25 моих мужчин. Грустная глава про первую любовь

Когда-то я пришла к выводу, что все, что происходит до первого признания в любви – искреннего и настоящего, имеется в виду – не имеет никакого значения. То есть, до того, как я встретила Андрея Везенникова, я, можно сказать, никакого представления о мужчинах не имела вовсе. Я, честно говоря, даже припомнить не могу, с кем я там в юные школьные годы гуляла, за ручки держалась и в щечки целовалась. Я тогда даже представить не могла, что такое по-настоящему чувствовать. И, честно говоря, уже начинаю забывать, как это делается.

Поэтому я не могла не начать эту книгу именно с того момента, как я впервые заглянула в глаза человеку, с которым нам только-только предстояло пройти вместе определенный отрезок жизни. А впервые заглянула я в глаза Андрею Везенникову после вручения студенческих билетов на гуманитарном факультете Вятского государственного университета.

На мне была ортопедическая повязка для вывихнутого недавно плеча, на нем – черное пальто. Мы по случайности первыми спустились из большой шарообразной аудитории в помещение поменьше, где нам предстояло встретиться с куратором группы. Забавно, но я не могу вспомнить, о чем мы тогда говорили и говорили ли вообще, зато я отчетливо помню, как мы посмотрели друг на друга – в искусственном электрическом свете неуютного университетского коридора его глаза казались бесповоротно голубыми. Да и сам он сильно напоминал искусственный электрический свет: холодный, яркий, сияющий и чистый. Я помню, как в тот раз почувствовала себя маленькой-маленькой, когда он посмотрел на меня сверху вниз мельком, как будто я для него была всего лишь уличной зевакой, обомлевшей при виде знаменитости.

В нашей группе было всего пятеро парней, и он был с ними несравним. Резко очерченное лицо с гармоничными чертами, ярко выраженные скулы и идеальная бровная дуга – такое лицо сразу выделялось в толпе. Страху нагоняли еще и пронзительные голубые глаза, которые, кажется, видно было за километр. У него была светлая, склонная к мгновенным покраснениям и веснушкам кожа и светло-русые волосы с легкой рыжиной. Одевался он всегда подобающе – исключительно согласно хипстерской барной моде 2013-го года. Казалось, он делает красиво все: красиво ходит, красиво разговаривает, красиво улыбается и красиво смеется. Особенно мне нравилось слушать, когда он о чем-то увлеченно рассказывал: у него было прекрасное чувство интонации и исключительно чистый баритон.

Совершенно однозначно он был самым красивым, самым активным, самым разговорчивым, самым обаятельным и далее по списку. И я – чего уж там, скромничать не буду – была одной из самых красивых и интересных девушек в группе. Что, кстати, достигалось куда сложнее: ведь парней в группе было пятеро, а девушек тринадцать. Так что все пути для нас были определены с самого начала: нам предстояло стать связующим звеном этой группы, цементом, на котором держался весь коллектив. Поняла я это гораздо позже, уже после того, как мы расстались: группа развалилась на мелкие компании, как только мы перестали разговаривать.

А в тот день я просто стояла и смотрела на него снизу вверх, чувствуя в животе что-то мне непонятное и неизвестное. Эта искра, которая загорелась во мне, не давала мне перестать обращать внимание на Андрея. Где-то три недели после первой встречи у нас ушли на многозначительные переглядывания, ничего не значащие светские беседы, хихиканья и мало ощутимое взаимное притяжение.

Как раз в это время наша группа только начинала понимать, что это такое – учиться в университете. И одно из первых групповых заданий мы с моей университетской подругой Дашей и с Андреем выполняли втроем. Забавно, но я опять не помню, что это был за проект, что входило в наши задачи, и как мы распределяли между собой обязанности. Но вот что я помню максимально отчетливо – так это то, что Андрей доводил меня до белого каления.

В этом и крылась наша огромная разница: будучи перфекционистом с критическим складом ума, он всегда старался докопаться до самого главного, довести свою работу до идеальной стадии и ответственно пройти весь путь от начала до долгожданного завершения, не стараясь выискать на нем короткую дорогу. Я же сложена иначе: мне достаточно поверхностного понимания проблемы, чтобы в моей голове сложилось о ней нужное представление, меня мечет из стороны в сторону, как лист на ветру, а в ту пору я еще совсем не умела контролировать собственные эмоции, которые придавали мне такое ускорение, что до перфекционизма и кропотливой работы мне чисто физически добраться становилось невозможным. И что бы я не делала на том злосчастном проекте, Андрей постоянно отправлял мне свои правки, требуя переделать мою работу. У меня потихоньку дергался глаз, пробивались седые волоски, на горизонте замаячил риск нервного срыва, но, слава Богу, проект мы успешно закончили.

Гораздо ярче воспоминание с совместной фотографии. Я пришла в тот день в платье и любимых туфлях на каблуках пешком, по тротуарам города Кирова, что сейчас для меня представляется мощнейшим подвигом. Фотограф долго собирал в кучу всю нашу группу на Театральной площади, где располагались два корпуса Вятского государственного университета. Я стояла на ступеньках прямо за спиной Андрея – на уровне моей груди были его широкие плечи, не мускулистые, он отнюдь не был качком, но мужественные, производящие впечатление большого и надежного мужчины.

- Ты можешь опереться на мое плечо, - вдруг, слегка повернув ко мне голову, сказал он.

- Что? – глупо переспросила я в страшном смущении.

Он рассмеялся:

- Для фотографии. Ты же стоишь на каблуках, наверняка, устала. Обопрись на мои плечи, в кадре будет смотреться неплохо. А еще можешь поставить мне рожки.

Я прикоснулась к нему тогда впервые: вы бы видели, как тряслись у меня руки. Сперва я задела его горячее плечо одними кончиками пальцев, легко провела ими по голубой рубашке в мелкую клетку, и только после этого положила ему на плечи обе ладошки целиком. Это было странное чувство: как будто у него внутри горит огонь, и я впитываю дым от этого костра через крохотную точку в середине своей ладони. Мы смеялись, я старалась держаться непринужденно – что, конечно, мне не удалось. Позже он рассказал, что невооруженным глазом было заметно, как я напряжена и как я застенчива с ним.

Но, видимо, он тоже хорошо почувствовал эту нашу с ним связь, потому что позднее в тот же день, когда мы организованно, все вместе регистрировались в университетской библиотеке, он подсел ко мне за компьютер. Мы сидели близко друг от друга, снова смеялись, и для обоих уже стало очевидным, что мы не сможем остаться просто знакомыми, что мы оба – на пороге чего-то особенного и важного.

И довольно скоро это подтвердилось. Двадцатого сентября две тысячи тринадцатого года в нашем университете состоялось посвящение в студенты. Мероприятие прошло в два этапа: первый, официальный, принял вид концерта от студенческого клуба в пропахшем советской действительностью ДК «Родина», а второй, сугубо неофициальный, принял вид полнейшего хаоса с морем алкоголя на квартире у одной из девочек с потока.

Вспоминая ту бурную вечеринку, мы тогда называли это «вписка», меня мурашки берут. Серьезно. Посреди ночи, после энного количества виски и водки, я насмерть вырубилась в ванной, продрыхла там полтора часа, лежа в самой ванне на парне из параллельной группы, потом встала, примарафетилась, отряхнулась и продолжила гуливать аж до девяти утра. Куда делись мои силы? Чтобы вы понимали, на днях меня настигло страшное похмелье из-за трех бокалов «совиньон блан». Если бы я повторила тот подвиг сейчас, все закончилось бы словами «насмерть вырубилась».

Мы бесились и дурили всю ночь. Мы пели песни, причем у нетрезвой меня заела одна и та же композиция эротического характера, которую я горланила изо всех сил осипшим от простуды голосом Григория Лепса, и которую мне потом припоминали примерно с месяц, начиная любой разговор со мной фразой «You can leave your hat on». После моего небольшого отпуска в ванной комнате я вернулась в строй пьющих семнадцатилетних студентов отдохнувшей и полной новых сил.

Очередную песню мы горланили на балконе. Туда нас вышла целая толпа: мы стояли плечом к плечу, вплотную, у балконных перилл. Бесконечное счастье текущего момента буквально чувствовалось в воздухе. Лично я плечом к плечу стояла с Андреем – он был слева от меня, справа мою руку подпирала стена. Мы переглянулись, пока кто-то что-то кричал. С минуту мы смотрели друг на друга, а потом он меня поцеловал.

И остаток бурной вечеринки мы провели, как пара. Он позвал меня в кино – на экраны вышла биография Стива Джобса с Эштоном Катчером в главной роли. Я, посмеявшись, согласилась. На прощание я поцеловала его в щеку, села на автобус до своего дома и от остановки, все еще порядком пьяная, шла на небывалом подъеме, встречая угрюмых утренних прохожих слегка неадекватной улыбкой.

