Мухи и кентаврики

      Мурзик с Тузиком вели обычно размеренный образ жизни. Они целыми днями лежали на диванах одной двухкомнатной квартиры, то на одном, то на другом,  нехотя перемещаясь из одной комнаты в  другую, минуя коридор и кухню, не задерживаясь надолго в этих помещениях, потому что  там не было достаточно горизонтальных поверхностей, где можно было бы удобно пристроиться  и развалиться,  как на одном из диванов в комнате.
 
В коридоре по обычаю задерживался Тузик, чёрный кудлатый пёсик, небольшого росточка, где он, каждый раз,   проходя  мимо отдельно стоячей вешалки, которая напоминала ему фонарный  столб, украшающий парковые аллеи на улице, считал своим долгом задрать одну из своих задних лап и как-когда, когда обильно, а когда чуть-чуть,  но оросить этот столбик, что служил для него  имитацией  уличного   столба. Эту процедуру он проделывал регулярно, потому что  горизонтальная  станина и сам металлический стержень, идущий вверх и заканчивающийся  витыми железными рогами, на которые предполагалось  вешать верхнюю  одежду,  уже источал приятный,  заманчивый аромат для него самого, что и не  давало возможности  миновать коридор просто так. Короче, он целенаправленно  шёл к столбу, как мухи слетались на запах навоза, оставленного коровами на полях.

     Мимо открытой двери в  кухню,  как правило, спокойно пройти не мог его друг, мохнатый Мурзик, отличающийся от Тузика не только длиной хвоста, но и  цветом такой же длинной  шерсти, ибо был сплошь,  с ног до головы, белым,  словно  снег на подоконнике,  залежавшийся там в межсезонье   чуть  дольше, чем полагалось, потому что имел кот на своём теле  ещё и  кое-где темноватые вкрапления, означающие  уже талые снежные хлопья, как бывает  ранней весной.

Так вот Мурзик,  медленно и неохотно   покинув    один из   диванов,   так же медленно и важно направлялся к другому, и в другую комнату. Проходя мимо кухни, бросал небрежный взгляд своих жёлтых глаз, которые казалось,  светились даже днём, а  не только в ночное время суток,  на стол, угол которого он мог видеть, находясь ещё всеми четырьмя лапами в коридоре,  на секунду застывал в  такой позе, будто лев, приготовившийся к прыжку,  но долго в таком  положении  находиться  у него не  получалось,  нервы, натянутые, как струна,    не выдерживали,  он ведь  отлично знал,  что там, за краем   стола  скрывается такого  же белого цвета, как он сам, шкафчик, дверца  которого, почему-то очень тяжело открывалась, но, если её удавалось,   поднатужившись,  распахнуть,  то там Мурзика ждало просто  настоящее  поле чудес  с полочками, на которых располагались   разные  вкусности,  и, как говорится,   выбирай,   что  хочешь, но для этого ещё надо было открыть. В общем, это был для Мурзика такой гастроном с разными отделами,  больше всего из которых  он,  конечно же,  любил  колбасный, правда, не гнушался и овощным и молочным, с некоторых пор белый кот стал всеядным, когда понял, как подло его обманывали до  этого, насыпая в миску какие-то вонючие хрустящие  шарики,  напоминающие человеческий поп- корн, но почему-то, хозяева каждый раз пытались внушить ему, что это  натуральное  мясо  для котов и собак, а на  самом деле, это была натуральная отрава для всех, не только для него лично, он это знал теперь точно,та, что   медленно, но  верно  убивает   организм глупых  домашних питомцев. А так  как,  Мурзик был не из этих, то есть  глупость не была его отличительной чертой, то в один прекрасный  день он угрожающе  показал своей когтистой мохнатой лапой огромный кукиш своим хозяевам, наотрез отказавшись принимать эти ядовитые шарики под названием натуральный продукт, потому как давно догадался,  где на самом   деле находится натуральная, ну, или почти натуральная, но не яд,  уж  точно,  колбаса и всё остальное — в том, белом шкафчике, название которого он даже  запомнил,  "холодильник", потому что оно ласкало  его слух больше, чем само его имя — Мурзик, которое выкрикивали не всегда  с  добрыми  намерениями.

В общем, с  тех пор, меняя один диван на другой, не упускал Мурзик случая, зайти в кухню и   узнать, что там такого происходит,  и о чём ему ещё не успели доложить,  может быть,  там разделывают  курицу,  а он, как специалист по курам, этого ещё не знает.

