О любви, первой...

      “И зовёт она меня, моя первая, словно машет мне рукой, белой -
белою...” Слова некогда популярной песни.

У каждого детдомовца своя история попадания в сиротский дом. У
Витьки Логунова по сути типична – остался один, но по форме своя,
личная, и очень короткая. Альпинисты отец и мать погибли под
лавиной в алтайских горах. Бабушка, на попечении которой остался
трёхлетний мальчик, прожила не долго. Остальная родня куда-то
запропастилась, а, может, её и не было вовсе?...

Школьные годы пролетали стремительно, насыщенно, даже очень.
Витька и не заметил, как вырос и стал юношей: а то как же - перешёл
в девятый класс! На верхней губе уже пробивались усики, брови стали
гуще, шевелюра длиннее. Потолки в школе заметно опустились; учителя
частенько отмечали его стремящийся ввысь рост и крепнущие плечи.
Ребята одноклассники, в особенности что помельче, уже не так рьяно
ставили подножки на переменах. Но самое главное - в душе стали
метаться беспокойные, часто смутные, а иногда и приятные, ощущения,
мысли и мечты, когда поглядывал на подрастающих девчонок. Впрочем,
одноклассниц воспринимал как сестёр, поскольку детдом – это большая
семья. Что не просто слова - так относился к школе каждый
воспитанник государственного учреждения.

В тот год, после возвращения с летних каникул, которые Витька
проводил в пионерских лагерях - переходя из одного в другой - осень
выдалась роскошной!

Детдом располагался на окраине города – подальше от глаз
людских и дурного влияния “цивилизации”. Рядом шелестел, пел, цвёл
по весне и увядал по осени лесок, скорее рощица. Росло тут многое
чего, но, в основном дубы. Однако кое-где гренадёрами тянулись к
солнцу тополя, да развесистые клёны робко отдыхали в сторонке.
Аллеи лохматились по краям кустами волчьих ягод, к ним пытались
пристроиться кустики сирени. Поляны топорщились высоким
разнотравьем, издающим в летне-осеннюю пору такой дурман, что
голова кружилась, а дыхание схватывалось обручем. А тут ещё и
невесть откуда взявшийся ручеёк в низине напевал свои песенки! В
лесистой тишине они воспринимались по-особенному.
Тихая сентябрьская осень брала своё незаметно: лето будто ещё
продолжалось, но что-то слабо уловимое в цветовых тонах, особых
терпких ароматах листьев, высохшей земли и цветастых трав, в
перепевах птичек – цепляли юношескую душу и тревожили её...

После завтрака, когда до начала уроков оставалось с полчаса,
дети собирались на площадке перед входом и каждый резвился как мог:
младшие играли в “догонялки”, постарше прогуливались шумными
кучками туда-сюда, а Витька с ребятами как “самые” упражнялись в
остроумии на лавочке...
 
Двух девочек приметили сразу. Ну, во-первых, они были “чужие”,
что повышало градус внимания. Во-вторых, симпатяшки, с шаловливыми
хвостиками волос, торчащими по бокам аккуратненьких головок. А,
главное, были того же возраста, ну пусть, как выяснилось позднее,
на класс моложе. Проходили подружки мимо чинно, под ручку, с гордо
поставленными осанками и подчёркнутым безразличием к окружающим.
Это выражалось в увлечённой беседе, сопровождаемой жестами рук и
вспышками заразительного смеха, такого заразительного, что они в
этот момент наклонялись, держась за животики, и, задыхаясь, чуть ли
не касались своими лбами. Казалось, посторонние для них вообще не
существовали!

Витькин дружок Стёпа, первым среагировал на вторжение нахалок-
незнакомок на детдомовскую территорию:
- Осторожнее, красотки! Тута ямочка – не споткнитесь!
На что девочки дружно обернулись, наигранно-удивлённо
округлили очи, фыркнули, а одна, с карими глазами, театрально
поклонилась и пропела:
- Здрасте вам!
Тут и Витька осмелел, ощутив прилив остроумия:
- И вам дожить до старости! Может, присядете... утомились
поди...
И он приподнялся, делая жест рукой в сторону скамейки.
Кареглазая надула губки и повела плечами:
- Благодарствуйте, уж как-нибудь доплетемся...
После чего, девочки будто опомнились, схватились за руки и,
смеясь, проворно “ускакали” в сторону “леса” - так ребята между
собой называли рощицу.
Вот, с этого момента жизнь Витьки, в личном плане, поменялась
круто. Тому поспособствовал и Стёпа.

