Женщины рода. Война

1941 год.

Война ворвалась в жизнь моей семьи внезапно, навсегда оставив в прошлом счастливую, хоть и трудную, жизнь.
Дед Иван, тридцативосьмилетний мужчина в расцвете лет и сил, уходил на фронт в конце июня 1941 года, то есть в числе первых после объявления войны 22 июня 1941 года.
Его супруга Юля не могла идти к сельскому совету, где собирали всех призывников, потому что имела место беременность и была опасность выкидыша. Муж запретил ей вставать с постели. Простились, молча, дома.
А вот одиннадцатилетняя Галя (моя мама) увязалась за отцом. Иван нес на руках двух младшеньких – Аню и Марусю, Галя бежала следом.
Где были братья – Петя и Володя, мама не помнит. Скорее всего, они уже вертелись под ногами у призывников, коих были сотни на небольшой площади перед сельским советом. Над всей этой площадью стоял гомон. Слезы, плач, крики детей и жен… Молчаливые мужчины и совсем еще юные, наверное, даже еще не пользовавшиеся бритвой, мальчишки – все стояли около своих родных и близких…
И вот раздалась команда: «Строоооойсь!».
Шеренги выстроены. Перекличка. Долгая. Много их, тех, кто через считанные минуты повернется направо/налево и зашагает… в ВЕЧНОСТЬ….
Прощай, папа!...
Прощай, дорогой!...
Прощай, сынок!....

Они уходили из села пешком. Они не знали, что уже в 12-ти километрах районный центр, куда они направлялись, был захвачен фашистскими войсками. Они не представляли себе, что уже за ближайшим поворотом дороги им навстречу движется СМЕРТЬ в виде танков, мотоциклистов, пеших фашистских убийц…
Наши солдатушки были безоружны, винтовки предполагалось выдать на железнодорожной станции…
Сельские мальчишки провожали солдат до околицы…