И, честно говоря, я ни с кем больше в жизни так не ходила в кино, как ходила туда с Андреем. Это первый пункт в моем длинном списке благодарностей к нему: он привил мне хороший вкус в кинематографе, научил понимать этот вид искусства глубже, чем его показывают для массового зрителя. На улице была среднестатистическая осенняя ночь, когда он провожал меня домой из кинотеатра: шел мелкий дождик, было промозгло и противно, шумно проезжали машины с мрачными лицами внутри, и работали только редкие ларьки и круглосуточные магазины. Он был одет в неизменное черное пальто, а я шла в тонкой кожаной куртке. Но мне не было холодно, не было противно: я и думать ни о чем другом не могла, кроме как о нашей с ним бесперебойной беседе. Мы обсуждали кино так рьяно, что замолкли, только когда до моего дома оставалось двести метров.

- Это значит, что теперь мы встречаемся? – заигрывающим тоном спросила я, как только биография Стива Джобса была разложена в наших головах по полочкам.

- Если ты любишь подобные ярлыки, - хмыкнул он, - то да. Но… Какая разница, как друг друга называть? Парень, девушка, отношения… Это все только названия.

Я замолкла, переваривая услышанное. Что он имел в виду? Это значит, что мы все-таки вместе? Или что?

- Только давай договоримся на берегу, - продолжил Андрей, как ни в чем не бывало. – Мы же оба понимаем, что это не навсегда. Все когда-нибудь заканчивается. По крайней мере, чьей-то смертью.

У меня внутри все сжалось. Меньше всего на свете я хотела начинать отношения с обсуждения их разрыва. Мне хотелось ускорить шаг, чтобы очутиться у подъезда раньше него и успеть захлопнуть тяжелую дверь прямо перед его носом.

- Ну да, - вместо этого ляпнула я, побоявшись выразить хоть какой-то протест. Сначала я соврала себе, придумав, что он прав, а потом я соврала ему, согласившись.

- Так вот, давай договоримся: когда все закончится, мы будем вести себя адекватно. Я имею в виду… Нам с тобой еще учиться вместе четыре года. Ну, то есть… Чтобы не было, случись чего, никаких истерик с отчислениями, переводами в другой город. Хорошо?

- Разумеется, - рассмеялась я. В тот момент я и не догадывалась, что не смогу сдержать свое слово и начну вести себя крайне неадекватно буквально с самого расставания и до момента переезда из Кирова. Но об этом позже.

- А как мы будем вести себя в группе? – спросила я после непродолжительной паузы. – Я к тому, что мне, например, не нравится, когда люди публично выражают свои чувства.

- Ты не хочешь афишировать отношения?

Я задумалась. Значило ли то, что мне не нравятся слухи и не нравятся парочки, облизывающие друг друга во всех общественных местах, что я не хочу афишировать отношения?

- По крайней мере, первое время, - уточнила я. – В группе будем просто друзьями.

Он согласился. Вот с такой сугубо юридической беседы и началась моя безумная первая любовь.

***

В первый раз Андрей остался у меня ночевать примерно недели через две после этого диалога. Мы сидели у меня, смотрели наш любимый телеканал «2х2», где в тот день крутили, кажется, «Симпсонов». Мы были завернуты в мое детское красное одеяло, которое превышало размерами любую королевскую кровать и которое мне купили еще на Сахалине, когда я только-только родилась. За окном было темно и слишком дождливо.

- Ты бы знала, как мне неохота идти домой, - пробормотал он, обнимая меня за плечи. – Там так отвратительно на улице.

- Отвратительно, - согласилась я, понимая, к чему он клонит, и не зная, как на это реагировать.

- Я не буду слишком наглым, если попрошусь остаться у тебя на ночь сегодня? – мягко спросил он. – Завтра на пары уйдем вместе.

На секунду я подумала, что это не есть хорошо. Но секунда миновала быстро, а мне очень не хотелось с ним расставаться. В то время я была одержима вечной потребностью проводить с ним как можно больше времени.

- Конечно, - улыбнулась я.

Так мы продолжили смотреть «Симпсонов», запивать все это горячим чаем и много разговаривать, валясь на заправленном диване. Андрей периодически отвлекался на телефон, а потом вдруг спросил:

- Ты помнишь Настю? У которой дома была вписка на посвящение?

Еще бы я ее не помнила. По синей кочерге я подбивала оставшихся в живых однокурсников тихонько слинять с поля боя, чтобы потом не убираться вместе с ней, когда она и ее друзья проснутся. Почему-то именно в девять утра после масштабной пьянки я была уверена, что они встанут с минуты на минуту, учитывая, что легли они часов в шесть.

- Так вот, она зовет меня гулять, - доложил Андрей.

- У нее же есть парень?

- Ну… Есть, но вот почему-то она зовет меня. Я уверен, что она просто хочет заставить его ревновать, они, вроде как, миллион лет вместе. Ты будешь против? Только скажи, если ты против – я не пойду.

Это был очень важный вопрос. Я думаю, в наших отношениях он стал ключевым. Именно с того момента все пошло, как сказала бы Верка Сердючка, по наклонной. Во мне что-то больно щелкнуло – сейчас я называю это чувство «отклик». Никогда не игнорируйте свой внутренний отклик! Не позволяйте своему разуму занавешивать ваши чувства, какими бы они ни были. Если ваше глубинное нутро подсказывает вам какой-то определенный ответ на поставленный вопрос, выдавайте его, не задумываясь. Он окажется единственно верным. Если бы я послушалась отклик тогда, пять лет назад, все сложилось бы кардинально по-другому. Возможно, вместо двадцати пяти мужчин за это время в моей жизни имел бы значение только один. И я не написала бы эту замечательную книгу.

Мой отклик кричал мне: «Да! Я буду еще как против! Мне неприятно! Не надо!».

А мозг вторил: «Нет, ты что, если сейчас ты скажешь, что будешь против, он решит, что ты на него давишь. Того и гляди, уйдет. А он тебе нравится, он тебе очень нравится, он тебе дорог. В конце концов, эта Настя тебе не соперница. У него голова на плечах есть. В этом не будет ничего такого. Разреши. А то он тебя бросит, и ты останешься одна. Да и сколько вы вместе, прости господи, три недели с момента посвящения? Ну это же смешно, в самом деле. Ты не имеешь никакого права указывать ему. Разреши!».

- Конечно, иди! - громко выпалила я, стараясь заглушить стремительный и весьма неприятный поток мыслей, который уходил в каком-то совсем мрачном направлении. – Никаких проблем. Если это все по-дружески, разумеется.

- Естественно, по-дружески, - усмехнулся Андрей. – Ты же знаешь, что мне уже нравится одна девушка из группы, и другой мне не надо.

Я выдавила улыбку.

Когда мы были вместе, мне хотелось целовать его, обнимать, прикасаться к нему постоянно. Поэтому позже той ночью мы лежали в темной комнате, смотрели какой-то фильм, обнимались и целовались. Я не подразумевала ничего большего, чем поцелуи – я просто не могла от него оторваться, и все – а он так распалился, что снял, бедняга, футболку, думая, что дело у нас активно движется к близости.

- Э-э… - вслух сказала я, нарушив таинство страстного момента. – Я думаю, ты торопишься.

Андрей на секунду замер надо мной, покраснел и надел футболку обратно.

Так что той ночью, нашей первой совместной ночью, мы мирно спали под разными одеялами. Он спал в одежде, а я – в пижаме с пингвинами. Когда я проснулась и увидела его, утро сразу стало каким-то легким, несмотря на то, что нам нужно было собираться в университет.

- С тобой так забавно спать, - рассмеялся Андрей. – Ты очень мило спишь.

- Почему? – не поняла я.

Он пожал плечами и поцеловал меня в макушку.

Мой дом стоял на улице Преображенской – на той же самой улице, на которой располагался корпус нашего факультета. Чтобы попасть в универ, мне нужно было просто пройти прямо три квартала. Когда мы вышли в то утро из дома, все шло легко и беззаботно. Пока мы не дошли до последнего перекрестка перед корпусом, и я не услышала:

- Давай здесь разойдемся. Я обойду этот двор и приду в универ с другой стороны.

Я вспомнила про решение не афишировать отношения в университете и кивнула. Он поцеловал и крепко обнял меня, развернулся и быстрым шагом отправился в обход. Пару секунд я провожала его взглядом, а затем продолжила свой маршрут.

На следующий день я пришла на пары при параде. Волосы уложены, от меня пахнет духами и туманами, единственный акцент в макияже – красная помада Pupa идеально подходящего мне холодного оттенка. В ожидании лекции мы стояли возле аудитории друг напротив друга – я с Дашей, а он со своим другом Мишей. Мы разговаривали со своими приятелями, но постоянно смотрели друг на друга.