Сценка с дефилированием “нахалок” стала повторяться чуть ли не
каждый день. Приветствовали друг друга уже как старые знакомые.
Шутки, конечно, менялись, но суть - нет: девочки держались
подчёркнуто независимо и гордо. Правда, уже не убегали в лес, а
уходили медленно, явно красуясь.

      Прошло несколько дней.
      Однажды Стёпа на переменке отозвал Витьку в сторону, огляделся
и заговорщицки зашептал:
- Помоги, дружище: девчонок, что спотыкаются мимо нас, я
вычислил...
Витька напрягся, ощутив, как в душе что-то ёкнуло.
- Учатся в соседней общей школе, живут на краю леса. Я их
перехватил, провёл переговоры и склонил завтра, к вечеру,
встретиться, да самому как-то... Может, вдвоём махнём? Их же как
раз две: Люба и Таня. Себе я высмотрел Любу, ту, что с карими, а
тебе всё равно ведь какую. Так что хомутай Таньку, очи у неё
непонятные, похоже, серые. Фигурка на уровне! Лады?... – протянул
он руку.
Витька машинально, ощущая, как обдаётся жаром, протянул в
ответ свою.
***
Сердце почему-то молотилось,  будто с цепи сорвалось. Ноги
ощущались шаткими, а руки подрагивали, когда Витька со Стёпой,
который тоже нервно покусывал губы, шли на первое свидание. Солнце
ещё не спряталось и подбадривало полосатыми проблесками из-за веток
деревьев. Лесные запахи усилились, ветерок нервно трепыхался в
кустах. А тут ещё и птица какая-то настырно посвистывала: цвинь-
цвить, цвинь-цвинь, что будоражило дополнительно.
Они, подружки, шли по аллейке снизу, увлечённо разговаривая.
Солнце периодически их освещало, будто вспышками фотоаппарата.
Лёгкое дыхание ветра колыхало их коротенькие платьица, облегающие
проворные ножки в летних босоножках. Парни приостановились, любуясь
открывшимся видом и ощущая приближающуюся встречу по-разному, но с
одинаковым волнением: даже всегда неуёмный, непробиваемый Стёпа
задёргался. Его левое плечо вдруг стало непроизвольно пульсировать
вверх.
Но когда девочки подошли “впритык”, вальяжной такой походкой,
с полуусмешкой на губах, и протянули руки для пожатия, Витька
расслабился. Чего не скажешь о дружке: тот стушевался, и схватился
за руку Тани двумя своими и с минуту тряс, будто пытаясь нечто из
неё вытряхнуть. Витька же засветился глазами, с поклоном взял
маленькую ладошку Любы и произнёс:
- Очень-но рад видеть вас вновь...
- Взаимно, - склонила и она голову, улыбнувшись просто и
искренне, и тут же наигранно обратилась к Стёпе: - Не оторви руку
подруге! Нам ещё школу заканчивать!
Троица дружно рассмеялась, а Стёпа, покраснев, как роза на
свету, лишь хихикнул в ответ, но явно приободрился.
- Ну что ж, - потёр руки Витька, хитровато оглядывая компанию,
- предлагаю разойтись по лесным закуточкам для углубления
знакомства в плане индивидуальном.
Стёпа закопошился было, хотел что-то сказать,
прокомментировать или скорректировать, но Витька решительно взял за
руку Любу и увлёк её по алле вниз, вглубь леса. Издали они
обернулись и махнули руками несколько смущённой парочке: мол, до
встречи!
Витька уже не видел, как Стёпа похлопал очами, повертел губами
то ли обиженно, то ли восхищённо, и, натужно вздохнув, обернулся к
Тане...

      Далее время для Витьки куда-то улетучилось!
Они уже давно свернули с аллейки и шли по каким-то, еле
заметным, тропкам. Люба увлечённо рассказывала смешные истории из
школьной жизни:
- ...у нас учитель физкультуры, представляешь, бывший метатель
молота. Так мы теперь все мечем. Вот смотри, - она подняла камень с
земли, разбежалась и ловко бросила, причём, довольно далеко. – Ну,
как? – искрилось смешинками её лицо.
- Я так не смогу, - восхищённо замотал головой Витька, не
сводя с неё глаз. – А у нас волейбол в моде и теннис... Но самый
прикольный учитель математики. Представь, в поэзии Пушкина нашёл
применение математических теорий!
- Да ну!...
И так они говорили, будто ни о чём, а время пролетало вихрем,
незаметно и неумолимо. Вот уже и потемнело, и замигали первые
звёздочки. Загадочная, манящая тишина окутала лесок.
Расставались недалеко от её дома, взявшись за руки и глядя не
мигая в глаза. Так и завертелось!
         
