Посреди океана. Глава 124

И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоём, и будешь есть прах во дни жизни твоей.(Быт.3:14)

Если к людям у Бога были вопросы по поводу их богоотступничества, то змЕя Он даже спрашивать ни о чём не стал. А что толку его спрашивать: в нём ведь не было души, подобной человеческой - вдохновенной, "вдунутой" Богом. Поэтому Господь просто проклял греховодника.

ПРОКЛИНАТЬ(Даль В.И.) - проклясть кого, церк. - предать анафеме, отлучить от церкви
//в гражданском быту: лишать благоволения; изгонять от себя, лишая наследия и всякого общения;//ругать, поносить, призывать на кого-то бедствия, желать кому-то зла, ненавидеть.

Об отлучении от церкви в Писании речи не шло, ибо в раю никакой церкви не было. Значит, и никакой анафемы не было. Из всего перечисленного, больше всего подходит именно - лишать благоволения, изгнать от себя. Бог не желал никакого зла змею, не выказывал ненависти; не грозил карами небесными и всякими прочими бедствиями, но просто навсегда отринул от Себя его, лишил Своего Благоволения.

БЛАГОВОЛЕНИЕ (Даль В.И.) - доброжелательство, благосклонность, доброхотство, доброрадство, одобрение, изъявление удовольствия, признательности.
БЛАГОВОЛЬНЫЙ - невынужденный, добровольный, соизволенный, свободный.

В чём, по сути, заключалось проклятие Божье по отношению к змею? "Ты будешь ходить  на чреве твоём, и будешь есть прах во дни жизни твоей"...

Если человек, живущий на земле, должен прочно стоять на ней двумя ногами; устойчиво опираться на земную твердь, соприкасаясь с её поверхностью лишь ступнями ног - но надёжно, не спотыкаясь, не падая... Другими словами, быть обеспеченным в этой жизни так, чтобы не голодать, не мёрзнуть от холода, имея одежду и крышу над головой: то есть, обладать всем необходимым, чтобы в своём телесном воплощении поддерживать в тонусе жизненную энергию, необходимую для существования человека в реальном, материальном, земном мире. Для этого ему требуется не так уж и много - двумя ступнями ног основательно соприкасаться с земной твердью - стоять, ходить, бегать. Но всем остальным своим существом человек соприкасается не с землёй, но с воздухом. Воз-Дух.
Душа человека, его внутренний мир - неземного происхождения, она "вдунута" Богом. И всё нутро человеческое: разум и сердце - отданы в её распоряжение. Душа имеет Божественное начало, а значит, должна принадлежать сколько человеку, столько и Богу.
Материальному миру человека достаточно лишь ступней ног, чтобы твёрдо стоять на земле.
А духовной, возвышенной реальности принадлежит весь человек.

Животные - все "скоты и звери полевые" - вынуждены весь свой земной век заботиться о поддержании в себе животной жизненной энергии. У них нет души, подобной человеческой
- вдохновлённой Богом, но лишь душа первозданная, примитивная. Они более земные существа и потому ступают по земле не двумя, а четырьмя конечностями. Однако, помимо передвижения по земле ступнями ног: лапами, копытами - остальным своим телом они принадлежат воздушному пространству. И хотя их внутренний мир по-животному первобытно примитивен и не одухотворён дыханием Бога, не наполнен духовной жизнью, подобно человеку, но, тем не менее, они, животные - тоже Божьи твари и не лишены напрочь своей собственной животной одухотворённости. Они инстинктивно, помимо стремления к поддержанию собственной жизни, сохранению своей жизненной энергии, способны испытывать разные, в том числе и добрые, чувства - привязанность, верность, благодарность и даже любовь.

Но змей, проклятый Богом - отринутый, отвергнутый, низвергнутый из рая по воле Всевышнего - отныне принуждён принадлежать лишь земле, полностью соприкасаясь с нею, ибо участь его теперь "ходить на чреве", что начисто лишает его какой-либо духовности, всякой поддержки Божьей и даже какой-либо надежды на возвращение в рай. Ибо души в нём нет; как нет и какой-либо одухотворённости - одна лишь энергия жизни, сугубо материальная, связанная с внешней реальностью, только лишь земная.

ЧРЕВО - 1. устар.книжн. то же, что живот; 2. перен.высок. внутренность, внутренняя часть чего-либо.//живот, брюхо, пузо, утроба//внутренность, нутро.
Синонимы: брюхо, брюшко, внутренность, внутренняя часть, живот, лоно, мамон, недра, нутро, пузо, утроба.