«Если ты снова накрасишься этой помадой, - получила я сообщение, когда вернулась домой, - я не сдержусь и при всех тебя поцелую».

Я рассмеялась.

Наши шпионские игры кончились примерно через месяц. В то время мы устраивали те самые вписки буквально три-четыре раза в неделю, если память мне не изменяет. Первое время мы собирались где угодно, но не у меня – я не хотела приводить в свое святое жилье, обставленное по моему вкусу, толпу пьющих студентов. Поэтому мы всегда находили другие варианты – такими же надежными они не были, кое-куда к нам приезжала милиция, где-то возможность занять пространство выпадала крайне редко. А я, знаете ли, вошла во вкус таких вечеринок, поэтому довольно быстро сняла обет безалкогольности с моей квартиры и пустила туда нашу компанию. Самое удивительное в этих самых вписках было то, что стандартным алкогольным набором на них выступали виски, кола, водка и апельсиновый сок, которые непременно заканчивались и мы, пошатываясь, коллективно шли в ларек за добавкой. Но при этом на следующее утро практически все присутствовали на парах свежи, что розы.

И вот перед очередным таким мероприятием мы с Андреем условились, что раскроем наш страшный секрет народным массам и перестанем, наконец, прятаться по углам. Обычно на пьянках мы были заняты игрой в «Я никогда не». Ну, знаете, когда вы по кругу называете, что вы никогда не делали, и те, кто это когда-либо делал, выпивают. В таких играх обычно главная цель – всем вместе напиться до поросячьего визга. Но нам эта игра довольно быстро наскучила, и мы придумали куда более увлекательную ее версию, которую сами же и назвали «Я делал». Правила сохранялись с точностью до наоборот: если кто-то не делал названного действия, он выпивал. В тот вечер Андрей сидел напротив меня, освещенный скромным светом маленькой лампочки из Икеи, которую он же сам и принес. Он удивил даже меня, когда совершенно внезапно, неотрывно глядя мне в глаза, сказал во время своего хода:

- Я с двадцатого сентября встречаюсь с Сашей.

Все по-разному выразили свое изумление, а Миша, наигранно фыркнув, вышел из комнаты.

***

- Ты куда-нибудь собираешься ехать зимой? – спросил меня однажды Андрей, пока я готовила нам что-то на ужин. Он сидел за моей спиной на кухонном стуле. Я пожала плечами и не спеша к нему обернулась.

- Я думаю, поеду в Сургут к родителям. После сессии.

- А-а, - протянул он. – А я собираюсь ехать в Питер в начале декабря. Числа одиннадцатого. Там намечается концерт Woodkid.

- Круто, - пробормотала я в ответ. Внутри меня шевелился отклик. Как реагировать на эту информацию, он и сам не знал. Единственной ясной мыслью было: «Ну позови же ты меня, дурак, с собой!».

Андрей очень загорелся этой поездкой. Он строил планы, договаривался с друзьями о встречах, и с одной стороны, я была очень рада за него. Он был еще красивее, когда чем-то увлеченно занимался. А с другой стороны, я глупо ждала, что он прочитает мои мысли и позовет меня с собой. Отклик не сразу, но определился с тем, что идея его одинокой поездки в красивый город и отсутствие даже кротких намеков на то, чтобы взять меня с собой, не обещает быть хорошей. Что-то шло не так, я это знала, но вот что? Этого, увы, отклик подсказать не мог.

- Мы сегодня купили билеты! – похвастался мне за неделю до своего отъезда Андрей. Мы шли по Преображенской в сторону моего дома.

Отклик дал залп по моему желудочно-кишечному тракту.

- Мы? – слишком писклявым от неожиданности голосом уточнила я.

- Мы с Аленой, - совершенно будничным тоном пояснил он.

Отклик повторил залп. Алена – это наша староста, маленькая худенькая девочка с вечно грязной головой и принципиальным отсутствием макияжа и прочих следов ухода на лице. Она была исключительно положительной, дружелюбной и весьма загадочной. Такой психотип я называю «творческими людьми». Вся на высоких мыслях и рассуждениях, любительница брать любую инициативу в свои руки, отличница, золотая медалистка и все такое прочее. Она ни разу на моей памяти не надела хоть сколько-нибудь женственный предмет одежды, а на каблуках я ее вообще никогда не видела.

Зато, как оказалось, Алена была крайне интересным собеседником. Наверное, поэтому Андрей начал с ней активно переписываться «Вконтакте» немного позже того, как мы начали встречаться. Он относился к этой переписке совершенно буднично – они общались исключительно по-дружески, обсуждали всякие культурные явления, какую-то совместную работу. Он от меня этого факта не скрывал, стыдиться ему было нечего. Пожалуй, случись такое сейчас, я бы вышибла из своей жизни мужчину, который так запросто уделяет более чем деловое внимание любой другой девушке, и крепко захлопнула бы за ним дверь. Тогда же я позволяла себя провоцировать на ревность – постоянную, сжирающую все твои органы ревность, от которой я не знала спасения. Я знала и понимала, что это плохое чувство, что Андрей не такой человек, чтобы изменить мне, что в его общении с другими девушками нет ровным счетом никакой романтической подоплеки, что он просто современен и бла-бла-бла. Но я ничего не могла с собой поделать. Я знала и чувствовала, что не все его внимание достается мне. Что есть еще какой-то канал, куда сливается его энергия – и это не учеба, не работа, не посиделки с друзьями мужского пола и не родители. Это другие девушки. В обидном для меня количестве. Поговорить с ним об этом я, конечно же, не могла. Я просто каждый раз душила свой отклик в жутком страхе, что если я попрошу его свести общение с другими дамами к сугубо деловому, он меня бросит и удачи не пожелает.

- То есть как… с Аленой? – пробормотала я, глядя в пустое пространство прямо перед собой. Я едва не споткнулась на неровном кировском тротуаре, и Андрей подхватил меня за талию.

- Мы едем на этот концерт вдвоем, - все так же буднично сказал он. – У ее друзей есть место, где остановиться.

- Что… Почему ты не сказал мне раньше? – мой голос казался мне увядшим цветком, у которого сломался стебелек. Я сама себя с трудом слышала.

- А я разве не говорил?

Надо отметить, что мы страшно гордились тем, что никогда не ссорились. Мы действительно счастливо прожили несколько месяцев без единого намека на конфликт. Тогда мы оба верили, что это утопия, что это и есть идеальные отношения: когда вы не грызете друг другу мозг по каждому удобному и неудобному случаю. Но теперь я знаю, что это все достигалось очень простым способом: я душила свои негативные эмоции. Я просто не разрешала себе признать, что у нас есть расхождение взглядов и интересов. Скорее всего, если бы я не занималась подобной чепухой и на берегу объясняла бы Андрею, как со мной поступать нельзя, я сохранила бы себе целый вагон нервных клеток.

Перед его отъездом у нас была очередная попойка. Стоя ночью на балконе, я не сдержала эмоций. После приличного количество выпитой водки с соком, я взбесилась. Кроме меня на балконе были Андрей с Мишей. Я плакала, колотила Андрея кулаками по груди, намеренно пыталась залезть на подоконник и говорила нечто обвинительно-несвязное.

- Дай ей пощечину, - спокойно сказал Миша, глядя, как неконтролируемо растет моя истерика.

- Не собираюсь я давать ей пощечину, - резко отозвался Андрей. – Ну, хватит, Саш, это уже не смешно. Пожалуйста, хватит!

Вместо рекомендуемой пощечины, которую я бы никогда ему не простила, он поймал и крепко сжал мои маленькие кулаки. И держал их до тех пор, пока я не обмякла и не свалилась у него на груди в маленький, ничего не значащий комок из плоти и слез.
 
- Я думаю, вам всем пора расходиться, - сказал Андрей Мише. – А я пока останусь.

***

Удивительно, но ссоры из-за его поездки в Питер с Аленой нам удалось избежать. Вернее, это удалось мне. Я снова запретила себе расстраиваться из-за этого на самом высшем законодательном уровне. Несмотря на то, что по их возвращении Алена с удовольствием рассказывала мне, как они болтали до четырех утра, валяясь рядом друг с другом на одной кровати. Раскрою секрет, что я умудрилась держать это в себе целых восемь месяцев, прежде чем нас обоих накрыло тайфуном из ежедневных претензий, истерик, ревности и слез.

Но наш марафон Идеальная-Пара-Без-Ссор все-таки себя не оправдал и однажды закончился. Предметом ссоры стала не столько моя практически неконтролируемая ревность, сколько ежеминутное требование внимания. Что, в свою очередь, скорее всего было вызвано моей практически неконтролируемой ревностью.

