешь! Ты  мне  разыщи  принца, и  чтоб  -  кровь  с  молоком  в  той груди  кузнеца  счастья.  Да  ладно,  утро  вечера  мудренее. Завтра  решим,  Васенька, -  пообещала  сестра.  - Будь  здрав  и  не  посрами  фамилию  на  гулянке  с  тем  хиппи.  Приходи  домой   на  бровях.
       И  скрылась.
       А  спустя  час, одетый  в  костюм  спортивного  мастера  экстракласса,  оглядев  в  зеркале  свое  изображение  с  профилем  древнего  грека  и  длинными,  по  плечи,  пшеничными  волосами,  спрыснувшись  шипром, Вася  Нахабцев  направился  в  гости  к  вчерашнему  неожиданному  знакомцу.  Любопытство  все  ж  таки  одолело,  когда  вспомнил  про  приглашение  сделать  визит.
      Перед  тем  он  выклянчил-таки у  сестры  четвертной  билет  на  предстоящие  расходы,  потому  как  завел  себе  правило  представляться  по  первому  разряду  и  не  бить  лицом  грязь. пока  трезвый.


ГЛАВА   ТРЕТЬЯ

Кузьма  при  деле - ищет  клад. Ранний  гость - лучше
татарина. Рыцари  на  распутье. Настрой   души  для
страдания  телес.  А  вот  в  руках  и  знак   судьбы…

_______________     *     _______________

      Спровадив  сестрицу  Васену,  Кузя  воспользовался  обнаруженной  в  холодильнике  бутылкой  кефира   и  коркой  хлеба,  испробовал  туалет  и  улегся    спать.  И  сон   был  долог  и  легок, без  сновидений  и  всяческих  кошмаров,  когда  индивид  вдруг срывается  с  койки  и  бросается  звонить  в  вытрезвитель  или  в  пожарку, а  то  и  вовсе  в  заскоке  ума  прется  на  крышу  считать  звезды  или  прогуляться  по  коньку,  изображая  лунатика-экстрасенса.  Кузьме  не  приснился  даже  прыгающий  поплавок, хотя  рыбалку  он  всегда  предпочитал  любому  другому  препровождению  времени. А  так  как  он  улегся  довольно  рано, то  и  проснулся  будто  бы  вовремя,  в  десятом  часу.
      И долго  протирал  зенки, тупо  разглядывая  квартиру  и  соображая, что  ему  пред-стоит  делать. Просветление  наступило  вместе  с  изрядной  порцией  холодной  воды  из  крана, к  которому  он  приложился  надолго, до  полноты. Заодно  умылся,  а  разохотясь, забрался  в  ванну  и  выкупался  как  встарь, удивляясь,  что  не  сотворил  того  вчера. Очевидно, сыграла  в  нем  привычка  бича-пилигрима, его  спартанская  неприхотливость  в  обиходе.
      «Вот  житуха! – подумал  он, восторженно  ухмыляясь  и  пуская  сквозь  зубы  детские  фонтаны,  разглядывая  кафельно-чистые  стены. – А  меня  носило  по  всяким  весям  и  тайге  да  по  тундрам,  в  поисках  комарья  и  смысла  жизни  при  отсутствии  нужды  тратить  деньги!  Кстати  о  тугриках  и  дукатах, баксах  и  лирах  и  их  золотом  содержании!..»
      В  чистых  трусах  прошелся  он  по  квартире,  приглядываясь к  знакомым,  но  подзабытым  вещам  и  оценивая  их  критическим  взглядом. Кузя  прикидывал,  где  могла  матушка  спрятать  деньги,  потому  что   сказки  здешнего  леса  в  изложении сестры  Васёны,  о сожжении  днежных  знаков, он  воспринял  как  газетную  утку  о  покушении  на  Бориса  Второго, после  Годунова, русского  богатыря  и  любимца  дочери  и  присных. Деньги  были  в  доме, Козолуп  в  том  уверен. Потому  как  хранение  ценностей  матушка  не  доверяла  даже  родному  государству,  предпочитая  альтернативу  -  чулок  или  от  консервов  банку.
      Кузьма  ставил  себя  на  место  матери,  как  всякий  мент  уподобляется  преступнику, а  заодно  недоумевал, отчего  не  рвется  на  части  его  сыновье  сердце  в  постигшей  семью  неприятности  и  он  спокоен,  опять  же,  как  депутат  парламента  после  голосо-вания  привилегий. Выходит, ничего  вредного  покуда  с  матерью  не  случилось в  том  захудалом  казенном  доме, куда  спровадила  ее  дочь. Душа  его  дурного  не  вещует.
      И  он  продолжал  поиск  денег, заглядывая  во  все  возможные  щели  и  закоулки, и  опускаясь  до  заклинаний.
      « Граждане! -  взывал  он. – Не  заставляйте  мучиться  ближних! Зарывайте  клады  в  специально  отведенных  местах! Но  не  бросайте  и  без  присмотра! Помните,  что  вы  живете  в  великой  стране   Халявщиков!»
      Их  семейные  распри  из-за  финансов, оставшихся  после  смерти  родителя, Кузьма  Козолуп  не  разделял  и  даже  сбежал  из  дома  по  этой  причине.  Не  хотел  быть  сви-детелем  грешных  сцен. Потому  как  там,  где большие деньги, почти  всегда  случаются  драки,  а  в  драках  бьют  по  сусалам, а  из  них  капает  кровь. А  кровь  -  это бырр!
      Деньги  нажил  отец,  военный  летчик. Даже  не  деньги,  а  дом,  когда  его  перевели  из  Армавира  служить  под  Евпаторий.  Они  с  Васёной  стали  почти  взрослые,  но  тут  отец  погиб  в  катастрофе.
       По  настоянию Васёны, которая  к  тому  времени  сильно  просилась  замуж, они  продали большой  каменный  дом  вблизи  моря  и получили  очень  хорошие  деньги.  Как-никак,  на  курорте  жили. Сумму  поделили  поровну, и  на  свою   часть  Васёна  ку-пила  дом  в  городе  жениха, что  подвернулся  ей на  пляже, а  затем  вышла  и  замуж  за  того  отдыхающего - опытного  шофера  Матвея  Сидоровича  Шалунишкина.  На  свой  пай  Кузьма   построил  в  том  же  городе  Лубянске  кооперативную  квартиру  и  стал  там  жить, а  мать  при  нем. А  третью, свою  часть  родительница  припрятала  на  чер-ный  день.
      Но  через  пару  годиков  Васёна  стала  клянчить  те  деньги  во  временное  пользова-ние  на предмет  приобретения  легковушки,  какой  Матвей  Шалунишкин  стал  беспрестанно  грезить,  когда  узнал  о  запасах  ассигнований  у  тещи. Мать,  как  умела,  отбивала  яростные  наскоки  сомкнутых  рядов  охотников  до  халявы,  но  штурм  все  усиливался  и,  когда  противник  попер  без  оглядки  на  стыд  и  срам, вступил  в  борьбу  Кузя. Впрочем,  как  ярый  сторонник  мира  на  регионе  и  во  всем  мире, Козолуп  по-пробовал  усовестить  агрессора  словом .
      - Балда  ты, Васёна!  Не  денег  нам  жалко  -  тебя!  Твой  муженек  водила, а  пьет  горькую. И может  стать  очередной  жертвой  Зеленого  Змия,  хотя  тот  алкашей  в  пасть  себе  не  заталкивает. Они сами  туда  прыгают.  А  может  и  пропить  денежки, помянешь  мое  слово…Сначала останови   Шалунишкина. Ишь, фамилию  себе  изобрели! Запомни, он  кончит  карьеру  с  каким-либо  вывертом.
      Кузьма  уезжал  от  свары  и  вот  снова  здесь, чуток  скучающий  по  вздорным  ссорам  родни, и  сам  алкающий  толики  денег  от  тех  запасов.
      Тугрики-таньга-пиастры  были  где-то  вблизи, Кузьма  их  нутром  чуял, Знал  он  и  про  материн  заветный  тряпичный  узелок-ладанку, в  котором  хранила  она  немного  землицы  с  могилы  отца, - носила  его  как  святыню. В  отсутствие  брата  Васёна  пыталась  овладеть  ладанкой, подозревая  там  скопление  дорогих  камушков, но  мать  защищалась  аки  тигрица  и  даже поколотила  дебелую  видом,  но  рыхлую  телом  дочь. А  чтобы  в  дальнейшем  покончить  с  посягновениями  дочери  на  святое, мать  заявила,  что  деньги  прокляты  и  сожжены, а  пепел  сложен  в  ладанку  и  будет  покоиться  у  нее  на  груди,  покуда  диавол  корысти  не  покинет  душу  Васёны. Так  повелел  поступить  ей  явившийся  во  сне  святой  архангел,  который  забыл  представиться, но  потрясал  секирой.
      Дочь  покинула  мать  с  обидой,  а  по  дороге  положила   за  пазуху  камень,  большой  и  черный, а  тот  стал  давить  на  нее  со  страшной  силой  помолодевшего  маразма.  И  со  временем  довел  ее  до  крайней  черты.
      И  вот  Кузьма  Козолуп  ходил  по  квартире  и,  не  дотрагиваясь  до  присыпанных  пылью  времени  вещей, искал  складушку  с  деньгами.  Сейчас  они  нужны  ему  как  воздух.  Не  все,  а  толику  на  прожиток  до  лучших  времен  и  на  непредвиденные  рас-ходы,  что   виделись  в  его  лохматой  голове.  Он  уже  выковал  план  по  освобождению  матери  из  темницы  казенного  заведения.
     Ему  захотелось  есть и  он, на  время прекратив изыскания, исследовал  холодильник. Давний борщ  он  трогать  поостерегся, - он  меньше  всего  хотел  обзаводиться   хворо-бой.  В  трехлитровом  закупоренном  баллоне  обретался  компот-ассорти, но  ведь  это  десерт,  а  не  харч  геркулесу,  и  пара  яиц  явно  диетического  размера  устраивала  его  мало.
      «Я  не  какой-нибудь  баритон, чтобы  полоскать  горло  яйцами  в  таком  мизерном  измерении», - подумал  он, выгребая, однако,  яички  из  гнезд.
      На  нижней  полке,  под  порожней  посудиной  для  студня, он  обнаружил  коробку  сардин.
      -Ага!  Это  другой  интерес, -  сказал  он  себе уже  вслух,  явно  довольный  изыском. - Тут  много  калорий, а  мне, возможно,  придется  перемещать  мебель.
      И  быстренько  открыв  консервную  банку, оприходовал  рыбок  в  масле  с оставшей-ся  корочкой  хлеба, запив  следом  яйцами  и  компотом.
       Затем  он  почистил  зубы, посмотрелся  в  зеркало  и обнаружил, что  его  холеная  таежная  борода  в  здешних  условиях  ему  почему-то  претит.  Кузьма  тут  же  исполнил  каприз  и  упразднил  бороду, а  затем   почувствовал  в  себе  рабочий  зуд  и  принялся  прибирать в  апартаментах, протирать  мебель, окна  и  мыть  полы.  На  это  он  ухлопал  часа  два  времени. Потом  он  опять  умылся  и  распахнул  платяной  шкаф,  посмотреть  на  шмотки.
      Прошло  пять  лет, но  мать старательно  вела  хозяйство,  костюмы  нисколько  не  обветшали,  рубашки  выглажены, а  на  такой пустяк,  как  смена  моды  на  галстуки,  из-за  пыли,  он  маленько  почихал.
      Кузьма  переоблекся  и  через  несколько  минут  перед  зеркалом  стоял  молодой  еще, и  само  собой,  интересный, элегантно-торжественный,  как  канделябр  на  рояле,  тип  с  насмешливым  и  малость  задумчивым  взглядом.
      «А  ты  ничего,  давнишний  вьюнош.  Тебе  нужна  мадама… Ну,  а  покуда  деньги,  потому  как  без  них, и  ни  туды  и  ни  сюды. Дамы  не  любят  мужиков с  пустыми  карманами..Отсюда задачка:  где  клад?  -  вопросил  он  себя  требовательно  и  тут  же,  отступив  на  пару  шагов  от  трюмо, изложил  мысль:  -  Если  их  нет  за  иконой, что  совершенно  естественно, ибо  мать богу  доверяет  только  помыслы,  отлично  понимая, что  Создатель  нематериалистичен,  то  домашняя  казна  должна  покоиться   под  шка-фом  меж  кургузых  и  низких  ножек.  Моя  мамуля  всегда  отличалась  оригинальностью  не  только  мышления,  но  и  поступка.»
      Найдя  на  кухне  подходящую  слегу,  искатель  приключений  на  северах  и  дома  пошарил  под  шкафом  и  скоро  вытолкал  сверток,  перехваченный  голубой  и  кокетли-вой, но  уже  морхлой  от  пыли  лентой.
       «Ну  вот,  как  в  лучших  банках  из-под  консерв.Или  банках Швейцарии? Гм. Там,  конечно,  проценты  растут  как  грибы, но  есть  неудобства. Туда  всех  не  пущают. На-ши. Вот  когда  и  мы  сможем  хапнуть  и  поделиться…Но  у  меня  не  тот  минталитет.  Славянский, и   распахнутый,   как  душа. И  выходит,  что  впереди  могут  быть  обстоятельства,  каких  не  предскажешь. А  посему  мы  станем  жить  на  свои  кровные,  которые  вот  тут».
      На  кухне  Кузьма  стряхнул  с  хранилища  домашнего  запаса  пыль  пятилетки  и  развязал  бантик. Да,  здесь  пребывала  денежная  масса.  Не  ахти, но  кое-что. Козолуп  пересчитал  сумарность,  подняв  к  потолку  зенки,  подумал,  но  планов  не  поменял.
      «В  душе  я  артист, а  не  пошлый  растратчик  или  вор.  Я  свободный  художник  воображения, а  последнее  машину  мне  не  пророчит, -  сказал  себе,  философски  морща  лоб,  бывший  бич. -  И  потому  пущай  эти  старые  сбережения  послужат  нам  в  виде  баксов  или  погибнут  вместе  с  державой  в  борьбе  с  империализмом.  Отнесу-ка  я  их  в  банк!  Как  это  звучит  в  рекламе? .. Я  самолет  себе  купил,  в  сбербанке  денег  прикопив!.Нет, на  те   прикопленные  и  хрен  приличный  не  купишь  для  тети  Моти.  Как-то  оригинальнее  надо…В  сбербанке  денег  накопил  и  пистолет  дитю  купил! Ага!..А  зачем  дитю  пистолет, когда есть  приличная   сумма  для  всяких  нужд?  Охранять  или  приумножить?.. Значит -  самолет. Да, это  ближе  к  истине,  хотя  далеко  от  реальной  жизни.  И  летать  я  побаиваться  стал  после  многих  почетных  кругов  на  том  «Ту»   над  дорогой  столицей. Это  ж  хорошо,  что  все  же  вышли  шасси, а  когда  бы  садились  на  брюхо? И  где  б  я  был  и  кто  б  спасал  маманю?  Да  и  вообще,  мне  на  падеж  везет.  И  мордой  бился  об  асфальт,  в  поездах  с  полки  сверзивала  нечистая  сила  после  приема  лишней  стопки  и,  разве  что  из  трамвая   выпадать  не  приходилось. Да  и  то.  потому  что  не  ездил  в  них  сроду.  Так  что  не  станем  бряцать  цитатами,  а  просто  отнесем  знаки  денег  в  банк  и  пусть  их  хранят   как  реликвию.   Заодно  и  беса  не  искусим  в  лице  Васёны».
      С  тем  он  отделил  тысячу  полусотенными  и  вложил  их  в  тощий   бумажник. Тот  тут  же  потолстел  и  налился  важностью,  за  что  Кузя  живо  упрятал  его  в  карман,  долой  с  глаз,  да  еще  и  прихлопнул,  дал  тумака.  Не  любил  он  спесивых  людей  и  предметов.  Остальные  деньги  Кузя  завернул  в  газетину  и,  сунув  во  внутренний   карман  пиджака,  застегнул  на  булавку.  Проделывая  эту  операцию,  он  тихо  и  зло  выражался  по  батюшке,  припоминая,  что  еще  недавно, будучи  на   северах,  не  раз  плевал  на  деньги.
      Свой  первый  день  возле  родной  печки  он  решил  продолжить  в  столовой  или  в  любой  забегаловке,  чтоб  утолить  желания  чрева,  но  тут  зазвонили  в  дверь.
      «Кого  это  принесло  на  дармовую   выпивку?!  -  спросил  он  себя,  пожимая  плеча-ми. -  И  почему  не  несло  его  час  назад,  когда  не  было  ни  шиша  в  кармане?  Странные  люди,  эти  халявщики. Разве   нельзя  сделать  визит  позже?  Я  же  должен  сначала  заняться   вызволением  матушки».


______________   *  ______________

      Кузьма  открыл  дверь  и  за  порогом  увидел  вчерашнего   молодого   пижона   Васю. Правда, одет  он  теперь  под  заслуженного  мастера  любого  вида  спорта  и  имел  не-скромный  и  даже  навязчивый  вид.  Лез  в  глаза  вальяжностью  амбала.
      - А-а, -  сказал  Кузя  без  удивления  и  приглашающе  махнул  рукой. – Иди  не  медля,  и  захлопни  дверь. Признаться,  я   не  ждал  тебя,  думал,  забыл  ты  про  мой  свободный  день. Но  он  свободен  от  суеты, а  не  от  важных  дел! Усек?
      Про  призывника  крепкого  сложения  Васю,  Козолуп  и  сам  уже  подзапамятовал  и лукавил  от  избытка  чувств.   Все  ладилось  покуда, а  не  удивляться  пришлому  в  любой  час  гостю  Кузьма  привык  на  дальнем  и  крайнем  Севере. Там  люди  общаются  просто,  без  церемоний  всяческих  дворов  и  без  пустых  обид.
      - Ты  при  параде  тоже.  И  бороду  сбрил.  Жаль,  знатная  была  оправа  голове.  На  попа  ты  в  ней  смахивал  и   на  этого,  на  грека  Русиса  походил, -  сказал  Вася  На-хабцев,  переступив  через  порог.
       Под  рукой  он  держал  запеленатые  в  газетный   пакет  бутылку  и  закусь. Пройдя  за  Кузьмой  на  кухню,  устроил  гостинец   на  столе,  стал  осматриваться.
      - Борода  что?  Борода  - преходяща, а  вот  вовремя  выпить…Это  ты  молоток,  Васи-лий  Али-бабаевич!  Извини,  что  отчество  тебе  киношное  пристроил.  Но  я  привык  болтать,  когда  язык  свободен.  Ты  же  пришел  пообщаться, -  говорил. улыбаясь,  Кузьма  Козолуп,  разглядывая  этикетку  на  пол-литровой  емкости. -  Ты  добрый  и  даже  сообразительный  и  это  меняет  угол  на  тебя  взгляда…Посольская,  а  значит  из  пшенички. И  в  такую  рань,  когда надо  быть  волшебником   или  экстрасенсем,  чтобы  добыть  даже  посредственное  пойло.  А  тут…Или  здесь,  когда  хошь  покупай  сивуш-ное?  А  я  возношу  твои  таланты  до  высот  башни  из  эфелей.  А  эфеля, друг  и  брат  мой  молочный, не  то  что  ты  поимел  на  виду.  Это  бывший  чай, заварка  от  него, с  какой  сняли  пользу.
      - Об  чем  речь,  когда  меня  знает  каждая  собака  в  подворотне,  а  любая  в  магазине  Маша  -  наша! И  друг, и  товарищ  по  лежбищу,  и  спутник  в  ментовку, -  охотно  разъяснял  Вася удачное  расположение  звезд  в  это  позднее  утро.  -  Они  же  любят  покататься  на  машине   и  посношаться  на  природе. Чтобы  озон  грести  в  себя  ногами!  Какой  же  тут  запрет?..А  что  пшеничная,  так  мягше  пьется.               
      - Давно  не  пивал  я  пшеничной.  Лет  несколько, а  то  и  больше. На  северах   мы  коньяком  чаще  перебивались.  Или  спиртом.  Другого  не  держали  в  местной  потребиловке, в  сельпо. До  сатаны  осточертели  те  прейскуранты. Да-к  и  какой  коньяк  пивали!  Простейшего  розлива  клоповник,  что  для  славных  нефтяников  Каспия  предназначался!  А  к  нам  его  везли  снабженцы  или  по  блату,  или  в  премию  за  высокие  показатели  труда  работников  прилавка. Да! Еще  ты  хвастал.  будто  бы  машина  у  тебя  на  иждивении. Как  там?  Усевшись  на  «Лиаз»,  по  бензину  не  плачут?  А  у  тебя  «жигуленок», что  не  вылазит  из   конструкторских  пеленок?  Получше  «москвиченка»  и  вездеходика  «волынки»,  но  тоже  для  учебы  шоферов  и  слесарей  годится.  Штук  пять  на  весь  процесс! А  что?  Зато  удобно.  В  забор  въехал,  с  деревом  обнялся  -  постучал,  подкрасил  и  поехал  дальше. Хотя  сужу  не  по  себе.  Я  в  тачках-то  и  езжу, потому  как  время  экономят. Да  и  ног  иной  раз  жалко.  Все  же  свои.  Да, вспомнил, у  тебя  «волжанка»!
      -  Эге. Улита, - покивал  Вася  Нахабцев,  не  отвлекаясь  от  созерцания  кухоньки-дюймовочки  в  домике-хрущевочке.
       -  Ишь  ты! А  почему  не  Прасковея?  Не  Гну   какая - никакая?  Та, правда,  у  одного  пана  имелась  и  развалилась  по  старости.  Но  имя  прелестное!
       -  Так  для  контраста  выбрано  погоняло!  Бегает  шустренько,  а  имечко  ей – тихо-ходное, - пояснил  Вася,  переводя  плотоядный  взгляд  на  бутылку.  И  покрутил  в  воздухе  пальцами. -  И  нельзя  ли  ускорить  процесс  сервировки? Чтоб  ритуал  -  по  боку,  а  лишь  действо  приема  ейной,  Ну,  спазмы  жизни  не  дают,  а  в  животе  всякая   музыка,  когда  глаза  все  это  видют! Казалось бы, всякий орган  сам  по себе, а  туды  ж  ты, - рождает  зависть  и  заблуждения. Пить-то  стану  я, а  не  орган  зрения!
      - Ну, ну,  поразмышляй  на  благо  черевам. Убивать  время  можно  и  мыслями. Что  до  машины, то  она  мне  подходит  и  донельзя  кстати, -  говорил  Козолуп,  распечатывая  бутылку  и  наливая  вожделенную  жидкость  в  высокие  узкие  рюмки  из  хрусталя. -  Но  попутно  вопрос.  Вы,  как  я  полагаю, будете  восседать  за  рулем, пан  спортсмен.  А,  между  тем,  законы  в своем  совершенствовании  ушли  так  далеко  вперед, что  работники ГАИ  уже  не  поджидают  свою  клиентуру,  сидючи  в  кустах,  а  прячут  там  новейшие  приборы  для  облегчения  приема  как  штрафов,  так  и  всякой  мзды.  И  как  нам  быть? Ить  я  бы   не  хотел  на  сегодня  остаться  без  водилы. Или  ты сын  министра  иностранных  дел  дружественной  страны  и  у  тебя  диппаспорт?  Ты  знаменитый  вратарь  или  брат  Понедельника  и  тебя   прикроет  широкой  грудью  всякий  фанат  от  футбола?  Неприкосновенность  личности  позволит  тебе  опрокинуть  на  посошок  одну  или  три  рюмки? Да  еще  в  такую  жару.
      - Я  мог  бы  потерпеть,  к  тому  -  я  похмеленный,  но  выпить  хочется,  поверь, - бе-лым стихом  отвечал  на  предостережение  Нахабцев-младший,  насмешливо  разгляды-вая  хозяина  квартиры. -  И  ГАИ  я  не  боюсь.  Там  тоже  люди,  и  любят  выпить. И на  такой  случай  у  меня  в  правах  сидит  зеленая  бабочка-баксик.  А  такого  цвета  бабо-чек  менты  очень  любят.  Так  что  прорвемся.
      - Тогда  закрепим  знакомство! -  возгласил  с  улыбкой   Кузьма. -  Покуда  обойдемся  без  брудершафтов,  но  выпьем  с  умилением. Будь  здрав,  Вася,  сын  богатого  папы!!  – Кузя  сильно  крутнул  головой. – Однако  ж,  давать  менту  взятку.  Это  ж  каким  смелым  надо  быть!  А  вдруг  ему  покажется  мало  и  он  свистнет  в  свисток?
      - Ну,  мы  добавим, -  сказал  невозмутимо  Вася. - Пущай  обнародует  таксу, и  если  она  при  здравом  смысле,  то  всегда  найдем  консенсус,  как  говорил  наш ,  разводщий  руками,  меченый   Миша.. Но  все  же  выпьем! Взаимно  желаю  здоровья  и  многих  лет! 
      Изящным   жестом,  забирая  рюмки  меж  пальцев,  с  удовольствием  и  в  унисон,  опорожнили  они  хрустальные  посудины. Затем  дружненько  занюхали  косточками  пальцев  и  закусили  сырком.  Тут   же  закурили  из   васиной  пачки  сигарет  с  верблю-дами.
      - Не  будь  в  обиде,  но  я  страшный  зануда,  -  сказал  Кузя,  пуская  дым  через  ноздри. – У меня   серьезное  дело  и  оно  не  должно  сорваться. А  потому  один  из  нас  сегодня  должен  быть  без  вавки  в  голове, то  бишь  мало  выпимши, а  то  и  исключительно  трезвый,  что  маловероятно  из-за  наличности  на  столе.  Жребий  кидать  не  станем,  ты  за  рулем,  тебе  и  воздерживаться. Как  ты  считаешь,  стоит  нам  портить  отношения  на  предварительном  этапе? Ить  дело  касается  дамы! И  надо  провести  рекогносцировку.  Говоря  языком  рыцарей, задача  состоит  в  том,  чтобы  найти  и  вызволить  из  заточения  одну  даму  уклонных  лет,  но  очень  мне   родную.
       Он  налил  повторно, кивнул,  опрокинул  в  себя  содержимое  рюмки, кинул  следом  пластинку  слезистого  сыра.               
        -Твою  мать  посадили  в  дурдом?!  -  предположил  Вася,  озабочено  и  с  грустью  оглядывая  приятеля,  который  все  больше  ему  нравился  своим  незатейливым  интеллектом. Проблемы  воздвигал, широко  расставив  ноги,  а  решал  их  просто, лишь  почесывая  за  ухом. – Прими  мои  глубочайшие  уверения  в  том, что  мы  попытаемся  ее  оттель  вытащить.
      - Ты  не  дурак, Василий  Батькович, и  этим  все  сказано.  А  что  до   застолья…Хорошо. оченно! -  не стал  отвлекаться  Кузьма  Козолуп  на  добрые чувства  гостя. – Но  и  все! Воздержание – это  норма  быта!  Не  станем  же  искушать  блудные  чрева, ибо  с  горечью  должен  признать,  что  имею  пристрастие  к  нектаристой  влаге. Люблю  поганицу. Да…Но  что  же,  дорогой  мой  голкипер? Ты  согласен  на  сегодня  состоять  при  мне  кочегаром  прекрасно-контрастной  Улиты?  Ну, ну,  не  обижайтесь  на  древний  эпитет! Ты  же  знаешь, мой  камарад, что  ничего  дурного,  кроме  сияния  счастья  на  твоем  раздольном  портрете,  я   не  хотел  бы  видеть. Ах, милорд!  Неужели  вам  не  наскучили  еще  пьяные  оргии, лукавые  взгляды  начинающих  куртизанок, блудниц, магдалин,  гейш  и  ночных  бабочек  в  одном  лице,  штрафы  милиции  и  постоянное  чувство  страха   при  мысли,  что  когда-нибудь  это  кончится  до  банальности  стыдным  признанием  крушения  всех  иллюзий.  Да  и  что  приключения, конец  которых  предсказан  загодя?  Один  день  ты  согласен  прожить  без  забот  низменных, но  с  высокой?!
      Кузьма  поставил  на стол  рюмку  и  с  интересом  глядел  на  рослого  шалопая  и  владельца  личной  тачки.
      - Один  день смогу, наверное, -  морща  лоб, сказал  Вася  Нахабцев,  тоже  отставляя  свою  тару  из-под  выпивки. – Но  трудно  будет  обойтись  без  пива.  Жара  стоит,  а  я  привык  охлаждаться.
      - Пиво  -  роскошь, Вася! Как  и  автомобиль,  для  широких  и  бедных  слоев  населения. Но  к делу! В  детали  вдаваться  не  будем, импровизация  вещь  проверенная.  Ты  уже   пообедал? Ах,  да,  какой  я  болван  и  всякая  колодка.  Ты  же  едва  проснулся,  и  сразу  подался  отнести  долг  вежливости. Молоток! Тогда  мы  двинем  в  ресторан, то-варищ  Вася!  Но  без  выпивки, а  токмо  загрузим  чрева…Хотя, нет,  кабак  мы   посетим  на  обратном  пути. Время  -  деньги, а  из трактира  раньше  через  пару  часов  нас  не  выпустят. Остается  столовая,  чтобы  пожрать,  но  там  кормят  из  рук  вон  и  даже  ху-же,  во  всяком  случае  на  наш  вкус. Заскочим-ка  мы  в  кафешку-траторию! Лангет, жаркое, жульен  в  горшочке  или  иное,  но  что-то  мясное,  там  нам  не  подадут. Но  колбаски  нарежут. Ну  и  салат  из  перезрелых  огурцов – само  собой. Затем  бутылка  минеральной  воды,  как  средство  спасения  от  нынешнего  пекла. Кстати,  что  это  за  название  такое  населенного  пункта?  Я  или  не  был,  или  забыл:  Пантелеевка? -  во-просил  Кузьма,  втыкая  палец  в  брюхо  Васи.
      Нахабцев-младший  пожал  богатырскими  плечами, вскинул  бровь.
       - На  берегу  реки,  в  тридцати  километрах  отсюда  небольшое  село.  Пригородно-аграрное.  Пост  ГАИ  почти  у  пляжа,  ресторан  на  борту   теплоходишка  «Багрицкий»,  который  на  вечном  приколе,  а  там  можно  пропить  не  тольку  мзду  пастырей  дорог. Вечером  пижоны, девочки,  костры  романтиков,  в  рощице - сбор  ползунихи.  Рыбаки, конечно, -  перечислял  Вася, с  интересом  глядя  на  водку.
     - Это  возле  Пантелеевки  и  округ. А что  в  самой? -  попросил  уточнить  Козолуп, игнорируя  направленный  взгляд  гостя,  как  несущественный,  и  наливая  в  одну  рюм-ку, себе. -  Или  не  в  курсе  дел  на  тех   просторах?
       - Так…поселяне! - Вася  передернул  складки  на  челе,  проводил  задумчивым  взглядом  рюмку  наперсника,  которую  тот  приподнял  над  столом,  собираясь  воздать   должное  ее  содержимому. – Еще сельсовет,  дурдом.  Вернее,  комплекс:  психи,  алкаши  и  приют  стариков. Богоугодное  заведение!               
      - Ага! -  удовлетворенно  воскликнул  хозяин  квартиры.  – Вот  с  заведения  для  униженных  и  оскорбленных  мы  и  начнем!  Туда  можно  упрятать  от  глаз  общественности  и  частных  лиц  престарелую  женщину,  истязать  ее  водопроводной  водой  с  хлоркой, и  кислыми  щами  с  пшенкой,  от  какой,  кстати,  у  меня  почти  всегда  просыпается  изжога. Вот  почему,  дорогой  мой  знаток  местных  проблем  и  ланшафтов,  нельзя  тебе  употреблять  во  зло  нашим  планам  эту  гадость,  которую  обзывают  посольской.  На  дорогах  неустанно  бдят  работники  ГАИ  и  всучить  им  взятку  займет  много  времени.  Ты  пойми,  вручение  мзды  -  есть  ритуал, церемония.  Ты  боишься  легаша, вручая,  даже  навязывая  деньги, как  бы  не  оскорбился  и  не  взял  на  цугундер  за  столь  мерзостное  деяние  и  нарушение  закона. Пастух  дорог  боится  недополучить  ту  сумму, какую  он  уже  прикинул  заиметь. Дабы  хватило  поделиться  с  начальством  и  отчислить  в  семейный  бюджет.  Помимо  тех,  которые  он  обязан  пропить  после  службы,  потому   как - традиция! Вы  с  ним  торгуетесь, а  время  летит, как  скоростной  трамвай! Нет,  мой  друг  и  соратник!  Нам  некогда,  так  что  обсудим  антураж. Прикинь! Мы  въезжаем  в деревню, и  ты  подаешь  лимузин  прямо  к  парадному  крыльцу. Подаешь,  естественно,  с  шиком. Ну  ты   понимаешь,  что  я  имею  ввиду.  Резкое,  но  мягкое  торможение,  плавное  покачивание  на  рессорах  и  строгое  лицо. Твое. А  я  уж  по  ходу  определюсь,  что  мне  строить  на  морде:  имидж  демократа  или  держиморды…Я  выхожу  из твоего  авто,  улаживаю  проблемы,  мы  привозим  леди  уклонного  возраста  в  эти  апартаменты,  музыка  играет  туш,  а  мы  едем  дальше,  осматривать  окрестности  окружающей  среды,  в  ресторан,  собирать  ползуниху  на  лоне  природы,  как  ты  верно  заметил,  а  то  и  даже  ловить  рыбку  в  тихой  и  родной  речке  Ольховке. Идет?
      Кузьма  махнул  в себя  из  посудины  третью  порцию «Посольской», довольно  развязно  подмигнул  Васе  Нахабцеву  и  ждал  обратного  хода. Узнав, что  в  Пантелеевке  находится  искомый  дом  для  престарелых,  имея  немалые  деньги  на  всякие  нужды,  он  мог  теперь  обойтись  без  помошника.  Потому  и  попробовал  на  зубок  молодого  витязя. Взбрыкнется, так  можно  осадить, а  то  и  выпроводить  вон.  И  вызвонить  такси. Правда,   в  такси  он  выглядел  бы  частным  лицом,  тогда  как  планировал  сыграть  в  маскарад,  поставить  нечто  театральное  и даже  помпезное.  Показать и  выпустить из  себя  дух  некоего  начальствующего  болвана, оболтуса  и  шпака.
      Но  восстания  не   произошло.  Вася  пропустил  мимо уха  всякие  мелкие  колкости,  потому  что  интерес  его  к  рыжему  шалуну  все  возрастал. Друзья,  с  какими  он   об-щался, заискивали  перед  ним  из-за  машины, а  хмырь  с  северов  в  ней  нуждался,  и  все  же  чихал.
      - Я  принимаю  ваши  условия, шеф! - сказал Вася, флегматично  сморкаясь  в  платок. 
      - Ого!?  -  удивился  Кузьма  и  дружески  хлопнул  по  широкой  груди  геркулеса  Васи.  Оба  они амбалы,  под  стать друг другу, но  гость слегка  ожирел, не соблюдал  формы,  тогда  как Козолуп следил  за  чистотой   мускульных  клеток,  гонял  кровь  поднятием  тяжестей.  -  Я  принимаю  твою  жертву. Иди  за  машиной  и  переоденься. Соответственно  с  погодой  и  предстоящей  миссией. Сам  понимаешь,  что  водила боль-шого  начальника  должен  выглядеть  очень  прилично  и  даже  несколько  эпатажно. В  смысле, чтоб  тебя  побаивалась  мелкая  сошка  чинуш. Оденься  скромно,  но  зацепи  галстук. Со  мной  веди  себя  корректно  и  где-то  подобострастно,  хотя  это  пережиток  бюрократизма  и  древних  времен. Но  надо!  Чтобы  со  стороны  видели:  этот начальник  шарашки,  а  тот замминистра, а  вон  председатель сельпо. Тот  просто  депутат, а  который  свернул  за  угол – барыга. Я  должен  тянуть  на  начальника  главка. И  потяну! Ну  да  ладно,  не  мне  учить тебя  приличным  манерам,  которых  я  не  знаю. Чего-нибудь  зверское изобразим.  Кстати, должен  заметить, что  все   миллионеры, которых  я  видел  в  кино, ходят  просто,  без  всяких  претензий  на  манерность  и  лишь  нищие  бросают  вызов  прогрессивному  сообществу  толстосумов. Колоритом  красок  в  одежде  и  оригинальностью, если  не  сказать,  наглостью  имиджей  и  макияжей  Артистов  эстрады  в  расчет  не  берем.  Они  все,  вкруговую  считай,  придурки  и  вся  их  жизнь  в  моде. Больные  люди!...А  члены  партий!..К  примеру,  кто  видел, чтобы  чинодрал  или  партайгеноссе  носил  желтые  шкары   или  красную  шляпу?
      -Хорошо, шеф, я  учту  все  ваши  пожелания, -  опять покладисто  проронил  Нахабцев  Вася  с  улыбкой  радости  до  ушей. -  Усё  будет  сделано,  как  в  лучших  домах  нашей  деревни.
      - Ну, ну, -  покивал  Козолуп.  -  У  меня   нет  больше  слов  одобрения.  Исчерпал.  Так  когда  ждать  вас  с  лимузином,  гроссмейстер  проказ?
      - Так  я  туда  и  оттель!  Пятнадцать  минут, -  сказал  Вася,  махнув  взглядом  по  бутылке  с  выпивкой, где  оставалось  еще   половина  емкости.  -  А  может,  допьем?
      - А  договор?  Ты  дал  слово, я  по  глазам  видел,  что  не  полезешь  на  рога  халяв-щикам  дорог! И  вообще,  мой  камарад,  точность  -  бремя  не  только  королей.  Не  под-забудь, - отреагировал  Кузьма  на  вопрос  не  к  месту. – Я жду,  а  промедление  меня  погонит  добывать  такси!               


__________   *   _________

       Через  четверть  часа  от  подъезда  пятиэтажки,  мягко  шурша  шинами  и  припадая  на  рессорах,  отъехала  черная  и  элегантная  «Волга».
      - Бензин,  как  и  выпивка,  в  наши  дни  в  дефиците,  но,  надеюсь,  ты  запасся.  Его,  правда,  еще  десяток  лет  тому  водилы  сливали  наземь,  чтобы приписавать  ходки,  но  нам  их  примеру  следовать  ни  к  чему.  Хотя  наш  план  тоже  на  пяток  лет  потянет. Ну, и  правишки  ты  не  оставил  на  рояле, а  мусорок,  надеюсь,  нас  не  остановит, -  сказал  Кузьма, опуская  стекло  на  дверце  и  впуская  свободный  ветер.
     - Все  хакей, шеф! Самые  лучшие  бумаги  для  пастухов  на  дорогах, - наличные  баб-ки. Ну   и  валюта  в  жидком  виде. А  в  «бардачке»  у  нас  и  то  и  это. И  бензина  полный  бак,  и  мы  едем  на  дело.  Как  это  у  соседних  славян?  Кум  на  «язе»,  я  на  «мазе»  -  пхнэм!
       - А  дело – на  пятилетку  за  три  года!  - Улыбнулся  Козолуп  и  посмотрел  на  кра-сивого Васю.
        Тот  выглядел  будто  бы  скромно  и  вместе  с  тем  вызывающе. В джинсах  и  в  летней  рубашке  ковбоя  с  отцовским  галстуком,  когда  тот  ходил  еще  в  женихах.  Потому  как  таких  блеклых  расцветок,  по  сведениям  Кузьмы,  промышленность  не  тачала  с   двадцатых  годов. Нахабцев-младший  сидел,  нет,  восседал, откинув  надмен-но  голову. Левый  локоть  лежал  на  дверце  с  опущенным  стеклом, в  зубах  торчала  сигара,  а  он  щурил  глаза  и  давил  на «железку».
      Но  Вася  все  же  обратил  внимание  на  замечание  шефа,  которое  ему  не  понрави-лось  за  вторичность  и  некоторую  назойливость.
       -  Ты  что,  специалист  по  пятилетним  срокам? Так  вводили,  я  слыхал, и  семилетку.  Догоняли  и  обгоняли,  не  стеснялись  показать  срамное  место. И  вообще, зачем  нам  итэка?! 
      - Ну, мой  молочный  и  слегка  трусливый  брат! Как  говорят  в  народе: от  сумы  и тюрьмы  зарекаться  не  стоит. Такое  неудовольствие  схлопотать  можно  на  любом  повороте  жизни, а  уж  на  такой  прелестной  тачке!..Так  что  не  шустри, а  держи  золотую  середину. Это,  на  мой   взгляд,  шестьдесят  кэмэ, - полыбился Козолуп, принимая  из  рук  Васи  сигару. -  И не тюремный  срок  имел  я   в  виду, когда  играл  цифирью. Привык  так  время  исчислять. Ну, скажем,  навязали  средства  информации. А  вообще,  я  человек  свободной  профессии  и  мышечно-интеллигентного  труда.  Вернее  даже  сказать, интеллектуального,  что  звучит  малость  возвышенней.  Мечтал  о  сцене, а  приходится  играть  в  жизни. Был  грузчиком  и   слесарем,  маляром  и  штукатуром,  трактористом  и  шофером,  взрывником  на  шахтах. Где  золото  роют  в   горах!  А  по  образованию  -  средний  механик  по  всяким  железкам  в  аграрном  производстве. Моя  трудовая  книжка  похожа  на  путеводитель  по  необъятной  стране, за  что  мне  часто  пеняют. Но  что  может  сказать  кабинетный  начкадров,  когда  я  резвый  на  слово  и  не  терплю,  если  наступают  на  всякий,  даже  и  нелюбимый  мозоль? Я  не  ищу  больших  денег  или  забав, я  алкаю  интереса  для  души. Душа  поет, когда  прекрасен  труд,  и  содрогается  она  и  просит  водки…Ну  и  так  далее, ты  понял. Прозу  жизни  всегда  скрашивают поэзией  выпивки.  И  как  вы  думаете,  мой  юный  духовник, общество  вправе  отказать  мне  в  поисках  интересной  и  содержательной  деятельности  на  благо  самого  общества?
      - Пожалуй, нет, -  несколько  озадачено  отвечал  Вася  Нахабцев.
      - А  вот  вы  и  ошиблись, мой  скромный  допризывник! Вправе. Ибо  общество  еще  не  может  определить  моей  полезности  для  себя  на  этом  пути.  А  когда такого  рода  издержек  накопится  слишком  большой  вагон? Ежели  миллионы  пустятся  в  поиски  своих  идеалов  и  душевных, а  то  и  корыстных  интересов?  Ведь  пока  вы  будете  искать  и  сомневаться,  ошибаться  и  каяться,  кто-то  же  должен  строить, возводить  то  прекрасное  здание  на  горизонте! И  вы,  выходит, на  чужом  горбу  до  рая, да - гало-пом!.. Нехорошо. И в  этом  парадокс. С  одной  стороны,  двери  молодым  открыты,  а  с  другой  -  хрен  войдешь.И   налицо  нарушение  личных  прав  и  свобод.  Почет  не  голове  -  диплому,   -  вздохнул  Кузьма,  и  с  чувством  швырнул  в  окно  сигару. – И  его  я,  этот  парадокс, человек  иной  раз  помятой  наружности и  нередко  нетрезвой  души,  разумеется,  без  высшего  образования,  но  с  философским  зрением  на  среду  обитания,   не  собираюсь  оспаривать  или  утверждать!
       Вася с  уважением  взглянул  на  велеречивого  командора  и  кормчего, и  достав  из  бардачка  солнцезащитные  очки,  нацепил  на  нос.
      - И  все  же  я  не  понял, шеф. Кто  ты,  куда  идешь  колдобинами  жизни?       
      - Вот  видишь, и  тебя  проняло!  Душа  твоя  алкает  интереса! А  что?  Ведь  ты  не  идиот, внутри  тебя  растет  прогресс!  Вот  ежели  зальешься  спиртом,  тогда  прогресс  уснет.  Потому, Вася,  заливаться  надо  периодически  и  не  под  завязку.  Я,  дорогуша,  иной  раз  думаю,  что  планида  выдала  мне  вексель. И щас  бы  мне  спросить: кто  кому  должен?  Я - планиде,  или  она  завязла  в  долгах?..Хотя,  чего  мне  требовать? Я  бич, -  с  горечью  усмехнулся  Кузьма.  -  Ты  слыхал  это  слово?  Что  оно  значит?
       -  Нет. Впрочем,  да. Где-то   слышал.
       - И  что  сие  значит?  -  надавил  Козолуп.
       - А  хрен  его!.. -  искренне  поделился  Нахабцев. – То  ли  алкаши,  то  ли придурки.
       - Во-от! Сначала последнее,  а  уж  потом,  как  следствие  никудышнего  воспитания, - алкаши. Я  пробовал   изучить  эту  породу  хамоителлектусов  изнутри,  залазил  в  их  шкуру.  Для  собственного  познания, дабы  иметь  опыт  жизни  и  помереть,  если  и  молодым,  то  умным.  Так  хренушки!  Когда  считать,  что  я  продолжаю  носить  тот  об-лик  бича,  то  мы  с  тобой,  Василисуй,  духовные  братья!  И  даже  молочно-алкогольные.  Вы  ничего, почитай,  не  делаете  на  благо  родины  и  правительства  со  дня  своего  вылупленеия,  а  мы  уже  потом,  но  тоже  гоним  порожняк. Вы -  это  маменькины  сыночки,  так  называемая  элита  и  сливки,  паразиты  на  шее  родителей  и  всего  прогрессивного  человечества.  Лично  я  тоже  вам  уподобляюсь, когда  делаю  себе  продолжительный  отпуск  для  употребления  божественного  щербета  в  неограни-ченном  количестве  Но  я  не  алкаш  еще,  я  духовный  и  даже  физиологический  лентяй,  когда  это  не  касается  дела  сношений   с  прекрасным  полом.  Отсюда  резюме.  Ты,  мой  друг,  приятель  и  где-то  враг,  тоже  продукт  натурализма  и  самый  высококвалифицированный  бич. Хотя  живешь  не  на  северах, а  в  южных  местах. Природа  бичей, тунеядцев  то  есть,  бездельников  и  зевак,  в  сущности  одинакова,  а  разновидность  их  очень  обширна.  Тут  будущие  кандидаты  разных  наук  проглядели  бриллиантовое  дно.  Я  бы  и  сам  занялся  этой  работой  поосновательней, но  недостаток  должного  образования  и  природная  лень  к  застольному  труду  не  дают  мне  шансов  получить  результат  хоть  сколько-нибудь  обнадеживающий.  Так  что  не  выйдет  из  меня  ни  профессора  кислых  щей,  ни  доктора  шарлатанства.
       Вася  опять  оценил  краснобайство  шефа  и  потряс  головой.
      - Ну  ты  даешь, Козьма  Пруткович!
      - Петрович, Вася,  и  не  Козьма!  И  вовсе  не  даю, -  грустно  признался  Кузя. Тихо  играл  приемничек,  и  вдург  Козолуп  попросил: – Ну-ка!  Добавь  звука  и  помолчи.
      Кто-то  задумчиво  перебирал  струны  гитары  и  бормотал  себе  под  нос:   

           Люди  заняты  делами,
          Люди  едут  за  деньгами,
          Убегают  от  обид  и  от  тоски!
          А  я  еду, а  я  еду  за  мечтами,
          За  туманом  и  за  запахом  тайги.

      - Вот,  Василисуй,  парень  поет  про  себя  и  меня!  Только  я  наоборот  убегал  от  денег  и  бегал  за  туманом!  И  вообще, мой  папа  поздно  меня  сделал  и  лишь  чрево  матери  спасло  мой  слабый  организм  от  пагубного  влияния  вредных  генов. Частично. И  потому  я  могу  разгибать  подковы  и  не  могу  удержаться  от  соблазна,  чтоб  не  принять  несколько  капель  на  грудь. Когда  захочется  до  скупой  слезы.  Не  могу  удержать  на  подкорке  мысль  от  противного. А  сам  знаешь,  что  если  нельзя, но  хочется,  то  не  удержишься  и  раскинешь  объятья  зову  естества.
     - Другое  время  наступает, шеф. Сейчас хочется  всем  и  много. Перестройка  возможностей  мозгов!  -  воскликнул  Нахабцев-младший,  простирая  руку  в  сторону  открывающегося  впереди  и  чуть  сбоку  зеленого  поселения.  -  А  вот  и  Пантелеевка!
      - Да-а,  красиво  издали  глядеть!  -  воскликнул   Козолуп.  -  Вот  здесь  бы  отдохнуть  душой  да  оттянуться  телом!   Под  пару  пива  слушать Моцарта,  когда  он  наяривает  на  современные  темы,  типа, «нам  выпить  захотелось  и  мы  зашли  в  шикарный  рес-торан».  Но,  дорогой   мой  гид  по  задворкам  когда-то  могучей  империи.  Мы  едем  на  дело,  да  и  кабаков  теперь  нет  приличных.  Сплошной  общепит   и  приют  слухачей!


ГЛАВА   ЧЕТВЕРТАЯ

Дела  четы   Шалунишкиных.  Матвей
идет  на  «левый»  рейс.  Дорогу  осилит
и  пьющий.   Дом   призретых  стариков.

____________     *     ____________

      Васёна  прикатилась  домой  растрепанная  и  зареванная, будто  гнался  за  ней  до  порога  гневный  брательник  или,  того  хуже,  ватага  насильников-импотентов.  Она  свалила  узлы  прямо  в  зале  возле  трюмо  и  бросилась  задом  на  стул.
       - Ты  што?!  -  спросил  Матвей  Шалунишкин, законный   ее  супруг, который   задушевно  мечтал, занимаясь  прикидками  по  хозяйству.  Последние  достижения  его  сильно  радовали  и  выходило,  что  в  скором  времени  они  смогут  обрести  предмет  вожделений,  лаковую  легковуху.  Перспектива восхищала,   понуждала  трепетать  крылья  носа  и  вздымать  тонус  во  всех  местах, а  жена  что-то  в  прострации.  И  Матвей  уже  озабоченно  переспросил: -  Чего  в  глазах  печаль  и  задница  в  поту?  Чего  неслась,  как  будто  за  тобой  гаишник  с  мотоциклом?  Чего  ревешь?  Оштрафовали?!
       - Ну  ты,  зараза!  Тебе  бы  языком  трепать  да  водку  жрать!  -  окрысилась  Васёна.  -  Чего ревешь,  чего  ревешь?! – И  тут  же  заголосила  в  голос. -  Брательник  обокрал!  Объявился,  щегол  северный! Паразит  сельского  хозяйства!  Оттяпал  у  нас  квартиру  двухкомнатную! – Еще  прибавила  к  речитативу  слез,  рванувших  на  раздольное  лицо,  расстроенная,  как  захиревшее  пианино,  хозяйка  дома. – Как  жить  теперя-яа?!  Иде  быть,  когда  брательник,  родная  кровинка  гонит  нас  с  фатеры-ии?!
      Тут  Васёна  откинула  голову  и  раскинула  полные  руки,  показывая,  что  с  ней  сделался  обморок, а  к  мозгам  приступила  мигрень.
      Матвей  с  перепугу  тут  же  обзавелся  кружкой  с  водой  и  стал  набирать  ее  за  щеки  и  брызгать  на  супружницу  через  зубы,  как  на  цветок  фикус,  пришлепывая  в  перерывах  дланью  по  толстым  щекам.  Такой  уход  за  собой  Васёне,  верно,  понравился,   она  явила  на  морду  улыбку,  но  приходить  в  себя  и  гнать  мигрень  не  торопилась.  И  лишь  минут  через  несколько  Матвей  принялся  уточнять  ситуацию.
     - Ты  что,  рехнулась?! Бегмя  бежамши,  зацепилась  лбом  об  столбик?! Откель  брательник?! Он  же, сыгравши  в  ящик,  врезал  дуба! Вон  фотография!  Козолуп  твой   в  гробу, но  тока  в  черных  тапках!  Ты  свечку  ставила  за  упокой! В  крик  подавалась! Веревку  требовала  дать,  чтоб  богу  душу  всю  отдать!  И  записала  в  святцы,  за  то  что  хату  нам  оставил,  без  кипешу  и  задарма!
     И  сам  почти  кричал  Матвей,  потиху  догоняя  мысль,  что  рушится  все   к  какой-то  Фене,  вдрызг  сшибается,  как  встречные  машины.  Он  стал  осозновать,  что  его  близкий  и  почти родной   «москвичок»,  только  что  видимый  и  ласкаемый  едва  ли  не  натурно,  распыляется  в  туман  и  пропадает  как  мираж.  Мечтательной  и  впечатлительной  душе  такого  выдержать  нельзя  и  она  стала   покидать  Шалунишкина,  постучав,  впрочем,  прощаясь,  по черепку.  Все  выходило  взаправду!  Не  Васёна  играла  на  публику  в  его  лице,  а  реальность  била  Матвея  по  морде! И  он,  в  последний  момент,  схватив  за  что-то,  впихнул   душу  обратно  в  телеса  и  прохрипел, держась  за   кадык.
      - Зачем  ты  мне  это?..Так  же  низзя!  Могла  бы  подготовить…Ить  видишь,  чуть-чуть  бы  -  и  коньки  отбросил. А  кто  ты  без  меня?
      Пожалуй,  верно:  кто?..Но  не  от  временного  падения    в  игривый  стресс  вернулась  Васёна  в  действительность.  Пронять  такими  штучками  ее  трудно. А  вот  не-справедливость  при  хапке…И  она,  обмахнув  раздольную  физию  исподом  кимоно,  деловито  поведала:
      - Так  то  когда  было?!   А  щас  брательник  вернулся  живой  как  на  картине! Я  подумала,  обман  в  ушах   башки  услыхала, и  подвели  глаза! Ну, глюкцинация  и  вавка  в  голове! Какое  там!  Так  придавил, сало чуть  не  поперло  со  всех  сторон   наружу!  Живой  Кузьма, чтоб  утопился  он  в  бутылке!
      - А  как  же  мы?!  -  теряясь  в  мыслях  и  все  еще  с  трудом  осваивая  возникшую  невезуху, воскликнул  слабый  здоровьем  Матвей. -  Вить  мы  и  квартирантов  напусти-ли.  Машину  по  боку?!  Как  жить?!
       - А  вота  как! – зло  изрыгнула  жена  и  выставила  из-под  арбузных  грудей  со-оружение  из  трех  пальцев,  каким  она  частенько  пользовала  супруга.  -  Брательник  будет  проживать  на  той  жилплощади, а  мы  ютиться  тута! С  квартирантами!  - еще  на  два  тона  ниже  взяла  дородная  Васёна. Но  тут  же  спокойным,  почти  домашним  го-лосом спросила: - Когда  перевезешь  последних  двух  семей?
      - Так  куда  спешить? Задаток  у  нас,  завтра  и  переселю. Перевоз  тоже  денег  стоит, - в  унисон  ей,  индифферентно  ответил  Матвей  Шалунишкин.
       - Одним  отказать  придется! -  вновь  заревела  Васёна  вульгарным  голосом,  нисколько  не  жалея  слез,  но  жалея  утраты  в   виде  квартплаты. -  Нас  Кузька  обокрал,  а  мы  хоть  пропадай!  Так  не  пойдеть! Я  жаловаться  стану!  К  прокурору  пойду  с  протестом!  Он  меня  чуть  не  ударил!  Твой  шуряк!
       - Как?!..Забижать  удумал?! -  изумился  Матвей  и  принялся  закатывать  рукава  летней  рубашки  до  худых  плеч. -  Да  я  ему… душу  выну  на  портянки!  Моргалы  выколю  и  шахматной  доской  в  сопатку!..Играть  заставлю  в  домино  на  шалабаны!
       - Тю-ю,  дурак!  Опять  наладился  языком  балабонить,  как  демократы  в  ящике, -  насмешливо  обрезала  его  половинка, даденная  случаем. – Охолонь,  сопля  и  хлюпик!  Он  же  бугай, а  ты козявка! Сиди  и  не  рыпайся, а  то  он  из  тебя  самого  душу  вынет  и  повесит  сушиться.  Аника-воин! Говорила  тебе,  давай  перебираться! А  тебе  то  не-когда  за  работой,   то  оглядался  на  народ. Пущай  успокоятся!... А  хто  успокоится?!  Мы  успокоимся!.. Вот  и  реви  слезьми  в  платочек!
      И  опять  чуть не  кинулась  играть  на  публику  в  лице  мужа   и  обливать  его  влагой  из  глаз,  но передумала  и  флегматично  похлопала  себе  по  щекам.
      - Выходит,  зря  музыка  играла  туш.  Бала  не  будет,  неверная   фортуна  повернулась   задом,  - побито  проронил  Матвей,  все  еще  не  соглашаясь  на  утрату  розовой  и греющей  мечты,  родного  с  детства  «москвиченка».               
       - Под  поезд  твоя  фортуна  бросилась,  найдя  в  тебе  импотента!  - по-книжному  и  злорадно  ввернула  Васёна, тут  же  восходя  наверх  возбуждения.  -  Другие  мужики  с  фортунами  ходют  кавалерами,  и  обоймут  и  приголубят,   зажмут  в  углу  и  делают  приятно,  а  ты  суешь  ей  в  хайло  самогон  либо  денатуру!  Она  что,  алкашка  тебе?!  Ну, хватит  ныть,  нам  к  прокурору  надо!  И  писать  в  суд!  А  что?!  И  затаскаем!  Он  непутевый!  Хто  за  него  вступится,  за  летуна?!. Он  безработный  тунеядец!
      - Ага! -  возликовал  Шалунишкин,  потому  как  в  подобных  делишках  мнение  по-ловинки  считал  основным, а  свое  вспомогательным   Когда  трезвый  был. А  если на-оборот,  то  и  мнения  полюса  меняли. Но  теперь  он -  ни  в  одном  глазу  и  потому  пристукнул  кулачком  по  комоду,  в  волнении бегая  по  жилплощади  и  оказавшись  на  тот  миг возле  архаической  вещи. -  Насолить  ему  надо!
     - Насолить?! -  ехиднейшим  голоском  вопросила  Васёна.  -  Посоли  у  себя  между  ног,  чтоб  не  пропал  в  бездействии  боец  супружеских  баталий!  Тут  головой  работать  надо, а  не  солить  чего  не  надо. Вить  восемь  классов  кончил!  Что,  не  настрочишь  кляузу  и  донос-анонимку?!  А  Кузьма  вона  мастер  анекдоты  чесать  про  правительство  и  вождей!  Помню,  читая  анекдоты,  над  королевой  полей  любил  поржать  жеребцом.  И  про  этого,  который  в  орденах  ходил!  Брови  черные  и  густые,  речи  длинные и  пустые!  Это  как  тебе,  не  изголение  над  линией  партии?  Да  ему  в  тюрьме  место!..И  про  Мишу  Меченого  сочинял  складушки.  Да  его  за  то, за  это!..Диссидент,  замореный  сивухой! Его  же  в  ссылку,  на  Колыму  обратно! .А  нам  ихню  фатеру!
      Тут  Васёна  поперхнулась, забрызгалась  слюной,  лишний  раз  подтверждая  истину,  что  плевать  даже  не  против  ветра  чревато   тем,  чего  не  надо.
      Супруг  же  не  оплошал,  подхватил  оброненное  знамя  борьбы  за  халяву  и  вознес  его  на  всю  возможность.
      - Он  у  меня  споеть  про  Магадан!  -  пообещал  Матвей,  припоминая  внушительные  кулаки  жениного  брательника, коими  тот  однажды  ублажал  полупьяного  Шалунишкина  за  неудачное  сравнение  с  козлом. – Он  юшкой  слезной  умоется!  Попомнит,  как  кулаками  махать  и  обездоливать  людей  с  запросом  к  жизни!  Я  вот  припасу  его. Хатку  он  захватить  удумал! И  про  начальство  -  анекдоты!  Про  Никиту  с  прыщем  на  носу,  про  доброго  Лёню  и  про  молодого,  что  разводит  руками,  обнимая  с  любовью  народ! Господи!  Ну  зачем  он  вернулся?! Ну  замерз  бы  там  и  меньше  нам  хлопот! Вить  я  писать  непривычный,  а  надо.. Ну, Кузя!
      Матвей  Шалунишкин, наверное,  еще  долго  бы  выступал  на  малом  семейном  вече,  но  тут  постучался  кто-то  довольно  требовательно  в  железные   ворота,  залаял,  обрывая  цепь,  дворовый  волкодав  Пантюша  и  Васёна  подалась  узнать,  кого  принес-ла  нелегкая.
      Оказалось,  принесло  соседа.
      Благообразный  старичок,  бывший  работник  пищеторга, еще  при  теле,  при  живо-сти  характера  и  пронзительности  глаз, переступив   порог,  поклонился  в  красный  угол,  еще  раз  особливо  хозяйке,  поручкался  с  Шалунишкиным  и  уважительно  попросил  помочь  в  избавлении  от  докуки.
      - Фортопьяну  бы  отвезти   дочери  на  село.  Распределили  ее  музыкой  заправлять  в  колхозе, а  подобного  инструменту  там  нету,  -  сказал  сосед,  приминая  в  руке  беленькую,  клинышком  бородку  под  давнего  старосту  страны  Советов  Михаил  Иваныча,  а  другой,  незаметно  будто,  но  напоказ  теребил  четвертной  билет. – Вы  бы  пособили, Матвей  Сидорыч, богом  прошу. Пропадаит  у  меня  дочка  без  фортипьяны. А  благодарсность  вы  поимеете  всякую  и  денежную  соответственно.
      Против  четвертной  бумаги  Матвей  устоять  не  мог.  Даровую  выпивку,  угощение,  деньги  и  всякую  разность,  какая  могла  легко  даться   в  руки,  Шалунишкин  пропускать  не  умел.  И  бледно-сиреневая  ассигнация  за  рейс  в  полста  километров  в  оба  конца  водилу  устраивала,  потому  как  больше  все  равно  никто  не  предложит.  Но  для  вида  Матвей  все  же  поартачился.
      - А  что, Листратыч, в  агентство  не  обратимшись?  Там  и  транспорт,  и  накладная,  как  положено, платежка. А  мне  это,  рысковать  придется,  вам  услужая  и  угождая. А  как  ГАИ  воспротивится?
      - Бог  не  выдаст, Матвей  Сидорыч,  так  и  свинья  побрезгает,  -  елейно  проблеял  сосед, трепыхая  хвостиком  деньги.  – В  агентство  я  обращался  и  все  бы  ничего,  да   не  доверяю  я  им  инструмент, шарамыжникам.  Растрясут. И  сроки  ихние  не  подходют. А  тут  деликатность  требуется, с  энтим  грузом.  Понимание  в  обхождении. Фортипьяна  вам  не  физгармония,  как  дочка  говорит, не  пианина-клавесин, а  цельная  рояль-жирафа!
      - Ишь  ты, -  усмехнулся  довольный  Матвей  и  крутнул  головой, зыркнул  на  Васёну.  Слыхала  ли  и  усекла?  Потом  как  бы  задумался. – Понимательный, - оно  бы  ладно. Бог,  может,  и  не  выдаст,  так  гаишники  не  уворотят  носа,  заберут  четвертак. Прибавку  бы  им  на  выпивку,  чтобы  горла  заткнуть.
 В  это  время,  из-под  толстых  ног  супружницы,  показала  лохматый  нос  собачка  мопс  Фрося  и  сказала: «гав!»  Тут  же  Васёна  протянула  ладонь,  выхватила  у  соседа  деньги, и  убоявшись,  что  сделка  может  сломаться,  веско  приговорила:
- Ехай! Што  тебе  еще  надо? Человек  деньги  дает.  И  чтоб  одна  нога  тута,  а  другая  обратно! 