Нутро змея ничто иное, как утроба; всего лишь брюхо - никакой духовности. И это считается проклятием Божьим, самым страшным его наказанием? Но разве для змея это есть наказание? Нет, Бог не наказывает; Он лишь исполняет желания своих созданий.
Ведь и змей, как и все Божьи твари был тоже когда-то Им создан.
И теперь он захотел противопоставить себя Творцу, возжелал посоперничать в оказании влияния на души человеческие равноправно с Богом, в преподнесении им своих "знаний".
И что же? Змей это получил. Желание его исполнилось: будучи напрочь отринутым от Бога и от всего духовного, будучи проклят Всевышним, он сделался полной Его противоположностью. Змею доступен лишь материальный внешний земной мир без намёка
на что-либо духовное и возвышенное; ему доступна лишь жизнь хладнокровного пресмыкающегося существа. Никакой помощи Бога и даже надежды на неё. Змею дана полная самостоятельность. Духовному миру Всевышнего противопоставлен чисто
материальный мир змея - всем телом своим он вынужден ползать по земле: "ходить на чреве" своём.
И обречён он "есть прах во дни жизни" всей. Иными словами, жить лишь тем, что материально, потребительски выгодно чреву: питаться "прахом". Прах - есть ничто. Всё материальное подлежит тлену, подвержено окончательному исчезновению, настоящей смерти.
Бессмертным есть лишь духовное, Божественное. Но от этого змей навечно отринут. Бездушный, бездуховный, безыдейный потребитель: раб "чрева", питающегося "прахом".

Возвращая змея на землю и прокляв, - навсегда лишив рая и даже надежды на его обретение когда-нибудь, Бог очистил свой ВОЗ-ДУХ, дыхание Своё - от всякой нечисти и нежити, злобных языческих духов, божков и идолов.
Змей пожелал стать на уровень с Богом, располагая своими лукавыми "знаниями" - и он получил, что хотел. Возымев власть над земным и материальным, но начисто лишившись духовного, возвышенно-Божественного, он обрёл эту власть, опираясь на хитрость и лукавство, противостоя истине Всевышнего, чтобы продолжить оказывать влияние на души людские, воздействуя лестью, обманом, заманиванием в свои сети греха. Сея свои "знания" и лишая человека рая, ради которого необходимо всецело повернуться к Богу, отринув от себя коварство хладнокровного пресмыкающегося, питающегося прахом.

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Буря гнева клокотала в моей душе. Я еле-еле уговорила себя успокоиться. Главное, не чувствовать себя побеждённой. Ведь хамство не есть орудие победителей. Скорее наоборот, хамство доказывает не силу, а бессилие.
И ни в коем случае нельзя показывать, что они нас задели; иначе эти хамы могут подумать, что нашли на нас управу.
Придя в каюту и навозмущавшись вдоволь поведением "камбуза", мы решили проветриться и пошли гулять.

Забравшись на "балкон" - так мы прозвали небольшое возвышение над лебёдкой - наблюдали мы за работой добытчиков.
Румын стоял посреди кормы и руководил. А остальные были заняты тем, что майнали по слипу какое-то корыто, и вроде бы у них что-то там не получалось.

Внизу нарисовалась прогуливающаяся фигура Юрки-сварщика.

- Девчата, где же вы были? - воскликнул он удивлённо, увидев нас на "балконе". - Я к вам приходил, приносил шапку.

Оказывается, Анюта пообещала присобачить к его вязаной шапке помпончик, а сама потом забыла про своё обещание.

- Мы убирали, - сказала она. - Ты приноси её ко мне в мойку.

- Вы мойвы хотите? - не дослышал он. - Да вон, в кочегарке висит, подходите и
берите, сколько хотите.
Сам он в этот момент как раз-таки грыз сушёную мойву.

- Да не мойву, а в мойку! - развеселилась Анюта. - Но и мойву мы тоже хотим.

Тогда Юрка слетал в кочегарку и приволок нам несколько штук.
Ещё немного поторчав на "балконе", мы сгрызли свою мойву и пошли в каюту.
Проходя через салон мимо распахнутой двери камбуза, мы специально громко и весело смеялись. И даже что-то там напевали, чтобы враги, не дай Бог, не подумали, что
своими происками и хамскими выходками им удалось испортить нам жизнь: так им, пусть побесятся! А то вызов они нам, видите ли, бросили!