У Андрея был святой и неприкосновенный обычай – он собирался с друзьями в кальянной «Маракеш», сидели только мальчиками. Меня он редко куда звал, и в этом ключе такие посиделки никак не могли понравиться моему отклику. Однажды, во время одной из таких посиделок, у меня не на шутку скрутило живот.

Я помню, насколько внезапно меня схватило. Я просто сидела за просмотром чего-то на ноутбуке, как вдруг молниеносная боль буквально снарядом разорвала мне все органы, содержащиеся в животе. Боль сосредотачивалась внизу живота, и я долго не могла найти положение, в котором мне не было бы мучительно больно.

Я написала об этом Андрею и попросила его прийти. Скорая уже ехала, но мне было страшно, одиноко, больно и до смерти хотелось, чтобы он подержал меня за руку. И как вы думаете, что?

Он не пришел. Он был занят с друзьями, они договорились давно, и он не мог просто так уйти.

В тот же вечер меня увезли на неотложке в гинекологию – живот разболелся из-за какого-то загадочного женского недуга под названием «киста в яичнике». Почему меня накрыло так внезапно, я не поняла, а когда мне объяснили, я не запомнила. Я плохо запомнила даже процедуры, на которых меня продержали полночи. Домой я приехала на такси.

Андрей написал только утром. Он спросил, как я себя чувствую, приезжала ли скорая и прошел ли мой живот.

Я ответила, что со мной все в порядке.

***

Не так давно мне подарили iPod со скаченным плей-листом из моего аккаунта «Вконтакте». Обычно я слушала его в спортзале, и от песен периода «первый курс», мне хотелось неминуемо повеситься на турнике. Или утопиться в океане, который был прямо напротив спортзала.

Боже, насколько депрессивную музыку я слушала! Мне категорически нельзя было слушать ничего подобного. Жаль, в моей жизни тогда не оказалось человека, который насильно бы включал мне Верку Сердючку, Виа Гру, Диму Маликова, Потапа и Настю Каменских – под их нетривиальные композиции грустить и замыкаться в себе невозможно физически. Именно тогда до меня дошел весь ужас ситуации, в которую я палками загоняла себя в то время: я добровольно выбрала эмоциональную закрытость, игнорирование собственных чувств и загадочную депрессию, имея прекрасного молодого человека, легкую и беззаботную университетскую жизнь, хороших друзей и любимую конюшню. Не идиотский ли я сделала выбор? Все-таки, мы – это то, что мы слушаем.

Одна группа The Neighborhood чего стоила. Их песни, честно говоря, созданы специально для того, чтобы ни черта не понимающие восемнадцатилетние девочки постоянно грустили, думая о высоком. Вообще, я считаю, что ни черта не понимающим восемнадцатилетним девочкам надо запретить думать о высоком на законодательном уровне. Это их до добра не доведет.

Кстати, о The Neighborhood. Они давали концерт в Петербурге, в мае, кажется, две тысячи четырнадцатого года. Об этом концерте узнал Андрей – как выяснилось чуть позже, через Алену – и позвал меня. Позвал. Меня. Поехать. С ним. В Питер. Честно говоря, я тогда чуть не померла от разрывающих меня и физически ощутимых волн счастья. И действительно наша поездка стала райским островком в не очень-то райской нашей жизни, мы как будто набрели на оазис в пустыне и сразу забыли про все наши ссоры, про все конфликты, про все недомолвки и прочие военные действия. Сидя в нашей комнате на Васильевском острове, маленькой комнате в старой, до мозга костей петербургской квартире, мы как будто не существовали в этом мире. Мы расслаблялись рядом друг с другом, шутили, строили планы, наслаждались каждым моментом. Когда мы были вдвоем в этом большом, прекрасном, но чужом для нас обоих городе, мы буквально взлетали от счастья на непостижимые высоты. Мы рассуждали о том, что такое любовь, с горем пополам бредя посреди ночи, еле трезвые, по центру Петербурга, боясь опоздать на последний поезд метро. Мы вместе бежали ночью в аптеку, когда мое здоровье отказывалось функционировать нормально. Мы целовались и обнимались по всем возможным углам, и я не помню, чтобы когда-нибудь еще была так же счастлива с другим мужчиной. Счастлива в той же степени я с тех пор была только сама по себе.

Волны моего счастья оказались, правда, несколько омрачены новостью, что Алена едет с нами. Вернее, поехала она как бы с нами, а как бы и нет: мы сняли комнату на Васильевском, а она остановилась у подруги у черта на рогах. Такое положение вещей меня вполне устроило. Так что получилось, что мы виделись с Аленой всего дважды: мы все вместе поехали в Петергоф и все вместе посетили концерт. Но и этих скромных двух раз мне хватило за глаза.

Первая встреча состоялась во время прогулки по Петергофу. Я чувствовала себя третьей лишней, и Андрей не особенно старался меня от этого чувства избавить. Мы шли по вымощенной плитке площадке вдоль дворца, когда я вспомнила, что мне срочно нужно позвонить маме. В конце концов, это было одно из моих первых самостоятельных путешествий, и мама, естественно, не могла не волноваться за меня.

- Я позвоню маме, - доложила я Андрею и Алене. – Не уходите далеко, пожалуйста, я вас потом не найду.

Мы буквально на несколько минут созвонились с мамой по скайпу. Я показала ей красивый фон, в котором пребывала и который она, конечно, и сама миллион раз видела. Но когда я положила трубку и огляделась, ни Андрея, ни Алены, ни каких-либо следов их пребывания поблизости я не обнаружила. Они словно сквозь землю провалились.

Когда я перестала возмущенно оглядываться, я догадалась подойти к бордюру и взглянуть вниз, на дорожки, уходящие в парк по обе стороны от знаменитого фонтана, где Самсон разрывает пасть льву. И что вы думаете? Андрей и Алена, как в лучших романтических фильмах, не спеша от меня удалялись. Спасибо, шли они не за ручку.

Первое время я стояла, наблюдая за их подозрительным бегством от меня, и ждала, пока хоть одна голова развернется в ту сторону, где они меня оставили. Ждать мне пришлось очень долго, потому что парочка скрылась с глаз моих до того, как кто-то из них вспомнил, что приехали они сюда втроем. И что где-то есть третья я, которую они постыдно забыли. В итоге я ничего подобного не дождалась, и, возмущенно фыркнув, отправилась за ними в погоню. Будь у меня побольше пороха в пороховнице и ключи от квартиры, где мы с Андреем остановились, я бы развернулась и уехала в обратном направлении. Но ситуация не позволяла гордо тряхнуть гривой и скрыться с горизонта, оставив Андрея размышлять о своем поведении. Поэтому мне пришлось гордо трясти гривой в попытке нагнать ускользнувших от меня друзей.

- О, Саш, - выдал Андрей при виде меня с совершенно невозмутимой физиономией. – А мы тебя уже хотели идти искать.

Ну да, ну да. Очевидно, что этот эпизод напрочь испортил мне настроение на весь замечательный день прогулки по Петергофу. Андрей и Аня о чем-то увлеченно беседовали, я записывала что-то мрачное и несчастное в дневник, который в то время всюду таскала с собой. Андрей меня фотографировал: когда предупреждая о своем намерении, а когда спонтанно доставая камеру в самый странный момент. Так у меня появилась отличная фотография. Я стояла по другую сторону фонтана от него и писала в дневник нечто, как мы уже выяснили, мрачное и несчастное. Как вдруг Андрей резко меня окликнул, я обернулась, и он сделал кадр. Ему этот снимок понравился больше всех.

- Ты тут такая живая, - восхищенно говорил он, показывая мне фотку позже, на своем ноутбуке.

А мне фото не нравилось, хоть убей. Мне не нравилось, что я на нем живая. Что я не позирую, загадочно глядя в море и подставив правую руку к голове, что я не улыбаюсь наигранно и неестественно, что я не склоняю в непривычную для меня сторону голову. Мне не нравилось, когда я была самой собой, и в этом мы с Андреем расходились во взглядах. Он любил меня живую. Без прикрас и без масок.

Кстати, о любви. Первой в любви ему призналась я, много позже того, как осознала, что действительно люблю его. И тем не менее, я долго была испугана: а вдруг я соврала? Я же не хотела ему врать! У него был день рождения, и я, не имея никаких средств на мало-мальски приличный подарок, соорудила из колоды карт маленькую книжку под названием «52 причины, почему я люблю тебя». И подарила. Я всегда упаковывала подарки по высшему разряду: там должна была быть открытка, какая-то сладость, какая-то безделушка и внушительного вида коробка, которая все это вмещала. Я была дико смущена, и в тот день ко мне приезжала из Таганрога школьная подруга, Лиана. Поэтому, увидевшись с ним днем, я отдала ему коробку, попросила открыть только дома, и ретировалась.