______________   *   ______________

        Матвей  был  большой  дока  в  деле  извоза,  и  потому  повез  инструмент  в  тот  час,  когда   смотрители  дорог  уехали  на  пересменку  и  получать  ЦУ,  то  есть  ценные  указания  на  ковре  у начальства.  На  малый  срок  покинули  они  свои  посты,  а  Шалунишкин  с  работенкой  управился.  И  увидев,  что  все  обернулось  благополучно  и  у  него  образовался  излишек  времени  от  пригляда  жены, Матвей  вспомнил,  что  неподалеку  есть у  него  зазноба,  к  какой  он  давненько  не  наведывался  и  которая  его  всегда  примет  и  обоймет.
      И оттель  ехал  он  под  самое  утро, сильно  навеселе, если  не  сказать,  что  пьяный  вдрызг  и  даже  в  стельку, в  доску  и  в  целый  драбадан.
      Маруся  встретила  его  с  большой  лаской  и  маленьким  укором  и  он  расстарался,  до  утра  почти  занимался  с  ней  всякими  играми,  в  совокуплении   избывая  вдруг  привалившие  силы,  каких  мало  когда  хватало  для  исполнения  супружеских  работ.  В  перерывах  они  заливались  крепеньким  первачком  и  пели  народные  песни,  какие почему-то  с  редкостью  случались  в  репертуарах  радио  и  прочих  передач.  Они  ис-полнили  «Шумел  камыш», «У  самовара - я  и  моя  Маша», «На  Дерибасовской   открылася   пивная»,  не  пропустив  и  этой: «А  девочка  Надя, а  что  тебе  нада?..»
      Матвей  Шалунишкин  был  в  возрасте  чуток  старше  Христа,  а  машина  казалась  и  вовсе  старухой.  При  езде  она  махала  крыльями  и  вихляла  задом,  как  мопсиха  Фрося,  какая  будила  его  по  утрам  на  службу  и  обожала  жигулевское  пиво.
      Было  раннее  утро,  чирикали  птички,  голубело  небо  и  раскалывалась  голова.
      «Ах  ты  Манька, моя  Манька,  ну  и  водка  у  тебя!»  - стихийно  напевал  внутри  себя  Шалунишкин,  и  восхищенно  вспоминая  в  меру  сдобные  и  плотные  прелести  стародавней  зазнобы,  крутил  наполненной  мутью  головой.
      Он  захотел  закурить и, бодая  руль,  достал  сигарету,  прижег,  с  отвращением  затянулся, и,  подняв  стриженную  под  «бокс»  головенку,  выпучил  глаза.
      На  левом  крыле  его  заслуженного драндулета   по  кличке  Захар, сидело  какое-то  эфирное  существо  женского  пола,  расположилось  боком  и  даже  ухарски,  как  кава-лерист-девица,  и  делало  ему  ручкой!
      - Да  ты  што?! -  изумился  Матвей  и  в  возмущении  передернул  плечами,  ногами  и  колыхнулся  даже  нутром.  -  Фулиганишь?!
      Он  резко  надавил  на  железку  тормоза  и  выключил  зажигание,  но  эфирная  та  наяда  с  крыла  не  пропала. Шалунишкин  полез  в  глаза  сразу  двумя  кулаками, но  так  как  в  одном  была  сигарета,  то  дым  тут  же  забрался  в  гляделки  и  Матвей  долго  избавлялся  от  слез. А  когда  проморгался,  увидел,  что  девица  сидит  на  неположенном  и  рисковом  месте  и  по-прежнему  делает  ему  знаки  внимания  в  виде  подмигивания,  как  незнакомая  красотка  на  забугорном  портмоне
      - Да  я  ж  тебя  замордую  за   нарушения  перевозки!  Я  тебе  не  ГАИ  и  так  железякой  отбуцаю!  -  взъярился  водила  и  нагнулся  за  монтировкой,  сразу  вспоминая  приговорку,  что  против  лома  нет  приема.               
      А  как  он  против  силы  чудес  и  магнитизма  красоты?  Это  тебе  не  амбал  с  ку-лаками,  которому  врежешь  меж  рог  - и  он  с  копыток.  И  все  когда-то  заживет. А  тут  волшебная  фея,  призрак  княжны  Таракановой,  девицы  прелести  необыкновенной   и  дерзости  необузданной. И  если она  прикладет  свои  старания,  - на  всю  жизнь  можно  лишиться  интимных  чувств  и  низменных  страстей!..  Потому  кожу  на  теле  Матвея  тут  же  схватил  мороз  и  охладил  задор  в  руках  и  пыл  в  мозгах.  Шалунишкина  передернуло  от  смены  температуры  и  он  почти  прошипел:               
     - Сгинь, ..прокаженная!  Што  прицепилась? Пойми,  я  только  от  этого  дела! Поиз-носился.  Мне  бы  сначала  пожрать.
      И  пока  держал  речь, показалось  ему, будто  фея  над  ним  тешится,  язвительно  усмехается  по  поводу  слабости  мужского  причиндала.  А  надо  помнить,  что  Матвей  ростом  слегка  больше  метра,  когда  в  кепке, а  все  недомерки, когда  вспомнить  историю, самолюбивые  без  всякого  размера.  И  потому  вскипают,  как  вулканическая  магма. Вскипел  как  чайник  и  Шалунишкин. Он  ухватил  инструмент  под  названием  ломик  и  взялся  за  ручку  двери,  но  озорницы  на  месте  не  оказалось.
      - Вот  то-то, знай  наших! – куражливо  изложил  он  позицию и,  бросив  монтировку  на  сидении  рядом, принялся  заводить  мотор.
       Меж  тем,  припоминая  явившуюся  пред  ним  нахалку, Матвей  смутно  осознавал,  что  никогда  раньше  с  видением  не  знакомился. Еще,  если  бы  та  особа  была  приодетая  и  в  туфлях,  он,  может  быть, и  вспомнил. А  тут  маскарад.  Вовсе  голая  и  с  рыбным  хвостом!  Под  русалку  канает,  стерьва!  И  вроде  бы  не  русалка,  а  не  сирена – точно. Молчит.  Да  и  русалке  откуда  тут  взяться,  в  степях  без  воды? До  нее  еще  ехать  и  ехать.  И  где  на  ней  всякая  чешуя?  Ну  времена  привалили! Перестройка!  Кто  чего  хочет,  за  то  и  хлопочет.
      Водила  покачал  озабочено  головой,  на  какой  уже  успокоился  дыбом  встававший  волос, и, понятное  дело, опять  удивился,  -  мотор  заводиться  не  захотел.
       «Ну  это  ты  брось  сразу! – пригрозил  ему  Шалунишкин,  сильно  угрюмясь  и  слегка  тушуясь.  -  Заставлю  вить.  Ты  ж  мою  натуру  знаешь. Упернутый  я,  до  за-кругления  в  мозгу!»
       Но  сколько  ни  тужился  он, включая  стартер  на многие  миги  работы,  двигатель  голоса  не  давал.
       «Да  я  ж  тя  совсем  изуродую,  трамплер  те  с ротором  на  дышло!  -  чертыхнулся  нехорошо  Матвей,  собираясь  выбраться  из  кабины.  – Я  ж  тебе  загляну  под  капот!»
        Он  потянулся  вон  из  машины  и  обомлел  снова,  даже  сильно  в  пьяном  виде!  Эфирная  та  девица  молодых  лет  на  личность  и  странного  поведения,  сидела  на  прежнем  месте  и  в  том  же  бесстыжем  состоянии,  и,  как  ранее,  зазывно  ему  улыба-лась.
       «Ма-ма!»  -  грустно  вспомнил  родительницу  Шалунишкин  и  попытался  сотворить  малый,  на  пупу,  крест.
        Изумляться  было  чему. Гражданка  приятной  наружности  сидела  на  погнутом  крыле  живая  и  обнаженная   вовсе, и  с  нижней.  недостающей  ранее  частью,  но  в  са-погах  ботфортах! И  в  то  же  время  Матвей  Сидорович  сильно  сомневался  в  видении,  так  как  сквозь  девицу  смотрелись  желтые  пажити  и  луга  вокруг,  и  дорога  - около.
      «Какая-то  мистика, а  то  и  чертовщина.», - подумал  он,  вспоминая  всякие  истории  про  леших  и  ведьм,  разъезжающих  в  ступах  и  на  тарелках  по  небу  и  земле  без  каких-либо  правил  движения  и  сумбурно.  Ему  даже  припомнился  случай, когда  сам  себя  видел  в  зеркале черномордым  и  с  рожками, и  свиным  пятачком  заместо  носопырки.  Но  тогда  Матвей  не  очень  и  удивился,  засомневавшись  в  способности  зеркала  передавать  правдивую  информацию, и,  на  всякий  случай,  не  сообщил  о  том  казусе  никому  и  даже  родной  половинке  Васёне.
         Сейчас  другой   случай, и  не  он  сидел  на  крыле  драндулета,  как  простой   не-удачник, угодивший  в  антимир, а  смазливая,  может  быть, шлюха  делала  ему  всякие  намеки  на  интересные  обстоятельства, какие  бывают  в  жизни
      «Ну  уж  дулю, а  не  пирожок  с  маком!  После  Машки  я  выдохся,  не  потяну  упряжку».  - И  он, подумав  такое, услышал  в  себе  такую  усталость,  что  даже  знамение  сотворил  с  натугой.
      И  тут  произошло  чудо!  Крест  так  вздернул  ему  тонус  и, видать,  залил  под  копчик  столько  скипидара,  что  Матвей  учуял  как  просыпаются  допинг  с  адренали-ном  и  двигают  его  в  борьбу  со  злом!  И  он  снова  схватил  монтировку  и  быстро  выбрался  на  подножку, готовый  устроить  разборку  с  любой   силой  и  даже  нечистой.
     Но  покуда  Матвей  шустрил,  видение  спрыгнуло  с  крыла  его  «Захара»  и  потрусило  себе  по  асфальтовой  прямой  от  битья   подальше.  Иногда  оно  оборачивалось,  опять  же  нахально  подмигивало,  приглашало  за  собой   манерным  жестом  и  загадочно  усмехалось,  как  та  древняя  молодка  Мона  Лиза,  какую  Васёна  приспособила  в  спальне,  как  символ  скромности  и  безусловной  лукавости.
       - Што  ты  мне  скалишься,  шалава?!  Што  ты  на  крыло  заперлось?!  Под  колесо  хошь  угодить?  Так  оно  давить!  Тебя  задавить,  а  меня  в  тюрьму!  -  возглашал  Ша-лунишкин  с  большой  укоризной, и  все  еще  пытаясь  разглядеть  создание  природы  или  вне- шних  сил.
       И  когда  он  окончательно  убедил  себя,  что  явление  перед  ним  неодушевленного  рода, то,  разматерясь, махнул  в  него  монтировку.  Швырнул  будто  с  большим  за-махом  и  сноровкой, и, по-хорошему,  железка  должна  была  срезать  видение  пополам  и  вовсе,  но  монтировка    хрястнулась  концом  в  асфальт,  будто  изогнулась, и  бумерангом  скакнула  назад.  На  фару!  А  она,  понятное  дело, -  вдрызг. Убыток  государству!
     - Да  ты  снова  фулиганить! -  взвился  Матвей. -  А  в  милицию – заявить?!  На  тебя  протокол  оформить?!
      Но  пока  он  подбирал  монтировку  и  со  скорбью  разглядывал  изуродованную  фару,  пока  прикидывал  убытки  от  простоя, что  будут  в  гараже,  девица  пропала,  будто  сквозь  землю  ушла.
      «Вредное  явление, -  грустно  определил   водила.  -  Ежели  дать  им  волю,  так  в  скором  времени  проезду  не  будет  честному  леваку!  Похужее  ГАИ  закроют  дороги. И ни  тебе  к любушке  податься,  ни  пианину  перевесть…Так  что  ей  надо?!  Молчит,  как  бедная  жирафа!»
       Медленно  взобрался  он  за  баранку  своего  многотрудного  грузовика  и  снова  принялся  заводить  движок.  И  снова  никакого  толку  и  душевного  контакта,  как  будто  мотор  заимел  на  Матвея  болящий  зуб  или, того  хуже,  не  хочет  своим  смрадом  портить  окружающей  среды!  А  это  уже  не  бытовуха,  а  уклон  в  политику,  где  законов  хрен  сыскать!
      «Значит,  забастовка, -  удрученно  вздохнул  водила,  уже  боясь  поднять  глаза  по-верх  руля.  -  Ни  в  какую,  выходит.  А  я,  Захарий,  тебя  уважал.  Как-никак, а  корми-лец».
       Он  понимал,  что  подхалимаж  в  отношении  кормильца  -  последнее  дело,  но  ведь  в  жизни  такой  шаг  помогал!  И  многих  сейчас  толкает   на  подвиги  в  политике  и  добывании  места  под  солнцем  или денежных  знаков,  чтобы  иметь  запас. В привычку  вошло  у  чиновников  зад  лизнуть  вышнему. А  Матвей  еще  верил  и  в мистику,  хотя  названия тому  не  ведал.  И   ждал  подлости  от  планиды.
       Взмахнув  все  же  быстро  ресницами,  он  бросил  трусливый  взгляд  на  крыло  «лайбы»  и  не  увидел  наглицы  на  облюбованном  месте.  Тогда  шофер  задом  выбрался  из  машины,  пятясь,  взобрался  на  бампер  и  открыл  капот.  Он  проверил  провода  и  прощупал  распределитель.  Но  все  в  исправности  и  «хакей»,  хотя  его  самого  сильно  качало  и  даже  било  иной  раз  лбом  о  железки. Вестибулярный  аппарат  страдал  от  сивушного.
      «Так  что  же  ты  финтишь?!  -  опять  внутри  себя  озаботился  Шалунишкин. – Ремонту  захотел?..А  ежели  я  провода  у  замка  зажигания  просмотрю, тогда  как?»
      Он  в  сердцах  бросил  капот  «Захара»,  спрыгнул  с  бампера  и  полез  в  карман  поискать  курева.
      «Машину  не  завесть! А?  Да  смех  механику  сказать!»
      Матвей  прикурил  сигарету,  икнул  и  посмотрел  на  природу.  Вот-вот  должна  за-няться  заря.   Какие-то  птички  свиристели  где-то  в  ветвях  придорожных  деревьев,  холодил  малость  утренний  воздух,  а  по  другую  сторону  тракта, на  бордюрном  кам-не,  подогнув  под  себя  по-сиротски  ноги  и  охватив  их  руками, сидела  прежняя  телка-фея  и  искусительница, и  как  бы  стесняясь,  глядела  на  алкаша.
       - Засовестилась! – упрекнул  ее  Шалунишкин,  ощущая,  впрочем,  как  от  непонятного  чувства  взволнованности  естества,  поднимается  на  голове  шкура  и  дыбится  волос,  вызывая  озноб. -  Или  втюрилась  в  меня, девка?  Тогда  как  быть  с  угробленной  фарой?  Убыток  за  чей  счет  гаражу? Так  я  и  женатый  давно  и  законно.  Давай-ка  разберемся  в  этих  вопросах.
      Но  фея   тихонько  качнула  наклоненной  головой  и  медленно  поднялась  в  рост.  И  тут  Матвей  с  восхищением  обнаружил, что  у  девицы,  шамаханской  ли  царицы  или  простой  дамы  нужного  поведения,   все  женское  в  наличии  и  лучшего  сорта! А  ноги  она  имеет, на  какие  он  зяглядывался  при  случае  в  телевизоре  или  на  улице,  когда  попадались  в  фокусе  интересов! И  волосы  у  охальницы  светло-русые  и  длинные-длинные,  и  закрывают  ее  всю,  до  толстых  каблуков  на  сапогах.
      -  Я  пришла  тебе  сказать, Матвеюшка,  что  не  будет  тебе  доли  в  жизни,  коли  любовь  свою  не  кинешь, И  машина  твоя  не  поедет,  покуда  зарока  не  дашь, -  прого-ворила  наяда  бархатным  голоском  и  тихонько  и  печально  пошла  прочь.
      -  Это  какую-такую  любовь?! – встревожился  Шалунишкин, тоже  трогаясь  сопроводить  слабый  пол. -  Ежели  Маньку,  так  кинул  ее  недавно.  Самогонка  у  нее  крепкая, а  ни  в  дугу. С  гороха  она  ее  гонит, что  ли,  что  шутихи  одолевают?  Ну  и  дух  нехороший  шибаит,  боязно  дня  три  в  люди  пойти.
      - Разве  одну  Маньку  ты  любишь?  -  пропела  девица  сахарным  голосом  и  жалостно  как-то,  безнадежно  глянула  на  Матвея,  отчего  из  водилы  как  бы  сами  собой  брызнули  слезы.
     - Так  что  делать?! Любезная!  -  взмолился  он,  рыдая  и  нищенски  простирая  к  ней  руки.  – Не  отымай  фортуну!
     Талант  и  везение  Матвей  почитал  основой  благополучного  исхода  во  всяком  деле,  а  тут  уже - и  не  повороти  налево.  Отдушины  лишают. «Ну  потрох  же  воню-чий!»
      Нагая  пророчица  оглянулась  на  него  еще  разок,  скривила  губки  и  вдруг  поперла  вдоль  дороги  во  все   лопатки.
     - Погодь! - вскричал  Шалунишкин.- Ты  не  курица, а  я  не  кочеток. Может,  как  сладимся?!
      - Бахуса  брось  любить, Матвеюшка! Бахуса! В  нем  беда  и  погибель  твоя! - издали  подала  сладкий  голосок  эфирная  девушка  и  припустила  так, что  пыль  обочь  дороги  пошла  кругом,  и  вверх  -  вихорь-степняк.
       «Ну  вот  и  новая  напасть. В  голубые  записывают, - удрученно  сказал  себе  Матвей,  превратно  поняв  наставления  девы. – Да-к  на  мужиков  меня  никогда  не  тянуло. Я  это,  нормального  настрою.  Зачем  мне  задник  мальчика,  когда  у  всякой  бабенки  дизель  помягче  и  пораздольнее?»
        Он  постоял  растеряно,  и, то  ли  заговоренный  от  везения, то  ли  притомленный   трудами  в  постели  и  еще  пьяный  в  дым,  с  трудом  забрался  в  кабину  и  тут  же  ус-нул,  уложив  ухо  на  баранку  руля.
         А  когда  Матвей  выспался  и  стал  озираться,  вокруг  был  свет  и  движение.  Мимо  шумели  машины, а  прямо  перед  радиатором  его  затрапезного  грузовика  стоял  красно-синий  бугай.
       - Ты  што?!  -  спросил  возбужденно  водила. Он  выбрался  на  подножку  и  замахал  рукой. – А  ну,  геть  с  дороги!
       -  Я  вот  покажу  тебе:  «геть»! -  прогудел  бык  человеческим  басом  и  тут  же  раздвоился  и  стало  перед  машиной  два  бугая.
       - Да  вас  целое  стадо!  -  удивился  Матвей.  -  Ну  вот  я  вам!  Кому  говорено?! Геть!
       - Да  ты,  никак,  пьяный?!  -  изумленно  проревели  быки.. -  А  ну,  давай сюда  права!
       - Шо?!  Права?  - игриво-насмешливо  вопросил  Матвей  Шалунишкин  и  проворно  выстроил  простейшую  комбинацию  из  трех  пальцев,  к  какой  приучила  его  Васёна. - А Дульцинею  вы  встречали? Фигуру  у  неё  видали?!  Шни-целя  и  лангеты,  кендюхи  при  дороге!
       - Да  вас  в  вытрезвитель  надо!  -  прогудели  быки,  сливаясь  в  глазах  Шалунишкина  в  одного  бесподобно  объёмной  внешности  автоинспектора,  младшего  лейтенанта.
      - Опять  нечистая  сила!  -  покорено  вздохнул  шофер-забулдыга,  принимая  удар  судьбы, впрочем,  спокойно,  без  поднятия  волоса  на  голове. – Чертовщина  и  только.  Так  будто  не  понедельник.
       - Какая  еще  чертовщина? - удрученно  сказал  гаишник,  приближаясь  вплотную.  -  Я  для  вас, гражданин  питух, чертовщина  или  еще  что, а  вот  вы  для  потока  машин  самое  настоящее  явление  пьяной  хари  за  рулем  транспортного  средства.  А  пьяный  за  рулем - хто?!  Убивец,  правильно.  Потому,  двигайтесь,  покатим  до  штрафплощадки  меру  взыскания  определять.
      Водила  повиновался, с  недоверием  и  даже  с  робостью  разглядывая  амбалистого  стража  порядка  на  дорогах,  которых  по  его  трезвому  мнению,  специально  сюда  подбирали,  чтоб  не  мучались  голодом  на  другой  нехлебной  должности. Он  был  уве-рен, но  все  же  спросил:
       - А  ты  настоящий  инспектор  или  оборотень  при  погонах?  В  кого  еще  превра-щаться  будешь?
       - Как  так, гражданин  алкоголик,  вас  понимать  надо? В  прямом  то  есть  смысле? -  насупился  круглой  физией  с  трехслойным  подбородком  смотритель  асфальта. -  Выходит, допился  до  донышка.  Тогда  сидите  и  цыцте. А  я  уж  доставлю  вас  куда  надо  по  назначению.  А  там  вас  расспросят,  зачем  вам  нечистая  сила  и  пьяный  ку-раж?
       - Смеешься  над  непохмеленным. Эх, ты,…садист  настоящий. Грех  смеяться  над  больным  в  минуту  трезвого  непокоя.  Разве  тебя  не  пилит  жена?  Не  требует  денег, билета  на  филармонию?  Памперсы, вишь,  она  сама  купит,  а  вот  если  шубу…Я  куплю  себе  фею.  Бугай  мне  не  нужен.  Рога  у  него.  У  меня  есть  свои  рога  или  будут…Ну  Манька, зараза! – и  он  покрутил  головой, с  лучезарной   улыбкой  проваливаясь  в  воспоминанья.
       - Вот  тут  ты  прав, алкашик, -  согласился  гаишник.-  Дома  требуют с  нас, бывает,  и  невозможного. Но  им-то  надо!
      И  с  тем  лейтенант  запустил  двигатель  грузовика  и  покатил  его  по  дороге.

___________   *   _________

       Махонькая  ростом,  но  выше    средней  упитанности, бабка  Ульяна  была  долго-жительница, прохиндейша, или,  мягче  сказать, проказница  и  халява. Ей  бы  в  гробу  лежать  в  свежих  тапках, а  она  занимала  нештатную  должность  бандерши  и  вымогательницы  в  тихом  коллективе  призретых  стариков,  именуемых  на  бюрократическом  жаргоне  обеспечиваемыми  до  конца  светлых  дней.
      Еще  при  открытии  заведения, много  лет  назад,  некоторые  дальновидные  старушки  предрекали  Ульяне  Анисимовне  место  в  пекле  на  просторной  жаровне,  а  отсюда  и  страшные  мучения  при  кончине, но предсказания  дальше  райской  жизни  на  грешной  земле  не  продвинулись,  не  сбылись.
      Открывали  дом  престарелых,  который  потом  уже  превратился  в  комплекс,  с  помпой  и  транспорантами,  соответствующими  речами  и  духовым  оркестром  худса-модеятельности  ветеранов  пожарной  части  Лубянска,  откуда  большим  процентом  и  поставлялись  сюда  старики.
      Все  уже  позабыли  тот  день, а  то  и  повымерли, но  бабка  Ульяна  помнила  и  носила  в  сердце. Тогда  она  удостоилась  великой  и  постоянной  должности   келейной  надзирательницы  за  жильцами  новооткрытого  дома.  В  строгом  костюме  синей  оте-чественной  шерсти, с  бабочкой  бантиком  на  белой  блузке,  сверкая  линзами  пенсне, первая  директриса  провела  бабку  по  залам  и  комнатам  своих  владений.  И  памятуя,  что  человек  должен  творить  добро,  в  знак  благодарности  за  предоставление  ей  на  первых  порах  Анисимовной  временного  жилья,  посвятила  бывшую  хозяйку  в  личные  соглядатаи  с  правом  извлекать  из  того  всякую  выгоду.
      И  бабка  не  подкачала. Извлекала  и  находила  корысть  с  такой  игрой  ума, что  по  ночам  со  страхом  молилась Господу  и  удивлялась:  она  ли  сотворила  столь  богомерзкое  дело?  Ночами   Ульяна  просила  у  бога  телесных  и  сил  духовных,  коленопреклоненно  умоляла  избавить от  обуявшей  ее  жадности,  но  против  такой  твердыни  даже  Создатель  оставался  бессильным.
      Давно  вышла  в  тираж  престарелая  директриса,  выгнали  с  мелким  позором  Ивана  Андреевича  Евсюкова,  пустившего  приютное  дело  на  самотек. За  ним  упрятали  за  решетку  Петра  Велизаровича  Пустовалова,  который  ударился  в  другую  крайность. Увел  чужую  жену  и  стал  воровать  у  обеспечиваемых,  дабы  содержать  самку  в  неге. Но  попался,  аудиторам  пожалел  денег. Жена  опять  ушла  к  другому, имущество  описали  и  пустили  в  доход  закромов  страны.  Прошло  много  времени, а  бабка  Ульяна  оставалась  вечной  и  нужной  всем  заведующим  и  престарелым  жильцам,  как  бальзам,  элексир  и  панацея  от  всех  бед  и  напастей.
      Незаменимость  бабки  в  доме  призретых  стариков  чувствовалась  ежедневно  и  даже  ежечасно.  И  уж  канули  те  времена, когда  Ульяна  приходила  со  стеснением  и  попозже, когда престарелые  люди, откушав  манной  кашки  и  испив  молочка, находили   уединение  в  садике  или  в  гостиной, чтоб  покалякать  ли  тишком  или  просто  посидеть, слушая  приятное  урчание  перевариваемой  пищи  в  усталых  брюхах. Пищеварение  в  их  возрасте - главный  фактор  для  прожиточного  максимума. Тогда  еще  не  знали, что можно  не  только  бегать  трусцой  и  купаться  в  ледяной  воде,  но  принимать  сеансы  гипноза  и  экстрасенса,  лечиться  голоданием  и  чесноком, и  продлевать  свою  жизнь  тысячами  других  способов,  ныне  широко  доступных  и  известных  не  только шарлатанам,  но  и  всяким  богатым  мошенникам  от  фармокологии.
      Старики  покоились  на  стульях  или  на  лавках  на  солнечном  выгреве, а  бабка  Ульяна,  присев  к  какой-либо  подруге  или  старику,  заглядывала  в  глаза,  стряхивала  с  казенной  и  полосатой  пижамной  материи  соринки-пылинки  и   ласково  заводила  беседы  про  здоровье,  про  родных  и  близких.   Сокрушенно  поддакивала,  осуждая  современное  веяние,  когда  дети  упрятывают  родителей  в  дома  престарелых  и  забы-вают  их  вовсе.  В  выборе  товарок  Ульяна   привередничала  и  уединялась  с  теми,  кто  имел  за  душой  сберкнижку  или  в  заначке  наличность  в  золоте,  серебре  или  деньгах.
      Со  временем  Анисимовна  стала  в  доме  своей,  родной  и  необходимой, и  почти  каждый  обитатель  дома  обеспечиваемых  почитал  своим  долгом  заиметь  бабку  в  духовники. Бабуся  Воскобойникова  скоро  стала  являться  со  всеми  к  завтраку,  вместе  выкушивала  кашку,  пила  молочко  или  гоняла  чаишко, помогала  накрывать  или  убирать  со  стола  для  избранной  жертвы.  А  затем  нежно  провожала   намеченную  единицу  в  укромный  уголок,  устраивалась  рядышком  и  шептала  райские  видения.
      Был  у  бабки  садик-огородик  с  малыми  теплицами  соток  на  пятнадцать  с  лиш-ком,  за  которым  приглядывала  дочка  с  зятем,  да  иногда  людишки  из  дома  призретых  помогали  с  охотки,  скучая  по  физически  творческому  труду. Отвлекаясь  от  суетности  жизни, они  ходили  к  бабусе  целыми  выводками,  дружно  хвалили  крыжовник,  клубничку  и  славные  всходы  всякой  парниковой  растительности, а  заодно  помаленьку  трудились. Подсаживали  рассаду,  убирали  огурцы  или  томаты,  рвали  цветочки, которые  увозил  бабусин  зятек  на  большом  черном  «ЗИМе»  в  город.  Клубничку  старикам  убирать  не  доверяли  -  могли  вытоптать  и  много  скушать,  ежели  коллективом.
      Иногда  в  доме  случалось  кому-нибудь  помереть.  Тогда  особенно  ощущалась  необходимость  бабки  Ульяны.  Она  помогала  омыть  покойника,  мигом  доставала  материю,  музыку  и  цветы,  если  надо  -  машину,  а  поп  с  диаконом  и  певчими  добывались  ей  враз.
      После  покойников  оставались  кое-какие  личные  вещи  и  ценности,  на  кои  рас-считывали  родственники  и  государство  на  самом  законном  основании,  но… В  большинстве  случаев  сбережения  уже  были  приголублены  Ульяной,  а  с  вещами  поплоше  и  иной  мелочью  она  приглашала  распорядиться  крепкий  и  родной   коллектив.
      Долгое  время  бабуся  сама  орудовала  у  престарелых  и  обеспечиваемых,  но  со  временем  заведение  расширилось, обзавелось  пристройками,  где  в  одной  поселили душевнобольных и  разных  шизиков,  а  в  другой  устроились  алкаши. И  тогда  благо-детельница  прибегла  к  помощи  брата,  убоясь  упустить  открывшиеся  возможности  при  большом  хозяйстве  и  утратить  монополизм.
      Младшего  братика  Феофана  бог  тоже  не  обидел  крестьянской  сметкой  и  железной  хваткой  на  легкое, что  можно  слямзить,  убрать  с  лишних  глаз. В  свое  время  он  был  первым  на  селе   печником,  но  на   беду  сатана  или  дьявол  пристрастил  его  к  сивушному  зелью.  Мастер  быстро  спивался,  приветствуя  «магарычи»,  и  Ульяна,  видя  его  бедственное положение,  пригласила  брата  подсобить  в  доме  призретых  и  алкашей  на  полуобщественных  началах.  И  через  время  хозяйство  комплекса  обзавелось  еще  одним  садовником,  истопником  и  человеком  на  все.  То  бишь,  совало  его  начальство  во  всякую  дырку.
      Феофан  Анисимович  Довбня  поначалу  был  тих  и  застенчив, как  монах  ордена  Августинов  и  Капуцинов,  неприметен  в  греховных  делах  воровства  частного  и  госимущества,  не  говоря  о  всяческой,  осуждаемой  обществен-ностью,  аморалке,  по  причине  утраты  потенции  еще  в  оные  годы,  когда  устаканился  в  нем  алкаш.  Новый  садовник  и  истопник  на  глаза  начальству  попадался  в  благообразном  виде  и  скоро  заимел  репутацию  милого  старика,  умеющего  низко  кланяться  и  сбрасывать  голов-ной  убор  загодя.
      Летом  Довбня  слегка  ухаживал  за  клумбами,  газоном   и  садом,  осо-бенно  в  пе-риод  уборки  и  несения  даров  природы  и  всякой  флоры  домой.  В  жару  поливал  из  шланга  двор,  прибивая  пыль  и  добывая  озон,  ремонтировал  досчатый  забор,  в  каком  им  же  делались  лазы  для  сокращения  пути  в  «Сельпо»,  когда  бегал  за  папиросами  или  вином  по  заказу  клиентов. Через  время  он  освоился, и,  за  доставленное  удовольствие, требовал  адекватности  и  себе  в  тех  же  сигаретах  или  вино-водочном  исполнеии. Старики,  народ  по-датливый  и  быстро  смекающий  в  новых  условиях,  спорили  мало  и  прини-мали  кабальные  условия  работника  лопаты  и  шланга. В  душе  же  молили  Создателя  определить  варнака  на  том  свете  в  ад  и  сотворить  так,  чтобы  изжарили  его  в  той  печи,  в  какой   шурует  он  уголь.
      Зимой,  когда  в  разгаре  отопительный  сезон,  всегда  пьяненький  Феофан  являлся  в  палаты  и  собирал  пожертвования  на  разработку  угольных  копий.
      - Трудное  дело,  гражданы проживающие! -  возглашал  он  утробным  голосом, глядя  по  углам,  под  ноги  себе  и  старикам , что  сидели  на  койках. – Морозище,  туды  его  в  кадушку,  в  соседних  районах  зашкаливает  сороковник.  А  что  будет  здеся,  у  нас  на  пупу  кургана? А  уголь  слезамшись.  Ломом  не  вдолбишь  и  киркой  не  возьмешь! А  кто  долбить  станет? Я  не  в  силах,  возраст  с  грыжей  не  позволяют,  туды  их  в  кочерыжку. А  надо! Есть  тут  мужики,  которые  согласные  итить  на  муки  труда, но…Нужно  на  сугрев  нутра!  На  водку, значит,  туды  ее,  а  без  нее  никуды!  Рубликов  три  с  копейками.  Чтоб  и  на  пирожок  было.  Я, конечно,  извиняюсь, туды  вас  в  кадушку,  тольки  мороз  может  вдарить  агромадный,  до  кишков  достанет!  Дюже  сурь-езный  мороз,  граждане  отъезжающие!
       И  для  убедительности  своих  прогнозов  валкой  походкой  волочил огромные  и  стоптанные  валенки  в  калошах  к  батареям  отопления  и  прикладывал  к  ним  клешня-тые  руки.
      - Холодные,  туды  их  на  кадушку!  Супротив  морозу  устоять  без  антрациту  не  можно.
       Старики  совещались  и  устраивали  складчину, собирали  серебро  и  медяшки  на  бутылку,  понимая,  что  за  все  надо  платить.  Манная  кашка  тепла  давала  мало, а  мясцо  им  перепадало  разве  что  в  запахах,  в  газообразном  виде.
      Феофан  ссыпал  в  карман  кожушка  деньги  и  сначала  прибавлял  в  котле  жару, а  уж  потом  двигал  в  «Сельпо».  Он  жил  простыми  понятиями, а  потому  не  наглел.

ГЛАВА   ПЯТАЯ
Загадочная  жиличка  приютного  дома.
Гай  Юлий  Нехай. Кузьма  готовится
к  абордажу.   Начальник   Авоськин.
Диалог   заинтересованных  сторон.

__________     *     __________

      Анисимовна  в  последнее  время  увлеклась  новой  жиличкой  приютного  заведения,  поступившей  недавно  и  довольно  загадочно.  Всех  клиентов  привозили  в  машинах  с  крестами  или  в  персональных  легковухах,  а  эту  доставили  на  такси.  И  не  сразу  препроводили  в  палаты!  Сначала  под  белу  руку  свела  в  кабинет  самого  заведующего  ее  полногрудая  и  широкозадая  молодая  особа,  видимо,  дочь,  а  уж  спустя  время,  которое  потратилось  на  утрясание  особых  обстоятельств,  новую  товарку  отвели  к  обеспечиваемым  для  знакомства  и  устройства  быта.
      Пелагея  Никитична  Козолуп  была  женщина  не  то  чтобы  отходного  возраста,  но  ранее  на  болезни  не  падкая,  теперь,  оставленная  без  больших  забот,  стала  частенько  находить  в  себе  болячки,  охать, приглаживать  то  поясницу,  то  под  грудями,  и  слушать  себя  во  всех  частях  тела.  А  еще  носила  на  брыластом  лице  какое-то  подобие  болезной  улыбки  и, к  тому,  молчала.  Ну  прямо  старая  Джоконда!
     Женщина  дородная, острая  и  скорая  на  язык,  тут  она  пропадала  с  тоски  и  безделья  и  потому  с  охотой  и  интересом  стала  принимать  знаки  внимания  задворной  старушки Ульяны  и  позволяла  садиться  ей  на  край  постели.  А  шустрая  подпольная  регентша  угодничала  на  удивление. За  столом  в  трапезной  вмиг  спроворывала  для  Никитичны  порцию  манки  побольше,  чайку  послаще,  успевала  предугадать  всякое  желание  и  рассказать  из  Писания  притчу  с  намеком,  что  все  габаритное  в  жизни, будь  то  движимое  или  дорогие  шмотки,  грешно  забирать  в  могилу. То  бишь  не  оставить  в  наследство  благочестивым  умельцам  постыдно,  ибо  те  молят  у  Господа  ниспослания  благодати  в  жизни  нынешней  и  в  грядущей  в  кущах  райских  не  токмо  себе  лично, а  и  ближним,  в лице  благонравной  Пелагеи  Никитичны!
      Маленькая,  почти  кругленькая  Ульяна  вертелась  вокруг  мягонькой  молью,  и,  к  тому,  норовила  лапнуть  и  разглядеть  ладанку  на  шее  у  обеспечиваемой  Козолуп.
      Никитична  долго  терпела,  но  как-то  сорвалась,  не  выдержала  приставалы.
      - Да  не  цапай  ты  цацку,  тетка! - Отогнала  она  Анисимовну  и  помогла  словам  жестом,  отмахнулась  будто  от  мухи. -  Ценность  эта  тебе  неосвойная,  ни  твоим  попам,  ни  тебе  судьбы  не  составит. Твое  дело  псалмы  душеспасительные  на  ухо  шептать,  да  перед  богом  грехи  свои  тяжкие  замаливать.  Ишь,  прицепилась  глазом!  Свинка  морская!
      - Какие  грехи?!  Никитишна!  Окстись,  побойся  бога!  -  всполошилась  бабуся  и  быстренько  огляделась,  не  слышит  ли  кто  посторонний  крамольных  речей,  не  снесет  ли  куда  молвы?
      - Так  неуж  праведница  и  грехов  не  накопила?!  -  в  упор  спросила  Пелагея  Никитична,  насмешливо  разглядывая  Ульяну.  – А  ты  подумай,  покопайся  в  тайниках  души.  Оно, может, что  и  вспомнится.  На  божьем  суде, ох, как  тяжко  будет  тебе  без  грехов.  Святых  ить  среди  живых  не  бывает!  А  ты  богу  -  и  врать!  И  рассудить,  кто  ныне  без  греха?  Я  от  родной  дочери  деньги  утаиваю,  не  даю  ейной  душе  раз-гуляться,  развеять  кровное  по  пустякам.  А ты,  баят,  уже  не  одну  скорбную  душу  обобрала  до  сподней  нитки.  В  последнем  желании  кроме  тебя  будто  никого  и  нету,  чтоб  отписать  по  духовной.  Все  завещают  тебе. Одной  ногой  стоишь  в  могиле,  а  пиявкой  всосалась  в  дом  стариков  и  сирых  духом.  А  как  зятек  твой  прокутит  на-копленное  с  грехами?  Ить  и  на  похороны  черной  души  не  оставит! Прахом  развеет,  пропьет!  Да  и  попляшет  на  твоих  похоронах!
      - Ты  что?! Ты  что?! Непьющий  он  у  меня, Юлька! Неча  зря  наговор  нести, -  взмахнула  ручкой  Ульяна,  пуская  беседу   в  легкость. -  Он  у  нас  как  одуванчик  бо-жий, блохи  не  обидит!
     И  заслонила  злобу   улыбкой.
     - Ага, знаем  мы  непьющих!  Сын  у  меня  до  поры  тоже  не  брал  в  рот  скоромного.  Молодец  был,  и  с  гордостью  в  сердце  носила . А  он  возьми  и  налимонься!  А  как  распробовал  ейный  вкус,  так  и  понесла  его  нечистая  сила  в запой.  Остановится,  воздержится  на  какое-то  время,  а  потом  опять  -  как  под  копчик  ему  скипидару  влили!  Говорил,  изучает  породу  людей  и  где  счастье - искает.  Да, видно,  не  вместе  бродют  змей  и  порука  везений,  завязал  пить  горькую  сам. И  то,  сколько  народу  искает  в  выпивке  утешений!  Лихоманка  бы  взяла  того  умельца,  который  первым  бурду  ту  завел  на  земле! -  изрекла  Пелагея  с  гневом,  принимаясь  тут  же трясти  оборками  платья  от  жаркой  духоты. -  А  твой  зятек  что? Он  тя  вокруг  пальца  обведет  и  наизнанку   вывернет. Он  так  учинит,  что  и  не  разглядишь! Да  ты  его  видишь  ли?!  Здесь  все  пропадаешь, дурья  голова.  Машина-то  ему  куплена!  А  он  с  барышнями,  да  твои,  с  хитростью  и  большими  потугами  нажитые  деньги  прокутит  да  промотает.  Деньгов-то  жалко, небось, Ульяна?!
      - Христос  с  тобой, девка!  Что  такое  пророчишь?  Извергать  такое  устами!  Да  зятек  мой  в  поводу  у  дочки  ходит,  она  из  него  веревки  вьет, а  не  он  ей  рога  наслаивает! Умница  у  меня  дочка.  Копейку  до  копейки  сложит  да  и  рублем  придавит!  Так  что  покойна  я  за  наследное  дело. Приумножают  они   богатства  трудом  да  мозолями  нажитые. Да  и  что  за богатства?! Что  с  огорода  заиметь  можно?.. Садочек  немного  дает  и  теплички  ишо  на  черный  день. А  сама-то  я  уже  стара  больно  горбить. Так  что  трудами  зятька  и  доченьки  все  достается. С  пенсии  много  ли  отложишь? -  изстилалась  Ульяна,  разливая  личико  печеного  яблока  в  улыбку  гиены,  а  голосок  свой  сдерживая  до  шепотка.
       - Ну  что  ты  врешь  без  зазрения  правил?!  Трудами  и  потом! Чьим-то  потом?! -  усмехнулась  в ответ  Никитична, утирая  ладошкой  рот  да  постреливая  на  бабусю  озорными глазами. - И богом  меня  не стращай. Нету  его  на  небе  и  на  земле,  в  отпуск  ушел,  чтоб   переждать  бардак  нашенский. В  отпуск  без  содержания! А  то  как  бы  он  разрешил  тебе  брехать  без  всякой  меры  и  обирать  людей?  Слыхом  слыхивала  я, эс-платируешь  ты  старушечий  труд  надурику  в  своих  огородах. Стариков  да  старух  гоняешь  до  седьмого  поту  на  цветочных  грядках,  а  на  клубничку  боишься  пущать,  чтоб  не  объели  сладкого. А  как  фининспектор  вызнает?!.  Да  что  канителить?!  Сама  и  приведу,  когда  твои  испольники  на  огород  заявятся. Во,  скажу,  сколько  она  чужих  трудов  утаиваит!  И  тебя  по  загривку  и  на  старости  лет  -  у  тюрьму,  на  парашу  усадют!  Ох,  стыдоба!  Да-к,  разобраться  если, тебе  там  и  место. Чего  ты  доброго  для  людей  изладила?..Яд  в  души  пущала  да  наушничала  начальству,  ограбляла  сирых  и  одиноких,  сирот  убогих. Бога  своего  за  нос  водила,  грехи  утаивая. Ох, Улька! Сидеть  тебе в  преисподней  голой  твоей  и  справной  задницей  на  горячей  сковороде! Истопят  из  твоих  ягодиц  жиру, ох, истопят! Не  посмотрят,  что  все  заслуги  твои  тут  особо  чертями  ценятся!  -  веселилась  Пелагея  Никитична  и  тут  же  поймала,  ухватила  за  рукав  мышиного  платья  Ульяну,  схотевшую  убраться  от  изгольницы  вон. – Да  не  ерепенься  ты, потерпи.   Может  стать, здесь-то тебе  самый  жирный  кус  и  обломится.  У  меня-то  тыщ  пятнадцать  в  схоронке  есть, да  столовое  серебро  в  наборе  старинном, да  монет  золотых  николашкиных  малость,  о  каких  никто  не  ве-дает, даже  сын  родной.  А  главное  богатство  тута, на  груди  припрятано. Но я  его  тебе  доверить не  могу.  Дороже  злата  оно!
      Указала Пелагея  на  узелок  промеж  полных  грудей.
      - Брильянты?!  - не  утерпела,  воскликнула  Ульяна, зажигая  крысиные  глазки  огнем  преисподней. -  И  скольки  их?!
      -  Земля, дура!  Земля, что  родила  меня  и  детей!
      -  Пусти  ты  меня, Никитична,  ради  Христа!  -  тут  же  взмолилась  бабуся,  пытаясь  щепоткой  оторваться  от  хваткой   насмешницы. – Ты  зубы  скалишь,  греховодница,  а  мне  недосуг
      Она  сохраняла  улыбку, стараясь  удержать  от  ссоры  тревожный   разговор, но  глаза   ее, злые  буравчики  старой  крысы,  говорили  обратное. Они  обещали,  что  надолго  запомнит Ульяна  насмешки  и  даже  угрозу, и  в  свое  время  вспомнит  и  исполнит  зарок.
      - Да  ты  как  змея  подколодная! -  ужаснулась  Никитична, заметив  выражение  бабусиных  глаз.  -  Ишь, как  тебя  искорежило!  Ты  опасная  тварь, Улька!  Иди  вон, по-ганка!
      И  с  брезгливостью  на  губах,  отведя  рукой  от  себя   маленькую  старушку,  пус-тила. Та  забуксовала,  засеменила  ногами  на  месте,  будто  брала  разгон, а  потом  со-рвалась  и  понеслась  прочь,  шалея  от  гнева.

____________   *   ____________

      И  принеслась  Ульяна  прямо  к  себе  домой.
      - Где  Юлька?!  Где  зять  куршивый?! -  закричала  она,  едва  ступив  на  порог  пятистенника, и  голос  ее  был  преисполнен  угрозой  и  властью.
     И  куда   подевался  недавний  подхалимистый  елей,  сахарный  мармелад,  апельсиновый  сироп  и  дорогие  конфетки  с  начинками  из  нектаров?  Посреди  дома  торчала  величественная,  как  глыба  бетона  для  постамента,  деспотица  или  тайная  ведьма,  правда,  принявшая  вид  пенсионерки далеко  уклонных  лет.
      Зятек  оказался  под  рукой,  он  в  это  время  кушал, он  был  один  и  под  нос  себе  стихийно  распевал  вирши: «Приди,  прекрасная, приди! Я  обойму  тебя  руками,  я  при-глашаю  на  фуршет!»  Потому  как  прием  пищи  любил  сопровождать  приятными  эмоциями  или  музыкой,  а  слова  вскладушку   являлись  сами  собой,  когда  не  услаждал  его  магнитофон. А  сегодня  тот  молчал  по  причине  упадка  и  даже  распадка  внутренних  частей . Стоял  себе,  играл  себе,  и  вдруг,  брякнулся  с  холодильника  на  пол. В  душе  его  что-то  затарахтело  и  он, верно,  обрел  себе  вечный  покой.
      Потому  Юлий  был  в  некоторой  меланхолии. Он  вышел  из  кухни  высокий,  почти  молодой  и  даже  надменный,  тоже  похожий  на  изваянного  болвана,  но  с  куском  хлеба  с  маслом  в  руке  и  удивлением  на  долгом  лице.  В  золотом  обрамлении  кру-ченых  волос. 
      Старуха-теща  разговаривала  с  ним  всегда  сурово  и  властно,  постоянно  намекая  на  его  примацкую  зависимость  и  подозрительную  национальность, сильно  нелюби-мую  сплоченным  народом,  но  сегодня  была  совершенно  высокомерна  и  зла.
      - Ты  куда, страдалец,  вчерась  гонял  на  нашей  машине?! -  спросила  она  голосом,  наполненным  средневековой  бронзой  и  нынешним  чугуном. – Уж  не  на  блуд  ли  к   городским  курвам?!
      - В  город, маман, в  город  ездивши. Куда  мне  еще  вояжировать  с  ваших  дворов,  окромя  магазинов?  -  отвечал  хитро-покорный  зять  едва  ли  не  фистулой,  на  полпути  отставляя  хлеб  с  маслом , несенный   ко  рту,  и  разглядывая,  как  бы  ловчее  от  него  куснуть.  -  Правда,  Груня  рядом  со  мной  сидела,  приглядывала  за  порядком,  потому  как  не  к   курвам,  -  в  сбербанк  мы  завернули. А  что?  Вы  торопитесь  снять  процен-ты?
      -  Какая  Груня?  Ирод!  Какие  проценты?!  Ты  с  барышнями  кандыбасился!  -  вперила  старая  перечница  в  зятя  глазки  рептилии.
      - Ну  что  за  народ?! Им  говорят,  что  Ивана  нету, давно  окачурился,  а  они  твердят:  хрен  с  ним,  налей  за  упокой. Ну  не  был  я  в  городе  один,  маман!  У  вас  информация  отдает  провокацией. И  с  какими  это  барышнями  я  мог  проезжаться  и  даже  сношаться, когда  ваша  доченька,  а  моя  супружница  Груня  не  покидала  автомобиль  ни  на  минуту?!  Мне  прямо  смешно  о  таком  говорить. И  это  прямой  нонсенс, -  с  натугой  сказал  зять  Юлий  Флориантович  Гай,  которого  на  мелкооптовой  овощной  базе,  где  он  служил  весовщиком, за  глаза  величали  Гай  Юлий  Нехай.  В  голосе  примака  явно  послышались металлические  нотки, старательно  скрываемые  все  годы.  -  Нехай  бы  я  сам   проезжался, тогда  еще  можно  подводить  под  меня  обидную  базу  подозрений  и  шантажа, но  ваша  же  Груня -  свидетель!
      Юлий  Нехай  потиху  закипал, - все  ж  жалко  магнитофона, который  сверзился  беспричинно.
      - Знаю  я  ваших  свидетелев! -  отрезала  категорически  старуха. -  Тока  зенки  умеют  на  мужиков  таращить  да  мазать  морду  на  губах1
     - Так  вашего  же  воспитания  женщина.  И  крови  вашей, -  смиренно,  но  как  бы   со  значением  изрек  Гай  Юлий.  -  В  маму  пошла.
      - Што-о?!  -  взяла  голос  Ульяна, подпирая  руками  бока.  – Ты  на  што  намекаешь, изверг  народа?! Ты  на  кого  бочку  накатываешь,  казак  израильский?! Сверчок, кото-рый  забыл  свой  шесток! Машину  ему  купили, на  всем  готовом  пуза  наедает, как  сыр  в  масле  катается  при  такой  красивой  и  гожей  бабе,  и  еще  перечит!  Да  ежели  я  по-велю  Груньке  бросить  тебя…   
      - Стоп! Нелюбезная  моя  теща  и  Ульяна  Анисимовна  в  одном  лице! -  возгласил  и  поднял  руку  с  надкушенным  хлебом  Юлий  Нехай.– Лишаю  вас  слова, ежели  вы  излагаете  не  по  существу.  Закрываю  прения!
      - Какие  еще  премии?!  Лишенец!  Когда  ты  премией  похвалялся?  Что-то  не  помню. Восемьдесят  пять  рубликов  тебе  цена  красная  на  твоей  базе! Ты  нищий  без  нашего  подворья! Голодранец!  -  зашипела  со  злым  и  родным  чувством  Ульяна.
      На  эти  слова,  почтеннейшей  дамы  из  общества  комплекса  пожилых  и  убогих,  весовщик Гай  Юлий  не  мог  не  ответить  без   подобающего  экстаза  голоса  и  движе-ния  естества.
      - Имею  сказать,  дражайшая  теща! Имею  намерение  дать  по  ланитам  за  столько  оскорбительных  слов,  но  воздержусь! Не  надо  строить  нам  упреки! Ну  ошиблась  Груня,  что  пошла  за  еврея. Так  что,  казнить  ее  за  это?  Может  и  не  ее  это  ошибка,  а  планиды,  что  свела  нас  на  стезе  любви  и  пороков. В  итоге  Груня  плачется  вам  в  пуховый  платок  за  напрасные  надежды, а  мне  испортили  карьеру!  Из-за  того,  я   са-мый  бедный  жид  на  этом  свете!  Хотя, сказать  вам  по  секрету,  те  деньги,  какие  мы  с  Груней  кладем  на  книжку, не  ваши,  а  жертвованные  доброхотными  старушками.  И  они  лежат  в  покое  на  мое  имя  пополам  с  Груней, потому  как  я  по-другому  несо-гласный  составлять  счастье  для  вашей  пригожей  дочки. А  с  огорода  какой   продукт  можно  продать, если б  не база,  на  какой  я  служу?  Для  вида  мы  огородик  держим, нелюбезная  Ульяна  Анисимовна,  для  вида!  Чтобы  очки  соседям  и  всяким  завистни-кам  затереть. А  кто  теплички  изобрел  на  этом  подворьи?! Вот  теплички  дают  хороший  эффект! И  вообще, нехай  не  будет  мне  добра  и  доли,  когда этот  дом  строен  не  моими  стараниями. И  матерьялец, и  доставка  -  моя  забота! -  заключил  Юлий  Нехай  с  пафосом  и  откусил  еще  хлеба  с  маслом  от  хрусткой   корочки.
      - Ах  ты,  лихоимец! Ах  ты,  порхатый  гражданин  не  той  страны! Как  это – стро-енный  дом  твоими  стараниями?!  А  иде  наши  старания?!  Где  сбережения  бабки  Пистемеи,  что  отписала  мне  шесть  тыщ?  А  деньги  деда  Спиридона,  три  тысячи  иде?! Столовый  набор  немецкого  фарфору  куды  подевалси?!  Все  в  дом  вогнали,  в  красавец  наш!  А  ты…Да  за  такие  речи  тебя   со  двора  ведьминой  метлой  гнать!  Не-христь! Одесский  крохобор  и  голодранец!  -  неистовала  бабка  Ульяна,  все  еще  плохо  соображая   при  возбуждении  обиженных  чувств  и  появлении  в  груди  острой  боли.
      - Да  ангидрит вам с  перекисью хлора,  сказать по-научному! Никак  не  доходит  до  вас,  мамаша,  вовсе   не  догоняете  трамвай.  Или  позднее  зажигание, или  нету  сил  се-менить  по  шпалам. Ну так  понятно:  годы  и  развитие  маразма  при  опережающих  темпах  развития  вавки  шизика  под  сединой.  И  голодранцем  удумали  обозвать  ува-жаемого  передовика  торговой  точки, -  уже  вежливо, но  с  надрывом  сказал  Юлий  Гай.   И  тут  его  заканудило,  подступила  обида  за  горькие  годы,  прожитые   под  од-ной  крышей  с  этой  с  заржавленной  душой  и  по  сути  вредной   старухой,  и  он  стал  набирать  в  голос  железа  и  даже  титана  и  переходить  на  торжественный  бас. – Кого  это  надо  гнать  с  подворья,  на   каком  я  хозяин?!  Да  нехай  пропаду  я  пропадом,  не-хай  случится  у  нас  недостача,  если  все  кругом  тут  не  мое  с  Груней  напополам! И  дом  на  мое  с  нею  имя  писаный! А  машина  так  вовсе  моя! А  вашего  тут  нету  малой  малости  и  на  ломаный грош, разлюбезная  и  очень  раздобревшая  на  чужих  харчах  теща! Я  имею  ввиду  продукты  комплекса  для  стариков  обиженных  природой  и  людьми.  Их  объедать-то  стыдно!  Сколько  говорено  нами.  А  еще  должен  напомнить, что  очень  не  люблю  я  образных  с  грубостью  выражений  и  обожаю  обходительное  обхождение,  согласно  моему  положению,  со  стороны  близких  и  дальних  родствен-ников,  каких, слава  богу,  при  дворе  не  держим.  Или  вы  в  доме  призретых  привыкли  дурачиться, так  оставайтесь  там  до  гробовой  доски, а  нам  удовольствие  в  продлении  жизни  не  портите. Нехай  нам  будет  хорошо! И  ежели  еще  раз  услышу  я  от  вас  грубых  слов  или  выражений, а  то  и  мыслей,  даю  слово  обрезанного  и  израильского  казака, уволю  без  выходного  пособия  и  проездных  документов. Враз  определю  в  богодельню  или  дурдом  и  наши  пути  разойдутся,  как  лайнеры  Аэрофлота! Ваша  власть,  мамаша,  кончилась  еще  в  начально-пенсионный  период. Об  том  надо давно  догадаться. Тешили  мы  вас с  Груней,  самолюбие  ваше  окружали  заботой, а  вы  и  вправду  -  в  царицы!  Смешно  глядеть  и  срамно  слушать!

___________   *   ___________

      Чтобы  не  надорваться, Кузьма  никогда  не  передвигал  границ  приличия  и  доб-родетели. Но к  дому  престарелых  он  все  же  предполагал  подкатить  с  шиком,  эдак, манерно  приоткрыть  дверцу  черного  лимузина, и  будто  с  удивлением  разглядывать  здание  комплекса  и  игнорировать  выскочившее  на  крыльцо  начальство.  И  уж  потом  перевести  утомленный  взгляд  на  нижнего  чина  представителей  номенклатуры. Но  замысел  сорвался  в  зародыше. Оказалось,  к  парадному  надо  пробиваться  через  ворота,  на  которых  висел  чуть  не  пудовый  амбарный  замок
      Козолуп  указал  туда  пальцем.
      - Ишь, канальи! Замочек  купеческий  присобачили.  Это  тебе  не  японская  приспособа. Отмычкой  или  ломиком  не  возьмешь. И эвээм,  то  бишь  компьютер  не  поможет. Только  простой  автоген  или  нашенская  кувалда.
     На  долгий  сигнал  полированной  «Волги»  из  узкой  калитки  высунулось  наконец  мурло  кота  Феофана. Он  был  непристойно  пьян  и  молодецки  держался  за  левый  ус.
     - И  што  шумим, што  душу  надрываим, едрит  твою  в  кадушку?  Куды  ты  прешь?!  Не  видишь,  что  приему  нету?  В  бога-отца  спасителя  и  его  заместителя!  -  зашумел  для  начала  он  матогоном, а  уж  потом  узрел шикарную  машину, где  восседал  Кузьма  о  десную  Васи  Нахабцева-младшего. -  Извиняюсь, туды  вас  в  кадушку!  То  исть  я  вас  не  узнавши,  кочерышку  туда  и  обратно. Тут  хулиганют, бывает,  замки  отбивают, а  я  отвечай…
      - Ну, ну, -  добродушно  обронил  Кузьма  Козолуп,  выбравшись  из  машины  и  похлопав  ладошкой  её  по  крыше. -–Хозяев  нет,  ушли  на  пляж  ополоснуться?  Так  будто  рабочее  время.
      - Тута   они,  при  штабе,  думают  как  выпить! -  осклабился  Феофан  в  краткую  бороду. И тут  же  спохватился.  -  Звиняюсь,  это  я  с  перегрузу  ляпнул. Сдуру  то  исть,  туды  и  обратно. Для  вас  мы  прием  завсегда  устроим. Щас  я  замочек  того,  отмыкну,  и  ехайте  к  Ляксеичу,  туды  их  в  корень!
      - Знатный  замок, - похвалил Козолуп  от  душевной  щедрости.– В  музее напрокат  берете?
      - Какой  продать?!  -  прогудел  Феофан,  плохо  расслышав  по  причине  неполной  глухоты  и  однобокого  маразма. – Даром  не  возьмут  чижолую  вещь. Обленился  народ.  Вот  ежели  бы  подсунуть  ему  аглицкий,  что  с  секретом,  тогда  другой   колен-кор,  туды  и  подальше. А  так  -  на  червивку  не  выпросишь!
       Феофан  Довбня  с  великим  трудом  попал  в  скважину  немалым  ключом, с  трудом  его  повернул, распахнул  ворота, и  машина  проехала  в  глубь  двора  по  узкой  песчаной  алее.
      - Что  такое  червивка,  друг  души  моей?  Почему  впервые  слышу?  Местный  сленг  слуг  Бахуса? – спросил  Кузьма,  проявляя  интерес  к  языку  аборигена.
      - Яблочное  вино, -  всколыхнул  животиком  Вася  Нахабцев. -  Промышленное  производство  колхозной  самодеятельности  при  полном  отсутствии  технологии  отделения  червячка  от  яблочка! Вместе  перемалывается,  выжимается, а  отсюда  -  червивка.  Продукт  получается  сразу  с  градусом  и  с  закуской!
      У  парадного  подъезда, заколоченного  крест  на  крест  досками,  естественно,  их  никто  встречать  не  мог.  Широкие  щели  меж  подгнивших  плах  затянула  паутина  и  в  ней  в  агонии  бились  сизые  мухи. Впрочем,  большинство  из  них  были  бездыханны.
      Кузя  потрогал  гладкую  щеку  и, с  некоторой  тревогой  оглядывая  обшарпанное  здание  лечебно-профилактического  комплекса  и  заведения  для  убогих  и  кинутых  стариков, констатировал:
      - Неудачи  продолжают  обрастать  невезухой, как  снежный  ком. А  по  всем  прави-лам  действа,  интрига  могла  ожидать  нас  аж  за  вторым  поворотом  на  трассе,  где  можно  подъехать  к  кабаку. Неужели  поп  или  кот  перешел  нам  дорогу,  а  я   не  усек?
      - Срывается  план, шеф?  -  сочувствуя,  вопросил  Вася.
      - Да  нет, план  сорваться  может  лишь  через  молитвы  или  проклятия  моей  сеструхи … Но  ее  язык  годится, разве  что,  вытирать полы  в  сортире. Так  что  и  у  бога,  и  у  старшего  в  преисподней  она  сможет  выпросить  типун  на  язык.  Просто  хотелось  чуток  поразвлечься, поиграть  в  жизни. Театр -  единственная  сфера,  где  я  никогда  не  работал  и  куда  стремлюсь  всеми  помыслами  и  даже  фибрами  души.  Или  фижмами? Ты  не  в  курсе? Да, все  же  фибрами. Так  вот,  жизнь -  игра,  но  я  хочу  в  театр! И  я  доберусь  до  него!  Одна  фамилия  моя  стоит  того,  чтобы  впустить  меня  в  недра  святилища  культуры  под  звон  литавр  и  звуки  кастаньет.  Разумеется,  под  брызги  шампанского. Мне  бы  пожить  под  сенью  искусства  с  годик-другой  плотником, электриком  или  даже  статистом,  посмотреть: что  и  как?  Подышать  воздухом   пегасо-парнасового  стойла  и завести  пару  романов  с  молодыми  актрисами, -  мечтательно сообщил  Козолуп,  и  вздохнул.
      - А  чем  тебя   не  устраивают  знаменитости, так  сказать, матроны  звезд, шеф?  Заслуженные,  а  то  и  народом  хваленые  артистки. -  улыбнулся  Нахабцев-младший, с  любопытством  взирая  на  обескураженного  Кузьму.  – Ты  растерял  порыв  души?
     -  Да  нет,  наоборот. Ветхость  их  душ  мне  не  подходит.  Этим  маленьким  недостатком  и  не  нравятся  мне  матроны  сцены.  Они  очень  скоро   покрываются  броней  самомнения  и  забывают  про  свое  основное  богатство.  Актрисочки,  как  всякая  молодь,  любопытны, а  потому  безотказны. Посуди  по  себе. Ты  же  тоже  недавно  познал  вкус  запретного  плода  и  теперь  тебе  хочется  вкушать  его  постоянно?!  Но это  уже  другая  сторона  медали  и  мы  не  станем  ее  изучать.  Кстати,  вам  не  кажется,  что  с  другого  анфаса  здания,  у  черного  входа  нас  кто-то  ждет?…Странно,  но  некоторые  предпочитают  почему-то  задний  проход.  Не  потому  ли  рассердились  Создатели  и  напустили  на  народы  СПИД?

____________   *   _____________

      Их, верно,  ждали  с  обратной  стороны  комплекса,  потому  что  понятливый  и  быстро  смекающий: что, где,  кому и  за  сколько,  тугой   на  ухо  и  пьяный  вдребедень  Феофан  прогремел  сапожищами  по   садовой  дорожке, по  бетонным   ступеням  крыльца, и  в  несколько  прыжков  достиг  кабинета  зава,  которому  служил  правдой  и  кривдой.
      - Начальство, Никодим  Ляксеич!  -  выдохнул  Феофан,  вваливаясь  в  апартаменты.  Он  прижимал  руки  к  клетчатой  синей  рубахе  и  преданными  глазами  жалел  Авось-кина.
      Заведующий  комплексом, малый  тридцати  пяти  лет  с  портретом  на  все  сорок  пять  с  гаком, испугано  вздернул  над  полированным  столом  светлый чубчик  и  попытался  остановить бегающие  глазки  вареного  судака  на  гонце,  который  принес  поганую  весть.
      - Кто  сказал?  Какое  начальство? -  отрывисто  пролаял  он  и  принялся, сминая,  убирать  бумаги  в  ящик  стола. – Какое?
      - Большое! На  легковухе  приехало,  на  черной! Знамо,  из  центру.,  туды  их  в  ка-душку! - И  Феофан  Довбня  со  значением  воздел  хитрую  физию  к потолку  и   прищурился. -  Нашенское, Ляксеич, все  предпенсионного  возрасту  и  машина  у  них  без  фасону  и  простой  драндулет.  А  энтот  из  ранних,  а  лимузин  сияить,  как  сапоги  на  праздник.  И  шофер  у  них  такого  же  пошибу.  Морда  -  во!
      И  он  округлил  руки, будто  держал  хороший   арбуз.
      - Та-ак,  -  сказал  врастяжку  Авоськин  и  лицо  его  посерело,  приняло  еще  не-сколько  лет,  и  состарилось.  -  Все  же  явилось. И  как  же  не  вовремя!..А  может  то  шефы?
      На  нем  загорелась  надежда,  но  Феофан  ту  же  ее  потушил.
      - Не-а, Никодим  Ляксеич. Шефы  на  «пирожке»  приезжають  и  задом  сдають  в  кладовку. Я  разгружаю  подарки,  потом  с  кладовщиком  косушку  раздавливаем  и  то-го,  отдыхаем,  в  кадушку  их  мать. Я  ухи  держу  нараспашку,  а  Евтихич  наяриваит  мне  про  текущий  момент.  Чтоб  я,  значит,  тоже  политикой  напихался,  туды  ее  в  кочерыжку.
      Да, Авоськин  начальства   не  обожал,  Особенно  большое. Наезжие  любили  на-ставлять  на   нужный  путь,  смотреть  ланшафты  на  природе  и  дышать  озоном  на  рыбалке,  когда  у  костра  есть  выпивка  и  закуска. И  предпочтение отдавали  не  кара-сям  с  вертела,  не  щуке  из  ухи,  а  шашлыкам  из  свининки  или  от  барана  под  сто-личную  водочку  с  приложением  пива.  Губы  раскатывали  во  всю  ширь
       Раньше, когда Никодим  Алексеич  служил  в  молочном  тресте  и  заведовал  отде-лом,  начальство  ему  любилось.  Проверяющие,  и  прочие  от  верхов,  тоже  старались  наставлять  на  правильную  дорогу,  хотели  дышать  озоном  и  пить  горькую,  но  в  молочном  тресте  Авоськин  имел  полномочия  встречать  и  провожать  гостей.  И  к  полномочиям  - меню  товаров  на  обмен.  Благо,  на  сметану,  масло  и  прочий  молоч-ный  продукт  легко  выменивалась  водка  и  разный  балык А  что  выкроишь  здесь?  Что  можно  высосать  из  стариков,  уже  выдоено  Феофаном  и  сестрицей  Ульяной,  а  из  котла  больных  и  старых  много  не  умыкнешь.  Разве  что  капустки  или  огурцов  выделят  иной  раз  повара,  которым  тоже  надо  что-то  жрать. Срам  сказать, Но  ему, заву  комплексом! приходится  пить  на средства  из  кармана  дворника-истопника,  служившего  тут  почти  на  общественных  началах,  если  забыть  про  половину  ставки  в  летний  период, и  сезонный   нагрев  котла! Ну  не  пить  же  на    свою  зарплату   о  девяносто  шести  рубликах!
      Авоськин  сидел  за  пустынным  столом  и  пасмурно  смотрел  на  солнечные  стекла  окон.
       Он  думал, где  найти  на  литр  водки  и  на  курчавого  барашка,  потому  что  без  шашлыка  нынешние  проверяющие  ни  за  что  не  снизойдут  до  похлопывания  по  плечу.  А  без  похлопывания  запросто  можно  потерять  руководящее  место. В  карманах  его  даже  аркана  нет,  на  каком  вошь  удерживают, а  дома…Нет,  жена  не  даст  ни  за  какие  заклинания  и  угрозы,  а  уж  на  обещание   повеситься  лишь усмехнется.  И  добавит: «Никодим! Как я  тебе  позавидую! Там,  как  в  коммунизме,  не  надо  денег  и  нету  иных  забот!..Давай,  прекрасно  отдохнешь  от  мук  земных!»
     Выходило,  что  надо  искать  иной  источник  для  удовлетворения  тайных  притязаний  приезжего  начальства  или…спрятаться! Но  болван  Феофан  уже  напортачил, оказал  услугу  медведя,  хотя  сильно  смахивает  на  кота.
     «Молодое, из  центру, -  повторил  про  себя  Авоськин  доклад  садовода-поильца. – И  шофер  при  нем  такого  же  калибра…О,  молодые прожорливы!  Им  для  ночных  игрищ  с  молодками  много  калорий  требуется. И  барана  вкинут  в  себя  без  всякой   натуги. А  он  стоит  четверть  моего  жалования. Почти».
      Мрачно  и  безотрадно на  душе  неразворотливого  Никодима  Авоськина. Большое  начальство  приезжало  сюда  так  редко,  что  завкомплексом  приучил  себя  трепетать  перед  ним  и  на  что-то  надеяться. Впрочем,  это  же  истина,  человек  только  и  жив  надеждой  на  светлое,  большое  и  радостное,   где-то  за  углом  или  за  горизонтом,  а  потому  Авоськин  и  трепетал  перед  всякой  приезжей  швалью  и  сволочью,  в  шапке  домиком  или  в  зеленой  шляпе.
      Он  мечтал  о  неожиданном  и  чудном  повышении  в  должности  с  перемещением  в   Центр,  на  большую  высоту  по  толщине  оклада.  Такие  случаи  бывали,  он  слыхал  о  таком  или  видел  в  кино. Он  много  грезил  о  таком  моменте.  Но  надо  поймать  судьбину  за  хвост,  уловить  ситуацию,  суметь  понравиться  и  стать  необходимым  гостю.
      Никодим  Авоськин  медленно  поднялся  над  столом,  заложил  большой   палец  правой  руки  за   разъем  у  пупа  шелковой  тенниски, в  какой  оказался  по  причине  необузданной  жары  в  час  приезда  ниспосланного  начальства,  и  стал  смахивать  на  полководца,  ждущего  ключи  от  покоренной   планиды.
      Вздернув  голову,  он  подправил  позу  несокрушимого  и  легендарного  Искандера,  и  торжественно-властно  произнес:
      - Пиши, Феофан!  Начальство  из  центра. Точка.  Полста. Восклицательный  знак.
      - Так  я  того,  туды  его  у   корень, -  замялся  встревоженный  дворник,  поилец  и  садовод  в  одном  лице,  которому  стало  казаться,  будто  шеф  малость тронулся  чердаком  и  ему  бы сыскать  место  в  одной  из  палат  психдиспансера,  который  располагался  в  другом  крыле  комплекса  в  соседстве  у  алкашей.  -  Я  малограмотный, Никодим  Ляксеич!  Сбегать  за  косушкой  я  того,  соответствую,  а  чтоб  написать  на  бумаге  или, храни  Христос,  на  стене  нужника  всякую  просьбу  -  ни  в  жисть!  Хто  ж  разбирать  мои  литеры  станет?!  Нешто  сам  Пушкин  или  Крылов,  про  каких  я  слыхал,  что  грамотой   дюже   владели?
      - Тьфу  ты,  проказа!  -   пришел  в   ярость  Авоськин  на  свою  непутевость  и  ник-чемную  производительность  дня.
       И  тут  же   подумал,  что  при  ином  раскладе  и  новой  должности,  подвернись  она  вскорости, он  непременно  заведет  себе  секретаршу,  а  Феофан  останется  за  гонца  в  магазин.  И  то - за  былые  заслуги  и  при  клятве  на  преданность  на  века.
      Начальник дурдома  и  всех  заведений  высмыкнул  из стола  ящик, выхватил  лист фирменного  бланка подопечного  комплекса  и  размашисто  написал.
      «Прибыло  высокое  начальство. Из  Центра!!!  На  всякий  случай   приготовь  обед  по  высшему   разряду. С  подателем  сего  передай  полста  рэ. Я!»      
      Подумав,  он   приписал: - «Никодим».
      И,  вручив  бумагу   Феофану,  прорычал:
      -  Одна  нога  здесь,  а  другая  у  меня  в  квартире!  Отдай   пакет  моей супруге  и  без  денег, - Авоськин  еще  больше   посуровел  глазами,  сотворил  зверскую  харю,  а  голос  опустил  до  трагического  низа. -  Без  денег  не прибегай. Изрежу  на  куски,  убью, сожгу,  расстреляю  из  рогатки,  разделаю  на  окорока  или…погибну  сам.  Как  всякий   патриот!  Вот.
     - А  ежели  они  того,  взашей  меня?  Туды  их  и  растак,  -  поинтересовался  Феофан,  припоминая,  как  однажды  во  флигелек  для  подсобных  нужд,  где  они  пользовали  питье,  вошла  жена  Никодима  Авоськина, великолепная  мастерица  кругло  говорить  и  скоро  делать.  И, использовав  все  возможности  языка  и  не  добившись  результата,  выхватила  муженька  из-за  колченогого  стола  и  вытолкала  за  дверь, а  затем,  под-хватив  и  вовсе  тщедушного  и  обезжиренного  в   возлияниях  истопника  под  мышку,  вынесла  его  за  порог  и  шмякнула  в  пыль.-  Ежели  они  повторют  прошлый  рекорд  по  выносу  тел?
      Феофан  почесал  за  ухом,  заросшим  сивой   растительностью, которая,  впрочем, оставила  крышку  черепа  в  девственной  первозданности,  шельмовато  и  все  же  тай-ком  посмотрел  на   Авоськина  и  обождал  ответа.
      - Тогда   дуба  врежут  наши  души,  -  печально  и  просто  объявил  завдомом  при-зрения  старолетних  и  всяких  больных. -  Другого  случая  выйти  нам  в  люди  больше  не  будет,  дорогой   мой   собутыльник  и  тайный   советник   Феофан  Анисимович  Довбня.  И  не  жить  нам  тогда  в  стольном  городе,  и  не  топить  центральную  коче-гарку.
      - Понял,  дело  сурьезное,  - сказал  Феофан  и  понесся  исполнять  приказ.
      Никодим  Авоськин  постоял  немного  у  стола, пошмыгал  носом,  раздумчиво  постукивая  костяшками  пальцев  по  столешнице. Затем  перевел  взгляд  на  стену,  где  красовались  призывы: «Дому  обеспечиваемых  имени Х1  съезда  мукомолов  -  равнять-ся   на  передовых»!    И…  «Кто  ничего  не  хочет  делать,  тот  ищет  причину,  а  кто  хочет   -  находит  ее!»
      Идейное  содержание  транспорантов,  в  какое  он  никогда  не  вникал,  сейчас вы-звало  у  него  неудовольствие  и  даже  внутренний   протест. Он  собрал  лицо  в  морщи-ны  и  напряг  извилины  над  высоким  лбом.
      «Ну  что  за  клич?! Не  побегут  же  мои  старухи  обгонять  Америку,  кушая  порожнюю  лапшу. Надо  поменять  приоритеты. Блинчики  и  пончики  стали  приедаться  нашим  обеспечиваемым. Им  бы,  на  данном  этапе,  побольше  мясца. Вот  тогда  они  ту  Америку  и  весь  Запад  в  соревновании  по  поеданию  шницелей,  догов  и  гамбургеров  в  два  счета обставят! Дом  престарелых  надо  морально  пристегнуть  одним  вектором  к  мясо-молочной  отрасли,  а  другим  к  виноделам.  Надо  немедля  выяснить,  какой   съезд  или  коллоквиум  работников  мяса  и  шкурки,  алкогольного  производства  состоялся  в  недалеком  прошлом.  Думаю, тогда  шефы  постесняются  оставить  мой  стол  без  свежей, парной  телятинки и  бутылочки  добротной  зубровки. Ведь  забота  о  вымирающем  поколении,  это  благородно  со  всех  ракурсов  и  на  халяву  не  смахива-ет».      
      Определив  себе  задачку   на  перспективу  при  пятилетке,  Авоськин  качнул  чуб-чиком  и  неохотно,  как  на  партсобрание,  побрел  встречать  приехавших  из  Центра.