Когда я перед обедом появилась на камбузе, - Анюта подошла позже - там был один Валерка. И хотя он не присутствовал утром во время метания перед нами вызова, я не сомневалась, что он был в курсе последних событий: не может быть, чтобы коллеги по работе не поделились с ним свежими новостями.
Поэтому я сделала себе непроницаемое лицо и, не поздоровавшись, направилась к посудомойке. Но Валерка как будто не заметил этих моих проявлений признаков холодной войны и, поздоровавшись первым, спросил:
- Ну так где же ваши омары? - На лице его боролись недоверчивая насмешливость, сомнение и очень большая доля заинтересованности в затронутом им вопросе. - Я бы сделал, вообще-то, чучело, если бы они были.

Позже выяснилось, что вчера за ужином Анюта расхвасталась и наболтала с три короба поварам, будто бы нам с нею уже и балыков насолили, и с чучелами омаров тоже дело решённое. Наверное это она так отреагировала на то, что "камбуз" зажал своих
кальмаров.
Но как бы там ни было, Валерка на её хвастовство клюнул и решил всё выяснить у меня.
А я, хотя и не была в курсе, сразу же скумекала, в чём тут дело, и с вежливым равнодушием произнесла:
- Спасибо, Валера. Но у нас уже есть люди, которые умеют делать чучела омаров не
хуже, чем ты.

- Где же вы их достали? - разволновался вдруг он, увидев, что его вопрос не застал
меня врасплох.

- Да они в дОбыче работают.

- Нет, я не про людей, я про омаров. - Его чёрные глазки засуетились. - Здесь же омары не водятся. Лёха говорил, что вчера все тралы перевернул - не нашёл.

- Лёха, может, и не нашёл. А другая бригада нашла, - сказала я, снисходительно глядя, как к суете его глаз присоединились и руки, беспокойно затеребившие грязный передник, висевший на тощем Валеркином животе.

- Да, а ты их хоть видела? - продолжал он допытываться, приходя отчего-то в ещё большее волнение.

- Видела, - не моргнув глазом, сболтнула я.

- Ну, какие они? - В его суетливых глазах забегала недоверчивая растерянность.
Видимо, он не знал, что же было бы лучше: если бы я врала или если бы правду говорила.

- А, ничего особенного! Такие же как раки, но только побольше. - Я показала руками так, как показывал мне Руслан. - Клешни у них здоровые.. А что, любишь омаров, да?
- перевела я разговор на другое, чтобы не заостряться на подробностях внешнего вида омаров, которые мне, честно говоря, не были известны.

- Да нет. - Он постарался отразить на своём лице как можно больше равнодушия к
только что услышанному. - Просто я бы тоже чучело сделать себе хотел. Спиногорба я
себе уже сделал: второй год дома на стенке висит.
Он вопросительного посмотрел на меня, словно пытался понять, какое впечатление он произвёл своим чучелоделательным умением.

"Теперь сам повисни рядом со своим спиногорбом", - мысленно посоветовала ему я, но вслух ничего не сказала и, сохраняя непроницаемое лицо, проследовала в мойку.

А когда я через несколько минут оттуда вышла, на камбузе уже появился пекарь.
С трагическим выражением лица он глотал какие-то таблетки. При моём появлении его
глаза наполнились смертной мукой  и закатились под лоб, а лицо превратилось в страдальческую маску.

В обед я без зазрения совести давала добытчикам по две порции второго, причём в присутствии начпрода. Правда, я успокаивала себя, что если начпрод что-то просечёт, скажу, мол, свои порции отдаём, потому что мы с Анютой до начала обеда поесть не успели.
- Я бы ещё столько съел, - сообщил мне Стёпа-рулевой, с сожалением отодвигая от себя тарелку из-под второго.

- Надо же, на тебя глядя и не подумаешь, - уклончиво ответила я, делая вид, что не поняла намёка, потому что начпрод очень уж пристально уставился на нас: видимо, он выжидал развития событий, хотя сам вроде бы уже пообедал и вполне мог покинуть салон.

- А, Инга, не обращай внимания: он у нас больной! - весело сообщил Руслан, который успел уже проглотить две порции второго и потому быстрей прочувствовал напряжённость момента, чем Стёпа. - У него яма желудка.

- Как это - яма? - прикинулась я непонятливой, включаясь в игру.

- Вот принеси Вороне с камбуза весь бачок с макаронами, тогда узнаешь, - предложил
мне Руслан. - Принеси, пусть все посмотрят!

- Что посмотрят? - продолжала выяснять я, особенно не стремясь следовать поступившему предложению.