                ***
На ужин Витька опоздал, объяснив своему воспитателю, Анне
Ивановне, моложавой, очень доброй женщине, что помогал кочегару,
дяде Боре, уголь переносить вовнутрь. Воспитатель замялась, пытливо
рассматривая ученика, но, похоже, поверила, даже высказала
одобрение:
- Молодец, что помог. Отопительный сезон на носу, а у нас один
истопник.
С едой выручил, опять же, Стёпа: взял в столовой солидный
кусок хлеба и две луковицы. Такой “последний” ужин, был у ребят не
внове. После отбоя на многих нападал “вечерний жор” и тайные походы
за “пропитанием” в столовую, где в это время повара уже готовили
утренний завтрак, были обыденным явлением.
Глядя, как Витька с аппетитом хрустел луком и набивал рот
хлебом, Стёпа выпытывал, стараясь не показать своё неудовольствие:
- Ну, как прошло рандеву?
- На уровне. А у тебя как с Танькой?
- Тоже возле, - пристально смотрел на дружка Стёпа.
А Витька мялся, даже краснел и отвечал нехотя. Не потому что
чувствовал вину, а боялся потерять ощущение чего-то нового,
чистого, нежного. В этом ещё предстояло наедине разобраться,
осмыслить, обдумать, привыкнуть, а потом с кем-то делиться. Всякое
обсуждение нарождающегося чувства, казалось прикосновением к чему-
то святому, трепетному, потому не к месту...
Подступающая ночь и отбой избавили Витьку от нудных
расспросов.

          ***
Встречались каждый день, за час до ужина – его Витька решил не
пропускать, дабы не будоражить зазря воспитателей. Стёпа куда-то
исчез, и Витька, словно, о нём и подзабыл.
Погоды стояли на удивление тихие, пахучие, с песенностью, в
которой смешались и птичьи напевы, и порхание листьев, переливы
ручейка и те мелодии, которые, нарастая, звучали у Витьки в душе.
Они прочно поселились и были с ним день и ночь. А тут ещё
популярный ансамбль “Самоцветы” пел, казалось, отовсюду:
Первая любовь. Звонкие года.
В лужах голубых - стекляшки льда...
Не повторяется, не повторяется,
Не повторяется такое никогда!...
“Неужели, не повторяется?” – таяла мысль, и он спешил, чтобы
снова всё повторилось. А “повторяться” было чему – они уже
поцеловались!
В тот вечер Люба пришла с распущенными, пушистыми волосами. С
такой причёской она показалась похожей на сказочное лесное видение!
Будто колдунья какая! Витька сыпал комплименты, лил восторги,
держал её за руки и непроизвольно притягивал к себе. В один миг её
лицо оказалось так близко, что он, растворяясь в её глазах, ощущая
тепло дыхания – прикоснулся к губам. Это было всего лишь
прикосновение, но сколько в нём было!...
Поскольку “всё вокруг осталось на месте”, хотя и поменялось,
они теперь целовались помногу, подолгу, впитывая друг в друга
нарастающий поток любви, первой...

Оформилось и постоянное место встреч: у маленького обрыва,
возле мощного старого дуба! Витька прислонялся к нему спиной, а
Люба льнула к парню, трогательно обнимая. Так и стояли, не замечая
часов, минут, секунд; целуясь и блаженствуя от взаимности. В такие
мгновенья Витька казался себе воздушным, невесомым облаком, готовым
раствориться целиком в невероятно счастливых высях!
Удивительно, но, кроме них, в лесу никого не наблюдалось: ну,
мелькнёт, может, вдали чья-то тусклая фигура, да бродячий пёс
проскочит. А так – никого! Или только казалось?...

В школе Витька просто жил ожиданием очередного свидания.
Считал часы и минутки до вечера, спеша выполнить домашние учебные
задания - учился он хорошо. При этом мечтательно улыбался,
отсвечивая ореолом нарождающейся влюблённости, что не могло
остаться не замеченным. Так Анна Ивановна, с напускной строгостью,
но по-доброму, как-то спросила своего воспитанника:
- Неужто, влюбился?
Витька не смог удержать улыбку, отвёл глаза и смолчал.
- Значит влюбился... Вырос уже, - погладив плечо юноши, с
грустью продолжила педагог и пожелала: - Береги этот кусочек
счастья и не очень увлекайся...
Что этим хотела сказать опытная женщина, Витька не вник,
пропустил мимо.