Во время сборов на вокзал я обливалась холодным потом с завидной регулярностью. Как он отреагирует? Что подумает? А не поспешила ли я? А должна ли была вообще? Ох, лучше бы я купила ему книжку…

Когда я шла от дома к автобусной остановке, у меня зазвонил телефон. Я посмотрела на экран: естественно, мне звонил Андрей. Трубку я не брала долго, боясь услышать его голос. И его реакцию. Он звонил мне, а значит, он уже открыл свой подарок. Но не взять трубку вовсе было бы огромной глупостью, поэтому я набрала побольше воздуха в легкие и провела по экрану пальцем.

- Саш, - мягким, приглушенным баритоном сказал Андрей.

- Да? – крякнула я, не в силах выдавить из себя ничего больше.

- Я тоже люблю тебя.

Я встала, как вкопанная, и какой-то мужик сзади, не ожидав такого маневра от меня, болезненно врезался в мое давно уже выбитое плечо. В его голосе слышалась улыбка. Я буквально кожей чувствовала, как он красив в этот момент.

- Ты открыл подарок, - заключила я, не найдя ответа гениальнее.

- Я люблю тебя, - повторил он. – Все, чего я хочу сейчас – это просто тебя обнять и не пускать тебя вообще никуда.

Я обливалась мурашками вперемешку с холодным потом и понимала: нет, я ему не соврала. Я сказала ему чистую правду.

***

Всю кашу нам портили мои нелогичные и странные замашки. На каком-то подсознательном уровне я не могла допустить, чтобы Андрей был лучше меня. А он был – он был умнее, предприимчивее, сильнее и храбрее. Когда я говорила это ему, он думал, что я принижаю себя. И, раз он так говорил, я тоже так думала. Но только недавно я осознала: я себя не принижала. Я восхищалась им и была горда тем, что такой мужчина рядом со мной. Тем, что именно вот этот прекрасный во всех отношениях молодой человек любит меня. И только поэтому я знала, что стою даже большего, чем сама о себе думаю.

Но это не мешало мне дурно реагировать на его успехи. Я могла радоваться за него только в те моменты, когда сама не била, что называется, в грязь лицом. Он никогда не соревновался со мной, а я вот, почему-то, всегда с ним соревновалась. Абсурд ситуации дошел до того, что он скрывал от меня свои новые начинания и говорил, что похвастается мне уже чем-то готовым. И только теперь я понимаю, что мне, в общем-то, невозможно было хвастаться. Нельзя было продемонстрировать свое достижение без риска нарваться на максимально хмурое выражение лица и многозначительное молчание. Будучи девочкой весьма неопытной в жизни, я старалась угнаться за ним: а надо было спокойно себе топать по собственному пути.

Настроение ввиду всего этого у меня круглосуточно было подавленным. Близился час, когда нас должен был накрыть тайфун прорванного моего терпения: я все еще очень переживала и мучилась из-за его злосчастной поездки в Питер. Я помню миллион очередных вписок, когда я намеренно уходила от общего веселья в комнате на кухню, включала себе какую-то грустную музыку и беспричинно плакала, забившись в угол между плитой и окном. Андрей всегда приходил ко мне. Он действовал, как часы. И я с той же скрупулезной точностью его прогоняла.

- Ты не поймешь, - отмахивалась я.

Действительно, понял бы он? Да никто бы ничего не понял, ведь я сама и представления не имела, что со мной происходит.

Критический уровень давления наступил, когда мы отмечали год наших отношений: и у меня, и у него это была первая хоть что-то значащая совместная дата. Мы поужинали в Caf; Milk, тогда это было мое любимое заведение в Кирове, вернулись ко мне домой, зажгли свечи и открыли вино. И в ходе невинной беседы мы дошли до обсуждения его поездки.

Я не хочу приводить здесь этот диалог. Мой мозг имеет встроенный защитный механизм: я забываю о том, о чем мне помнить больно. Это у меня наследственная примочка: моя мама так поплатилась за нынешнюю счастливую жизнь. Когда в возрасте двадцати семи лет у нее в один день погибли любимые муж и отец, оставив ее с маленьким ребенком на руках и с матерью, которую тоже это горе травмировало вне меры, ей пришлось выживать. И выживать морально, а не физически: мозг работал на износ. И когда, спустя годы, она обнаружила себя счастливой, она не смогла вспомнить практически ничего из того жуткого периода. Ни моего первого слова, ни моей первой самостоятельной походки, ни первого зуба, в конце концов – ничего. Сработал наш фирменный встроенный защитный механизм.

Слава богу, мне не приходилось проживать то, что прожила моя мама. Мне пришлось только столкнуться с очень большой обидой, которую я физически хоронила где-то в подсознании и которая, что неудивительно, однажды вырвалась на свободу. У нас разразился дикий скандал: я все пыталась ему доказать, что он поступил со мной по-свински, а он все пытался доказать мне, что я все это придумала и ничего такого в его действиях не было. Как ни пытаюсь, я не могу вспомнить ни то, к какому выводу мы пришли, ни то, как мы дальше с этим жили, ни то, сколько я проплакала потом. Единственное, что приходит на ум: я не успокоилась тогда. Я злорадствовала, я припоминала ему его ошибку при каждом удобном случае, я мусолила собственные обиды, как давно потерявшую вкус фруктовую жвачку. Я понимала, что теперь настала моя очередь поступать с ним по-свински: ведь он извинился, старался загладить вину, мы пытались через это перейти. Но эмоции вышли из-под моего контроля на сто процентов. Нас накрыло тайфуном. И результат был предсказуем.

Мы оказались в полной заднице.

***

Мы расстались шестого января две тысячи пятнадцатого года. Первые три дня нового года мы безвылазно провели в моей кровати, наслаждаясь вечным похмельем, друг другом, хорошими фильмами и мультиком «Как поймать дракона». Если бы не приезд моей мамы, я думаю, он поселился бы у меня на все новогодние праздники: казалось, ничто на свете не способно выгнать нас из моей постели. Поэтому третьего числа я проводила его, он поцеловал меня на прощание, и с тех пор мы больше не проводили времени вместе.

Накопленные за все эти месяцы зло, обида на Андрея и боль не могли не вылиться на мою маму, ведь подруги ближе у меня в этом мире не существует. Я выговаривалась ей, повторяя все самое тяжелое и плохое, что крепче всего засело в моей памяти, буквально по несколько раз.

Стоит отметить, что с моей мамой мы тогда жили в разных городах: я училась в Кирове, а она жила в Сургуте. Виделись мы, соответственно, редко, и поддержку, которой мне не хватало в течение всего этого времени, я искала исключительно у самых близких людей: у мамы, которая жила за две с половиной тысячи километров от меня, и у Андрея, который не мог считаться бесконечной батарейкой, снабжающей меня силами для новых свершений. И мама – а что ей еще оставалось? – сказала тогда, что нашим отношениям не выжить. Что Андрей – мальчик, ему еще нужно вырасти во многих отношениях, а мне нужно перестать давать себя в обиду. Что я не заслужила молодого человека, который будет каждый божий день провоцировать меня на ревность самыми странными действиями вроде поездок в Петербург с другими девушками, вроде переписок со всякими подружками, вроде постоянных тусовок, на которые меня никто не зовет. Что мне не нужно винить во всем себя, что нужно разобраться с этим: или поговорить, или отпустить его восвояси.

Тогда же мы поругались в очередной раз из-за чего-то. Опять, хоть убейте, не помню, из-за чего. Суть была в том, что мы перестали разговаривать. Молчание длилось три дня, и я, распаленная поддержкой мамы, решила: если на четвертый день он не заговорит со мной, я обрубаю концы. Он не заговорил, и я действительно обрубила. С колотящимся сердцем, тепло укутавшись в дубленку из лисьего меха на заднем сидении такси, я отчеканила ему:

- В понедельник я верну твои вещи.

Дальше произошел стыдный и неприятный для меня диалог. Господи, я рассталась со своей первой любовью по переписке «Вконтакте»! Еще и нахамила тогда так, что при всем желании невозможно было даже предположить, что он попробует хоть что-то изменить.

Он и не попробовал.

***

Первое время я чувствовала себя отлично. Я всем постоянно рассказывала все плохое, что было в наших отношениях, и это помогало мне держаться на плаву. Он не попадался мне на глаза: были новогодние каникулы, затем короткая сессия, во время которой мы виделись всего пару раз, и эти столкновения еще не могли причинить мне серьезный ущерб. Я сидела на валерьянке и алкоголе, что тоже помогало мне сохранять изумительное чувство флегматизма. Флегматизм этот, правда, был несколько неестественным, потому что, как только я переставала опрокидывать себе в чай по полбутылки успокоительного, я обливалась обжигающими слезами. Как мантру я повторяла себе заклятие: «Как же мне повезло, что мы расстались!». Скорее всего, повезло нам обоим.