__________   *   ___________

      Машина  остановилась  у  запасного  выхода,  который  вот  уже  много  лет  заменял  собой   главный   подъезд.  Из  салона  выбрался  молодой  вальяжный   мужик  в  светлом  костюме,  при  галстуке,  но  без  шляпы. Головной  убор  заменяла  рыжая  пышная   ше-велюра.
      Нагло  улыбаясь, он  с  большим  интересом  осматривал  облупленные  стены,  тусклые  стекла  окон, давно  не  знавшие  воды  и  тряпки, и  у  черного  входа  древнее  крыльцо  с  луковичной  крышей  и  резными  обналичниками,  тоже  потерявшими  товарный  вид  и  притягательную  узорчатость. Затем  взгляд  мужика  запрыгнул  на  крышу,  заинтересовался  полуоборванными  желобами,  и  вдруг  перескользнул  на  Авоськина,  с  минуту  уже  торчавшего  на  крыльце. И  тогда  брови  приезжего  жестко  сошлись  на  переносице,  но  тут  же  шаловливо    изогнулись, - индивид  признал  в  обо-зреваемом   нужное  лицо.
      - А  вот  и  местное  начальство!  Или  не  так?  Так.  Весьма  рад!  -  проворковал  он  весело. И,  обернувшись  к  водителю, протянул  руку, в  которую  тот  вложил  тисненную  серебром  папку.  Кузьма  Козолуп  перехватил  папку  пальцами  обеих  рук  и,  торжественно  неся  ее  перед   собой,  продолжил: - Ну  что  же,  голубь  мой,  голубец! Как  вас  там?  Показывайте свои  владения
      И  товарищ  Авоськин  увидел,  что  на  лице  заезжего  рыжего  начальника  главка  вовсе  не  наглая  ухмылка  чинуши,  а  самая   простая,  добродушная,  приветливая,  источающая   сахар  и  даже   нектар  богов, обаятельнейшая  улыбка!  И  в  ответ, наверное,  в  заведующего  комплексом  вселился  бес  раболепия  и  халдея.  Он  шлепнул  сандалией  о  другую,  выбил  клуб  пыли,  внутренне  и  внешне  вытянулся  во  фрунт  и  представился  по  всей   форме,  как  на  смотровом  ковре   большого  кабинета.
      А  затем,  запинаясь  и  краснея  от  трепета  перед  снизошедшим,  осведомился,  с  чего  бы  изволил  товарищ  по  партии  и  коллега  по  профилю  деятельности  начать  осматривать   вверенное   ему,  скромному   работнику  глухой  провинции,  учреждение  для  обездоленных  и  больных.  Можно  с  обеда, а  можно…
      Авоськин   обмирал  и  приезжий  путем  телепатии  уловил  его  тайные   пожелания.
      - Обед  мы  оставим  на  десерт, любезный   Никодим…Алексеевич. Подведем  итоги,  если  уложимся  в  регламент, так  сказать,  осмотра   ваших  достижений.  Вообще-то,  я  проездом  через  ваш  прелестный   уголок  природы  и  в  целом  регион,  и  цели  себе  не  ставил  инспектировать  божий   приют  алкашей  и  всяких  мастей   придурков. Но  вот  походя  поинтересоваться,  как   покойна  старость  отверженных  и  одиноких,  забытых  отцов  и  матерей,  надо. Больше  того,  это  моя  прямая  обязанность. А  к  тому, товари-щи  из  области  попросили  заодно  заняться  одной    жалобой  на  ваше  богоугодное  за-ведение, и  я  не  мог  отказать  в  безделице  приятному  человеку. Понимаете?
      И  Кузьма  Козолуп  с  обворожительной   улыбкой  слегка  сбочил   голову  и   под-мигнул.
      - Как  вам  будет  угодно, - покладисто  проронил   Никодим  Авоськин,  но  лицо  его  сотворило  кислейшую  мину,  будто  он  вместо  водочки  хватнул  давнего  кислого  пи-ва.
      - Вы  желаете  предложить  иной  порядок  знакомства  с  вверенными  вам  чертогами? – любезно  поинтересовался  Кузьма  Козолуп.  Он  уже  вошел  в  роль  вальяжного  владыки  судеб  мелкой  сошки  и  почти  сострадал  Авоськину,  Но,  сострадая,  веселил-ся. – И  я  бы  рад  не  докучать  вам,  не  терять  драгоценное  время,  которое,  всем  известно,  дороже  злата. Но  грешки  некоторых  передовиков  на  ниве  соцзащиты  страдающих  и  изгоев,  велят  мне  выдержать  избранный   курс.
      - Нет,  нет,  товарищ…
      - Меня  зовут  Кузьма  Петрович.  И  не  надо  официальности. Душевнее  надо  с людьми  и  начальством,  уважаемый  Никодим  Алексеевич.  Но  что  же?  Вперед!  Ведите  в  кабинет,  а  уж  затем  пройдем  по  палатам  каменным.  Или  они  у  вас  именуются  как-то значительней? Казематы, карцеры,  например.
      - Нет, нет,  что  вы?!  Палаты!  - Вновь  затрепетал  Авоськин  и  на  пролусогнутых,  вертуном  подался  впереди  Кузьмы  во  чрево  комплекса,  указывая  путь.
      Кабинет  блистал  полированной  мебелью, телевизор  занимал  красный  угол,  люстра  чешского  стекла  сияла  всеми  оттенками  счастья, а  пара  телефонов  оседлала  соседний  столик.
      Никодим  Авоськин  оглядел  вслед  за  вошедшим  нахалом  это  глупое  великолепие, перемещенное  из  Красного  уголка  богадельни,  поймал  взгляд  гостевого  начальства,  и  понял,  что  только  чудо  или  сам  Господь  сможет  вытащить  его  из  этой  периферийной  ямы, – приезжий  кормчий  никогда  его  не  полюбит.
      Но  Козолуп,  встретив  трусоватый  всполох  в  глазах  хозяина  апартамента,  снова  подмигнул  и  приободрил:
      - Не  робеть, Никодим  свет  Лексеич!  Сечь  вас  будем  после. Сначала  дело. -  Он  раскрыл папку и  коротко  в  нее  взглянув, спросил: - У  вас  содержится  некая  граждан-ка  Козолуп  Пелагея  Никитична?  Женщина  старая, но  не  очень.
      - Э-э,   надо  посмотреть  по  спискам.  В  книгу  регистрации  поступающих  заглянуть, -  довольно  быстро  нашелся  Авоськин.
      - Заглянем, -  кивнул  Козолуп.
       Никодим  Авоськин  извлек  из  стола  гроссбух  и  скоро  доложил,  что  да,  названная  гражданка  имеет  честь  проживать  под  крышей  этого  благородного  дома.
      - Гм, -  значительно  произнес,  весьма  довольный  первым  результатом, Кузьма,  и  строго  взглянул  на  директора  заведения,  отчего  тот  опять-таки  затрепетал,  как  осиновый  лист  от  слабого  ветерка.  - Расскажите  мне, любезный голуба,  кратенько историю  этой партикулярной  гражданки. Мне  ведь  о  ней  докладывать.  Кто  она  и  как  ее  определили  в  сей  почтенный  дом  да  на  казенный  кошт.  Какой  владыка  мира  сего  выступал  в  качестве  мецената,  если  выразиться  на  языке  нынешнего  прогресса?  Велики  ли  в  сем  деле  происки  дьявола?  Расповедайте.
      - Могу,  но  надо  заглянуть  в  этот  шкаф.  Там  документация,  -  снова  не  ударил  лицом  в  неразбериху  завзаведением, и  поведал  очень  дрожащим  голосом,  который  выдавал  в  нем  крайнее  волнение  или  подзабытое  преступление.
      - Валяйте, -  снова  повелел  Кузьма.
       На  этот  раз  бумаги  искались  с  большой  неохотой  и  ярко  выраженной волокитой. Документы  за  ушедший  период  хранились  в  папках-книгах, прошнурованных  дратвой  и  пронумерованных  от  руки  жирной  тушью. Авоськин  с  невероятной  медлительностью  стал  листать  книги, а  Кузьма  покуда  отдыхал  на  нем  взглядом.  Немного  потешившись  явным  испугом  хозяина  кабинета  и  отпустив  на  то  действо  пару  минут,  Козолуп  приказал  ускорить  процесс.
      - Э, Никодимушка! Да  ты  в  склерозе  или  вредишь  народному  хозяйству! Женщина  поступила  к  вам  в  ближнюю  четверть  этого  года,  а  вас  занесло  чуть  не  в  прошлую  эпоху  деспотизма  царей.  Возьмите  последний  том  новейшей  истории  и  в  нем,  я  уверен,  вы  найдете  искомое.
      И  точно,  в  самом нижнем  углу,  где  хранился  единственный  том, была  найдена  бумага,  на  основании  коей  определена  гражданка  Козолуп  в  этот  прекрасный  приют  счастливой  старости.
      - Вот!  -  обрадовано  возгласил  упаренный  Авоськин,  протягивая  куценький  до-кумент. -  Все  просто,  как  в  сказке  забугорного  автора.  Но не  волк  скушал  бабушку,  а  младшее  поколение  сбагрило  сюда  предка. И  при  чем  тут  жалоба, ума  не  прило-жу.
      - Здесь, наверное,  прикладывалась  толика  мзды, - промурчал  Кузя,  проглядывая  бумагу. – Потому  как  сказка  она  и  есть  ложь,  как  отметил  однажды  нашенский, за-мечаю,  а  незабугорный  пиит. По  этой  легенде  несносная  мама  не  захотела  отдать  вульгарно  воспитанной  дочери  скатерть-самобранку,  то  бишь  деньги, а  наследница  разгорячилась  и  определила  мамашу  в  самое  пекло. И  все  дела.  Но  в  реальном  окружении  жизни  параграфами  и  инструкциями,  для  поселения  в  чистилище  нужна  справка  о  грехах. С  печатью  старшего  дьявола.  Или,  что  мать-одиночка. Как  понять  такое  нарушение  биля  и  конституции  в  целом? Тут  только  заявление  дочери.
      - Эту  гражданку,  насколько  я  помню, определили  на  основании  опекунства, - стал  сводить  лоб  в  морщины  Авоськин, но  Кузьма  пресек  работу  его  извилин  вопросом  с  логикой  из  железобетона.
      - Выходит,  мама  -  дурочка?!  А  где,  опять  же,  справка,  хотя  бы  с  печатью  из  подметки  туфли? И  почему  страдалица  в  доме  призретых,  а  не  в  крыле  полных  кретинов  и  наполовину   дураков?
      -  Видите  ли, -  снова  покраснел  от  натуги  мысли товарищ  Авоськин,  явственно  вспоминая,  что  на  переговорах  относительно  крыши  для  гражданки  Козолуп,  вместо  справки, что  обещалась  доставить  позже  дочка,  фигурировал  сотенный   казбилет. Его  и  всучила  будто  бы  невзначай  и  ненавязчиво, страдающая  милосердием  доченька,  рассказывая  всегда  алкающему  мзды  Авоськину  о  мучениях  бедной  маменьки.  -  Справка  была,  я  помню  категорически.  Но  куда-то  пропала.  Или  изъяли  враги-недруги,  или  утратилась  по  причине  халатности  и  разгильдяйства  в  ведении  архивных  работ. Тут  иногда  просматривает  бумаги  ревизионнная  комиссия  и  чтоб  подкузьмить…Извиняюсь,  подвести  под  монастырь  и  вставить  палку  в  колеса  комплекса, могли  совершить  недостойный  поступок.  Люди  разные  живут  под  общим  небом!
      - Ну  да,  вполне  солидарен, -  покивал, усмехаясь, Козолуп.- Могла  и  корова  языком  слизнуть.  Или  мышка  хвостиком  махнула…Они  это часто  проделывают  с  вашим  братом. Кстати, я  не  очень  сведущ  в  вопросах  юрис-пруденции, но  вы,  наверняка,  интересовались. Сколько  сроку  дают  за  такие  финты?  Берущему,  и  с  нескудеющей  рукой.
      Козолуп, не  сводя  с  подопечного  прокурорского  взгляда, прошелся  по  кабинету.               
      - Что  вы?!  Помилуй  бог!  -  молитвенно  сложил  руки  Авоськин, но  кру-то  обернувшийся  Кузя  посмотрел  на  него   так  долго  и  проницательно, улыбнулся  так  всезнающе, а  затем  пропел: «Повинную  голову, дорогуша,..» что  завкомплексом  оросил  слезой  покаяния  глазные  яблока  и  проронил:
       - В  моем  случае,  три  года. И  наверное,  условно.  Меня  возьмут  на  по-руки!  Я  верно  служил  коллективу  и  он… меня  любит!.. Первый  раз  и  в  скромных  разме-рах!..Да  я  могу  вернуть…
      Он  сунул  руки  в  карманы  брюк, будто  собирался  тут  же   выгрести  оттуда  и  отдать деньги,  давно  истраченные  на  неодноразовую  выпивку,  и  про  какие  не  знает  даже  жена,  и  сник.
     - Понятно, -  сказал  Козолуп  и  в  задумчивости, тихонько  похлопал  по  поникшему  плечу  подсудимого.  – Но  люблю  честность! Она  стрежень  нашего  общества,  она  в  сжатых  рядах  партии,  правительства  и  даже  в  иных  представителях  беспартийных,  но  она  же  и  основа  сознания  перспективного  индивида! А  поскольку  покаянную  го-лову  обещано  не  рубить  на  капусту,  то  и  не  станем  усугублять, и  восстановим  справедливость.  Вернем  маму  домой  по  требованию  домочадцев,  напишем  внятнень-кое  объяснение  на  имя  начальства,  мзду,  принятую  под  каким-то  наитием  кармы,  ауры  или  чакры  ненаших  сил,  направим  на  благое  дело. Бросим  в  общий  котел  этого  дома  старых  и  добрых,  но  обиженных  судьбиной  людей. И  дадим  слово,  что  отныне  никогда  не  переступим  порога  разумного.  Ну  и, будь  я  сам  херувимом,  то  потребовал  бы  вступить  в  общество  Благонравия. Сейчас  это  модно.  Но  я  не  могу  записать  вас  даже  в  общество  Трезвости,  потому  как  не  терплю  духа  святого  Януса. Он  двулик,  а  мне  больше  всего  претит  мурло  ханжества.  Я  или  режу  правду-матку  всякому  встречному,  или  пью  до  похмелья.
       Кончиками  пальцев Кузьма  приподнял  подбородок  тихо  рыдающего  в  раскаянии  Авоськина, заглянул  в  его  когда-то  честные  глаза, цвета  воды  в  застоялом  озере,  и  заключил:
      - Амэн.
      -  Я  свободен? -  встрепенулся  душой  и  телом  завкомплексом,  не  пытаясь  скрыть  нечаянную  радость. Шкуру  взяточника  он  срывал  с  себя  с  искренней  брезгливостью  и  даже  стыдом.  Надеясь,  что  навсегда,  но  зная,  что  далеко  шкуру  не  спрячет.
      -  От  грехов  никто  несвободен,  дражайший  Никодим  Алексеич. Такая  уж  се  ля  ви,  как  говорят  где-то  и  у  нас, -  многозначительно  изрек  Кузьма  Козолуп. И  не  преминул  поторопить. – А  теперь, гражданин  бывший  хабарник, -  записка! Объяснительная. Во  всех  деталях  как  на  духу, на  имя  прямого  и  моего  начальства,  которое  тоже  жаждет  знать  все. Но  не  узнает! Даю  слово,  что  и  в  следственные  органы  она  не  попадет.  Да  и  вашему  каверзному  руководству,   навряд  ли,  я  захочу  поверить  нашу  с  вами  маленькую  тайну  падения  нравов  на  столь  незначительную  глубину. Просто,  как  гарантийный  документ  от  дальнейших  случайностей  в  вашей  карьере.  Как  знать,  возможно  увижу  в  излиянии  души  вашей  что-то  такое,  что  подвигнет  меня  взглянуть  по-иному  на  глубинные  кадры,  а  мне  они  - позарез. - И  он  изобразил  мысль  действом,  проведя  ладонью  у  горла. – Толковые  кадры, мой  дорогой  товарищ,  нужны  всюду. И  всем!  Ну  и  пойдем  в  палаты  белокаменны  освобождать  обиженную  и  оскорбленную. А  посему  поторопитесь  изложить  на  бумаге  мою  строжайшую  просьбу.
      А  еще  через  время,  когда  Авоськин  уложил  язык  в  пасть,  закончив  свои  покаяния  и  отдав  плод  творчества  Козолупу,  а  тот,  скрупулезно  ознакомившись  с  документом  и  проронив: «автограф  к  бумаге  приложен»,  положил  его  не  в  тисненную  витиями  серебра папку, а  во  внутренний  карман  пиджака,  вдруг  распахнулась  дверь  и  через  порог  с  шумом  ввалился  пьяный  в  кочергу  истопник  Феофан.
      Не  замечая  Кузьмы,  протягивая  своему  любимому  шефу  заранее  заготовленную  фигуру  из  трех,  загорелых  в  работе  пальцев, он  торжественно  возгласил:
     - Во,  вам  велела  передать  ваша  супруга,  туды  их  в  кадушку!
     И рухнул  на  пол,  как  гонец  царедворца,  проткнутый  до  души  кинжалом, а  то  и  алебардой.
     - Ну  что?  -  невозмутимо  проронил  Кузьма,  вскользь  взглянув  на  посланца  за  выручалкой. -  Двигаем  в  палаты.


ГЛАВА  ШЕСТАЯ

Неожиданное  свидание   с  шуряком.
Обед  в  богоугодном  заведении.
Освобождение   истязаемой.  Личная
жизнь  Нахабцева-старшего. И  прочее…
___________     *     ___________

      Они  вышли  на  солнышко  и  зажмурились. Как   распрекрасно!
      В  ближних  деревьях  резвились  и  щебетали  птички,  вокруг  шарика  летали  спутники, тарелки  инопланетян  и  аппараты  населенные  землянами,  разглядывающими  родную  планету  с  высоты  божьего  трона  и  умиляющимися  до  скупых,  но  мужественных  слез. В Кремле  моложавый  генсек  разводил  руками  с трибуны  Съезда  депутатов  и  ублажал  слушателей  умной  мыслью  и  изысками   языка.  Где-то  в  Сибири  ударил  газовый, а  то  и  нефтяной  фонтан  и  буровики  бросились  обниматься, помазая  друг  друга  нефтью  для  сотворения  ритуала  трудовой   победы, не  ведая  еще,  что  она  Пиррова  и  всё  уйдет   для  олигархов. В  каком-то  селе,  на  промышленной  ферме,  сливали  в  бидоны  молоко,  не  забывая  добавить  воды  для  повышения  показателей  надоя,  Кузьма  Козолуп  предвкушал  свидание  с  матерью  и  расцветал  улыбкой, и  лишь  один  товарищ  Авоськин  был  хмурен  и  кисл.
       В  маленькой  груди  ответственного  работника  клокотал  вулкан  разнонаправленных чувств  и  он  с  большим  трудом  удерживал  подступающую  к  гор-лу  лаву  жесткой   рукой. После  вчерашней  с  Феофаном  Довбней  разнузданной   выпивки,  где  было  много  самогона,  а  в  качестве  закуски  выступал  в  единственном  числе  национальный,  русский   огурец, - он  не  успел  похмелиться!
      А  еще  он  думал,  что  набьет родной благоверной  наконец-то  красивую  морду,  исполнит  заветное  желание  за  всякое  непослушание, а  затем  напоследок  напьется, да  и  найдет  себе  пристанище  в  другом  крыле  комплекса, где  беззаботно  и  радостно  прозябают  придурки  и  алкаши  со  стажем  и  даже  без  такового.  Жизнь  в  мрачных  тонах  ему  надоела.
      Кузьма  Козолуп  вполне  весело,  а  Авоськин  по  принуждению  спустились  с  крыльца, чтоб  перейти  на  другое, с  какого  можно  попасть  в  ту   часть  строения,  где  располагались  покои  для  престарелых.
      И  тут  прямо  перед  ними  остановилась  машина  с  крестами  неотложки,  открылась  задняя дверь,  и  два  служителя-мордоворота  со  ржой  на  тех  разворотах  и  в  синих  халатах,  вынули  и  поставили  наземь  кузиного  свояка  Шалунишкина.
      - Вот,  товарищ  Авоськин! -  гаркнул  служитель  с  чуть  побольшей  мордой. – Еще  вам придурок  на  почве  етого  дела!  -  Медбрат  ухмыльнулся  и  ласково  щелкнул  Матвея  по  худой  и  багровой   шее.  -  Тольки  етот  не  вылечится, не-а. Ему  тут  на  долгое  поселение, а  затем  погребение. Русалка  ему  появляется, во! А  это  даже  не  чертяка! Когда  баба  вылазит  из  стакана, -  конец  всяким  надеждам!  Заказ  давай  на  музыку  Шопена!
      - Кто,  говоришь  ему  является  из  рюмки?! -  переспросил  завзаведением,  с  большого  будуна  не  смогши  осмыслить  возникшую  ситуацию. -  Какая  такая  сусалка?!
      - Ну  фея! Товарищ  Авоськин. С  которой  играться,  а  не  сношаться! Живет  во  глубине  воды  в  морях  и  разных  реках! А  у  него, вон,  и  в  бутылке!            
      - Фея! -  радостно  возгласил Матвей  Шалунишкин  и  кинулся  лобызать  Кузьму,  не  сообразившего  отпрянуть. – Фенюшка!  А  где  твой  рыбный  хвостик?!
       - Ну  ты, шмаровоз! Мой  хвостик  не  про  вашу  честь! -  прорычал Козолуп,  брезг-ливо  отстраняясь  от  родственника  по  женской  линии  и  злорадствуя  в  душе,  что  одно  зло  уже  наказано  Провидением.  Да  и  сам  он  давно  подозревал,  что  фамилия  шурина  когда-то  себя  покаждет  на  всю  ширину  и  глубь  генеалогического  древа. -  Ведите  же,  товарищ  Авоськин, меня  к  своим  протеже.
       - Пардон! – спохватился  завдомами.- А  этого  хмыренка  покажите  доктору  Коно-валенке.
      И  ткнул  рукой  в  ту  сторону,  где  обретались  шизики  и  алкаши.
      Но  не  успели  они  ступить  и  трех  торжественных  шагов, как  из-за  угла  с  воем  выкатилась  какая-то  старушка  в  казенном  облачении  и  бросилась  им  плашмя  в  но-ги.
      - Да  што  это  деется  и  кады  оно  кончитша?! Гошподи! Прошти  и  помилуй! По-мерла  грешница, прибрал  Гошподь! А  как  же  мы?!  Кады  наш  черед? Куды  нам,  широтам,  подаватьщя?! Школько  штрадать?! Гошподи, батюшка! Пожалей  и  пригрей! -  слезно  вопила  старушка  и  хватала  Авоськина  за  штанины.
      - Что  случилось, бабуся?!  Почему  шум   на  много  децибел?! -  довольно  строго  вмешался  Кузьма,  зная, что  в  таких  ситуациях  чаще  всего  помогают  решительность  и  напор.
      - Прештавилась!  Анишимовна  померла!  Бог  прибрал, удар  ш  ней  случилщя, - прошепелявила  старушка.
      - Кто  это, Анисимовна? -  спросил  Козолуп  с  прежней  строгостью, но у  завдурдомом  с  богадельней. -  Актив  профсоюза,  председатель  совета  за  столом?
      - Так, -  проронил  Никодим  Алексеевич, поражаясь  божьей  милости,  потому  как  успел  накашляться  старушке  на  полусотенный  билет  кредита. И  сейчас  выходило, - долги отдавать  не  надо! –  Померла  тутошняя  соседка. Рядом  жила,  а  здесь  по  всякому  поводу  ошивалась. Привыкли  к  ней  нашенские  обеспечиваемые.   
      - Ишь,  какого  звучания  слово!  Долго  думали  где-то, - покачал  головой Кузьма.  И  оскалившись, кивнул  на  просительницу. – Так  чего надо? Помощи  от  месткома?  Так  надо  извилины  погонять! Сколько,  почем  и   на  что?
      -  Да  што  вы?!  Батюшка!  Объелишь  мухомору?  Упаши  бог,  протянуть  руку  в  кажну!  Мы  прошение  принешли. Жалко  грешную, -  открестилась  старушка,  обидевшись  на  намек  халявы  и  зыркая  на  Авоськина  взглядом  бодливой  козы. -  Анишимовна  крепко  жила, вшпомощештвования  ей  не  надо!  Её шхоронить  по  людшки  надо!
      -  Мне  б  отлучиться,  товарищ,.. -  попросился   несмело  Авоськин,  мучительно  вспоминая  имя  и  отчество  человека  из  Центра,  и  одновременно  хватаясь  за  подвер-нувшуюся  возможность  смотаться  к  родственникам  усопшей  старушки  и  помянуть,  хряпнуть  водочки  на  халявку.  Зятек  той  Ульяны  иной  раз  ему  благодетельствовал  и  наливал,  понимая,  как  мужик другого  мужика,  душу. – Распорядиться  надо.  Наши  старики  все  пойдут,  чтоб  проститься,  не  удержим. Как  же - последний  долг.  И  мне  бы  надо…Старушка  была  с  елейным  характером  и  помогала  словом. Ну  и  делом. Плохого  не  скажу.
      - Ай-яя-яя! Товарищ  Авоськин  и  Никодим  Лексеич! – укоризненно  протянул  Кузьма. -  При такой  должности  и  в  молодые  годы! Маразм  и  неучтивость! Старушка  уж  преставилась,  а  я  отъеду!  И  сантименты  бы  по  боку!  Я, конечно,  ценю  деловые  потуги,  ваши  гуманные  чувства  и  нетерпение  естества.  Порывы  души,  если  хотите! Но  каждому  овощу  и  своя  посуда  положена! А  меня  зовут,  между  прочим, Кузьма  Петрович.  Напоминаю  лишний  раз  для  закрепления  чердачных  перекрытий!
      Авоськин  поник   чубчиком  и  боднул  воздух.
      - Слушаюсь, Кузьма  Петрович.  Следуем  дальше.
      - Вот  именно. Хотя…Дабы  не  терять  времени  даром,  распорядитесь-ка  для  начала  выписать эту…Козолуп.  Я  подвезу  горемыку  в  город.  Ну  и  вы  затем  сбегайте, поклон  покойнице  снесите.  И  помянуть  не  забудьте  не  только  словом!  А  я  подожду,  подышу  запахами  природы  и  зноем  поспевающих  плодов. Но  у  вас,  чтобы  без  эксцессов! Сначала  дело,  а  уж  потом  потеха  чувствам  и  излияние  души.
      И  минут  через  десять  или  больше,  когда,  сияющий  глазками,  сквозь  принуж-денный  траур, завкомплексом  воссоединился  с  комиссией  в  лице Козолупа, тот  про-должал  излагать  свое  реноме,  то  бишь,  прогнозировать  жизнь.
      - Так  вот. Пока  мы   еще  разглядываем, будем  говорить, уважаемый  Никодим  Лексеич, наружное  лицо  вверенной   вам  крыши  больных  и  обеспечи…
      - Держи! – вдруг  завопили служители и медбратья  дурдома  и  приюта  алкашиков,  из  рук  которых  ухитрился  вырваться  уже  в  крыле  алкашей Матвей  Шалунишкин  и  стайерским  махом  удирал  по  бывшей  лужайке. -  Вяжи  шель-меца! Валяй!  В  тырсу  ему  дрючек!
      Кузьма  и  Авоськин  оборотились  на  прецедент.  Увидев  их,  Шалунишкин  завернул  на  круг  манежным  галопом  и  брыкал  ногами  на  настигающих  тяжеловесов.  Они  нагоняли  его  и  вот-вот  должны  были  пленить  с  излиянием  скрытых  чувств.  Но  алкоголик,  наверняка  подозревая  меру  ответственности  и  наказания,  вдруг  изменил  вектор  движения и,  подскочив  к  котельной  напротив,  проворно,  по  железным  скобам,  взобрался  на  маковку  ржавой  и  довольно  высокой  трубы.
      Служители  сгрудились  у  основания  дымохода  и,  задрав  головы,  вопияли:
      - Слезавай,  убьешьси!  Ни   за  пол-литру!
      -  Офонарел,  шельма,  непохмеленный!
      - Ты  слезавай!  -  уговаривал  один.  -  Зачем  тебе  такая  закваска?  Все  едино  дождемся,  упадешь,  как  слива  с  груши!  От  мук  куда  подеваишьси?!
      - Иди  ты? -  флегматично  ответствовал  Шалунишкин  и  дрыгнул  ногой.  И при-шедшую  мысль  изложил  ясно: -  Самому  взобраться  слабо?  Вертухаи  в  малахаи!
      Наверное,  даже  с  вавкой  под  черепком,  он  надавил  на  хронически  злющую  подагру  в  ихьем  мышлении.   Один   деятель  здравоохранения, сцепив  от  злости  зубы,  тут  же поставил  ногу  на  нижнюю скобу,  норовя  самолично   сковырнуть  нетрезвого  духаря.  Но  боязнь  высоты  его  остановила.  Алкаш  же  крепко  держался  обеими  руками  за  железку, смотрел  идиотски  вниз, а  длинная  пола  смирительной  рубахи  по-лоскалась  на  ветру,  как  производственная  хоругвь.
      Кузьма  Козолуп  с  интересом  подступил  ближе, разглядывая  свояка,  с  апостоль-ским  видом  торчащего у  вершины  трубы.  Лицо  бахусова  кирюхи  было  таким  счастливым,  будто  принял  на  грудь солдатскую  кружку  крепчайшей  браги. И  солнце  на  его  парсуне  то  состояние  с  любовью  выделяло.
     - Он  молод  на  вид,  но  трухлявый  здоровьем, -  кивнул  на  него  Козолуп. И  зычно  воззвал: - Ну  ты,  святой  на  эшафоте! Выпендриваться  надо  кончать.  Хватит  знаменем  полоскаться! А  ну  слезавай! Не  то  сейчас  трубу  спилим!  И  свалишься, и  будет  больно.  Усекаешь?  Эй,  люди!  Принесите ножовку!  Сейчас  я  ее - к  ядрене  Фене!
      Матвей  Шалунишкин  с  опаской  замерил  расстояние  до  тверди,  раздумчиво  по-чесал щиколотку  ноги   о  другую,  и  грустно  признал:
     - Высоко.
     - Ну  так  ешё бы!  Из  рая  на  грешную  землю  падать! Рассыплешься  в  прах.  Так  как?  Пилить  нам  лес  и  после  собирать  от  вас  дерьмо?!  Закажем  гроб  и  музыку  по-громче?  -  вопросил  родственник  Кузя.
      - Не  надо. Я  слезу, -  поддался  реалиям  жизни  свояк.
      И  медленно  возвратился  в  объятия  медбратьев  Гиппократа.  Они  мигом  его  спеленали  и  бережно  повели  к  корпусу  лечебного  диспансера,  закрывая  своими  телами  от  глаз  посторонних  и  поддавая  тычков.
      - Ишь,  какая  блоха  сыскалась!  -  сказал  один  служитель  комплекса  после  доброго  тумака  мосластым  кулаком  меж  ребер  слабосильного  пациента. -  Он  прыгаить  на  самую  трубу!
      -  И  главное,  от  кого  хотел  убегнуть?! Шельма! -  возмущался  другой,  тоже  со-провождая  забористым  ударом  по  почке  подопечного  свое  личное  неудовольствие. -  От  меня,  ежли  хошь  узнать,  никакая  скотиняка  не  убегала.  Жена  тольки,  но  у  нее  ноги  длиннее.  А  ты  хлюпик!
      А  Кузьма,  проводив  грустным  взглядом  шурина, обратился  к  Авоськину.
      - Ну  что  же, Никодим  Алексеич, хлебосольный  ты  наш  хозяин,  продолжим  обход.  Оглядим  чрева  помещения,  подышим  воздухом  темниц!
      - Да, да,  пожалуйте, э-э…
      - Кузьма  Петрович, -  в  который  раз  покачал  золотой  завивкой  волос,  укоряя,  Кузьма. – Негоже, нехорошо  и  даже  противно  реалии  забывать  имена  и  звания  корифеев, а  пуще  того, начальства! И  если  вспомнить  недавнее  прошлое  из  истории, то  можно сказать  о  тебе, товарищ  Авоськин. Не  быть  тебе  мастером-черпаем, а  вечно  стоять на подхвате.
      И Кузьма  Козолуп,  мягко  поддерживая  под  локоток   зава  дома  для  при-зретых  стариков  и  диспансеров  алкашей  и  кретинов, вышагивая  рядом  и  воротя  нос  от  дыха  Авоськина, который, верно,  привык  пользовать  луковицу  для  забоя  запаха  водки,  рассказал  незатейливую  историю. 
      Два  мещанина  в  каком-то  месте  исполняли  службу  золотарей, то  есть  из  вы-гребных  ям  городских  отхожих  мест  удаляли  наполненность. Работая, один  из  них  оставался  внизу  и  подавал  черпачок  с  фекалиями  подручному  на  подхват. И  тот  молодой  ассенизатор,  стоя  на  передке  телеги  с  бочкой  и  принимая  из  рук  мастера  тару  с  бруттой,  случайно  или  по  подлости,  но  всегда  ронял  малость  дерьма  на  го-лову  старшого.  Наставник  немедля  впадал  в  ярость, и  смахивая  с  себя  концентрат  зловония, кричал  подмастерью,  что  не  быть  ему  мастером-черпаем, а  вечно  стоять  на  подхвате!  Рука  де  нетвердая  и  глаз  неверен. Не  ватерпас – глаз!
       И  подводя  базис  притче, Кузьма  констатировал:
       - Выходит,  любезный  вы  мой  гроссмейстер  черпаёв, что  моральный достаток  не  всегда  эквивалентен  материальному  изобилию.
      -  Я  больше  не  буду,  я  не  забуду,  - попросился  пристыженный  Авоськин. -  Я  буду  хороший.  Вы  меня  еще  полюбите.
      - Свежо  предание  и  верить  надо. Верю,  и  потому  прощаю  и  предостерегаю, - величественно  взглянул  на  него  Козолуп. -  А  вот  и  двери  рая!  Войдем  же  и  оглядим  кущи.
      И  первым  поднялся  по  ступеням  крыльца.
      Но  оказалось,  что  необузданный   Феофан  уже  тут.  Он  стоял  у  двери  и  держал  ее  настежь  в  позе  евнуха-янычара.
      Кузьма  поравнялся  с  согбенным  халдеем,  разглядел  его  нос,  который  уже  давно  имел  не  только  вид,  но  и  оттенок  сливы, и  спросил  у  завкомплексом.
      -  А  что,  ваш  служитель  и  верный  друг  Бахуса,  к  вечеру  еще  может  стоять  на  своих  двоих  или  исполняет  работу  на  четвереньках? Уж  очень  вид его подобостра-стен. Так  можно  сложиться   пополам  навечно.  Надеюсь, за  изгиб  спины  он  получает  почасово?
     - Это  наш  истопник  и  работает  сезонно. Но  привык  услужать, летом  помогает  от  скуки  дворнику, смотрит  за  садом, - отрекся  от  собутыльника,  снова  трепеща,  Авось-кин. -  Сейчас  я  не  могу  нести  за  него  ответственность. А  прогонять…
      - Воистину  душа  славянина  окутана  непостижимой  тайной. То  пьет  без  меры, а  то  работает  задаром. Да  и  вам  завидовать  не  стоит, -  согласился,  игриво  улыбаясь, Кузьма. – Тяжел  крест, несенный  тернистым  путем  и  в  одиночку!
      - Ах, Кузьма  Петрович!  Мне  неудобно. Так  получается,  что  перед  вами  встают  негативные  факты  моей  здесь  деятельности,  тогда  как,  если  попытаться  увидеть,..  -  елейно  заартачился  начальник  над  алкашами  и  стариками,  пытаясь  вернуть  благо-склонность  заезжего  посланца  центра.
      Но  Кузя  перебил:
      - А  мы  увидим,  милейший  и  дражайший! Мы  очень  будем  стараться.
      И  так  многозначительно  и  душераспахнуто  посмотрел  на  руководителя  здешних  страдальцев,  пообещал  ему  улыбчивым  взглядом  столько  взвинченно-воспалительного  и, несомненно,  сладкого,  что  тот  вертуном  подался  вперед  открывать  дверь  в  покои  пригретых  и  сытых.

____________   *   ______________

      Из  коридора,  в  который  ступил  Козолуп, в  ноздри  ударил  такой  ядреный  запах  кислющих  щей,  что  он  едва  не  ретировался. Но  взял  себя  за  руку  и  вопросил.
     -У  вас  обед?
      - Кушают  старички.  Что  бог  подал  по  калькуляци, - хихикнул  Авоськин,  взгля-дывая  на  часы.  -  Время  приема  пищи.
      - Ого! -  восхитился Кузьма,  и  в  этом  чувстве  едва  не  двинул  приятному  человеку  в  пышный  животик. – Да  вы  входите  в  раж, проказник! Нуте-ка,  посмотрим,  что  там  в  меню  согретых  и  обласканных  породой  малой  номенклатуры. 
      И  он  смело  распахнул  дверь, из-за  которой  вытекал  такой  родной  северный  за-пах  столовских  щей  из  квашенной  капустки.
      За  дверью  оказалась  довольно  просторная  и  светлая, чистая   столовая  зала  с  жесткими  полукреслами  вокруг  легких  столиков  из  самолетного  металла, с  амбразурой-окном  в  раздаточную,  откуда  валил  с  горячими  клубами  пара  тот  самый  аромат. И  чьи-то  голые  руки  метали  на  прилавок  алюминиевые  миски  с  варевом.
      - О,  да  у  вас тут,  как  в  пионер-лагере! -  воскликнул  Кузьма  Козолуп,  оглядываясь  и  приглашая  Авоськина  собеседовать  и  лицезреть. -  Наглядная  агитация   и  полный  ажур!
      И  верно,  на  кумачевых  полотнищах  красовалось: «Берегите  хлеб -  он  наше  бо-гатство!»
       - Могу  поспорить, что  не  богатство, а  необходимость, первейший  продукт, - ухмыльнулся  Кузьма. -  Но  на  свалку  из  столовых  вывозят  ударными  темпами.  Хлеб  дешев  или  скуп  природный  ум?  Народный, то  бишь, и  руководящий  вектором  хозяйства,  творящий  нашенский  бардак. Но  это  между  прочим, что  залежалось  на  душе. А  это  вовсе  восхищает!
      На  другой  стене  висел приказ: «Уважай  труд  повара  -  скушай  всё!»
      Козолуп  развеселился  еще  пуще, но  все  же спросил:
      - Почему  металлический  ширпотреб? Кругом  красивый  блеск  и  магия  призывов, а  тут  - пассаж! Смотреть  не  хочется.
      - На  посуде  претерпеваем  большие  убытки.  Старческие  руки  дрожат, и  как  результат, -  битье  об  пол.  Пришлось  пойти  на  умаление  эстетических  восприятий. Как  исключение, - пояснил  заведующий,  строго  оглядывая стройные  ряды  столов,  за  какими  восседали  обеспеченные  хлебом,  щами  и  присмотром  старики.
      При  виде  благодетелей  в  лице  Авоськина  и  незнакомца,  старики  дружно  вско-чили  на  ноги  и  хором  весело  проскандировали:
      - Пилось  бы  да  елось  и  еще  хотелось!  Милости  просим  отведать  хлеба  и  соли!
      И  поясно  поклонились.
      Никодим  Авоськин  был  большим  новатором  во  внутренних  мероприятиях  и  по-тому  не  терпел  штампов,  оригинальное  же  возносил  до  небес.  Кузьма  наградил  его  ухмылкой  и  прошептал  на  ухо:
     - Самодеятельность  одобряю,  но  большой  поклон  все  же  убрать.  Блюдите  дос-тоинство  дряхлого  гегемона. 
     Затем,  уже  проще,  улыбнулся  артельщикам  за  столами  и  простер  длань.
      - Садитесь, добрые  люди. Спасибо  за  приглашение, Мы  с  товарищем  Авоськиным  охотно  его  принимаем. Отведаем,  что  предлагают  вам  для  поддержания  сил  телесных, а  заодно  определим  его  качество, учредим  жюри. Не  умыкают  ли  здешние  херувимы  святой  обители  лакомые  кусочки, оставляя  вам  одни  корки? Или, напротив, движимые  чувствами  сострадания,  от  щедрот  своих  приносят  приварок  из  дома?  К  казенным  харчам  скоромное.
      И  поддерживая  Никодима  Авоськина  под  белу  ручку,  понудил  его  пройти  к  свободному  столику, несмотря  на  отказ   и  неповиновение  опорно-двигательного  ап-парата. Стимулировал  зава  Кузьма  стискиванием  локотка,  хотя  хотелось  приложить  под  зад  коленку.
      - Налейте-ка  нам  щец,  добрые  люди!  Уж  слишком  ароматен  их  дух!  -  попросил  громко  Козолуп. -  Да  товарищу  директору  тару  побольше  выделите,  без  жадности, а  с  уважением.  Трудами  занятый,  оголодал  он.  Да  и  с  высоты  положения,  ему  быть  в  жюри  главным.
      И  за  спиной  Авоськина  смеялся  глазами,  показывая,  что  хочет  «кина»  и  просит  показать.
     Тут  же  объявились  доброхоты,  просеменили  к  раздаточной  и  доставили  две  посудины  со  щами.  Авоськину  литровую  и  по  края  с  варевом  утвердили, а  Кузьму  прижалели,  в  простой  мисочке  предложили  полпорции. И  хлебца  черного  к  щам.
      Заведующий  сильно  поморщился,  но  приструненный  укоризненным  взглядом  человека  с  верхов,  убоясь,  как  бы  еще не  схлопотать  от  простецкого  молодца  и  ложкой  по  лбу,  потому  как  Козолуп,  сотворив  зверскую  рожу  неандертальца, при-ступил  к  поглощению  щей.
      - Хлеб  да  соль, Никодим  Алексеич!  -  подмигнул  проверяющий, тоже  для  вида  и  из  солидарности,  берясь  за  ложку.
      - Ем  да  свой, -  ошалело  ощерился  злой  Авоськин, присовокупляя  пословицу  от  народа. – А  ты  рядом  постой!
      - Но, но, но,  дорогой  хозяин!  За  столом  надо  сдерживать  не  только  мысли, но  и  язык! Он  же  враг  и  нам,  и  всем  народам! С  него  начинается  всякая  драка  и  мировая  война!  -  остерег  строго  Кузьма,  хорошо  понимая  мучения  зава  при  ближнем  знакомстве  со  щами. -  Ты  взялся  меня  ублажать,  так  ублажая, уважай.  И  с  улыбкой,  весело,  во  всю  ширину  портрета!  А  то  я  могу  сделать  не  те  выводы  или  не-правильно  пойму.
       Он  будто  читал  нехорошие  мысли  Авоськина, а  тот  и  верно,  думал: «И  где  ты  взялся,  козел  круглорожий  и  рыжий?!  Чтоб  тебе  ни  удачи, ни огурца  на  закуску,  и  премиальных  не  видеть  у  обозримом! Ел  бы  ты  сам  эти  щи!»
      -  Хорош  продукт  заложен  по  калькуляции  в  котел! -  меж  тем  размышлял  Кузьма. – По  твоей  самозабвенной  физии  вижу, что  очень  недурственен.  Вот  все  и  слопай,  чтобы  начальство  в  моем  лице  не  думало,  будто  тут  невкусно  кормят. Как  ты  выражаешься,  обеспечиваемых.  Мяса-то  сколько  за  зубы  цепляется! А  жиру!…Копеек  на  двадцать  в  сутки  старикам  перепадает?
      - Мгы, мгы,  - мычал  что-то  под  нос  Авоськин,  неожиданно  увлекаясь  уничтоже-нием  воды  с  капустой.
      - А  остальное, выходит, по  хаткам  сердобольные  поварята  и  обслуга  разносят? Ну  и  тебе  крохи  со  стола  перепадают.  Если  им  потакаешь. Или -  львиная  доля  твоя? Конечно, я  понимаю, жирно  жрать  всем  хочется,  но  это  же  криминал! Гражданин  Авоськин!  А  ежели  сюда - бригаду  ревизоров?!
      - Чужого,  -  упаси  и  помилуй,  как  говорится  в  народе, товарищ, мгы, мгы…Как  там  вас,  все  забываю.  Мало  пообщались, - бормотал  все  с  тем  видом  отрешенности  Никодим  Авоськин,  но  старательности  в  поглощении  щей  не  убавлял.  Наоборот,  верно,  только  входил  во  вкус.
      Трещало  так,  что  Кузьма  Козолуп  не  мог  определить что:  за  ушами  хрящи  или  недоваренная  капуста. Кислые  щи, по  всему, были  Авоськину  по  вкусу.  Недаром  же  в  старину  они  были  похмельным  продуктом. Так  что  все  ладилось. А  потому  Кузя  простил  невольному  приятелю  скрытое  хамство,  но  играть  словом  не  прекратил.
      - У вас  отлично  получается, великолепный Никидим! Была  бы  медаль «За  отвагу  за  столом», непременно  испросил  бы  для  награды  вашего  коллектива, естественно,  во  главе  с  руководством. Вы  впервые  кушаете  эти  щти? Тем  более  похвально! А  что?  Вы  мне  нравитесь  позитивным  настроем,  преодолением  препятствий  и  героизмом  за  столом. Не  взять  ли  вас  с  собой  в  верха? Скажем,  для  организации  отчетности  по  сокращению  диаспоры  обеспечиваемых  в  регионе.  Ведь, чем  меньше  стариков  в  стране, тем  меньше  нахлебников  в  государстве! Это ж  прямая  выгода!  И  не  абсурд!  Абсурд  -  сокращение  армии  чиновников.  Тогда  повысится  безработица. А  так – только  парадокс. И, конечно,  нонсенс. Но!..Всякий  чиновник, зная  наперед  такой  расклад  в  жизни,  может  и  призадуматься.  Зачем  идти  в  старики?  Там  скорая  смерть   во  владениях  какого-либо  Авоськина, да  еще  в  муках  голода  и  со  скуки! Не  лучше  ли  в  мир  иной  отправиться  досрочно  и  добровольно?..  Или  поменять  тактику  и  заботиться  о  поколении  мудрецов?  Однако, в  тиши  каких-то  кабинетов,  по  указке  или  глупости,  работают  над   проблематикой  сокращения  армады стариков. Пишут  диссертации, защищают  докторские, получают  премии  и  награды.  Нет,  на  такой  подвиг  тебя  не  хватит. Ты  тактик, а  там  стратегия!  Ты  дока  в  другом.  Взять  хотя  бы  наглядную  агитацию. Одни  призывы  чего  стоят!  И  это  тебе  не  смехотворение, типа: «Глядя  на  солнечные  лучи,  не  оставь  дома  анализ  мочи!»  Такое  сейчас  не  в  моде. Теперь,  когда  японская  техника  на  грани  фантастики,  а  мы  обогнали  Америку  по  количеству  выпитой  дряни, когда  человечество  в  городах  пересело  на  автомобили  и  дышит  поголовно  смогом,  когда  щи  за  пяток  минут  можно  сварганить  в  чудо-печке, лозунг:  «Уважай  труд  повара!» - явно  на  острие  нравственного  прогресса  и  всех  векторов  в  политике  многих  партий!  Отсюда  вывод! Ты  управляешь эволюцией  общества, а  такие  кадры  нужны  всем! И  мне  лично.  Хочешь  в  Центр? Будешь  служить  верно? – допытывался  Кузьма  Козолуп, совершенно  освоившись с  ролью  заезжего  ревизора  и  все  больше  входя  во  вкус  охмурежа. – С  тебя,  подлеца,  надо  бы  содрать  с  живого  шкуру,  чтоб  остался  в  домашних  трусах. Но  я  отходчив,  и  когда  тебе  не  по  силам  такая  должность,  я  навербую  себе  других  и  в  разных  весях. Сам  знаешь,  такой  сытный  пост  пустым  не  останется…Кстати,  твой  контингент  стариков  поголовно  глухой  или  есть  острые  на  ухо?  А  то  я  тут  на  секретные  темы  распространяюсь,  расслабившись  и  идя    на  уговоры.  Так  как,  послужишь  родине  и  мне?
      - Ага.  Служить  я  родине  намерен,  на  кормном  месте…до  конца!  -  продеклами-ровал  Авоськин,  находясь  все  еще  где-то  в  себе  и  слегка  прислушиваясь  к  наружным  звукам. И  на  Кузьму  уставился  взглядом  соблазняемой  школьницы  средних  классов. Которая  все  знает,  но  лишь  в  теории. А  вот  пощупать своими  руками  предмет, так  сказать,  объективной  необходимости,  не  доводилось.  Но  хочется.  Любопытно.
      - Я  понимаю,  все  это  пошло  и  я  уговариваю  тебя, не  находя  нужных  слов.  Но  мне  интересно. Кому  служить  станешь?  Мне, или…- Козолуп  неопределенно  повертел  рукой  в  воздухе, но  над  столом, -   найдешь  себе  иной  предмет  приложения  услуг?
      - Тебе…То  есть  вам!  -  тут  же  исправился  глава  заведения,  чуть  не  поперхнувшись  с  испуга. Ведь  одним  словом  можно  сломать  карьеру!
      - Хорошо,  мысль  пришла  походя, но  дельная. Я  ее  обсмакую,  обглодаю  и  обду-маю. Но  и  ты  посудину,  чтоб  дочиста  отделал.  Уважай  и  ты  труд  повара. Да  и  пример  положительный  нужен  в  поглощении  такого  кондера.  На  тебя  смотрит  весь  коллектив  доведенных  до  хлипкости  стариков. Они  прямо  жрут  тебя  глазами,  восхищаясь  геройством! -  подбадривал  Кузя.  -  Вот  молоток.  Покушал  И  что  надо  сказать?!
      И он  обернулся  к  населению  столовой,  со  вниманием  и  страхом  следящим, как  медленно  и  верно  освобождалась  тара  у  нелюбимого  руководства  и  родного  отца.  Население  подпрыгнуло  тут  же  с  мест  и  с  энтузиазмом  пропело:    
     - Спасибо  этому  дому, пойдем  и  к  другому!
      Это  была  явная  самодеятельность, а  то  и  экспромт,  и  Кузьма  Козолуп  весело  покачал  головой  и  даже  треснул  Авоськина  по  покатому  плечу.
      - А  что?!  Правду-матку  режет  старшее  поколение!  От  таких  харчишек  не  только  в  другой  дом,  а  и  в  тридесятое  государство  запросишься  в  надежде  на  чуток  маслица  к  хлебу.  И  я  молчу  о  палке  колбасы.  Потому  как  скромность  наших  стариков  обескураживает  и  делает  нас  должниками.  А  мы  забываем!  О  долгах  перед  этими  бывшими  гераклами  и  антеями  с  прометеями.  А  вот  о  долге  перед  Отечеством  отчего-то  кричим  с  каждой  трибуны,  будь  то  чиновник  иль  депутат.  Но  мы  с  тобой,  дражайший  товарищ  Авоськин,  должны  только  вот  этим   старикам!  А  мною  названное  Отечество,  в  лице  государства,  много,  очень  много  задолжало и  всем  престарелым  и  лично  нам  с  тобой.
     Авоськин  растеряно  улыбался,  но  ни  бельмеса  не  понимал. Он  был  почти  в  трансе,  пораженный  бацилой  переселения,  которой   его  заразил  проверяющий  индивид.  Никидоим  Алексеевич  уже  видел  себя  крупным  начальником  областного  масштаба, с  секретаршей  и  с  персональной  машиной, и  с  новой  женой. И  все  это  выстроил  в  его  голове  этот  славный,  речистый  шалопай  с  большой дороги.  Конечно,  и  прежние  проверяющие  любили  наставить  по  производственной  части,  требовали  взвинтить  процент  в  показателях,  а  потом  сильно  выпить…Но  чтоб  пообещать  взять  с  собой!… И  потому  он  поведал:
           - Мне  простили  долги,  так  и  я  прощаю.
     - Ну, ну,  не  тушуйся, мой  добрый  приятель! Все  идет   пока  как   надо. Тебя   не  только  не  выпороли  шпицрутенами, но  пригласили  сотрудничать, старики  энергичны, а  я  доволен  результатом. И  все  же  скажу  свое  «де  факто».  Такой  вот  обед  -  в  последний  раз! Как  же  ты  не  упредил?! – Кузьма  Козолуп  доверительно  склонился  к  уху  зава  и  сбавил  децибелы  глотки. – Что  же  ты   не  шепнул  поварам, что  у  тебя  комиссия? Чтоб  заложили  хотя  бы  тощей  говядины  в  эти  щи, притащили  запасы  из  дома!  Это  же  не  каждый  день, болван  вы  этакий. А  ты  спешил  встретить  начальство, угодить.  Спешка  ведь  сам  знаешь,  где  нужна…При  подсчете  блох! Так  и  в  холодную  угодить  можно. Всё!  С  завтрашнего  дня  прикажу  наезжать  к  тебе  с  аудитом  каждый  квартал. И  всякий  раз  эти  щи  хлебать станешь,  хлебосол  ты  наш  славный.  Хорошо,  что  сегодня  щи  сгодились  тебе  на  похмелье. А  ежели  кушать  их  без  потребы  чрева?..Сейчас  что,  проведем  собрание  обеспечиваемых,  послушаем  мнение  сторон?…Ах, какое  слово! Обеспечиваемые!  Кто  его  выдумал?  Премию  бы  ему!  По  голым  ягодицам  и  в  людном  месте  шомполами! Так  сказать, авторский  гонорар! И - до  недержания  мочи.  Н-да.  Послушаем  стариков. Живут-то  они  весело  и  наивно, и  даже  где-то  чересчур. А? Или  нет  никакого  наива, а  просто  запуганы  старички  и  пребывают  в  страхе?  И  улыбки  на  их  испеченных,  как  яблоки,  лицах -  маскарад?
      - Может, не  надо  собрания?  -  робко  прошептал  Авоськин, с  неизжитым  трепетом  оглядываясь  на  призретых  и  обезжиренных.  -  В  другой  раз  как-нибудь.  Я  исправ-люсь.         
      Старушечьего  дружного  галдежа фальцетов  он  боялся  большим  страхом. Народ, не вникающий  в разные  уголки  и  тематику  экономики, люди, совсем  потерявшие  врожденный  такт, могли  огласить  такие  нюансы  здешнего  общежития,  о  каких  он  и  сам  хотел  бы  давно  позабыть  или  даже  не  знать.  И  потому  молил  взглядом  Нико-дим  Алексеевич  не решаться  на  грешное  дело  и  не  выставлять  на  позор  обозрения  и,  естественно, обсуждения. Любой  откуп  готов  был  он  обещать,  да  за  душой  ни  шиша.
      Но  приезжий  вдруг  заартачился:
      - Как  это -  без  собрания?! Они  вот, собраны! Да  кто  ж  нас  поймет?! Приехать  в  глубинку:  и  ни  выпить,  не  пообщаться  с  народом! Где  это  видано?  Пусть укажут  прецедент! -  едва  не  разбушевался  Кузьма,  увлеченный  своим  красноречием.  - А  что  со  старушкой,  какую  просил  я  снарядить  в  дорогу?  Уже  отделили?
      Козолуп  остановился  в  вязании  слов,  посмотрел  на  ситуацию  сбоку  и  увидел,  что  в  комедии  с  аудитором  уже  наломал  дров!  И  хорошо,  что  Авоськин  совсем  обалдел  от  радужных  перспектив  роста  на  новом  месте, а  то  бы  допер  и  ударил  в  набат. 
      И  точно,  завкомплексом  был  еще  в  гипнозе  грез  и  всяческих  иллюзий  и  оттого  тут  же  выручил  Кузьму  из  затруднений.
      - Она  давно  ждет  вас  в  вашей   машине!
      Ревизор  поднялся  над столом,  сумрачным  взглядом  окинул  еще  разок  помещение  и его  население, и  сменил  гнев  на  милость. Сказал  назидательно, но  без  металла.
      - Превосходно!  Людей  впредь  кормить  сытно, вкусно  и  разнообразно. И  без  всякого  уклонизма.  Приеду  через  месячишко,  проверю  и  учиню  разгон. И,   или  - в тюрьму  на  долгие  года,  или  с  собою,  в  Центр,  навечно  заберу! И  не  вздумай,  по  собственному  желанию,  убежать!  Под  землей  сыщу  и  без  соли  схаваю, как  говорят  в  регионах  не  столь  отдаленных  и  тутошних,  но  в  определенных  местах. Прощаюсь  и  прошу  не  провожать.  Не  люблю  церемоний  и  особенно  без  подарков.
      Он  сухо  кивнул  Авоськину  и  протянул  два  пальца,  которые  тот  с  охотой  и  чувством  подержал  в  своих  потных  ладонях.  Затем  Кузьма  улыбнулся  сословию  стариков  и  сделал  им  ручкой.
      -  Живите  долго, дорогие  бывшие  созидатели!  А бог  и  власти  о  вас  позаботятся! Впрочем, бога  я  помянул  всуе,  он  один,  и  уследить  за  каждым  аборигеном  ему  не  с  руки,  а  на  власть  полагаться  вообще  смешно! Так  что,  держитесь  совести  и  чести!
      И  у  двери  обернулся, устраивая  под  мышкой  папку,  напомнил  заву.
      - Так  через  месяц,  Никодим  Лексеич!  И,  или  в  тюрьму,  или  со  мной  по  жиз-ненной  стезе!  И  чтоб  без  дураков!  Пьяных  увижу  -  взашей  за  компанию!  -  И  легко  улыбнулся. -  С  вами  радостно  общаться.  Так  что,  вперед, и  - брюхом  к  коммунизму,  или  куда  прикажет  власть!
      С  тем  он  покинул  столовую  залу,  перемахнул  крыльцо  и  оказался  в  машине.
      -  Здравствуй,  мама!  А  вот  и  я!  -  сказал  он,  захлопывая  за  собой  дверцу  «Волги»  и  обнимая  родительницу.  -  Поехали  домой!               

___________   *   ____________

      Много  лет  тому  назад  статистика  становилась  на  ноги  и  пыталась знать  много.  Потом  она  стала  знать  почти  все, что  ей  разрешили  знать. И  она  учитывала  задолженность  щетинотреста  населению  зубных  щеток, выпуск  презервативов  и  стеклянной  тары, знала  сколько в  лесу  наломали  дров  и  сколько  стырили  пиломатериала. Все  спортивные  достижения  ею  разложены  по  удобным  полочкам  и  учтен  каждый  шаг  строителей  светлого  здания  на  горизонте. Статистика  ведала, сколько  шло  на  свалку  хлебо-булочных  продуктов  и  вареной  колбасы  вместе  с  наполняющей  ее  соей  и  туалетной  бумагой. Кстати,  не  потому  ли  той  эксклюзивной  продукции  не  было  в  открытой  продаже,  что  мясокомбинаты  ее  скупали  на  корню?
      Статистика  ведала,  сколько  только  что  выпущенных  запасных  частей  ко  всяким  машинам  народного  хозяйства  сдавалось  заводами, стройками  и  разными  базами  во  «Вторчермет»  почти  сразу  по  получении  на  склад. Но  статистика  никогда  не  знала  количества  умыкнутого  у  государства  добра  всеми  теми, пристроившимися  на  теплых  местах  гражданами, которые  никогда  ничего  не  производили  на  благо  других  и  всегда  пеклись  о  благе  собственном!
      Статистика  ничего  не  знала  о  Нахабцеве-старшем!
      Она  не  ведала, скажем, что  у  него  больше  чем  на  сотню  тысяч  рублей  ценностей  и  золотых  украшений  женского  и  мужского  толка.
      Его  родной  сын,  одолеваемый  постоянным  отсутствием  приличного  количества  карманных  денег,  отправлялся  в  дальний  вояж  в  поисках  подпольного  миллионера,  рисковал  схватить  СПИД  и  ставил  на  кон  свободу, а  миллион  был  под  боком!  Он  хранился,  расчлененный  на  составные  части.   
      В  шкатулке  у  маман  валялась  груда  золотых  колец,  диадем, перстней,  сережек   с  каменьями  и  с  «камушками».   У  папахена   обреталась  часть в  образе  портсигара,  запонок  и  иной  хренотени, да  в  секретере  прибивалась  пылью  времени  пачка  попорченных  небрежностью  облигаций. И  это помимо  стопки  сберкнижек, обернутых  в  пластик  и  засунутых  даже  под  дерматиновую  обивку  входной  двери.
      Вкладов много  и  разных: на  предъявителя,  выигрышные, срочные  и  простые.  В  любой  сберегательной  кассе  Лубянска  и  иных  городов  пространной  страны, Нахаб-цев-старший  мог  снять  нужную  сумму,  если  номер  на  книжке  совпадал  с  номером  банка. Он  давно  потерял  счет  деньгам  и  не  знал,  сколько  набежало  процентов, сколько  выпало  на  выигрышные  вклады,  потому  что  это  - забота  государства. Сле-дил  он   за  «золотыми»  займами,  трехпроцентными.
      В  дни  проведения  тиража  Павел  Васильевич  ходил  тихий  и  скучный. Совсем  пассивный  и  будто  ударенный  чем-то  тяжелым, но  мягким  по  голове. Уединившись, он  шептал  заклинания,  прося  у  Провидения  крупной  суммы  для  легализации  части  своих  богатств. И  когда  таковая  облигация  объявлялась,  часто  купленная  втридорога  на  стороне, Нахабцев  на  работе  поднимал  тарарам!
      Он  становился  словоохотливым  и  простым, счастливым  и  добрым, и  даже  по-дельчивым.
      Пал  Васильевич  от  души  делился  личной  радостью  и  все  сослуживцы  узнавали, что  их  начальник  подвергся  ласкам  фортуны  и  выиграл  целых  пять  кусков! А  для  подтверждения  факта  такой  благосклонности  случая, везучая  облигация  тыкалась  ка-ждому  под  нос  вместе  с  тиражной  таблицей  с  подчеркнутым  номером  в  газете.
      За  долгие  годы  существования  торговой  базы  многие  завы  и  замы,  главбухи  и  товароведы  сгорали  на  вечном  огне  стяжания, а  Нахабцев оставался  неколебим,  как колосс.  Многие  подозревали,  что  он  хапает  много  и  без  воздержания, но  никто  не  мог  взять  за  лапу, не  мог  догадаться  даже  приблизительно,  как  он  берет  и  что.  Хо-дили  слухи,  но  фактов  не  было. Завистники  писали  на  него  доносы  и  анонимки,   инвентаризаторы  в  ярости  «рыли  землю»,  но  после  каждой  такой   проверки  Павел  Васильевич  оставался  чист,  как  едва   вылупившийся  цыпленок.
      Потом  он  ходил  по  отделам  и  хранилищам  вверенного  ему  широкомасштабного  склада  торговых  товаров,  и  честными  глазами, но  с  нескончаемым  укором,  заглядывал  в  души  подчиненных.  Он  вздыхал  о  трудностях должности, и  сослуживцам,  воротящим  взгляд,  предлагал  поменяться  работой.  Если  позволит  начальство.
      Затем  он  собирал  сотрудников  под  одну  крышу  на  большое  собрание, и,  с  чувством  надломленности  и  глубокой  печали,  подводил  итоги  очередной  или  нештатной  ревизии.
      Он  вещал  с  высокой  и  фанерной  трибуны  о  бдительности  органов  и  о  тех  подколодных  рептилиях, что  выносят  сор  из  их  светлой  избы  и сеют  смуту  в  их  дружном, большом  и  споенном  коллективе. И  которые  подозревают  прекрасных  и  непорочных  тружеников  в  посягновении  на  народные  сусеки!
      - Отчего, -  спрашивал  он  со  слезой  на  глазах  и  рыданием  в  голосе, - Отчего, ежели  ты  человек  честный  до  косточки  мозга, ежли  радеешь  за  интересы  госкармана, не встанешь  во  весь  свой   разный   рост и  не  скажешь  громко, как  велит  наша  мораль?! Чего  не  ткнешь  пальцем?!  Этот  и  эти  воруют  в  нескромных  размерах! Это, скажи,  очень  нехорошо  и  неэтично,  и  мы  приглашаем  зарвавшихся  крохоборов  не  чахнуть от  жадности, а  вернуться  на ту  дорогу,  какая  ведет  в  общий  уклад  жизни! Почему, чтоб  забрали  вас  черти  со  всем  имуществом  и  потрохами, извините  за  выражение  не  в  изящной,  а  простой  форме, такой  гражданин  садится  где-то  в  пыльный  угол  от  посторонних  глаз  и  сочиняет  пасквиль,  от которого  пахнет  селедкой  или  даже  треской?!  Почему  он  потом  тихонько  хихикает, когда  уважаемого  еще  вчера  всеми  работника  ведут  под  микитки  служилые  органа  на  скамью  подсудимых  или  в   сизо?  Потому,  дорогие  товарищи и  коллеги, что такой  тип  есть  последний  неудачник  и  задумчивый  плут!  Да, да!  И  я  бы  сказал  даже  больше, товарищи! Он  враг  мирной  жизни  и  всего  прогрессивного  человечества! Он  интриган  по  натуре! Ему,  видите  ли, интересно  потом  станет  думать, что  вот  де  такой-то  кладовщик  или  товаровед  проворовался,  и  органы  приловили  его  за  шкирку, а  его  не  берут,  потому  что  он  ворует  лишь  во  сне! Он  помышляет  украсть,  заметьте, но  сильно  трусит!  Ему, знаете  ли, хочется, но  колется. И  он,  дорогие  коллеги  и  друзья, обязательно  заявится  на  судебное  заседание  и  станет  смаковать  интересные  и  пикантные  подробности  из  биографии  равноценного  члена  нашей  трудовой  семьи. А  придя  на  работу, будет  вслух  удивляться. Что,  как  это  мы, то  есть  работники  нашей  родной  базы  и  его  начальство,  не  видели такой  вопиющей   разницы  минимума  зарплаты  того  индивида  к  верху  его  удовлетворенных  запросов?!
      И   я  вас  должен  спросить,  дорогие  друзья  и  товарищи! А  можем  ли  мы  подменять  собой  органы,  каким  дозволено  заниматься  этой  проблемой  несоответствия  и  брать  кого-либо  под  жабры?!  С  глубоким  знанием  предмета  мы  можем  ответить,  что  нет,  не  имеем.  Наша  задача -  обеспечивать  трудового,  и  всякого  человека  и  клиента,  товарами  и  культурно  обслужить  в  очереди. А  то  как  бывает  у  нас  зачастую?  Обжулит  иной  нерадивый  и  новый  работник  без  опыта  клиента  на  какой-нибудь  пятачок, а  нахамит  на  полновесный  рубль.  Такое  положение  вещей  надо  в  корне  и  быстро  менять! Наоборот -  было  бы  не  только  естественней  нашему  статусу  работника  прилавка  и  базы, но  и  его   карману! Потому  что  за  вежливость  наш  отечественный  покупатель  готов  заплатить  и  достоинством  имиджа,  и  деньгами. Большими, замечу, деньгами! И  подводя  итоги, оглашая, так  сказать, резюме, я  еще  раз  хочу  задать  естественный  вопрос. А  есть  ли  место  таким  искательным  типам, какие  пишут  анонимки  в  дотошные  органы, есть   ли  место  им  в  наших  стройных  и  плотных  рядах?!  И  снова  отвечаю  вместе  с  вами.  Нет!  Такого  типа  и  пройдоху  надо  заклеймить  общим  позором  и  подозрением, товарищи!  И  изгонять  из  тесных  рядов!
      - Пускай  он  живет  на  одну  зарплату  без  премий  и  поощрений!  - выкрикивал  кто-то из  глубины  зала  или  даже  от  двери, какая  ближе  к  туалету, любимую  коллек-тивом  заповедь.       
      -  Позор!  -  подхватывало,  возбужденное  страстной  речью, собрание.
      - Вот  именно! – в  ярости  поддерживал  и  распаленный  Нахабцев-старший. -  Чтоб  забрали  его  от  нас  в  преисподнюю  со  всеми  потрохами!               
      Нет,  потом  он  не  искал  того  змеевидного  фискала, посмевшего  бросить  тень  на  образ  обаятельного  зава  торговой  базой. Такой  подколодной  мокрицей  мог  оказаться  любой  из  сотрудников  или  работниц.  Павел  Васильевич  в  том  был  уверен  и  муравейника  не  ворошил. Просто  он  становился  еще  осторожнее  и  хитрее,  и  где-то  добрее.
      Любимой  кобылой  Нахабцева  была  пересортица.  И  он  не  менял  ее  вот  уже  много  лет. И  взяток  не  брал. Он  их  давал. Но  подсовывал  таким  образом,  что  нико-му  в  голову  не  вступало,  что  Пал  Васильевич  делает  что-то  совсем  неприличное.
      Местному   высокому  и  разному  начальству, через  их  жен,  давал  знать,  что  на  базу  поступил  интересный  дефицит. За  ним  присылали  или  приходили  лично, и,  когда  за  вещь  забывали  заплатить  даже  по  сильно  заниженным  ценам, что не  в  диковинку  и  даже  входило  в  моду, Нахабцев  вносил  деньги  сам  Он  не  перечил, он  хорошо  знал,  что  чистоту  нравов  надо  беречь  пуще  глаза.  Нравы  ведь  разные  у  начальства.
      С  мелкой  сошкой,   вроде  завмагов  и  заведующих  райбазами, он  был  ласков  и  добр. Он  отпускал  им  иной  раз  ценности  сверх  лимита  и  совершенно  отказывался  от  благодарности, когда  она  выглядела  не  символически. И  никто  из  них  ни  разу  не  мог  показать  под  присягой, что  сумел  всучить  Нахабцеву  хотя  бы  трешку  вместо  матрешки.
      Он  оставался  неприступным,  как  отвесная  скала  базальта, твердым,  как  алмаз,  и  чистым,  как  слеза  дитяти. И  даже  приходившие  к  нему  завмаги  или  главбухи,  с  подспудным  желанием  подкузьмить  путем  большой  взятки  Пал  Васильича, с  пустыми  руками  не  уходили.  Он  играл  простака  и  будто  смеялся, и  охотно  отпускал  товар  или  нужный  дефицит  в  разумном  количестве,  не  требуя  признаний  в  любви.
      - Чудаки!  -  задушевно  замечал  Нахабцев  на  явное  удивление  на  рожах  посланцев  злой  воли,  и  запихивал  взятку  обратно  им  в  карман. - Разве  плохо  жить  честно? Спишь  спокойно  и  ждешь  светлого  утра,  а  не  ментов  с  ночным  набегом.  И  совесть  у  тебя  как  свежевымытое  стеклышко, а  жена  и  детки  под  боком, то  есть  всегда  при  тебе. Ну  чем  не  райская  житуха, болваны?!
      И  отпускал  восвояси  директора  торга  или  завмага  с  удивлением  на  подозри-тельной  физиономии  или  ряжке.
      Ах,  кабы  он  знал,  пораженный  чувственным  монологом  Нахабцева  и  сраженный  удивительной  честностью  глаз  и  моралью,  клиент,  если  бы  ведал, уносящий  на  сердце  отраву,  работник  торговли,  как  по  большому  счету  нечист  на  лапу  Павел  Васильевич!
      Падение  его  случилось  давно.  Так  давно,  что порви  он  знакомство  с   нечистой  той силой,  принесшей миллион  рублей  старыми  деньгами, то  сейчас  ему  спокойно  дрыхнуть,  смотреть  телеящик  и  сладкие  сны, и  блюсти  здоровье  и  фигуру.  Потому  как  все  прошлое  покрылось  пылью  времен.  Но  как  всякий   слабый  на  руку  человек,  как  любой  индивид,  стоящий  у  самого  края  сногсшибательной  перспективы  хапнуть  сразу  и  много, Пал  Васильич   каждый  раз  отдавался  соблазну  без  упрека.
      Почти  ежегодно,  о  чудную  пору,  когда  наставала  пора  перемещать  с  Юга  на  Север  мандарины  и  апельсины, лимоны, виноград,  хурму  и  фиги,  дары  эти  перевозились  с  полуденной  стороны  и  в  их  умеренный   пояс. И  вместе  с  грушами, инжиром,  персиками  и  прочими  сладостями  благодатного  Юга,  в  карман  Нахабцева  перемещалась определенная  сумма  денежных  знаков. Сумма  была  настолько  определенной,  что  вопроса, брать  или  не  брать, не  вызывала.  Отвергнуть  было  бы  поступком   противоестественным,  неумным  и, наконец, преступным  перед  лицом  семьи  и  миром  стяжателей.  Ибо  какой  плут  откажется  от  подарка  судьбы  в  сто  тысяч  рублей  единовременно, зная  заранее,  что  никакой   долгоносик  и  гробокопатель  не  допетрит  до  сути, так  все  ладно  и  ловко  скроено.
       А  началось  все  с  того,  что  Нахабцев,  только  что  принявший  под  свою  руку  высокий  пост  главы  центральной  торговой  базы  области,  до  того бравший  очень  разборчиво, но  все  же  мелко,  стал  прикидывать,  как  бы  по-умному  и  рентабельно  использовать возможности  на  перспктиве.  Прикидывал  он  тщательно  и  всесторонне, но  ничего  путного  в  голову  не  приходило. На  ум  являлись  делишки  на  пять,  на  семь  лет  с  конфискацией  и  без  таковой, но  чтобы  по  высшему  разряду,  на  вышку, так  сказать, социальной  защиты, но  без  наказания, миллион  прихватить  -  такого  не  приходило. Озариться  не  мог.
      Он  ночи  не  спал,  истязал  себя  муками  в  составлении  комбинаций,  просил  совета  у  бога  и  обращался   к  чертям,  предлагая   за  красивую  жизнь  вне  тюрьмы  душу,  но   ее  никто  не  хотел  брать  в  залог.


