К 110 литию Вильяма Сарояна

  Вильям Сароян мой кумир. И как писатель и как человек и как армянин №1.
Среди моих соотечественников не я один такой.
Прозаик Вреж Исраельян в смертной орде, исповедуясь признался, что жалеет, что не смог многое написать. За что бы я не брался, оказалось, что об этом Сароян уже написал!
Такое состояние дежавю меня постоянно преследует. Но я не в обиде, так как Сароян это делает намного лучше.
Я часто обращаюсь к Сарояну, трактую мое отношение к нему и к его прозе!
Мои мысли разбросаны в разных моих произведениях. А отдельное произведение, посвященное именно Сарояну отсутствует.
Кажется настало время. И повод хороший.
Остается мне принять решение, как быть.
Написать новое, или сделать смесь из уже опубликованных произведений.
Я сделал выбор в пользу второго варианта.
У меня хронологический пунктик к дате сочинения конкретного произведения.
Однажды поссорился с моим студенческим товарищем.
Он пишет хороши стихи и я с удовольствием читал их. Однако мне не хватали данные, когда они созданы.
Он раздраженно спросил:"Что за маниакальная страсть узнать, когда и где написано стихотворение? Я не помню и никогда не имел привычку фиксировать дату их зачатия. А тебе не все ли равно? Главное, что и как написано"?
Я ему ответил, что он хаотичный и не структурированный писатель, и что я таких не уважаю. В результате, из-за моего каприза, потерял друга студенческих дней!
У Сарояна есть рассказ "Поезда" (о нем смотри ниже).
Я в восторге от этого рассказа, но не могу установить, в каком году он его написал?
Не могу избавиться от некоторого дискомфорта. Одно дело, такая потрясающая романтика передана юношей, молодым человеком или зрелым (может и старым) писателем? Неужели надо объяснить, как это важно?
Этому рассказу я  посвятил эссе, по названию "Рассказ Вильяма Сарояна "Поезда" (http://www.proza.ru/2017/02/04/2346). Вот часть из этого эссе.
Всякие рассуждения или утверждения в рамках гуманитарных наук или на не технические темы носят субъективный характер, так как для доказательства справедливости или лживости сказанного не существуют экспериментальные или инструментальные методы исследований.
Например, я готовлюсь высказать предложения о разделении читателей на "любители" и на "профессионалы", на подобие того, что якобы существует профессиональный писатель и писатель - любитель.
Если провести параллели со спортом, то "любители" - это обычный народ, который просто развлекается, балуется спортом на уровне хобби, а зарплату получает там, где серьезно трудится (вспомните всех футболистов и спортсменов при СССР).
Тогда получается, что профи - это те, которые за это занятие получают деньги и живут на эти средства.
С этих позиций я, и как писатель и как читатель, являюсь "любителем".
Иначе говоря, второго или низкого сорта...
Как бы это не было обидно, но факты подтверждают мои предположения.
Тем не менее, я за собой оставляю право претендовать на самобытность и свою индивидуальность, и при повествовании моих историй буду ощущать себя как профессиональный писатель, иначе нельзя претендовать на нечто  качественное и достойное для прочтения, написанное писателем с ущербной психикой и с униженным чувством собственного достоинства...
Эти мысли посетили меня, когда я, после долгих поисков, заново приобщился  с рассказом Сарояна "Поезда".
Я не могу знать, как происходят процессы художественного созревания у человека, но не сомневаюсь, что они  разные для каждого индивидуума.
Для людей нашего поколения время художественного, политического и научно-практического созревания приходило в период полного отсутствия информационных технологий поэтому, мы ухищрялись систематизировать и архивировать свои информационные материалы  по - своему, кто во что горазд.
Лично я пользовался только своей головой, то есть мозгами.
Будучи рассеянным человеком с самого детства, для меня было практически бессмысленным завести блокнот, записную книжку, ежедневник или что-то иное для записи или хранения информации, так как они все пропадали бесследно. Поиски очередного потерянного блокнота или книжки я тяжело переживал.
Наконец, я отказался от всех видов бумажного архивирования и держал всю информацию в голове.
Изучать Сарояна я начинал с молодых лет.