Я съездила в Сургут после сессии, провела отличные каникулы, отрезала и закрутила волосы, накупила себе кучу новой красивой одежды и была готова столкнуться с любыми неприятностями, которые могли ждать меня на моем пути. В Сургуте мне даже не понадобилось постоянно подкрепляться зельем флегматизма: мой разум всегда работал по принципу географического положения тела. Видите ли, я родилась лягушкой-путешественницей: росла я на прекрасном острове Сахалине, откуда моя семья уехала в Киров, где мама снова вышла замуж, и мы все переехали в Сургут, оставив только бабушку. И каждые полгода я каталась из Сургута в Киров, и из Кирова в Сургут. Так мой мозг разделился на две части, каждая из которых была активна в конкретном городе. Ведь у меня везде были друзья и близкие, любимые люди. И я, маленькая девочка, которая впервые самостоятельно, без сопровождения взрослых, проехала на поезде две с половиной тысячи километров в возрасте одиннадцати лет, сошла бы с ума, если бы постоянно по всем скучала. И я приучила свою головку к этому самому географическому трюку. Дорога на поезде маршрута №110 «Москва – Новый Уренгой» от станции «Киров Пасс» до станции «Сургут» занимала два дня и одну ночь. Так что первый день я отчаянно тосковала по оставшимся друзьям в одном городе, а второй – жадно предвкушала встречу с другими друзьями во втором городе. Этот принцип работает со мной до сих пор: я совершенно не умею скучать. Честно признаться, скучать у меня получается только по маме. Остальным я рада безмерно, когда нахожусь в пределах хотя бы ста километров от них, но, как только я удаляюсь сильнее, мне автоматически становится все равно.

Так сработало и после расставания. Я была счастливым и ничем не обремененным ребенком в Сургуте. Но стоило мне вернуться на учебу, стоило включиться в голове красной лампочке под названием «Киров», как меня накрыло снова.

О, я врагу не пожелаю пережить те эмоции, что пережила я тогда. Реабилитация после расставания с Андреем заняла у меня два с половиной года. Причем все эти два с половиной года я была уверена, что уже оправилась и со мной уже все хорошо. Но лампочка «Киров» продолжала гореть в моей голове, и я не знала, как ее выключить иначе, чем уехать. Уезжать раньше получения диплома было бессмысленно, и я вынуждена была еще два с половиной года видеть его лицо в университете, испытывая самые разные при этом чувства.

Меня накрыло, в общем-то, сразу. В первый день, как я вышла на учебу после сургутских каникул, я застала его на парах. С обновленной внешностью я чувствовала себя королевой красоты. Поэтому поначалу мне нравилось, что он, сидя далеко впереди меня, регулярно оборачивался в мою сторону. А потом я заметила, что он до сих пор (прошел примерно месяц после нашего расставания) не снял фенечки, которые я сплела ему на наш первый Новый год.

Отклик тут же выдал мне укол совести: я-то его последние подарки утилизировала. Мягкую игрушку, которую он вручил мне на день рождения, забыв, что я ненавижу мягкие игрушки, и носки (!), которые он подарил мне на Новый год, забыв, что я две недели просила его подарить мне серебряный браслет. Я все сдала Генри, своей гончей собаке, который всегда был рад что-нибудь утилизировать.
 
В тот же день я поняла, что у меня в организме острая недостача Андрея Везенникова. Я понимала, что мне жизненно необходимо с ним встретиться. И мы договорились встретиться: решено было, что нужно по-человечески утрясти самое отвратное в мире расставание, после которого у нас обоих остался ряд насущных вопросов. Я долго готовилась: я написала на бумажке письмо, в котором выложила все, что хотела ему выложить. Я старалась составить его максимально грамотно: чтобы не обидеть его, чтобы поблагодарить за все, что между нами было, чтобы все мои обиды, которые в этом письме, несомненно, содержались, он воспринял не как агрессию, а как попытку дать себя понять. Робкую, нелепую, но все же попытку. Я и не чаяла выступить на этой встрече прекрасным оратором: я знала, что дай мне волю говорить искренне, я наговорю ерунды. Я не сумела бы справиться с эмоциями.

Что бы вы думали? Разумеется, составленную заранее речь я успешно забыла дома.

Как результат – я не могла связно говорить. Когда мы оказались вдвоем в том кафе, когда он приготовился внимательно меня выслушать, я принялась нести околесицу. Даже говорить мне было сложно: я каждые пять минут бегала к кулеру за водичкой, обливалась потом и краснела, как первоклашка у доски, которая забыла весь выученный накануне урок. Естественно, меня трясло, и я плакала. Естественно, я сумела припомнить лишь претензии, и на ум мне не пришло ни единого доброго ему слова.

Как только говорить мне стало совсем невмоготу, он положил мне руку на колено и ободряюще заглянул в глаза. Пока я говорила, он молчал, и сейчас его взгляд как бы сообщал мне: «Расслабься, со мной ты можешь ничего не бояться». Я положила свою кисть на его, но он осторожно вынул руку, выпрямился и сел, как ни в чем не бывало. И это был последний раз, когда он ко мне прикоснулся.

Когда я, наконец, заткнулась, он помолчал секунд десять и сказал:

- Я тебя понял, Саш. Я не знаю, что сказать, у меня тоже осталось много вещей, за которые я не смогу тебя простить. И много твоих поступков, за которые я тебя прощаю.

- А что же делать со смешными картинками? – сквозь слезы рассмеялась я. – Мы же можем и дальше скидывать друг другу смешные картинки, как всегда это делали?

- Конечно, можем, - мягко усмехнулся он.

Но все наши потуги остаться друзьями были безнадежны с самого начала. Мы с Андреем никогда не были друзьями. Может быть, мы так считали, но мы были гораздо большим: мы были чертовой парой. И превратиться из по-настоящему любящих друг друга, но пока еще ничего не понимающих в любви людей в этаких братанов, которые обсуждают новые комедии и свои новые свидания за бутылочкой дешевого пива, было невозможно. Эта затея только добавила мне новых ран в еще свежие после нашего разрыва кровавые порезы.

Но Вселенная была ко мне благосклонна, и в моей жизни появился человек, настоящая вторая половинка, который смог заполнить, что называется, с горкой, дыру, образовавшуюся в результате потери Андрея Везенникова. Это была Даша Гудовских – вторая девочка по имени Даша в нашей группе. Мы неожиданно сошлись и сплелись, как сиамские близнецы, как раз во время расставания с Андреем, когда, сидя со мной на балконе на последней перед моим отъездом в Сургут вписке, она спокойно и твердо мне сказала:

- Я восхищаюсь тобой, ты такая смелая, раз решилась на это. Мы с тобой не близкие подруги, знакомы недавно, но я всегда тебя поддержу. Если тебе вдруг станет плохо, ты в любой момент можешь выговориться мне.

С этой самой фразы родилась магия нашей дружбы. Как сказал бы Валерий Меладзе, объяснения этому нет, она была послана мне за десятки веков ожидания.

Я окончательно убедилась, что наш с Дашей союз был заключен на небесах, во время первой вписки с момента расставания, на которой присутствовал Андрей. Я знала, что мне на этой пьянке не выжить, я знала повадки Александры-под-шафэ, а надо сказать, дама эта еще та мисс загадочность, так что мною было принято серьезное и ответственное решение выпить в этот раз гораздо больше валерьянки, чем я пила обычно. Но даже эта доза помогла мне с горем пополам: я еле удержалась на ногах, когда Генри, который знал, помнил и очень любил Андрея (ведь мы вместе взяли его в Москве, вместе везли на плацкарте в Киров, часто вместе гуляли с ним, часто вместе кормили), едва увидев его после долгой разлуки, запрыгал и заскакал вокруг него, скуля, визжа, лая, с такой силой, что чуть не выбил мне последнее здоровое плечо. Я молчала и сохраняла свой знаменитый флегматизм, когда на просьбу принести ребятам еще стаканов, мы вместе пошли в кухню и вместе доставали эти самые стаканы с полки: ведь он хорошо знал, что, как и где хранится в моей вечно захламленной в ту пору квартире. У меня начал дергаться глаз, когда мы завели песни под гитару. То ли настроение вечера, то ли подлая шутка Миши (единственного в нашей группе, кто умел играть на гитаре), но все песни были, как одна, про несчастную любовь, ошибочные выборы и, разумеется, расставания.

- Оторви меня и выбрось, я не нужен, - с надрывом в голосе пела я, глядя прямо в глаза невозмутимо настроенного Андрея. – Убеги скорей, закройся, я опасен. Подожди, вернись, забудь дурные шутки. Ты люби меня, как можешь, я передумал…

А уж как я наддавала «Прочь из моей головы» Сплина, подумать страшно. Голосовые связки у меня, надо сказать, оказались под серьезным ударом.