ГЛАВА    СЕДЬМАЯ
Визит  гражданина  южной   наружности.
Обед  в  таверне  «Тройка». Цель  оправды-
вает  не  только  средства.  Наивным  быть,
иль  глупым  от  рожденья, дано  не  всем.
__________     *     ___________

      Прошли  годы, явилась  седина…Нет,  это  грустная  лирика, а  в  реалии  проза  жизни  спрессовывается  в  мгновенья.
      Вдруг  явился  гражданин  южной  наружности, но  кавказской  национальности,  ибо Павел  Васильевич  внешне  никогда  не  мог  отличить  грузина  от  дагестанца  и  армя-нина  от  черкеса,  как,  впрочем,  и  китайца  от  нанайца.
      В  те  времена  уже  ходили  всяческие  агенты  без  парусиновых   порт-фелей,  уже  вышли  из  моды  офицерские  планшеты,  а  внушительные, с  двумя  замками,  и  хорошей  имитации    под  кожу  портфели  и  «дипломаты»  еще  бы-ли  в  проекте  грядущих  лет.
      Гражданин  пришел  с  простой  бумажной  папкой  под  мышкой  и  в  большой,  как  вертолетная  площадка,  ворсистой  кепке, которая  долго  почи-талась  среди  определенной  части  лиц  с  Кавказа  верхом  моды,  а  то  и  шиком. А  еще  на  нем  был  габардиновый  светлый  плащ  и  много  видавшие  брюки  в  полоску, и  черные  туфли  с  резиновым  лаком. И  конечно  - усы! Широкие, жесткие, как  сапожная  щетка.  Это  был  обыкновенный  снабженец  из  южных  краев, который  доставил  в  область  фрукты.  Несколько  вагонов  хурмы  и  гранатов, апельсинов, мандаринов  и  всякой  другой  всячины, на  какую  так  падки  граждане  обоих  полов  в  раннем  возрасте  во  многих  краях, особенно  в  тех,  где  означенные  прелести  не  произрастают.
      Южный  товарищ  громко  поздоровался,  улыбнулся  маслиновыми  глазами,  сбросил  кепку  на  стул, что  оказался  поближе, бережно  уложил  перед  Нахабцевым  папку  и,  поблескивая  улыбкой  на  сизых  щеках  и  сиянием  отполированной  кепкою  лысиной,  без  приглашения  присунулся  вместе  со  стулом  ближе  к  хозяину  кабинета.
      - Вах,  дарагой! Чито  я  тибе  привез! Язык  проглотишь!  Мандарины – во! -  Он  поцеловал  кончики  своих  темных  пальцев, сложенных  щепотью, и  прибавил  экстаза. – Хурма  -  щербет  нельзя  сравнить, да?! Апельсины -  вах! Инжир -  мёд!  Бери!  Спасибо  скажишь.
      И  умолк,  ожидая  обратной  радости  и  водопада  слов  благодарности, а  то  и  падежа  на  колени,  не  убирая  лучезарной  улыбки  с  прекрасного  лица  абрека.
      - Это  хорошо, - наконец  нашелся  Пал  Василич, несколько  оглушенный  шалым  наскоком  экзальтированного  снабженца,  сильно  обаятельного  снаружи  и,  как  полагал  Нахабцев, прохиндея  внутри. – За  фрукты  даров  Юга  общест-венность  скажет  спасибо.
      «И -ишак!» -  подумал  гражданин  кавказской  наружности, недовольный  ответом,  полным  чиновного  равнодушия. Но  он  задержал  это  неэтичное  восклицание  за  сте-нами  души, а  выразил  другое.
      - И-и, дарагой!  Это  ти  должен  сказать  такие  слова. Пойми, дети  и  женщины  будут  кушать  сладкие  фрукты , а  ти  имэть  ба-альшие  дэнги. Если,  канешна, у  тебя  на  плечах  голова, а  не  облезлый  бурдюк  с  кислым  вином.
      Голова  у  Нахабцева  была, но  он  тут  же  забеспокоился  за  качество  ее  начинки, потому  как  при  упоминании  торгового  гостя  о  больших  деньгах, она  легонько  закружилась, а  всем  членам  передался  жар. И  Павел  Васильевич  даже  не  попытался  вытолкать  вон  искусителя  и  нахала.  Напротив,  он  бы  его  задержал,  попробуй  тот  дать  деру.
      - Я  слушаю  вас, товарищ,  -  поморщившись, как  бы  нехотя, промолвил  заведующий  торговой  и  областной  базой,  все  еще  определяясь,  когда  согла-шаться:  потом  или  прямо  сейчас.  Но  врожденная  осторожность  сдержала  порыв  души  и  Нахабцев  кивнул. – Я  слушаю,  слушаю  вас  внимательно.
      - И-и,  такое  слюшать!  - агент  по  фруктам  недовольно  качнул  лысиной  и  пред-ложил: -  Миллион  хочешь? И  все  на  законном  основании. Думай  бистро,  ударим  по  рукам.
      - Ну  ты  загнул! Такого  не  бывает, чтоб  сразу  миллион! -  наивно  изрек  в  возму-щении  завбазой  и  сам  убедился  в  глупости  мысли.               
      «Дурак, черт  побери  тебя  вместе  с  вонючими  потрохами! Как  не  бывает,  когда  -  миллион?!»  -  закричал  он  в  душу  совести,  что  сидела  где-то  за  фибрами  ребер  или  черепка.
      Человек  жгучей  наружности  проникновенно  ему  улыбнулся  и  под-твердил  его  внутренний   вывод.
      - В  жизни  все  биваит, дарагой. Я   хочу  слюшать. Нужны  тибе  дэнги  или  мине  скучно  сказать:  прощай?
      «Конечно,  нужны!» – хотел  брякнуть  Нахабцев, пораженный  величиной  цифры. Но , сотворив  долгую  паузу,  проронил: - Положим. – И  взглянул  на  него  с  осторожным  вниманием  и  некой  значительностью, дабы  дать  человеку  понять  и  осмыслить  то,  что  он  сам  хочет  понять.
      И  агент  по  снабжению  усмехнулся  и  всплеснул  руками.
      - Тогда  перейдем  к  делу!  Ти  какой  ресторан  вибираишь: Арагви, Аврора  или  Кебаб? Еще  в  Юбилейном  хорошо  посидеть  можно.
      - Ты  что?! -  искренне  подивился  его  горной  глупости  Павел  Васильевич. -  Какой  охломон  делает  в  ресторане  дела?!  Посидеть  ему  хочется! В  тюрьме  насидишься! В  кабаках  менты  пасут  таких  как  ты!  И  вообще, кто  ты  такой!? Снабженец?
      - Представитэл! -  воздел  указательный  и  загорелый  палец  человек  в  габардиновом  плаще.   И  посмотрел  на  Нахабцева  с  такой  тупой  важностью,  что  завбазой  тут  же  принял  решение  адекватное  настроению  и  подступившим  мыслям.
      - Какой  ты  представитель?!  Ты  горный  джейран! И  даже  козел,  что,  впрочем,  одно  и  то  же. Излагай  дело  тут! – И  Нахабцев  тоже  показал  палец,  но  ткнул  его  в  стол.
      Представитель  Южфрукты  с  обидой  посмотрел  на  завбазой,  но  лишенный  вальяжности,  все  же  рассказал  об  интересных  нюансах  метаморфозы  по  превращению  второсортного  и  даже  почти  негодного  товара  в  высшую  категорию, в  результате  чего,  как  бы  сама  собой  образуется  сумма,  какая  тут  же  может  поступить  в  личное  их  распоряжение.
      «Славно  задумано,  -  похвалил  внутри  себя  метаморфозу  Нахабцев. – Идея  старая,  как  прошлогодний  снег, но  ежели  применить  в  таких  мас-штабах…Вот  что  значит  хорошая  должность,  ежели  при  ней   не  дундук.  Сразу  появляется  возможность  иметь  сколько  надо, а  то  и  больше.  Тут  бы  еще  всегда  помнить  про  фраера, которого  губит  жадность. И  никакого  «сорок  раз  по  разу», а  делать  один  раз…в  год»!
      Но  мысль  изложил  он  другую.
      - И  сколько   вас  в  деле?  С  вашей  стороны. Начальник,  бухгалтер,  това-ровед,  снабженец,  он  же  горный  баран?
      - Какое  это  имеет  значение?!  - небрежно  взмахнул  кистью  руки  южный  человек,  пропуская   мимо  уха  иронию. -  Твое  дело  получать  дэнги.
      - Хе-хе, -  грустно  посмеялся  над  очевидной  деградацией  торгового  дела  Пал  Василич. – Мое  дело,  кроме  всего, сидеть  за  эти  деньги  на  нарах,  как  дурак  на  име-нинах,  буде  мы  попадемся  на  афере. И  я  хочу  знать,  как  скоро  мы  сядем!
      - И-их.  Какой  трусливый! Даже  шакал  таким  не  бивает,  когда  жратву  видит!  -  осудил  снабженец  великую  осторожность  завбазой.  -  Хочишь  иметь  бальшие  дэнги  и  боишься  рыскнуть.  Разве  ты  мужчина?
      - Я  еще  мужчина, -  уверил  его  Нахабцев, -  но  не  круглый  идиот.  А  ты  иди, и  чтоб  ноги  твоей  не  было  у  меня  в  кабинете.  Бумаги  оставь,  сам  с  твоим  делом  разберусь.  Ваш  Южфрукт  получит  свои  деньги.  Сполна.
      И  выпроводив  торгового  представителя,  стал  разглядывать накладные  бумаги  и  прикидывать  количество  килограммов  природных  даров  и  переводить  килограммы  в  тысячи  и  сотни  тысяч  рублей  и  извлекать  из  них  разницу   в  пересортице.  И  полу-чалось  нахально  много,  до  мурашек  во  всяких  частях  тела!  И  волосы  поднимались  на  голове  сами, будто  они  сильно  возмущались, что такая  куча  денег  может  про-плыть  мимо  и  не  подать сигнал, чтоб  их  приголубили!
      «Положим,  что  когда-то  нахалы  научатся  изымать  и  больше, но  упу-стить  такой  шанс  теперь,  это  ж, - как  изменить  родине!  Чтоб  мне  пропасть  со  всеми  потрохами!»
      Он   вздохнул  с  подъемом  сил  и  срочно  заболел, и  потребовал  в  мест-коме  путевку  в  те  края,  где  обреталась  контора  по  заготовке  всяких  сла-достей  с  деревьев. И  спустя  три  дня  благополучно  прибыл  к  берегам Черного  моря,  которое  встретило  его  возбужденно  и  негостеприимно, что  отложило  нехороший  осадок  на  расширенную  душу  Нахабцева.  Но  он  все  же  нашел  в  себе  силы  начхать  на  осадок  и  пошел  к  нужному  человеку  и  главному  начальнику,  что  ведал  поставками  даров  природы  в  иные  места. И  поруч-кавшись  с  ним  и  напросившись  в  кресло  возле  стола, повел  разговор  издали.
      - Скажи, дорогой  генацвале. Разве  можно  начинать  дело  и  думать,  что  ты   уже  сидишь  на  неуютной  скамье  подсудимых, а  прокурор  на  тебя  прис-тально  смотрит  взглядом  орла?  Хорошо  это  или  сильно  плохо?  -  спросил  Павел  Васильевич,  стара-ясь  приноровиться  к  акценту  и  стилю  языка  народа  гор  и  широких  просторов  моря.
      -  Нехорошо, -  с  улыбкой  благонравия  ответил  кацо  из  Южфрукты.
      -  И  еще  скажи, генацвале.  Зачем  иметь  дело,  про  которое  знают  все  собаки  нашей  области  и  многие  ишаки  вашей  республики? - настаивал  Нахабцев, тревожно  вглядываясь  в сизое лицо  с  явно  медальным  профилем  человека,  сидящего  за  широким  столом  со  многими  телефонами  разного  цвета  и  даже  с  гордым  гербом  республики.
      - Это  очень  неумно, - снова  согласился  горный  барс  и  самый  нужный  человек  в  городе  цитрусов, чем очень  понравился  Пал  Васильичу  и  сразу  почти  целиком  во-шел  в  душу.
      - А  еще  будут  знать  и  органы! -  подчеркнул  жестом   Нахабцев. -  Но  зачем  всем  про  все  знать?!  Разве  будешь  умнее?  Скажи,  пожалуйста,  дорогой  генацвале,  если  два  человека  имеют  проблему,  то  кто,  кроме  их, может  сболтнуть  лишнее,  извиняюсь,  госпоже  Фемиде?  -  спрашивал  с  прежней  настойчивостью  гость  южной  республики  хозяина  кабинета,  который  имел  такую  спортивную  фигуру  к  лицу,  что  она  тоже  нравилась  завбазой  Нахабцеву.
      Он  сам  в  свое  время  хотел  быть  поджарым, бодреньким  и  здоровым,  но  за  де-лами  как-то  забывал  следить  за  пропорциями  и  толстел.  Выращенное  чрево ему  безгранично  претило, но  приходилось  терпеть. Свое. И  он  с  белой  завистью  смотрел  на  здоровый  вид  фруктового  короля  республики,  который,  наверное,  мог  много  кушать  всяких  яств  и  еще  больше  выпить,  и  имел  возможность  любить  женщин  красивых  и  разных.  Павел  Васильич  переживал  в  себе  это  и  ждал  ответа.
      Красавец,  с  фигурой  модели  мужика  с  гор,  тихо  ему  улыбнулся  и  благосклонно  принял  сентенцию.
      -  Никто,  -  в  который  раз  согласился  он  и  уже  целиком  вошел  в  душу  Нахабцева.
      - Вот  почему  я  прогнал  агента,  какой  предлагал  дело,  про  какое  уже  знали  все  ишаки  и  органы  вашей  республики  и  всё  созвездие  легавых  псов  моей  области! -  с  торжеством  возгласил  Павел  Васильевич  и  предложил: -  Пускай  знают  о  наших  де-лах   двое,  а?  Я  и  ты! Ты  согласен,  дорогой?
      - Канечно,  -  сказал  хозяин  кабинета  с  пропеллером   под  потолком,  который  гонял  приятный  ветер. И  они  сначала  ударили  по  рукам,  а  потом  выпили  за  удачу.
      И  с  тех  пор,  почти  ежегодно,  мало  ли  много,  а  Нахабцев  получал  свою  долю  в  гешефте.
      Со  временем  у   него  собралось  целое  сонмище  сберегательных  книжек,  но  Павел  Васильевич  давно  перестал  потеть  потом  из  холодильника  при   виде  постового   милиционера  или  визита  на  базу  работника   по  борьбе  с пройдохами  на  складах..  Он  освоился  в  своем  деле  и  был  уверен, что  их  подпольное  мероприятие, юбилей  которому  они  отпраздновали  в  очередной  раз, может  процветать  вечно.
      Но, но…Наивный  и  хитрый  Павел  Васильевич!  Он  совершенно  забыл  о  факторе  времени! Как  говорят  и  пишут  умные  люди:  время  делает  многое  и  неуклонно  идет  вперед. И  часто  преподносит  сюрпризы.  Недавно  Нахабцев  вдруг  установил,  что  ему  стукнуло  шестьдесят  и  пора, даже  необходимо  выходить  на  заслуженный отдых, на  пенсию,  и  уступать  дорогу  молодым.  А  выйдя  на  пенсион,  уже  можно  не  бо-яться, не  думать,  что  могут  взять  тебя  за  шкирку  и  препроводить  к  стенке  для  маленькой,  но  трагической  проце-дуры.  Всего-навсего  шлепнуть.
      Что  же,  со  временем  не  пошутишь  и  Нахабцев  с  большой  радостью  и  охотой  принял  приятную  необходимость.

__________   *   __________
         
      Машина  взяла  с  места, Кузя  оглянулся  на  комплекс  строений  диспан-серов  и  дома  призретых,  оставленных  на  присмотр  мечтательного, но  увы,  неромантичного  Авоськина, откинулся  на  спинку  сидения  и  глубоко,  облег-ченно  вздохнул.   
     - Слава  богу  и  нам!  Покончили  с  этим  спектаклем  необходимой  и  вовсе  небожественной   комедии. И  где-то  даже  трагедии  пылких  чувств  и  образных  мечтаний  в  лице  иллюзий  разных  грёз!  - Кузьма  выпустил  из  себя  пар  патетики  и  хулиганства  в  словесах  и  обернулся. -  Но  как  же  ты, мать, опростоволосилась?! Дала  Васёне  запихнуть  себя  в   приют  на  попечение  в  форме  обеспечиваемых.
     - А  из  интересу! -  беспечно  поведала  Пелагея  Никитишна,  поглядывая  за  окно  лимузина. - Дай, думаю, погляжу, что  она  изладит. Как  она  родную  мать  за-ради  де-нег  со  свету  сживать  станет! Да-к  и  мир  увидеть  ширше  хотелось. Как  живут-могут  бедолаги  в  богадельнях? В  их  шкуре  интересовалась  походить. Неприютно  живут, милаи! Без  сродственников  и  уюта.
      - То-то  гляжу, сдала  телесами, - осудил  Козолуп,  извлекая  из   васиного  коробка  в  «бардачке»  сигару  от  далеких  братьев  Кастро. -  А  как  не  приехал бы:  автобус - пополам  иль  самолет  в  сопку  воткнулся?
      - Как  это,   не  приехал?! Прикатил, как  миленький! Даром, что  ли,  телеграмму  я  велела  отстукать, адресок  указала? Знала, сын  вернется  и  наведет  справедливость. Он  Васёне  отслужит! – убежденно  излагала  мать, отмахиваясь  от  сигарного  дыма. -  Ты б  не  кадил  табачищем, безбожник! На  дух  он  приятный, не  спорю,  но  все  же  табак. Зашибает  дыхание.
      Кузьма  безропотно  вышвырнул  вон  сигару.  Сказал:
      - Прости, но  удивляюсь.  Неужто  бога  признала?  Нашлись  там  специалисты,  что  обратили  в  веру?  Баптисты,  анархисты  или  свидетели  последнего  потопа?  Их  теперь  развелось!…
      - Ну  ты  и  балабол!  Как  был,  так  и  остался!  Да  нешто  он  помошник?!  Сидит  он  высоко  и  за  всеми  ему  уследить  трудно.   Ты  дома-то  был?
      - И  даже  ночевал. Квартира  на  месте  и  вещи  все  целы.
      - И  ничего  не  унесли? – удивилась  мать. -  Ни  шарили,  и  ничего  ни  поломали?
      - Да  успокойся, деньги  целы. Васёна  жить  в  нашу  квартиру совсем  уж навострилась,  а  тут  я  заявился  из  преисподней. Ну  и  облом  ей  вышел,  а  вот  фингала  не  поставил. Уж  дюже  шустрая  моя  сеструха.  Увернулась.  Щас  заедем,  положу  деньги  на  книжку.  Чтоб  не  смущаться  самому  и  не  дразнить  натуральным  запасом  Васёну  с  шуряком. Хотя, Матвей Шалунишкин, лучший  шофер  автобазы  встал  на  трудовую  вахту  палаты  номер  шесть. Подменил  тебя  в  комплексе  у  товарища  Авоськина. Правда, поселили  его  то  ли  к  придуркам,  то  ли  к  алкашам  в  другое  крыло  птицы  счастья. Он  чичас  Болванеску, личный  водила  генсека  или  начальника  главной  сковороды. А  в  супругах  у  него  фея  или  даже  сирена, которая  поет. И ласкает  его  до  веселой  лоскотности  и  заливается  он  смехом  юмориста.  И  машина  ему  сейчас  до  фонариков  на  ягодицах. Ему  всякая  табуретка  и  «москвичок»  дурдолет,  а  может  уже  и  телепортации  насобачился.  Сегодня  здесь, а  завтра  там!  Науку  всегда  кто  двигал?  Или  очень  умные  самородки,  гении  и  вундеркинды, или  с  приветом  с  того  света! А  то, зачем  их  сжигать  на  костре?  Правда,  по  нынешним  временам  они  процветают,  которые  с  приветом  из   распределителя  умом. Признают  их  апломбы,  даже  в  члены-корреспонденты  и  в  академики  выводят,  если  бабками  обладает.  А  кто  победнее  - в  дурдом.  Обвиняют  во  всяких  грехах,  в  порочащих   связях,  производят  в  шизики,  в  еретики  и  даже  пришивают  шовинизм  с  деструкцией. А  что?  Так  было, есть  и  будет. Мир  так  устроен. Вот  шурину  не  повезло,  он  бедный  и  мечтал  о  транспортном  средстве. А  на  кредит  разве  раскрутишься, когда  в  тыковке  неустройство?               
      - Эк,  понесло  тебя!  - остановила  мать. – Не  жалко  человека?   
      - Как  человека,  конечно,  жалко,  а  вот  как  личность  с  укладом  извилин…Он  сквалыга  и  алкаш. Очень  редкое  сочетание,  потому  как  пьет  исключительно  на  халяву. Так  что  и  денег  ему  на  розовую  мечту детства  жалко. Обойдется  без  машины, как  я  часто  обхожусь. Даже  если  выйдет  из  того  царства  теней  как  огурчик, хрен  с  горчичкой  ему, кукиш  покажу,  как  родная  жена  кажет, - пообещал  Кузьма.   
      - Ишь  ты,  распорядитель! - как  бы  осудила  мать,  но  тут  же  ее  интерес  вернулся  к  Матвею Шалунишкину. – А  ты  не  попутал?..Хотя как  попутать? Пил  он  в  последнее  время  до  глубокой  мрачности,  наливался  по  самые  ноздри.  Где  только  силы  хранил,  чтоб  поутру  на  работу  являться?  Так  Васёна  и  довела, допилила  до  ручки. И  меня  за  эти  клятые  деньги  до  каления  доводила.  Ить  я  и  руки  прикладала  к  ей,  чтоб  не  шалила.  Замужнюю  дочь  учила  жить  по-людски! По  дизелю  -  вот  этой  рукой!..  И  хто  так  воспитал,  где  научилась?
      - Характер  вредный, закаленный  в  битвах  за  деньги, -  усмехнулся  Кузьма. – В  кого  пошла?  Так  мать  не  жадная.  Отец,  не  помню  чтобы  жаба   его  душила…И  я  не  жлоб,  нищим  подаю, а  уж  чтоб  выпить  не  налить  страждущему…Время  такое  подступило,  когда  стали  учить  каждого  в  особицу   перебиваться. А  уж  в  газетах,  в  ящике  или  в  киношке!..Да  ну  их – деньги! Ты  за  них  не  бойся. Я  их  на  твое  имя  уст-рою, тебе  ими  и  распоряжаться.  Лишь толику отделил я от них.  Половинку  тебе  на  хозяйство  оставлю, пока  суд  да  дело, работу  покуда  найду.  А  другие  себе  на  всякие  и  мелкие  расходы.  И  не  боись,  со  змием  я  завязал  водить  тесное  знакомство.  Так,  по  делу  с  кем  по  кружке  пива  или   граммульку   пригубливаю,  чтоб  тонус  держал  планку.
      - С  Севера  приехал  гол,  как  сокол. Безденежный, -  догадалась  мать.
       -  Так  я  туда  не  за  рублем  подавался.  От  смрада  кухонных  потех  и  от  греха. Чтоб  не  видеть,  как  вы  скубетесь  с  Васёной. Я  ж  не  судья,  чтобы  кричать «Брэк!»  Ты-то  поняла,  что  сын  тебе  не  враг,  а  любящий  до  гроба? Так  что  прости,  но  сантименты  я  раздаю  редко.  Как  раз  выпал  случай.
      - Да  будя, будя  меня  корить  бесстыдством.  Аль  не  мать  тебе?  Васёну  тоже  жалко - ить женщина! Ну  и,  за  малым  делом, чуть  главного  не  прозевала. Междуусобную  с  дочкой-паскудницей  затеяла,  всю  жизнь  на  то  положить  могла.  А  как  уехал  ты,  так  и  опустела  душа. И подумала:  отдам  все  деньги  ей,  пускай  успокоится  или  подавится. Так  не  подавится,  а  растранжирит  и  растолстеет  пуще!  И  всполошилась, тебе  решила  сохранить  добро.  Пускай  они  внове  твоими  станут, деньги, как  прежде  решали. Васёна-корова,  при  семье  и  при  своем  доме. А  ты – голь  перекатная, один  как  перст  при  матери.  Жил  при  ней,  так  мать  и  выпроводила  с  глаз  долой  докукой.  А  тебе  жениться  впору, корни  пускать  надо, детей  заводить и  к  жизни  приступать  вплотную. О  наследстве  фамилии  думать  надо. И то!  Зачем  живем?  -  как  бы  думая  вслух, говорила  мать,  разглядывая  меж  тем  сына, крепкого  и  красивого, уверенного  в  себе.  И  гордость  постепенно  наполняла  ее, и  уверенность  сына  тихонечко  переливалась  в  нее, и  чувства  непонятные, доселе  недоступные,  приступали, окутыва-ли, ублажали.
      И  стало  ей  томительно-сладко, необъяснимо  хорошо  сидеть  подле  вернувшегося  сына  и  недоумевать, и  удивляться,  прикидываться,  будто  не  знает,  что  с  ней   деется,  словно  не  знает  она  счастья  в  лицо.
      Какое-то  время  они  ехали  молча, углубленные  в  наивные  и  тайные  помыслы, и  лишь  когда  миновали  пригород,  Кузьма  проронил:
     - А  подзаправиться  нам  хорошенько,  Вася  инб  Нахаб,  не  повредит.  Свертай  с  дороги,  где  увидишь  траторию.
     - В  кабак, говоришь?
     - В  его, Вася,  в  его.  Жрать  охота,  да  и  выпить. Правь к  таверне-уастерии  и  трак-тиру!
     - И  мамаша  при  нас?  Или  сначала  домой  оттартаним?
      - И  мамаша  при  нас, дорогой  геноссе. А  что  платье  на  ней  казенных  цветов, так  за  оригиналку  в  моде  сойдет.  За  носителя  нового! Чем  не  хиппи? А  вообще,  моя  матушка  отродясь  не  обедала,  чтоб  кто-то  ей  на  цирлах  подавал  яства  и, скажем, квас,  супчик  или  пироги  с  визигой. А  то  все  колотится, все  она  старается  угодить  всяким. Так  пусть  хоть  раз  в  жизни  сподобится  посидеть  в  неге.  Я  так  желаю! – зая-вил  Козолуп.    
     - Да  не  хочу  я  снедать  в  вашем  греховнике! -  отмахнулась  мать  от  опеки. -  Придумал  он  невидаль!  Чтоб  мне  подавали  за  деньги! И  вам  бы  сторониться  такого, сынки. Ить  дорого  с  вас  за  службу  возьмут.   
     - Но,.но,  не  надо  нот  протеста!  Мы  не  враги  своим  карманам,  мать. Время  приспело  перекусить. Ведь  ты  не  успела  откушать  щей  у  Авоськина,  я  до  трапезы   не  допустил.  А  ты  после  харчишек  в  том  доме  еле  ноги  таскаешь. Дома  скоро  ли  обед  спроворишь?  Гони  в  «Тройку», Вася!  Видел  я  в  городе  заведение  на  троих.  А  нас  -  трое!
      Но  прежде  они  завернули  в  сбербанк  и,  явившись  оттуда,  Кузьма  торжественно  вручил  матери  книжку.
      -  Вот,  мамуля,  владей  и  радей.  Как  говорится:  в  сбербанке  денег  накопил  и  паровоз  себе  купил!
      - Штой-то?  Уезжать  снова  собрался?  -  испугалась  Пелагея  Никична. -Ты  только  что  возвернулся!
      -  Это  для  рифмы, ма, -  отвечал  сын,  развалясь  на  переднем  сиденьи. – И  не  я  придумал, а  крысы  конторские,  чтоб  охмурять. Я  бы  что-то  скромненькое  изобразил. Скажем,  в  чулочке  денежек  скопил  и  самовар  жене  купил!  А  если  шубу, то  в  кре-дит.  Гони,  Вася,  по  курсу! 
      Они  подкатили  к  пригожему  кабаку. Кузьма  выскочил,  предупредительно  открыл  заднюю  дверцу и,  подав  матери  руку, галантно  поддерживая,  повел  ее  к  парадному   входу.         
      - А  ты,  Вася,  ставь  машину  и  дуй  следом, -  сказал  он,  оборотившись. -  А  то  пережарят антрекоты,  бифштексы  кровью  изойдут,  а  ты  так  не  любишь. Гони  лоша-дей!  Хвалился  ты  ненароком, будто  знают  тебя  всюду.               
      У  широких  цементных  порожков  стоял  пожилой  мильтон.  Тот  самый,  вчерашний  и  умудренный.
      - О,  старшина!  Тебя  сам  бог  мне  посылает!  Ты  что,  вторые  сутки  на  посту?! А  куда  смотрит  профсоюз  с  законом  о  труде?!  И  прокурор  дышит  в  платочек! Привет! Не  узнаешь  вчерашнего  бича? -  пристал  тут  же  к  нему  Козолуп,  преисполненный  радостных  чувств  и  движений,  а  потому  словоохотливый  и  очень добрый. -  Пойдем  с  нами!  Выпьем,  посидим.
      - А, хиппи, -  признал  и  нахмурился  уполномоченный  и  участковый. – Стою  вот,  жду  знакомого. А  ты,  стало  быть,  сегодня  при  копейке.  Банк  взял  или  почтовый  поезд  грабанул?  На  днях  в  кино  стреляли  в  таких.   
      - Ага. Я  слово  дал -  держу.  И  приглашаю  оттянуться,  как  говорят, которые  культурные  и  языки  знают  на  многих  сленгах  и  жаргонах. Да  ты  не  тушуйся  и верь  северным  бичам. Бич  - не  бомж, он  складушки  имеет! Деньги  мои  кровью  не  пахнут,  я  поезда  не  тормозил. А  это  моя  мамаша.  Из  заточения  вызволил. Понимаешь, мода  пошла  у  некоторых:  матерей  и  отцов  в  дома  престарелых  сдавать,  а  самим  кейфо-вать  да  залежи  ценностей  прикарманивать. А  вот  бульку!  -  И  Кузьма  показал  на   руке  ту  бульку,  отмерив  по  локоть. – Пришлось  вмешаться.  Ну  так  идем?!
     И  Козолуп  кивнул  на  вальяжные  врата  в  храм  пресыщения,  с  тройкой  лихих  рысаков  на  фронтоне.  В  неоне.
      - Нет, -  покачал  фуражкой  старшина.  -  Прости,  но  некогда. Спасибо.  А  ты, видать, парень  с  чувством  ответственности  за  слово.  Оригинал!
      -  К  сожалению, тут  ты  в  точку,  служака. Терпеть  не  могу  давать  слово,  а  потом  забирать  обратно. Хреновое,  может  статься,  мое  кредо, но…И  огорчен  я  отказом, поверь. Понимаю,  гусь  свинье  не  камарад. А  ты  к  тому  при  форме  бдящих  органов  и  всех  регалиях  властей. Ну  что  ж, привет  от  гуся! -  сказал  Кузьма, тускнея  физией,  и  прошествовал  дальше.
        Швейцар,  в  позументах  во  всяких  местах  облачения  и  на  фуражке, с  молодой  бородой  и  суровый,  как  свежеиспеченный  диктатор  с  регионов  другой  части  глобуса, покосился  на  мать, оценил  одеяние  из  мышиного  платья  и  тапочек  на  босую  ногу,  сравнил  ее  с  сыном  и  не  замедлил  изложить  подначку.         
            - Нехорошо-с,  молодой  человек!  Женщина  по-модному,  по  заграничному  одета, а  вы  как  пижон  из  провинции. Это  вам  ресторан, а  не  трактир  у  дороги!  Дис-гармония  получается.   
      Это  он  за  то,  что  метнулся  взглядом, а  в  руке  Козолупа  хрен  ма  чаевых!    
      Кузьма  опешил.  И  рассерженный  нахальством  и  выбитый  из  настроения  размолвкой  с  участковым, вскипел,  как  провороненный  котел  на  кухне!
      - Чи-ивоо?!. Ты  сам  на  той  гармони  наяриваешь.  По  морде  вижу,  лет  тебе  не  больше  чем  мои.  Без  опыта  из  ментов  не  выгоняют. Значит,  сексот! И  устроили  тебя  вертухаем,  вышибать  деньги  из  клиентов. Вышибала  -  это  тебе  сезонная  мода  или  хлебная   должность  на  все  времена?         
       - Да  ты!..- взревел  диктатор  у  двери.  И  в  растерянности сунулся  в  карман  за  свистком, но подоспевший  Вася  Нахабцев,  услыхав  разлад,  сунулся  успокаивать  хра-нителя  врат  в  заповедное  место. Зашептал  в  ухо.    
       - Ты Калистрат,  охолонь! До  этого  члена  тебе  не  достать.  Там  все  по  приказу,  за  деньги,  и  все  ему  сапоги  готовы  чистить  и  лизать  филейные  места.  Он  на  ходу  подметки  рвет  и  чисто  бреет   финарем! В  законе -  человек  из  конторы! Смекаешь?! Общается  инкогнито  с  народом.  А  ты  ему  на  мозоль, на  чувства  добрые  к  людям! Не  надо.    
      - Иди  ты?!  -  удивился  вышибала  и  халдей. -  А  с  виду -  одна  круглая  репа!  Пижон  и  деревенская  халява.  Хмырь  и  козел!
       - Этот, с  виду  лох,  тебе  сто  очков  форы  наперед  кинет,  а  потом  перышком  пощекочет,  когда  по-простому.  А  может  приемчиком  через  плечо  и  с  вывертом  руки  инвалида  с  тебя  заделать. Оно  тебе  надо? -  выдал  рекламу  Вася  Нахабцев  диктатору,  которого  подкармливал  чаевыми.  Он  и  теперь  сунул  трояк. – Пьяный  -  зверь!  Два  мокрых  дела  на  счету  и  все  зеркала  в  «Метрополе»  недавно  побил  для  потехи.  Миллионер  и  в  перспективе  олигарх,  магнат  по  золоту  и  салу!  Разбогател,  собирая  бутылки  на  стадионах!  И  в  карты  ему  подфартило,  обыграл  самого  Дубайса.
       - Ну  да?! Вот  это  птица! -  восхитился  вертухай  и,  приподняв  фуражку  адмирала  прерий,  проводил  уважительным  взглядом  Кузьму  и  мать. -  А  баба  с  ним , кто?    
       -  А-а,  бывшая  бандерша  с  Ростова-папы. Сейчас  на  пенсии. Хорошее  ей  содержание  устроили  ворюги. Мне  бы  такой  пенсион -  на  хрена  муки  творчества?!  А  ей,  вишь,  повезло.  Прям,  если  бы  была  женой  члена  из  цека  или  на  кухне  у  них  секретаршей!  -  трепался  Вася.  – Приехала  вот  поразвлечься. Вроде  как  туристка. Но  тихая.  Зеркал  не  бьет  и  никуда  не  посылает.  Скромная,  не  то  что  знаменитая  звезда  эстрады.  Помнишь,  писали,  как  она  орала  на  обслугу? Она  бы  и  тебя  толстым  коленом  в  пах  и  за  усики, когда  что…А  эта  вишь  какая. Но  жадная.  На  чай  ни  в  жисть  не  отстегнет! Да  бабы  все  такие,  которые  в  годах.    
      Нахабцев  ухмыльнулся,  сплюнул  и  последовал  в  нутро   таверны.   

_____________   *   ____________

      В  нутре  тихо  и  пусто,  мрачновато  от  спущенных   на  окна   портьер,  заделавших  барьер  от  жара  за  цементными  стенами.  Кое-где сидели, наверное,  командировочные,  поедая  дежурные  блюда. Щи  суточные  и  нешуточный  гуляш,  от  которого  можно  и  не  успеть  на  толчок  в  нужничок. С  Кузьмой  так  случалось. Правда,  в  другом  ресто-ране  и  в  ином  городе. И  там  он  все  же  успел  с  надобой.   
      Официантки  слонялись по  залу  разморенные, зло  поглядывали  на  пропеллеры  под  потолком,  гнавшие  оттуда  адский  дух.  До  вечера  еще  далеко,  а  ждать  разгула  нудно.    
      Но  вошедшим  они  не  возрадовались,  не  признали  за  развлечение. А  напрасно.  Кузьма  всегда  давал  повод  для  малой  интриги.   
      Он окинул  острым  и  веселым  взглядом  зал,  выбрал  место  возле  кадушки  с  раскидистой  и, естественно,  пыльной  пальмой  с  лугов  аравийской  пустыни,  усадил  подшефный  коллектив  за  столик  и  стал  листать  меню.
      Мать  принялась  обмахиваться  косынкой,  а  Вася  озираться  и  удивляться.  Офи-циантки  его  знали  и  на  рандеву  не  спешили.  Проказницы,  заревновали,  верно, к  карманам  колхозников,  в  группе  которых  его  усекли!
      - Да, да,  виконт де  Вася О!  Нахаб!  -  оскалился  Кузя,  угадав  его  мысли  при  перехвате  взгляда. -  Сегодня  ты  не  в  той  компашке.  И  фурии  из  кабачка  не  вполне  уверены,  что  их  надежды  на  приличный  бакшиш  вполне  оправдаются. А  толику  кинет  им  каждый.  К  тому  и  устали.  Они  долго  нас  ждали,  а  в  ожидании  сильно  ус-таешь. Уж  поверь  мне  на  слово.  Но  мы  сейчас  пойдем  ва-банк  и  я  дам  им  понять,  что  что-то  может  обломиться.  Они  как,  азартные  в  натурах?. Ни  рыба,  ни  что-то…Жаль.  Весь  цимус  в  темпераменте  игры!  Ну  что  ж.  Подаю  знак  к  сношению  сторон,  как  говорят  в  Париже.
      Он  повернулся  и  осторожно  подморгнул  ближней  девице  в  кокошнике,  и  та  тотчас,  с  ленцой,  но  двинулась  как  крейсер  на  сближение.
      - Что  будем  кушать, товарищи?  -  сухо,  как  чиновник  в  присутственном  месте,  осведомилась  фурия  выше  средней  упитанности,  оперевшись  на  край  стола. Столик  крякнул,  но  вес  удержал.
      Козолуп  обратил  лицо  на  мать  и  Васю, воздел  бровь. Официантка  была  с  давним,  припудренным  бланжем  под  глазом,  накрашена  броско,  почти  как  матрешка, по  писку  последней  моды.  Верно,  вдруг  ей  куда-то  приспичило  и  она  нервно  играла  внушительной  нижней  конечностью.
      - Поторопитесь  же,  господа  колхозники  из  ближнего  села! -  ощерился  Кузьма. -  Быстрее  соображайте.  Видите,  вы  потревожили  работника  нарпита.  Почти  принудили  исполнять  обязанности.  А  вы  улыбнитесь, сударыня!  На  улице  много  солнца!   Давайте  создадим  праздник  на  лицах!          
      - Не  хами,  а  то  выйдешь  из  зала,  -  строго  сказала  девица  с  фингалом  под  глазом  и  с  шиньоном  под  кокошником.  И  покосилась  на  Кузьму. Подмигнувший  клиент,  своими словами  ее  очень  разочаровал.  -  Какая  тут  тебе  сударыня?   
      - Гм,  действительно.  На  сударыню  тебе  потянуть  трудновато.  С  фонарем  на  портрете  сударыни  я  не  встречал  ни  на  одном  вернисаже,  -  совсем  кротко  откликнулся  Козолуп.  – А  чтоб  вам  не  хамить, надо  снова  заглянуть  в  меню.  Раз  уж  здешняя  нимфа  или  полубогиня  ничего  не  предлагает  на  свой  изощренно-профессиональный   вкус.
      - Я  не  обязана  навязывать  вкусы  клиентам. Это  не  ателье,  а  учреждение  питания  с  культурой, -  едва  ли  не  торжественно  наставила  кабацкая  наяда,  но  на  Кузю  взглянула  уже  с  зарождающимся  огоньком  охотника.  Ей  показалось,  что  сейчас  он  обозвал  ее  ненужным  словом.  Не  без  подначки,  и  со  шкурным  интересом.
      Но  тут  в  переговоры  встряла  старая  хиппи.
      - Ты  что,  деточка,  белены  объелась?  Ребята  к  тебе  явились  с  душой, а  ты  их  покормить  не  хочешь.  Ить  сначала  надо  силов  набраться,  а  уж  потом  в  кобелей  и  сучек  играться!  -  сказала  Пелагея  Никитична  по-простецки, забывая, где  она,  и  потому  потерявшая  страх  и  смущение. Она  видела,  что  творят  тут  дурно.    
      - Вы  будете  заказывать  или  нет?  - мгновенно  отреагировала  служительница  храма  чревоугодников и  нетерпеливо  дернула  широким  бедром,  сразу  обнаружив  характер  противоположный  полубогиням.
      - Разумеется, дитя  природы!  Мы  закажем  всего  понемногу,  дабы  вкусить  блаженства  от  общения  с  вами, -  расслабленно  откинулся  в  кресле  Кузя  и  снизошел  ухмылкой. – Пишите! Борщ  всем,  по  лангету,  салаты  овощные,  черной  и  всякой  икры, кроме, естественно,  заграничной,  то  бишь  баклажанной.  И  минеральной  воды!  Три пива,  если  есть  в   ваших  погребах,  обязательно  водочки  триста  граммов.  Сухой  закон?! Нет,  такового  не  вводили, а  объявили  норму  потребления.  Ну,  в  норму  мы  почти  укладываемся,  так  что  лафитничек  за  вами…  Наценка  на  исключение  из  правил?..Что  же,  исключим  и  набавим. Итого…Да,  чуть  не  забыл! И  вашего  шефа!..И  все  это  неторопливо,  врастяжку. Кроме  лафитника  и  к  нему  чего  полагается.
      Улыбочка  и  широта  охвата  меню подействовала  на  наяду  благонравно  и  она  не  тотчас  врубилась…Но  когда  до  нее  дошло,  что  требуют  невозможного, она  позеле-нела.  И  едва  не  завыла  сиреной!
      - Люська!  Иди  кино  смотреть!  Люся!  Он  хочет  шефа!  Жаловаться  на  наш  сервиз!
      Ленивой  матрешкой  подкатилась Люська. Кузя  подумал,  что  она  в  интересном  положении, но…живот  сидел  не  ниже  пупа  у  бермудов, а  выше  и  ближе  к  огромным  персям. И  щеки  надуты  как  яблоки  наливные,  и  одета,  как  все  тут,  в  прозкофту  и  юбку,  и  кокошник  на  нужном  месте.  Но  тумба  внушительная. И  когда  такая  сверху,  как  паровой  молот,  опустит  кулак  на  чердак…   
      Люська  басом  поинтересовалась:
      -  Вы  что  тут,  с  будуна  большого?!  Жаловаться!  Давай-те! -  На  круглой  ее  морденции  объявился  тихий  восторг,  а  в  глазах  полыхнул  блеск  гончей.  Но  лени-вый,  как  у  старой  суки.
      Кузьма  понял,  что  им  хочется  поразвлечься,  но  сильно  сдерживает  духота.  И  потому  до  битья  посуды  или  визга  голосовых  связок  дело  вряд  ли  дойдет.  Но  ему  тоже  хотелось  забавиться  и  он  улыбнулся  ухмылкой  ловеласа.   
      - Да  нет,  прелестное  когда-то  дитя  природы,  и  даже  отнюдь.  Я  не  жалуюсь.  Обычно  мне  жалуются.  Дело  в  другом,  грустные  вы   бывшие  полубогини.  В  кругах  приближенных  к  цеке  циркулируют  слухи  о  небывалой  пертрубации  в  сфере  питания  и  побочного  обслуживания  клиента.  Что  де  кабаки,  рестораны, трактиры,  тратории  и   даже  таверны  с  чебуречными  и  кафешками  отдадут  в  частные  руки,  то  бишь  их  директорам.  А  обслугу  изгонят  за  неумение  потрафить  аборигену!  Как  жить  станете,  милаи?!  Я  хоть  уважаю  Уголовный  кодекс  по  завету  незабвенного  Остапа  Бендера,  но  вы-то  и  Морального  кодекса  строителя  коммунгизма  не  читали! Эка,  на  службу  являетесь  с  фонарями, а  то  и  тут  их  приобретаете  вполцены.  Ну, будет!  Морали  читать  я  не  собирался.  Разбежались  по  делам.  А  шефа  мне  доставь-те!    
      Служительницы  совобжираловки  переглянулись.  Полубогиня  и  полугейша  с  желтым  фонарем  под  глазом  чуток  похмурилась,  задумчиво  почиркала  в  блокноте  и  пообещала: 
      - Ладно,  мы  тебя  обслужим,  сокол.  Век  поминать  будешь.   
      И  обе  удалились.
      - Ты, шеф,  напрасно  ихнего  шефа  потребовал  в  меню.  Ее  на  испуг  не  возьмешь.  К  ней  хахаль  ходит -  мусор  из  ГАИ.  А  те,  сам  знаешь,  погоду  на  дорогах  строят.  Шурочка  с  тобой  поцапалась, а  подставит  меня, - расстроился  Вася  Нахабцев, глядя  в  волнении,  как,  удаляясь,  мастерски  играет  шатунами  бедер  официантка. -  Шурочка,  баба  битая!
     - А то  я  не  указывал  на  знак  кулака  под  левым  глазом?! – двинул  плечом  Козо-луп.- Конечно,  не  той  вещью  и  не  по  тому  месту  битая  твоя  сосалка   чаевых. А  то  бы  ее  настроение  хранило  восторг  вчерашней  ночи  и  восприятье  нас  сегодня. И  я  так  полагаю, у  них  на  рандеву  не  произошло  соитья.  Или  ленива  была Шурочка  при  исполнении  пируэтов  у  постели,  за  что  и  схлопотала  фингал. Менты  строги  при  исполнении службы,  порядок  любят  в  государственных  делах. А  это  - поважнее! Или  не  согласен?   
     - Да  нет,  ты  прав, -  усмехнулся  Вася.
     - Ну  вот.  И  что  хахаль  у  Шурочки  из  хищных  птиц,  вишь,  она  во  всех  мужиках  соколов  видит,  так  и  пуху-перьев  больше  будет!  В  ментовках  давненько  политотделы  пооткрывали,  чтоб  за  моральным  обликом  во  всех  местах  приглядывать, потом  позакрывали,  но  привычки  трудно  изживать.  А  ну  как  дунуть  письмецо?!  Люблю  хамов  и  подлецов  тревожить.  Самому  морду  надраят  до  искажения  портрета, но  и  повеселюсь…И  вообще, Вася!  Ты  никогда  не  задумывался,  что  жить  гораздо  интересней, когда  нету  скуки. Конечно,  я  просто  треплюсь,  будто  хочется  мне  потревожить  ментов  анонимкой,  до  такой  Фени  я  опуститься  не  смею. Да  и  все  это  мелкое  хамье,  хапуги  и  пташки,  а  не  орлы  и  сапсаны.  Хмыри  на  околице  жизни!   А  вот  поймать  бы  подпольного  миллионера!  Огромного,  хитрого  сома!  И  за  усы  его  подержать…    
     - Ага.  И  на  манер  одного  растяпы  бегал  бы  следом  с  блюдечком  с  голубой   каемкой? – горько  усмехнулся  Вася  Нахабцев,  вдруг  вспоминая  свои  заботы  и  наливаясь  обидой  за  напрасно  прожитые  дни  в   красивом  городе  Сочи.
     - Ну,  Вася,  даешь  ты!  Почти  образованный  человек,  а  мыслишь  узко.  Так  сказать,  плаваешь  по-собачьи.  Помимо  мира,  какой  мы  созерцаем  и  где  временно  имеем  прописку,  есть  антимир.  Там  ценят  не  жизнь,  а  деньги,  какие  дают  минутные  восторги  пузам  и  извилинам   в  кубышках!  -  назидательно  и  где-то  покровительственно вещал  Козолуп. – Имея  такого  подшефного,  мой  славный  товарищ  и  будущий  господин, я  с  интересом  бы  наблюдал,  как  оный  будет  в  муках  рожать  мысль  о  возвращении  долгов!  Так  сказать,  обсасывать  идею  погашения  векселей.  Кстати,  о  долгах  надо  помнить  всегда! И  нам  с  тобой  тоже.  Долги  ведь  разные.  А  тот  тип  будет  тужиться,  он  будет  страдать,  он  будет  выть  на  луну,  но  все  же  придет  к  убеждению,  что  деньги  надо  вернуть.  Пока  их  не  экспроприировало  государство  или  бандюги  с  разных  подворотен.  В  полной  ясности  ума  он  сложит  свои  накопления  на  большое  красивое  блюдо  из  хрупкого  фарфора  саксонской  работы,  естественно,  расписанного  золотом,  и  снесет  оное  в  закрома   отчизны, откуда, собственно, он  их  и стырил.  Или,  если  пощадить  его  имидж, -  взял  во  временное  пользование.  Вот  с  процентами получается  маленькая   неувязка  и  ему,  могет  быть,  припаяют   какой-то  срок.  Ну  лет  на  десять!  Наш  суд  хошь  и  самый  гуманный  в  мире,  но  в  назидание  потомкам  и  попутчикам  по  жизни,  любит  фор-тельку  выкинуть.
     -  И  ты  не  захочешь  взять  у  него  десятину?  -  недоверчиво  ухмыльнулся  Нахабцев-младший.
     -  Не-а. Лень  обуяла  гоняться  за  прощелыгой.  Да  и  знаю  я  твердо,  что  не  даст  никто  ни  тонны,  ни  куска  и  пяди.  Убьют  скорей.  Халявщиков  у  нас  не  любят.  Пойди,  скажут, и  сам  возьми  у  государства.  Оно  теперь  любит  оборотистых,  что  обращают  чужое  в  свое, - пояснил  Кузьма.  -  Идет  период  накопления  начального  бобла!
     - Ну  ты  заливаешь, шеф!  Чтоб  государству  вернуть  должок!  И  добровольно,  без  всякого  гипноза!  Когда  все  тянут,  рвут  на  куски  и  создают  кооперативы  под  такой  базис!  Да  ты  почитай  газеты,  погляди  вокруг!  -  едва  не  умолял  Вася.  -  Жадюги  все!
     - Ну  и  что?  Все  тащат,  а  этот  вернет.  Считай,  у  меня  идея  фикс.  Вернет  этот  гад,  крыса  и  вредитель  не  только  сельского  хозяйства  без  всякого  с  моей  стороны  насилия  над  личностью  и  его  правами,  не  говоря  о  гипнозе.  Как  волка,   обложу  его   флажками  морального  укора  и  мудрого  назидания.  И  он  устыдится!  -  с  подъемом  заключил  Кузьма.
     - Мечты,  мечты,  где  ваша  выпивка  с  закуской?! – весьма  оживился  и  поскребся  в  затылке  Нахабцев  Вася. – А  дулю  со  смаком?  Продукт  редко  употребляемый,  но  сурьезный.  И  он  пошлет, и  ты  пойдешь.  Ну,  ты  знаешь  куда.  Наивным  быть  глупо,  но  если  принять  твою  игру,  то  становится  интересно.  И  все  же  я  не  чувствую  себя  идиотом,  потому,  наверное,  что  не  участвую  в  твоей  лотерее,  где  выиграет,  как  всегда,  только  государство.  И  отдаст  чужому  дяде.       
     - Ты  политически  напихан, Вася,  а  это  иногда  вредит  здоровью.  А о  нем  нужно  думать  всегда.  Что  же  касается  касты  идиотов,  то  все  гораздо  сложнее  и  проще,  -  философски  изрек  Козолуп,  катая  в  губах  спичку.  -  Идиот  -  это  печально  и  даже  очень.  Представь  себе  некого  гражданина  Болванова,  который  всю  жизнь  стяжал, таился,  трясся  над  каждым  пфеннигом  и  центом,  дожил  до  порога,  за  каким  об-заводятся  старостью,  и  что  он  видит?!  Все  накопления  его  целы!  Он  почти  ничего  не  истратил  на  себя  из  умыкнутого,  взятого  мздой  или  разбоем!  И  тут  к  нему  является  Кондратий.  А  его  визит -  это  звонок! Последний, Вася!  Поезд  вот-вот  тронется  и  тебя  увезут  в  туманную  даль,  куда  неохота!  Мало  того, что  при  Кондратии  ты  стесняешься  выпить  стопарик  и  вкусненько  закусить,  так  за  ним  следом  обычно  приходит  мадама  с  косой!  А  это  тебе  не  синий  или  сиреневый  туман, Вася!  И  тебе  стыдно  перед  Кондратием,  что  ты  такой  немощный!  И  ничего  нельзя  изменить  в  судьбе,  вернуть  колесо  жизни  на  лунку  с  зеро! Страшно,  Васёк,  отдавать  концы  в  гавани  идиотов!         
     -  Ты  хочешь  сказать, что надо  вовремя  тратить  свои  и  чужие  деньги?!  -  оскла-бился  оппонент  в  лице Нахабцева   Васи.   
     - Да  нет,  мой  дорогой  оракул,  я  все-таки  о  другом  толкую.  Я  о  последнем  миге  на  одре  отчаяния,  когда  в  твой  чердачок  постучалась пошлая  мысль,  что  сделано  все  не  так  и  напрасно. Суета  сует.  Смысл  бытия  в  другом  и  ты  понял,  что  пролетел  фанерой.  Смысл  этот  в  духовном  обогащении,  насколько  я  представляю.  Но  при  материальном  достатке!  -  Кузьма  воздел  указательный  палец  свечой. -  И  это  важно,  заметь! Вот  взгляни  на  себя  сбоку. Сегодня  ты  почти  счастлив  и  для  полного  счастья  тебе  бы  пожрать.  А  ты  ничего  не  нашел  и  даже  потерял  во  времени. И  в  бензине.  А?  Или  я  ошибаюсь?  Ага! Понял,  что  смысла  нет,  а  надо  просто  жить?!   
     - Ты  забиваешь   мне  баки, шеф,  чтобы  не  скучно  ждать  Шуру?  -  грустно  улыб-нулся  Нахабцев,  с  беспокойством  оглядываясь  на  дверь  в  поварню,  где  давненько  скрылась  официантка.   
     - Надо  же  нам  встряхнуть  содержимое  в  головах.  Жарко  и  душно,  а  ждать  надо  долго.  У  них  же  заведено  мурыжить  клиентов  до  состояния  закипания   мозгов.  Тогда  они  мало  замечают  небрежность  обслуживания  и  качество  жратвы.  Ну  и,  усталые,  добреют  при  расчете, -  ответствовал  Кузя  с  видом  духовного  ментора  и  тоже  взглянул  в  глубину  ресторации.    
     Официантка  Шура  меж  тем  сдала  на  кухне  заказ  и  поворотила  свой  корпус  в  покои  метрдотеля.  Со  стуком  вошла. 
     «Метрдосель», как  обзывали  его  заглазно  и  в  упор,  у  них -  продукт  смены  ру-ководства,  сильно  вальяжный  и  строил  из  себя  сэра,  но  без  зарослей  на  лице.  Заросли  не  поощрялись  негласным  уставом.  Пришедши  по  блату,  на  смену  выпертому  за  разврат, этот  быстро  освоился  и  посвежел  и  даже  завел  брюхо. И, естественно,  подбородок,  особенно видный, когда  метрдотель  с  пристрастием  салютовал  важному  клиенту,  прикладывая  к  груди  челюсть. Брыласто  тогда  облегал  его  жир.    
     Сейчас мэтр  отдыхал  от  безделья,  баловался  фруктовым  мороженным,  запивал  его  малыми  глотками шампанского и, запустив  под  «бабочку»  толстые  пальцы,  почесывал  выю.         
     - Викентич! Метрдосель!  -  с  игривым  восторгом   воскликнула  Шура.  -  Там  какой-то  козел  требует  шефа!  То  исть  тибя!  -  перешла  она  на  фамильярность,  имея  на  то  полные  основания,  будучи  партнершей  в  азартных  играх  послесменного  разврата.      
     - Ну,  что  за  дела? Какой  козел? - не  повернул  морды  мэтр,  очень  занятый  собой. – Молодой, с  бородой,  рогатый?  Или  рога  ты  ему  успела  обломать? 
     - Да  глянь  в  портьеру!  Пришел  с  Васькой  Нахабом, а  с  ним  хиповая  баба.   
     -  Ну  и  что?  К  нам  всю  дорогу  ходют  и  приходют!  На  то  -  ресторан!   
     -  Так  заводной!  Обзывается  всяко.  А  заказ  сделал  богатый.   
     -  И  ты  ему  нахамила?  Успела?  Ну  что  за  дела?!  Слова  не  вытащишь!  -   прихо-дил  в  нетерпение   бугор  на  нужном  месте.      
     - Чего?..Как  всегда  пообщались. Куда  им  спешить?..А  он,  зараза,  сударыней  обозвал, - обиделась  Шурочка,  не  встречая  всегдашнего  понимания  шефа.  Обычно Викентьевич  заводился  с  первой  подачи  и  шел  шугануть  привереду. А  тут,  словно  сон  ему  привиделся  со  значением  или  кто  наворожил  дурного.   
     Метрдоселе  сказал: 
     - Была  ты  деревня,  ей  и  ноги  протянешь.  Сударыня -  слово  достойное. Старое,  сейчас  всякий  хлам  вытаскивают  из  старины,  но - не  проститутка.  Так  что  не  вороти  рыла.  Ты  честная  давалка  и,  я  уверяю,  среди  бывших  сударынь,  им  тоже  несть  числа. Да  и  что  за  дела, обижаться  на  правду?!  Вернись,  извинись  и  на  цирлах  ис-полни  заказ!   
     - Так  он  же  стребовал  шефа!  Тебя!  -  уперлась  официантка. И  подлила  керосин-чику: -  Как  я  к  нему,  без  тебя?  Или  подать  на  тарелочке?  Раком?   
     - Ну  ты,  сударушка  с  фингалушком!  Хватит  трепаться!  -  возвысил  голос  Метрдосель,  но  тут  же  подумал,  что  Шурочка  если  и  привирает,  то  самую  малость, и  клиент  мог  оказаться  не  только  со  шляхетским  гонором  вора  или  бандита,  но  и  в  дупелец  пьяным.  А  это  меняло  подход  к  ситуации.  И  потому  мэтр  попустил  дух  и  сказал  мягче:  -  Ладушки,  я   щас  на  него  взгляну.
     Хлебнув  через  горло  шампанского,  он  вышел  к   портьере,  что  отгораживала  основной зал  от  запасного,  где  проводились  муждусобойчики,  и  в  щелку  окинул  пространство.  Нашел  хиппицу  и  окружение.  Вася  был  трезвенький  и  скалил  зубы,  третий  член  за  столом  тоже  отчаянно  трезвый,  хотел  жрать  и  глупо  лыбился.   
     «Конечно,  нахамила,  устроила  прием  по  низшему  разряду.  И  все  дела.   Бояться  перестали,  уважать,  тем  более.  Свободы  хапнули!..А  все  через  чего?..Нельзя  пороть  их  на  рабочем  месте!  Своих  нельзя,  заезжих  можно.  Вот  так-то, Степа!»
     Вернулся  к  столику  с  мороженым  и  зло  прошипел  Шурочке.
     - Партийный   работник  он,  дура!  А  ну  -  до  клиента!  И  обслужи  мигом!  Потребует, -  ложись  сама!  А  шеф  уехал,  скажи.  Извинись  хорошенько.  И  чаевых  брать  не  вздумай!  Копеечку  чтоб  в  копеечку  сдачу  дала.  У  нас,  в  рот,  не  принято!  Ну,  поскакала!
     Конечно,  Степан  Викентьевич  перестраховывался  и  вешал  Шурочке  «спагетти»  для  порядка.  И  прояви  клиент  жесткость,  пришлось  бы  ему  разбираться.
     Но  Козолуп  выслушал  со  вниманием,  вялые  и  далеко  не  от  сердца  извинения  принял  без  злорадства, «гусей  не  дразнил»,  и  при  расчете  чаевых  не  навязывал.  По-нимал  жизнь.  Разошлись  они  без  эксцессов.
     И  лишь  на  улице  всхохотнул.
     - Ну,  априори  эпатаж!   То  есть  в  натуре  вагон   изумления!  -  и,  перехватив  удивление  Васи,  пояснил:  -  Не  этап  аж,  потому  как  это  дорога  на  зону,  а  эпатаж  -  поразительный  нюанс  житухи! И  цельный  мешок  зависти  с  твоей  стороны  в  мою  сторону.  Вот  де  мужик  бросается  словами,  от  каких  разит  умом!  А  налицо,  Вася  инб  Нахаб,  прямой  падеж  нравов.  Дурак  желает  иметь  имидж  просвещенного  проныры.  Но  дурак,  Вася ,  он  кругом  дурак,  снаружи  и  внутри.  А  я  придурок.  А  это,  согласись,  разные  вещи.


ГЛАВА     ВОСЬМАЯ

«Парад-але»  на  «отходную». Совет  с  половинкой.
Характерные  особенности  Дарьи  Степановны.
Дочь   четы,  ее  рекомендации.  Назарий  Яишкин -
как  представитель  масс  искусства.  И  деятель  культуры.
______________     *      ____________

     Павел   Васильевич  Нахабцев  воздел  очи  к  лепному  потолку  библиотеки,  кабинета  и  опочивальни,  это  когда  как  придется,  и  после  великого  вздоха  установил:
     - Слава  Создателям! Все  позади  и  можно  отдышаться,  хватнуть  озону  полной  грудью.
     Он  довольно  резво  схватился  со  стула  и,  прокатившись  по  комнате, потирая  руки,  приблизился  к  бару.
     Бар  у  него  простой,  но  надежный  и  скрыт  от  посторонних  глаз. Вертушка,  как  сказочная  избушка, могла  стоять  к  Нахабцеву  передом  и  повернуться  задом.  Спереди  на  полках  теснились  всякие,  и  в  большом  количестве,  книги,  какие  отражали  необузданную  страсть  Пал  Васильича  к  повышению  своего  кругозора  и  политического  потолка  путем  штудирования  тома  «Капитала»  и  собрания  сочинений  Ленина, в  количестве  пятидесяти  пяти  штук.  А  также  множества  классиков  и  детективов,  включая  историю  про  майора  Пронина  и  фривольных  повествований  «Декамерона»,  куда  Нахабцев  любил  заглянуть  на  ночь  глядя,  для  восстановления  потенции  естества.               
     Но  когда  вертушка  поворачивалась  к  хозяину  широким  и  довольно  вместительным  задом, то  перед  ним  открывалась  стоянка  бутылок  разного  ранга  и  наполнения, жидкость  в  которые  наливали  во  Франции  или  на  Кубе, в  Португалии,  а  то  и  в  древнем  Египте.  Попадалась  среди  них  и  своя  продукция,  то  есть  деланная  в  Дагестане  или  в   просторах  Кубани,  но  это  уже  большая  редкость  и  раритет.  Павел  Васильевич  в  патриотах  не  числился, когда  не  на  показуху.  Пиво  он  тоже  потреблял  импортное, чешское, кеговое,  какое  способствовало  пищеварению  и  разрастанию  чрева,  отчего  Нахабцев  обзавелся  такой  наружностью  и  окружностью,  что  стал  больше  напоминать  пивную  бочку,  чем  представителя  ближних  масс.  Но,  как  говорится,  сделанное  в  рани,  трудно  переделывать  потом.
     Нахабцев  повернул  шкафчик  к  себе  прельстительным  задом, отвинтил  голову  «Наполеону»  и  налил  полную  и  пузатенькую  рюмашку.
     «С  заслуженным  тебя   выходом  на  покой,  дорогой  и  любимый  Паша!»  -  возгласил  он  мысленно  на  манер  приветственного  адреса  по  случаю  славного  юбилея   не-забвенного  генсека,  и  опрокинул  в  себя  пахучую  и  пикантную  на  вкус  жидкость.
     Он  постоял  у  сооружения,  смакуя  в  себе  французское  питье  и  не  торо-пясь  закуской  уничтожить  своеобразный   вкус, почесал  ногтем  большого  пальца  переносицу  и  вдруг  подумал,  что  ему  чертовски  повезло  в  жизни.  Двадцать  с  лишком  лет  он  просидел  на  должности  зава  торговой  и  областной  базы,  так  славно  доил  любимое  государство  и  вышел  на  пенсию  с  благодарностью  за  ударный  труд  и  без  отсидки  на  параше! Ну  разве  не  сама  Фортуна  служила  ему  безвозмездно?!
     «Ничего,  дорогой  и  любимый  Павел  Васильевич!  Все  прошло  и  позади  все  кочки. Живи!»
      Под  эту  простенькую  мысль  он  пропустил  еще  одну  рюмочку.  И  оборотив  бар  к  себе  книгами, прошелся  по  кабинету. Душа  просила  еще  чего-то,  душа  требовала  выпендрона!
     Была  середина  недели  и давно  свечерело..  Но  возле  телевизоров  еще  дежурили  оттрудившиеся  массы   и,  улегшись  на  диванах   или  устроившись  в  креслах,  на  стульях  и  табуретах,  принимали  в  себя  разную  пищу  и  запивон.
     «А  что,..если,..-  сказал  себе Пал  Васильич,  осененный  пришедшей  идеей,  и  за-держал  руку  с  шоколадкой. – Решено!..Пора  раскрепостить  душу,  выпустить  ее  на  свободу, к  людям,  к  славе  и  восхищению,  к  зависти,  наконец!  Зависть  -  хорошее  чувство,  оно  толкает  на  подвиги  и в  тюрьму. Пора  приниматься  жить  полнокровным  образом  без  всяких  догм  научного  коммунизма.  То  есть  перейти  из  него  в  социа-лизм,  где,  между  прочим, тоже  неплохо  жить,  имея  деньги.  И  хватит  прозябать  в  образе  похитителя  спокойствия  у  трудящихся  в  поте  лиц  всякого  ранга  ментов! Ты  и  так  страдал  воздержанием.  А  это  вредно  не  только  нервной  системе,  но  и  всем  потрохам,  чтоб  я  пропал  вместе  с  ними!»
     И  он  тут  же  приступил  к  реализации  проекта.  Нахабцев  стал  набирать  номер  телефона  и  услышал,  как  у  себя  в  раздольном  будуаре  взяла  трубку  его  половина  Дарья  Степановна, которая,  как  большинство  знакомых  молодому   пенсионеру  дам  и  женщин,  сильно страдала   недугом  любопытства.
     - Вот  тебя-то  мне  и  надо!  - удовлетворенно  рыкнул  в  трубку  хозяин  дома.  -  У  меня  родилась  мысль,  ее  надо  воплотить.   
     - Какая  еще  мысля,  на  ночь  глядя?!  -  спросила  жена, впервые  выдавая  себя  с  головой  и новой  прической, и  даже  с  халатиком-кимоно,  в  каком  она  тщетно  ждала  супруга  для  исполнения  обязанностей.  -  Что  ты   придумал?!
     - Ты  вот  что, Дарьюшка, -  проворковал  нежно  Нахабцев, мысленно  рисуя  себе  картину  всеобщего  восхищения  и  зависти  к  своему  дому,  семейству  и  образу  жизни,  который   уже  можно показывать  и  с  изнанки.  -  Ты, золотко, обзвони  всех  наших  приятелей  и  знакомых,  друзей-врагов  и  прочую  сошку,  какие  у  нас  принимались,  и  пригласи  к  себе,  скажем  так,  на  субботник.  Скажи,  Пал  Василич  приглашает  на  са-бантуйчик  по  случаю  отбывания  на  заслужонный  отдых.  И  чтоб  шли  запросто,  не  чинились,  без  церемоний   и  подарков.
     - Как  это -  без  подарков?! -  тут  же  окрысилась  половина.  -  Им  сколько  жратвы  выложить,  выпивона  подать, и  все  даром?!  Ты  что,  миллионер?!  Ораву  поить  на  ха-ляву!
     - Миллионер!  -  гаркнул  Нахабцев  с  таким  количеством  децибел,  что  трубка  вывалилась  из  худой  ручки  Дарьи  Степановны.  -  И  не  перечь, когда  не  твоего  ума  дела! А  слушай,  возьми  меня  черт  вместе  с  ливером!..Так  вот,  обзвони   всех  нужных  и  которые  понадобятся,  и  чтоб  явились  с  веселыми  мордами  на  праздник  для   моей  души.  Форма  одежды,  скажи, самая  парадная!
     - Ладно, Пашенька,  -  пролепетала  жена,  хорошо  знавшая  крепкую  и гневную  длань  мужа. – Да  тока,  как  они  поместятся  все  разом? Больно  много  народу,  ежели  всех  приглашать  за  раз.  Может,  как  всегда  сделаем?  Которых  нужнее,  и  которых  поплоше,  на  разные  дни  усадим
     Всегдашние  рауты  и  юбилеи,  что  приходилось  устраивать  им  по  случаю  именин  хозяйки,  главы  дома  или  чад,  всех  гостей  не  могли  обслужить  за  один  сеанс, и  потому  Дарья  Степановна  завела  поминальник,  где  расселила  всех  знакомых  по  классам  и  привилегиям. Все  городское  начальство, которое   могло  осчастливить  Нахабцева  своим  присутствием, нужных  людей, от  коих  зависело  многое  в  благоустройстве,  кто  обеспечивал  ему   респектабельность  и  комфорт,  приглашали  первыми.  А  сослуживцы,  дальние  родственники  и  кое-кто  из  соседей  приглашались  на  другой  день  доедать  вчерашнее.
     Павел  Васильевич  все  это  просчитал,  малость  подумал  и  повелел:
     -  Нет. Банкетик  этот  особенный  и  его  надо  состряпать  с  продолжением  на  воскресение. Чтобы  люди  могли  прийти  с  полной  уверенностью,  что  похмелятся  и  продолжат,  кому  сколько  зальется.  Иначе  меня  не  поймут  и  осудят  клеймом  обструкции  и  разного   позора.  Сгоноши-ка  ты, Дарьюшка,  из  них  винегрет.  Тех  и  энтих  чтоб  сразу  за  общий  стол  усадить. Для  интересу!  Чтобы  картина  наглядная  была,  как  они  морды  кислыми  сделают  до  того,  когда  употребят.  И  потом,   как  заквасят,  хочу  поглядеть,  как  взасос  целоваться  станут. А?!  И  чтоб  шуты  за  столами  были,  артисты  и  музыканты,  чтобы  с  гитарой  про  разную  жисть  спели  с  надрывом.  Анекдоты  чтоб  рассказать  мог!  Идейные!  Я  люблю  сбоку  глядеть,  как  они свои  идеи  на  мою  водку  и  жратву  менять  станут. Ты  усекла,  уловила?!
     - Сделаю, Паша.  Чичас,  - промолвила  половинка  и  осторожно  уложила  трубку.
     Дарья  Степановна  была  сухая,  как вобла, и  длинная,  как  жердина,  женщина  в  возрасте  за  пятьдесят  с  хорошим  довеском.  Но  если  вульгарный  рост  всучили  ей  при зачатии,  то  в  «шкелетности»  повинна  была  сама. Беспримерное  любопытство, не-поседливость, въедливость  и  склочность  она  не  старалась  и  не  хотела  сдерживать, а  потому  всегда  находила  применение  своим  слабостям.  Любопытство  постоянно  го-няло  ее  по  городу  в  поисках  новостей,  а  самомнение  и  дотошность  подбрасывали  приключений.  Казалось,  она  знала  даже  на  когда  назначен  Всемирный  потоп  и  кто  станет  пассажирами  единственного  средства  спасения, то  бишь  ковчега  имени  Ноя.  Естественно,  поделяясь  слухами,  она  всегда  имела  забронированные  места  для  семьи.  В  скандальных  ситуациях  равных  Дарье  Степановне  не  было, когда  находи-лись  охотники  порезвиться.  Ей  приходилось  ходить  по  магазинам,  потому  как  Пал  Василич  материального  с  базы  не  приносил,  и  у  прилавка  она  честила  продавцов  почем  зря, хотя  они  старались  загладить  вину. В  трамвае  или  автобусе  она  ловила  «зайцев».  Спортивный  азарт  ее  доходил  до  того,  что  даже  ведомственные  контролеры, не  говоря  об  общественных,  приобретали  билеты,  если  не  могли  предъя-вить  полномочий.
     - Ну,  заец!  -  кричала  она  на  незадачливого  охотника  за  халявщиками  и  брызгала  в  физиономию  мелкой  и  крупной  слюной. -  Нацепил  на  локоть  повязку  и  парит  нам  репу! Так  каждый  может,  под  видом  проверки  проехаться  на  халтуру!
     Дарья  Степановна  цеплялась  за  нарукавную  повязку  и  требовала  прокурора.
     При  авариях  автомобилей  она  незамедлительно  тыкала  ручкой  на  виноватого, а  случись,  ей  указывали  на  свое  место  на  насесте,  она  тут  же  свирепела  и  воздевала  кулачки.
     - Да  вы  знаете,  на  честь  кого  покушаетесь?! Да  мой  муж!..Он  вас  в  бараний  рог  и  с  вывертом  мошонки!
     Конечно,  находился,  кто  не терпел  хамства  на  улице  и  вворачивал  нечто  подоб-ное.
     -  Кто  твой  мужик,  мы  не  в  курсе,  а  ты  кикимора,  мурло  и  обезжиренное  хамье!
     На  что  скандалистка  не  обращала  внимания,  потому  как  никогда  не  делала  сразу  более  трех  дел. А  в  нынешней  обстановке  она  оценивала  убытки  владельцев  лимузинов,  разглядывала  мужиков,  управлявших  побитыми  «тачками»,  и  старалась  запомнить  мурло  строптивого  пастуха  дороги,  который  лишил  ее  кайфа.  Обидчику  же,  автору  сравнений,  доставалось  позже,  но  сильно  разяще,  вослед  и  без  оборотки.
     - Ты  сам  нестриженый  койот  и  беспартийный  хмырь! -  кричала  Нахабцева,  обратив  физию  на  другой  вектор. -  Козел  и  мразь,  и  голодранец!
     Скандалить  она  любила  и  шумела  до  самозабвения,  ухитряясь, впрочем, употреб-лять  слова  удобоваримые  для  печати.  И  лишь  выйдя  из  транса, вдруг  с  ужасом  со-ображала, что  сделала  кино.
     Прослышав  об  очередном  шоу-концерте  благонравной,  Павел  Васильевич  сначала  ласково  заговаривал  ей  зубы,  хорошо  понимая,  что  заговор  снимает  боль. А  уж  потом,  притупив  бдительность,  дабы  место  для  операции  оставалось  открытым,  дви-гал  кулаком  ей  в  сопатку  или  под  глаз.
     - Что, зануда, опять  трепалась  моим  именем?! Тебе  нужна  реклама! А  ты  знаешь, что  в  нашем  случае,  она  двигает  прямо  в  тюрьму?!
     И  для  полного  удовлетворения  проведенной  профилактики, а  также  и  для  сим-метрии,  ставил   «фонарь»  и  под  другой  глаз.
     После  разборки  морального  поведения  Дарья  Степановна  спешила  уложить  на  глаза  царские  пятаки  красной  меди,  в  животворящую  силу  которых  она  верила  безоглядно.  А когда  печать  мужа  долго  не  сводилась  даже  действием  чудотворных  монет,  она  оставалась до  исхода  болячек  дома, слоняясь  по  кухне  и  в  будуаре.  И  такое  обстоятельство  крушило  ее  больше  всего.  В  душе  жабой  лежала  скука.
      Выслушав  наставления  мужа,  Дарья  Степановна  бросилась  к памятке-тетрадке  и  стала  прикидывать,  кого  приглашать,  а  кого  не  тревожить  на  торжество.
     - Ведерниковы,  -  шептала  она  под  искривленный  мужниной  рукой  нос  еще  в  те  времена, когда  Паша лишь начинал  воспитательную  работу, а  его  кулак  хотя  и  был  алмазно твердым,  но  не  всегда  попадал  в  десятку.  -  Нет,  Ведерниковы  обойдутся.  Его  самого  недавно  вытурили  на  пенсию, а  они  нас  не  позвали. Просчитали, засранцы, что  и  нам  идти  с  места  на  базе. А  теперь  с  него,  как  с  козла  моло-ка…Горисполком  сейчас  в  руках  Литвинихи, и  к  ней  не   подступишься. Она  тоже  расклад  знает. Придет, разве,  чтоб  себя  показать  да  взглянуть,  что  мы  на  столе  име-ем.
     Нахабцева  одним  движением  красного  фламастера  навечно  вычеркнула  Ведерни-ковых  из  списка  друзей, поставила  вопросительный  знак  возле  Литвинихи  и  пошла  дальше.
     - Каракатитцев  ивэ, -  запинаясь,  она  произнесла  трудную  фамилию  начальника  по  пассажирам  из  Аэрофлота. – Этот  еще  нужон.  На  курорты  нам  летать  еще.
     Затем  она  отметила  знаком  внимания  администратора  филармонии,  куда  захаживали  иной  раз  они  для  показа  шмоток   или  блеска  золота  и  каменьев. И  перенесла  из  второсортных  в  первоклассники  нахалку  Сысоеву,  что  держала  дефицит  от  их  базы  в  своем   гастрономе  поблизости.
     Дарья  Степановна  удалила  директора  магазина  «За  рулем»,  где  они  брали  «Вол-гу»,  и  внесла  в  список  на  приглашение  малоизвестного  ей  директора  станции  техобслуживания  автомобилей. Затем  отметила  разных  особ, которые  могли  пренебречь  их  хлебом-солью,  но,  оставаясь  на  высоких  своих  постах,  несомненно  украсили  бы  застолье  своим  восседанием.
     Потом  пошли  родственники  и  некоторые  сослуживцы,  коих  надо  приглашать  за  то,  что  могли  непомерно  ославить  их   каким-либо  боком,  а  то  и  напрасно  вовсе.
     Нахабцева  старалась  уплотнить  список  и  безжалостно  истребляла  всех  старых  приятелей  и  знакомых,  кто  не  мог  больше  им  пригодиться  в  пенсионный  период.  И  потому  сборник  фамилий  оказался  на  вид  даже  кургузым,  и  против  старых  и  славных  времен  смотрелся  с  сомнением.  Но  уловив  явную  разношерстность  публики,  Дарья  Степановна  развеселилась.
     - А  что?!  Пускай  винегрет. Зато  какой!  Вот  смеху  будет!.. Да,  а  как  быть  с  затейником?  Для  потехи  надо  придурка  за  стол  усадить,  когда  нет  знаменитости.  Чтоб  на  него  пялились.  Кто  анекдотец  расскажет,  споет  под  гитару?  Магнитофон  гостюшки  расколотят  со  зла.  Тот  для  танцев…Артиста  надо!
     И  она  решила  попросить  совета  у  своенравной  дочери,  с  какой  разговаривала  всегда  сквозь  зубы  или  в  нос.  Дочери  она  боялась  пуще  мужа. Светка  была  самостоятельна  в  мышлении  и  поступках,  а  главы  дома  не  только  не  страшилась,  но  и  презирала.  И,  как  Касандра,  предрекала  ему  место  возле  параши  в  захудалой  тюрьме.