- Посмотрят, как я ему тот бачок на голову надену! - Волчонок задиристо ткнул добродушного Ворону в бок. - А хочешь, я ему вот этот, с супом надену?

- Надевай, - великодушно разрешила я.

- Нет, это, пожалуй, на его морду не налезет. - Руслан взглядом примерил одно на другое. - Видишь, какую ряху отъел?! Нет, на него только тот, что с макаронами, налезет!

В конце концов начпрод, разочарованный, ушёл.


После обеда мы с Анютой опять пошли прогуляться по свежему воздуху; поглазели немного на работающих добытчиков, продефилировали туда-сюда по шлюпочной и, заметив Линку, забиравшуюся в шлюпку, слазили тоже проверить, как она там устроилась.
А та смело разоблачилась до купальника и загорала.
Мы с удивлением обнаружили, что в шлюпке было довольно-таки тепло. И, позавидовав Линке, тут же побежали переодеваться в летние платья: решили позагорать хотя бы
ногами.
Попутно заглянули на камбуз. Там Валерка в тоскливом одиночестве жарил рыбу.
Увидев нас, он обрадованно засуетился и предложил поесть рыбки. Наверное, подлизывался, чтобы мы помогли ему обзавестись чучелом омара.
И хотя мы не стали ему ничего обещать и напрасно обнадеживать, от рыбы всё же не отказались. Но не успели мы с Анютой стрескать по кусочку палтуса, окуня и камбалы,
как на камбузе отключили электричество.

Потом выяснилось, что не только на камбузе, а и вообще весь пароход был обесточен.
С чем это было связано, мне неизвестно. Но я вспомнила, что за обедом мукомолы говорили, будто сломалась их мукомолка. У добытчиков тоже что-то сломалось. Говорили даже, что главный двигатель сломался и ещё что-то там... Может, понадобилось отключить электричество, чтобы теперь всё это починить?
Но как бы там ни было, по всему "Лазуриту" расползлись темнота и тишина. И никто толком не мог ничего сказать, надолго это или нет.

Наступило время полдника. А Валерка так и не дожарил свою рыбу. Только нам с Анютой и довелось попробовать. Для остальных же он собирался открыть банки с овощной солянкой, которая представляла из себя какую-то гадость из тёмной капусты.
Старпом, узнав об этом, сказал, чтобы Валерка подождал с солянкой. Он никак не хотел расставаться с надеждой, что электрики вот-вот дадут свет.

Я стала нарезать хлеб и в потёмках шандарахнула хлеборезкой по пальцу. Кровь из пореза полилась резвым ручьём. Я побежала к амбулатории, а матросы, находившиеся в тот драматический момент в салоне, помчались по пароходу искать врача. Но, видимо, найти его сразу не удалось, потому что о случившемся очень скоро стало известно старпому.

Тем временем электрики дали свет. А по спикеру тревожный старпомовский голос настоятельно рекомендовал врачу явиться на своё рабочее место, чтобы сделать перевязку пострадавшей официантке. После этого панического объявления врач немедленно отыскался  и срочно приступил к перевязка моего пальца.
Но к удивлению своему я обнаружила, что сделал он это хуже, чем я сама, когда перевязывала себя левой рукой. Складывалось впечатление, что нашему доктору никогда прежде не приходилось делать перевязки. Но раздумывать над этим мне было некогда.
Из амбулатории я прямиком понеслась к себе в каюту и перебинтовала свой несчастный палец заново.

Как раз в это время прибежал старпом, чтобы узнать, как я себя чувствую. Увидев, чем
я занята, велел мне немедленно отправляться в амбулаторию и убежал.
После чего, вызвав к себе по спикеру Анюту, сказал ей, чтобы она занялась сервировкой столов в салоне, потому что я должна, якобы, опять идти к доктору для повторной перевязки. Но заняться столами Анюте не пришлось, потому что, пока она ходила к старпому, в салон успела примчаться я. На предложение ещё раз сходить к доктору, я не согласилась - всё равно он не умеет перевязывать! - и приступила к выполнению своих непосредственных обязанностей.

Полдник протекал в атмосфере довольно мрачной.
Матросы, узнав, что вместо обещанной рыбы жареной будет солянка баночная, очень остались тем недовольны. Многие ругались и отказывались есть. Остальные ругались, но есть не отказывались.

Самыми первыми в салон заявились Тявкала, Линка и дядька Юрка Сидоров.
Высказав для начала всё, что они думали о поданой им солянке, первопришельцы начали пререкаться между собой. Вернее, пререкались, главным образом, Тявкала и Линка.