Иногда  на этом  неизменном пути следования из одной  комнаты в  другую мохнатые  друзья встречались,  лениво приветствовали друг друга и  уже на пару шли дальше, а там точно так же, дружно заваливались на второй   диван, занимая вальяжные позы,  и продолжали свой  привычный размеренный образ жизни,  которому ничего не мешало, часто напоминая своими туловищами,  уткнувшимися друг в друга,    сказочного зверька тянитолкая, или такого маленького  кентаврика.
 
      Но, когда зима сменялась за окном на весну, а потом и  на лето,  эта застойная  пора их существования, вдруг тоже  видоизменялась, будто с природным пробуждением, Мурзик с  Тузиком  вспоминали,  что их жизнь не ограничивается только походами туда и обратно  по квартире с желанием проинспектировать наличие столба в коридоре  и холодильника в кухне, теперь у них появлялись иного рода занятия, и больше не нужно было Тузику с серьёзным видом, трогая своей мохнатой лапкой разные предметы, думать про себя, а что же это такое на самом деле, качающаяся от его прикосновений занавеска в ванной комнате или скатерть,  за один конец которой он тоже всё  пытался дёрнуть когтями, что свисала со стола, теперь все эти вопросы отходили на  задний план, но дела на этом  не заканчивались, а просто появлялись новые.

       А приносили с собой   эти новые  дела   проснувшиеся вместе с деревьями и  с высунувшими свои светло-зелёные  головки  из почек молодыми  листочками и с  прилетевшими обратно   с югов птицами, мухи. Не кто- нибудь, а  те самые  мухи, которые всю зиму  беспечно  спали в своих уютных домиках, в виде личинок, куколок и взрослых особей,  а теперь тоже вспомнили и о хлебе насущном, и о том, что  можно и пожужжать,  и  назойливо помахать крыльями,  беспрерывно летая  по    помещению, выйдя  из состояния зимней спячки,   над головами его жителей, тоже став хоть и временными, но постояльцами этих квадратных метров, которые и нарушали размеренный ритм жизни  Мурзика и Тузика, того  самого  Кентаврика или Тянитолкая,  вынужденно разделявшегося на две части, и бегающего по отдельности,   Мурзик отдельно  от Тузика,    за  бессовестно  жужжащими,   крылатыми созданиями, надоедающими своим неизменным зудящим   упорством.
 
А  мухи, тем временем, обладая удивительными глазами, огромными и выпуклыми, располагающимися по бокам её мушиной головы,  которые трудно не заметить, глядя на это странноватое создание,  и которые  к тому же  имеют     достаточно сложное строение,   они, эти глаза мухи,   будто   сложенный пазл из пяти фасеток-граней,   который   позволяет ей видеть сразу во всех направлениях —  в стороны, вверх, вперёд и назад,  то есть она может обозревать всю панораму целиком, и   видеть противника,   пристроившигося, где-нибудь в углу  с мухобойкой в руках,  тоже со всех сторон,   и вот  именно эта  особенность её чудных глаз и  помогала   мухе вовремя заметить опасность и каждый  раз срочно    ретироваться прочь,  оставив с носом и Мурзика, и Тузика,  и всех остальных.

       Да-ааа,   сложно прихлопнуть  это надоедливое насекомое, и в самом деле,     оно же   просто  уворачивается от своих преследователей, не желающих делить   с ней, с этой крылатой пришелицей,  своё жилое пространство, да, так ловко, что глядишь, а она, только что будучи у тебя почти в руках,   уже   продолжает свою  занудную деятельность,   сидя на какой-нибудь   другой площадке, облюбованной ею для дальнейшего наблюдения.

Но, если бы это было только единственным её недостатком,  если бы на этом  заканчивалась вся наглость непойманной и неприхлопнутой   мухи…

Нет, она,  удрав от преследователя и   усевшись на новом посту наблюдения, как на сторожевой башне,  каждый раз ухмыляясь,  радостно потирала ещё и свои лапки,  довольная тем,   что удалось так ловко увернуться, изобразив  снова   мессершмитта.

Хотя, в действительности, муха   не  из чувства удовлетворённости потирала каждый раз  лапки, показывая с верхотуры нос Мурзику с Тузиком, и остальным охочим до её мушиного тела,   а просто  потому,  что    ползая   по различным поверхностям, на липких подушечках и щетинках её  лапок всегда   собиралась   грязь, и  чтобы сцепление лапок с поверхностью при ползании не ухудшалось, для  этого-то, она,   муха регулярно  и  осуществляла этот   "туалет" всех своих   шести лапок, очищая их от налипших частичек мусора.