___________   *   ___________

     Дарья  Степановна  легким  шагом  поднялась  наверх  и,  приоткрыв дверь, в  образо-вавшуюся  щель,  просунула  мордашку.
     - Доченька! К  тебе  можно?  - пропела  она  сладенькой  фистулой, увидев Светку  возлежащей  на  широкой  кровати  с  книгой  в  руке и  с  сигаретой   в  зубах. – Я  к  тебе  за  советом.
     - А,  мамаша.   Сегодня  вы  с  улыбкой  Горгоны,  а  на  устах  сочится  яд.  На  что-нибудь  совратить  родимое  чадо  нужда  пришла,  или  уже  приближается  гроза?  Вдали  ударил  гром  небесный
     -  Что  приближается?!  Бог  с  тобой,  с  твоими  намеками, доченька! У  нас  все  в  ажуре, а  ты  за  свое.  Отец  уж  на  пенсии.  -  Мать  чуть  шире  отворила  дверь.
     - Значит, бог  милует. Ну  тогда  я  слушаю  вас,  посол  великого  вора, -  с  открытым  сарказмом  ответила  дочь.
     -  Хорошо, Светочка,  оставим  споры.  Мне  нужен  совет  по  другому  поводу.  Кто  в  нашем  городе  самый   веселый  артист?  Ну,  чтоб  занять  мог  анекдотами,  спеть  душевно,  и  чтоб  был  знаменит? Отец  приглашает  гостей  на  гулянку  и  хочет  такого  типа.
     - А  чем  плох  прокурор?  Он  и  расскажет  с   подтекстом, и  именит,  -  сказала  дочь,  откладывая  книгу,  но  оставляя  сигарету.  -  Для  вашего  сборища  прохиндеев  более  подходящего  гостя  искать  просто  грех  перед  деяниями.
     - Ну, Светик! -  умоляюще  протянула  Дарья  Степановна, с  огромным  трудом  терпя  насмешку. -  Имей  же  ты  сердце!  Отец  вышел  на  пенсию  и  хочет устроить  себе  праздник. Понимаешь, позади  все  волнения!  Все! И  никто  не  посмеет  указать  на  нас  пальцем,  упрекнуть  и  ехидненько  улыбнуться. Мы  станем  жить  на  пенсию  отца!  -  примирительно   добавила мать. – Скромно.
     - Сие  меня  не  касается. Я  давно  живу  на  свои  трудовые  сто  тридцать  пять  рэ.
     - И  правильно, доченька! Разве  я  осуждаю?  В  наше  время  женщина  должна  быть  независимой, -  тут  же  поддержала  Дарья  Степановна. -  И  жить  легче,  и  кричать  не  надо  про  эту,  эмсиспацию  или  как  там  ее.  Ну,  про  свободу  дома  и  в  постели  му-жиков!
     -  О  свободе  вам  стоит  не  только  поговорить,  но  и  подумать  всерьез. Вы  скоро  станете  совсем  свободной. И  от  мужа,  и  от  денег, -  скривилась  в  усмешке  Светка. – От  жадности  бы  избавиться. Но, к  сожалению,  то  заложено  в  крови.
     - Ах! Опять  ты  каркаешь! Но  все  же  обошлось. Отец  на  пенсии, у  него просто  не  будет  возможности  подвергаться  искушению,  иметь  дело  с типами  подозрительного  поведения.  Впереди радость  отдыха  и  разумной  жизни  на  сэкономленные  средства, -  вкрадчиво  ворковала  мать, осторожно  протискиваясь  в  дверь  и  боясь,  как  бы  радикального  нрава  дщерь  точным  броском  туфли  не  лишила  ее  возможности  осмотреть  комнату
     -  Не  на  сэкономленные, а наворованные  средства!  Русский  язык  регламентирует  определение  достатка  при  таких  нюансах  точно.  Вы  хоть  приблизительно  прикину-ли,  на  сколько  смог  украсть  отец?  Я  поражаюсь  вашей  беспечности  и  наивности  при  столь  бурном  характере.  Или  экстравагантность  поведения  мешает  вам  подумать  над  выкрутасами  жизни?  Отцу  же  сидеть  не  пересидеть,  если  возьмутся  за  его  личность  органы! А  то  и  приставят  к  стенке!  Только  одни  ваши  побрякушки  из  камушков  и  цветного  металла  потянут  на  высшую  меру  отцу.  Как  можно  так  спокойно  жить,  есть  и  спать,  и  радоваться  сексу? -  горячилась  дочь,  отбросив  дипломатию.
     Что  же,  жизнь  не  побаловала   Светлану  возможностью  прикопить  адреналинчику  через  остроту  риска  при  воровстве  или  получении  мзды.  Ее  должность  простого  бухгалтера  не  позволяла  испытать  такое  блаженство  и  она  только  догадывалась  об  азартных игрищах  отца. И  боялась  милиции.  Ждала  ее   как  избавление  от  груза  камня  на  душе,  как  наказания  и  большого  позора,  в  расплату  за  спортивные  утехи,  а  то  и  грехи  родителя.  Однажды  она  даже  намекнула  отцу  о  своих  подозрениях  и  калькуляции  бухгалтера  насчет  расходов  на  содержание  двора  его  величества  Казнокрада,  просила  подумать  и  о  семье.  Потому   как   могут  изъять  плоды  трудов  его  в  пользу  трудящихся  масс,  а  их  вышвырнут     на  помойку…Но  отец  оскорбился,  прикинулся  беспорочным  и  накричал  на  дочь.  Правда,  остыв,  он  все  же  выразил  благодарность:
     - Спасибо, конечно,  что  жалеешь  отца,  но  поверь,  я  всё   делаю  только  для  вас. Живу  и  работаю. Как  все,  впрочем,  в  нашем  спасаемом  богом  и  органами  мире,  чтоб  он  перевернулся  вместе  с  потрохами!
     Дочь  рано  отошла  от  матери,  той  некогда  было заниматься  воспитанием  чад.  Она  любила  потрепаться  с  подругами, поглазеть  на  чужие  тряпки,  на  золотишко  и  мишуру,  за  чем  все  остальное  утрачивало  смысл  не  только  бытия,  но  и  сознания.  И  дочь  и  сын  воспитывались  улицей  и  школой.  Вася  пошел  в  оболтусы, хотя  природный  ум  носил  с  собой, а  Светка   полюбила  книги,  пристрастилась  читать. И  вышла  в  правдолюбки.
     И  сейчас  она  с  осуждением  глядела  на  мать. А  та  побегала  по  жилью  дочери  взыскующим  взглядом  и  осталась  довольна  ревизией.
     Светка  жила  так  себе  и  даже  бедно. Ни  ковров  на  стенах, а  какие-то  салфетки  с  бородатыми  мужиками, медная  чекань  египетских  мотивов,  книги  на   полках,  простенький  телевизор  и   магнитофон  отечественного  ширпотреба.  А  еще  торшер,  паласик  на  полу  и  низкий  журнальный  столик,  на  котором  стакан  с  молоком. Эка!  А  жила  бы  мирно с  отцом…
     - Так  что,  посоветуешь  нужного  гаврика  или  мне  самой  идти  и  поискать? – уже  не  заискивая, а  уверенная  в  своем  превосходстве   над  житейским  убожеством  дочери,  вопросила  мамаша. – Ты  часто  бываешь  в  театре, в  кино,  на  тусовках.  Ты  взрослая  и  сношаешься  с  ними. А  мне  некогда. А  знакомые  могут  схохмить,  пригласить  из  театра  пожарного. Вот  будет-то  весело,  целый  пассаж!
     Дарья  Степановна  коротко  всхохотнула.
     - Вам  бы  массаж  вышел  от  прокурора, -  поддержала  улыбкой  матушку  Светка. -  Ну,  не  хотите   его,  пригласите  Яишкина. Он  ведущий  артист, режиссер  и  поет  романсы  про  лунный  свет  и  слезы  сладострастья. И  анекдотов  знает  много,  а  когда  выпьет  и  добирается  до  нормы, говорят,  вообще  становится  интересным  и  слово-охотливым.  Очень  обожает  общество  пикантных  дам  и,  если  вы  окажетесь  в  его  вкусе,  то  очень  не  пожалеете  о  последствиях. Правда, будет  ли  он  соответствовать  вашим  утонченным  пониманиям  этикета…Приглашайте  Яишкина.

____________   *   _____________

     Назарию  Яишкину  перевалило  недавно  за  пятьдесят. Он  средний ростом  и  круг-лый  остовом,  но,  при  благородных  сединах  на  львиной  гриве,  рыхлый  на  взгляд. Водянистые  глаза навыкате  подчеркивали  чистоту  породы,  а  мощный  синюшный  нос  завершал  портрет  натуры,  устремленной   помыслами  не  только  к  стойлу  Пегаса  возле  Парнаса, но  и  к  чертогам  Бахуса  и  Вакха.
     Еще  утром, приподняв  наполненную  гудом  и  болью  голову,  он  мучительно  охал  и  морщился  и  спрашивал  половину, тоже  артистку  и  тоже  дородную  и  мягкую,  как  опара  в  кадке,  за  каким  это  пряником  надо  тащиться  к  этим  Нахабцевым,  когда  их   ни  разу  не  видели  даже  в  лицо.
     - Как  ты  не  понимаешь, Назарий?!  Нахабцевы  -  это  склады  области  с  дефицитом! Это  уйма  знакомств  и, наконец,  то  место,  где  тобой  станут  восхищаться  искренне, а  не  за  деньги, -  мягко  разъясняла  мужу  Зинаида  Никандровна  густым  и  прокуренным  басом,  ниспосланным  ей  богом  и  генами. – Конечно,  у  них  что-то  случилось, иначе  они  могли  пригласить  нас  много  лет  раньше.  Я  наводила  справки. Нахабцев  заведует  базой  больше  четверти  века. Согласись,  это  большой  срок  даже  для  отсидки,  проворуйся  он  на  таком  месте.  А  он  на  свободе  и  процветает.  Честнейший  человек,  что  редкость  в  наше  время!  Наверно, у  них  юбилей.
     - Или  большая  ревизия.  И  они  приглашены  на  меня. Но  ты  же  знаешь, я  не   ищу  громкой  славы!  Я  не  хочу  растрачивать  свой  талант  на  прихоти  сытых  мещан, -  капризно  тянул  бабьим  голосом  Назарий,  которым  снабдил  его  тоже  Господь. – Мне  претит  их  пошлое  внимание!
     - Не  ври!  Ты  жаждешь  мировой  славы,  а  она  тебя  сторонится.  Зато другая  молва  бродит  по  пятам. И  поделом! Не  связывайся  с  молоденькими  статистками  и  на  тебя  перестанут  указывать  перстами.  Дамский  угодник, жуир  и  развратник! Ты  просто  смешон  в  своих  домоганиях!  Как  же?! Молоденьких  ему  хочется! А  мне, думаешь, молодого  не  хочется?! Но  я  тебя  знаю, старый  козел! Ублажаешь  молодых  ро-мансами, играешь  шуры-муры, а  дома  исполнять  обязанности  супруга  кто?!  Дон  Иван  или  Отелло?  -  неожиданно  зло  отреагировала  Зинаида  на  игру  великого  арти-ста  провинции  в  кругу  семьи, в  чертогах  старенькой  хрущевки.
     - Как  ты  можешь, Идиллия!?  Я  тебя  умоляю!  Нельзя  же  ставить  под  сомнение  моральный  облик  носителя  благодетели  и   нравственной   чистоты! Ты  прекрасно  знаешь, что  это  обычные  сплетни  завистников. Кому-то  что-то  показалось. Конечно,  они  способствуют нездоровой  популярности  моего  имени  в  определенных  кругах, но  ты  должна  знать  истину.  Все  силы,  всю  мощь  и  энергию  сердца  я  берегу  для  тебя!  -  ударясь  в  пафос,  попробовал  увести  жену  от  опасной  темы  Яишкин.
     - Эту  истину  знает  каждая  выпитая  тобой  бутылка -  стояла  на  своем  благоверная  Зинаида,  не  желая  возвысить  артиста.
     -  Нет, нет, ты  положительно  встала  сегодня  не  с  той  пятки! – посетовал  Назарий.
     -  Зато  ты  вчера  едва  не  влез  в  постель  вовсе  не  разуваясь,  -  парировала  жена. – Набанкетился! Вас,  мужиков,  от  халявы  даже  ОМОН  не  отгонит.  Стоять  стеной  героев  будете  до  последней  капли  выпивки!
     - А  как  же?  Святое  дело  на  Руси  всегда  защищали  самоотверженно.  Это  ж,  как  капля  крови  родины!  Но  ты,  чем  читать  прописные  истины,  налила  бы  немного  бальзама,  - простонал,  разбитый  телесно  и  душевно,  артист  и  режиссер.  - С  утра  прошу.
     - Пойдем  в  гости  к  Нахабцевым,  там  и  нажрешься,  как  мартын  шампуни.
     - Опять  ты,…вульгарности…Там  нельзя  надираться, Зинуля,  -  возмущаясь,  печалясь,  подлизываясь  и  все  еще  надеясь  на  похмелку,  взывал  к  состраданию  Яишкин.  -  Разве  что  несколько  капель  для  голоса.  Ведь  заставят,  уговорят  попеть. Они  знают,  мой  конь - романсы…Нет, я  не  пойду  туда, Идиллия.  Зачем  мне  это  нужно?
     - Ты  пойдешь, Назарий! -  мстительно,  сощуривая  утратившие  былую  синь  и  красоту  глаза, сказала  половина. – Там  много  выпивки, а  ради  пойла  ты  поползешь  на  карачках  хоть  на  край  земли  и  хоть  за  край. Я  знаю  твою  натуру  домашнего  импотента  и  утробу  гиппопотама. Туда  сколько  ни  вливай,  все  как  в  скважину  клозета.
     -  Напрасно, я  не  алкоголик, Зина. Но  выпить   мне  надо  позарез. Голова  раскалы-вается  на  куски. Шарики  трутся  на  сухую  и  потому  я  не  в  состоянии  отвечать  вразумительно  на  твои  подначки  относительно  интимных  дел. Но  мы  же  совокупляемся…иногда!  Дай! Налей  несколько  капель  бальзама,  коньячку  или  водочки  и  я, – сегодня,  самый  счастливый  человек! Я  же  знаю,  у  тебя  в  заначке  всегда  есть  что-то  из  выпивки  на  непредвиденный  случай! Ты  же  умница,  Идиллия!  -  канючил  исполнитель  романсов
     - Не  будет  тебе  счастия,  -  твердым  басом  сказала  Зинаида  Никандровна  и  пока-чала  крупной  головой, усыпанной  бигудями  -  В  другой  раз  будешь  знать  норму.
     - Да  кто  ж  ее  знает, Зинок?!..Тогда  и  государство  вылетело  бы  в  трубу, знай  мы  эту  норму!  А  это  уже  преступление  перед  отечеством  и  народом! Да  и  мы, те  не-многие,  кто  вечно  недоперепивают,  стали  бы  показательными  ангелочками,  а  с  них,  всякий  знает,  толку  не  жди. Работают  черти,  шуруют  котлы, а  те  только  крылышка-ми…
     - Хватит  трепаться  и  валяться  в  постели,  черт  с  крылышками!  Пора  становиться  на  ноги  и  идти  в  гости. Я  обещала  тебя  доставить  на  банкет,  а  уже  скоро  полдень, -  еще  больше  посуровела  благоверная  и  голосом  и  ликом.
     - Ты  обещала, ты  и  пойдешь,  если  не  нальешь  мне  граммульку,  -  совсем  тихим,  немощным  голосом  выставил  ультиматум  Назарий,  уже  усвоивший,  что  его  Идиллии  очень  хочется  показаться-пообщаться  в  среде  приятного  обхождения. -  У  меня  совершенно  нет  сил  для  такой  титанической   работы.
     - Хорошо, я  поплетусь  одна, -  как  можно  равнодушнее  заявила  супруга,  пожимая  мощными  плечами  и  включаясь  в  игру  «а  и  бе»,  -  Я  скажу, что  у  тебя  экстаз  на  ягодицах, а  то  и  невменяемость  таланта.  Вульгарно  и  в  чем-то  вранье, но  сойдет. Не  выставят  же  они  жену  неповторимого  Назария  Яишкина.
     - Ну  не  прогонят,  - согласился  злодей  на сцене  и  артист  в  быту. - Но  где  посадят?! Запихнут  куда-нибудь  между  домашними  приживалами  и  старым  комодом  или  фикусом.  Кто  станет  церемониться  с  твоим  жеманством?!            
     Яишкин  зловредно  ухмыльнулся,  но  тут  же  смазал  ухмылку  рукой,  растирая   физию. Он  знал  жену  и  ведал  чем  донять. Тщеславие  ее  не  знало  высоты  забора  и  предела  расстояний! Но  ведь  могла  и  не  налить,  лишить  надежды  на  избавление  от  муки. А  жить  непохмеленным,  терпеть  изжогу,  тошноту,  слушать  гром  несущихся  в  извивах  черепушки  шариков…Нет,  лучше  провалиться  в  ад. Там  черти  не  бастуют  и  снимут  все  недуги  разом! В  вместительном  котле.
     Жена  же  фыркнула,  раскручивая  бигуди  перед  трюмо  и  в  нем  же  наблюдая  домашнего  тирана.
     -  Я  постараюсь,  чтобы  на  меня  обратили  внимание  приличные  мужчины.  Не  оставят  же  они  без  присмотра  даму!
     - Окстись, Идиллия!  И  про  влагалища – ни  слова! С  твоими  формами  и  в  возрасте  бальзаковских  романов!  - вразумлял  Назарий. – Ты  мне  намекала  насчет  молоденьких, прелестных  и  интересных. Да,  я  пел  им  романсы, но  пролетал  как  фанера! Кто  даст надежду  идиоту  с  плешью?!  Так  вот  и  с  тобой,  я  думаю,  случится  история  не  симпатичней.  Аналогичная!  Дорогая!  Куда  нам  с  рылами -  в  калашный  ряд?!
     - Ну,  будь  по-твоему, -  неожиданно  сдалась  Зинаида  Никандровна,  поворачивая  к  мужу  свое  монументальное,  с  нарушением  пропорций  и  отсутствием  притягательной  силы  изваяние. -  Мы  остаемся  дома. Бесповоротно.  Ты  доволен,  изверг?!
     Яишкин  бросил  на  нее  взгляд  бытового  разведчика  и  сразу  разгадал  порочный  ход  мыслей   половинки.  Она  надеялась  выиграть  битву  от  обратного!
     «А  фиг  кому  и  сколько  их  на  килограмм?! Мы  видали  маршалов  поизощренней!» -  Подумалось  ему. И  он  прикинулся  агнцом.
     - Ты  молоток  и  умница, Идочка! Давно  бы  так. Останемся  дома. Ты  займешься  по  хозяйству,  пельмешек   спроворишь,  а  я  почитаю  сценарий  да  и  схожу, пожалуй,  на  угол  к   Митричу.  Вот  где  истинный  ценитель  прекрасного! Вот  уж  хват!  И  добрейшей  души  человек. О, Зинуля!  Как  он  слушает  моего  Гамлета!  Пить  или  не  пить?!…Нет  вопроса!…И  он  обожает,  согласен с  каждым  моим  экспромтом.  И  у  него  всегда  есть  в  запасниках  выпить!
     Митрич – это  старый  мастер-часовщик.  Назарий  Яишкин  иной  раз  заглядывал  к  нему  в  будочку  при  стесненных  обстоятельствах  и  выпивал  стакашку   портвейна, а  то  и  просто  плодово-ягодного,  что  наливал  приятель.  Но  артист  помнил  доброту  и  иногда  приходил  с выпивкой.  И  тогда  они  гудели  уже  по  полной  программе,  собирая  у  будки   зевак,   охочих  до  зрелищ.  Случалось,  подваливали  и  менты.  Выпить  за  прекрасное.  А  что  жизнь  прекрасна,  а  все  прочее  -  болотная  гниль,  Назарий  мог  убедить  всякого.
     И  вспомнив  про  старого  забулдыгу,  Яишкин  серьезно  подумал, что  было  бы  го-раздо  естественнее  и  проще  сначала  зайти  с  визитом  к  часовщику  и  поправить  больную  голову, а  уж  затем  решать,  идти  ли  на  торжество  незнаемых  людей  или  не  замахиваться  на  стороннюю  выпивку.  А, впрочем,  ну  их,  этих  богатеньких  и  обна-глевших  спонсоров  и  меценатов  со  всеми  их  вздохами  и  ахами  и  сладкими  речами,  от  которых  захватывает  дух,  но  за  какие  надо  драть  глотку, когда  она  просит  по-коя!  И  ну  ее,  жену,  которая  за  каждый  глоток  выпивки  готова  перепилить  его  по-полам  или  распустить  на  доски!
     Идиллия  же  всплеснула  руками.
     - К Митричу! Его  нелегкая  понесет  к  Митричу  жрать  эту  бормотель! Ты, верно,  забыл,  как  неделю  назад,  после  визита  к  этому  старому таракану, прихворнул  желудком  и  ночь  напролет  просидел  в  клозете?!  Водись,  водись  со  всякими  алкашами,  они  выведут  тебя  в  номинанты. Другие,  смотри,  давно  народные  и  лауреаты, а  ты  еле-еле  достиг  заслужонного!
     - К  чему  восклицания,  Зина?  Они  в  столицах,  а  мы  на  задворках. Но  с  народом  надо  общаться  и  тут! Ибо,  как  я  потом  стану  вживаться  в  образ,  найду  изюминку  поведения  всякого  устоявшегося  забулдыги?  Как  ставить  современную  пьесу,  не  зная  изнутри  челнока,  этого  нового  купца  и  поставщика  дефицитов?   Наконец, я  должен  знать  души  глубинных   масс,  их  нужды  и  направления  мышления. Их  указания!  Народ  хочет  пить,  а  пресса  твердит  обратное! Вот  уж  кто  свободен  в  общении  с  фактом! Нет,  я  положительно  должен  общаться!
     - Куда  ты  полез?!  Политик!  Партия  сказала,  что  пить  вредно  и  она  права! Руко-водящая  и  направляющая  сила  знает  лучше  народа,  что  ему  нужно.  На  то  она   ум  и  совесть,  и  всё  остальное.  Он  хочет  пообщаться! Ты  посношаться  хочешь  на  сто-роне. Кот  блудливый! Иди  вон  на  завод,  где  остались  профсоюзы  и  работяги  не  шастают  по  митингам,  и  общайся! - взорвалась  Зинаида,  излагая  кредо  общественного  уклада, а  также  и  свою  непримиримость  к  взглядам  артиста  и  домашнего  афериста.
     - На  за-аво-од?!  -  изумленно  пропел  Назарий. -  На  заводах  бардак  и  рабочие  охотнее  слушают  цицеронов  от  западной  демократии,  нежели  глас  родной  классики.  Им  нравится  лапша,  спагетти  на  ушах!  Они  изголодались!..  Да  и  прежнее  наше  банкетное  общение  и  шапочное  знакомство  под  заливного  судака!…Уже  на  завтра  все  напрочь  забывали  про  общение  с  прекрасным! – Артист  повизжал  и  зарылся  в  подушку. Но  тут  же  она  полетела   на  пол,  а  Назарий   Яишкин  сел  на  кровати  и  в  ярост и  замахал  рукой,  как  вождь  на  броне  динозавра.  -  И  я,  как  последний   болван  из  представителей  гнилой  интеллигенции, ходил  на  эти  творческие  встречи  и  тран-жирил  время  на  галочки  в  отчетах  партийных  барабанов!  Общаться  надо  инкогнито! Смотреть, слушать,  запоминать, записывать  и  учиться  у  масс!  И  никто  не  должен  знать, кто  ты  есть  на  самом  деле.
     -  Ну,  кто  ты  есть  на  самом  деле,  мы  с  тобой   знаем.  Почти  законченный  алкаш  и  экскремент  общества,  по  научному  -  испражнение! -  Зинаида  одарила  мужа  взглядом  опытной  экстрасенши.  -   А  что  касаемо  остального, - начинай  сызнова. Откажись  от  режиссуры, пускай  другие  получают  ставку  побольше  и  ставят  спектакли,  а  ты   иди  в  люди. Скрывайся,  наблюдай,  учись,  записывайся  в  тунеядцы.  Что  ты  можешь  еще,  кроме  -  болтать  со  сцены?  А  я  посмотрю,  как  ты  закончишь  дни  свои.  Ты  кончишь  в  канаве,  как  рядовой  алкаш  из  бомжей.
     -  Не  гавкай,  Идиллия! И  без  тебя  ясно,  чем  можно  подбить  бабки, итог  жизни,  при   отсутствии  таланта. Опыт  никогда  не заменял  божьей  искры! -  выплеснул  сарказм  Яишкин.
     - Ага!  Вот  когда   открыл  ты  карты!  У  тебя  нет  таланта!  -  возликовала  дражай-шая  половина. И  вдруг  вздохнула. -  А  у  меня  он  есть?..У  кого  в  нашем  театре  ты  наскребешь  его  хоть  на  гран?!  Кто  держит  втуне?  Раз,  два  и  обчелся.  Все  работают  вполсилы,  для  виду. Разве  что  молодые  стараются  поначалу,  а  затем  и  они  затухают,  как  залитый   мочой  костерок.  Все  мы  здесь   мельтешим  в  жизни.  Что же  делать?  Прикажешь  идти  доить  коз  и  делать  брынзу?  Или  в  маникюрши  подаваться  и  всяким  курвам  делать  педикюр?..Нет,  мой  милый  старенький  котище. Переучиваться  нам  поздно. Тяни  свою  упряжку,  а  я  потащу  свою.  И  не  запудривай  мне  срамное  место!  Я  стала  замечать,  что  в  последнее  время  тебя  потянуло  на  ретроспективный   анализ.  Ты  много  пьешь  и  еще  больше  суесловишь.  Возьми  себя  в  руки! На  кой  тебе  демагогия  догм  и  партийных  уставов?!  Ты  же  мужчина  еще! -  заключила  Зинаида  Никандровна. -  Сейчас  я  принесу  тебе  рюмку   водки,  выпей  и  уйми  нервы. Поправь  буйную  голову.
     - О  чем  ты бормочешь, несчастная?! -  трагически  возопил  Назарий, сбрасывая  на  пол  голые,  волосатые  ноги. – Какая  боль  снимется  от  одной  махонькой  склянки  водки?! Я  же  знаю  твою  посуду!  Ты  специально  держишь  самые  идиотские  рюмки,  чтобы  гости  не   вылакали  всю  выпивку  сразу!  И  каждый  раз  пролетала  в  трубу.  Они  пили  не  меньше,  а  чаще,  и  сколько  уминали  продукта!  Принеси  мне  половину  стакана  водки  и  добавь  туда, влей  бальзама.
     -  А  достоинства  слона  тебе  не  доводилось  видеть? Бальзама!  Вот  когда  твой  орган  внутренних  общений  подрастет  до  таких  размеров,  чтоб  его  подержать  можно  бы  хоть  для  созерцания, тогда  и  налью  бальзама.  Через  неделю  приезжает  сам  Трагиков-Доброславский, и  ты  его, конечно, притащишь  в  дом.  А  чем  я  смогу  угостить  его  особенным, кроме  вонючего  самогона?  - желчно  витийствовала  жена.
     - Ну  хорошо,  пилорама! Хорошо, -  устало  и  покорно  проронил  Назарий.  – Пусть  будет  водочка.  Но  скорее  неси!

ГЛАВА     ДЕВЯТАЯ
Домовой  в  квартире  отщепенца. Бутылка  водки,
но  без  селедки.  Уха  без  петуха.  Визит  зазно-
бы.  Кузьма, Вася  и  сосед,  поедут на  рыбалку.

                ____________     *     ___________

      Поддатому  почти  до  полного  изумления  Ивану  Ивановичу  Скрыне сегодня  мнилось  нечистое. Нет,  пред  мутные очи  не  являлся  белый  квадрат  на  малиновом   или  сиреневом  фоне,  ни  другая  мазня  нового  направления.. Ни  даже  картины  молодой  калифорнийской  четы, что  возносили  славу   живописи, прилагая  к  полотнам  голый   зад  с  мошонкой  и аргументом, утверждая  тем  самым  реализм  и  отвергая  абстракцию. Не  виделся  и  чертенок  в  ополовиненной  поллитровке,  но  что-то  пароненормальное  все  же  мерещилось.
      Будто  забрался  в  его  ванную Некто  и  прямо  в  той  емкости  стал  варганить  уху  из  тех  щук  и окуньков,  коих  он, Скрыня, по  кличке  Сазан,  принес  накануне  с  рыбалки. И  вот  Ванваныч  стоял  в  проеме  двери  и  с  сильным  трагизмом  взывал  к  Домовому.   
     - Ну  что  ты  портачишь?! Ты  же  рыбу  поганишь, каналья!  Ее  потрошить  надо, а  ты  их  с  пузами  непоротыми…Кончай  баловаться! Как  удочкой  поработать, поймать  на  уху,  так  вас  у  пойла  искать  надо,  у  костерка  рассиживайтесь,  а  шкодить  и  жрать…
     Тут  хозяин  квартиры  заметил,  что  при  словах  возмущения  этому  обормоту,  его  кто-то  толкает  на  стороны  и  слегка  колотит  башкой  о  дерево  проема.
     - Ну  ты  и  загибаешь,  ежик  лохматый!  Уже  сказать  поперек  нельзя!  Ты  из  потусторонних, что  ли?  Я  слыхал  где-то  об  вас  или  читал.  Гоголь  про  вас  описывал,  как  шкодничаете  среди  православных  по  пьянке.  Самогону  надеретесь  под  самое  некуда  и  ну  шастать  по  хатам  и  ломать  что  ни  попадя. А  на  кой  пряник? Чтоб  в  нечистую  силу  верили?  Так  щас  вы  не  в  моде, щас  в  цене  экстрасенсы.  Приспособились  по  телеку  воду  мутить,  пасы  пущать,  а  кто  задницу  к  кинескопу  тиснет,  так  и  от  запора  лечат.  Им  за  то  мешки  благодарственных  писем  дураки  шлют.  Не  поймут,  что  паразитные  те  сенсы  оголодали  и  им  харчишки  нужны  и  баксы,  а  не  мешки  бумаги. А  по  мне,  так  ты  Дуньке  втюривай  про  строительство  гороскопов  и  обобщение  снов,  явления  всяких  аур  и  карм. А  ежели  заикнешься  и  мне  про  парааналитическую  психологию  и  магическое  хулиганство, - могу  не  только  возразить, а  вот  этой  рукой  правдолюба  в  рыло  заехать!
     По  исходу  запала того  красноречия  Скрыня  махнул  слегка  пятерней,  а  обождав  и  не  дождавшись  общения,  решил  все  же  спасти  рыбу  и  сгоношить  уху  настоящую,  а  не  варварскую  во  всю  ванну.  Вооружившись  шумовкой  и  кастрюлей,  стал  вылавливать  из  горячей  воды  тушки.
     Затем  мысль,  что  этот  шалый  придурок  Вселенной  или  бомж-домовой  находится  где-то  о  бок,  снова  овладела  им,  и  Ванваныч,  малость  тушуясь,  заговорил  с  Духом  с  толикой  фамильярности,  как-будто  только  что  с  ним  остаканился.
     - Вот  ты,  Бабаюшка, положим,  сварганил  уху.  Я  доведу  до  кондиции,  подсолю,  специй  прикину,  чтоб  ты  мог  взять на  нюх  нашенский  рыбный  супчик.  А  ты  хлебать  со  мной  уху  станешь?! И  водки  спроворишь  под  юшку?..Ну  ежели  ты  все  могешь, так  что  тебе  стоит  явить  чудо?..Ведь  кормили,  пишут  в  Библии,  народ  сорока  хлебами, манну  небесную  посылали. Так  что  тебе  -  сообразить  водочки?!  И  к  тому,  моя  выпивка  убывает,  а  на  дворе  ночь.  И   у  нас  почти  сухой  закон  дураки  в  партии  завели. Так  что  самогон  доставать  надо, а  путей  я  не  знаю.
     И  схватив  мысль за  хвост, он  тут  же  подался  на  кухню,  налил  из  бутылки  в  граненный  стакан  и  выпил,  прибавил  себе  куражу.
    Потом  он  разделывал  рыбу  и  ладил  уху. И  под  занавес  вопросил:
     -  Слышь, Бабай. Ты  много  по  свету  хаживал, жил  в  палатках  и  ползал  в  тайге, и  все  про  устройство  мира  знаешь. Тогда  скажи  по  знакомству.  Можно  ли  учинить  такой  клев, чтоб  кинул -  и  сразу  тащи  приличную  рыбу?  И  скажем,  одних  лещей  ловишь.  Чтобы  коптить  -  и  с  пивом! А?  Или  ты  не  волшебник  -  простой  шарлатан,  как  те  экстрасенсы? Да  что  ты  молчишь?!  Что  ты  мне  цацу  корчишь?!  Я толкую  с  тобой,  как  с  представителем  вышней  цивилизации! Почитай, посланцем  от  наших  Создателей  посчитал! А  ты,  может,  выкормыш  бюрократии  и  партийной  номенклатуры? В  таком  разе  жалоба  на  тебя  в  партийные  органы,  как  припарка  жмурику.  А  ежели  я  через  бога  воздействую,  что  тогда?..Э, да  толку  с  тебя,  как  с  комиссии  жэкаха! Помнишь  песенку?  Ты  должен  знать. Одесситы-антисемиты  распевали.  «Ужасно  шумно  в  доме  у  Хрущева,  его  волюнтаризма  знала  вся  страна! Тогда  цека  решила  сделать  милость  и  выгнала  Никиту  из  Кремля!»  Вот  так  и  щас.  Или  я  тебя  прошу  покинуть мой  скворечник,  или  сделай  одолжение  ты  мне. А? Тоже  в  складуху!  Я  об  чем.  Пойдем  в  залу  и  посидим  у  телека. Без  него  мне, ежик  лохматый, тоже  не  жизня,  а  сплошная  и  серая  скучища.  На  пенсии  я, а  к  тому  и  бобыль.
     Но  прежде  чем  перейти  в  иное  помещение, Скрыня  сделал  подход  к  бутылке,  опорожнил  в  стакан  и  уничтожил  последний  оплот  Змия.
     В  комнате  Ванваныч  скомандовал:
     -  Кидайся, Бабайчик,  вон  на  диванчик.  Только  без  фокусов  и  показухи  достижений  внеземной  цивилизации!  Интеллигентно. Надеюсь,  у  тебя  высшее  законченное  образование,  а  то  даже  и  аспирантура. Простого  лоха  к  нам  не  пошлют  изучать  достижения  в  изломе  эволюции  об  колено  свежевыпеченных  президентов.  Так  что,  не  станем  бить  батареи  отопления  и  пущать  искры  из  глаз  сидящих  в  кинескопе.  Ну, ну,  не  молчи!  Я  же  знаю,  что  ты  есть  и  что ты  умнее  меня  и  всех  вместе  взятых  хомосапиенсов.  Ну,  угадал?!
     И Ванваныч  Скрыня  вскинул  глаза  на  экран  телевизора,  где  в  это  время  дорогой  и  любимый,  но  давненько  покойный  Ильич  Второй  смотрел  себе  на  устланную  наградами  грудь,  на  какую  вешали  еще  орден.  Но  звук  был  выключен, Скрыня  терпеть  не  мог  многословия,  если  говорил  не  он,  и  потому,  снова  удивляясь  очень  широким  и черным  бровям  генсека,  вдруг  услышал,  как  кто-то  дунул  ему  в  ухо:  «Да!»
     Пенсионер  так  поразился, что  невольно  втянул  голову  в  плечи  и  озирнулся.  Не  устроился  ли  рядом призрак  дорогого  Леонида  Ильича,  чтобы  выдурить  у  Скрыни  единственную  медальку  за  пребывание  на  Целине?  Но  встрепенулся,  как  старая  птица  орел,  и  торжественно, даже  гордясь,  что  разгадал  угадайку, сказал:
     - Ну  да,  еще  бы! Тебе  так  проще,  я  же  знаю. Ну  и  ежище! Эх, с твоими  талантами - да  к  нам  президентом!  А  что?!  Сейчас  наши  кормчие  с  Западом  и  Америкой  задружили    для   блага  всех  и  всякого  в  стране.  Целуют  задницы,  оружие  пущают  на  орала..Хотя  вру.  Режут  на  металлолом  и  гонят  в  Турцию  и  развивающимся  странам.  За  баксы.  Открыли  границы  для  шпиёнов!  А  ты  бы  им  через  Берингов  пролив  мост  построил,  чтоб  туда  на  поездах  ездили  за  опытом строительства  кашалотного  капитализма.  Все ж  больше  уверенности,  что  не  доедут  те  нуворишки  и  сверзятся  с  глубокой   высоты,  когда  оттель  глядеть.  И  в  Магадан  дорогу!  Оттуда  золото  возить  для  укрепления  валютного  резерва,  если  его  не  продали  на  корню  Западу.  А  мы  с  тобой  махнем  туда  на  рыбалку! Корюшку  и  гольца  проходного  ло-вить  в  Охотском  море!  Или  ты  желаешь  поближе?  Тогда  поехали  на  Азовском  море  тарашечки  надергаем. А  то, - на  Каспий,  воблы  половить. Ну?!  Работай  шариками, кибер!
     И  в  ухо  ему  тотчас  внушили:
     «Вы  все  должны  делать  сами».
     - Что,  всё?!  Дорогу  длинную,  построить  мост?  Или  ты  про  рыбу? В  смысле:  сам  поймал,  сам  скушай?
     «Но  вдруг  кто  другой  съест  твою  рыбу,  кто  сыт  будет»?
     -  Ага,  двое  из  ларца  нажрутся,  это  и  козе  понятно.  Но  ты  тупой, ежик! Хуже  американского  доцента.  Я  же  не  предлагал  тебе  шамовки. Знаю, ты  наших  нитратных  продуктов не  потребляешь,  сыграть  в  ящик  можешь.  Под  марш  Шопена! Я  думал,  ты  как  маг  и  волшебник  широкого  профиля  природу  нашу  подшаманить  сможешь,  а  ты…Байки  говорить  только  мастак, а  чтоб  конкретно  и  качественно  исполнить  просьбу  страдающего  человечества  в  моем  лице, - хрена!..Вот  в  болезнях  ты  должен  бы  разбираться.  У  вас  там  в  галактиках  хилым  нету  места.  Да  и  у  нас  повитухи  во  многом  волокут,  шарлатаны   промышляют.  Лечить,  правда,  дядя  из  больнички,  а  плату  снимать  за  отведение  порчи,  сглаза  или  приворот – они. Ты  сможешь  болячку  мою  подлечить?  Кила  называется,  грыжа!
     «Грыжу  твою  уберем, Ты  будешь  здоров.  Но  соли  потребляй  меньше.  Это  опасно.  Не  надо  вяленой  рыбы  много трескать».  - Услышал  хозяин  квартиры,  опять  же  нашептанное  в  ухо.
     - Так  я  же  рыбак,  писюн  газированный! Удильщик!  Поймал – скушал!  Люблю,  понимаешь,  под  пиво  вяленой  рыбкой  побаловаться.  Подлещиком  или  тарашкой.  И  щука  провяленная  сойдет.  Неужели  отрады  лишаться?!  Так  на  хрена  жить,  без  мысли,  что  подохнешь,  а  в  жизни  подвига  не  совершал?! - В  сердцах  возразил  Скрыня. – Из  одного  любопытства? То  тоже  кайф,  узнать  что  будет  завтра. Хотя  любопытство  -  все-таки  свинство.  Ожидать  станешь  светлого  обещания  равных  возможностей  честно   заработать  башли  и  баксы,  а  утром  проснулся  -  кругом  стоят  голые  Васи  и  Вани. И  ты  посередине. Когда  раздели,  кто  потрудился?  Конфуз  и   распогибель!
     « Зачем  роптать  и  строить  на  лицах  удивление?  Все  пройдет,  как  яблоневый  дым.  Так  сказал  один  поэт.  А  катастрофа  грядет  и  надо  готовиться.  Сначала  страна  рассыплется  на  уделы,  а  потом  и  звезды  нашарахают. Девятая  планета  Нибиру  пролетит  мимо  Земли   лет  через  семьсот- восемьсот  и  сделает  вам  щекотно.  Надо  переходить  к  иной   форме  жизни, менять  измерение, а  вам  некогда  думать  о  дне  зав-трашнем,  живете  нынешним.  Все  воюете, разборки  устраиваете,  делите  недра. Жить  надо  без  эмоций.  Не  надо  чувствовать,  надо  знать!»  -  отозвался  Некто  в  голове  Ванваныча,  но  уже  в  темечке.
     - Это  что  же,  опять  всем  миром  купаться  станем?..Потоп  объявляешь?  -  спытал  старый  рыбак-любитель  и  пенсионер.  -  Снова  мы  не  угодили  Создателю?  Так  сам  же  творил!  Цельную  неделю! Ну,  Он  дает! Я,  заслуженный  работник  отэка,  и  то  устройство  на  шарике  принимаю  терпимо!  А  Он  бракует  в  который  раз.  Это  ему  не  нравится,  то  не  по  вкусу. Мы-то  при  чем?! Что  у  него  отэка  нету,  не  догадался  учредить?  Так  поручил  бы  угодникам!  Не  хочется  потопа,  -  раздраженно  заключил  Скрыня.
     « Мало  ли  кому  что  не  по  нраву!  А  купаться  будете. Силой  тяготения  девятая  планета  обернет  Землю,  сместит  полюса  на  экватор  и  тю-тю!  Унесется  в  пространство  снова  на  несколько  тысяч  лет. А  вернее,  на  три  тысячи  с  большим  хвостом.  Ледники  Юга  и  Севера  окажутся   на  солнечном  выгреве  и,  естественно,  с  них  потекут  слезы.  А  в  результате -  много  воды!  А  вы  медлите,  чешете  в  затылках.  Или  не  знаете»?  -  выдал  Дух  информацию  снова  в  темечко,  чтоб  ближе  к  мозгам.   
     - Что-то  ты  загибаешь,  блин  комом!  Ну  что  тебе  люди,  если  не  можешь  помочь?!  Тут  явно  же  разные  категории.  Ты  умненький  кибер,  по  сути  машина,  а  мы…Нас,  вон,  Всевышний  создавал  по  образу  своему  и  подобию, а,  вишь,  не  угадал  качеством. Хреновины  понаделал. Тот  в  лес,  а  этот  по  дрова. Не-е,  хитрая  неви-димка!  Давай,  мы  останемся  всяк  при  своих  интересах. Ты -  всемогущий  посланец  Леты,  а  я  былинка  в  природе земли.  Пускай  и  дурак,  дуб  мореный, о  спасении  от  потопа  не  думающий  и  грешный  перед  людьми,  а  все  ж  живой  среди  них. Мне  без  людей  не  жить, как и  им  без  меня  скука. Мы  поймем  это  вскорости,  а  как  пой-мем…Да,  Бабаюшка  благородный,  ежик  любезный!  Ты  такой   подхватной  и  горячий,  что  в  любой  час  в  Космос  смоешься. А  как  же  я?  Погостил  бы  ты  у  меня.  Про  конец  света  обсудим,  как  народам  Земли  оказать  вспомоществование  обговорим.  Признать,  мне  их  жалко,  которые  будут  купаться   через  семь  с  гаком  веков. Ведь  люди уйдут  в  первобытные,  с  каменного  топора  зачнут  столетия  покорять. И  то:  вскорости машины  за  всех  всё  думать  станут,  производить  продукцию  для  обихода, а  сам  человек  только  в  носу  ковыряться  не  разучится. В  лодыри  перейдет.  Так  их, выходит,  и  жалеть  не  надо, прав  Создатель!  Пущай  култыхаются  в  большом  водоеме! Эх, ма!  Жить-то  осталось,  говоришь, с  воробьиный  скок. Ну  ладушки, мы-то  помрем  без  помех,  своим  часом.  Так  как?  Погостишь  или  память  оставишь?
     «Чего  тебе  надобно,  старче»?  -  снова  громыхнуло  в  голове  Ванваныча.
     - Ну,  орешь  ты.  Помягше,  оглушить  можно, - укорил  Скрыня. -  А  надо  мне  вот  что. Есть  у  меня  зазноба  на  другом  краю  города. Бабенка  приятная  видом,  характером  тоже,  и  тоже  вдовая. Недели четыре  не  видел  ее. Ты  явил  бы  мне  вдовушку  на  сон  грядущий.  Прикипаем  мы  друг  к  дружке.  Сегодня  у  нас  выходной,  сегодня  она  внуков  тетешкает, а  ты  выкради, чтоб  другим  невспопах.  Адрес  я  укажу.  И  еще,  Ба-баюшка,  солнышко  ясное  и  дружок  невиданный! Обещался  к  ушице  ты  водочки  спроворить,  так  не  откажи  в  милости. Под  ушицу,  да  по  стаканчику  экологически  чистой  продукции…Да  из  холодильничка!..Ух!,.Жаль,  не  понять  тебе  этого,  чисто  земного  блаженства,  не  сподобил  Создатель.  Не  снабдил  нашей,  славянской  душой, -  слинял  голосом  Ванваныч  и  с  печалью  глянул  на  диван,  где  мог  обретаться  забег-лый  по  случаю  к  нему  пилигрим  Леты  или  по  научному  Полтергейст.
     И  опять был   сильно  ударен  Скрыня  по  темечку  звуком.
     «Возьми  в  холодильнике  требуемое. Это  пустяк.  Чего  еще  тебе  хочется,  старче?  Проси.  Я  до  трех  раз  не  считаю,  много  даю. В  ухо  задвинуть?  Или  сверху,  чтоб  шарики  все  смешались?»
     -  Ну  ты  шутник,  Бабай!  Ты  и  так  ором  своим  пустил  шарики  в  круговерть.  Старый  я,  верно,  и  битья  не  выдержу.  И  злата  не  надо.  Золото  заберут.  Скажут,  не  рыл,  не  искал,  а  владеешь.  Халявщики  щас  резвые. И  по  морде  не  раз  пройдутся  руками  умельцев.  А  то  и  в  кутузку  засунут  на  многие  годы  за  беспримерный  подвиг  дурака. Дескать.  имеешь,  а не  делишься…Да! Ты  вот  на  что  ответь,  ежели  сильно  грамотный.  Читал  я  в  книге,  будто  в  первой  трети  нашего  столетия,  в  Союзе  жил  некий  гражданин  Корейко,  который  ждал  капитализм. Так  вот  у  меня  большие  сомнения.  Выдумка  авторов  то   или  вмешательство  ваших  сил?  Хоть  внук  его  дож-дется   счастья   обладать,  чтоб  не  отобрали?  Китай  тихонько  отступает  в  ту  сторону,  теперь  опасно  играет  с  народом  наш  лидер.  Золотые  горы  обещать  все  мастаки!  Так  как?
     «А  никак.  Не  успел  Корейко  обзавестись  потомством. Ударился  в  запой,  с  обиды  на  житуху,  схватил  цироз  и…Пропали  деньги,  бобик  сдох!  - очень  даже  грубо,  на  смешанном  жаргоне  кухонной  интеллигенции,  снова  дунул  Скрыне  в  подкорку  посланец  других  сил.  -  А  ты  будешь  жить  при  комму..,  тьфу  ты,  брехни  наслушался!  Ты  будешь  прозябать  при  капитализме,  гнилом,  очередном  и  русском.  Дотянешь.  И  похоронит  тебя  Жилсоцкредит».
     - Ишь  ты,  едрит  тя  ежиком  по  жопе!  Все-таки  и  погребение  в  кредит.  Выходит,  точно:  пойдемте  стройными  рядами,  куда  нас  поведут!  А  помнишь,  как  пресса  над-рывалась,  изгаляясь,  что  народ  водили  строем  по  стране,  не  спрашивая  нашего  «добро»?  А  щас  куда  ведут  и  кто  давал  «добро»?  Да  лучше  к  богу  подаваться!  Он  хошь  и  не  спросит  нашего  разрешения  на  все  свои  поступки,  зато  не  врет.  Говорит:  я  приведу  всякого  к   надежде.  И  привёл! ..Так  мы  ему  рабы!.. Как  будто  вольные  в  другой  системе  нравов?  Дураки,  кретины  и  болваны!.. Да!  А  уха  переспела!
     Ванваныч  Скрыня  схватился  с  кресла-качалки  и  подался  на  кухню.
     - Где  ты,  проказник  Вселенной?!  Я  вот  о  чем  хотел  с  тобой  потолковать.  Хвастаться  мне  знакомством  с  тобой  не  с  руки.  Никто  не  поверит,  спишет  на  пьянку,  а  буду  настаивать  и  докучать,  так  и  морду без  спросу  почистят  до  цвета  кумача.  Чтоб  не  темнил,  не  забивал  мозги  народу…Болезню  ты  вылечить  обещался,  зазнобу  ко  сну  доставишь. А  чего  не  хватает?..Все  у  меня  есть,  чтоб  жить  по  чести.  Вот  разве,..свозил  бы  ты  меня  на  рыбалку  нильского  окуня  половить  или  тунца  океанского.  Романтика,  правда,  у  нас  потиху  отходит,  стареем  мы  душами  в  молодых  годах,  но…я  же  рыбак!  И,  с  палубы  летающей  тарелки,  закинуть  удочку  в  окиян-море  и  тащить  оттуда  тучного  тунца!..Какой  экстаз  и  куча  славы!.. Или  мы  с  берега  Гавайских  островов  глянем  на  даль  морскую,   где  косяками  ходют  кашалоты!…Ну  да,  а  телепортация  зачем?  Темно,  кругом  ни  зги,  и  если  бы  не  лампочки  Ильча,  кабы  не  телевизор,  тоска  заела  бы  и  скукота.  Давай  мы  по  ухе  ударим!
     И  стал  разливать по  тарелкам  варево.
     Хозяин  расставил  приборы  и  сбегал  к  серванту  за  хрустальными  склянками  на  коротких  ногах.  Повертел  затем  в  задумчивости  порожнюю  бутылку,  отставил  в  сторону  и  уже  затем  заглянул  в  холодильник.  Он  верил  Духу  и  сильно  надеялся, но  все  же  боялся  разочарования. Мог  обдурить  маг  и  волшебник  из  соседней  галактики
     Ванваныч  Скрыня  обычно  много  не  пил  спиртного  и  алкоголиком  слыл  токмо  за  запах,  употребляя  чуть-чуть,  но  по  утру.  И  уже  выйдя  на  пенсию,  после  смерти  супруги  дозу  употребляемого  поднял  до  полновесного  стопоря.  Чтобы  слегка  уда-рить  по  мозгам,  сменить  ход  мыслей  и  чуточку  подмазать  шарики.  Мир  тогда  становился  красивым  и  добрым,  ласковым,  а  ты  -  всемогущим  и  радостным,  с  рас-пахнутой  душой.  И  многое  забывалось  или  пряталось  в  тень.
     Но  двигались  годы,  подступала  старость  и  иногда  бредилось, будто  за  каждым  углом  стоит  старая  с  косой  и  с  ухмылкой  ждет,  кто  подвернется,  чтобы  легким  движением  костей  в  суставах  смахнуть  когда-то  умную  голову  прочь. Нет,  в  жизни  решительно  складывалось  что-то  не  так,  -  умирать  не  хотелось! 
     Хозяин  кухни  и  квартиры  глянул  на  полку  в  холодильнике,  где  всегда  сам  держал  водочку,  когда  случалось запастись  ею,  и  увидел  бутылку  на  месте,  полную  и  взятую  инеем.  Он  извлек  ее  на  свет  божий  и  повертел  перед  глазами. Жидкость  была  светлая,  как  слеза  монаха  ордена  Бенедиктина,  молящего  о  ниспослании  влаги  забвения,  а  этикетки  не  наблюдалось.
     -  Это  что,  контрабанда?  Или  разлив  вашенской  разработки?  Из  чего  гоните?  Не  табуретовка?  В  ящик  досрочно  не  загуляю?  В  расцвете  творческих  сил  и  всяческих  помыслов. Ну  что  ты  молчишь?!  Как  мне  с  нею  общаться? Дорогой  терний,  проб  и  ошибок?  Наливать  сколько?  - любопытствовал  пенсионер,  понукаемый  нетерпением  испытать  новинку  собственным  горлом.
     Он  откупорил  бутылку, захватив  из  нее  зубами  пластмассовую  затычку, налил  в  парадные  посудины  жидкости.  Взяв  свою  меж  пальцев,  легонько  торкнулся  рюмки  вселенского гостя  и  с  чувством  изрек:
     - Бабаюшка! Мохнатый!  Будь здоров!  Не  поминай  лихом, ежели  погибну  за  науку.  Жить хочется,  поверь,  а  выпить  хочется  всегда!  Чуть-чуть, но  всю  дорогу…Счастья  тебе  и  долголетия  в  безмерных  просторах  галактик!
     И,  не  дожидаясь  взаимности,  вылил  в  себя содержимое  хрустальной  тары.  И  зажмурился. Оно  прошло  мягко,  не  обжигая  и  не  студно -  как  вода. Но,  еще  не  уловив  этого  беспикантного  ощущения, Ванваныч  поторопился  хлебнуть  ушицы. Юшка, напротив,  обожгла  горячим, наперченным, шибанула  духом  укропчика  и  листа  лаврушки.
     Похлебав  и  услышав  себя  живым, он  хотел  упрекнуть  межпланетного  бомжа,  что  обманул  надежды  и  подсунул  пресное  и  пустое, -  некачественный  продукт.  Но  тут  же  почувствовал  в  себе   приятное,  то  самое  состояние  легкости  и  кружения, ради  чего  и  принимается  сей  нектар  блаженства.
     «Ишь,  как  легко  прошла-проехала, а  берет  с  первого  дыха. Крепка,  стерьвоза,  и  знак  Качества  ей  присудить  не  стыдно, не  будь  я  отставной  начальник  отэка!»  -  Отметил  себе  пенсионер,  но  вслух  сказал:
     - Спасибо  тебе,  мохнатенький! Угодил. Пить  несвычная, а  душу  тронула  сразу.  Сколько  ее  потреблять  можно  и  надлежит  ли  похмеляться? На  почки  и  печень  не  ляжет  болью? Слыхал,  их,  если  гожие,  трансплантатам  толкают  за  баксы.  И  я  желаю  завещать  для  блага  родины  и  народа!
     «Ну  что  ты  возникаешь?!  Пей  и  забудешься. Ты  этого  хочешь, уйти  от  забот.  Не  лучше  ли  уйти из  жизни? Поменять  измерение!» – дыхнул  ему  в  уши  неземной   гость.
    - Вот  ты  загнул, босяк  нездешний! Человек  много  терпит, а  живет.  Жизнь  милей  всего, дороже  депутатского  мандата! – возразил  пьяненький  уже  через  меру Скрыня,  впрочем,  наливая  тут  же  для  повтора.  -  Будь  здрав,  Ежик  Бабаевич!
     После  второй  вселенской  вовсе  захорошело  Ванванычу,  все  стало  приятным  душе  и  глазу  и  он  поторопился  усугубить  прекрасное  состояние  души  и  организма,  и  налил  еще.
     - Бог  троицу  любит, Бабаюшка  ненаглядная! И  святую  богородицу. Ну  и  апостолов  у  него  была  дюжина,  а  об  ангелах  и  угодниках  я   промолчу.  Мне  такое  количество  тостов  без  закуски  не  взять.  Но  за  всех  гамузом  выпить  надо,  чтоб  не  держали  обиды, - рассуждал  Скрыня,  мелко  крестя  посуду  с  выпивкой  перед  употреблением.
     Осушив  рюмку, он  перекосил  скуластое, широкое  лицо  гримасой  удовольствия  и  пригладил  плешину. И  мысли  его  понеслись  просторно  и  вразнобой,  как  песни  за  пьяным  столом.  Он  стал  рассуждать  о  способах  ловли  рыбы  на  здешних  водоемах  и  поучать  домового  в  тонкостях  обращения  со  снастью  спиннинга,  уговаривая  заодно  рвануть  на  великую  Амазонку  и  поудить  там  пиранью. А  затем  как-то  неза-метно  перестал  внушать  и  углубился  в  себя, закрыл  глазоньки  и  отключился.