Капризно надувая свои пухлые губки, она принялась высказывать, что в последнее время
тот стал просто невыносим и без конца хамит.

- Правда же, Инга? - Ища поддержки, она обратила ко мне своё щекастое румяное лицо, и её круглые, обычно сизовато-дымчатые глаза, после сегодняшних солнечных ванн брызнули искристой голубизною.

Я ответила, что правда. Удивившись, однако, почему она считает, что хамит он только в последнее время: по-моему, Тявкала грешит этим всегда.

- Ой-ой-ой! Я покраснел даже! - радостно закочевряжился тот, счастливый от столь щедрого дамского внимания. А потом начал кокетничать, придираясь ко всему, на что
глаз глянет: - Что это такое? Это почему хлеб такой черствый?!

- Какие сами, такой и хлеб, - сухо заметила я.

- Ну, Инга! Ну, Инга! - неожиданно восхитился Тявкала. - Как бритвой отрезала!

- Тебе, Инга, лучше бы парнем родиться, - уважительно заметил дядька Юрка.

- Так это правда? - спросил только что вошедший в салон Сивая Чёлка. - Я слышал,
что Инга палец оттяпала!

- Да, ей палец в рот не клади, - сказал дядька Юрка, ласково поглаживая свою разлапистую бороду.

- А я слышал, что руку, - со скрытой иронией высказался Тявкала и, сложив губы трубочкой, громко выдул из себя воздух. - Только не слышал - кому.

- То ли доктору, то ли Анюте, то ли самому старпому, - охотно высказал свои предположения дядька Юрка.

Наделал, оказывается, Викентьич переполоху своими дурацкими объявлениями! Редкий человек, из пришедших сегодня на полдник, не поинтересовался моим пальцем и не
поупражнялся в остроумии на заданную тему.

- Ты что, окуня дразнила, и он тебя за палец укусил? - высказал свою версию и Руслан.

- Нет, матроса одного из рук солянкой баночной кормила, и он меня за палец хватанул, - отшучивалась я.


После полдника состояние было какое-то разбитое. Хотелось немного отдохнуть и заняться своим писательством. Но Анюта прицепилась и уговорила меня пойти на улицу, позагорать
в шлюпке ногами.

Однако, выйдя на шлюпочную, мы обнаружили, что солнце уже не то. А в той шлюпке, где мы загорали до обеда, теперь загорала тень.
Разочарованные, мы поднялись на кормовой мостик, посмотрели, как работают добытчики.
Потом я пошла было в каюту, а Анюте вздумалось слазить в другую шлюпку.
Но спустившись по трапу, я вспомнила, что забыла забрать у подруги ключ от каюты, и повернула назад.
Заглянула в шлюпку спросить ключ, а там рядом с Анютой уже сидел Анзор с транзистором. Увидев меня, она сильно смутилась. А потом, не отдавая мне ключ, стала усиленно зазывать меня залезть в шлюпку. Но мне этого совсем не хотелось. Тогда она стала прогонять Анзора.

- Что это ты меня гонишь? - завозмущался он. - Почему это я не должен быть, где
хочу?

Мне уже надоело висеть возле шлюпки. И я тоже завозмущалась, требуя ключ.
И Анюте, хочешь-не хочешь, пришлось мне его отдать.

Но в этот момент она увидела, что неподалёку от шлюпки стоял капитан, смотрел в нашу сторону и смеялся.
На неё это так подействовало - не на шлюпку, конечно, а на Анюту - что она срочно стала натягивать на себя брюки, чтобы следом за мной спуститься вниз.

Недоуменно вращая смешливыми глазами, Анзор всплеснул руками и запричитал:
- Ничего не понимаю! Сняла штаны, показала ножки - и опять одела! Ничего не понимаю!


В ужин ничего особенного не произошло.
Добытчики добродушно пошучивали, а рыбообработчики злились и крыли, на чем свет стоит, технолога за то, что тот приказал из пойманного окуня гнать колодку, а это не намного дороже мойвы выходит: на рубль какой-то! Зачем тогда нужно было менять
район? Чтобы продолжать "гореть", как шведы под Полтавой?

Под вечер поссорилась с Анькой. Из-за чего - уже не помню.
Да, чуть не забыла: капитан объявил по спикеру, что завтра начнётся выгрузка, к базе подойдём. Просил приложить все усилия, чтобы успеть в срок разгрузиться.