Но водка с валерьянкой оказались очень сложно сочетаемыми между собой напитками. И как результат – довольно скоро я начала с завидной регулярностью терять сознание, чем нешуточно пугала всех своих гостей. Один раз я довольно болезненно рухнула прямо посреди комнаты, когда проходила мимо вставшего там же Андрея. И, когда я пришла в себя, но глаза еще не открыла, я услышала его голос. Он стоял надо мной, там же, и тихо говорил, будто самому себе:

- Я лучше пойду. Это все, скорее всего, из-за меня.

И он ушел. С ним ушли все остальные, кроме Даши: у нас кончился алкоголь, и необходимо было как-то выходить из сложившейся ситуации. Как только за ним закрылась дверь, я рухнула на пол, содрогаясь в диких конвульсиях. Валерьянка не справилась с объемом страшных эмоций, которым я сама себя подвергла, пригласив Андрея на очередную попойку. И все, что я невероятными усилиями воли сдерживала несколько часов, хлынуло наружу страшным цунами. В тот момент я почувствовала себя единственным человеком во всей Вселенной. Мне казалось, что кроме меня и моей одинокой истерики не существует больше вообще ничего. Вакуум. Черная дыра.

И тут мягкая, осторожная рука коснулась моего плеча. Меня как будто вернули с того света. Даша подняла меня с пола, приговаривая ласковые слова утешения, включила нетленную «Попытку№5» группы Виа Гра, и я не смогла не улыбнуться. Слезы сами-собой куда-то ушли, как только мы, повинуясь задорным поп-мотивам, пустились в неистовый пляс перед огромным зеркалом в моей комнате. С тех пор наши с Дашей сердечки нежно содрогаются при звуках старой поп-музыки, от которой буквально веет моветоном.

Самое плохое и грустное мы в тот вечер успешно преодолели. Но настоящая чертовщина, которая не доводит тебя до слез ежедневно, а постоянно капает тяжелым грузом куда-то в район желудка, началась, когда знакомая мне доложила, что Андрея видели гуляющим за ручку с какой-то девушкой.

***

Я не буду вдаваться в подробности, как сильно я ее возненавидела. Я не особенно этим горжусь. Скажу только, что больше всего меня в ней раздражали ее неказистая в сравнении со мной внешность и тот факт, что у нее было то, чего я жаждала больше всего на свете. Они и сейчас вместе, у них, моими молитвами, все хорошо, и сейчас я искренне рада, что хороший мужчина нашел хорошую женщину. Согласитесь, в наше время это не так просто.

Но три года назад моя жизнь превратилась в настоящий ад. Веды говорят, что после физической близости между мужчиной и женщиной остается крепкая связь на энергетическом уровне. Если мы добавим сюда то обстоятельство, что чувства у нас были настоящими и крепкими, что это была первая любовь, а не короткая курортная связь, мы получим настоящее бедствие, товарищи. Тогда я, разумеется, в это не верила. Но физически эту связь я ощущала очень хорошо и называла ее просто: аллергия на Андрея.

Симптомы были однообразны: преимущественно, тошнота, слабость в коленях и мелкая дрожь, как при ознобе. Причем мне совсем не обязательно было его видеть: он мог появиться в помещении за моей спиной, и я точно знала, кто вошел. Каждый раз я оборачивалась, чтобы подтвердить серьезность заболевания и чтобы убедиться, что это чувство не было мною выдумано и что я действительно, как говорится, нутром его чую. Со временем мой недуг только ухудшался: в этом плане выражение «время лечит» становится абсолютным враньем. Я стала даже отчетливо понимать, в каком он появился настроении, еще до того, как увидела выражение его лица. Когда он говорил в аудитории, тошнота усиливалась многократно. Я кривилась, насмехалась над ним и всем видом выражала свое «фи» только потому, что не знала, почему я так чувствую себя в его окружении. Надо сказать, он не особо мне помогал от этого мерзкого чувства избавиться. Я уверена, что где-то глубоко под своим непроницаемым холодным панцирем, он тоже страдал от аллергии на Сашу. Я сделала такой вывод, когда заметила, что ему не лень вставлять свое веское слово во время моего ответа на вопрос на семинаре, во время моей презентации или доклада. Он буквально не уставал напоминать мне о своем превосходстве, как будто постоянно мне повторял: «Смотри, я выиграл твое дурацкое соревнование».

Но чем дальше в лес, тем злее партизаны. И со временем аллергия на Андрея вновь усилилась. Следующая стадия была буквально мистической. Одно время мне на протяжении нескольких месяцев снились одинаковые сны с его участием. Каждую (!) ночь. Помимо банальной подоплеки в сюжете сна в стиле «Я все осознал и вернулся к тебе», что легко поддавалось объяснению, финал его обычно был одинаковым. Он погибал.

Примерно семьдесят раз Андрей Везенников погиб на моих глазах. Причем ни разу эта смерть не была на мирном семейном ложе в возрасте девяноста трех лет в окружении ближайших родственников и священника с благодушным лицом. Все семьдесят раз Андрей погибал на моих глазах самыми жуткими способами. В основном, он кончал жизнь самоубийством: вешался, пускал кровь в ванной, протыкал себя в самых разнообразных и жизненно важных местах кухонным ножом для мяса и прыгал с приличной высоты. Периодически мозг подкидывал мне диковинные варианты: его раздирали маньяки, с него снимали скальп индейцы, он подрывался на мине, попадал под поезд и бывал зверски зарезан недоброжелателями. Сказать, что я перепугалась не на шутку – это вообще ничего не сказать. Как и почему я за все это время не тронулась умом, я не знаю.

Я уже знала принципы работы аллергии на Андрея и понимала, что мое подсознание пытается доложить мне нечто более важное, нежели что Везенников вошел в аудиторию в университете. Но какие у меня были варианты? Спросить, все ли у него в порядке? Сказать, что у меня было дурное предчувствие или что мне приснился кошмар? Я была и остаюсь уверена, что он поднял бы меня на смех в самом лучшем случае. Мистицизм и опора на энергетическую составляющую нашего мироздания никогда не были ему свойственны.

Поэтому я, как уважающая себя девушка, обратилась за помощью к профессионалам. Я записалась на прием к астрологу и в красках изложила суть проблемы.

Добрая женщина возрастной категории «за шестьдесят и больше» посчитала все даты, разложила колоду Таро и сообщила мне свои выводы:

- У вас очень сильная связь, я вижу, что ты от нее мучаешься. Не думай, что с тобой что-то не так, он тоже это чувствует. По-своему, но чувствует. Рядом с ним есть девушка, она хорошая, но их связь не настолько крепкая, там другой уровень эмоций. Я вижу у него какое-то заболевание, довольно серьезное и хроническое…

(у него творилась какая-то чертовщина с нервной системой с самого рождения)

- …и, возможно, скоро ему станет хуже. Или уже стало, раз ты начала видеть эти сны. Видишь ли, такие связи работают как энергетические каналы. И если ему плохо, он подсознательно должен откуда-то черпать силы. И он тянет их с тебя, сам того не понимая, конечно. Тебе эту связь нужно порвать, тебе из-за нее плохо.

Она предложила мне какой-то способ, вроде сжечь все предметы, которые напоминают о нем. Но сжечь город Киров не представлялось возможным, и я ограничилась тем, что удалила с концами и отовсюду вообще все наши совместные фотографии. Сны прекратились довольно скоро, но это я считаю скорее за совпадение.

А через неделю после того сеанса, когда я сталкерила Instagram его девушки, я выяснила, что он лежит в больнице. С чем он туда загремел, я не знала и, если честно, не горела желанием выяснять.

***

Помимо аллергии на Андрея счастливо зажить мне не давала уже представленная вам Александра-под-шафэ. По ходу моего произведения вам еще много раз предстоит столкнуться с этой очаровательной и безбашенной мадемуазель, храбрейшей, к слову, из всех, кого я знаю.

Андрей Везенников продемонстрировал в то время вселенское терпение. Я написывала ему «Вконтакте» с завидным постоянством. Слава богу, что однажды я удалила его номер, а ввиду своей девичьей памяти, наизусть я его никогда не знала. Не то звонила бы спьяну до самого моего переезда в Краснодарский край.

Господи, что я несла! Я пыталась вызвать в нем жалость ко мне, сочувствие, чувство вины, пыталась всем этим разбудить его былую любовь, но все, чего мне удавалось добиться – это регулярного стыда наутро после содеянного. А алкоголь каждый раз придавал мне уверенности в том, что нет ничего такого в моих сообщениях, что я – его Главная Бывшая, королева над всеми женщинами, замеченными в его жизни, что его чувства ко мне всегда были и будут самыми сильными, а все, что кроме – это так, баловство. И, мол, стоит ему напомнить об этом, как он потеряет дар речи, примчится ко мне на крыльях, как говорится, любви, и мы заживем долго и счастливо до конца дней своих.