___________   *   ___________

     Проснулся  Ванваныч  далеко  за  полночь,  под  утро, в своем  кресле-качалке,  и  почувствовал  себя  вполне  здоровым  и  не  требующим  стопоря. Работал  телевизор, светился  голубым  экраном,  на  каком  было  раздольно  и  пусто.
     «Надрался  я  вчера,  что  ли? -  отчего-то  подумалось  пенсионеру  и  он  стал  прислушиваться  к  себе  и  щупать  в  разных  местах. Но  все  члены  были  целы. -  Обиделся,  что  Мария  долго  не  появляется. Так  она  и  не  могла  вчера  нарисоваться.  Она  сегодня  приедет,  если  приспичит  с солдатом  поиграть. И  то,  скоро  месяц,  как  мы  не  виделись, не  изгоняли  беса  из  нутра».
     Тут  он  стал  вспоминать  вчерашнее  и  обнаружил  большой  провал  в  памяти. Помнил  рыбалку.  Как  ехал  туда  и  обратно,  как  у   подъезда  встретил  соседа,  который  вернулся  от  берегов  Антарктиды,  где  добывал  китов  на  китобое  «Слава».  Они  покалякали, а  потом  -  обрез! Как будто  кассета - сначала  с  записью,  а  дальше  сожмакалась. И  ни  хрена  не  разберешь.
     « Да-а, Ваня,  амбец  дает  сигнал  тревоги. Это  конкретно.  Вишь, что  деется  с  одиночества.  Так  и  загнешься  в  одночасье,  согнешься  в  бублик  и  мухи  пустят  тебя  на  опарыши…И  рыба  пропала…»
     Скрыня  это  хорошо  помнил, как  поймал  сначала  тройку,  под  локоть,  щурят. Взялись  они  на  блесну  шустро,  закрючились,  как  лохи  за  халяву,  крепко,  и  возиться  с  ними  на  старице  не  пришлось. Доставили  они  радость  душе. Да  и  окуньки  на  заветном  месте  мелкой  вращалкой  не  побрезгали. Горбыльки  были  так  себе,  едва  за  ладошку,  но  и  их  жалко,  если  попухли  попусту, не  отдав  калорий  для  ухи.  Мыслил  он  состряпать  ушицы  к  приходу  Марии,  чтоб  было  чем  особенным  попользовать  зазнобу,  кроме  игры  в  поддавашки.
     В  панике  Ванваныч  подался  побежкой  в  ванную,  где  обычно  оставлял  ненадолго,  до  разделки  плавать  рыбу. И  по  дороге  удивлялся, что  раздет  до  плавок, а  спал  не  в  постели.
     Включил  свет  и  обнаружил  ванну  пустой. А  взглянув  на  кухонный  стол, офонарел  вовсе! На  нем  недопитая  бутылка  и  пара  к   ней  стопок, да  еще  две  тарелки  и  в  одной  уха!
     Потоптался,  раздумывая, кто  бы  мог  тут  гостевать. Коснулся  жиденьких,  пегих  волосишек  у  виска,  погладил  живот,  по  привычке  ощупывая  добытую  сдурика  грыжу, и  опешил, обомлел  и  прохватился  жаром! Килы  не  было!  Пропала, сгинула, украли!
     Пенсионер  осторожно  опустил  глаза  и  стал  с  дотошностью  изучать  место,  где  проживала  грыжа. Но  -  ничего,  а  только  шрам. 
     «Уж  не  Христос  ли  меня  посетил? -  подумал  с  немалым  смятением  Скрыня, который  от  скуки  и  с  интереса  в  последнее  время  втихую  полистывал  Библию. – И  я,  вместо  души,  по  пьянке  подставил  пузо!»
     Вообще-то, Иван  Иванович  Скрыня  признавал  кое-какие  чудеса  в  житейском  обиходе,  когда  кто-то  выигрывал  в  лотерею  или  находил  толику  денег  на  трамвайный  билет, а  то  и  на  полновесный  бутылец,  но  чтобы  это  случилось  именно  с  ним!..Впрочем,  как  раз  на  поллитру  он  как-то  потерял. Цельный  трояк!  Еще  и  на  пару  пирожков  с  ливером,  на  закусь  оставалось.
     Он  вздохнул  и  передернул  плечами. «А,  морока  для  пустой  башки!»
     То, что  не помнит  он, кто  скрасил  ему  одиночество  и  вместе  надрались  они  до  состояния  воздержания,  -  ведь  в  бутылке  осталось! – Ванваныч  мог  отнести  на  счет  подступающего  маразма. Но  грыжа!  Кто  стырил  родную  килу?!..Или,  точно,  память  его  однобокая, что  не  помнит  про  светлое  чудо  с  ним  сотворенное?..Или  сделали  операцию? Он  давно  собирался  вырезать  докучающий  шарик.  Не  могли  же  свозить  его,  и  скоропалительно  вернуть  за  ночь  от  хилёров  на  Филиппинах.  Так  они  шарлатаны,  следов  после  фокусов  не  оставляют,  а  тут  -  шов!
     С  большим  огорчением  Скрыня  тронул  тылом  ладони  широкий,  разнузданный  нос,  пригладил  черепушку,  махнул  рукой  и  с  грустью  поплелся  в  залу.
     И, щелкнув  выключателем, возликовал!  На  диване  лежала  завернутая  в  простыню  его  зазноба  Мария, жмурилась  в  завлекательном  сне  улыбкой  непорочной  девы,  и  приманывала  пенсионера  ладошкой,  кинутой  на  край  постели.
     Так  вот  кому  заварганил  он  юшку  и  наливал  выпивку,  вот  с  кем  налимонился  до  осквернения  конституции  естества!
     Водочку  принесла  Мария, то  бесспорно, поскольку  у  него  в  доме  всегда  водилась  только  одна  бутылка. Правда,  пили  они  обычно  в  меру,  как  бы  для  ритуала  совокупления,  потому  как  дурную  кровь  надо  сбрасывать  и  в  их  возрасте. Для  здоровья  и  пробуждения  минут  восторга  и  экстаза.
     Мария   выкушивала  одну  большую  рюмку, растягивая  ее  на  два  приема, а  Ван-ваныч  опрокидывал  две, а  то  и  три  стопки.  Потом  уже,  когда  просила  расхристанная  душа, болея  за  правое  дело  левых  сил  в  телевизоре  на  заседании  Съезда  или  при  явной  стогнации  пессимизма,  он  допивал  бутылку. А  случалось, по  несколько  дней  стояла  в  холодильнике  невостребованная  водка  или  первачок.
     Пенсионер  даже  головой  покрутил,  осуждая  себя  за  стыдобную  расслабленность  до  беспримерной  аморалки, что  вчера  в  нем  пробилась. И  нашел  оправдание  в  том  только,  что  редко    к  нему  заявляется  праздник,  а,  на  ночь  глядя  вот,  сделал  визит.
     Будить  любушку  Скрыня  не  стал. Уж  слишком  сладко  спала  Мария,  а  сгонять  с  лица  ее  нежнейшую  улыбку  было  жаль.  Он  снова  уселся  в  кресло,  качнулся,  себя  убаюкивая  и  позывая  поспать.  Но  уснуть  не  пришлось.  Качалка  бессовестно  скрипнула  и  чуткая  на  ухо  Мария   проснулась.
     - А,  Ванечка!  Ты  что  же, дружок  милый,  дверь  оставил  незапертой,  меня  дожидаясь, а  сам  храповецкого  придавил. Да  как  дрыхнул!  Сколько  ни  тормошила  за  всякие   вещи,  а  пробудить  не  могла. С  кем  это  ты   развлекался?
     - Вот  тебе, ежик,  и  банан  побритый!  А  я  подумал, что  с  тобой  мы  беседу  ночную  вели.  Коротали  с  водочкой  вкупе,  и  извращениями  баловались,  окунаясь  в  астральную  карму.  Проснулся  вот,  и  ни  ерша  не  помню!  Чувствую,  пил  вчера  до  бурного  явления  страстей.  А  с  кем?!. Ты  когда  объявилась?  По  выходным  ты  внуками  занятая, так  я  и  не  ждал,  -  ошалело  говорил  Ванваныч, понимая, что  надо  искать  новое  объяснение  загадкам  живой  природы.
     - А  я  и  не  собиралась к  тебе  птичкой  лететь. А  ночью, уже  в  постелю  собралась  ложиться, вдруг  как  ширнул  кто  мне  в  сердце:  ждешь  ты  меня! Я  и  снялась.  А  у  тебя  тишина,  ты  пьяный  лежишь  нагишом  почти  и  с  болванчиком  стоймя,  кайф  ло-вишь  во  сне. Сколько  ж  вы  приняли,  что  не  помнишь  всего? А  в  бутылке  осталось.  В  другой.  Или  какую  новую  бабенку  к  себе   приманул?  Так  не  темни, Ванечка!
     Мария   подперла  рукой   голову, говорила  укорные  слова  и  глядела  с  тревожным  ожиданием.
     Волосы  ее, распущенные,  длинные  и  черные,  чуть-чуть  взятые  сединой,  подчеркивали  белизну  миловидного  лица,  голубизну  молодых  еще  глаз  и  мягкость  припухлых  губ.  И  Ванваныч,  отмечая  себе  это,  подумал, что  едва  ли  вступит  ему  дурная  мысль  заводить  другую  подругу. Такую  женщину  менять, так  только  время  терять. А  к  тому,  и  характер  у  Марии  гожий.  Ни  разу  далеко  не  посылала.
     Он  так   прикинул, а  сам  сорвался  и  сбегал  на  кухню, принес  в  одной  руке  за  хвост  рыбу, тушку  тунца  килограмма  на три  или больше, а  в другой - недопитую  бу-тылку. Скрыня открыл  поллитровку,  понюхал.
     - Водка,  ерш  ей  на  закуску! -  воскликнул  он  радостно. И  взял  на  язык. -  Водка,  Маруся,  лапушка  ты   моя!  Друг  ненасытный!
     - А  ты  думал,  зелье  заговоренное? От  водки  и  загибаются,  от  нее  память  отши-бает,  гори  она  ясно, - со  вздохом  сказала  Мария. – Да  я  не  судья  тебе, -  сторонний  товарищ.
     - И  я  ж  за  это!  Думал,  какой  эликсир,  чтоб  тайны  вселенной  забыть. А  я  ее  щас  -  огнем!  - Ощерился  пенсионер,  чувствуя  потребность  понять  и  простить  природу  забвения.
     На  дно  перевернутой  посудины  налил  малость  жидкости  из  бутылки, поднес  зажженную  спичку.  Та  пыхнула,  но,  сунутая  во  влагу,   с  шипом  погасла.  Со  второй  случилось  то  же.  Скрыня  с  облегчением  вздохнул  и  заключил:
     - Слабая,  не  горит. В  ней   нашенских  тридцать  восемь  оборотов. Казенка  и  обычная  халтура.  С  такой  водки  до  выруба  не  напьешься, ежели  засосать  бутылку  с  закусью  буженинкой. А  ну,  дыхну  на  тебя. Перегар  есть?!
     И  дыхнул,  широко  распахнув  пасть  с  мостом  из  отечественной,  патриотически  крепкой  пластмассы, впрочем, пасующей  перед  уксусной  кислотой.
     - Фу, Ваня! Ни  тебе  помарина, ни  того  бледнометра  с  диром  глотки! Ну  никакого  благоухания!  -   сказала  зазноба  и  сморщила  носик. – И  зуб  у  тебя  с  дуплом.
     - Во-от! А  я  ничего  не  помню. Ни  когда  пил,  ни  с  кем  и  сколько  раз  по  разу. И  когда  ты  приехала. А  как  рыбачил  -  помню! И  еще  знаю,  что  жить  нам  осталось  до  очередного  потопа  восемь  только  неполных  веков.  Говорил  мне  кто-то  или  во  сне  напророчил. И  капитализм  строить  будем! Одно  светлое  здание  не  достроили, теперь  на  том  фундаменте  другое  почнем  воздвигать. Здание  капитализма,  чтоб  он  и  у  нас  загнивал!..И  что  за  фиговина?!  Напоили,  напророчили  и  смылись. Где  же  порядочность  гостя,  где  солидарность  и  к  чему  прагматизм? Ну  не  помню  я  гостя,  который  вкушал  из  бутылки! И  внушал, будто  бы  в  свое  время  Земля  обернется  с  ног  на  бок,  льды  порастают  и  все  обольет.  Купаться,  тонуть  станут  все  на  планете! А?  Ну  не  морока?..И  опять  же  -  новая  стройка!  Нам-то  до  Фени,  пенсионеры,  мы  свое  отстроили.  А  каково  подрастающему  поколению?  Им  же  ехать  на  Запад  чтоб  переучиваться.  А  их  только  туда  запусти.  Они  же,  как  в  песне, по  кирпичику  растащат  не  только  Америку,  но  и  всё  виски  вылакают!..И  рыба  вот,  откуда  взялась? Кто  в  холодильник  засунул?  Я  щук  и  окуней  ловил,  а  это  тунец,  из  дальних  океанов  рыба!
     Он  призывал  любушку  в  свидетели  очевидной  несуразности  и  глядел  с  расте-рянным  удивлением.
     - Старость, Ванечка,  подкрадается, -  в  скорбях  вздохнула  зазноба.  -  Или  бог  наказывает  за  грехи. А  то  - склероз!  А  ты  рыбу  с  пивом  трескаешь. Правда, и  я  посолонцевать  охотница. Хоцца.  Нам  много  чего  хоцца. Живые  люди. А  рыбу  купил  ты, и  по  пьянке  забыл.  Бомжи  сейчас  много  чего  достают  и  на  водку  меняют.  И  ты  выменял.
     - Аа-а,  хрен  на  редьку  менять  -  только  время  терять! Мягкий  предмет, верно,  кто-то  на  голову  мне  уронил.  Не  больно,  а  мозги - набекрень. – Пенсионер  пытался  что-то  припомнить  и  переводил  задумчивый   взгляд  с  Марии  на  рыбу,  какую  бросил  на  столик.  И  тут  вскрикнул: -  А  как  тебе  это?!  У  меня  грыжа  была?!
     И  с  тем  он  торжественно  выставил  желтый  живот   со  стыдливым  пупком,  возле  которого  гнездилась  у   него  раньше  вавка.
     - Была. -  Покивала  Мария,  со  вниманием  разглядывая  кожу  на  чреве  сожителя  и  малый  там  шрам.
     Она  хорошо  помнила,  с  каким  бережением  относился  к  редкой  болячке   Ваня. Он  похвалялся,  что  приобрел  ее  в  изнурительной  борьбе  гегемона  с  номенклатурой,  которая,  как  гидра  капитализма,  всю  дорогу  сдвигает  светлое  здание   к   горизонту.  И  потому  они  всем  скопом  и  всей  широкой  страной  топают  туда  вот  уже  восьмой  десяток  лет.
     Но  уже  месяц  прошел,  как  виделись  они  в  последний  раз.  Мог  побывать  в  больничке  Ваня  и  избавиться  от  докуки.  Сейчас это  просто,  были  бы  деньги  хирур-гу,  да   сестрам  и  братьям  от  милосердия,  заплатить. А  Иван,  может  статься,  заначку  имел.
     Но  Ванечка  снова  взнял  голос:
     - А  щас  килы  нету! Знахарь  какой,  экстрасенс  в  городе  за  последнее  время  не  объявлялся?!  Может  быть,  Кайшпировский,  хмырь  и  пройдоха?  Или  воду  с  газетами  кто  заряжал  добром?!               
     -  Не  знаю  я  про  целителей  и  ворожей.  Соседка  у  нас  молодая  придвигалась  до  кинескопа  интимным  местом,  чтоб  от  пасов   его,  которые  несут  добро  и  забирают  деньги,  дитя  понести. Блажь  ей  вступила  в  прямую  кишку!
     -  И  что,  понесла?  -  Пенсионер  ухмыльнулся,  а  спросил  из  пустого  интереса.
     -  А  как  же! Триппер  она  понесла  в  диспансер!  Только  не  от  ящика,  а  от  забулдыг  за  мусорным  ящиком!  Шалава!  А  тот  Кайшпировский,  будь  он  всезнающий  сенс,  мог  бы  различие  в  той  подставе  и  углядеть.  Вылечить  девку  без  шуму  и  денег.  Да  ну  их!  Нам, Ваня,  другим  заниматься  надо. Годы  уходят,  болячки  приходят.  А  ты,  вон,  покуда  здоров, -  сказала  Мария,  с  большой  лаской  ему  улыбаясь  и  сдвигаясь  с  готовностью  к  стенке. –   Иди  ко  мне,  дозорюем,
     Скрыня  опустил  на  место  прежней  болячки  руку, посмотрел  на  Марию  долгим  взглядом.  Вдруг  припоминая, что  она  особенно  падка  стала  в  последнее  время  на  новомодные  игры  в  постели  в  различных  позициях  йог  и  астральных  тел,  тоже  ра-достно  ухмыльнулся.
     -  А  что?! Мы,  молодые  пенсионеры,  не  только  гнем  металл  холодного  проката,  но  и  лохматого  ежика  ублаготворить  можем!  Мы…еще…
     Но  осекся,  вкатываясь  в  постель.
     - Ну  вот, а  ты  сомневался, -  прихватила,  смеясь, Мария  его  за  предмет  вожделе-ний. – А  свет?!
     - Что - свет?  Что  свет, Маришка?! Он  нам  в  таком  деле  не   помеха. Нам,  пташечка,  пора  жить  вместе. А  то  одуреем,  живя  вразнобой. А?  -  И  приласкал  любушку,  шершавой  рукой  пригладил  по  мягкому…
     А  утром  их  разбудил  долгий  звонок  в  дверь. Пришел  сосед  снизу.
     - Слышь, Ванваныч?! Тапочки  я  твои  прихватил,  а  мои  у  тебя. И  кипятильник  забыл.
     -  Ну? -  распахнул  шире  дверь  Скрыня. -  Бери  свои  вещи.  А  что  мы  творили?
     - Так  ты  рыбы  свежей  вчера  наловил,  а  мы  уху  с  нее  на  спор  в   ванне  варга-нили. Мой  морской  кипятильник  испытывали! После  первой  бутылки!
     - Ну? -  опять  сказал  Иван  Иванович  Скрыня. -  И  кто  выспорил?
     - Я  и  проспорил. Не  смог  вскипятить  ванну. За  то  ты  три  чарки  лишние  опро-кинул. На  время  мы  спорили. Вот,  в  каждые  пять  минут  из  другого  бутыльца  ты  и  прикладывался.  А  я  облизывался.
     -  Ага. Выходит,  я  садист.  И  что  мы  из  второй  бутылки  доставали?
     - Ее  мы  за  достижения  медицины  раздавили.  Грыжу  ты  вырезал  и  рвался  в  больничку  ехать,  чтоб  профессора  полобызать.  Я  вот  из  дальнего  похода  возвратил-ся, так  мы  приезд  обмыли.
     - Ну, и  что  дальше?  Песни  орали,  телек  смотрели, книги  читали?  -  перечислял,  ухмыляясь,  пенсионер. -  Кто  про  всемирный  потоп  нам  внушал?
     -  Так  то  из  газетки, Ванваныч!  Ты  здорово  возмущался,  что  дожить  не  сможешь,  чтоб  доказать,  как  надо   развивать  цивилизацию  с  помощью  калькулятора  и  каменного  молотка.  Сейчас  модно  всякие  гадости  людям  подсовывать.  Свобода  прессы!..А  мы  усудобили  много.
     - Ишь,  ежик  мохнатый! А  я  думал,  мне  чудеса  явились  или  сам  Кайшпировский  приезжал  на  хату.  Это  хана,  друг  мой  Евтихий!  Маразм  заявился. Допился  до  всяких  загадок  природы.  А  соленый  тунец  где  взялся? Я  тунца  не  ловил, -  продолжал  удивляться  Ванваныч способности  думать  про  высокое, а  не  искать  похмелку  по  логике  вещей.
     - Тунца  я  приволок. Я  же  со  «Славы»  вернулся.  С  китового  похода.  Принес  рыбу  в  подарок.  А  ты,  выходит,  все  забыл.  Закалку  потерял,  -  с  улыбкой  упрекнул  сосед.
     - Ну, -  утвердительно  кивнул  Скрыня. – Значит,  напрасно  я  отлучался  на  экзоти-ческую  рыбалку,  в  романтики  подавался. И  еще!  Откуда  возник  вопрос  капитализма?  Будто  строить  мы  будем  снова,  но  теперь  построим,  поскольку  говно  само  по-лучается?
     -  А  ты  эту  ахинею  понес,  еще  починая  первую  бутылку, Ванваныч. Говорил,  что  все  к  тому  идет   во  главе  с  Мишей  Меченым  и  с  его  ученой  супружницей.  И  другие  раскатали  губы  на  народное  добро  и  кончится  может  бардак  только   соревнова-нием,  кто  больше  хапнет  из  запасников  страны. А  в  доказательство  приводил  пример  подпольного  миллионера  Корейко.  Будто  тот  Александр  Иваныч  и  большой  прохвост,  потому  и  стал  жуликом,  что  знал  душу  номенклатурного  чинуши.  Но, дурак,  таил  деньги  в  плесени  и  ждал  капитализма,  чтоб  прокутить  в  одночасье. И  ты  указывал  на  окно  и  вещал,  что  смутное  здание  капитализма  уже  маячит  на  темном  горизонте.  В  отличие  от  светлого  и  недостроенного  сооружения  для  внуков,  которое,  сколько  ни  придвигайся  к  нему,  отодвигается  как  мираж. И  ты  сильно  брюзжал  слюной  и  клялся,  что  веришь  в  возвращение  молоха  и  акулы,  потому  что  бог снова  недоволен  раскладом  на  Руси.  И  призывал  меня  сбегать  в  «Контору»  и заложить,  ежели  я  противник  необратимых  процессов, -  заключил  пересказ  ночной  пирушки  сосед  снизу  Евтихий.
     - А  что? -  проронил  Скрыня,  поменявшись  тапочками  и  вручив  приятелю  его  причиндал,  кипятильник. – Устами  младенца  глаголет  истина,  а  военную  тайну  всегда  выдавал  алкаш.  И  щас  всё  стоит  по  местам.  Пить  надо  в  меру,  как  завещал  Неру,  надравшись,  если  верить  слухам, на  халяву.  А  жадность,  она,  соседушка,  в  нужное  место  никогда  не  приводила.  Намек  понял?

____________   *   ______________

     Вася  подрулил  свою  черную,  будто  надраенную   ваксой,  но  слегка  прибитую  пылью  дорог  «Улиту»  к  подъезду  дома  и  выключил  зажигание.
     - Что  завтра, шеф?  Станем  искать  приключений  или,...домой  с  отлучки  возвратясь, оттянуться  надо?  А  лучший  отдых  -  рыбалка!  Как  пишут  в  рекламных  прешпектах  туризма  и  аморальных  развлечений. Я, каюсь,  ни  разу  в  жизни  не  рыбачил  и  кроме  стакана  с  выпивоном  на  лоне  природы  ничего  путного  не  держал,  но  чего  не  сделаешь  для  шефа? Подержу  и  удочку. – Он  смотрел  на  Кузю  глазами  нашко-дившего  шалопая  и  умалчивал  о  том,  что  ему  очень  не  хочется  расставаться  с  об-ретенным  приятелем-авантюристом.
     - На  рыбалку, говоришь. – Кузьма  мечтательно  прищурился  и  откинулся  на  сиде-нии.  Перед  ним  объявилась  северная  река  Меренга,  и  на  ней  он  со  спиннингом,  согнутым  в  дугу. А  на  другом  конце  снасти  -  огромный,  проходной  голец  кило-грамма  в  четыре. И  Козолуп  с  ним  борется,  тащит,  а  тот  упирается, кричит,  что  так  не  полагается! И  вымахивает  сальто-мортале, рвет  грудью  воду,  и…утекает! --  Завтра? А  что  пишут  в  литературе  относительно  дня  сегодняшнего? Ну,  если  пару  часиков  покимарить, да  рвануть  в  ночное,  попасти  рыбку,  дыхнуть  озону  и  сотворить  ушицу  с  запахом  костра? ..На  доночку  посадить  воробушка-табака,  а  утром  -  тащи  сома!  Ну,  небольшого,  килов  на  тридцать. А?..И  местечко  есть  у  меня  припасенное  еще  лет  пять  тому.
     - И  эти,  воробушки  с  табаком  у  тебя  тоже  припасены?  В  холодильнике  своего  часа  дожидаются  или  по  асфальту  скачут? -  с  ехидцей  поинтересовался  Вася  Нахабцев,  заглядывая  ненароком  в  зеркало  заднего  вида,   где  озоровали  его  глаза. Он  знал,  что  добывать  воробышков  ему.
     Кузьма  улыбнулся,  понимая  потаенный  ход  мысли  оболтуса.  Тому  хотелось  продолжения   похождений,  а  заодно  и  толику  адреналинчика  добавить.
     - Вестимо,  летают  еще  те   воробушки,  мой  добрый   корефан.  Рогатки  у  меня,  естественно  нетути,  но  когда  пару  разиков  пальнешь  из  двустволки  восьмого  калиб-ру  из  бекасину…
     - Но, но,  шеф! Я  еще  маленький, но  и  то  знаю,  что  стреляют   в  сезон  и  не  в  черте  города. Да  еще  из  такой  пукалки. Это ж  сколько  народу  подумают,  что  идут  учения  разборки  бандитских  масс!  И  иные  с  перепугу  побегут  в  сортир!
     - Так  на  охоте  всегда  нужны  крепкие  нервы!  Других  мы  не  признаем. И  река  не  в  черте  города,  куда  мы   поедем,  и  стрелять  много  не  надо.  Один  пернатый  устроит  меня,  а  другой  достанется  тебе.  Нам  же  много  сомов  не  надо,  мы  не  жадюги.  И  учти,  за  воробушков  платим  отдельно. Ты  деньги  не  разлюбил? На  карманные  расходы  просишь  у  мамаши, а  тут  можно  зашибить  на  славный  ужин  в  кабаке. Да!..Воробушки  нам  потребуются  в  трех  экземплярах! Чуть  не  забыл!  На  рыбалку  махнем  коллективно.  Есть  у  меня  старинный  и  старый   годами  приятель,  сосед  Ванваныч  Скрыня  с  подпольной  кликухой  Сазан.  Если  время  его  не  испортило  и  он   не  сменил  темперамент  ударника  комтруда  на  нюни  меланхолика,  то  он  побежит  следом  за  нами  в  обе  лопатки. Но  мы  его  подвезем.  Рыбак  он  из  дилетантов,  но  мастер  спорта  по  употреблению  алкогольных  веществ. Пьет  умеренно,  но  ежедневно  наркомовский  стопарь.  Так  -  на  рыбалку?!  -  загорелся  Козолуп.
     - Какая  рыбалка, ироды?! -  встряла  тут  мать  Кузи, возмущенно  высвобождаясь  из  машины. -  Тока  разик  увидел  после  разлуки  родную  маму  и  уже  бегит  от  нее,  ров-но  от  падучей! Стыд  и  срам!
     -  Ну  не  на  всю  ж  Европу,  ма!  Согласен,  маленько  мы  поторапливаемся. Но  куда?  Отдохнуть  с  дороги!  Не  надо  шуметь,  ма.  Покуда  ты  ужин  спроворишь,  я  маленько  посплю,  а  пока  ты  поспишь  -  я  уже  отрыбачусь.  Утречком  будем  дома.  Делов-то  еще  сколько  в  городе!  Все  оглядеть  надо,  а  еще  подыскать  работу.  И  выпить  с  работодателем,  потому   как  даже  работа  дается  ныне  по  блату  или  знакомству.  Я  имею  ввиду  денежную  работу  с  адекватным  приложением  мускульной   силы  или  лопаты  ума.  Ить  там,  где  вкалывают  как  Карлуши,  хорошие  бабки  получают  другие. Да  что  тебе  объяснять?  Ты  видишь  жизнь  глазами  рыночного  покупателя,  а  я  в  ней  бултыхаюсь.  Так  что  мы  едем  до  воды,  чтоб  отдохнуть  душой.
     - А  я  же  за  рулем, шеф!  И  как  мне  отдыхать,  не  заглянувши  в  рюмку?  Или  вылазить   за  баранку? -  вопросил  придурковато  Вася.  -  И  на  дороге  -  мусора! Им  тоже  охота  не  только  план  выполнить,  но  и  пополнить  семейный  бюджет.  Они  па-сут  асфальт  не  хуже  чабанов!
     - Они  хотят  и  оттянуться  после  смены,  посидеть  возле  бутыльцов  в  тесном  кругу  девиц  нужного  поведения.  И  чтоб  не  на  свои  башли,  тут  ты   полностью  прав! -  дополнил  Кузьма.  – Но  мы  о  том  знаем,  дорогой  спонсор  гаишников!  А  потому  переспим  на  природе  под  сенью  дерев.  Утречком  порыбачим  на  зорьке,  а  уж  потом,  когда  пастухи  подметут  на  дорогах   мусор,  мы  покатим  до  люли.  А  от  трех  раз  по  разу,  заметь, -  не  по  сорок  сороков,  -  чего  нам  будет? Ну,  по  крайности  зажуешь  орбитом  иль  орбиту  кинешь  за  щеку.  Теперь  модно  слыть  жвачной  скотиной.  В  конце  концов,  кефиром  пополощешь  глотку,  хотя  старшее  поколение  и  возропщет, - это  ихний   продукт  и  может  кому-то  не  хватить.  Впрочем,  можешь  не  пить,  а  махать  крылышками  ангела.  На  северах  принцип:  не  принуждать!  Нет  мочи  -  не  пей!  А  если  нет  сил  остановиться,  так  кто  тебя  остановит?!  Ежели  ты   в   генах  алкаш…Ну  нет,  так  станешь  касаться  стаканом  наших  бокалов,  поддерживать,  а  то  и  возглашать   тосты. На  то  тоже  большой  талант  нужон.  Вообще-то,  и  я  могу  завя-зать, закодироваться  и  даже  принять  сеанс  гипноза,  чтоб  не  пить  окаянную  даже  на  рыбалке.  И  что  тогда?!  Вся  нагрузка  ляжет  на  соседа  Скрыню  с  псевдонимом  Са-зана?..Так  жалко  мужика,  надорваться   может,  а  грыжа,  он  похвалялся,  у  него  давно  прижилась.  Или  пущай  его  страдает? Несет  свой  крест,  как  кто-то  красиво  сказал.  Раз  мы  сволота  и  полное  отребье.
     - Ты склоняешь  меня  к  подвигу, командир? Чтоб  я  на  амбразуру  бутылки  лег  своим  горлом?
     -  Отнюдь,  мой  славный  кочегар  тачки!  Просто  я  добиваюсь  консенсуса  в  крепко  склеенном  коллективе,  чтоб  можно  было   на  троих. А  нет,  так  на  характер  я  могу  вызвонить  такси  или  другого  левака,  который  обожает  пикники.  Ты  меня  удивляешь,  товарищ   возможный  генерал! Не  пить  на  халяву!..Я  ж  отдыхать  буду  на  лоно  реки!  Три  года  я  вкалывал  без  отпусков  на  крайних  северах,  как  тот  папа  деревянного  мальчика, к  тому,  нам  добавляли  нагрузку  за  того  парня! Я  износился,  и  что сейчас?! Мне  предлагают  на  природе  ею  любоваться.! А…восхвалить?!  А  за  ее  здоровье  тяпнуть?!  В  противном  случае  нас  не  поймут  и  не  простят!  -  почти  тра-гически  закончил  Кузя.
     Вася  малость  полыбился,  с  удовольствием  слушая  скетч  шефа,  и  спросил:
     - Так  ты  поспишь  малость?  Устал  с  трудов?
     -  С  устатку   надо  придавить  ухо,  -  согласно  кивнул  Козолуп. – Хоть  часика  два  с  гаком,  хотя  норма  моя  для  здорового  образа  жизни  и  ежели  днем,  да  еще  по-стахановски,  -  триста  минут.
     -  Давай,  трудись  на  диване,  а  я  займусь  воробьями.  Заохотил  ты  меня  сомика  заарканить.  И  как  понимаю,  цыплята  тоже  сойдут  для  наживы?
     - Ну,  если  не  бройлеры…А  то  можем  остаться  при  пустых  хлопотах.  Подавятся  сомики  и  утратят  товарный  вид.  И  не  услышим  мы   тяги, не  увидим  борьбы. А  зачем  нам  дохлая  рыба?  - возымел  вопрос  Кузя.
     -  Усё  понял, шеф!  Часиков  в  восемь  удобно  будет  подъехать  и  разбудить? Успе-ешь  пересопнуть?  -  бодренько  поинтересовался  Нахабцев-младший.
     - А  что?  -  Отпускник  с  северов  почесал  себе  кончик  носа. -  Солнце  пойдет  на  посадку,  но  мы  еще  успеем  найти  место  для  бивака  и  бросить  в  реку  воробьев. И принять  на  грудь,  покуда  виден  ланшафт  и  прочая  краса  природы!  Давай,  тревожь  меня  в  восемь  ноль-ноль  вечера.               
     И  с  тем,  махнув  ладонью,   пошел  в  подъезд,  обогретой  летним  солнцем,  ста-линской  хрущевки.
     А  на  площадке, берясь  за  ручку  двери, он  услышал  знакомое  и  напевное,  что  любил  мурлыкать  под  нос  сосед  про  мохнатого  ежа. И  обернувшись,  увидел  в  про-еме  распахнутой  двери  Ванваныча  Скрыню.
     - Ого!  Кого  я  вижу?!  Знакомый  силуэт! - подал  тот  голос,  полный  энту-зиазма. -  Ты  ли  это,  молодой  мой  собутыльник?! Кузьма!  Колючий  ерш  и  родственник  ежу!  Атлант,  титан,  строитель  оптимизма!
     Иван  Иванович  был  в  скромном  подпитии,  романтически  небрит  и  сер  лицом,  но  пижонистый  его  и  старый  халат  профессора  всяких  амбиций  сиял  на  лацканах  черным  атласом.
     -  А  кто  ж  еще?  Привет  Сазанам!  Привет  тебе,  мой  старый  хрыч,  гроза  нечистой  силы  чинодралов!  Дай-ка  я  тебя  приласкаю!  -  вскричал  и  Кузьма,  искренне  радуясь.  И, распахнув  объятья,  принял  в  них  средненького  мужичка. -  А  я  только  что  тебя  поминал  не  лихим   словом.  Пару  минут  тому.  На  рыбалку  мы  надумали  с  ночевкой, а  ты,  я  помню, ас  в  таком  деле.  Посидеть  у  костра  возле  юшки  с  бутылкой, поведать  с  пафосом  про  битвы  руководства  с  аморалкой  в  своих  кабинетах  для  от-дыха! Ну  как  житуха?!  На  пенсии?
     - На  ей,  на  клятой, -  вздохнул  тягостно  Скрыня,  сразу  теряя  энергию  на  половину  сил. Он  отстранился,  чтоб  разглядеть  молодого  приятеля  и  смахнуть  сентиментальную  слезу. -  Веришь, Кузенька, раньше  в  гору  некогда  взглянуть  было,  а  щас  с  той  горы  опыта  жизни  гляжу,  и  ни  хрена  хорошего  не  вижу.  Иль  я  ослеп?..Даже  пить  неохота.
     - Ну  это  ты  брось,  на  святое  замахиваться! -  строго  сказал  Кузя. – Отсохнет  язык,  и  с  рукой  что-то  будет. Но  в  одном ты прав, надо уметь  остановиться, когда  налито  под  кадык. И  закусоном  брезговать  нельзя!
     - Да  это  я  так,  -  сконфузился  сосед.  -  Для  связки  слов  и  ясности  момента.  Не  хрен  делать,  потому  и  скучно  жить! Было  хобби  да  отняли.  Хошь  залезай  в  бутыл-ку. Так  любопытство  одолеет,  а  оттель  чего  углядеть  можно?  Так  и  просидишь  до  последнего  дня  с  чертом  в  обнимку.
     - Эк,  как  все  нюни  пораспустили!  Ну  прямо  никого  нельзя  оставить  без  присмотра! -  с  укором  воскликнул  Козолуп.-  Выше  нос!  Не  в  водке   искомое, но  и  без  нее  чего-то  станет  не  хватать. Куражу  без  водки  не  займешь. Рыбачить  хоть  не  бросил? И  с  коня  критического  не  слез?  Брюзжать  не  надоело?  Катить  на  начальство  бочку.
     - Рыбалка  -  любовь  моя, Кузя!  Это  до  гробовой  доски,  до  полного  закрытия  сезона.  А  Пегаса  критического  пустил  я  на  волю. Что  толку  в  нем,  когда  содрали  с  него  крылья?  До  бога  не  добьешься,  чтоб  челобитную  подать,  а  начальство  критике  подвергать, сам  знаешь…Чревато  остаться  не  только  без  премии,  но  и  с  работы  вышибут  со  статьей  об  особых  заслугах.  А  премия  - деньги,  и  они,  рассудить,  дрянь,  но  дают независимость  ума,  и  суверенитет  для  унитаза!  Да  и  на  пенсии  я.  Кого  выводить  на  чистую?..Так  что.. Зайдем  ко  мне,  по  банке  дернем. Там  у  меня  в  холодильнике  притаилось  что-то, -  заискивал  голосом  сосед  Скрыня.
     - Да-а, сгиб  борец  за  дело  правых!  Или  за  правое  дело?  Как  надо  кричать? Ты  грамотный  и  поднаторел  в  жизни. А  сейчас  вся  страна  в  митингах  и  бандитах. – Смеясь  и  уже  тоскуя  по  рыжей  бороде, коей  гордился  и  холил,  Кузьма  пробежался  пальцами  по  непривычно  голым  скулам.  – А  зайти  не  могу.  Спешу  и  тороплюсь,  лечу  на  крыльях. Поспать  чуточку  надо,  перед  тем  как  сомов  гонять  по  речке.  А  я  с  дальней  дороги  и  малость  устал. Ты,  между  прочим, старый  Сазан,  тоже  готов  будь  на  двадцать  ноль-ноль. И  чтоб  - как  огурчик! А  то  из  пионеров  вышибу  и  на  Соловки  отправлю  изучать  историю. Провоз  багажа,  то  бишь  рыбы  и  причиндалов,  бесплатный.  Плачу  за  все  я, потому  как  с  северов  возвернулся. Усек?!
     - С  ночевкой?!  Сомиков  дразнить!.. Вот, Господи!  Да  как  же  так?! -  запричитал  Скрыня, болезными  глазами  поочередно  оборачиваясь  на  все двери  площадки. – Да  я  бы  с  большущим   восторгом…Да  не  могу!..
     И  он  схватился  за  голову,  в  отчаянии  крутя  ее  в  руках.
     -  Пропал  Сазан, - покивал  со  скорбью  в  голосе Кузьма. -  Сгорел -  и  порохня  по  ветру…А  я  на  тебя   рассчитывал. Думал,  поддержишь  кумпанство. Чтоб  у  костра,  хлебая  юшку,  воздать  природе  апофез!
     - Да  без  бутылки  я…как  же  апофеозу,  воздам  хвалу?! -  во  гневе,  с  обидой,  что  не  понимают  такой  простой  неприятности, едва  не  завопил Скрыня. И  губы  его  задрожали  и  в  глазах  заискрились  крупным  брильянтом  слезы.  Карата  в  три  каждая.  -  С  ночевкой!  Эдакую  благодать  пропустить  мимо!..Водичка  хлюпает  под  бережком,  потрескивает  костерок,  звезды  блещут, а  в  руках у  тебя  стакан  с  жидкостью  из  бутылки  тоже  со  звездами  да  еще  и  высшего  пошиба!  А  перед  глазами  икорка,  ветчинка,  огурчик  пупырчатый  и  малосольный,  а  то  и  грибочек…Весна  на  душе  и  в  теле!  -  Но  время  года  тут  же  пропало  с  лица  вместе  с  улыбкой   божественных  иллюзий.  И  старый  рыбак  прошептал,  набирая  трагизму: - Да  нету  стакана.  Нельзя  же  считать  двести  граммов  в  холодильнике  выпивкой.
     - А  вот  глупости  извергать  не  надо, Сазанище!  Я  же  сказал: платит  богатенький!  То  есть  я.  Надо  же  хоть  как-то  прикрыть  срам  неравенства  в  карманах.
     -Тогда  едем!  - тряхнул  остатками  седой  гривы  Иван  Скрыня,  и  его  глаза  опла-вились  слезой  счастья.  -  Едем,  друг  мой  лохматый!
     - И  собутыльник  тоже! -  воздел  указательный  палец  Кузьма  Козолуп. -  И  смотри! Скоро  позовет  труба,  взыграет  горн  и  стукнут  барабаны. Не  вздумай  добавить  из  холодильника.  Ибо  сказано:  трезвым  с  пьяными  не  якшаться! Питуха  не  возьмем  в  машину,  а  пустим  бежать на  буксирном  тросу. Отрезвления  ради  и  забавления  для!
     - Напрасно  баишь,  голубь  пухлощекий!  -  вскричал  окрыленный   Скрыня  и, ткнув  кулачком  в  тугое  чрево  соседа  и  благодетеля,  пропал  в  квартире. И  оттуда  донес  притыренный  афоризм: -  Кузя! Дураки  на  умных  потому  катаются, что  ума  набира-ются!  И брехня  болонки  тети  Фени,  будто  дорогу  осилит  только  непьющий! Я  в  жизни  знался  со  множеством  бухарей  и  ни  один  из  них  не  пропал  без  вести. Все  дотопали  до  могилы! А  я  ить  пить  горькую   завязал  на  бантик!  -  Ванваныч  высунулся  из  двери. -  Веришь,  ночами  стал  Барабашка  или  как  там,  Бабай  наведываться  ко  мне. Не  гномы,  не  троль  забугорный,  а  родной  наш,  российский  домовой! Хотя  нет,  не  нашенский,  паразит. Поскольку,  наш  бы  наведался  для  сношений  словом.  Посидели  бы  со  стакашками,  как  нормальные  мужики,  об  жизни  языками  потрепали. А  этот  лекции  всякие  пропагандирует  и  учит  разуму  чуждых  цивилизаций! Я  уж  думал, что  ночью  с  ним  на  Канары  мотался  тунца  половить,  а  оказалось  -  надрался.  Выше  галстука-бабочки  подналил!  Так  что  я,  возможно,  воздержусь  у  речки  трескать  водку.  Ить  дурак, Кузя,  потому  идет  в  гору,  что  умный  ее  обходит!  Дурак  все  деет  наоборот!
     - Ну  ты  даешь, старый  пень!  -  покачал  головой  Козолуп  в  довольной  ухмылке. – Дураки   есть, верно,  но  Кузьма  Козолуп  еще  не  дошел  до  кондиции  полновесного.  А  с  легкой  примесью  перца  в  характере  их  сколько  хочешь.  От бывших  царей  до  нынешних  депутатов.  Я  уж  молчу  о  простом  человеке,  который  звучит  громко…Не  прозевай  рыбалку.  И  не  боись,  заместо  водки,  станем  мы  глушить коньяк!


ГЛАВА   ДЕСЯТАЯ
Личные  принципы  начальника  ОТК.  Трения  на
почве  критики  момента. Неприличный  сон  Кузи.
Торжественный  выезд  в  ночное. Дорожные  диспуты.
Бивак  на  лоно   речной  поймы  и  возглашение  хвалы
___________     *      _____________

     Иван  Иванович  Скрыня  всю  свою  сознательную  и  бестолковую  жизнь  обходил  горы.  Он  считал  себя  умным.  На  высоте  обдувал  приятный  ветерок  благоденствия  и  подхалимажа,  открывались  необозримые  перспективы  дальнейшего  восхождения,  отчего  захватывало  дух  и  становилось  немного  не  по  себе  от  сознания  неограниченности  роста  всяких  благ,  но  хотелось  взбираться  все  выше  и  выше. На  верхушке  было  хорошо, но  падать  оттуда  -  не  приведи  Господи, и  Иван  Иванович  о  том  всегда  помнил.  И  потому  упорно  шел  низом  и  дошел  до  самой  пенсии.
     Он  вышел  на  нее, крепко  поддерживаемый  под  руки  случайными  закадычными собутыльниками  из  какой-то  замызганной   забегаловки,  куда  попал  с  большой  оби-ды  на  расклад  жизни  под  ее  конец. По  поводу  огорчения  они  выпили  бутылку-другую.
     - И  все-таки  нас  разлучают,  как  отделили  церковь  от  бюрократов! – воздевая  тонкий  палец, возглашал  Скрыня,  покидая  обшарпанный  зал  и  брызгаясь  слюной. -  Выгнали,  как  шелудивого  пса,  незаслуженно  оскорбив  отсутствием  банкета!  Но. но,  друзья  мои!  Не  может  быть,  чтоб  справедливость  не  вос…тор…жиставала! Торже…стояла! Вот.  Чтобы  я  получил  по  носу  ни  за  что  и  столько!  Нет!  Хотя  меня  и  предупредили,  что  меня  уходят  на  пенсию,  мы  будем  шить  панталоны  самого  вы-сокого  качества,  а  не  высокого  размера!  И  никто,  слышите?!  Никто  не  может  мне  запретить  катить  бочку  на  директора  Кульгавого  и  пользоваться  правом  вето!  Ибо  я  служу  не  администрации  фабрики,  а  народу!  А  народ  и  я  - едины!  Понял,  нет?
     Всю  жизнь  Иван  Иванович  доказывал,  что  возглавляемый  им  отдел  технического  контроля  родной  трикотажки  надо  передать  в  Госстандарт,  и  тогда  никакая  настоятельная  необходимость  не  сможет  обязать  его  пропустить  брак  на  волю  тор-жищ.  Он  ругался  с  дирекцией  и  его  просили  уйти  от  греха  по  собственному  жела-нию;  его  увольняли  против  желания,  но  по  его  желанию  восстанавливал  на  работе  суд;  его  умоляли  оставить  производственные  склоки,  но  Скрыня  как  твердь  стоял  на  своем  и  брак  за  пределы  фабрики  не  пропускал.
     Ему  было  трудно  одному  стоять  на  течении  против  всех  и  он  стал  принимать  допинг  в  виде  всякого  алкоголя,  но  в  малых  дозах.  Нет,  на  производстве  он  не  за-ливал  под  галстук,  не  позволял  себе  дать  козыри  в  расклад  администрации,  а  вот  после  работы  расслаблялся  и  гонял  мысли  на  чердаке.
     И  теперь  это  была  лебединая  песня  изгоя,  ее высокие  тона,  потому  что  Ванваныч  только  что  окончательно  уразумел,  что  силы  его  иссякли  и  систему  дураков  ему  не  одолеть.  Горько  ему  признавать фиаско  и  бросать крест  борьбы  на  свалку.
     - Нет, нет,  мохнатые  ежики!  Это  не  я  проиграл, а  государство! И  напрасны  слезы  азарта  на  пухлой  морде  Кульгавого! Да,  я  всегда  знал,  что  не  каждый  сидит  на  своем  шесте.  Мне  надо  было  поднимать  массы  на  борьбу  за  дело  отэка, а  я  сочинял  реляции  и  писал  в   цека!  Да,  да,  одежда  обличает,  но  она  же  и  разоблачает  товарища  Кульгавого! – Победно  усмехнулся  Скрыня  и  снова  поднял,  как  маршальский  жезл,  палец. -  Снисходительная  ухмылка  рождает  зло,  из  которого  вырастает  мурло  хама!  Это  верно.  Но  кто  с  ним  бороться  станет?!  Или  это  не  зло?
     Бывший  начальник  отэка  вопрошал  и озирался  на  сотоварищей.  Втроем  они  шли  по  пасмурным  улицам  города  вдоль  торжественных  шпалер  пирамидальных  тополей. Ветер  рвал  с  них  одежды  и  старался   сшибить  их,  некрепких  на  ногах, но  они  внимали  своему  вожатому  и  плевали  на  вызов  стихии.
     Кормчий  все  же  рухнул  наземь  и  увлек  за  собой  дружину.
     - Нет,  какой  парадокс,  друзья  мои!  - подавал  горький  голос  неугомонный  Скрыня,  пытаясь  извлечь  свое  хилое  тело  из-под  внушительных  торсов  ослабленных  сивухой  доброхотов. -  Мне  стыдно,  други,  что  я  не  устоял  против   мохнатых  тараканов!  Мы  идем  ко  дну,  но  флага  не  спустим!
     Друзья-халявщики  дружно  поддержали  стенания.
     - По  этому  поводу  надо  бы  выпить, Ванваныч!
     -  Никто  не  остановит  нас  на  пути  к  бутылке!  -  обронил  другой  заединщик,  истекая  идейной  слюной.  -  У  тебя,  Ванваныч,  оставалась  трешка!
     На  что  будущий  пенсионер,  с  помощью  хрупкого  деревца  осины  пытающийся  принять  вертикальное  положение, горестно  покачал  когда-то  гордой  головой  и  уро-нил  ее  на  грудь.
     - Это  только  полдела,  господа  питухи,  иметь  трешку.  Нужно  еще  дотопать до  магазина,  а  там  своего  добиться.  Ах,  все  мы  изгои  в  этой  жизни  и  начинающие  алкаши!  И    мне,  кажется,  придется  съездить  в  Ригу.
     - Это  верно, Ванваныч!  Тебя  приняли  за  стопроцентного  забулдыгну  и  потому  вышибают  на  пенсию  без  банкета,  -  сказал  один  из  здравомыслящих  по  пьянке.
     - Дорогу  алкашам! -  заорал  другой  провожающий  и  затянул  фальшивым  фальце-том  гимн-романс  пессимистов.

                Были  когда-то  и  мы  ррысака-аамиии,
                Пара  гнедыиих, аай  да  пара  гнеды-ииих!

     Но  темнота  угрюмо  и  равнодушно  расступилась  перед  ними  и  приняла  в  неве-домые  прежде,  и  мрачные  недра  медвытрезвителя.  Туда  их  доставили  в  дежурной  спецмашине  и  трешку,  конечно,  экспроприировали.

____________   *   ______________

     А  Кузьма  Козолуп  прошел  в  свою  комнату,  разболокся,  и  наказав  матери  разбудить  его  за  четверть  до  условленного  часа, улегся  в  постельку  и  быстренько  погрузился  в  сон.  И  слегка  захмелевшему,  ему  что-то  привиделось,  приплелось.
     Будто,  усудобив   водочки, но  недоперепив,  как  любил  в  минуты  разгула  широкой  души,  гулял по  родимому  Армавиру  в  поисках, где  бы  на  ейную  плеснуть  хоть кружечку  пивка. И  выперся  на  привокзальную  площадь. А  там  видит,  навстречу  топает  мужик. Высокий  и  худущий,  в  плаще  и  в  широкой  шляпе,  весь  в  пылище  и  босой. Через  плечо  посох,  на  нём  болтаются  сапоги.
     «Что за  тип? Почему  знакомый? Где-то  я  его встречал! На  северах?.. Точно,  вместе  выпивали!  Ну, хмырь!.. Зачем-то  экономит  на  родных  ногах. Набил  мозоли?»
     И  тут -  как  молнией  пронзило! Или  кто  по  балде  кулаком  сделал.
- Ба! Да  это  же  Лексей  Максимович! Какими  судьбами,  в  наш  ветряной  и  славный  город?! – вскричал  Кузя, распахивая  руки  для  обнимания. – Признать,  не  ожидал  увидеть! Слыхал, ходили  к  босякам,  потом   в  бичи  махнули. И  что  теперь  я  вижу?!  Опять  переметнулись  к  босякам? Босой!..  А  я, Максимыч, на  северах  тоже  ошивался  по  такому  делу. Хотел  познать  себя, но  познал  только  нужду  к  белоголовой. Едва  не  спился.
- Здрав  будь,  Кузьма  Петрович, - прогудел  почти  басом  путник. – Познать  жизнь  можно,  а  вот  себя  познать  задачка  посложнее. А  ты,  я  вижу,  и  сегодня  нужду  справил.
      - Так  скучно,  Максимыч! Все  грамотны,  все  много  знают.  Некого  послать  на  пару  букв! И  вот,  искал  я  счастье  на  дороге, а  нашел  настаника  и  друга!  Максымыч,  давай  почеломкаемся,  как  партия  учит! Верите, уважаю, до  глубины  души  и  до  мозга  костей! Я  вот  тоже  ходил  в  люди,  но  там  не  остался,  а  вы...Ну,  дайте  я  вас  расцелую  взасос!
      Но  тут  Кузьму  кто-то  рванул  сзади  за  руку  и  закричал:
      - Ну  ты  даешь! Напился,  что с памятником  обнимаешься? Родственник,  что  ли?! Так  это  Максим  Горький!
      Обернулся  Кузьма -  «мусор»  с  погонами  сержанта  светится  радостью  и  мощной  дланью  держит  его  под  микитками  за  пояс.
      - Пойдем,  отсидишься  на  лавке,  покуда  машина  приедет  свезти  в  выхмелитель.  Или  есть  деньги  и  сможешь  откупиться?
      - Да?!  -  не  удивился  и  не  растерялся  Козолуп. - Другой  вопрос! Какой  тариф  на  взятку?
      - Стольник, - улыбался  мусорный  сержант.
      - Вот  что,  дражайший!  Я  взяток  не  даю!  Из  принципа!  Но  ежели  ты  желаешь  выпить  за встречу  с  дорогим Максимычем,  изволь! Вот  тебе  стольник  и  укажи  дорогу  к  пиву!
      - Да  вон  зайдешь  туда,  тебе  нальют, -  куда-то  указал  смотритель  за  порядком.
      Кузьма  пошел,  вошел  и  вдруг  увидел  своего  мастера-наставника, у  которого  начинал  рабочий  путь  слесаренком.  Пожилой  ремонтник   восседал  во  главе  верстачного  стола,  уставленного  железяками  и   питьем  с  закусью,  совершенно  раздетый  и  бледный,  как  снятое  молоко.  Но  при  галстуке,  на  каком  росла  одинокая  пальма  анчар!  Хитаясь, мастер  держал  в  правой  руке  стакан  с  водкой,  а  другой  лапой  прикрывал  под  столом  свой  скукоженный  мусолини,  и  кому-то  с  достоинством  старого  лешего  объяснял:
      - Ну  с  галстуком  я, признаю.  Так  я  же  техническая  интеллигенция! Чтоб  мне  не  похмелиться  вовремя!  Чем  ещё  я  поддержу  на  уровне  гегемона?!
      - Интеллигентные  люди  не  носят  галстуков  с  идейным  намеком  да  еще  в  похабных  местах!  -  выкрикнул  ему  кто-то  из  темноты  помещения,  где  собралась  странная  и  разношерстная  публика.
      Этого  крикуна  Козолуп  не  узнал  даже  по  голосу,  но  надеялся,  что  старый  наставник  и  греховодник  с  наглой  жилкой  и  взглядом  политрука,  ответит  как  подобает,  выйдет  из  интересного  положения  и  хамству  устроит  бой.
      И  наставник  ответил.  Но  сначала  спокойно  вылил  в  себя  водку  и  занюхал  запястьем,  потому  как  гегемон  после  первой  закусывает,  когда  есть  чем  закусить.  А  уж  потом  мастер  сверкнул  очами   на  выскочку,  но  сказал  увесисто  и  тихо.
      - Ты  бы,  малец,  не  пищал  из-под  стола  на  закаленных  забулдыг!  Ну  хто  есть  ты  и   хто  есть  я?  Я  уже  десять  лет  пашу  по  шестому  разряду.  Всех  телок  в  слободке  перепортил  по  второму  кругу,  и  не  заимел  даже  простого  трипперка.  Один  бензовоз  водки  выпил  и  принимаюсь  за  второй,  а  чем  ты  можешь  похвастать  от  имени   мозолистой  ладони? Ничем?  Вот  и  брысь  под  лавку,  паскудник  и  неврастеник!
      Нагло-красивая  секретарша  экспедиции,  откуда  только  что  прибыл  Кузьма  Козолуп,  тоже  совершенно  нагая  стояла  на  стуле  и  прямо  из  горлышка,  как  пропагандирует  реклама  загнивающего  Запада,  употребляла  яблочное  вино. Червивка   выливалась  через  край  рта,  стекала  по  подбородку  на  мячики  персей,  а  высокий  и  гибкий  инженер  Псикун,  сложившись  в  коленях,  обнимал  секретаршу  за  ягодицы  и  слизывал  с  ее  вымени  сладость-нирвану.
     -  Озолочу,  отдайся!  -  шептал  он,  присмакивая  винишко.
     «Ах,  паразиты!  Такой  балдеж  и  без  меня! -  изумился  Кузьма. -  Как  падают  нравы!  Вместо  шампанского  употребляют  обычную  бормотуху,  а  заместо  чувственных  заморских  серенад   талдычут  заклинания  купцов!»
      И  тут  на  него  самого  свалилась  напасть  и  он  стал  бормотать  старое  упражнение  в  стихоблудии,  на  манер  заунывных  поэтов  от  символов  и  графоманов  от  футурмы.
      «Однажды,  оглядывая  окрестности  Онежского  озера,  отец  Онуфрий  обнаружил  Ольгу. Облобызал  отдохновенно,  оголодав.  Отдайся, Ольга!  Озолочу!..Обольщенная  обязательством  Ольга  отдалась.  Овладев  отроковицей, отец  Онуфрий  опамятовал, озаботился,  образумился.  Обманул  Ольгу. .. Оглоед!»
      Козолуп  с  трудом  сбросил  наваждение  и  принялся  вспоминать, где  мог  трудиться  обок  с  этим  жердоподобным  ловеласом,  и  озарился. Ба!  Да  это  же  тот  самый  инженер  передвижной  механизированной  колонны,  где  Козолуп  кормил  комаров  на  трубоукладчике  и  вел  газотрассу   в  Европу!  А  товарищ  Псикун  славился  привязанностью  к  женскому  полу  красивой  наружности  и  потому  был  частым  гос-тем  на  их  участке,  наезжая  контролировать  работу  их  ударного  коллектива  и  жизнь  табельщицы  Любы.
      Кузьма  тут  же  вспомнил,  что  и  он  пробовал  приволокнуться  за  Любашей,  без  всяких  нравственных  обязательств,  и  даже  приглашал  ее  на  тур вальса. Но  товарищ  и  конкурент  Псикун,  заревновав  и  имея   свои  интересы,  в  корне  пресек  домогания,  столкнув  Кузьму  в  глубь  ямы  в  темном  углу  трассы,  куда  пригласил  его   на  разборку  мужской  темы.  А  так  как  нетрезвый  всегда  плохо  определяется  в  непривычной  обстановке,  то  остаток  ночи  Козолуп  провел  в  траншее,  куда  он   еще  не  успел  опустить  трубу
      «Да  здесь  одни  сексофилисты!  И  ни  слова  про  ударников  труда! -  вскричал  про  себя  Кузя. -  Прямо  порнографический  ансамбль  свистопляски!»
      И  он  стал  было  продумывать  меру  внушения  за  аморалку  во  снах  завистника,  но  тут  явился  участковый  милиционер   молодого  возраста  и  строгого  нрава,  и  пря-мо  с  листа  зачитал  им  каждому  по  выговору  с  занесением  в  досье.
      «Вот!  -  отметил  себе  со  злорадством  Кузьма.  -  Носите  до  самого  посинения. А  то  обходитесь  без  меня.  Я   тоже  люблю  посиделки».
      Но  зная  из  наблюдения  за  жизнью,  что   выговоры  некоторым  копить  совсем  не  в  тягость, а  многие  даже  коллекционируют, то  не  поленился  явиться  на  шабаш  лично  и  каждому  штрафнику  навесил  на  грудь   по  красивой  пластине  с  надписью.
СТРОГИЙ   ВЫГОВОР
( На  ночь  не  снимать)
 
      И  с  удивлением  констатировал,  что  на  ржавых  собачьих  цепях,  висели  на  плитах  вместо  печатей,  отлитые  из  чугуна, органы  внутреннего  знакомства!  Как  пушки  тяжелые  и  естественные,  своим  художественным  исполнением.
      «Ишь  ты,  ядрена  квочка!  Могем  же  сделать  красиво  и  надежно!»
      Проснулся  Кузьма  с  неприятным  чувством   воспоминания  интимного  мира  людей, которых   знал,  но  пожелал   прекратить  знакомство.
      «И  что  за  блин  с  горчицей?!  Сны  неприятные  и  явно  не  в  руку. Во  сне  тебя  лишают  чести,  пытаются  украсть  жизнь  и  не  дают  сатисфакции  ни  под  каким  со-усом. А  к  тому,  уводят  из-под  носа  красивую  бабец  и  возможную  жену.  И  вообще,  зачем  сон,  который  портит  у  жизни  имидж  с  макияжем?!  Ну  прямо  как  хвороба!»

____________   *   ____________

      В  восемь  вечера,  как  было  договорено,  под  окнами  дома  горнистом  заиграл  клаксон  элегантной  «Улиты». Затем  Вася  поднялся  на  третий  этаж  и  предстал  перед  Козолупом  в  новой  соломенной  шляпе  с  фазаньим  пером.  Мало  того,  он  подура-чился,  помахал  ею перед  собой  на  манер  древних  кавалеров,  при  дворе  любого  Карла  или  Людовика, -  пером  шляпы  подмел  цемент.
      - Шеф!  Карета  подана,  воробьи  лежат  кверху  лапками  и  нам   пора  ехать  куда-нибудь.  Или  рыбачить,  если  планы  не  сдвинулись  по  фазе
      - Ишь ты,  уже смотался  за  бугор  и  стырил  шляпу!  Тирольская  или  гуцульская?  Ты  смотришься  в  ней  как  какой-то  фон  дер  барон.  Нет  на  тебя  товарища  Ежова  с  его  охотой  ловить  врагов  народа  и  шпиёнов. Он  бы  подержал  тебя  в  ежовых  рукавичках  и  показал,  как  поклоняться  Западу  без  оглядки  на  указания  цека!  -  ухмыльн улся  Кузьма,  закончив  тираду. -  Ну  что?  В  поход!  Щас  мы  вызовем  третьего  члена  парламентской  ассамблеи,  и  - с  песней  по  тернистой  тропе  приключений!  Если  их  нам  кто-нибудь  пошлет.
      Он  надавил  на  пуговку  звонка  в  квартиру  Скрыни  и  тот  явился  тут  же  трезвый  и  озабоченный,  как  политдеятель  на  трибуне.   
      - Что,  труба  уже  позвала?  Сей  минут,  мохнатенькие  други!  Освежу  морденцию,  возьму  хурджин  и  снасти.  Я  ить  тоже  придавил  подушку  ухом!
      И  через  миг  выволок  на  лестничную  клетку  кругло  набитый  рюкзак  и связку  удочек.
      - Тащите  вниз,  а  я  сейчас!..
      -  Ну  ты ..того!  А  куда  рыбу?!  -  съязвил  Кузьма. -  У  меня  самого  садок  малый,  А  мы  на  сомов  замахнулись.   И  ежели   по   пудику  придется  на  каждого  охломона?!  Заместо  внука  повезешь  в  руках?!  Нет,  тогда  за  провоз  багажа  придется  с  тебя  взять!
      - Да  тут  все  скоро  освободится!  Привады  я  заготовил,  пожрать.  И  всякая  нужная  вещь…Была  бы  рыба! -  утряс  проблему  пенсионер.
      В  машине  он  снял  суетливость,  но  не  смог  прогнать  беспокойства.
      - Кузенька!  Мохнатое  золотцо!  Скарабейчик!  Други  мои!  Отчего  мы  поехали  так  скоропалительно? -  спросил  он, сидя  на  заднем  диване  и  теребя  благодетеля  за  плечо. -  Я  не  успел  как  следует  подготовиться.  Удочки  -  пустяк,  они  у  меня  каждодневно  на  стреме.  Но  нету  червей! И  едва  успел  запастись  кашей!  Без  перловки,  какая  рыбалка?  И  надо  бы  опарыша  раздобыть. К  чему  спешить  и  торопиться,  когда  есть  резвая  авто?  Напрасно  вы  так,  ежики  вы  мои  молодые!
      - Жить  надо  спешить! -  назидательно  изрек  рулевой  Вася  и  улыбнулся  и  подмигнул  в  зеркальце  новому  знакомцу.  -  И брать  из  нее  все!  Правда, шеф?!
      - Спешка  нужна  при  ловле  одиозных  насекомых,  которых  подковал  тульский  мастер,  как  верно  и  неоднократно  подчеркивали  знающие  люди  в  мировой  литературе. Но  тут  ты  прав,  товарищ  допризывник.  Мы  едем  на  рыбалку, а  на  нее  опаздывать  нельзя.  Прозеваем  вечернюю  зорьку  и  при  ней  клев, -  определил  тоном  наставника  Козолуп. -  Так  что,  вперед!  Нас  ждет  уха  из  петуха!..Кстати  о  птичках!  Рифма - штука  хорошая  при  общении,  но  надо  подумать  и  о  вкусной  жратве! По  пути следоваит  найти  магазин  с  этими  самыми  петухами  или  от  него  ногами,  чтоб  закуску  изобразить  на  уровне  мирового  стандарта.  И  стаканы  чтоб  -  хрустальные!  Мы  хошь  и  вышли  из  бичей,  но  из  горла  нам  пить  несвычно.  Тут  нам  не  Запад!  И  мы  не  хиппи,  и  не  лохи, а  пролетарии,  какие  пролетают  в  других  места,  но  только  не  в  местах  отдыха  и  ночевки!
      - С  посудой  ты  загнул, шеф.  Ненароком  побьем  хрусталь, а  из  чего  станем  ку-шать  водку?  Или  все  же  через  горло?  -  поставил  вопрос  Вася  Нахабцев.
      - Во…заявил! Выходит, у  тебя  нет  в  натуре  разводящего  в  бардачке?! Так  за  это  лишают  звания  и  состояния! Лишенец  ты  этакий! Ездить  без  стакана! Сдам  первому  же  гаишнику!..Купить  два  комплекта  посуды!  Простого  стекла  чтоб,  а  другой  набор  из  хрусталя! – Кузьма  был  решителен  и  повелителен,  когда  в  кармане  имелся  нуж-ный  запас  денег. – Гудеть,  так  чтобы   помнить  хоть  три  дня!
      - А  воробьи  только  для  сомиков?  На  шампур  не  годятся?  Воровушки-табака  можно  сварганить.  Притулиться  к  обочине, да  и  тяпнуть  под  них  для  поднятия  тонуса.  Я  слыхал, -  довольно  славная  закуска!  Новое  блюдо. Эдакие  жирненькие  га-лушки  на  вертеле  с  поджаристой  корочкой! -  шофер  Вася  опять  ухмыльнулся  в  зер-кале,  общаясь  со  Скрыней.
      - Ну  что  ты  за  бич  планеты?! Я  для  тебя  и  так  и  эдак,  а  ты  про  низменное,  про  водку!  Время  знать  надо  и  место!  Купидон!..А  блюдо  из  воробьев старое,  артикул – новый, - с  сарказмом  проронил  Козолуп, повергаясь  воспоминаниями  в  прошлую  даль  столетья. -  Этих  воробьев  я  кушал  премного  в  детские  годы  особого  любопытства.  Жаль,  трудно  было  с  хорошей  резиной  для  рогатки. Разве  что,  где  противогаз  стибришь. Кстати,  как  ты  добыл  пернатых?  Или  взял  из-под  квочки  пуховичков? Защита  природы  протеста  не  выставит?  Щас  зеленые  кулаками  махают в  некоторых  местах  планеты. Стерегут  остатки  природы.
      - Да  нет, шеф.  Все  было  в  пределах  правил. Я  нанял  двоих  киндеров, а  те  пацаны  били  только  производителей.  Они  же  охотники,  не  браконьеры! -  успокоил  с  разбитым  видом  Нахабцев-младший.
      - Позвольте,  позвольте,  ежики  вы  мохнатые!  - взволновался  Ванваныч загадкой.  -  Как  они  отличали,  простите,  самца  от  евонной  супруги  на  расстоянии?
      - Ну  это  ж  элементарно, Ватсон!  По  галстуку, -  ответствовал  Козолуп.  -  А  вот  как  определить  червя?  Где  он,  и  где,  как  ты  говоришь,  супружница?  Ты  старый  рыбак,  а  наверняка  не  знаешь.  Или  среди  технической  интеллигенции  шутки  тоже  в  ходу, и  есть  лирики? 
      - Эту  загадку  армянского  радио  и  я,  не  рыбак  и  охотник, а  знаю!  -  всхохотнул  управляющий  лимузином. -  Была  бы  в  зубах  щелка,  чтоб  зацепились  яички! А  нету  щербины,   так  и  помрешь  не  раскрывши  тайны  природы!
      - Вы  стали  много  знать,  ежики!  Приятели  фемин, путан  и  прочей  нечисти  ума!  -  грустно  усмехнулся  и  покачал  головой  Скрыня. -  Вы  знаете,  как  убивать  время.
      О  ядовитости  его  мысли  и  языка  ходили  легенды  и  всякие  мифы.  Теперь  его  афоризмы  жили  обособленной  жизнью,  но  Кузьма  ожидал  новых. И  потому,  с  инте-ресом  разглядывая  соседа  и  хитрована, с  самым  невинным  видом  он  констатировал  и  вопросил:
      -  Что  с  нас  взять, мой  старый  корефан? Ты  прав. Мы  баламуты  и  где-то  аксе-лераты,  растем  вместе  со  временем   и  пользуемся  услугами  цивилизации,  которая  подсовывает  нам  всякого  пошиба  женщин. Но  лозунг: «Берегитесь  СПИДолы!»  мы  крепко  держим  в  подсознании,  и. спроси  Васю,  пользуемся  резинкой.  А  вот  нау-читься  надевать  её  на  язык!..Сколько  бед  избежало  бы  человечество!  К  слову:  как  тебе  наш  дилижанс,  эта  утиль-бричка?  Она  подходит  хозяину  морденцией?  Личит  ему,  или  они  разной  породы?  Вот  что  сейчас  трогает.  Не  ударим  имиджем  по  гря-зюке?
      - Машина?  Вот  это  авто  «Волга»?  - Скрыня  неторопливо  и  придирчиво  осмотрел  нутро  средства  передвижения,  скользнул  взглядом  по  доске  приборов  со  многими  прибамбасами  и  картинками  из  наклеек,  оценил  в  зеркале  раскормленный  фас  Васи  Нахабцева,  едва  помещенного  в  рамки  приличия. И  сказал,  морщась. -  Да  простит  меня  кормчий  этой  прелестной  лайбы,  он  несомненно  сибарит  и  кровей  не  пат-риция,  а  плебейских  и  деревенских,  но  комплиментов  я  дать  не  могу. Тачка-то  дурно  пахнет!
      - Это  как же  понять?!   -  немедленно  отозвался  возмущенный  водила. -  Как  ос-корбление  или  как  сожаление,  что  у  себя  такой  нету?!
      - Скорее,  как  факт  парадоксальных  обстоятельств,  а  не  что-то  иное. Чистая  правда,  ежик  ты  лохматый! -  поджал  тонкие  губы  Сазан. – И  я  наперед  просил  пардону, а  потому  не  стану  усугублять.  В  противном  случае,  мне  придется  топать  на  своих  двоих,  стоптанных  до  скрипа. Но  хурджин  мой  тяжел, в  карманах  гуляет  ветер,  а  время  -  на  ночь.  Я  разучился  писать  против  ветра.
      - Так-то  лучше, -  успокоился  Нахабцев-младший  и  обратил  свой  строгий  взор  на  трассу.
      Но  тут  сорвалась  крышка  с  чайника  Кузьмы.
      - Э, нет,  зажимщик  критики  снизу!  Так  далеко  мы  не  поедем.  Или  ты  признаешь  свободу  мнений  и  всяких  выражений  чувств,  или  мы,  в  знак  протеста,  топаем   дальше  одинадцатым  нумером  по,  этой  вот,  асфальтовой  прямой!  Пойми  ты,  упрямый  владелец  прекрасной  Улиты  и  любимец добрейшей  Фортуны,  что  только  на  равных  правах  можно  сосуществовать  разным  амбициям  и  народам!  Это  же  аксиома  при  всяком  общежитии!
      -Так  он  же  унизил  Улиту!  И  в  полный  голос  намекал  на  моего  папу!  Аль  ты  глухой?!  Машину  покупал  папахен! -  возмутился,  багровея  щеками, Вася, награждая  попутчика  Скрыню  взглядом  работника  санэпидстанции  в  пустой  подсобке  магазина.
      - Он  не  унижал,  дорогой  водила  Вася! Он  просто  засомневался  в  идейной  идентификации  вещей.  А  это,  естественно,  антипод  твоим  выкрикам. И  твой  папа,  он  что,  действительно  самых  честных  правил,  как  написал  гений  пера? -  неохотно  оскалился  Кузя. – Или  занемог  болезнью  скупердяя?  И  купил  машину  на  честном  торжище  и  на  сэкономленные  в  семейном  бюджете  средства?  Как  говорят  в  одном  веселом  городе: вы  сидели  на хлебе  без  кваса,  а  папа  деньги  собирал  в  матрас?   Но,  судя  по  вашей  парсуне,  то  бишь  мордашке,  морденции  и  морде,  я  бы  тоже  упал  в  сомнение.  Не  мог  ты  без  кваса  накушать  такую  обширную  физию,  какая  не  залазит  в  объектив.
      - Ну  вы,.. -  протянул  было  Вася  Нахабцев, собираясь  с  грозными  мыслями,  дабы  ответить  на  агрессию  достойным  образом,  но  заказчик  левого  рейса  не  дал  ему  пе-редыха,  перейдя  в  лобовую  атаку.
      - Пардон, любезный  друг  и  брат  народам, но  безусловный  враг  логике! Я  работаю  почти  двенадцать  лет  на  благо  отечества  и  семьи,  бывал  на  северах,  где  платят  за  труды  достойно, но  мне  всегда  хватало  только  на  нормальную  житуху  и  добрую  жратву.  С  бутыльцом, верно.  Потому  как  я  пью  в  меру,  и  за  компанию  для  под-держания  интереса  в  общении  с  туземцами. Я,  правда,  не  ставил  себе  нахальной  цели  обзавестись  тачкой, потому  как  от  инфаркта,  а  это  доказано, убежать  можно  только  легкой  трусцой  и  никак  не  на  транспорте,  но  вывод  требует  объективности! В  семье  у  вас  тунеядцы,  или  по  научному,  иждивенцы, а  папа  купил  лимузин.  Черную  «Волгу»!  Мечту  и  вожделение  всякого,  средней  руки  начальника  и  проходимца!  Он  что,  твой  папа,  свояк  президенту  капдержавы? Кунак  кувейтскому  шейху?  Любовник  американской  кинодивы?  Кузен  секретарю  цека,  или  того  круче, члену  Политбюро  родной  партии?.. Ни  то,  ни  другое,  ни  всякое…Ах, догадался! Твой  папа  выменял  машину  на  болонку!..Опять -  нет? Ну, знаешь…Тогда  остается  одно.  Твой  фатер  заведует  базой,  большой  и  торговой.  Или - пальцем  в  ноздрю?..Ага,  угадал! Вишь,  как  сложна  жизнь  в  своих  извивах.  А  потому  извините,  ваше  превосходительство  над  простыми  и  сирыми, мы  дальше  с  дядей  Сазаном  пройдемся  пешком.  Или  купим  троллейбус…Ежели  вы   не  признаете  свою  неправомочность!
      - Вы оба  не  правы,  шеф,  Мой   папахен  мог  выиграть  по  золотому  займу.  Я  слышал,  ему  страшно  везло.  Он  выигрывал  по  пять  тысяч  раз  за  разом.  И  я  ни  ра-зу  не видел,  чтобы  мой  предок  приволок  с  базы  хотя  бы  хвост  ржавой  селедки!
      Наивное   дитя  природы  опустило  на  руль  руку  и  на  миг  повернулось  молодым  и  раздольным  лицом  к  Кузе.  Оно  явно  торжествовало, найдя  бетонные  с  железом  аргументы.
      Козолуп  же  поморщился, будто  хватил  на  похмелку заместо  холодной  водочки  или  пивка  пресной  касторки,  и  с  усталостью  принялся  те  аргументы  отшвыривать.
      - С  тобой  трудоемко  спорить,  мой  задиристый  оппонент  и  сын  переступника  этических  порогов.  К  чему  заряжать  фуфло? И  не  надо  страдать,  надо  помнить, что  везение  - знак  Фортуны.  А  она  дама  прижимистая,  и,  без  кокетства  и  только  по  нашему  хотению,  не  отдается.  И  злата  горстями  в  шапку  не  сыплет  и  по  пять  тыщ  не  выдает.  Тем  более,  раз  за  разом  много  раз.  Что  касается  вашего  заявления  отно-сительно  ржавых  селедок, о,  сын  тайного  миллионера!  то  и  здесь  можно  заметить,  что  большой  жулик  всегда  берет  наличными  и  в  крупной  купюре,  а  селедкой  или  балыками  пренебрегает!  А  еще  коробит  заявление,  будто  ваш  фатер  не  тащит  ничего  вручную.  Так  это  же  ясненько  всякому  олуху  царя  Гороха,  что  начальству   возят!..Все  просто  в  жизни,  дорогой  мой  адвокат  богатеньких,  как  в  кодексе  о  труде.  Или  ты   вкалываешь  и  созидаешь, а  тогда  ты  греешься  в  лучах  славы  и  солнца,  но  ходишь  почти  нищим,  или  ты  тыришь  и  прячешься  в  тень,  и  втихую  жуешь  печат-ные  пряники,  что  очень  нескромно.
      - Ты, шеф,  рубишь  с  плеча, -  обидчиво  проронил  Вася,  не  отвергая  возникшей  игры  в  доводы,  что  скрашивало  путь. -  Машину  можно  заиметь  и  честным  путем.
      - Разумеется,  можно,  страховой  агент  козлов  и  телок…И  честным  путем!  Вслу-шайтесь,  как  красиво  звучит!  Даже  торжественно  и  где-то  даже трогательно,  вплоть  до щипания  сердца!  И  все  же  невразумительно. Верно,  можно  долго  работать  и  не  химичить,  и  к  концу  сильно  преклонных  годов  жизни  купить  тачку  законным  путем. Внуку!..Нашу  родную,  отечественную  тачку  можно  купить,  получить  по  наследству,  выиграть  в  лотерею  и  даже  попросту  стырить,  слямзить,  украсть,  умыкнуть  или  приголубить,  потому  что  это  тоже  входит  в  реестр  нашего  подотчета,  ибо  в  нашей  стране  воруют  прямо  таки  изворотливо! -  куражливо  вразумлял  Козолуп, отряхивая  с  сигары  пепел  через  переднее  окно  в  глаза  Скрыни,  который  сидел  плотно  у  заднего. Кузьма  снова  завелся. – Но  это  ведь  не  тот  случай,  чтобы  зачислить  вашего  папу  в  разряд  честнейших  людей  нашего  города  и широкой  области! Прохиндеи,  как  известно,  носят  заместо   чести  и  совести  совсем  другой  орган! И, иногда  попросту  никудышний,  а  оттого  надуват  общество  дважды!
      - Но  не  может  же  быть,  чтоб  все  завбазами  воровали?!  Тогда  куда  смотрит  родная  и  наша  милиция?! -  во  весь  голос  возроптал  Вася.
      - Тю  на  тебя,  наследник  вредных  предков  и кандидат  в  призывники!  Тебя  вчера  вылупили?..Все  главным  образом  смотрят  в  карман  клиента!  А  потом,  для  сравнения,  в  собственный. Это  же  опять-таки  элементарно,  Василий  инб  Нахаб!  Всякий  чиновник  живет  на  чаевых  от  верноподданных. Столоначальник  и  его  вертухаи  постоянно  алкают  подачки  и  не  мыслят  существования  без  таковой  в  нужном  объеме.  Он  всегда  хочет,  чтоб  с  ним  поделились.  Это первая  аксиома,  а  вместе  и  вторая  истина,  мой  нервный  товарищ! Я  еще  мало  живу  на  этом  разном  свете,  но  отчего-то  уверен,  что  люди,  приставленные  к  овеществленным  ценностям  в  виде  колбас  или  сыра,  выпивки  и  всякой  нужной  и  шикарной  шмотки,  не  воруют  только  в  кино.  И  не  все  попадаются  в  жизни. Впрочем, тут  игра  случая,  потому  как  сколько  веревочке  ни  виться,  а  кончик  проглянется.  Это  жестокий  закон  жизни,  а  с  законом  шутить  возбраняется.  Ему  подчиняются  или  обходят,  и  третьего  не  дают.  И  лозунг, сударь, «У  нас  не  воруют!»  в  корне  противоречит  истине,  а  где-то  даже  вреден.  Он  порождает  зависть  -  это  самое  гнусное  свойство,  на  какое  способен  хомо  сапиенс, то  бишь  мы,  разглагольствующие.
      После  этой  нравоучительной  тирады  Кузьма  отдышался,  бросил  вон  курево и,  достав  из   бардачка  минералку,  прополоскал  горло,  сотворяя  паузу. Тем  самым  дал  Васе  возможность  поискать  иные  цвета  для  предка.
      И  Нахабцев-младший  нашел  краски  и  щедро  сыпанул  палитру  на  полотно.
      - Шеф!  Мой  папахен  вкалывает  с  младых  ногтей!  Ему  сыграли  туш  с  вручением  золота  на  папке,  и,  под  брызги  шампанского  и  прочей  выпивки,  спровадили  на  пенсион  ровно  в  шестьдесят  лет! Он  три  дня  как  на  заслуженном  отдыхе!  Так  мог  он  накопить  на  нужную  вещь  к  остатку  дней  своих  на  службе?
      -  Ах, дарагой  генацвале!  Ну  сколько  можно  тебе  внушать,  что  ты  наивный,  как  баран  ведомый  на  заклание!?  Если  тебя  целуют  в  лобик,  это  не  значит,  что  тебя  не  пустят  на  шашлык!  Ты  хоть  оклад-жалование  твоего  папы  знаешь?  -  снова  впал  в  апатию  Кузьма.
      -  Двести  рэ,  если  кругло. С  премией.
      - Ну  вот.  И  их  надо  разделить  на  тунеядцев  среди  семьи,  и,  как  ныне  глаголят,  каждому  сплести  корзинку  для  жратвы,  кто  сколько  сможет  уминать  продукта. Ну,  прикинул?..В  чулочке  денег  накопил  и  магазин  себе  купил!  Такой  девиз  висел  во  всякой  уважающей  себя  сберкассе,  но  это  не  дает  повода  для  разведения  философских  дискуссий. Пойми,  я  нисколько  не  осуждаю  твоего  папахена,  он  старался  для  семьи  и  кровных  чад.  Просто  он  лучший  продукт  среди  части  воровитого  населения. Я  удивляюсь  другому.  Твой  папа  вышел  на  пенсию,  лишившись  кайфа  посидеть  на  правдешней  параше,  а  это  уже  преступление  перед  соцстроем  и  всем  прогрессивным  человечеством.  За  это  судят  даже  в  Гааге.  Я  давно  говорил,  что  милиция  бдит  из  рук  вон  как  паскудно  и  многих  оттель  надо  гнать  колючей метлой.  Их  надо  гнать  в  рыночную  экономику  для  забора  опыта  и  денег!  Их  там  больше,  чем  в  госсекторе.  А  вообще,  оставим  наивы  и  сменим  пла-стинку,  настырнейший  ты  наш  допризывник.  И  не  дай  случай,  чтоб  попался  тебе  такой  же  закваски  прапор!  - посмеялся,  закрывая  трения,  Кузьма.
      - Хорошо, поговорим  про  Луну, -  поморщился  Вася.  –   Она,  вон,  уже  сидит  на  небе. Забудем  пожилого  человека,  пускай  ему  не  икается.
      - Но,  но,  помощник  командора!  Не  надо  глубоко  дышать,  вы  не  взволнованы. Твой  предок  ворочает  большими  кошельками, какие  в  ходу  у  инкассаторов,  но  я  все  равно  не  пойду  к  нему  с  протянутой  рукой.  Он  наверняка  не  из  той плеяды  здравомыслящих   прихватизаторов,  которые  делятся  и  отдают  часть,  дабы  сохранить большее.  Его  накопления  можно  вытряхнуть  из  запасников  только  с  его  черным  сердцем  и  гнилыми  потрохами.  А  я  не  могу  спокойно  смотреть  на  страдания  близких  по  разуму,  когда  прикладывают  к  их  филейным  местам  разогретый утюг  или  паяльник. Есть,  правда, нравственные  критерии  и  один  вариантик, но  для  этого  надо  точно  знать  объем  накопленного  под  спудом. И  если  денежной  массы   меньше  чем  на  сто  тыщ  штук,  я  не  играю,  - подвел  черту  Козолуп.
      - Это  ты  об  чем?  -  залыбился  Вася.
      - А  возвернуть  деньги  державе!  Мечта  придурка!  Ведь  мне,  как  и  иным,  за  нее  таскать  камень  на  шее  тоже  приходится. Потому  давит  обида.  Гляди  в  истории:  приходют  белые  -  граблют,  пришли  красные  -  погрели  руки.  Теперь  вон  демократы  рукава  позакатали.  Куды  хрестиянам  подаваться?!  А  мы  - морально  не  задолжались? Деньги  нужны  детям  на  сладости  и  памперсы,  а  цены  бегут  по  касательной   вверх.  Ну  и  одиноким  старикам  и  малоимущим  неплохо  бы   подбросить  милости  от  правительства,  -  сказал  Кузьма,  глядя  на  Васю  печальным  взглядом  голодной,  но  все  же  выдоенной  коровы.
      - Хорошо, шеф. Я  разобьюсь  об  камень  мудрости,  но  узнаю,  сколько  па-пахен  имеет  в  заначке.  Просто  из  интереса, - серьезно  пообещал  Вася.  -  Но  если  ты  оши-баешься  и  папу  оклеветал  перед  историей  народа!.. Если  шьешь  статью  и  нахалом  катишь  бочку…
      -  Я  упаду  на  колени  перед  твоим  дорогим  папочкой, сын  мазурика, и  облобызаю  его  трудовой  пупок!!  Я  вымолю  у  него  прощение  за  подозрение  и  моральный  урон  и  упадок  в  глазах  вашего  семейства  в  твоем  лице! -  торжественно  пообещал  Козолуп.            
      - Лучше поговорим  за  рыбалку,  -   ввернул  сосед  Скрыня.  -  Да  и  приехали  мы.  Вон  река!