Что не отменяло   того, что потирала, и что казалось такое  жуткой наглостью с её стороны, её самодовольная рожа с выпуклыми глазами и такая же  самодовольная поза с трущимися  лапками от понимания своей победы и очередного  поражения противника.

И в таких ситуациях  Мурзик с Тузиком, естественно всегда были не на стороне мухи, она, большая, жирная и всегда наглая   была  только  их врагом, ещё и  заклятым врагом, и не мухой, а тем самым мессершмиттом-бомбардировщиком, с готовностью  бросающимся    в атаку на вражеского противника. Она даже внешне чем-то была похожа на этот немецкий, хоть и   одномоторный, но какой,  самолёт-истребитель, с одним лишь небольшим  отличием, истребляли по большей части её, муху,   и  не только Мурзик с Тузиком, но и все те, кто ещё иногда делил с ними, или с ним с Тянитолкаем-Кентавриком,   мягкие  горизонтальные поверхности в той двухкомнатной квартире.

      В общем, с наступлением весны и приходом лета можно было говорить о том, что охота на мух, такое местное сафари, началось.  А в силу различия натур кота и маленького ростом пёсика, а именно того, что Мурзик, хоть и был котом, но   несмотря на существующее  в миру мнение о том, что коты играют до старости, а Мурзик, как и Тузик не был уже молод,  они, этот Кентаврик-Тянитолкай, были почти ровесниками с разницей лишь  в один год, так вот, Мурзик был чертовски ленив, его кошачьей активности хватало только при виде того белого шкафчика,  название которого он давно  выучил, но только не при виде   мухи.  Завидев муху, он вёл себя обычно так, будто это был его любимый с детства  гуттаперчевый  мячик, единственная игрушка,  которой он мог без устали уделять внимание, нося в зубах туда и обратно. Его,  вообще,   очень редко пробивало на кошачьи замашки, в основном тогда, когда за окном дул сильный ветер, а у  него внутри бушевали ураганы, и  тогда он, подняв  кверху  свой длинный белый хвост, носился  по квартире, минуя даже кухню с любимым холодильником, причём,  на всех скоростях, и словно летящая над Парижем фанера, он   пролетал мимо кухонного дверного проёма и летел дальше, по обычаю, выпустив шасси, и не собираясь их, эти  остро-колющие  колёса убирать, как полагалось нормальному самолёту, уже находясь в воздушном пространстве, удачно оторвавшемуся от взлётной полосы, а тут взлётной полосой обычно служили лица и головы с волосами  других жильцов этой квартиры, над которыми и летал привычно Мурзик, когда страсти в его кошачьей душе не затихали, и он,  сопровождая все эти свои манипуляции   громкими дикими  воплями сумасшедшего, изображая  летательный  аппарат, сам был той мухой, которую очень хотелось поймать, и, если не прихлопнуть, это всё же был Мурзик, любимый всеми жильцами этого  дома, то утихомирить точно.
 
А вот Тузик, тот, что  чёрного цвета пёсик, с белой, сплошь покрытой седыми волосками мордочкой, ввиду тонкости своей эмоциональной   натуры,  и потом только из-за возраста, так  и  сохранил все свои качества щенка до того времени, когда должен был, вроде, играть Мурзик, а играл он,  Тузик, и за мухами тоже бегал, что значит, охотился,  он же.  То есть все обязанности в  этом сафари ложились на чернявого пёсика,  с такими же угольно- чёрными глазками, который внимательно и  весело одновременно следил за беспрерывными, беспардонными   передвижениями  по квартире   этих летающих   жужжащих бестий, так нагло и удовлетворённо потирающих свои лапки.  Хотя, чего было  радоваться, не совсем  было  понятно, ведь за ними постоянно,  без устали  следил  Тузик, всегда готовый к прыжку. Ну, в общем, это уже совсем   не    важно, важно было то,   что  всегда,  когда  говорил:  "Мухи и Мурзик", то  подразумевалось мухи и  Тузик.
 
И Тузик просто с огромной радостью отдувался за двоих, он же с Мурзиком был тем   Кентавриком, или Тянитолкаем, так, какая разница, кто из них, и  с какой стороны,  поймает муху.