Сознание того, что я уже без него не могу жить, наступило уже в зрелом возрасте, когда сам стал подолгу страдать и месяцами вынашивать идею написать о чем - то новое. И каждый раз казалось, что после этого я стану самым читаемым прозаиком.
Для подкрепления внутреннего позитива и "боевого" настроя по несколько раз я перечитывал рассказы Сарояна "Тот день" и "Три рассказа".
Однажды, перелистывая очередной томик какого-то издания Сарояна, я натолкнулся на рассказ, который меня потряс своей нестандартностью изложения и  содержания. Но самое главное том, что закончив прочтение рассказа в состояние эйфории, сам себе задавал вопрос:- а о чем он, этот рассказ? И тут наступил шок. Я не смог ответить себе,  о чем этот рассказ, который так меня  тронул?
Да, это и есть Сароян. А о чем три рассказа?
Я этот рассказ закинул в сой мозговой «архив» с твердым намерением скоро вернуться в фантастический мир Сарояна.
Некоторое время я делал тщетные попытки найти этот рассказ.
У меня в библиотеке около 15 томов Сарояна, и на армянском, и на русском языках и в таком большом объеме, естественно, трудно найти рассказ, название которого не помнишь.
И так я страдал более 10 лет.
Заноза от боли потерянного не давала покоя.
Вот если бы сегодняшние возможности. Понравился рассказ, скачал, сохранил в папке Сароян, вот и все. Голова не болит…
Недавно, случайно наткнулся на этот рассказ время моего очередного путешествия в мире Сарояна.
Трудно передать радость приобретения потерянной ценности.
У меня дикое желание показать всем добрым и грамотным моим друзьям и незнакомым, поделиться с ними душевными радостями.
Теперь мне надо принимать весьма непростое решение.
Чтобы читателю этого эссе по свежим следам убедится в справедливости моих рассуждений, целесообразно прикрепить рассказ "Поезда".
Меня не смущает возникающий при этом справедливый вопрос, что как можно так поступить? Такого еще ни у кого не было. Как можно в своем рассказе полностью размещать рассказ другого автора?
Да, понимаю, это очень странно.
А разве нестранно, что Сароян своими рассказами восторгает своего читателя, который  не способен пересказать содержание этого рассказа.
Впрочем, оставляю Вас наедине с самим собой, в состоянии полета на Сарояновском небосклоне.
Содержание рассказа Сарояна приведена в моем эссе.
P.S. Я не смог выяснить когда Сароян написал этот рассказ.
Трудно объяснить почему, но когда мне известно дата и место рождения произведения, оно мною воспринимается иначе.
Если удастся выяснить дату "рождения" этого рассказа, прошу об этом сообщить.
Буду очень благодарен.
Всем поклонникам Сарояна мой поклон, искренние пожелания успехов и удач!
Берегите себя!
0.04.2017
Кто и как становятся писателями?
(http://www.proza.ru/2013/06/12/1859). Отрывки.
Вместо предисловия.
Как и все начинающие (непризнанные и совсем не известные публике) «писатели» - люди без определенного возраста, которые непонятно почему приняли решение поделиться с читающим народом своими мыслями.
На начальном этапе своего «становления», я очень трепетно и с волнениям прислушивался к любым мнениям, относительно моего творчества.
Признаться, я очень раним ко всякой критике и замечаниям, после которых я испытываю горькое чувство разочарования и мучаюсь в сомнениях о наличии у меня творческого дара.
Испытав всю чашу горечи и страдания на этом поприще в зрелом возрасте уже совсем не так отношусь к мелким «пакостям» «друзей и знакомых», когда речь идет о моих произведениях.
Свое литературное крещение я получил, оказавшись в эмиграции, где я принял решение с помощью моей семьи (жена  корректор, сын  технический редактор-дизайнер) издавать еженедельную газету местной армянской общины.
Сейчас, спустя уже 20 лет мой поступок мне кажется сумасшествием.
Как мне кажется, я делал очень интересную газету, где я помещал материалы, трактующие события и проблемы армянских диаспор России, в общем, и нашей Губернии в частности.