____________   *   ____________

      Машина  остановилась  на  поляне у  фанерного  щита,  с  картиной  леса  в  натуральную  почти  величину  и  с  выцветшей  на   его  фоне  сентенцией, будто  лес  -  наше  богатство.  Хотя  где-то  она  била  в  точку,  потому  что  лес  убывал, а  планета  лысела.
      Но  под  тем  стародавним  заключением  знатоков  экономики  кто-то  недавно  и  оранжевой  краской  предупредил:
      «НЕ  ЛЕЗЬ  В  ВОДУ,  НЕ  СНЯВ  ХИМИЧЕСКУЮ  ПРОБУ!»
      Козолуп  оглядел  нарисованный,  а  затем  и  живой  массив  прибрежного  бора  на  том  берегу, перелесок  на  этом, вид  на  речку,  пологий  к  ней  спуск,  и  остался  дово-лен,  как  в  свое  время  Наполеон  в  виду   любого  города,  в  ожидании  ключей   на  блюде.
     - Годится. Вон  там,  поодаль, в  омутах  должна  сидеть  наша  рыба. Те  самые  сомы.
      Ванваныч  тоже  оглядывался,  пытливо  осматривал  небо  и  дергал  кончиком  тон-кого  носа,  чмокал  губами,  потом  проронил:
      -  Кажется  дождь  надвигается.  Тучки  вон  бродют  и  хочут  нас  искупать.
      - Дождь  исключается  по  двум  причинам, -  категорически  отверг  предсказания  Козолуп.  – Во-первых,  он  нам  сегодня  не  нужон.  А  во-вторых,  муравьи, вишь,  шастают  спокойно  и  дыр  не  заделывают.  И  щуры  высоко  пролетают.  Так  что,  с  приездом,  граждане  отдыхающие!  Прошу  выбрать  место  под  самобранку  и  готовить  площадку  для  мистерии  и  разгула.  Дядя  Сазан!  У  тебя  глаз  знатока, занимайся!
      Бивачная  жизнь  у  реки  для  романтика  младших  лет -  предел  желаний,  награда  за  ожидания  и  премия  за  страдания.  Она  же,  но  для  человека  уже  без  иллюзий,  скорее  помпезный  отдых  и  убиение  времени,  где  натягивание  палатки,  разжигание  костра  и  приготовление  трапезы,  есть  тягостная  необходимость,  какую  не  на  кого  переложить.
      Памятуя  об  ужине, северянин  Кузя  тут  же  принялся  собирать  дровишки,  оставляя  соседа  Скрыню  восторгаться  прелестями  речных  заводей  и  лелеять  мечту  о  ры-балке,  совмещая  эмоции  с  созерцанием  красок  природы, переднего  и  заднего  вида  ландшафта.
      На  Васю  Нахабцева  Кузя  вообще  ничего  возлагать  не  стал,  полагая,  что  доставкой  их  сюда  на  собственной  тачке,  тот  работу  свою  сделал  полностью  и  хорошо.  А  чтобы  скрасить  водиле  безделье,  он  повелел  отовариться  пивом.
      - Пить  захочется,  пополоскай  горло.  Ну  а  очень  захочется  -  пей.  Бывает,  и  помогает  от  жажды.  Я  же  помню,  что  тебе  нельзя  алкогольного.  Забоялся  запахом  пива  и  прочей  услады  живота,  оскорбить  нравственный  нюх  ментов.
      Затем  из  багажника  извлеклись  припасы,  на  лужайке  расстелен  палас,  а  над  костром  завис   казанок  старинной  отливки,  какую  особо  ценил  Козолуп,  как  истый  рыбак  и  многоопытный  пилигрим.  Казанок  должен  был  вскорости  поклокатывать,  в  ожидании  отборных  сомят  для  ухи,  но  на  запасной  случай  куплены  ноги  от  куриц  и  петухов  и  их  приготовили  к  погружению  в  вар.
      - А  что, славные  мои  спутники  по  жизни,  надобно  делать  в  первую  голову  на  вольной  природе?  Набивать  изысками  славянской  кухни  бунтующие  черева  или  ставить  донки  для  сомов? -  вопросил, загадочно  лыбясь, Кузьма, лишний  раз  изучая  глазами  уютненький  бивачок  и  оставаясь  оглядом  довольный.
      Владелец  машины  в  это  время  курил  сигару,  сидя  в  распахнутой  двери  на  порожке, а  сосед  Скрыня  стоял  у  костра  в  позе  торжественного  истукана,  с  видом  отрешенного  от  жизни.  Но  он  и  откликнулся,  не  сводя  с  батареи  бутылок  взгляда.
      - Васе  наш  ритуал  до  барабана  в  ушах  глухой  тетушки  Фени, он  не  рыбак. А  по  мне, так  надо  покормить  рыбу,  кинуть  ей  донки.  Мы  зачем  сюда  заявились? 
      - Так  это  ж  глубокое  заблуждение, дядя  Сазан!  -  немедленно  возгласил  Козолуп. – И  надо  добавить:  не  только!  Потому  что  это  еще  и  преступление!  Мы  приехали  не  только  рыбачить,  мы  прошвырнулись  сюда  отдыхать! А  потому  не  должна  быть  нарушена  главная  заповедь  на  природе:  окропить  место  стоянки  влагой  и  благосло-вить  добрым  словом.  А  уж  потом  все  прочее  и  пьянка  вместе  с  рыбалкой.
      - Чего -  все  прочее?! -  весело  спросил  Вася  из-под  ближней  раскидистой  березы, корни  которой  он  окроплял  бывшим  пивом.
      -  А  прочим  могет  быть  все!  Рыбалка,  сношения  на  природе  и  слушание  соловьев.  Но  тебя  это  не  касается,  потому  как  ты  главную  заповедь  исполнил,  окропил  место.  Только  я  имел  виду  церемонию  не  слишком  прозаическую,  а  нравственно  чистую,  со  стаканом  в  руке, -  невозмутимо  отозвался  Кузя. - А  вы,  охломоны,  обряжаете  исторический,  можно  сказать,  акт,  в  одежды  банальной   прозы!
      - Так  кто  же  позволит  выступить  против?! -  с  естественным  удивлением  спросил  Ванваныч, наклоняясь  и  поднимая  со  скатерти-самобранки  бутылку  водки. -  Кто  же  поднимет  руку  на  славную  заповедь  православных?!.. Вот  божий  дар.  Благословим  же  место  бивачное!  Выпьем  во  благонравии  за  факт  высокой  патетики! Назло  сухим  законам  и  надругательству  над  правом  скромно  трудящихся  масс!
      - Амэн!  И  разливай,  -  откликнулся  строго  Кузьма. – Не  станем  и  мы  нарушать  традиций,  освященных  нашими  пращурами,  и  помолясь, выпьем.  Вася!  Угодник  ты  этакий  всяким  бабам  и  ГАИ!  Приступай  к  месту  чревоугодия!  И  примем  мы  по  единой,  обряда  благословенного  ради,  не  посрамим  правил  неписаных  и  вечно  но-симых  генами!
      Выпили.  Но  по  единой  не  получилось. И  даже  на  двух  остановиться  возможности  не  случилось, - бог  любит  троицу! Да  и  характер  славянский.  Еще  сам  Николай  Васильевич  восклицал  с  умилением:  «И  какой  же  русский  не  любит…» Ну,  намек  понять  не  трудно.
     Во  чревах тут  же  затеплилось, повеселело  в  очах  и  сами  собой  развязались  и  ударились  в  суесловия  языки  И  едва  не  забыли  про  сомиков,  что  залегли  в  омутах  и,  верно,  в  нетерпении  чмокали  хайлами,  ожидая  обещанной  дичи.
     Но  Кузьма  Козолуп,  мимолетно  взглянув  на  затухший  костер  и  сиротский  над  ним  казанок,  спохватился:
      -  Э-эй,  благодушные!  А  где  же  табак  с  воробьями?! Не  пора  ли  их  в  работу  пустить:  на  крючок   или  в  котелок?
      - Ну  вот,  а  я  жду  от  патрона  команды! Вот,  думаю, забудут  донки  закинуть  по  пьянке,  а  я  посмеюсь! ..Щас  будут  воробушки!  -  подхватился  Вася  Нахабцев,  ощеряясь  в  ухмылке. -  Я  там  малость  проконсультировался.  Их  сначала   слегка  обсмолить  надо,  чтоб  дух  шибанул  в  ноздри  сомятам.  Вот  только   как  подавать  их  в  огонь:  в  мундирах  или  выдергать  перья?
      -  Спецвопросы  задавай  дяде  Сазану.  Он  у  нас  мастер-дока  и  виртуоз, -  сказал  Кузя, с  некоторым  беспокойством  поглядывая  на  умельца  в  теории  Скрыню. Странно  было,  что  тот  и  после  трех  стопок  святого  причастия  не  вознес  тонус  деятельности  на  бивуаке,  а  напротив,  ударился  в  меланхолию. И  окликнул  его:  - Эй,  Сазанище!  Ты  пошто  скис?!  Неужели  мало  ты  залил  за  галстук  и  тебе  до  лампадки  дело  чести  и  геройства  за  дастарханом?  Так  добавь,  сколько  надо,  но  не  вводи  в  апатию  коллектив! Вот  бы  тебя  на  северную  вахту,  там  бы  живо  выучили  азам  приличия  у фигвама!  Вперед,  и  с  песней  до  бучилы!  Омут  зовет!
      После  внушения,  восхваления  и  призыва  к  самоотречению,  Ванванычу  Скрыне  словно  кто  вставил  в  тощий  зад  скипидарный  фитиль. Он  побежал,  засуетился,  вытащил  из  машины  свой  размашистый  хурджин-рюкзак  и  стал  его  потрошить.  На  свет  божий  извлекались  мешочки  со  жмыхом  и  сухарями  -  кормежкой  для  рыбы;  железная  сетка-садок,  для  содержания  рыбы  в  неволе  уже  без  харчишек;  донки с  катушками  и  на  мотовильцах, баночки  со  всякими  гелями,  элексирами   и  снадобьями  для  рыбьих  ноздрей. Как - то:  ваниль,  шоколад,  керосин  (запах его  обожают  гибриды), барбарис  в  эсенции,  мятные  капли  и  капли  аниса.  Благоуханные  ароматы  поплыли  над  местом  стоянки  бухариков  и  рыбаков,  как  будто  обосновался  тут  цех  кондитеров-леваков, потому  как  Скрыня,  отчего-то  волнуясь  или  выпендриваясь,  от-крывал  те  емкости  и,  дегустируя  запахи  носом,  выпускал  их  наружу.
      - Чичас,  друзья  мои  пухленькие,  чичас  мы  наладим  тут  производство  нектаристых  приманок  и  рыба  строем  попрыгает  на  крючки,  -  бормотал  он  меж  тем.
      - А  она  тут  произрастает?  -  спросил  Вася  Нахабцев,  занимаясь  осмаливанием  над  костерком  тушек  пернатых.  -   Может  тут  одна  лягва  прописана  и,  проживая,  надувает  щеки? И  вместо  бодрящей  ухи,  будем  мы   пробовать  местных  устриц  или,  гнуснейших  видом,  внуков  и  правнуков  Тортилы? А  то  станем  кушать  еду  итальян-ских  мастеров  пиццы  и  французского  оливье. 
      - Ну  и  что?!  Смолотишь  за  милую  душу  и  жабу.  По  вкусу  она,  как  рассказы-вают  те,  кто  шамовкой  не  брезгал, нисколько  не уступает  тем  петухам,  что  купили  мы  в  гастрономе.  Вот,  бройлеров  вместо  ухи  сварим! Если  удача  к  нам  повернется  гузном, А  рыба  тут  есть!  -  кричал  в  ответ  Скрыня,  уже  сгорбившийся  у  воды. Он  вошел  в  спортивный  раж  и  сердце  его  трепетало,  а  душевный  надрыв  и  пары  ал-коголя  поддавали  острастки. Он  все  делал   быстро  и  ладно,  приготавливая  к  делу  донки. -  И  ты  не  мельтеши,  водила!  Вари  уху  из  петуха  и  будь  при  деле!  Рыба  егозливых  не  любит,  не  особливо  привечает.  Так  что  знай  свой  шесток  и  лезай  на  полку!  И  сгоноши  хучь  свет  от  своего  мобиля, а  то  не  видно  ни  фига  и  ни  дули.  Куда  крючья  кидать  не  знаю! А  вдруг  на  тот  берег  закину,  а  там  только  ежик  мохнатый.
      Он  распрямился  и  стал  забрасывать  донки,  раскручивая  их,  одну  за  другой,  над  седым  обрамлением  плеши.  Затем  сполоснул  руки  и  с  видом  усталости  и  довольст-ва,  избытого  долга  выбрался  к  биваку.
      - Вот,  шесть  донок  зафуговал.  На  каждого  чтобы  по  две. Чтоб  без  обид  на  нравы  здешних  кикимор!  Шансы  равны, -  доложил  сосед  Скрыня,  устраиваясь  пластуном  у  скатерки-самобранки  и  мельком,  но  вожделенно,  оглядывая  строй  бутылок  с  разным  количеством  всяких  напитков  и  одноразовые  посудины  из  фольги  с  яствами.
      Кузьма  заметил  в  его  глазах  желание  пополнить  градусами   ненасытную  утробу  и  сделал  ручкой.
      - Так  ты  того,  наливай   и  прикладывайся  после  трудов  немилосердных. Сделал  дело  -  кушай  смело,  но  на  самообслуживании!  Здесь  тебе  лоно  природы,  а  не  трак-тир. Половых  не  держим.
      - А  еще  донки  есть?  -  спросил  Вася  Нахабцев,  оценивая  свою  работу  в  свете  пламени  костра,  разглядывая  голопузых  и  темных  воробышков  на  палочках  и  тоже  украдкой  косясь  на  трапезный  палас.  – Зачем  было  бить  бедных  птичек,  если донки  кинули  на  макуху?  Вы  прямо  меня  обижаете.  Приглашали-то  на  сомов   поглядеть!
      - Так  я  своих  донок  не  распрягал  еще, Вася!  Об  чем  журиться?!   Мы щас  еще  по  стопарику  для  усугубления  пищеварения  ударим, и  кинем  твоих  темногузных  в  бучилу.  Ну-с,  помолясь,  примем!  И  чтоб  не  крайняя  была!
      Затем  они  спустились  к  воде. Кузьма  снарядил  и  забросил   в  сутемь  пару   снарядов,  а  один, по  страстной   просьбе  водилы  Васи,  оставил  швырнуть  ему. Шофер,  нацепив  на  большой  крючок  смуглого  воробья,  поплевав  на  него  для   порядка  и  по  примеру  невозмутимого  Козолупа,  раскрутив  над  головой, запустил  донку  в  реку,  где  в  сумерках  должен  был  обретаться  счастливый  омут.
      - Порядок,  Вася,  в  нашенских  рядах! -  сказал  он  себе и,  послушав  наступившую  тишину  позднего  вечера,  воткнул  в  берег  палку  с  катушкой,  натянул  леску,  окончательно  наладил  снасть. -  Первый  раз  кинул,  а  как  удачно!  К  утру  сомики  будут  сидеть  на  привязи. Или  собачка.  Они,  гадство,  очень  любят  мясное!
      - Это  ты  красиво  сказал, славный  абориген  Вася, -  улыбнулся  Козолуп,  который  консультировал  Нахабцева  своим  примером  и  ожидал  результата  рядышком. -  И  кинул  удачно,  надо  думать,  не  у  ног. Даже  не  верится, что  в  первый  раз  заявился  ловить. А  по  поверьям  бывалых  сомятников,  дундуку,  дураку,  всякой  каналье  и  алкашу-дилетанту  всегда  на  первый  раз  сильно  везет.  Что-нибудь,   а  зацепишь.  Сомика -  вряд  ли,  а  вот  дворнягу…Потом  уж  -  двуствольную  фигу  и  даже  с  маслицем,  а  сегодня  сработает  закон  подлости.  В  вытрезвителе  ты  еще  не  бывал,  а  потому  алкашем  тебя  не  назвать,  на  долдона  ты  потянуть  не  могешь  имиджем,  но  вот  что  начинающий  рыбачок  -  видно  издали.  Так  что  нам  на  тебя  молиться  и  смотреть  за  тобой   в  оба!
      И  пошел  к  костру.

ГЛАВА    ОДИНАДЦАТАЯ

Звонок  на  донке. Чудо-юдо  на  крючке.
Ночная  трапеза. И  бдения,  иллюзии, мечты.
Приглашение  на  банкет. Гостевание  на
фазенде.  Принц  и  бухгалтер.

_____________     *      ____________

      А  Вася   еще постоял  у  воды  с  непонятной  на душе  радостью  и  подступающим  волнением, желанием  чего-то  неожиданного,  но  обязательно  красивого  до  восторженности.  Потом  он  поприседал,  разводя  руками  и  вдыхая  густой  воздух  с  запахами  привялой  осоки  и  холодной  влаги,  дыма  приглушенного  костра,  и звезд,  возжегшихся  от  него.
      И  напоследок  оглядел  реку,  вытекающую  из  полумрака.  Послушал  звуки,  де-рущих  горло,  петухов  на  дальних  дачах   за  лугами,  и   на  что-то  жалобы  и  хлопоты  в  кустах  пичуг.  И  услыхал,  как  в  омутке  тихонько  взбил  воду,  наверное,  соменок,  подобравшийся  взглянуть  на  новичка  в  рыбалке.
      Правда,  гулял  на  той  стороне  и  бездомный  Барбос..  Уткнув  нос  в  землю, вы-нюхивал,  верно,  запах  воробушка-табака,  которого   кинул  Вася  на  другой   берег.
      Потом,  при  свете  автомобильной  переноски,  укрепленной  на  ветвях  березы, они  продолжили  гудеть, кутить  и  славить  Бахуса  со  всеми  его  побочными  братьями.
      И,  после  многих  кругов  с  возглашением  тостов,  потянуло  их  на  всегдашнее  при  пьянке  действо  -  поболтать  и  покурить,  и  напала  на  них  нега  и  лень. Полуразвалясь  вокруг  волшебной  скатерти,  подпирая  руками  головы, они  сильно  расслабились, переваривая  печеную  картошечку  и  ноги  бройлеров  с  копченой  ставридой  и  ветчиной,  буженинкой  с зеленым  горошком  и  хреном  и  прочей  зеленью, с  сыром  и овощами,  и  все  это  под  водочку,  коньячок  с  приложением  минералки  и  пива.
      И  на  лицах  братии  по  вечере  было  нечто  похожее  на  блики  счастья,  конечно,  если  видел  кто-то  и  знает  оный  портрет  в  профиль  или  анфас.  Они  поглядывали  куда-то  в  темень  и  в  глубь  себя,  мечтали  или  просто  бездумничали.
      Вася  Нахабцев  катал  в  себе  мысли,  которые  счастье  и  прочее  благолепие  от-вергали  сразу.  Он  думал,  что,  пожалуй,  человек  с  северов  прав,  и  старый  Нахабцев  мазурик, а  то  и  варнак.  Иначе,  отчего  и  откуда  взялись  у  них  обширная  фазенда  на  семь  комнат  да  с  гаражом, с  кухней,  подвалом  и  прочими  службами,  и  с  мансардой?  Откуда,  сверкающий  наглостью,  лимузин  и  сильно  модный  в  огромном  количестве  хрусталь  богемского  и  прочего  стекла?  Когда  и  откуда  забрались  на  виллу  ковры,  перстни  и  кольца,  кулоны  и  прочая  мишура  из  золота,  платины  и  серебра  на  руках  и  на  шее,  в  ушах  родительницы, золотой  портсигар  и  золотые  часы  от  Павла  Буре  у  папаши?  Откуда  чешское  пиво  и  дорогие  вина  и  коньяки, яства  и  всякая  русская  икра,  когда  никаких  этих  вещей  и  прелестей  не бывает  в  свободной  продаже,  и  они  всегда  числятся  под  рубрикой  дефицита?
      Вася  вспомнил  симпатичного  душой, но  с  неприличной  внешностью  и  большим  носом  сатира  Вано  Хурцилаву, который  тишком,  под  сурдинку  выправлял  ему  сбитую  с  оси  начинку  в  голове. Они  иногда  беседовали  по  душам, сидя  возле  кувшинчика  с  цинандали,  и  черный  дядя,  потирая  сизые  щеки,  вникал  в  детали  семейного  быта  старинного  рода  Нахабцевых.  И  скупыми  примерами  внушал  молодому  оболтусу  с  задатками  шельмы,  как  горек  бывает  сворованный,  то  бишь  чужой  хлеб.
      - Независимость,  гордость  и  честность – вот  три  коня,  на  каких  можно  ездить  по   жизни! – убежденно  говорил  Хурцилава,  пригубливая  вино  вслед  за  куском  мяса  и  лаваша. – Но  разве  вор  независимый  субъект?!  Ему  везет,  когда  у  клиента  толстый  бумажник!  А  если  там  порожняк?! Соси  лапу!  Ну  и  придет  время  и  он  потеряет  сноровку,  талант  вора.  Что  делать  тогда?  Ведь  вор  не  думает  о  грядущем  и  в  пенсионный  Фонд  не  отдает  десятины!  Ах,  генацвале! Ты  вирастишь  и  поймешь,  как  я  был  прав. Одного  боюсь, твой  папашка  не  поймет  этой  истины. В  душе  он  останется  доволен  поворотом  в  твоей  жизни,  но  головой  осуждать  будет. Он  большой  грешник,  твой  папашка, и  перед  судом  народа  или  Создателя  захочет,  чтобы  кто-то  сидел  рядом,  помогал  нести  грех.  Даже  родной  сын. Ты  еще  молодой  и  не  скоро  поймешь  мою  мысль.  Но  пусть  понятия  приходят  раньше!
      И  еще  вспомнил  Вася, что  приехав  с  Юга  домой, заметил  раскол  в  доме  на  два  лагеря, где  в  одном  были  мать  и  отец, а  в  другом  -  сестра  в  гордом  одиночестве.  И  он  не  старался  вникнуть,  понять  или  вмешаться.  Сестра  же  с  ним  была  откровенна  и  пыталась  его  просветить,  не  скрывая  неприязни  к  предкам-производителям.
      - Ты  что,  Светик?! –  спросил  как-то  братец, обидевшись  за  родителей. -  Они  же  творцы  наши, создатели!  По  образцу  и  подобию  замесили.  Вот  видишь,  меня  в  толщину  гонит  за  папочкой,  а  ты,  худорба, - вся  в  матяню.  И  если  заняться  тебе   аэробикой,  свободно  обгонишь её  по  обезжиренности.  Нам  молиться  надо  на  них!
       - Брось  выкомаривать шутки, братишка,  -  качнула  головой  сестра. -  Боязно  жить  в  этом  доме.  Отец  заворовался,  а  мать  потакает.  Я  уже  давно  на  своих  хлебах, и  тебе  надо  о  работе  подумать.  До  армии  сидеть  у   папки  на  шее  я  не  советую.  Потом  каждый  кусок  икнется.  И  ведь  выгнать  могут  из  этих  хором  однажды!  Придут,  наложат  арест  и  конфискуют.  А  работая,  можно  в  общаге  устроиться.  Все  ж  крыша  от  непогоды.  Иди  работать,  Вася!  Послушайся  совета  свободного  человека.
      Советы  раздавать,  конечно,  проще,  за  них  ответа  не  спросишь. А  вот  работать  идти  на  каких-то  три  месяца,  перед   службой  в  рядах  армии  с  дедовщиной,   охоты  не  было.  Это  Вася  знал  душой  и  сердцем.  Да  и,  в  конце  концов, безделием  назвать  то,  чем  занимались  они  в  кодле,  тоже  надо  иметь  смелость. Если  бы  они  напролет  дни  и  ночи  лежали  на  диванах   или  на  травке,  на  песочке  у  реки,  потягивая  разные  напитки  и  болтая  языками…Но  им  приходилось  вкалывать и  «физицки»!  Играя  в  волейбол,  футбол   или   услаждаясь  с  нимфами   родных  кварталов.  А  упражнение  с  ними  -  стоит  вагона  уголька,  который  надо  разгрузить. Нет,  скучно  им  не  было  и  время  пролетало  быстро.
      «Папахен  делает  большой  бизнес  и  плюет  на  Закон, -  скучно  рассуждал  внутри  себя  Вася. – А  плюя  на  него,  он  подставляет  нас. Тут  сеструха  права.  Надо  уговорить  предка  сдать  добро  государству, будто  брал  взаймы.  Тогда  и  он  поспит  спокойно,  матяня,  ну  и  мы.  И  все  менты».
      Ничто  так  не  портит  отношений,  как  не  отданные   вовремя  долги,  говорит  старая  и  многими   забытая  пословица.  Но  Вася  Нахабцев  с  некоторых  пор  эту  сентенцию  чтил,  потому  как  не  представлял  себе  жизни,  когда  бы  судьба  делала  ему  одолжение,  а  затем  не  смеялась  с  великой  охотой.
      «Да, да!  Мужчина  должен  быть  честным  хотя  бы  по  праздникам,  а  их  у  нас  хватает…У  папахена  их  теперь  будет  навалом.  Так  что  пускай  хоть  на  пенсии  поживет  спокойно  и  честно,  как  всякий   порядочный  грешник  перед  людьми  и  Законом», -  сказал  себе  твердо  Нахабцев-младший.  Он  почему-то  и  сейчас  верил,  что   крепкое  слово  можно  сдержать.
      И  не  знал,  что  за  речкой,  урча  и  ухмыляясь,  голодный  Барбос  разрывал  на  части  воробушка  на  большом  крючке. 

_____________   *   _____________

      Неожиданно  зазвонила  какая-то  донка,  разом  всполошив  всех.
      - Моя!  Это  моя  родная!  -  радостно  вскричал  Вася  Нахабцев,  бросая  мысли  и  торопливо  взнимаясь  на  ноги,  но  тут  же  падая  на  карачки.  Он  жаждал  подвига  и  вот  его  призвали!
      Но  худой  и  подвижный  Скрыня  тоже  алкал  восторгов.  Он  был  на  рыбалке  и  в  подпитии,  бдил,  ожидал  и  не  хотел  прозевать  явления  удачи! И  потому  в  ярости  оказался  хитрее  мощного  водилы.  Ванваныч  сунул  тому   подножку, упал  сам,  но  тут  же  перемахнул  через  Васю  на  четвереньках,  довольно  проворно  добрался  до  воды  и  первым  хватнул  на  себя  снаряд  донки.
      Где-то  на  том  конце  жилки  послышался  всплеск,  который  тут  же  покрыл  радо-стный  вопль  пенсионера.
      -  Есть,..други1  Сомище…мохнатый!
      Все  мигом  сгрудились  у донки, старались  ухватиться  и  приложить  усилия  в  одолении,  не  дать  речному  разбойнику  уволочь  слабого  рыбака  в  пучину  бучилы.
      - Идет! -  снова  сосредоточенно-радостно,  даже  торжественно,  но  шепотом  сооб-щил  Скрыня.  -  Как  этот, теплоход-лайнер!
      -  Как  утюг  из  Чугуева!  Я  же  слышу,  - поправил  Кузя,  тоже  хищно  скалясь  и  перебирая  леску,  чувствуя  на  ней  живой  груз.  А  заодно  понимая,  что  сосед  находится  в  таком  нервическом  состоянии,  когда  может  пасть  на  добычу,  как  на  амбразуру  геройский  матрос. И  оборвать  своим  телом  снасть,  лишить  их  полномочного  сома!  И  он  остерег: -  Ты  мягше,  Сазан,  подавай  его  к  берегу.  Не  надо  пасть  рвать,  он  не  киношный  зэк. Возьмем  его,  не  волнуйся.  Это  ж  тебе   не  акула  и  даже   не  крокодил. Хотя Вася  хотел  собачку.
      Шоферу  Васе  не  удавалось  подобраться  к  леске  -  он  был  в  лаковых  туфлях, а их  было  жалко. Тогда  он  бросился  наверх, к  машине, собираясь  светом  фар  проявить  место  схватки.
      - Я  сейчас  огоньку  вам!  - крикнул  он  радостно  от  лимузина.
      Но  Скрыня  тут  же  завизжал  поросенком,  какому  норовят  вырезать  родные  фа-берже.
      -  Не  надо  огня! Спугнешь  лохматого!  Богом  прошу,  не  трогай  речку!
      Вася  оставил  «Улиту»  и  снова  кинулся  к  коллективу.  И,  охваченный  вожделенным  азартом  и  нервной  тряской,  стал  прыгать  позади  удильщиков  и  реветь  благим  матом  по  батюшке,  произнося  в  возбуждении  непотребное,  но  исходящее  от  нетрезвой  души.
      И вот  скоро  в  воде  показалось  что-то  темное  и  скрытое  буруном,  идущее  к  берегу  поверху  и  шибко,  словно  знало  дорогу  или  сдавалось  в  плен.
      - Давай, братва!  Тащи  барбоса! -  кричал  в  трансе  Вася  Нахабцев,  приплясывая  сзади  в  лаковых  туфлях,  но  уже  в  воде. -  В  уху  его, бляха!  Водяры  море,  а   закуска  без  выкрутасов!  Давай  нам  экзотику   в  котле!
      А  Скрыня  и  Кузя, когда  это  черное  и  таинственное,  скрытое  волной,  оказалось  у  самого  берега, не  сговариваясь,  с  криком:  «А  вот  и  сом  на  закусь!»  -  разом  на-прягшись,  высмыкнули  к  ногам  добычу.
      - Да  это  ж…бабайчик!  -  с  каким-то  мистическим,  но  веселым  ужасом,  воскликнул  козолупов  сосед. -  Ну,  неземной,  опять  явился!
      - Долдон,  дундук,  каналья!  Какой  тебе  бабай?! -  вопиял  Кузьма,  тоже  стараясь  пьяными  зенками  оценить  приобретение,  уже  понимая  краешком  серой  массы,  что  выволокли  что-то  не  то.  -   Это  ж  Васин  заказ!… Кобель!  Дворняга!  Собачка  Бич!
      И  рухнул  на  задок,  подкошенный  приступом  смеха.
      - Ты  опупел,  фокусник!  На  хрена  нам  барабан,  когда  нету  джаза?!  -  с  нервным  хохотом  орал  Вася,  в  свою  очередь  пытаясь  увидеть  в  темени  и  разгадать  ребус. -  Я  в  суд  подам!  Вы  сома  обещали!
      Крепко  подпитые,  они  пытались  решить  задачку,  а  Скрыня,  старый  хрыч,  сунул  наобум  руку,  пытаясь  дознаться  ощупкой,  и  сразу  же  матюкнулся  -  ему  там  клац-нуло  по  перстам.
      -  Сука!  -  признал  он  добычу. -  Чтоб  тебя  в  Попенгаген  отправили!
      Никто  не  мог  указать  позже, кто  и  как  освободил  невольника,  и  плохо  помнили,  как  валились  от  смеха  с  ног.  А  Кузьма,  сотворяя  соседу  медпомощь  и  обязательную  стерильность,  лил  водку  то  на  пальцы  Скрыни,  то  в  пасть  псине,  прижаливая  страдальца  и  прижимая  его  к  груди,  а  то,  спохватившись,  выливал  в  горло  себе.
     Они  обессилели  от  веселья,  катались  по  берегу  и  кончилось  тем,  что  Василий  скатился  в  речку.  И  снова  они  хохотали,  будто  кто  заразил  их  смешинкой!   Сазан,  помогши  Кузе  извлечь  утопленника,  держался  за  впалый  живот  и  тыкался  физией  в  мягкий  пырей;  Вася  Нахабцев  катался  бревном  у  костра,  скинувши  шмотки  и  оставаясь  почти  неглиже,  а  Кузьма  в   нервном  экстазе  рвал  рыжие  волосы  из  ноз-дрей  и  часто  икал.
      - Нет,  вы  скажите, дилетанты-любители  и  реки  осквернители!  Кто  зацепил  Жучку?!  Пока  мы  пили  -  кто  нырял?!  -  изнеможенно  вопрошал  он  между  приступами  икоты. - При  чем  тут  я?!..Браконьеры! Пираты  пляжных  просторов  и  флибустьеры  в  заводях  реки!..Нужна  тебе  шкурка  на  шапку,  так  приезжай  и  добывай  сам!  Да  и  что  толку?!  От  тебя  же  шарахаться  будут   не  только  мадамы,  но  и  путаны!..Вот  если  б  поймали  лису  на  крючок!.. Тогда  - воротник  бабе.. Или  волка!  Унты  самому.  Вот  волк  -  в  самый  раз!  И  премия  за  него…Эх,  люди!  Это  ж  рыбалка!  Сезона  охоты  нету.  Экономисты  драные,  пороха  им  жалко…Донка  хоть  чья? Я  помню,  Вася  просил  у  случая  собачку!
      Скрыня  катался  по  мураве  и  давился  смехом, но,  воздевая  конечности, всеми  четырьмя  указывая  на   водилу, простонал:
      -  И  выпросил!
      -  Нехорошо,  наш  маленький  проказник! – сказал  Козолуп,  наливая  в  стакан   пива,  чтоб  снять  икотную  смуту. – Первый  раз  на  рыбалке,  а  начинаешь  с  конфликта  с  законом. Это  ж  тебе  не  сазан, а  натуральный, могет  быть,  кобель.  И  за  него  ба-альшущий   штраф  припаяли  бы,  скажем,  на  Альбионах.  Животных  там  чтут,  а  ду-раки  сидят  в  кутузке.  Я  ж  тебе  говорил:  держи  хвост  по  ветру,  что-то  поймаешь  из   интереса.  Вот  и  поймал  на  многие  годы  славу  лучшего  доночника  по  собакам!
      - Так  это  не  факт,  шеф!  Наглый  наговор  врагов   природы!  Чья  донка,  проверить  надо! – слезно  пищал  большой  Вася,  снова  прихваченный  приступом  смеха.  -   Надо  следствие   провести.  Сазан  вредитель  и  тихушник! Он   в  наш  споенный   коллектив  заносит   вирус   зависти!  Он   мог   нырнуть,  уговорить  знакомого   мохнатого,  и  - вот!  Кино  про   браконьеров!  Он  засланный  от  зеленых!  Сам  знаешь,  всю  жизнь  борется  с  врагами.  Ему  жизнь  без  борьбы,  что  нам  без   выпивки!  Требую  поставить  следственный экскремент!
      - Ага!  Знатоков  тебе  подавай,  астральных  злыдней  по  допросам,  и  еще  суд  присяжных  на  эту   поляну.  А  дело-то  простое,  позорные   вы   самохвалы, -  сказал   с  горечью  Кузьма,  вытирая  ладошкой   уста  и  ставя  порожний   стакан  на   скатерку. -  Донки  для   сомиков  с  воробьями  бросал  я,  мне  и  ответ  держать  перед   планидой…Так  думалось,  шашлычком  из   собачинки  побаловаться,  вспомнить  северное   сияние  и  кормление   комаров.  Про  романтику  дальних  земель  потужить  со  стаканом.  А  вы…А  вы  -  псине  свободу.  За  что  такая   милость?  У  кого  широкая  натура,  при  нашем   изобилии  запросов  и   полупустых   в  магазинах  полках?
      - Ты,  шеф?! -  Недоверчиво   воскликнул   Вася, огорчаясь  утратой  приоритета  на  авторство  заварушки. А  он  было  рисовал  картину,  где  рассказывает кодле   про  эту  рыбалку,  как  с  первого  заброса  тащил  из   воды  заместо  дворняги  сома…Но  мысль  про  шашлык  ему  понравилась  и  он  тут  же раздвинул  ее  границы. - Шашлычок - хо-рошо! Но  зачем  на  жаркое  - друга?!  Поросенка  можно  поймать  на  уду.  А  то  и  ба-рана. Сколько  их   за  рекой   возле  дач   пасутся! И  куры  и   гусаки.
      И  он  боднул  большим  и  умным  лбом   ночь.  В   той   стороне,  где  предполагалась  дачная   живность.
      Козолуп  тут  же  одобрил  идею  без  плевел,  с  провеянным  зерном.
      - А  что,  мужики?!  Братья  по  разуму!  На  кой  хрен   иль  другой  овощ  нам  сдались  ружья  с  патронами,  когда  в  наличии  уда?!  Можно  ж  экономить  порох,  не  тратиться  на  снаряды!  И  шума  нет,  а  значит,  минимальный  риск  схватить по  шее!.. Вот  ежели  б действительно  словить  на  донку  кабанчика!..Сподобились  же  собачку  выволочь  на  сушу. Но  только,  чтоб  за   крючок  цеплялись  сами!  А  то  будет  смахивать  на   мародерство  или  бандитизм.  И у  нас  есть  самый  серьезный  довод  на  патент  для  ужения  гусей  и  уток,   как  на  самый  простой  и  удобный  способ   добывать  закусь.  Эти   птички   водятся  на   воде,  а   потому   мало  кто  станет  устраивать  разборки.  Но  прошу  учесть,  что  ежели   кто  замахнется   на  лебедей,  я  ему  лично  брошу  в  физию  перчатку!  И  на  рапирах  для  шашлыка, на прозаических  шампурах  изыму  сатисфак-цию  вместе  с  душой!..Да! Командиры!  У  нас   появился  удобный  повод   принять  по  стопорю  и   сказать  много  умных  и   разных  слов.  Наливай!  Но  прежде  признайся, братва,  кто  все  же  набрался  наглости  и  даровал  псу  свободу,  не   разглядев  толком,  кто  есть  кто?!  Может,  то   волк  был,  а  вы  отпустили  без  выкупа,  да  еще  и  напоили  коньяком?!  Ты,  наверно,  Вася,  все  же  попал  в  разряд  финтиклюшников  и  с  большой  дури  сотворил  жест  воли?   Чтоб  Сазан  отпустил  животину,  напоив,  но  не  обласкав,  не  рассказав  ему   про  свои  горести,  -  я  не   верю.  Он  бы  поплакался   в  жилетку  другу  человека…Ах,  как  я  был  неправ,  предрекая  тебе  благочинность,  благопристойность  и  благолепие.  Ты  же  порадовал  нас  благоглупостью!..Но  за  это  тоже   не  грех  выпить. Мы-то  дурачимся!
      И  с  тем  они  в  большом  возбуждении  и  не  без  радости  приступили  к  неоскудевшему  столу  на  траве-мураве,  стали  наливать  питья  и  изыскивать  почти  на  ощупь  закусь.  Донки  больше  не  звонили,  после  долгого  смеха  на  коллектив  возлегла  нега  и  они  снова  размякли  и  припали  к  земле.  В  свете   приживленного   костра  плясали  на  листьях   деревьев  тени, трещали  в  огне  сучья  и  под  обрезом  берега   тихо   плескалась  вода.
      -  А  гляди,  сэры  и  пэры,  -  подал  снова  голос  Кузьма  Козолуп,  уперев  глаза  в  небо,  потому   как  лежал  на  спине. -  Как  славно  у  нас  получается.  Мы  малость  хва-тили  лишнего,  а  потому  на  доночку  изловили  не  то  что  надо.  Здорово  посмеялись  и  по  этому   поводу  снова  облагородились крепким  зельем. И  если  утром  все  же  прицепится  к  нас   соменок,  выпьем  еще.  И  останется  только  проблема  проскочить  мимо  ГАИ  без  особых  потерь  в  наличке.  Не  жизнь,  а  сплошная  малина!  Вот  кабы  поводов  для  выпивки  не  искать.  Ить  без   повода  пить,  - не  только  грех,  но  и  пьянка!
      - Жаль,  нельзя  рассказать  будет  про  нашего  пса,  что  сидел  на  крючке. Засмеют, -  вздохнул  с  некой   тоской  Ванваныч  Скрыня.  -  Нет,  рисковать  не  стоит.  А  то  был  дядюшка  Сазан,  а  станешь  облезлым  Бобиком  или  Жучкой.  Хошь  ты  торчал  возле  бутылки,  а  какой-то   неумеха швырял  донку  собакам  через  плесик.
      - Ничего! Подвиг  всегда  находит  своих   героев.  Это  сказано  не  зря.  Лучше  выпить  лишнюю  дозу.  На  лицо  явный   повод,  по  какому  тоскует  шеф! – рассудил  Вася.
      - И  что  тебе  водка?  -  поворотил  к  нему  физию  Козолуп.  -  Водка,  я  как-то  вычитал,  есть  вечный  двигатель  прозябания  в  нирване  идиотства.
      -  А  самогон?  -  подмигнул  в  пространство  Скрыня,  явно  подначивая  соседа.  – Пишут,  усугубляет  результат?  Ведет  к  эволюции  прозябания  на  новом  витке   спир-пали?
      - Ты  умный,  Сазанище,  спору  нет.  Но  по  мне,  хороший  первак   стоит  в  стороне  от  всякого  осуждения  и,  естественно,  обсуждения.  Его,  говорят,  сам  товарищ  Буденый  обожал  пригублять,  особливо  из  пшенички  гнатый.  От  него  не  загнешься  и  в   ящик   не  сыграешь,  и  не  споют  тебе:  «позабыт,  позаброшен…»   Но  что  с  тобой  деется,  не  пойму.  В  тебе  бродят  мысли  демона  и  мерещится  домовой,  всякие   пол-тергейсты. Уж  не   подвергся  ли  ты  зомбированию  потусторонних   сил,  любезный?  Порчу  кто  напустил  или  сглазил?  А  то - испил  свою  бочку  и  пора  завязать?  Ты  какой-то  другой,  старейший!  -   сказал  Козолуп.  -  Ты  швыряешься  афоризмами,  а  мне  сильно  грустно.
      - Это, наверное, от  усталости,  - неожиданно  обнажился  Скрыня. - Или  от  старости. Видишь  ли,  когда  человеку   только  семнадцать  или  вокруг,  то  ему  кажется,  что  он  свернет  горы,  какие  стоят  не  на  месте.  Но  он  слишком  долго  ищет  тот  самый   рычаг,  а  затем  точку  опоры,  и  потом  оказывается,  что  уже  ни  сам  Архимед,  ни  ис-комая  точка  опоры  не  могут  быть  ему   полезны. Бывшего  апполона  или  титана  оставили  силы  и  ему  не  поднять  рычага.  Покинула   его  и  уверенность,  способность  ждать  и  надеяться.  И  рука  потянулась  к  бутылке,  бутылка   к  стакану,  а  тот,  естест-венно,  к   горлу.
      - Не  надрывай   мне  душу,  друг   философов!  Перед  болезнью  все  равны,  а  что  касаемо  маразма,  там  только  возраст  определяет,  кому  внедрить  болячку,  кому  и  вовсе  не  давать. Тебе   уже  за  шестьдесят,  а  мне   за  тридцать.  Ты  искал  справедливость,  а  у  меня  вовсе  нет  хобби  и,  если  верить  твоему  опыту,  мне  не  видеть  радости  удачи  и  вся  утеха  в  забвении  сивухой?!  -  возвысил  голос  разума  Кузьма. – Не  стоит  жить,  а  сразу   голову  на  плаху?!
      - Тебе,  -  не  знаю,  а  я  уже  сижу  в  кустах! -  отрезал  Ванваныч,  озлобясь  на  свою  науку  жизни. – К  черту  мечты  и  пожелания  блага  всем  поколениям!  Зачем  нам  жизнь  дадена,  куда,  на  что  истратим?!  Кто  ответит?.. Его   не  может  быть,  придурки!  Жизнь  прекрасна,  а  цель  одна  -  прожить  ее  без  болезней.  И  все!  Остальное  -  лишь  усложнение  наших  тут  пребываний!
      - Вишь,  Вася,  какие  гении  пьют  с  нами  водку? Почти  Спиноза,  господин Эдисон  или  сам  пан  Коперник! Но  тикает  в  кусты!  А  почему?  Да  потому,  что  ставил  себе  общественную   задачку,  подзабыв,   что  там  надорвешь  пупок.  Кстати,  он  и   надорвал!  Замахнулся  на  бюрократов…На  бессмертное,  славное  племя  конторских   крыс,  без  которых   вообще  на  земле  не  было  бы  жизни!  Она  потеряла  бы  смысл,  кретино!  С  кем  бы  ты  боролся,  копил  опыт  и  терял  силы  в  сражении?.. А  захоти  ты,  Сазанище,  заиметь  самолет  или  подземные  своды  Сим-Сима,  ты  достиг  бы  задуманного,  -  изрек  с  укором,  разогретый   костром  и  водкой   Козолуп.  -  Ты  оглянись  на  смердящий  и  загнивающий  Запад! Там  куча  примеров,  когда  гребут  бабки  совковой  лопатой!  Правда,  не  стану  же  я  убеждать  такого  умного  и  даже  мудрого  индивида,  что  те  реляции  нам   подсовывают  специально,  не  поднося  другие  факты  с  отрицательным  зарядом,  ибо  такой  шулерский   прием  есть  тонкий   политик! И  потому  я  заключаю,  что  ты  старый  пижон  и  хлюпик.   Тебя   вовремя  выставили  на  покой   и  утерлись  платочком.  Как  говорят:  алес  капут  или  полный  звездец,  мой  фартовый собаколов!
      - Да,  Кузенька,  ты  прав,  -  пустил  пьяную  слезу  Скрыня,  отгораживаясь  от  мира  согнутой   в  локте  рукой. -  Надо  ставить  реальные  задачи,  а  я  замахнулся  в  гло-бальном  масштабе. А!..
      И  бывший  мастер  отэка  слабо  дрыгнул  ногой  на  прошлые  достижения.
      - Простите  за  нескромное  вторжение,  -  вступил   в  возникшую  паузу  Нахабцев-младший. - Но  если  не  секрет  и  не  надо  платить  деньги,  можно  вопрос?  Что  за  задачи  вы  поставили  глобального  пошиба,  что  даже  партия  и  правительство  спасовали?  Меня  затронула  интрига!
      На  это  сосед  Козолупа  дернулся   всем  телом,  скоренько  просушил  слезы  и,  приняв  стопарика,  заявил:
      - Ах,  отстаньте!  Не  делайте  мне  щекотно.  Вы  говорите  так  изыскано,  а  моя  цель  была  так   проста,  что  не  стоит  отдельного   разговора.
      -  Не  слушай  ты  старого  охломона,  шевалье  Вася!  Перед  этим,  когда-то молодым  и  доныне  скромником,  верно,  стояла  прозаическая,  но  отнюдь  непростая  задача.  Он  добивался  вызволения   из  подчинения,  а  за  такое  бьют  по  лапкам.  Он  хотел  отэка  переподчинить  Госстандарту,  но  ему  указали  на  отсутствие   права  на  аппеляцию  или  присутствие  в  тыквочке  болячки.  И  мотылек  сгорел  в  огне  проблемы,  -  пояснил  ненавязчиво  и  с  явной  леностью  в  голосе,  побывавший  на  северах.  -   Потому  они  полны  желчи  и  изливают  ее  на  всех  встречных.
      - Но  вавка  может  присутствовать  и  на чердачке  директора  трикотажки,  насколько  я  вник,  - сказал  осторожно  Вася.  -  У  директора  даже  больше  имеется  оснований  обзавестись  болячкой   на  совести. Ему  надо  выполнять  план   поштучно,  если  я  правильно   подозреваю.  А  за  срыв  плана  требовали  положить  на  стол  самое  дорогое  -  партбилет!  Какое  могет  быть  какчество  при  огромном  коликчестве?  Как  возглашал  какой-то  сатирик  устами  другого  и  тоже   великого  смехача.
     -  Ты  согласен?  Еретик! -  переадресовал  вопрос  Кузя.
      - Это  знает  каждый  мохнатый  ежик,  -  огрызнулся  дядя  Сазан.  -  И  я прошу  вас,  идите  прямо  и  прямо,  и  еще  дальше,  друзья  мои.  Душа  моя  устала  и  изнемог  язык.
      - Ну  вот,  вопрос  остается  открытым, -  констатировал  Козолуп. -  Пусть  его  рассматривают  компетентные   органы,  которые,  я  уверен  в  стойкости  бюрократической   машины,  не  скоро  смогут  решить  закорючки  ни  положительно,  ни  отрицательно,  ибо  времени  сыскать  на  это  будет  непросто.  И  скорее  все  мы   окочуримся,  чем  чиновники  найдут  приемлемый   компромисс, то  бишь  консенсус, если  излагать  устами  Михсергеича.
      - Круто  ты  заколбасил,  шеф! -  повертел  головой   Вася, -  Это  про  них.  А  как  -   про  себя?  Какова   ваша  мечта,  шеф?  Она  тоже  глобальная   или  реальная?  Ее  можно  потрогать  за  талию?  Предложить  ей  тур  краковяка.
      - Я  же  говорил  тебе,  монсеньор,  она  скромная,  как  прежних  лет  гимназистка.  И  далекая,  как  та  вон,  зеленая  звезда.  Я  желаю  работать  в  театре,  а  меня  не  пущают.  Впрочем,  моему  терпению  приходит  финита,  и  кажется,  подошел  мой  час.  Завтра  же  иду  в  театр! Я  буду  плотником,  артистом,  осветителем,  барабанщиком  или  простым  директором  театра,  но  я  туда  войду  на  белом  коне!  И  стану  дышать  воз-духом  искусства  вместе  с  простыми  тружениками  подмостков! -  патетически  возгласил  Кузьма  Козолуп  и,  наткнувшись  глазами  на  хрустальный  стакан,  не  преминул  его  наполнить.  -  В  конце  концов,  можно  купить  билет  в  партер!  И  за  это  стоит  возвысить  бокал!
      - Так  нет  же  ничего  проще, шеф! -  возопил  с  большим  воодушевлением  Вася,  тоже  с  охотой  звеня   хрустальным  кубком  о  кубок  Козолупа. – Случай  играет  на  трубе  и  сама  судьба  бегит  тебе   на   встречу!
      - Но, но, но!  Когда  она  чешет  с  завязанными  глазами,  то  пускай   бегит  мимо,  -  отмахнулся  организатор  и  вдохновитель  бдения   у  реки.  -  Я  еще  не  был  поводырем  у   планиды!
      - Да  нет  же,  командир!  Слушай  сюда!  Завтра  суббота,  и  мой  папахен  дает  грандиозный  банкет  в  честь  отбывания  на  заслужонный  отдых!  А  на  торжество,  я  слыхал,  приглашен  главный  артист  и  режиссер  нашего  театра!  Ну,  как  тебе?!  Неужели  мы  не  сможем   чуток  подержать  его  за   вымя?!   Это  ж  надо  быть  хамом  в  квадрате,  чтоб  по  пьяному  виду  отказать  нам  в  безделице  и  не  устроить   тебе   вы-ход   на  сцену   плотником  или  монтером!  Пусть  только  вякнет,  что  нету   вакансий!  -   кричал  Вася  с  высоты  своего  роста,  вдруг  поднявшись  с  земли   размять  члены  и  отлить  излишки   воды  в  дикоросы,  откуда  он  и  подавал  зычный  голос.  -  Набьем  портрет,  чтоб  я  не  жил  в  хорошем  доме  на  прошпекте   мегаполиса! 
      - Ты  приглашаешь  меня  на  папин  фуршет?  -  с  осторожной   надеждой  и  вызовом,  поинтересовался   мечтательный  Козолуп.  -  Но  в  качестве  кого?  Я  же  не  гонял  с  твоим  предком  коньяки  и  не  имел  возможности  тырить  у   него  с  базы.  Я  ведь  тоже   еще  не  бывал  на  нарах.
      - Не  стоит  зарекаться,  шеф!   Жизнь,  она,  как  говорят   французы,  всякая.  То  повернется  задом,  то  в  зад  тебе  пырнет  рогами,  -  рассмеялся   водила Вася.  -  Что  ты  умеешь  хорошо  делать?
      - Ну,  пожрать  и  выпить.  Не  стану  же  я  сидеть  за  столом  придурком,  когда   перед  глазами  столько   соблазнов.  Впрочем,   насчет  выпить  я  прихвастнул.  С  некоторых   пор  я  завязал  крепко  общаться  с  Бахусом.  Так,  только  пошептаться.  А  в  остальном  могу   соответствовать.  Жизнь  прожил  и  много  знаю.
      - Тогда  я  представлю  тебя   как…
      - председателя  артели,  которая  роет  в  горах  золото  и  который,  по  пути  в  южный  город  Пицунду  или  Сочи,  слегка  задержался  у  родственников  в  этом  красивом  городе. В  доме  твоего  фатера  должны  заинтересоваться  проблемой   вечного  метал-ла.!  -  подхватил  Козолуп  с  большим  запасом  вариаций. – Могу   еще  предстать  се-верным  рыбаком  с  соленого  сейнера,  на  каком   ходил  механиком,  то  бишь  дедом.  Ну  и  еще  кучу  экзотики  предложить,  когда  подопьем.  Гости  фатера  твоего,  один  хрен,  понять  ничего  не  смогут,  а  кивать  и   чавкать  за  столом  обучены.
      - Годится,  шеф!  Ты  будешь  докой  по  драгметаллам.  И  мы   познакомились  с  тобой  в  Сочи,  куда  ты  ежегодно   наезжаешь  по  излишку  темперамента  и  денег!  Ты  угадал.  Завтра   я  лично   ввожу  тебя   в  дом  моего  папахена  и  мы   составим  им  буль-буль  энд  компанию,  а  то  и   поллитровый  этикет!
      - Ну  что  ж,  за  это  тоже  можно  сполоснуть  глотки.  Не  всегда  ж  в  голову  приходят  свежие  мысли.  Но  пить  будем  в  меру.  Нельзя  забывать,  судари, что  мы  на  рыбалке.  И  если  снова  к  нам  прицепится  собачка   или  баранчик,  мы  не  смогем  его  одолеть. Так  что,  аккуратненько  с  наливайкой.  Всю  ее  выпить  неможно,  как  бы  ты  ни  растягивал  нутро.
      Утром  на  одной  из  донок  они  обнаружили  жалкого  соменка  килограмма   на  три.  Собачка  весила  больше.

___________   *   ____________

      Вася  Нахабцев   высадил  Кузьму   возле  калитки  фазенды,  коттеджа  или  виллы, это  уж  как  и  кто  назовет,  и  распахнул  ворота   в  гараж.
      - Сейчас,  шеф,  я  загоню  Улиту  в  стойло  и  мы  зайдем  в  эти  апартаменты,  чтоб  положить  на  них  глаз.  Кажется,  мы  слегка  опоздали,  но  это  входило  в  мои  планы.  Когда  мужики  слегка  нагружаются  выпивкой,  они  становятся   снисходительней  и  добрей   к  ближним.  И  дают  им  тоже   выпить.  А  еще  я  хотел  тебе  сделать  сюрприз.  Ты,  надеюсь,  возражать  не  станешь  и  морду  не  уворотишь.
      - Ах,  сир!  Как  я  могу  воротить  морденцию,  когда   вы  нагнетаете  интригу,  а  надежды  часто  в  жизни  оправдываются!  -  пожал  плечами  гость  халупки  в  два  уровня  над  землей.  И  стал  оглядывать  то  строение,  утопающее  в  зелени   старых   кленов  и  молодых  орехов. Над  рыжей  крышей мансарды   возносилась  башня  голубятни,  какую  венчал  крест  телеантены,  осеняющий   воровской   вертеп.   Он  вызывал   подозрения   в  глазах   проницательных   обывателей   своими  красно-кирпичными  боками  и  широким фасадом  и, хорошо,  что  Кузя  ту  общественность  своей  особой  не  представлял.  Он   вообще  не  терпел  доносов,  зависти  и   анонимок,  и  потому просто  добавил: -  Но  что  будет,  если  ты  превзойдешь   своими  идеями   и  меня?  Приглашение  на  фуршет,  как  я  понял,  сойдет  за  халяву.  Но  мне  нечем  платить  за  твои  ноу-хау.  Это  же  стоит  безумных  баксов!
      - Да  ну,  шеф!  Дела  наши  вскармливать  идеями  будешь  только  ты.  Кстати,  се-годня  я    попытаюсь   материализовать   одну  твою  мысль, - заговорщески   прищурился  и  подмигнул  Вася  Нахабцев.
      - Ты  хочешь  бросить  на  чаши   весов   свою  и  папину   планиду?  -  вскинул  темную  с  рыжинкой  бровь  Козолуп. Он  проводил  взглядом  стаю  дутышей  и   сизарей,  что   взметнулись  над  кленами  от  разбойного  посвиста  молодого  хозяина  минизамка,  и  строго  оглядел  Васю,  рдеющего  под  лучами   созревшей  идеи.  Шутка  ли?   Человек  будил  в  себе  мысли!  -  Но  как  же  мама,  которая  без   работы? И  ты  шалопай,  и  тебе   еще   в   армию  подаваться   к  дедам  на  забавы,  а  папу   пошлют  в  трудовой   монастырь  грехи  замаливать  в   поту.   Мама  не  способна  заработать  на  жизнь.  Она  же  кроме  ложки   и  естественного  папиного  предмета  ничего  в  руках   не  держала!  Она  не  сможет  заработать  даже  искусством  древней   профессии,  в  чем  я  крепко  уверен.   Парсуна  ее  не  таких  обольстительных  красок  и  вовсе  не  блещет  моло-достью,  как  того  требует  устав   панели.   
      - Начинать  никогда   не  поздно, - жестко  отрезал  озабоченный   Вася,  навешивая  на  затвор   автохранилища  заковыристый  инозамок  и  не  вникая  в  мысли  оппонента.  -  Так  пишут  в  прессе  и  учит   жизнь! И  потом,  у  меня  есть  руки  и  они  умеют  крутить  баранку,  колесо  жизни. И  прокормят  себя  и  мать.
      - Ах,  красиво  говоришь,  дарагой, просто  заслушаешься! Изюм  и  сабза  для  души  и  даже  кишь-мишь!  Но  мыслишь  как  гадкий  мальчик,  не  имеющий  сердца  и  жалости  к  старикам.  Что  подумают  соседи?!  Этот  строгий  судья  общественной  морали! - воскликнул  Кузьма,  всплескивая  ладонями. -  Они  будут  говорить  о  тебе,  как  о  не-благодарном  эгоисте.  Они  станут  качать  головами  и  печально  заглядывать  в  твои  глаза!  Ты  выдержишь  их  укоризну,  негодный  мальчишка,  и  твое  сердце  не  обольется  слезой?  Или  ты  нервно  наплюешь  на  нравоучения  улицы  и  сдашь  папу  в  лапы   карающих  органов,  обагренных  нехорошими  слухами?  Какое  начало  в  тебе  победит,  наивнейший  из  наивных?
      - Смейся,  шеф! Большие  дела  всегда  начинаются  с  шуток. Тогда  не  так  страшно  думать  о  загробной  жизни,  где  ожидают  нас  раскаленные  сковородки  и  котлы  с  высокооктановой  смолой,  -  криво  усмехаясь,   сказал  Вася  Нахабцев. Внутри  у  него  действительно   скреблись  кошачьи  лапки,  цепляясь  коготками  за  неровности  души,  и  было  мерзко  в  животе.
      Они  вошли  в дом  и  поднялись в  надстройку, где  помещалась  под  голубями  комната  Васи.
      - Сначала  я  покажу  тебе  свой   угол, -  поведал  Нахабцев-младший,  приглашая  жестом  владыки  подаваться  вперед. -  Мы  немного  оглядимся  и  отдохнем,  выпьем  по  бокальчику  хереса.  А  затем  я  представлю  тебя  одной  особе,  какая  горит желанием  посмотреть  на  твой   портрет  хоть  краешком  глаза.  Я  уж  тебя  разрекламировал,  так  что  не  обессудь.  Нужна  была  небольшая  ссуда,  а  без  интереса  к  разговору  тая  мамзель  могла  послать  до  трещины  кобылы,  какая  в  копытах. Ну  и…А  потом   мы  спустимся  к  обществу  избранных  на  сегодня  прохиндеев  и  тырильщиков  из  народ-ных  сусек.
      Келья  Васи  выглядела  очень  скромно,  если  сравнивать  ее  с  покоями  всяческих  шейхов  или  султанов,  однако  было  здесь  уютно  и   не  тесно.  Тахта  и  торшер  подле, журнальный  столик, с  одинокой  бутылкой  вина,  телевизор,  встроенный   в  стенку,  и  рядом  забугорный  маг.  На  стене  гитара  и  только.  И  нет  там   эстампов,  офортов,  чеканок   или  пейзажов   на  акварели  или  с  маслом. На  полках  шкафов - малость  книг  Семенова  и  Сименона, А. Кристи,  очки-консервы,  фотоаппарат.
      Но  стену  над  спальным  местом  украшала  картина  с  возлежащей  в  прострации  дамой  и,  разумеется,  нагой.  Проказница  обладала  такими  мощными  бедрами  и  неустрашимым  задом,  что  невольно  брала  оторопь.  Но  все  же,  хотя  и  была  она,  ви-димо,  в  коме,  о  скромности  помнила  и  не  гневила  бога, и  пухлой  ладошкой,  ниже  пупка,  прикрывала  бермуды.
     - Да-а, -  протянул  гость  фазенды,  закончив  огляд  жилища.  -  Что  в  комнате  у  тебя,  что  в  личных  извилинах  чердака,  видна  похвальная  разносторонность  интересов  и  кругозор.  И  мы  не  станем  осуждать  заведенных  порядков,  потому  как  жить здесь  можно  даже  на  широкую  ногу.  Возьмете, при случае,  на  квартиру? 
      - Какой  вопрос,  шеф?!  Если,  конечно,  к  тому  времени  все  это  не  отойдет  в  доходы  закромов  отчизны, -  с  легкой  душой   пообещал  отпрыск  бывшего  завбазой.
      - Все  же  решился  ты  замахнуться  на  устои   частной  собственности,  хотя  бы  и  подпольной.  Извини,  я  зародил  в  тебе  эту  болезнь  молодых  романтиков.  Но  откуда  мне  было  знать,  что  семена  так  быстро  дадут  всходы?!  Уж  не  думаешь  ли  ты   всерьез  потрясти  землю? Тогда  где  ты  будешь  прозябать сам? Идти  в  бомжи  в  расцвете  возраста  и  сил?..Естественно,  я  выделю  тебе  несколько  метров  жилплощади,  дабы  не  капало  над  головой, но  не  слишком  ли  затрапезно  покажется  у  меня?
      Кузьма  лыбился  и  бродил  взглядом  по  келье.
      -  Хорошо,  мы  обсудим  этот  насущный  вопрос  времени  чуть  погодя, шеф.  А  пока – сигару, вино! – Вася  Нахабцев  бросил  на  стол  ящик  с  куревом,  выставил  бокалы  и  разлил  вино.  И  возгласил,  поднимая  объемистый  кубок. – Ну-с,  за  успех  операции  по  изъятию  пролетарских  рублёв!
      - За  театральные  встречи! – выставил  встречный  тост  Козолуп. -  Мы  еще  поиг-раем,  мой  женераль!
      - Я  все  собираюсь,  шеф,  у  тебя  уточнить.  Кто  ты  и  что?  Или  ты  в  философские  бытия  не  вдаешься? -  проникновенно  спытал  Вася,  когда  были  ополовинены  фужеры,  а  сигары  раскурены. – То  ты  выглядишь  стопроцентным  бичарой,  а  то  смахиваешь  на  занюханного  партгруппорга.  И  иногда - на  козла  в  огороде  с  капустой,  которая  теперь  в  ходу.  Ты  не  шпиён?
      - Хм.  У  тебя  глаз  провокатора  мирового  масштаба.  Загнул  ты  лихо,  и  даже  будто  польстил  мне,  но  крупно  ошибся.  Шпиён,  Васёк,  это  слишком  просто.  Это  профессия,  а  не  состояние  души.  Я  как-то  вычитал  в  прессе,  будто  у  нас  их  Аме-рика  развела,  как  тараканов  в  коммуналке. Но  я  моде  не  подвержен  и  тараканов,  даже  в  жареном  виде,  жрать  не  собираюсь.  Китайцы  пущай  кушают.  Они  все,  что  ползает,  летает  или  плавает,  в  рот  суют.  Кроме  танков,  самолетов  и  подводных  лодок.  И  потом.  Стоит  ли  баить  сурьезно  перед  большим  делом,  на  какое  мы  идем?  А  собрались  мы  на  фуршет…Я  же  излагал  про  себя.  Родили  меня  в  Армавире простым  мальчиком,  не  вундеркиндом  и  даже  без  рубашки.  Потому  из  меня  и  получился  бич.  Правда,  в  той  шкуре  я  ходил  из  чистого  любопытства.  Но  было  же,  Вася!  И  еще  есть  на  душе  всякое, -  с  драматической  самоотверженностью   отвечал   Кузьма. – Как  ни  горько  сие  признавать,  ваше  степенство,  а  я  неудачник,  если  мыс-лить  глобально  и  регионально.  А  с  другой  стороны,  я  не  ставил  задачи  возвыситься  или  обогатиться.  Ни  кончать  институтов,  ни  вылезать  в  артисты,  и  даже  в  летчики  не  тянуло.  Хлопотно  все  это,  а  в  конце  пути - пшик.  Думал  прожить  наблюдателем,  а  все  же,  отпущенные  годы,  прожил, выходит, зря.
      - Да  тебе  ж  только  тридцать  на  вид!  Вся  жизнь  впереди,  надейся  и  жди! – удивляясь,  подсунул  Вася  терновый  венок  надежды,  но  попытался  отнять  крест,  что  так  легко  ставил  на  себе  Козолуп.
      Но  Кузя  креста  не  отдал.
      - За  тридцать,  -  изрек  он  тоскливо. -  А  на  душе  иногда  за  полста  переваливает.  Дело  в   том, дорогой   зубоскал,  что  я  сам  не  понимаю  себя  полностью  и  по  частям. Чего  хочется  и  почему?  У  меня  нет  мечты,  цели.  Я  пустышка!  Веселый  шалопай  или  авантюрист,  искающий  личных  пристрастий,  как  окрестили  бы  меня  критики  соцреализма,  попади  я  в  герои  ихнего  времени.  И  при  всем  при  том,  критики  об-мишурились  бы.  У  меня  есть  задатки  добропорядочности,  потому  что  я  еще  ни  разу  не дал  в  морду  кому-либо  без  причины.  И  хошь  простота  хуже  воровства,  я  горжусь  своей  обыденностью  и  где-то  высоко  вздымаю.  Я  не  терплю  зла,  насилия,  слез  обиженных,  неволи  и  обмана,  и  могу  за  те  знаки  отличия  дать  нахалам  в  рыло  и  не  единовременно,  а  многократно.  И  парадокс!  Я  трудолюбив  и  ленив  одно-временно,  потому   как  не  тороплюсь  исполнять  работу,  какая  мне   до  заду,  и  люблю  корпеть  над   загадками,  что  задают  интерес.  Мы  где-то  равны  с  тобой  перед  эпохой,  Вася! Сазанище,  сосед  мой,  спиваться  стал   под  занавеску  жизни,  когда   понял,  что  потерпел  фиаску  в  борьбе  с  параграфом  инструкций.  А  это  похуже,  чем  ломать  копья  о  крылья  мельницы  от  ветра!  Там  сказка  и  воображение,  а  тут  гольная  и  горькая  правда  жизни  полуалкашика  и  трудяги   при  мысли,  что  ему всегда  влепят  пенделя   в  копчик.  Но  мы  с  тобой   сопьемся  раньше,  ибо  человек  без  цели  -   самый   хреновый   член  прогрессивной   страны! Впрочем,  в  себе  я,  кажется,  ошибаюсь.  Я  неспособен  даже  напиться   в  стельку  или  вдрабадан:  дал  зарок   набраться   только  в  день  прощания  с  этим  прекрасным   и  паскудным   миром.  Осталось,  угадать  ту  дату.
      - Шеф!  Тебе  нужна  баба!  -  вдруг  просто,  как  пронзенный   изнутри  умной   мыслью,  весело  воскликнул   Нахабцев-младший.  -  Баба  вылечит  от  любой  заразы!
      Кузьма   допил   свой   херес  и  тогда  только,  с  напущенной   грустью,  качнул  го-ловой.
      - Да  нет  же,  добрый  мой  Вася  Пашин!  Женщина  исцеляет,  когда   ее  любишь,  а  чувство  то   взаимно.  А  когда   просто  так,  как  ты   предлагаешь,  так   баб  у  меня  была   прорва.  А  душа   как  была   порожней,  так  и  осталась  по  щас. И  тут,  дорогой  мой  знаток  слабого  пола, я  согласный  лишь  по  некоторым  пунктам.  Физиологическими   играми  лечат  дурную кровь,  держат  в  тонусе  здоровье  тела  и  всяких  отдельных   членов.   Плоть,  одним  словом. А  душу?..Э,  да  что  там?!  Все!  Философский  экскурс  в  мое  прошлое  завершен!  -  решительно  заключил  Кузьма,  ввинчивая   сигару  в  хрусталь  пепельницы. -  Я  не  шокирую  твоих  стариков  своим  творческим  портретом?  Во  мне  есть  лишнее  или  чего-то  не  хватает?
      И  он  крутнулся  перед  Васей,  показывая  облачение:  светлый   костюм при  галстуке  в  тон  и  носовом  платке,  как  положено  этикетом,   крылышком  голубя,  торчащим  из  кармана.  Штиблеты  в  цвет  и  со  скрипом,   и  ухмылка   веселого   простофили.
     - Шипру  бы  на  тебя  вылить  флакушку  и  золотую  фиксу  на  передний  клык  для  шику.  А  бороду  ты  удалил  напрасно.  Намедни  ты  походил  на  попа  с  приходской   кассой, а  щас  видно,  что  кассу   у  тебя  сперли.  Щас  ты  тянешь  на   испуганного  пижона, -  определил,  молодой  и  горячий  в  порывах  мысли,  Вася.  -  Так  что,  напусти  на  профиль  морды  заботу  об  искании  забав. Ты  же  отпускник!..  Еще  выпьешь?..А  мне  надо  залиться   под  самый  кадык.  За  столом  моих  планов  не  знают,  а  все  равно  наливать  станут  символ,  как  молодому  годами.   А  мне, - чтоб  фитиль  агрессии  загорелся  в  нутре!  Из  искры,  чтоб  на  все  харизмы   на  банкете, возгорелось  пламя  возмущения   на  неравенство  в  кошельках  банковских  знаков!
     - Ты  все  же  не  раздумал  покатить  бочонок,  наехать  на  папашу.  А  ты  прикинь  еще  разок. У  папы,  может,  на  черный  день  какая  сотняга  осталась,  на  бензин  да  запчасти,  а  ты  на   нее  -  лапу  пролетария  и  люмпена,  говоря  языком  запада!  -  остерег   Кузьма,  прохаживаясь  по  коврам,  с  любимым  скрипом  кожаной  обувки.. – Ты  ж  не  баран,  чтобы  в   воротья  -  рогом!
      - Ах,  шеф!  Ты  не  знаешь,  но  ты   узнаешь!  Я  видел  цельную  кипу  сберкнижек!  Они  побьют  мне  харю  и  рыло,  но  я  дознаюсь,  отчего  прятали  и  зачем  те  залежи  заначек!  У  меня  иной   раз  на  бутылку…ликера  не  хватало  рубля,  а  тут - осквернение  чести  и   достоинства  кармана! – объявил  Вася  Нахабцев,  каким-то  образом  переходя  из  образа  трезвости   в  состояние  полуподпития.  И  тут  же  лихо  осушая,  наполненный   перед  тем,  фужер.   
      - Ты  мне  нравишься  душевным  порывом,  мой  упитанный  друг  и  помощник.  Я  тоже  люблю  порезвиться.  И  ежели  бы  денег  было  на   полный мильён…А  так…Пущай  этим  делом  займется   милиция,  наши  заслуженные  мусора,  когда  им  стукнет  в  головы   моча.  А  мы  с  тобой   им  помощи  не ссудим.  Пущай  сами  выходят  на  след!  Стучать  в  любую  дверь  без  спросу  -  похоже   на   подлянку.  И  пойми.  Синий  фонарь  под  глазом  за  напраслину – не  самое  лучшее  украшение  в  любой   праздник  и  даже  в  будни, -  урезонивал  Козолуп,  с  веселым  сарказмом  разглядывая  отпрыска  подозреваемого   в  богатстве,  одетого  тоже   вальяжно,  в  костюме  под  галстук,  с  прилизанной   круглой   физией  и  с  гривой  лёвы,  в  резинке  на   затылке. -  А  еще,  помнится,  обещал  ты   мероприятие.  Вроде,  представить  хотел  меня  некой  особе,  которая  горит  желанием  остаться  в  целомудрии,  не  броситься   в  огонь  любовного  восторга,  чтобы  испытывать  судьбу.
      - Ой, шеф!  Прости  подлеца!  Совсем  рассыпалось  из  головы  за   простеньким  ба-зарным   балаболством.  Идем!  -  сказал  стихами  Вася.