Когда по каким-то причинам их свидания отменялись, она писала
Витьке - письма! Читал их тайком ото всех, в классе, когда, после
уроков, все устремлялись на улицу. Вытаскивал её маленькое фото,
где Люба выглядела очень серьёзной, но с теми самыми хвостиками по
бокам, которые Витька просто обожал. Кстати, он тоже подарил своё
“изображение”, правда, крупнее, из тех, что делают в фотоателье:
всем классом как-то решили увековечиться и вместе, и по
отдельности.
Это были письма-исповеди, письма-откровения: “...сижу вечером,
в “наше” время, в своей спальне, за столом, и смотрю на твоё
фото... Не знаю почему, но плачу. Побыстрее бы кончилось эта
разлука, и мы снова гуляли бы по аллеям, обнимались, целовались. Я
просто с ума схожу без тебя!” И так далее, о том же!
И у Витьки влажнели глаза, и, почему-то становилось тревожно,
даже тягостно. Лёжа после отбоя в постели, отвернувшись к стенке,
не слыша ребячьего гомона, он перемалывал в душе свою любовь, то
взлетая, а то, почему-то, падая. Уже обдумывал, как они вместе
будут кататься на лыжах зимой: в лесу имелись неплохие горки. А на
Новый год обязательно устроить фейерверк с шампанским возле
“своего” дуба! А там и весна...

                ***
Понятно, что после таких, пусть и коротких, разлук, их
свидания становились ещё более пылкими, насыщенными, где слово
“любовь” зазвучало во всей своей порывистости, искренности,
окрашенной той самой, юношеской, с детским налётом, наивностью.
      
      А сентябрь уходил...
Под ногами всё чаще шуршали опавшие листья. Лес становился
прозрачнее, с большим количеством золотисто-красных оттенков на
фоне черноты. И небеса, нагнав тучную лиловость, проливались
мокротой, чаще мелкой, но настырной. Ветер вверху гудел тревожным
басом, неистово мотал верхушки деревьев; гонял по аллеям оторванные
веточки, листья и мелкие камешки. А дни так сократились, что ночь
казалось постоянной.
Теперь Люба приходила в курточке, с зонтиком, а Витька щеголял
ветровкой с капюшоном. Как ни странно, но хмурая, дождливая погода,
с уже ощутимым холодком, только усиливала их чувства. И то сказать
– вокруг тоскливо, сыро, холодно – а у них тепло, радостно и
счастливо! Так ощущали оба, когда прижимались друг к другу в нежных
объятиях, томных поцелуях, с ласковым шёпотом. Им подпевал и дуб,
раскачиваясь ветками важно, размеренно, будто стараясь не особо
тревожить влюблённых. А дальние огоньки окон домов, уличных
фонарей, подсвечивали темень и отражались в глазах особой тайной.
Когда расставались, Люба всё чаще, отойдя, возвращалась и,
вскинув руки, бросалась на шею Витьки, шепча со слезами: “Не хочу
уходить!”. “Ну, что ты, - ласково гладил парень её волосы, - мы же
завтра опять...”
На день Витькиного рождения – в октябре, Люба подарила
сделанный собственноручно рисунок роз – она любила рисовать, и
короткий стих:
Пусть годы твои молодые
Не знают печали и слёз,
И вместе с тобой расцветают
Кусты замечательных роз...
Он смотрел на эти розы, вырисованные довольно искусно, на
трогательные строки и обрывался внутри. Моргал учащённо ресницами,
да сжимал губы. А сердце сладко ныло...