Мою газету мы раздавали бесплатно среди представителей нашей диаспоры, хотя не всегда мы встречали благодарность. Один молокосос, продающий на рынке обувь, со свойственным поведением молодого, но раннего хама, прямо сказал:
- Апер (по арм. брат), я сейчас очень занят. Приходи через пару недель, может я чуточку освобожусь…
Те, которые читали, при общении со мной упрямо ничего про содержание газеты не говорили и не обсуждали. На прямой вопрос в упор ну как, отвечали уклончиво и вяло:
Ничего…
Находились «читатели», которые прямо искали встречи со мной, чтобы сказать, что внимательно прочитав всю газету, обнаружили несколько опечаток и говорили:
- Стыдно такое напечатать. Это же лицо и честь нашей нации. Как ты можешь?
Тем не менее, я ни капельки не жалею о содеянном. Просто после этих событий я стал более избирательным и осторожным общаясь с моими соотечественниками.
Здесь на поверхности лежат два примитивных вывода.
Первый - моя газета была примитивная и не интересная. Второй - раз я не могу сделать хорошую газету, а при этом имеются люди, которые находят всевозможные ошибки и промахи.
Почему бы этим «грамотным» ребятам не взяться издавать хорошую и качественную газету?
Когда я стал писать рассказы и эссе и публиковать их, я начал делиться мнениями с друзьями. Тут ситуация оказалась еще хуже.
Один духанщик – ресторатор, большой специалист по шашлыкам и кябабам, обиженно меня пожурил:
- Ара, но нельзя же так! Ты же не специалист, а я, как ты знаешь, по образованию филолог. Тебе надо перед тем, как публиковать, показать мне и я тебе много ценных советом дам.
- Ну что конкретно скажешь по этому поводу,- робко спросил я, в ожидании серьезных и веских аргументов.
- Разве можно так писать, от первого лица…?
Другой «образованный» мой соотечественник, по образованию математик, прочитав первый мой сборник рассказов на армянском языке, который я великодушно и с дарственной надписью подарил ему, при встрече со мной стал говорить о том, о сём, пока я его прямо не спросил:
- Ты мою книгу читал?
- Дааа, - лениво и не охотно, ответил он.
- Ну и что скажешь?
- Темы интересные, трогают…
- И все?
- Твой недостаток в том, что твои произведения многословные. Твои мысли или идеи можно передать посредством или суперпозицией минимальных количеств слов, а у тебя  такой поток слов, что утомляет…
Моя племянница, которая стала профессиональным филологом-ученым, литературным критиком и теоретиком, краем глаза просмотрев и даже не почитав мои рассказы, нервно парировала:
-Так не пишут!
- А что именно? А как пишут?
- Для этого надо учиться соответствующих факультетах и изучать специальные науки, типа литературоведение…
- А ты читала мои произведения?
- Нет, так как считаю нечего не профессионалам браться за перо. Каждый должен заниматься тем, чему его учили…
Тут уже не поспоришь. Это мнение специалиста.
Тем не менее, я не «сдавался» и продолжал писать, но заноза унижения и обиды все  не давала мне покоя.
С тех времен я серьезно стал исследовать причинно-следственные корни процесса становления персоны признанным и знаменитым писателем.
Кто и как становятся писателями?
Неужели все знаменитые писатели получили глубокие знания по теории литературы. И вообще, имеются ли какие – то каноны и правила, как писать и о чем?
В дальнейшем я стал накапливать биографические данные о наличии образования вообще и профессионального в частности у очень известных и награжденных  Нобелевской премией писателей – прозаиков (кроме Высоцкого).
Кто есть кто?
Перечисляю писателей, биографию которых в разместил в этом эссе:
1. Лев Толстой;
2. Фёдор Достоевский;
3. Антон Чехов;
4. Иван Тургенев;
5. Николай Гоголь;
6. Михаил Булгаков;
7.  Владимир Высоцкий;
 8. Александр Солженицын;
9. Михаил Шолохов;
10.Максим Горький;
11. Эрнест Хемингуэй;
12.Джек Лондон;
13. Гарсия Маркес;
14. Макс Фриш;
 15. Уильям Фолькнер;
16. Уильям Сароян.
В биографических заметках Вильяма Сарояна вообще отсутствуют сведения об его образовании. Кто знаком с его произведением, знает, что он бросил школу в третьем классе и далее нигде не учился. И не случайно, что Курт Воннегут как-то заметил: "Любопытно, что Сароян, Хемингуэй и Стейнбек, когда им было по двадцать-тридцать лет, писали лучше, чем имели на это право".