____________   *   ___________

      И  он   потащил  Кузьму  за  рукав  пиджака  из  кельи.
      - Шеф! Закрой  глаза  и  затаи  дыхалку!  Тебя  ждет   послабление   ума  при  виде   незнакомки   или  мистика  от  планиды.
      - Ты  хочешь  представить  меня  бабушке,  а  та  расскажет  секреты   карт?  Так  их   сам   Сергеич  поведал.  Шестерка,  семерка,  восьмерка.  Туз  и  десятка.  Ну  и  так  далее,  чтоб  вышло  очко.   Но  только  в  него  я  не   играю.  Из  соображений  личной  гигиены, -  осклабился   Козолуп,  охотно  следуя  за  молодым  балбесом  Васей.
       И через  несколько  шагов  был  препровожден   и  поставлен  посреди  иной  светелки.
       -  Знакомьтесь, миледи! Мой  новый  приятель  из  северных краев, - возгласил  Вася  Нахабцев,  весьма  шумно  шлепая  Кузьму  по  половинке   зада  и,  обращаясь  к  доволь-но  приятной   видом  блондиночке,  клубком  лежащей  на  диване с  книгой.
      Блондинистая   красотка  отвела  от  книги  голубые  глазки  и  с   явным  интересом  оглядела   приятеля  брата. А  оставшись,  видимо,  довольной  осмотром  с  пристрастием, медленно  отложила  книгу  на  столик, сбросила  в  меру  полные  и  даже  изящные  ножки  на  пол,  оправила  простенький  халат  и  тогда  только   снизошла   вопросом.
     -  Это   кто  же  такой   в  наши  края?  Тот  самый  принц,  который  нищий?
     И  в  нахальной  улыбке   показала  ровный  заборчик  из  острых  зубов  плотоядки
     - Он  самый,  сударыня,  -  улыбнулся  в  ответ  Козолуп,  но  без  всякой  наглости,  а  даже   наоборот.  Он  ожидал  увидеть  нечто  среднее   между кикиморой   и  молодой   ведьмой,  а  тут  -  почти  наяда,  нимфа   или  фея.  Правда,  зубки  у   нее   как   у   пираньи,  и  если  еще   и  характер  резвый…Но  характер   можно   перековать,  а  зубы  вышибить…Кузя  невольно  дернул  плечом  и  продолжил  усилия  дипломата. – Вот  только  жаль,   что  как  всякий   тип  из  сказки,  бедный,  как  простой  советский  инженер.  Тут  вы   в  яблочко.  А  потому,  если  я  смогу  быть   полезен,  так  разве   иллюзиями,  что  остались  случаем  в  серой   массе.
      - Спасибо,  принц,  за  правду.  В  наше  время  таким  богатством  может  похвастаться   не  всякий   гранд.   Садитесь  и  расскажите,   как  вас  зовут для  начала.  Меня   зовут  Светланой.
      - Воистину  светлое  имя,  сударыня! А  я,  всего-навсего,  Кузьма. – И  он еще  раз  двинул  плечами,  но  теперь  от  огорчения,  усаживаясь,  однако,  на  стул   поодаль. -  А  скажу  фамлию,  вы  и   вовсе  упадете   со  смеху.  Кузьма  Козолуп!  И  хорошо, -  не  Козлодоев!
      - Пустое, Кузьма!  -   чуть  сморщила  нужных  размеров  носик   белокурая фея. -  У  нас  фамилия   не  более  благозвучная.
      -  Это  меня  несколько  утешает, -  отозвался  Кузьма.
      Он  закинул  ногу  за  ногу  и,  охватив  колени  сцепленными  руками,   поглядел  на  хозяйку   в   упор. С  веселым  вызовом  домашнего  кота…  Болван!  Он  упустил   из  виду,  что  сия  девица  тоже   рождена   в  нормальной  нашенской  больничке  и  воспитала   ее  родная  наша  улица  и  безальтернативный  комсомол!  А  потому  она  без   комплексов  и  смутить  ее  ничего  не  может.  Оттого  она  не  сразу  сделала   стыдливое  лицо,  а  лишь  проведя  инвентаризацию   на   физии  симпатичного   нахала. И  тут  же  углубила  допрос.
     -  Вы  надолго  к  нам?
      - О,  сударыня!  Еще  вчера  я  не  смог  бы  ответить  на  этот  вопрос.  Но  сейчас  чувствую,  что  остаюсь  тут  навсегда! -  воскликнул   Козолуп,  галантно  клоня  голову  и  держа   улыбку  ловеласа. -  В  любом  случае,  это  зависит  только  от  вас!
      -  Ой,  как  складно   вы  врете! Вы  хорошо  играли  в  самодеятельном  театре  или  это  у   вас  от  широты  характера?  - усмехнулась  Светлана,  не  показывая,  впрочем,  неудовольствия.
      - Скорее,  второе,  сударыня,  нежели  что-то  иное,  ибо  в  театр  меня  упорно  не  пущают,  Это  кажется  забавным, но…Не  берут  даже  директором!  -  отвечал  тоже   до-вольный   Кузя.
      Взгляды  на  жизнь  у  него  устоялись  и  опрокинуть  могли  их  лишь  глобальные  потрясения,  а   вот  отношение  к  противуполу…
      Когда  дело  касалось  его  общения  с  прекрасными  созданиями,  он  старался  играть  в  молчанку,  не  давал  обещаний  и  не  клялся  даже  в  краткосрочной   любви.
     «О,  радость  души  моей,  кусочек  нежности  и  неги!  Да  это  же   естественно, что  мы  вместе, -  говорил  он  партнерше  до  совокупления  или  потом,  в  ответ  на  требования  заверений. -  Но  вместе  нельзя  быть  вечно.  Такова  жизнь   по  весям  и  в  городах  тоже!»
      И  вовсе  не  по  напускной   застенчивости  Козолуп  до  сих  пор  оставался   холо-стяком. Иногда  его  брали  на  абордаж,  набрасывали  петлю  и  расставляли  силки. Дамы  хватали  инициативу  в  свои  красивые  и  мягкие  ручки,  навязывали  ему  непре-клонную  волю  и  он  покорялся,  но  только  на  время  экстаза.  А  затем  решительно  отвергал  всякие  узы  и  возможность  женитьбы  без  факта  любви.  Ее  он  хотел,  но  она  не  являлась.  Тогда  он  решил  о  ней  не  думать.  Не  думал  и  сейчас.  Играл  словами.
      - А  вы  мне  нравитесь, Кузьма, -  распахнула  розовые,  бантиком  губки  сестра  Васи  Нахабцева. -  Своей   откровенностью  и  вызывающей  честностью   на   показ.
      - О, сударыня!  Это  одно  из  моих  запасных  достоинств.  Одновременно  беззастенчиво   врать  и  казаться   честным, -  принял  довольно  скромный   и  с  подначкой  комплимент  Кузя.
      - Забавно!  Вы  дерзите  даме  и  все  же  надеетесь  на  углубленное  знакомство.  Почему  вы  упорно  называете  меня  сударыней  и  отказываетесь  звать  по  имени?
      - Вам  не  нравится  обращение  «сударыня»?  А  мне  импонирует. В  нем  что-то  от  давних  рыцарских  времен  поклонения  женщине  и  глубокой   порядочности  мужиков.  Но  если  вам  не   угодно…
      - Нет,  нет,  мне  угодно,  сударь!  -  торопливо  согласилась  Светлана.  -  Но,  надеюсь,  имя  мое  вы  не  забудете.
      -  Я  стану  шептать  его  даже   во  сне,  -   пообещал   Козолуп.
      - Ну  вот,  это  уже  похоже  на  признание, -  покивала   хозяйка  жилой  площади  и  бросила  скорый   взгляд  на  брата   Васю.  Тот  придавил  у  порога   спиной  стену  и,  прикладываясь губами  к  горлу,  что-то  внушал  бутылке  с  хересом.
      Кузьма  тоже  обласкал  глазами  Нахабцева-младшего  и  не  сдержался,  излил  на  себя  сладкое.
      -  Я  не  знаю,  как  это  делается  понарошку.  Я  не  умею  играть  по  заказу  души  или  сердца,  и  врать  вам  не  смею! И  сейчас  во  мне  кто-то  сидит  и  ширяет  шилом!  Он  хочет,  чтоб  я  прыгал  от  радости,  любуясь  вами   как  иконой!
      - Сударь!  Да  вы  прямо  курьерским  продвигаетесь  к  цели!  -  Казалось,  Светлана  поощряла   его  озорным  взглядом.
      - А  разве  цель  моя  -  не  очаровать  вас?!  Вот  я  и  охмуряю  посредством  правды.  А  лесть   и  грубый   или  изысканный   комплименты  будут  контрастны.  Согласитесь,  Светик,  в  элитных  бомондах  просто  помешаны  на  контрастах  в  контрактах!  Или  мы  хуже   качеством  в  чердаках?
      - Осторожно, Кузьма.  Вы  можете  все  испортить. Я  же  разрешила  называть  меня  сударыней.
      - Прошу   прощения,  сударыня. Я  не  хочу  сделать  вас  несчастной.  И  потому,  не  надеясь  более  попасть  к   вам  в  дом  так  запросто, осмеливаюсь  пригласить  погулять  по  городу,  сходить  в  кино  или  посидеть  в  ресторане. Хотя,  именно  с  вами,  я  не  хотел  бы  торчать  в  кабаке.  Соглашайтесь,  Светлана!  Очень  прошу.  В  другой  раз  я  не  смогу  обороть   робость  и  приставать  к  вам  с  нынешней  назойливостью   север-ного   комара, - лыбясь  лицом  и  страдая  внутри, предлагал  выбор  Кузьма.  -  Поверьте. Я  никого  еще  не  просил  так  упорно,  болея  душой  и  надрываясь  сердцем!
      - Да  вы   поэт!  -  пропела  источник  кузиной  хвори.
      - А  вот  этого  не  надо,  паночка!  Обижать  и  унижать!  Я  слишком  уважаю  Пуш-кина,  чтобы  писать  стихи,  уподобляясь  графоману.
       - Ну  хорошо,  -  девица  сделала,  изобразила  на  лице  утомленную  муками  выбора  шельму.  – Допустим,  я  не  соглашусь.  Ни  в  променады, ни  в  кабак. Мне  хочется,  конечно,  но  я  не  знаю  -  что?   Ваш  ход?   Вы  перестанете  передо  мной   выпендриваться,  качать  капризы  и  права?  Не  упадете  на  колени?
      Кузьма  потеряно  пожал  плечами   и  напустил  на   свой   портрет  грусть-печаль.
      - Топиться  я  не  стану,  это  вы  знаете. Нет  повода  для  выражения   протеста. Но  вы  испортите  мне  день  сегодняшний,  а  себе  -  день  завтрашний.  Вы  забыли,  что  принцы  являются  раз  в  жизни, а  принципы   меняются  каждый  день.
      - Кузьма!  Как  же  вы  самонадеян!  -  возгласила,  едва  не  изумляясь,  белокурая  бестия. -  На  принца  вы  совершенно  не  тянете
      - Разумеется.  Но  я  привык  к  своей глупости.  И  потом,  может  статься,  это  единственный  довод  убедить   вас   принять  предложение  подышать  воздухом  отрешенности, - с  прежним  сарказмом  изложил  позицию  Козолуп,  не  без  вызова  заглядывая  в  лицо  без  макияжа  светелкиной  хозяйки.  -  И  смею  вас  уверить:  я  не  буду  назойлив, и  лишь  исполню  ваши  желания.  А  вы  будет  гидом  мне  в  городе.
      - Ну,  если  вы  исполните   мои  желания,.. - Светлана  заманчиво  улыбнулась. -  Тогда  мне  стоит  согласиться,  мой  принц!
      -  Так  бы  и  давно,  сударыня.  Вы  делаете  меня  счастливым  и  богатым  на   адре-налин.  Во  мне  закипает  кровь!
      - Но  вы  меня  совершенно  не  знаете!
      - Зато  я  знаю  себя!  Итак:  сегодня  и  всегда,  в  семь  вечера  в  парке,  у  большого  фонтана,  с  любой  стороны  и  вокруг!  Я  правильно  назвал  место  встречи  и  любов-ных   разборок?
      - Договаривающиеся   стороны  пришли  к  соглашению  и  потому  официальная  часть  рандеву  считается  завершенной!  -  Как  бы  подвел  итог  Вася  Нахабцев, вдруг  проявляя  интерес  к  происходящему  и  тем  напоминая  о  своем  присутствии.  – Состязание  в  благонравии  проведено  по  всем  правилам  и  на  должном  уровне!  Так  что,  сестричка,  пойдем  с  нами  вниз  на  юбилей   папашки.  Выпьем  по  чарке  и  разгрузим  души,  откроем  их  настежь.
      - Да  ты,  Вася, уже  распахнул  свою  душу!  Может,  хватит?  Да  и  зачем  тебе  туда?  Что  тебе  те  сквалыги,  коллекционеры   украшений,  носители  показной  добродетели  и  тайных  пороков?  Пойдем  лучше  в  город.  Там  чище  воздух,  а  вместо  водки  пьют  сельтерскую  и  квас!  -  сказала  Светлана,  взглядом  ища  поддержки  у   Кузьмы.
      И  он  тут  же   подхватил  недурственную  идею.
      - А  что,  брат  сестры?!  На  кой  нам  ихнее  веселье?!  И  что  там  такого,  чего  нам  непонятно?  Парад  лжецов!  Пожилые  набобы  и  хвастуны  нарядами,  шестерки  у  вре-мени. Да  и  у  любого  пахана,  окажись  они  на  зоне.
      - Ты  ошибаешься,  шеф.  Ты  здорово  не  обольщайся. -  Вася   присмотрелся   к  бутылке,  запрокинул   ее   себе   в  пасть,  и  слизнув   последние  капли,  опустил   на  пол.   И  продолжил   смотреть  через  призму   истории  на  текущий   момент.  -  Они  не  дураки  и  сразу  чуют  откель  ветер   потянул.  А  ветер  пахнул   свободой   открыто  тянуть  и  хапать!  Они  уверены,  что  ихнее  времечко  за  порогом,  и  можно  будет   хватнуть  во  всю  ширь   жадности!  И  что  меня  завораживает, шеф, - похоже,   что  это  так.  Люди  вешают  свою  совесть  на  крючья  истории  подсушиться  и  дождаться  других   времен!  Они  не  прячут  похабные   рожи  и  похваляются   воровством!  Но  я  обещал  пойти  на  них, и  я   пойду!  Я  накачу  на  папахена  большую  бочку!  Дубовую,  как  из-под  пива  в  подвалах   Пльзеня!   Сестра!  Ты  одевайся,  а  мы  с  шефом  зайдем  на   короткое  время   в  банкетный   коридор  для  внеочередного  заявления.   Я  только   скажу ,  кто  они,  получу  по  морде,  и  мы  свалим  в  город!
       Светлана   вопросительно  глянула  на  гостя,  но  Кузьма  кивнул.
       - Сударыня!  По-моему,  стоит  принять   предложение  смелого  братца.  Пусть  его  отведет  душу  и  заодно  познакомит  меня  с  театральным  деятелем  местного  оазиса  культуры.  Это  не  займет  много  времени.  А  вы  покуда  оденьтесь  для  выхода  в  свет.
      - Идем  к  столу,  там  выпьют  все  без  нас!  -  воскликнул  Вася, хватая  Кузьму  за  руку.

ГЛАВА   ДВЕНАДЦАТАЯ

Банкетный  зал.  Знакомство   с  юбиляром.
Застольные  скетчи,  Артист  Яишкин  многих
стоит.  Романсы  и  вечный  металл.  Собрание
сберкнижек.  Развязка  при  закваске  действа.


_____________     *     _____________

      Вася   прокладывал  курс  к   великому  застолью. Они  спустились  по  лестнице.
      Переступив  порог  гостиной,  где  проводилось  торжественное  уничтожение  съестного  и  хмельного,  Вася  Нахабцев-младлший   вскинул  руку  на  манер   оратора  с  большой   кочки,  зовущего   в  неведомое  завтра, и  возгласил   подпитым   баритоном:
      - Леди  энд  мужики!  И  если  есть  те,  у  кого  все  впереди! Перед  вами  хорошо  мне  знакомый  председатель   артели,  что  старается  по  золоту  под  Магаданом,  Кузьма  Петрович.  Который,  едучи  из  краев  холодных  в  красивый   город  Сочи,  завернул  ко  мне  на  несколько  часов  на  правах  дружбана  и  братана  по  выпивке.  Он  согласился  быть  тут  гостем.  Прошу  приветствовать  и  напоить!
      С тем,  изящным  жестом  хлебосола,  он  предложил  Кузе  двигаться  к  столу.  Там  тут  же  стали  происходить  перемещения  в  отыскании  для  них  места  ближе  к  центру  гулянки,   но  вдали  от  высоких   особ  городского  кильдима.
      Но Вася,  памятуя  обещание  познакомить   Козолупа  и   организатора   похождений  с  режиссером  театра,   как-то  культурненько,  но  довольно   нахально  раздвинул  си-дельцев  и  втиснул  Кузю  рядышком,   а  сам  утвердился   подле.
      Снова  зазвенели  бокалы,  застучали  ножи  и  вилки,  и  пришли  в  движение  челю-сти.
       Это  на  некоторое  время  отвлекло  внимание  от  Кузьмы.  Но  хозяин  и  юбиляр,  виновник  торжества  скоро  вспомнил  о  романтической  профессии  гостя  и   обратился  к  нему   через  стол  с  волнующим  вопросом.
       - Извиняюсь,  молодой  человек!  Вы  не  смогли  бы   нас   познакомить  хоть  в  малой  мере  с  работой  старателей?  Это,  наверное,  интересно,  черт  возьми  нас  вместе  с  потрохами,   видеть  золото  и  не  иметь  в   кармане!? Как  говорил  Крылов:  налить  ви-но  в  стакан,  понюхать  и  не  пить!
      И  Пал  Василич  самодовольно  оглядел  застлолье  и,  внимая,  опять  уставился  на  Кузю.
      Тот  поднял  глаза  на  тучного  бонзу,  уловил  толстый  намек  на  тонкие  обстоятельства,  и  понимающе   ухмыльнулся.  А  усекши,  что   на  них  наставлены  ушные  локаторы  большинства   гостей,  уже  приготовившихся  поглумиться,  обмахнув  салфеткой,  распахнул  уста.
      - Не  могу   вам  перечить, бесподобный  юбиляр.  Вы  правы.  Работа  романтика  зо-лотых  полигонов  не  идет  ни  в  какое  сравнение,  скажем,  с  потовыделением  завмага   или   продавца. Нам  невыгодно  утаивать  драгметалл.  За  него  платят  довольно  прилично,  по  нашим  меркам. Наконец,  воспитание  и  уважение  к  закону  не  велят  мне  лямзить  у  государства.  А  кроме  того,  и  сама  держава,  чтобы  не  было  за  нее  обид-но,  позаботилась  об  обоюдных  интересах  и  установило  контроль.  И  при  выборе:  место  на  нарах   и  небо  в  клеточку  или  свобода,  почему-то  всегда  предпочитаешь  последнее.
      На  базе  или   в  ларьке,  как  я  понимаю,  другой  расклад  на  уме.  Контроль  в  весовой  и  бумажной  категории,  ну  а  гирьки,  вы  знаете,  бывают  с  секретом.  Бумага  же,  в  народе  это  подмечено,  терпит  всякие  ляпсусы.  Остается  совесть.  Но  и  она,  это  тоже  отмечено  даже  в  литературе,  имеет  свойства  воска  и  пластилина  и  позво-ляет  вылепить  что  угодно.  Чадам   или  внукам,  любовнице  и  жене,  знакомым, себе,  наконец!  И  потом:  золото   еще  надо  превращать  в  деньги,  а  затем  уж  в  произведения  искусства  или  товары  ширпотреба! А, скажем,  телевизор  или  охотничья  колбаска,  пиво-водочно-коньячный  розлив  обходятся  простым  применением   бартера.  Ну  разве  что  в  деньги  их  надобно  трансформировать,  чтоб   отложить  в   кубышку.  Это  я  к  примеру  и  для  сравнения  ремесел.  А  что  касаемо  золота,  как  такового,  то  на  него  иногда  просто  хочется  посмотреть,  и потому  я  вожу  с  собой  небольшой  самородок.  Крохотный  сувенир,  что  сидит  у  меня  в  бонбоньерке.  Вот  он,  в  нем  чуть  больше  десяти  граммов.
      И  Кузьма   Козолуп  вытащил  из  кармана  и  предложил  вниманию  публики  кусочек  тусклого  металла,  возлежащего  на  бархате  в  коробченке  ювелира.  Металл  тут  же   пошел  по  рукам,  потому   как  интерес  к  вечному  непреходящ.
      - Фи!  -  сказал  кто-то  с  нахальной   презрительностью.  -  И  сколько  же  здесь  ун-ций?
      Нахал  показал,  что  сильно  кумекает  в  подобных  безделицах  и  они  ему  даже  претят.
      - Здесь  не  более  трети,  но  высшей  пробы.  Это  червонное,  с  бывших  владений   госполигонов, -  с  улыбкой  скромняги  ответил  Кузьма. -  По  нынешним  ценам  на  ми-ровом  рынке,  как  я  слыхал,  он  может  потянуть  на  сотню  долларов.
      - Да?!  И  такую  кучу  капвалюты  вы  таскаете  почти  на  виду1  Но  могут  же  настучать  и  вас  посадят   в  казематы!  И  экспроприируют  ваше  богатство! -  воскликнул  его  сосед  Назарий   Яишкин,  который  очень  любил  позабавиться  за  чужой  счет.
      - Что  делать?  Надо  же  хоть  чем-то  быть  оригиналом.  Извиняюсь,  вы волокете  в  прекрасном.  А  кто  по  профессии? -  ухмыльнулся   Козолуп,  отставляя   порожнюю  рюмку,  чтобы   взять  полную.  Он  понял,  что  наступил  тот  миг,  когда  павлина  надо  хватать  за  хвост.  -  Вы  работник  пробирной  палаты!?
      - Ну  что  вы?  Я  скромный   артист, -  застенчиво  потупил  взор  Яишкин,  к  тому  времени  уже   нагрузившийся  спиртным  и  было   подзабывшим  про  свое  общественное  амплуа. – Простой   служитель  муз,  работаю  в  театре,  совмещаю  в  одном  лице  артиста  и,  так   сказать,  наставника,  режиссера.
      И  уже   с  гордостью   воззрился  на   простолюдина. Затем  он  поворотил  породистую  голову  с  львиной  гривой   налево  и   вправо, дабы   убедиться, что  им  интересуются  и  восхищаются.  Но  большинство  глаз  следило  за  сафьяновой  коробочкой,  в  которой   кочевал  по  столу  образец   трудов  профессии   авантюристов. А  иные  гляделки  мужиков  пялились    на  интригующее  декольте  завмага  Сысоевой. Она  одна  среди  бомондных  дам  была  не  только   восхитительна  фигурой,  но  уже  крепенько  нализалась. А баба  пьяная - ба-альшая   замануха!
      - У  вас  так  много  достоинств,  что  я  предпочту  утаить  свои  недостатки, -  сымпровизировал  Кузьма. Между  тем,  он  прихлебывал  из  бокалов,  совершенно  забыв  про  обет  воздержания  амбиций  живота  своего, а  потому  уже  был  захвачен  в  колдовские   силки  Бахуса. – Мне  с   вами  не  сравниться.  Но  ваша   профессия  меня   потрясает.  Вы  не  поверите, но  театр  моя  слабость  и  даже   кумир!  Я  всегда  мечтал  попасть  на  премьеру,  а  как  часто  мои  помыслы  оставались  втуне!  Я  попадал  на  пирушку  или  в  постель  к подружке. Но  проникнуть  в  таинство  создания  прекрасного,  творить  его  -  еще  более  сокровенное  желание! Вероятно,  в  душе   или  генах  я  художник,  ваятель.  Как  это  должно  быть  сложно:  из  строк,  написанных  веков  пять  тому,  соорудить  нечто  цельное,  новое,  актуальное!  И  чтоб  по  вкусу  современного  трудяги,  который  сцене  всегда  предпочитает  буфет.
      -  Вы  поразительно  правы,  мой  молодой  друг,  отмечая,  что  наша  работа  одна  из  захватывающих  и  труднейших.  Представьте  только!  Зритель  покинул  зал,  а  пришедши  домой, улегся  делать  баюшки,  ему  все  до  импозантной   Фенюшки. Он  отдыхает!  А  нам  каково?! Да  еще  после  банкета  по  поводу  премьеры  и  после  выспренных  речей!  Нам  не  до  сна,  мы  все  на  нервах,  в  трепетном  переживании  и  ожидании  прекрасного  мига   возможного  свидания!  Мы  тоже   человеки:  мужики  и  женщины!..И  надо  думать!  Надо  осмысливать  следующую  постановку!  Надо  двигать  время  вперед,  чтобы  где-то  в  будущем  не  ударить  лицом  в  оливье  от  позора  оши-бок!  Обмозговать  надо,  под  каким  углом,  как  лучше  донести  до  зрителя  указания  партии  и  правительства,  Политбюро,  наконец!  А  между  тем, зритель  охренел!  Он  Достоевского  не  принимает,  он  им  обрыдел!  Нужна  современная  трактовка!  Возьмите  главную  линию.  Подспудное,  проклевывающееся  чувство  униженной  бедности   Раскольникова.  Это  ведь  борьба!   Против  рабского   существования,  против  зажравшихся  чинодралов  и  оголтелого  милитаризма  в  лице  плутократки-старухи!..А  чего  стоит  переделка  литературного  творения?! Нет,  на  Льва  Толстого  не  замахнешься  голыми  руками!  Толстой  -  да!  Но  устарел.  А  донести  надо.  Партия  требует  реализма,  а  народу  он,  не  вслух  будь  сказано, при  дефиците  денежных  знаков  и  всяческой  жратвы,  до  стопсигнала  на  заднице  у  зайца!  Как  же  быть  и  что  поделать? Я  сам  готов  написать  пьесу…Но  время!  Где  взять  время?! -  огорченно  заключил  патетический  монолог  Яишкин,  и  в  сердцах,  твердой  рукой  вонзил  вилку  в  бок   поджаренному  поросенку.
      - Но,  бывает,  сочиняют  же  пьесы  по  мотивам  заслуженных   корифеев, - осторожно  заметил  Кузьма  Козолуп   меж  глотками  чешского  пива  и  забористого  зверобоя. – И  выходят  в  лауреаты.  И  имеют  престиж  и  пиастры.  Талант – хрен  с  ним,  его  определят  история  и  время.  А  вот  билеты  разных  банков!  Они  потребны  кажин  день.
      - Поразительное   невежество, мой  дорогой  друг!  -- сокрушился  Назарий Яишкин,  не  отставая  в  потреблении   капель  баварского   короля  под  хрустящее  ушко  молочного  хрячка. – Переделывать  современников   еще  сложнее!  Он   еще  жив,  у  него  могут  иметься  амбиции,  связи  и  положение!  Наконец, - кулаки!  Разве   позволит  он   проделывать  над  собой   эти  экскременты,  как  тонко  однажды  замечено  где-то!?  Это  можно  с  любым  начинающим,  человеком  глубинки.  Извините,  как  с  новичком,  так  сказать,  с  дилетантом,  я  с  вами  непозволительно  откровенен,  и  потому  акцентирую  именно  те  парадок-сы,  что  присущи  театру  и  кино.
      - Вы  очень  любезны,  мой  старший  и  импозантный  друг.  И  я   почел  бы себя  совершенно  счастливым,  когда  бы  вы, временно,  месячишка  на  три,  позволили  мне  приобщиться  и  послужить  божественной   музе!  Плотником  или  слугой  на  все.  Смогу  постоять  со  свечкой,  наливать стопоря! Виночерпий - тоже  фигура!  - Козолуп  поднял  очередную  рюмку,  ткнул  в  неё  пальцем.
      - А  это  идея,  мой   молодой   приятель!  В  театре  всегда  нужны   молодые  мужи  с  трепетной,  но  твердой  дланью.  Приходите!..Приходите  во  вторник.  Приходите  прямо  ко  мне  и  мы   уладим  ваши  дела. Но  как  же  ваша  работа?  Отдых?! – вопросил  уми-ленный  артист.
      - Мой  отдых  -  моя  работа, сударь!  Самый  лучший  отдых – творческий  процесс,  нагрузка  мозговых  извилин  созиданием.  А  сказать  истину,  надоело  мне  мыкаться  по  всяким  весям  и  северам,  кормить  комарье,  искать  далекую  романтику  и  восторгаться   пламенем  костра.  Хочется  обыденной  жизни  простого  обывателя,  которого  в  прессе   хулительно   обзывают   мещанином.  И  мне  иной  раз  невтерпеж  от  пуза  полежать  в  ванне  с  горячей водой,  глазеть  на  розовый  иль  голубой   кафель,  и  говорить  милой  пассии  комплименты  про  ее  загар  на  всех  частях   фигуры.  А  романтики  навалом  кругом,  надо  только  уметь  отличать  ее  от  прозы  быта!  Я  всегда  мечтал  о  хорошей  зарплате  дома,  под  родным  небом,  но  из  этого  мало  что  получалось.  И  мой  неуемный  характер  и,  потом,  Север  с   его  потогонным  рублем,  при  котором  чувствуешь  себя   вольно,  обуревал. Щас я  возлагаю  надежды  на  этот,  возможно,  счастливый  случай  забыть  о  низменном.  И  только  вы  можете  одарить  меня   конем  с  крылышками! -  воскликнул  Кузьма,  выпустив  сентиментальных  бесов  наружу  и  отставляя  фужер  с  пивом. -  Я  буду  вечно  вам  благодарен,  я  стану  лобызать  ваш  светлый  и  почти  гениальный  лоб!   Я  буду   вашим  рабом  и  строгим  судией!
      - Ах,  молодой  муж   и   наивный  мальчик!  -  ответствовал  растроганный Яишкин,  который,   как  все  из  живущих,  и  многие  артисты,  обожал  безудержные  комплименты  и  душевный  надрыв.  -  Я  бы   с  большим  отеческим  чувством   остерег  вас  от  тернистой  стези  служения  подмосткам,  ибо  эта  дорога  самая  страшная,  самая  заманчивая,  возвышающая  нас  над  всеми,  и  увлекающая  в  бездну  страстей,  откуда  назад  пути  нет!  Но  я  не  стану   вас  отговаривать. Я  помогу   вам  стать  на   краешек,  вкусить  этой  отравленной  жизни,  а  уж  там   ваша  воля  -  шагнуть  ли  в  ад  или  из-брать  попятный  путь.
     - Согласен,  рыцарь  застолья! -  сказал  Козолуп  и  поднял  вилку  с  куском  поросенка. -  Мы  будем  друзьями,  мы  перекуем  ракеты  на  машины  творчества  и  так  тряхнем   старика   Вознесенского,  так  зацепим  самолюбие   Евтушенка,  что  от  восторга  земля  пойдет  по  новой,  счастливой  орбите  в  веселых  танцах  российской   попсы!
      - Виват,  мой  новый  друг! – поддержал  Яишкин  душевные  и  творческие  порывы  Кузьмы. – Вы  нравитесь  все  больше.  В  вас  чувствуется  благородная  кровь,  желание  быть  полезным  обществу  без  всякой  зарплаты.  Так  сказать,  безвозмездно! Вам  бы  специальное  образование,  немного  опыта  и  вы… Кстати,  простите  за  нескромность. Кто вы  по  профессии?  Простой  искатель  золотоносных  жил  или  именитый  геолог?
      - Пардон,  мой   пожилой  кумир.  Сначала  я  должен  огорчить  вас  откровением.  Да,  раньше  я  мог  по  призыву  с  фанерной  трибуны  ишачить  за  всякого  парня  и  даже  в  субботу  и  воскресенье. Но  с  некоторых  пор  остыл.  Понял,  что  дурят  нас  с  Фондом  мира,  как  сказал  великий  сатирик.  Из  Фонда  лили  танки  и  ставили  в  складушку,  а  мы  имели  бледный  шиш.  Я  тоже  могу  вкалывать  до  седьмого  пота  и  семь  дней   кряду,  но,  извините,  за  достойную  оплату  тех  трудов.  Я  не  умею  измышлять,  а  потому  и  по  второму  пункту  признаюсь.  Я  не  геолог,  а  простой  бродяга, - потупившись,  сказал  Кузьма.  И  будто  застыдившись  столь   низкого  положения   на  лестнице  жизни, краем  ногтя  ковырнул  из  глаза  одинокую  слезу  покаяния. – Я  положил  себе  урок,  пройти  дорогами  великих  проходимцев  и  где-то  путешественников.  Однажды  я  ушел  в  люди,  побывал  в  местах,  где  страдали  и  сгинули,  но  остался  дух  богатырей  культуры,  науки  и  литературы.  Я  ушел  и  до  сих   пор  не  вернулся! Не  вижу  дороги  назад!
      - У  вас  же  прекрасная  биография!  И  если  б  вам  сидеть  в  тюрьме!.. О  вас  надо  писать,  слагать  саги  и  выдумывать  мифы,  легенды.  Наконец,  ставить  пьесы!..Знаете,  я  напишу  о   вас  пьесу!  Это  будет  поразительная  история  о  заблудшей  душе,  искания  которой  привели  его  владельца  в  лоно  искусства!  Вы  не  сидели  в  тюрьме?!  Вы  сядете,  это  теперь  модно!  Грабители,  воры  и  проститутки  сейчас  главные  герои  дня!  Решено! Вы  станете  мне  рассказывать  о  своих  скитаниях,  а  я  буду  записывать  и  на  этой  основе  мы  создадим  великий  шедевр  современности.  Блокбастер  и  даже  бабахстер! Очень  жаль,  что  все  гениальное  признается  таковым   после  смерти  гения! -  воскликнул  Назарий  Яишкин.
      - Ну  что  вы,  не  отчаивайтесь!  Это  у  вас  впереди, -  успокоил  артиста Кузя,  сотворив  гримасу  соучастия  и  прихлопнув  по  пухлому  плечу.  -  И  вообще, для  вас  сделают  исключение.  Люди  понимают  житуху,  они  оценят  толстую  натуру  и  полюбят  ваши  чувства! Все  же  кругом  знают,  что  только  красота  и  гармония  спасут  мир  из-под  обломков!
      - Да,  - легковерно  покивал  Назарий.  -  Гением  надо  быть  при  жизни. И чтобы  все  знали  и  указывали  перстами.  Тогда  это  жизнь  полнокровная  и  без  всяких  натяжек.  Тогда приятно  улыбаться  и  дышать!
      - Совершенно  в  дырочку! И  важно,  чтобы  о  своей  гениальности  не  знал  сам  имярек,  -  согласился  его  собеседник  и  пьяно  мотнул  головой. – В  противном  случае, это  будет  обычная  пытка  нескромного  самолюбия.  И  тогда  он  погиб,  сгнил  на  кор-ню, сгорел  в  сияньи  славы!  Живой  покойник!
      - Живой  труп  -  это  было, -  поддакнул  Назарий   Яишкин, ударившийся  в  меланхолию. – Для  покойника  играют  Шопена,  несут  венки  и  говорят  много  приятных  слов,  которых  никогда  не  скажут  при  жизни  и  говорят  на  банкетах  дежурные  подхалимы.  А  покойничку  бы   еще  немного  водочки,  бабец   под  бок,  да  сбацать  лезгинку,  чтоб  завертелось  все  до  первородной  мамы  Евы!..-  чуток  оживился  артист,  но  тут  же  потух.  -  Ах, плохо  быть  усопшим.
      - Но, но, Станиславский! -  ободряюще  воскликнул  Кузя. -  Не  надо  слез,  не  вешай  носа!  Не  люблю  уныния  и  панихид!  Мы  еще  ударим  по  Пушкину,  замахнемся  на  Николай  Васильича  и…
      Но  покуда  Козолуп  подбирал  очередную  жертву,  режиссер  ткнул  в  его  сторону  порожней  вилкой.
      - На  них  уже  не  замахнешься, любезный.  Из  них  уже  пошили  шинели,  выдали  дочек  в  который  уж  раз,  и  винегрет  состряпали, и  отбивную.  И  все,  что  желательно  самому  захудалому  сценаристу   или  режиссеру  с  апломбом.  Матерьялу  становится  все  меньше,  а  жизнь  идет,  и  слава  достается  иным.  И  хлеб  с   маслом  кушают  дру-гие.
      - Ну, ну,  не  печалуйся,  государыня  рыбка!  И  насчет  хлеба  с  икрой  и  маслицем   ты  загнул  не  туда.  Тебе  же  хватает.  Голодания  по  твоему  торсу  не  видно.  Просто  хочется  тебе  на  Олимп,  а  там  тесно,  пихаются  локтями  и  толкают  в   копчик.   Пускают  не  всякого,  вот  тебе  и  обидно.  От  такого  чувства  много  пьешь,  а  надо  работать, -  укорил  его  по-сыновьи  Кузьма  Козолуп,  приникая  к  Назарию   и  обнимая  за   мощную  выю.  -  Арбайтен  надо,  вкалывать  до  последнего  пота,  как  товарищ  Стаханов!
      - Да, много  пью, а  надо  напрягаться. Талант -  это  работа,  работа  и  только  иногда  -  выпивка, -  как  эхо,  покладисто  отозвался   размякший Яишкин.
      Мысли  соседа  создавали  ему  гармонию  духа.
      А  Кузьма   продолжил  гнать  экспромты.
      - Вот  к  делу!  Ехал  мимо,  увидел  и  прочел.  Экспериментальный   цех  в  театре!  Откуда  веяния?  Место  действия  переносите  в  партер  и   на  галерку? Строчат  пуле-меты,  гарцуют  кони,  а  матросы   штурмуют  дам  в  креслах?!  И  кто  кому  платит?
      - Да  нет,  не  надо  юмора,  все  проще.  Хозрасчет  заставляет.  Вы  помните,  читал  сатирик.  В зале  дядя  Ваня,  на  сцене  -  три  сестры.  Театры  держались  на  плаву  щедротами  профсоюзов.  А  публика    воротила   физии  от  наших  спектаклей  и  валила  в  кабаки.  Мы  пошли  навстречу  пожеланиям  масс.  Убрали  кресла,  поставили  столики,  уставили  их  яствами  и  питьем  из  ресторации.  Добро  пожаловать,  смотрите!  Семейный  театр!  -  живописал  артист  и  режиссер.
      - Иди  ты?!  И  идут?  За  уют, за  сервис, - особая,  высокая  плата,  как  я понимаю.  И  власти  палок  не  вставляют? -  восхитился  Кузьма.
      - Наоборот,  одобрили!  Особенно  чека,  энкавэдэ  и  мусора.  Удобно  слушать  мысли!  -  оскалился  Назарий.  Но,  выпив  рюмку,  вернулся  к  теме,  что  бередила. – Со  сборами  пошло  на  лад,  а  вот  с  талантами  - беда.  Это  ж  варьете!  Хотя  слух  пошел  об  иных  красотках:  талантливы   в  постели!
      - Фу, гений!  Попахивает  сплетней.  Зачем  нам  юдоль  желтой   прессы? Мы  же  толкуем  о  высоком.  Таланты  что?  Их  пестуют  в  младые  годы,  покуда  еще  вундеркинд.  И  все  зависит  от  себя,  на  мой  сторонний   взгляд,  мой   камарад.  Так  что  встряхнись!  Ты  даже  не  талант,  ты  гений!  Испей  пивка  или  шампанского  и  грянь  цыганскую,  подтверди  догадку!  Не  знаю,  но  подозреваю,  любишь  ты  огнисто-цыганское,  потому  и  здесь  сидишь.  Грянь!  -  потребовал  Козолуп.
      - А  что, молодой  человек?! И грянем! Лезгинку  сбацаем,  цыганочку  с  вы-ходом!  Шампанского  мне  и  гитару!  -   бросаясь  в  раж,  вознял  голос  Яишкин.

____________   *   ____________

      Глас  вопиющего  обрезал  гвалт,  за  столами  враз  притихли   и   обратились  на  них  глазами  и  ушами.
      - Шампанского  Назарию  Ивановичу!  Назарий  Иванович  станет  петь  романсы! - раздались  возгласы   доброхотов,  среди  взбодрившихся  гостей  прощального  банкета,  и  шампанское  тут  же  явилось  из  ближнего  холодильника.
      И  ударило   из  чьих-то  пьяных  рук  по  парадным  прикидам   и   оживленным    харизмам!  Тут  же,  из  другой  услужливой  бутылки,  пробка  выстрелила  в  люстру,  отчего  та  зазвенела   неестественно  весело  и  откликнулась  осколками  богемского  стекла.
     Театральный  деятель взял  в  руку   чашу,  с  шапкой   пены   поверх  золотистого  напитка,  и  вознесся  идолом  над   столом.
      - За  здоровье  уважаемого  хозяина, истинного  и  рачительного  труженика  государственных  закромов,  за  примерного  семьянина  и  любящего  отца,  отличного  товарища  и  верного  друга  всякому  тут  сущему!  За  общественного  деятеля,  фронтовика  и  ветерана,  за  человека   поразительной  скромности  и  чистоты  нравов,  щедрой  души,  простого  до  изумления  и  сложного  по  совокупности!  Я  пью  за  настоящего  человека,  за  героя,  за  солдата  партии  и  в   его лице  за  родное Политбюро! Уря-яя! - возгласил  он   пронзительно-патетически.
      И обратившись  ликом   прирученного  льва  к  хозяину  бала, который  принял  шквал  раболепных  сравнений  с  великой   застенчивостью  и  даже протестом  в  лице,  Назарий   Яишкин  быстренько, как  в  унитаз, вылил  в  себя  из  фужера.  Поставил  посуду  на  стол  и  повелел:
      - Гитару!      
      Ему   подали  и  гитару,  что  еще  со  вчерашнего  вечера   стояла,  повязанная  голу-бым  и  кокетливым  бантом,  за  шкафом.  Яишкин   провел  по  струнам  толстыми  пальцами,  извлекая   звуки  настроя,  закрыл  глаза,  закинул  на  спину  гриву  и,  Кузьма,  ожидающий  слышать  из  той  груды   мяса  нечто  среднее  между  ором  осла  и  криком  павлина,  застыл,  пораженный!
      Назарий   пел  потрясающе,  голосом  умудренной   дамы,  то  мягко-задум-чиво,  то  с  тоскливым  надрывом,  но  с  такой  теплотой  и   проникновенностью,  что  у   наполовину  залитого  выпивкой  ходока   по  мукам  романтики   навернулись  слезы!  И  он,  чтобы  спрятать  разгильдяйство  нервов,  накрылся   руками,  уронив  на  лицо   рыжие  власы.
      Сначала  Яишкин  пел  романсы,  которых  Кузьма   не  знал   или  слышал  изредка  и  принимал  с  восторгом.  Потом  выдал  вещи  известные,  что   вышибали  слезу  и  умиление.  А   когда   излил  душу   коронным  романсом  про  черные  очи,  да  с  непод-дельным  и  искренним  чувством,  отчего  захотелось  рвануть  на   груди  рубаху,  дамы  и  некоторые  мужики   посрывались  с  мест,  в  желании   вознести  артиста    главой   под  потолок!
      И  Назарий,  счастливый  от   оглушительного  восторга   сановных  воров  и  подхалимов  власти,  вертелся   среди  боготворивших  дам  и  поклонников  мужского  звания,  принимал  из  рук  плененных   плебеев  бокалы  и  рюмки  с  водкой,  коньяком ,  шампанским  и  прочим  пойлом  и  быстренько  опрастывал  посуду.
      Когда  постепенно  схлынул   ажиотаж  и  многие  расселись  вокруг  закуски  и  питья, чтобы   продолжить  приятное  занятие,  Кузьма, стерши  с  лица  салфеткой   слезы,  стукнул  Яишкина   по  плечу  с  размаха  и  во  все  горло  объявил:
      - Подлец  ты,  Назарий!  Тебе  надо  побить  морду!  И  крепко,  чтоб  между  глаз,  вырос  третий   глаз!
      На  такие  слова  упала  удивленная  и  где-то   зловещая  тишина.  А  изумленная   публика  втихую  стала  вооружаться   ножами  и  вилками  от  приборов,  с  решимостью  защитить  честь  и  достоинство  вместе  со  славой  кумира. А  если  получится, то  и  воздать  за  оскорбление кровью!
      - Да, да,  Назарий!  -  меж  тем  налегал  голосом  Козолуп,  не  подозревая  о  подсту-пающей  вендетте. – Ты   подлец,  каких  надо  убивать  на   корню  из  рогатки!  Ты  зарыл  свой  интимный  талант  в  стенах  гнилой  хрущевки!  А  тебя   надо - на   волю!  Являть  народу!  На  всю  Рассею  грянуть  чувством,  и  весь  народ  планеты,  рыдая,  падет  к  фалдам  твоего  сюртука! Ты – Шаляпин  и  даже  где-то  Зыкина!  Ты  идиот,  Назарий!  Тебя  надо  открыто  бить  по  морде,  если  ты  откажешься   идти   своим  святым   голосом  на  массы!  Тебе  надо  платить  как  министру   культуры  западной   капстраны!  И  даже  больше!  И  носить  на  носилках  под  паланкином  по  городам  и  стадионам!  Жаль,  что  такой  чижолый,  а  то  бы  я  щас,  сей   минут  тебя   -   на   улицу  и  в   цеха   производств!  Чтоб  не  только  жители  шикарных  покоев  слушали,  но  и  рвань  рабочая  у  станков!  И  ежели  ты,  Назарий,  любимец  публики  и  сердцеед  в  последней   стадии,  закопаешь  талант  у  грунте  и  дальше  станешь  скрываться   от  трудящихся  масс  и  партийных   рядов,  я  тебя,  вот  этой   мозолистой   рукой,  измордую  и  пущу   по  дороге!..Веришь?!  Или  ты  служи  отечеству   или  ты   умри  навечно!  И  все!..А  то…Пошел  в  режиссеры…На  хрена  тебе  такая   закваска?!  Не,  Назарий,  ты  больше  не  зови  меня  в  театр.  Я  Толстого  не  люблю  за  чижолый  слог,  но  и  обидеть  не  позволю!  Хошь  я  тебя  и  безмерно  люблю. Дай,  я  тебя   расцелую!  -  И  Кузьма  упал  на  Яишкина,  в  порыве  излияния  обожания,  обслюнявил,  лобызая  и   притискивая    сильными  руками  к  груди  мокрое  лицо  театрального  льва. А  потом  надолго  припал  к  его  мясистым  губам,  целуя   взасос,  как  много  раз  показывали   по  телеку   в  таких  позах   работников  Политбюро  в  стариковском  составе.  А  отстранившись,  чтоб  взять  воздуха,  монолог  продолжил: -  И  Пушкина  ты  не  мацай,  и  корифеев  всяких   не  тронь!  Они  сами   по  себе,  а  ты  на  особь  -   в  стороне!  Ты  гений,  Назарий!..Но   в  песне!  Ты  пой,  а  мы  будем  тебе  подпевать  каждый   внутри  себя, широкой  душой.  И  станем  хлопать  и  услужать. Все!  А  вы,  герры  и  господа  со  товарищи,  можете  быть  свободны!  Мы  с  Назарием  идем  в  люди!
      И  Козолуп  снова  рванулся  к  кумиру   с  поцелуями  от  души,  но  был   коллективом  помощников  оттянут. При   таком   порыве   нервов  северянина,  Яишкин  и  гости  растрогались   широтой   размаха   импульсов   ценителя  талантов  и  продолжили   возглашать тосты.  Зазвякали  заздравные  кубки,  Кузьме  налили  холодненького  боржоми  и  потребовали   произнести   еще  одну  пламенную  речь,  но  в  пользу  хозяина  фазенды.
      Пилигрим   испил  минералки,  сразу  будто  посвежел   головой  и,  не   выпуская   из  руки  порожнего  хрусталя, произнес несколько  витиеватых фраз, суть которых сводилась к  простому  хамству  и  закончилась  ультиматумом.   Что   если  почетный  хозяин  и  юбиляр  нежадный   фраер  и  обещает  завтра  устроить  им  похмележ, то  он  непременно  заглянет  и  воздаст   должное  всякому   питью  с  закусью,  но  с  обязательным  условием,  что  за  общим  столом  будет  присутствовать  толстый   любимец   народа  и  гений   вокала  Назарий   Яишкин.
      Засим  продолжился  общий   застольный  гул,  когда  все   говорят,  а  слушают  только  себя.  Вернулся   к  Кузе  самородок. Передавая   его  хозяину, Назарий   несколь-ко  задержал  его  на  ладони,  внутренне  согреваясь  теплом  эталона  мерил.
      - Вот  настоящее,  постоянное,  непреходящее!   Его  невозможно  переделать,  изменить  его  сущность.  Оно  вечно,  это  произведение   природы,  и  всяк  ему   поклоняется.  А  между  тем,  это  всего-навсего  кусочек  металла.
      - У  каждого  свой  идол,  мой  старший   корефан, -  сказал  Кузьма,  укладывая  затем  сувенирчик  в   карман. -  Но  я  согласен,  когда  этот  идол  служит  тебе, а  не  ты   поклоняешься  ему  с  сильным  изгибом  спины  и  битьем лба   до  потери  пульса. Иначе  тогда  пропадает  свобода  духа  и  движение  ума.
      И  оборотился   к  соседям,  которые  изящно  смеялись  над  некой   историей,  какую  пропечатали  в   «Крокодиле».  Завмаг  Сысоева,  поставив  перед  собой  полные  руки  и  играя  пальцами  в  перстнях,  громко   раскрывала  душу   своему  соседу  и  соседу  хозяина,   и  сантехнику  от  жэкаха.
     - Поверите,  я  рассмеялась!  Они  пишут, что  с  нами  надо  бороться!  А  как?!   Если  тот  же  балык,  тот  же  участковый  инспектор,  берет  у  меня  даром  для  своего  стола!
     - Ага! -  раззявил  пасть  сантехник. -  И  ты  добавь,  что  тот  работник  из хасэс  еще  у  тебя  ночует!  Сосет  сиську!  Я,  как  сосед,  имею  право  знать!
     Вася  Нахабцев,  цепляясь  за  спинки  шикарных  и  почти  гамбсовских полукресел,  обходил  гостей  и  с  каждым  желал  выпить.
     - Мне  обязательно  надо  надраться,  граждане  и  джентльмены!  -  доверительно  кричал  он,  протягивая  свою  рюмку,  дабы  позвонить  о  другую. -  Я  иду   на  бой  с  камарильей!
     Пошатываясь,  но,  верно,  набравшись  нужного  тонуса  и  придерживаясь  за  перила,  он   потащился  наверх.
     - Я  щас  тебя  удивлю,  шеф!  И  всех  дам  и  господ  приглашенных,  и  членов  капээсэс! -  докрикивался  Вася,  поднимаясь  по  крутой  лестнице  и  остерегаясь  сверзиться,  в  то  время,  как   его  шеф,  обнявшись  с  Яишкиным,  драл  глотку  про  удалого  Хазбулата,  который   жилил   махнуть  жену-служанку  на  золото  с  конем.
      А  Нахабцев-папа   присел  рядом  с  ними  и,  вырвав  Кузьму   из  объятий  артиста,  стал  донимать   интересом   к   промыслу  грабаря   у  старателей  золотишком.
      - Как  я  понимаю,  вы  надеетесь  вернуться  к  своим  делам  на  северах.  Ведь  этого  золота,  что  вы  храните  как   амулет   и  память  о  прежних   мозолях, на  жизнь   не  хватит.  За   него   вам  дадут  полсотни,  на  пару  ходок  в  кабачок.  От  силы! А  мусора   прознают  -  припаяют  срок.  Пожалуй,  я  дам  за  него  сотнягу.  Из  любопытства  к   се-верным  широтам!
      - Я   не  торгую  сувенирами, дядя.  Тем  более,  амулетами.  А  что  касается  денег  на  жизнь  и  забавы,  так  у  меня  есть  руки  с  мозолями!  Тут  вы   верняк   выдали, - лу-чезарно  лыбясь,  отшил  его  Кузьма.  -  А  кроме  того,  имеется  запасная   профессия.  Я  умыкаю  ценности  у  тех,  кто  имеет  их  в  излишке.  Сказать  иначе,  восстанавливаю  справедливость,  какую   проглядели  планида  и   всякие  органы.
      - Тогда  вы  пришли  по  адресу! -  тут  же  всхохотнул   какой-то   умник,  что  прислушивался  к  приватному   обмену   словами. – У  хозяина  этого  дома,   ходят  легенды,  есть  чего  взять  из   заначки!  Ты  только  найди!
      Нахабцев-старший  покосился  на  изрекшего  глупость  с  большим  недовольством.  Он  сильно   поморщился  и  хотел  уже,  по  привычке   воспитывать,  двинуть  субъекту  в  сопатку,  но  на  ходу   перестроил  мысли  и  подыграл,  обращая  в  шутку   вредную  информацию.
      - А  правда,  найди  и  возьми!  И когда  не   секрет,  на   какую   сумму   губы  раскатал?  В  конце   концов,  это  мой  дом  ты  собираешься   пустить  по  ветру, черт  побери  меня   вместе  с  больной  печенкой,  и  я  хочу  знать  наметки  грабителя!
      -  Так  все  зависит  от  количества   запасов   в  сундуках! При  уверенности,  что  со-кровищ  хватит  поделиться  с  детками  и  стариками,  какие  сейчас  имеют  пустой  жи-вот  и зверский  аппетит,  я   с  охотой   возьмусь  за  мероприятие!  В  душе  я  дурак  и  романтик!
      Тут  он  увидел  Васю, спускающегося  с  высот  иллюзий  по ступеням  лестницы  и  делающего  замысловатые   «па»,  чтоб  удер-  жать  равновесие  и  пачку  сереньких  книжек  в  руках.
      - Вот! – орал  он. -  Не  угодно  ли  взглянуть  на  полное  собрание  сбережений  любимого   папаши?! -  На  середине  лестничного  марша  он  остановился,  прикинув,  что  отсюда  удобнее  доносить  до  общественности  глас   младенца. -  Господа  и  товарищи! Пузаны!
       Но  в  зале  трапезной   стоял  такой  гвалт,  что  призыв  вопиющего  затерялся  в  потоках  икслюзивных  мнений.
       И  тут  Васю  выручила  сестра, сходившая  следом  вниз.  Она  забрала  у  брата  часть  книжек, быстренько   просмотрела  и  залилась взволнованной   краской   следов  побежалости.  И  с  ходу  смикитив, с  чем  имеет  дело,  сдержала  пламень  сердца  и  огонь  души.  И  разбойным  свистом,  посредством  двух  пальцев,  она  вызвала  тишину.
      На  посвист  соловья-разбойника  обратились  все.
      Сестрица  Васи  была  как  цветочек.  В  ярком  и  желтом  платье,  прелестная,  в  нужных  пропорциях   и   изящной   формы  тела,  с  прической,  сооруженной  из  густых  и  пышных   светлых   волос  в  обрамлении  голубой  ленты.  И  осанка  достоинства,  голова  на  лебединой  шее,  с  выражением   снисхождения   полубогини  к   простым  и  смертным.  Светлана   вскричала:
     - Дамы  и  мистеры!   Коллеги  по  ремеслу  в  цехе  находчивых   и  везучих! Мой  брат  захотел  похвастаться   богатством   родителя,  но  я  вот  взглянула…Тут  не  радоваться   и  смеяться,  а  плакать  впору! Вот  так  шиши!  Извольте,  к  примеру. Год  шестьдесят  четвертый,  счет  двенадцать  двадцать  четыре.  Тридцать  рублей!  Да, да,  тридцать  серебряников  и  никаких  тысяч,  косых  и  горбатых   кусков!..А  вот  счет  сорок  два  девяносто!  Десять  рэ  и  ни  копейкой  больше!  Разве  что  проценты   появились. Идем  дальше! Счет  номер…Тоже  тридцатник! -  Лицо  дочери  богача  стала  покрывать  бледность. Она  бросала   под  ноги  просмотренные  книжки  и  брала  у  Васи  другие. – Ого!  Ставки  повышаются! Здесь  пятьдесят  рублей!  Ползарплаты  заштатного  инженера!  Следующий  счет - опять  полтинник!  Жить  можно!  Папаша!  Кому  это  вы   решили  отвалить?  Себе  на  гроб  или  внукам  на  молочишко!?  Еще  один  счетец. Ого!  Ставки  идут  в  гору!  Целая  сотня  рублей  да  с  копейками!  Кто  больше?!  Дамы  и  товарищи  по  работе!  Слева  решили  добавить?!
      -  Что?!  -  вмешался  братик   Вася,  в  то  время   как  сам  папа  все   еще  пребывал  в  трансе  нервного  тика  и  потому  открывал  и  закрывал  пасть  с  четкостью  метронома. -  Что  ты   выдумываешь?!  Я  же  видел,  что  на  книжках  деньги!
     - И  еще   какие, братишка!  Папа  нас  не  обидел  и  к  концу  жизни  мы  одних  про-центов  будем  иметь   на  целый  подгузник!  Вот  еще  счет  на  пятьдесят  рубликов!  Примите,  почтенная   публика!  -  Светлана  швырнула  в  кратер  взрывоопасного  вулка-на  несколько  книжек. -  Глядите  и  думайте,  люди! Смотрите,  как  вас  охмуряют,  пускают  пыль  и  хвастают  столом!  А  сами  прозябают  в  кредитах!  Нули  с  рублями  на  сберкнижках! Нет,  дорогие  гости!  Снова  повышение  ставок!  Сто  двадцать рублей!  Кто  больше?  Справа  предлагают  пятсот?  Я  не  ослышалась? ..Какой   пассаж! Только  четвертак!  Дефолт!  Граждане,  будьте  бдительны!  Не  подставляйте  карманы,  не  проверив  счета!  Так  можно  остаться  голым  королем!
      - Дай  их  сюда!  -  вскричал,  поверженный   в  сердце,  Вася.  -  В  огонь  их!  Прочь  от  позора  Плюшкина!
      - Не-ет!  - взревел  диким  кабаном  Нахабцев-папа,  вдруг  обретая   дар возмущаться. -  Ни  с  места,  дебилообразный!  Это  мои  остатки  от  зарплаты!  Я  собирал  годами,  а  ты  в  огонь  труды  предка?!  Я  выпорю  тебя ремнем,  шизик!
      И  сразу  всех  отпустило.  Гости  стали  выходить  из   изумления  и  получать  подвижность,  закрывать  распахнутые  рты. Иные  бросились  хватать  молодого  оболтуса,  чтобы   скрутить    сумасброда   и  доставить   под  грозные  руки  родителя.
     Но  тут  вступил  в  дело  и  Кузьма  Козолуп,  его  тоже   покинул   паралич  немой   сцены,  а  находчивым  был  он  всегда.
     -  Бей  люстру,  Вася!  -  загремел  Козолуп  шаляпинским  басом,  увидевши  шанс  в  битье   надстольного  инвентаря. -  Отсекай   пехоту!
      К  Васе  уже   подступили  охотники  взять  «языка».  Дамы  тянулись   крашенными  ногтями  к   его  укрупненной   ряжке,  а  мужики  хватали  за   что  ни  попадя  и  норовили  взять  в   полон.  Но  Нахабцев-младший   весь  пошел  в  папу,  он  был  боец  и  был  силен,  а  сивушные  масла  придавали  ему  отваги.  Он  скатился  вниз  и  расшвырял  гостей,  невзирая  на  их  имущественное  положение  и  ранги.  Махнул,  походя,  в  скулу  какой-то  рьяной  и  зазевавшейся  личности, и,  подпрыгнув,  хорошенько  качнул   колесо  люстры.  Она  описала  дугу  и  врезалась  в  бетон  перекрытия!
      Ливнем  хлынуло  импортное  стекло.  Дамы  бросились  вразброс,  спасая  прически  и  ретушированные  портреты,  рыцари  застолья  тоже  рванули  из  зала,  потому  что  Кузьма Козолуп, перемахнув   через  стол  с  яствами  и  питьем,  ухватил  поперек   стойку  торшера  и  рванул  расширять  пространство.
     - Свободу  героям  отечества!  - орал  он, выпучивая глаза,  чтобы  нагнать  страху  супостату. -  Зашибу  и  двину  в  рыло! Руки  прочь  от  Васи  инб  Нахаба!
     Мать  Васи, Дарья  Степановна,  завизжав  недорезанной  хрюшей,  взлетела  на  вто-рой  этаж  и  кинулась  к  телефону,  а   папа, упав   в  ярость, махнул  в  сына  блюдо  с  заливной  стерлядкой  Тот  увернулся  и  швырнул  в  оборотку  салат-оливье. Народная  закусь  угодила  в  пьяное  хайло   какого-то  гостя  и  побоище  началось.
      Туземцы  с  негожими  нервами  ретировались  бегмя,  рядами  нестройными,  причем  мужики  подавали  пример.  Слабую  же  половину  сдерживало  любопытство,  они хотели  знать,  кому  намылят  морду.
      Разгоряченный   Кузьма  обеспамятовал  и  с  большим  энтузиазмом освобождал  территорию  от  гостей.  И  даже  короткий,  но  нежный  поцелуй  Светланы, в  перерыве   акта  возмездия, не  сразу  вывел  его  из  эйфорического  экстаза.
      - Сейчас  мы  сбежим  с  вами, Кузьма!  Я  только  приободрю  папу!  -  прокричала  любящая  дочь  и  стала  торопливо  собирать  сберкнижки.
      Она  принесла  их  и  ссыпала  к  стопам  отца.  Тот  сидел  спиной  к  столу, отрешенный,  побитый, с  цветком   в  петлице  и  с  букетом  на  плече, с  прикрашенной  тортом  грудью.
      - Милиция! -  заполошно  вопияла  в  трубку   на  втором  этаже  мать. -  Алё, алё!  Нас  крепко  бьют  и  будут  резать!  Караул!
      И  стучала  пальцами  в  перстнях  по  ложу  трубки.
      Светлана  же  приобняла   предка   сзади  и  жарко  зашептала  в  ухо. 
       - Не  бойся,  папка!  Милиции  не  будет!  Я  порезала  все   провода.  Пусть  кричит,  пока  не  посинеет. -  И  почувствовав   пожатие   руки,  продолжила внушать: -  Ты   у  нас   молоток,  фатер!  Даже  кувалда!   Прямо   как   умник  и  гений  большого  бизнеса!   Я  сначала  думала,  что  ты   обычный   лох,  мошенник  и   сквалыга. А  ты  хитрющий.  Лапши  навешал  мелким   пройдохам   и  завистникам!   Я  горжусь  тобой,  папка!   Как  бухгалтер!..  И  дочь,  которой   хочется   иногда   шикнуть.   Чуточку-чуточку,  но  охота.
       - Ну, ну.  Я   подсмотрел,  дочка  у   меня   тоже   штучка.  Кричала   громко  и   вызывала   смех  в  зале.  И  закрутила   интригу.  И  мне   морочила   мозги.
       - Так  надо  же  отцу  соответствовать! -  усмехалась  в   ухо   папке  Светка. -   Шутка  ли,  всему   трудовому   коллективу   базы   подсунул  мишуру   из  по-лусотни  книжек!  А  на  них  -  шиши!  А  в  южной   республике   на   каждого  из  нас   лежит  по   сотням  тысяч! А?  Ну  не   пройдоха,  папка?!  И  ты  не  бойся  и  не  волнуйся. Про  книжки  знаем  только  мы.  Ты  и   я.  И  пусть  будет   дальше  так.  На   море  штиль,  а  в  жизни  благодать. Ты  пенсионер,  а  я   работаю. Вася  отслужит  в  армии,  вернется   под  сень  родных   кленов,  и  будет   ему   подспорье   для   раскрутки  фирмы. Ты   погляди,  кооперативы  на  дрожжах   растут!  Да  и   вообще,  работать  надо   и   при  деньгах,  чтоб  от  безделья   не  сыграть  досрочно   в   ящик.  Правда,  фатер?
      - Ладненько,  Светка.  Все!  Кончились  муки, и  все  остальное   быльем  поросло.  Надо  жить! – сказал   подпольный   деятель  бизнеса.
      -А  я  про  что?!  Зачем  же  вы  родили  нас?  - щекотно  шептала  в   ухо  фатеру   умная  дочь. -  Будем  жить  независимо  и  спокойно.  Я   выйду  замуж…
      -  За  этого  рыжего  медведя?  -  дрогнул  пузом  глава  дома.  -  У  которого  силы   много,  а  в  голове  -  тьма?!
      - Ну  что  ты, папка!  Он  же   стройный,  как  тополь!  И  совсем  не  дурак.  Так,  чу-точку   романтик.  Но  и  это  поправимо,  я  поработаю  над  этим.  Он  бросит  ездить  за  туманом,   и  станет  бегать  за  рублем.  Я  же  не  скажу,  что  имею  в   приданое  кучу  денег.  И  откажусь  жить  в  шалаше,  потребую  строить  терем. – Мечтала   молодая   и  будущая   богачка. - Он  же   влюбленный,   и   поскачет,  куда   укажу!
      - Ну,  дай   вам  бог  удачи!  Живите.  Вы  молодые.  Старался  для   кого?  Ить  живем  мы   скорее  скромно,  чем  богато,  а   все  лежит  в  заначке.  Для вас!  Гуляйте,  на   мир  глядите,  учитесь  жить. Радуйтесь  без   страха.   Подбирайте  дела  по  сердцу.   Ить   все   получается  в  жизни,  когда  есть  интерес  для   ума!
      - Мы  так  и  хотим,  папка!  И  ты  за  нас  не  бойся.  Отдыхай.  А  мы  сейчас  сбежим.  Ладно?..Гости   уходят,  соседка  матери   поможет  все   прибрать.
      - Идите,  потом  договорим.  Сейчас   попрутся   сочувствия   укладывать  у ног, - Чуть  приподнял  ладонь  с   колена   Нахабцев-старший. -  А  Ваську  я  сегодня  отдеру  ремнем! А  то  он, сукин  ливер,  совсем  отбился  от  дома  и  семьи.   И  глупость  какую   сморозил!  Разворошил   муравейник   и  запустил  слухи.
     - Папка!  Да  ты   что?!   Он  как  нам  подыграл!..А  вот  по  филейке  отстегать  надо.  На  всякий   случай. Глядишь,  чуть  потеряет  в  весе,  а  в  голову  добавится  ума.  Двой-ная  польза.  Так  мы   сбежали?..
      И  понеслась.

      А  на  улицах   городов  и  весей   закруглялась   «перестройка»,  и  где-то  следом,  подкрадываясь,  готовилась   к   прыжку  за  добычей   Великая   Растащиловка,   держа   подмышками   по   Дефолту.   Но  о  том   Нахабцевы  не  знали,  а   потому  всякий   стро-ил  планы  на  свой   манер.

           Ворошиловград – Магадан – Бердянск – Азов    1988-2004  гг.
               
                Авторская  редакция.