И он ловил, яростно щёлкая зубами, звук от  клацанья   которого разносился по всему помещению, долетая до ушей его второй кентавричьей  половины, до     Мурзика, привычно расположившегося на диване поближе к любимому шкафчику белого цвета, рокот мотора которого, напоминал урчание  самого Мурзика, когда тот пребывал в благостном  расположении духа, и потому доставлял  ещё большее   удовольствие  коту, полюбившего   больше жизни этот морозящий агрегат. А  щёлканье белых зубов его товарища было настолько громким,  означающее,  по мнению Мурзика,  что точно  поймана ещё  одна жужжащая крылатая  бестия, что он,  находясь в лежачем положении, вальяжно развалившись   на том кухонном диване, уверенно вёл подсчёт очередным удачам своей половины чёрного цвета, ознаменовывая его  победы, как свои собственные,  зеванием, когда при клацании   открывалась розово-белая пасть Мурзика и демонстрировались   все его  кошачьи достоинства  в  виде белых, острых, как бритва,   зубов. Ведь он имел на то,  самое, что ни на и  есть, полное  право, он тоже был полноправным участником этого мушиного квартирного, ну и что, что не африканского, но ведь  сафари.

      И  так всё и происходило,  приходила  весна, пробуждались вместе с природой только что  спящие  мухи,   их  куколки, личинки, потом наступало лето, радующее глаз своей   буйной зеленью и жарким солнцем, и  проснувшиеся мухи всё больше   надоедали своей назойливостью, означающей не только жужжание,  раздражая своей нудной  мушиной натурой, и  не только людей, пытающихся справиться  с этой напастью, и хлопающих, словно в  ритме   танца,  то просто рукой, то мухобойкой, пытаясь попасть  по этим  беспрерывно  движущимся  объектам по квартире, на самом деле,  совершенно  нежеланным и непрошенным  гостям, появляющимся  в их жизни именно в эти временные  сезоны, и не только в жизни людей, но и как показывает практика,  в жизни  Мурзика и Тузика тоже,  которые просто вынуждены были  каждый раз отставлять свои привычные дела, и заниматься вот такой сезонной  охотой на мух.

 Потому что,  к  концу лета, к наступающей осени, предвещающей начало зимы, мухи, те, что остались живы, и  не попались на зуб Мурзику-Тузику,  снижали свою активность, их,  и так не долгая  жизнедеятельность заканчивалась, что приносило с собой спокойствие и удовлетворение всем участникам этого вынужденного, но такого весёлого,   не африканского сафари, когда можно было вновь вести размеренный образ жизни, медленно и плавно перемещаться из комнаты в комнату, задерживаясь у фонарного  столба-вешалки  или у шкафчика белого цвета, прислушиваться к звукам журчания собственной  мочи, для верности  подняв  мохнатое  ухо,  или к работающему мотору  холодящего агрегата, за шумом которого скрывалось    много чего  обещающего, что было на порядок интереснее,  а главное,  вкуснее пойманных мух.  Да, и  в конце концов,   можно было и  самому, как муха, полетать над головами тех, кто будет отбиваться от тебя, как от надоедливого  насекомого, изобразив при этом    фанеру, стремительно  пролетающую  над Парижем, каждый раз, когда не только за окном будут  бушевать осенние ветры, и в стёкла будут  биться крупные   капли холодного   дождя, оставляя в душе отпечаток чего-то такого сырого и мрачного, но и тогда,    когда  твоё  собственное   кошачье сердце Мурзика, неутомимо будет стучать в  белой мохнатой груди,  отдаваясь  унисоном    в другой половине Кентаврика-Тянитолкая,  и его чернявое воплощение, будет  всегда   весело вторить, говоря, при этом,  что  уже  пора, и   можно   снова,  не забирая шасси,  не дожидаясь  следующего сезона  охоты,  лететь,  куда-то вдаль, навстречу новым мухам и новым забавным  приключениям,  даже не покидая квартирного пространства, где всё есть —  и весна,  и лето,  и  студёная  зима,  и  дождливая  осень,   и даже назойливо, словно в летнем зное на зелёном  лугу,  жужжащие  мухи,  но главное, что есть Кентаврик,  тот, что всегда и заодно  Тузик и Мурзик,  так что мухи и Кентаврик  никогда не отменяются и   всегда, во все времена  будут в силе, как рассвет и закат каждого наступившего и закончившигося дня, когда пробуждаются силы природы, приносящие с собой, что-то новое, но при этом, никогда  не умирающие, а  просто засыпающие, как те  мухи, куколки и их личинки, чтобы снова  проснувшись,   жужжать и надоедать, надоедать и жужжать... 

31/08/2018г.

Марина Леванте