 Уильям Сароян, родившийся в США, в семье бедных эмигрантов из Западной Армении, уже в 26 лет прославился своим первым сборником рассказов, а в 32 года ему первому были одновременно присуждены Пулицеровская премия и премия театральных критиков Нью-Йорка за пьесу "Годы нашей жизни". В 35 лет он получает "Оскара" за сценарий фильма "Человеческая комедия". Для человека, который рос сиротой, бросил школу в пятнадцать лет и никогда не возобновлял своего формального образования, это редкостный успех. Говорят, отказами, полученными Сарояном из редакций (их две тысячи), можно было бы оклеить особняк. Его приводят в пример начинающим авторам как образец упорства и несгибаемой воли в борьбе с издателями.
Выводы и заключения.
Признаюсь, что выбрал писателей исходя из их популярности и моих симпатий к их творчеству.
Остановился на Сарояне не потому, что мои литературные знания были исчерпаны, а потому, что был ошеломлен результатом моих «исследований».
Как это не парадоксально, в приведенном мною выше списке нет ни одного знаменитого писателя, у которого было бы профессионального образования литератора.
А в некоторых случаях вообще знаменитость на получала никакого образования (Горький, Сароян).
К моему удивлению, я не смог избавится от довлеющего и гнетущего ощущения, что я «открыл» закон, который можно назвать Законом становления знаменитым писателем, который сформулировал бы так:
1. Чем менее образована знаменитость (среди известных персон-писателей), тем вероятнее ее становление хорошим писателем.
2. Если у знаменитого писателя имеется некое образование, то оно не литературное.
3. Литературное образование сковывает развитие фантазии писателя, заставляя его фантазировать трафаретно, в рамках существующих, и как правило неверных представлений о том, как надо писать.
4. Литературное образование плодит специалистов - литературных критиков, которые никогда и ничего ценного в своей жизни не производят.
5. Для творения «хорошей» литературы отсутствуют законы и понятия.
Послесловие

Изложив свой Закон становления, я кажется все сказал, поэтому наверно откажусь от возможности высказаться в послесловии, добавив только, что все решается в момент зачатия, когда запускается часовой механизм становления.
Закон «Что посеешь, то и пожнёшь» никогда и некем не может быть упразднён.
Талант передается от родителей, шлифуется в ходе жизни и используется по назначению,  кому сколько его досталось…
Сергей Параджанов по этому поводу высказался исчерпывающе:
Позавидовал красивым,
Стал прекрасным.
Позавидовал талантливым,
Стал гениальным!
12 июня 2013 год.

О чем и как пишут мои любимые писатели Или эссе о предпочтениях. (http://www.proza.ru/2013/10/02/1942). Отрывок.
У каждого человека имеются свои предпочтения или, образно говоря, вкус ко всему, в том числе и к прозе, и к поэзии. Однако попробуйте без подготовки, спросить врасплох жителей планеты, кто их самый любимый писатель? Редко можно получить мгновенный ответ. Как правило, начинаются рассуждения, типа все по - своему хороши, их так много, что не перечислить или что-то вроде этого. Я понимаю, когда вопрос касается любимой песни, певца, композитора, киноартиста или режиссера, и наконец, любимого фильма очень трудно сразу ответить, назвать хотя бы пару или тройку любимых, о которых можно говорить без подготовки, они должны быть у каждого человека в запасе.
Мне кажется, я знаю, почему так происходит. Очевидно, что ответ необходимо мотивировать, то есть ответить на вопрос:
– А почему именно они или именно это (произведение)?
Если я увлечен прозой, то в этой области я более подготовлен или наоборот…
Раз уж я взялся написать и рассуждать об этом, то, наверное, самому надо дать «мастер класс», мотивированно и четко (и, поверьте, быстро) ответить на поставленные вопросы.
При этом, совершая этот хитрый прозаический прием, я одновременно раскрываю суть моих предпочтений и, надеюсь, в финале дать исчерпывающий ответ и предложить в качестве примера рассуждения и мотивации о том, как и из чего исходить при выборе своего локального «кумира»?
Я себя могу (с некоторой долей юмора) обозначить, как любителя или ценителя потрясающих финалов произведений, которые потрясли мое воображение.