Андрей! Если вдруг ты это читаешь – прости меня, Христа ради! И спасибо, что ни разу не повесил скрин моих пьяных сообщений где-нибудь напротив кафедры!

Но своего апогея Александра-под-шафэ достигла на нашей последней встрече. В отношении Андрея Везенникова наша вписка на выпускном была, разумеется, пиком ее карьеры. В прочих отношениях она иногда выдавала куда более занимательные истории, но обо всем по порядку.

Те, кто хоть раз начинал писать диплом приблизительно за два месяца до его защиты, должны себе представлять, в каком я находилась стрессе незадолго до университетского выпускного. Все это время сохранять рассудок и не выть, как собака Баскервилей, на болотах, мне помогало только стойкое обещание самой себе, что на выпускной я разоденусь в пух и в прах, накрашусь и причешусь по высшему разряду и надерусь любимым шардоне так, что не захочу потом смотреть в глаза никому, кто в тот вечер пил со мной. Свое обещание я сдержала от и до. За маленьким исключением в виде Даши, в глаза которой я с удовольствием загляну даже после того, как зверски убью человека.

Получение дипломов мы отмечали в моей квартире. Ничего увлекательнее мы, к сожалению, придумать не смогли и не успели. Я была рада запустить в свое логово университетских товарищей в последний раз, особенно, учитывая обстоятельства. Во-первых, моя кировская квартира выставлялась на продажу и терять мне, в общем-то, было нечего. Во-вторых, я недавно выселила из своей квартиры своего парня-абьюзера, и уже ничего не могло помешать буйной пьянке.

Несмотря на обычный квартирник, которым оказалась моя вечеринка на выпускной, я не сдавалась. Я вымыла хромовые лодочки от Public Desire и продолжала расхаживать по собственному линолеуму, как по красной дорожке на Каннском кинофестивале. Белое платье-футляр, сшитое по моему эскизу в ателье, ровный загар, нежный макияж и легкие волны волос цвета пепельный блонд не позволяли мне ходить по дому босиком. Даже без бокала в руке в таком виде я чувствовала бы себя голой.

Опуская подробности и говоря откровенно, довольно скоро я напилась. Преследуя свои низменные цели, я запасла для себя одной две бутылки шардоне и одну бутылку совиньон блан. Но мне хватило и двух бутылок шардоне: совиньон блан допивала уже моя мама на следующий день, когда обнаружила, в каком состоянии мы оставили квартиру.

Александра-под-шафэ вообще такой человек, который полностью зависит от настроения. Стоит только вечеринке перейти в какую-нибудь скучную стадию, как она тут же находит себе развлечение. И если сейчас развлечения для нее – это творить чистой воды безумства, опасные для жизни, то, помня про аллергию на Андрея, в те времена главным развлечением для нее было погрустить. Погрустить и куда-нибудь свалить. Уйти на прогулку, чтобы подумать о чем-то высоком и, скорее всего, горько расплакаться. Причем поводом для расстройства могло стать вообще что угодно: от осознания несправедливости мироустройства и до любого грустного воспоминания, даже самого мелкого и незначительного.

Поводом для того знаменательного расстройства, если память меня не подводит, стало воспоминание о Генри: к моменту вручения дипломов я его уже отдала. Я гордо вышла в подъезд и на шпильках высотой в одиннадцать сантиметров начала наворачивать круги по лестнице, заставляя, к слову, бегать за мной гораздо более трезвую и не на шутку взволнованную Дашу. Несмотря на то, что в скорости спуска по лестнице я показывала рекордные результаты, это не уберегло меня от громкого и весьма неприятного падения с целого лестничного пролета во время одного из моих забегов. В тот момент я этому значения не придала и даже не запомнила: все это моя внутренняя мисс Марпл установила уже на следующий день.

Произошедшее далее я помню какими-то отвратительными отрывками. Даша нашла меня на одном из лестничных пролетов, всхлипывающую не то от разбитого сердца, не то от падения с лестницы, и логично заключила, что причина моего расстройства – это присутствующий на вечеринке Андрей. Врать не буду, без него тут не обошлось. Ничего легкого в том, чтобы сидеть напротив него и невозмутимо потягивать белое вино, не оказалось. И заботливо предложила всех выгнать, а его попросить остаться и поговорить со мной.

Не нужно обладать даром ясновидения, чтобы догадаться, что разговор у нас не клеился. Вернее, ту часть, что клеилась, я как раз помню хорошо. Я говорила, что он растолстел, что его девушка страшная, как могильный мрак, что ему было все равно, когда мы расстались, в то время, как я проходила все круги Ада. Он спокойно и вежливо просил меня так не говорить, и нет, ему тоже было очень плохо, но он нашел в себе силы жить дальше, а я, очевидно, нет. Я злилась, плакала, расстраивалась и психовала. С переменным успехом мы обсуждали какие-то тривиальные вещи, планы на будущее, успехи – и говорила, в основном, я. Мне было важно выговориться именно ему: в моей крови все еще был серьезный недостаток Андрея Везенникова, я проживала страшную ломку, какая героиновым наркоманам на реабилитации не может привидеться и в самых жутких ночных кошмарах. Ничего удивительного в том, что мне никто не мог его заменить, не было и нет. Более того, никто мне не сможет заменить его вообще никогда: на то любовь была и настоящая. Это не значит, что я все еще переживаю по нему ломку – совсем нет. Это значит, что я всегда буду уважать и ценить то короткое время, что нам было отведено, и что в моем сердце всегда будет кусочек его тепла.

К сожалению, успешная и мирная часть нашего диалога быстро подошла к концу, и дальнейшее я помню лишь в двух эпизодах. Первое: я пыталась ударить его каким-то предметом. И второе: он уходил, а я пыталась его остановить, хватая его за локоть. С тех пор я его не видела.

***

Вы знаете, каждое похмелье тебе кажется, что такого жестокого похмелья с тобой прежде не случалось. Так вот, с тем похмельем все было очевидно: такого жестокого похмелья со мной вообще никогда не случалось, и с высоты прожитого с того момента времени я могу с уверенностью это подтвердить. Если понадобится – дам присягу в суде. Восьмого июля две тысячи семнадцатого года я не умерла просто чудом господним.

Просыпалась я интересно. Во-первых, я все еще была при параде. Во-вторых, я довольно долго соображала, где я, кто я, почему я так одета и почему у меня так сильно болит рука. В-третьих, мой мозжечок, напитанный шардоне, отказывался подчиняться земной гравитации, и меня несло вместе с планетой со скоростью восемьсот километров в час в неизвестном направлении. И в-четвертых, я не закончила перед сном расправлять кровать и в то мрачное утро лежала на выдвинутом в центр комнаты диване без подушки, прикрывшись простыней. Подушка и одеяло ждали меня на стуле неподалеку.

Сесть сразу я побоялась, поэтому для начала решила проверить телефон. В тот же момент я обнаружила, что указательный палец на моей левой руке подозрительно синий и стремительно увеличивается в размерах. Если похмельное тело меня не обманывало, то дикая боль исходила откуда-то оттуда. Правда, как только я разблокировала телефон, я решила отложить решение проблемы с пальцем на попозже: на экране высветились два сообщения от Андрея Везенникова.

1. «Саш. Хватит»;
2. «Найди уже в себе силы жить дальше».

Довольно быстро я заключила, что расстались мы нехорошо. Открыв переписку, я обнаружила несколько собственных сообщений, отправленных в районе четырех часов утра. Общий смысл: вернись, я без тебя не могу, я всегда тебя любила и любить буду. Там еще, кстати, числились два голосовых сообщения, которые я, не слушая, удалила к чертям собачьим. Вряд ли там можно было услышать что-то конструктивное.

Я села на своей импровизированной кровати и снова удивилась: на столе меня ждал бокал моего вина, заботливо накрытый кем-то салфеткой, и остатки роллов «Филадельфия». От выпитого бокала, вопреки моим скромным надеждам, легче мне не стало. Даже наоборот. Схватившись за голову, я вспомнила про больной палец. Приглядевшись, я пришла к однозначному выводу, что он не прекращает увеличиваться в размерах и из нежно-голубого оттенка переходит в насыщенный фиолетовый цвет серии «космос». Тогда же я обнаружила кровь на диване, на простыне, на белом платье и на ногах. Если бы не жуткая тошнота, боль и головокружение, я бы перепугалась не на шутку при виде сплошь измазанных в крови и грязи голеней и лодыжек.

Что я, черт возьми, делала прошлой ночью? Закапывала труп?

- Н-да, - пробормотала я, чуть не насмерть оглушив себя звуком собственного шепота. – Надо бы ехать в травму.

После этого заключения мне ничего не оставалось, кроме как истерически расхохотаться.