   ***
Размеренный, несколько устоявший ход их встреч, как-то
потревожила новая подружка Любы, одноклассница Катя. Вернее, Люба
сама её привела однажды, очевидно, чтобы показать “своего парня”!
Таковое выглядело естественно для любой девочки, которая впервые
влюбилась, и пожелала  “покрасоваться” своим “выбором” перед
подругой.
Вначале такая тройственная встреча выглядела для Витьки вполне
приемлемой. Он приосанился и постарался выглядеть умным,
начитанным, подчёркнуто внимательным к обеим. Пытался показать себя
соответственно ожиданиям девочек. Однако Катя в беспечной беседе, в
основном с Любой - поскольку обсуждали бесконечную “школьную” тему
- дотянула до самого конца свидания. Вследствие чего расставались
официозно, и, естественно, без привычных объятий и поцелуев, дабы
не смущать подругу. Витька не показал внешне своего огорчения,
полагая, что теперь не скоро увидит Катьку, но... На следующий
вечер она явилась вновь!
Всё бы ничего, но Люба продолжала, стоя в сторонке с
подружкой, горячо обсуждать очередной школьный “прикол”. При этом
они азартно смеялись: им явно было не скучно. А Витька одиноко
переминался рядом, вдавливал листья в сырую землю и с тоской
поглядывал на чернеющие небеса: они, похоже, опять готовились
пролиться. Время поджимало, просто улетучивалось под усиливающийся
напор ветра.
Расставались также, официозно, только как-то суше, поскольку
Витька с трудом сдерживал своё разочарование. Но Люба будто и не
замечала настроение парня. Очевидно, “смотрины” проходили на
уровне, Катя выбор подруги одобрила и молодым человеком была очень
даже довольна.
И когда в третий раз Люба опять пришла с Катей - у Витьки что-
то замкнуло в голове и сверкнуло искрой негодования!
Люба, улыбаясь, привычно протянула ладонь, а Витька
демонстративно отворачиваясь, кривя губы, не подал свою...
- Ты чего? – расширились глаза у девушки, а губы дрогнули. Она
непроизвольно оглянулась на стоящую в шаге подругу.
- У тебя руки... грязные, в чернилах, - увидев синее пятнышко
на её пальце, медленно выдавливая слова, проговорил Витька фразу, о
которой жалел потом долго, а вспоминал всю жизнь.
Таких изменений в лице он больше никогда и ни у кого не видел!
Глаза её расширились, наполнились туманом; бледность укрыла щёки,
сменившись на серость, а губы, дрогнув, слегка приоткрылись – будто
хотела что-то сказать, но не смогла. После чего Люба резко
развернулась и опрометью побежала прочь, причём, очень
стремительно, не разбирая дороги.
У Витьки глухо застучало в висках, внутри всё укрылось
холодом, и он не подумал, а, скорее, ощутил всем существом –
произошло нечто ужасное...
                ***
Целую неделю не встречались...
Нет, Витька как обычно пришёл на следующий вечер на “их”
место, но... прождал зря. Ко всему и погода испортилась: ноябрь
набирал свои предзимние обороты. С небес не просто моросило, а что-
то мелкое, колючее сыпалось. Деревья и кусты стояли чёрные, в
низинах собирались огромные лужи. Ручья было не слышно, его
заглушал вой ветра, глухой, тревожный.
В тягостных метаниях, когда душа сдавливалась в точку, и
хотелось выть, когда разжигались отчаянные планы – пойти к ней
домой и всё прояснить, тянулись дни. И когда уже Витька, наконец,
решился, подвалил Стёпа:
- Танька передала, что Люба будет завтра... Вы чё с ней
поцапались? – сочувственно ухмыльнулся дружок.
Витька неопределённо пожал плечами, но оживился, уточняя:
- В смысле, завтра вечером?
- Тебе виднее. Когда там у вас... – хмыкнул Стёпа и удалился.

Погода тогда испортилась окончательно. Южный ветерок сменился
на северный, и проливной дождь сначала перешёл в быстрый снег, а
затем – в морозец. Всё покрылось тонкой ледяной коркой. На
тротуарах и аллеях образовался естественный каток.

Наскоро одевшись, Витька выскочил из учебного корпуса и
заторопился в лес. Было так скользко, что приходилось вспоминать
своё умение кататься на коньках. Он торопился... Однако только
зашёл за угол, как показалась Люба! Она разогналась и, лихо, умело
скользя, подкатилась к нему. Лицо её было непроницаемо. Даже не
поприветствовав парня, молча протянула конверт, развернулась и
также проворно укатилась прочь...
У Витьки пересохло в горле, сжалось внутри, слова улетучились:
он тупо воспринимал происходящее, перебирая пальцами конверт и
глядя вслед исчезающей девичьей фигурке. А сверху сыпалась пороша,
оставляя на щеках тающие капли. Вокруг стелились неуютная сырость,
холод и пустота...
С мутной круговертью в голове и душе, пришёл в спальню – благо
до отбоя было ещё время и ребят отсутствовали, занимаясь своими
обычными делами.
“...прости, но я не хочу с тобой больше встречаться. Есть
обиды, которые не прощают, которые убивают. Так что будь счастлив и
любим, другой, конечно...” – такие слова били Витьку хлёстко и
больно! Перечитывал записку несколько раз, пытаясь всё же найти
хоть намёк на возврат былого. Но, увы!...
Порвав письмо на мелкие кусочки, лёг плашмя на кровать,
уткнувшись в подушку. Витька не плакал - он прощался, прощался со
своей первой...
А по стёклам окна барабанили льдинки, им в такт постукивал
ветками тополь, и ветер надрывно нашёптывал прощальную, популярную
в то время, песнь любви:
Я об одном прошу – забудь, что было,
Забудь, что ты любил, и я любила.
Забудь во имя той, осенней песни,
Что пели мы с тобой, когда-то вместе...

28.08.18 года.