Надеюсь, в приведенных ниже примерах я буду настолько убедительным, что Вы сами, дорогие мои читатели, сможете оценить, насколько потеряло бы в ценности обсуждаемое произведение, выбери его автор другой финал.
Здесь мне кажется надо завершить предисловие.
Насколько я справился с ним, можно будет судить количеством читателей, которые, доходя до этого момента, заинтригованно и с трепетом ждут, что будет дальше и как я справлюсь со своим «мастер классом»?
Тем не менее, я вынужден извиниться перед теми читателями, которые уже закрыли страницу (хотя я считаю совсем зря, так как самое интересное и содержательно впереди). Жаль, что я не смог быть для Вас настолько убедительным в своем предисловии.
Часть 1. Вильям Сароян (1908-1981)
На вопрос огласить имя только одного своего локального кумира в прозе и поэзии соответственно, я без ненужных оговорок и глупых оправданий, быстро ответил бы:
– Вильям Сароян и не очень известный русскому читателю армянский поэт-классик Егише Чаренц…
При появлении возможности огласить двойку кумиров, я бы к сказанному добавил Эрнеста Хемингуэя и Сергея Есенина.
Попробую мотивировать свой выбор.
Конечно, если я при этом не буду краток и сдержан в своих признаниях, то произведение во много раз окажется объемнее, чем оно запланировано (обозначено) мною изначально.
Поэтому я буду приводить (в качестве мотивации) поражающие меня отдельные фразы и финалы отдельных произведений моих кумиров.
***
   В пьесе Вильяма Сарояна «Голодные» (октябрь 1939год) описывается диалог молодого и голодного писателя с такой же голодной девушкой.
ДЕВУШКА. Я всегда мечтала попасть когда-нибудь в Нью-Йорк, прежде чем умру.
ПИСАТЕЛЬ. В Нью-Йорке я был однажды. Я расскажу тебе о нем.
РАБОЧИЙ СЦЕНЫ. Послушать, что ли, музыку. (Ставит пластинку «Восточный экспресс»).
Свет постепенно меркнет.
РАБОЧИЙ СЦЕНЫ умирает.
ПИСАТЕЛЬ. Нью-Йорк очень далеко, даже когда находишься в нем. Он огромен, он больше, чем что-либо на свете, даже когда вглядываешься в него. И, кроме того, это самое угрюмое, самое безжизненное место на свете.
На сцене полная темнота. Музыка затихает.
- Зимой весь город покрыт снегом. И все умирают точно так же, как и летом.
Занавес.
   Сароян написал «Басни и притчи» для детей, где применил прием, при котором в названии басни практически полностью раскрывается ее содержание. Например, название одной из басен: «О том, как армянин-мясник в полной тишине что-то говорит армянину-парикмахеру в присутствии изумленного Короля и не изумлённого, но весьма подозрительного шпиона». Или притча «Об одном короле, который думал, что все слепые, проживающие в его стране, добрые и честные люди, однако ему с трудом удается забрать обратно свою золотую монету от слепого, который, хоть и имел внешность святого, но повел себя с королем как мошенник».
Вся притягательность Сарояновского таланта в том, что даже при таком «содержательном» названии очередной притчи читатель трепетно рвется просмотреть дальше и, вопреки всему, в конце поражается изумительными переходами и философскими пассажами автора.
Прочитав предисловие Сарояна к книге Левона Завена Сурмеляна «Я к Вам обращаюсь, дамы и господа», я еще раз пережил непередаваемые ощущения радости «общения» с Великим мыслителем и человеком: «…В этой книге впервые представлена история детей, поведанная одним из них. Разрушен был их мир, но не жизнь… Многие из них сейчас живут в … А многие умерли на родине вместе с миром, который погиб. Их врагом не была конкретная нация или конкретный народ. Их враг – Зло, такое же отчетливое, как понятие Зла в притче… Дети были, конечно же, невиновны. Если они и принадлежали к какой-либо нации, то это была нация детей. Они никому не причинили вреда. И все же людское Зло стремилось уничтожить их, но дети выживали, как если бы они жили в сказке, а не в реальности…».
Обратите внимание, Сароян ни разу не употребил слово «турки», что более усугубляет степень чудовищности содеянного ими, ибо Сароян здесь «обходится» аллегорией, отождествляя их (турков) с собирательным образом ЗЛА.