А моя мама (Галя) пустилась в обратный путь домой.
Солнце в тот день палило нещадно. Дождей не было практически весь июнь. Трава вдоль проселочной дороги высохла. Пыль за односельчанками, что расходились по домам этой дорогой, оседала медленно. Хотелось пить.
Две маленькие сестренки сами идти не могли и не хотели. Капризничали. И Галя брала на руки одну из них, несла несколько десятков метров, сажала на обочину и возвращалась за другой. Так, под палящими лучами полуденного солнца медленно и все же настойчиво, по очереди, девочка переносила сестренок к дому. Сколько времени дети добирались до дому, я не знаю. Но и сегодня, то расстояние от сельского совета до дома бабушки составляет что-то около двух километров.
Хатка моих предков, слава богу, находилась не у самой дороги. Вскоре по ней заскрежетали гусеницами немецкие танки, протарахтели мотоциклы, а следом, словно хозяева, пошли фашисты.  Они обследовали каждый уголок деревни, каждую рощицу, кусты вокруг ставков, овраги. Заходили в каждую хату, хватали все, что им приглянулось в домах и сараях, хозяев выталкивали на улицу, всех жителей сгоняли в центр села, и снова на площадь около здания сельского совета.
Людям было объявлено, что пришла новая немецкая власть. И это навсегда.
Все жители должны были….
А дальше зачитывались все «можно» и «нельзя» при новой власти. И, конечно же, больше было «нельзя», чем «можно».
Уже на следующий день всех молодых людей – девушек и парней старше 14 лет собрали на этой же площади и отправили на ближайшую железнодорожную станцию для отправки на работу в Германию. Еще долго отлавливали тех, кто пытался укрыться от вывоза. Пойманных отправляли вслед за уехавшими, но прежде избивали, некоторых вешали в назидание остальным или просто расстреливали.
По селу пошли «собиратели оброка». Германия «нуждалась» не только в молодой рабской силе, но и в еде, бытовых и иных вещах. Для этого на станциях стояли огромные составы, на которые грузили все, что отнимали у людей: крупный рогатый скот, свиней, кур, гусей, уток… В вагоны грузили отнятые вещи: одежду, одеяла, посуду, драгоценности…
В дом моей семьи тоже пришли солдаты. Бабушка Оксана успела отправить всех детей на печь. Благо, дом находится далеко от дороги и 2 человека, свернувшие к дому, были вовремя замечены. Пока один ловил по огороду раскудахтавшихся курей, гонялся за свиньями, а, отлавливая, относил добычу вниз на дорогу, где находились телеги, другой заглянул в сарай, где стояла корова-кормилица, затем зашел в хату. Что остановило этого человека, не знаю, то ли несколько пар голубых глазенок, испуганно глядящих с печи, то ли бледная больная и дрожащая Юля, лежавшая в постели в связи с известным положением. А может это гипнотическое влияние бабушки Оксаны заставило немца сказать приближающемуся к хате напарнику, что здесь у хозяев ничего нет больше. Он быстро вышел из хаты, жестом приказав всем ее обитателям помалкивать. Также быстро он увлек напарника вниз на дорогу, не позволив заглянуть в сарай.
Так наша семья осталась с коровой! Это было чудо из чудес. Это стало спасением для нашей семьи и для наших соседей.
Выпасать и выгуливать нашу коровку нельзя было, чтобы о ней не узнали и не отняли фашисты. Дети по очереди и вместе с соседскими ребятишками ходили по окрестностям, рвали траву и приносили нашей кормилице. По ночам бабушка и прабабушка, иногда прихватив и Галю, также ходили косить траву. Скошенную траву оставляли сохнуть в поле или перетаскивали еще свежую в сарай, где раскладывали и сушили ее. Затем получившееся сено поднимали на чердак сарая – так женщины готовились к зиме, прекрасно понимая, что все равно корове собранного сена не хватит до весны. Животное нуждается еще и в комбикормах, которые и в мирное время не так-то легко было достать. Необходимо было смолоть зерно пшеницы, ржи, кукурузы, и уже из отходов, полученных от муки, получалась комбикормовая смесь.
Но наша буренка исправно давала молоко.
Утренний удой молока доставался детям и взрослым семьи. А вечером около хаты появлялись и исчезали серые тени соседских ребятишек. Каждый приходил с заветной баночкой или кружечкой, в которую бабушка Оксана наливала парного молока по количеству детей в этих семьях. Конечно, молока было мало, и чем ближе была весна, тем меньше был удой. Но ритуал не менялся, пока была жива коровка.
Моя мама (Галя) говорила, что так никогда и не увидела, чтобы бабушка Оксана сама пила молоко или ела сухарь. Чем жила, где брала жизненные силы эта женщина, неизвестно. Но она исправно лечила заболевших соседей, утешала вдов, предсказывала будущее, помогала советами и делом всем нуждающимся.
Немцы пришли и заняли село летом. В полях зрела пшеница, сахарная свекла наливалась соком, с глухим стуком падали в траву вызревшие яблоки и груши. Практичные оккупанты стали выгонять на работу в поля всех, кто мог двигаться. А это были в основном дети и женщины.
Моя мама ходила на работу  вместе с бабушкой и прабабушкой. С раннего утра, еще до рассвета, женщины уходили в поле далеко от дома, оставляя малышей одних в хате. Галя была постарше, но дома не оставалась, потому что за целый день работы в поле полагался обед – тарелка супа из свеклы и кусочек хлеба. Вот это и было то заветное, ради чего мои далекие родные женщины уходили на тяжкую непосильную работу. Вечером малышня спешила навстречу измученным работницам и получала сухие кусочки хлеба, не съеденные бабушками и моей мамой. Мама говорила, что запах кусочка черного хлеба, смешанного с трухой и чем-то еще несъедобным, сводил с ума. Хотелось проглотить его целиком, но удерживали ее от такого поступка воспоминания о голодных глазенках ребят.
Моей маме повезло. Поскольку женщины нашей семьи работали хорошо, а дома было еще много детей, ее определили работать возницей на телеге, на которой с полей вывозили зерно в мешках.
Галя была маленькой, щупленькой на вид. Больше напоминала мальчишку лет восьми-девяти, нежели девочку, которой исполнялось 12 лет.
Вначале для выполнения этой работы к ней был приставлен охранник из немцев. Потом девочке разрешили самостоятельно управлять лошадью и вывозить зерно.
И каждую ходку телегу в кустах поджидали партизаны, среди которых и скрывался от отправки в Германию четырнадцатилетний старший брат моей мамы Петя. Юная возница спихивала один мешок с телеги, хлопцы мгновенно утаскивали его в кусты и ожидали следующего захода. А уже под покровом ночи все мешки перетаскивались в лес, окружавший стеной село.
Однажды, когда мешок уже был спихнут с телеги, сзади послышался шум мотора. Галя спрыгнула с телеги, пытаясь поднять мешок, который по весу был значительно тяжелее ее самой. У нее просто не было ни времени ни сил столкнуть ценный груз в кусты или поднять обратно на телегу. Шум нарастал стремительно, с ним вместе уходили последние силы ребенка, охваченного смертельным страхом. Немцы подъехали, весело залопотали на своем непонятном языке, похлопали-погладили Галю по голове, подхватили мешок и закинули его обратно на телегу. Туда же посадили онемевшую девочку, подстегнули лошадь и поехали дальше.
Пронесло….