И эти гуманные мысли до нас доводит писатель, представитель народа, переживший ГЕНОЦИД в период 1915-1921 годы в Турции…
Я постоянно нахожусь в состоянии поиска ключа для познания Сарояна. Однако он настолько многогранен и необъятен, что охватить его прозу двумя примерами – безумие.
Тем не менее именно в рамках настоящего произведения, посвященного его Светлой Памяти, мне бы хотелось сделать такую попытку (не скрою, очень боюсь беспощадной критики коллег – других кумиров Сарояна: – Как можно так?).
Я выбрал рассказы «Тот день» и «Три рассказа», отрывки из которых постараюсь привести для раскрытия феномена Сарояна.
Ниже приведен отрывок из рассказа «Тот день».
«…Я постоянно живу с мыслью: сегодня — тот день. А день все не тот, хотя иногда кажется — почти тот. Сегодня я буду писать по-настоящему, сегодня мне не нужно думать, как писать, сегодня он придет, и мне не в чем будет упрекнуть себя в этот великий день, день чистых душой – мой день. И еще мне всю жизнь хотелось узнать: кто придумывает смешное?»
Обратите внимание на неординарность (оригинальность) автора. Последняя фраза совсем не связана с тем, о чем он рассуждает выше. Но Сарояну, именно в тот момент, когда он писал этот рассказ, вдруг стало интересно (непонятно почему, но…): а кто придумывает (сочиняет) смешное? И он именно так и написал.
Все писатели после первого «чтения» всегда корректируют текст или сюжет. Сароян смог бы при повторном чтении убрать эту несвязанную с сюжетом фразу. Но он оставляет фразу. А что такое сюжет для Сарояна?
   «…Сюжет? Кому нужен сюжет? Форма, композиция, стиль? Да кому они нужны? Дружище, когда жизнь обрела смысл, следующий день должен быть тем самым днем, а это и был следующий день, день, которому все время что-то мешало наступить, пятьдесят лет мешали ему наступить дождь, грипп, школа, работа, война, кино, события, большие события, малые события, но сегодня он наконец пришел, вот он здесь, как раз вовремя, как суждено, и ему уже ничего не помешает наступить сейчас, сию минуту, мгновенно, как растворяется кофе в моей четвертой чашке, он пришел и будет продолжаться вечно, и все это ради меня, невинного младенца, непрофессионального профессионала, бессистемного основателя единственной системы, ниспровергателя всех жанров: рассказа, романа, эссе, судебного очерка, завещания, бесплатной брошюры о счастливой старости с пенсией в сто долларов, прейскуранта, каталога, адресной книги, телефонного справочника…»
Такая искренняя непосредственность отпугивает многих. Меня часто убеждали, что это какая-то муть, наивные сумбурные мысли. Другие говорили, что я весь охвачен Сарояном потому, что читал его в переводе, а они в оригинале. Поэтому, заверяли они, в оригинале просто бред…
Кажется, не надо возражать, ибо Сароян сам о себе говорит:
«… Сам я очень плохой писатель. Это потому, что я никогда не читал произведений великих классиков и никогда не посещал колледжа, и это потому, что место для меня всегда важнее, чем личность: оно серьезнее и молчит, а писатели, которых печатают, говорят очень много и чаще всего чепуху. Я хотел бы выяснить вот что: есть ли на свете что-нибудь такое, о чем следовало бы говорить именно и только писателю? Я знаю, есть много такого, о чем писателю лучше молчать. И я знаю, что есть немало вещей, о которых я могу поговорить не как писатель, –  вот хотя бы погода: ах, чудно, чудесно, какое сегодня чудесное солнце!.. и дальше в том же духе…».
Такая искренность автора, возможно, кому-то покажется неуместной, но я в восторге. Не смогу объяснить почему. Это тоже самое, что я могу долго рассматривать очередной шедевр Кандинского и получать от этого неописуемое удовольствие, а в это же время рядом человек, который глядя на меня и на то, чем я восторгаюсь, крутит пальцем вокруг виска и посвистывает протяжно…
И пусть Сароян себя назовет плохим. Но это гениально, и я ни одного дня без него не смогу жить. Ни это ли есть истинная оценка творчества писателя: - любовь и поклонение читателя?
А вот какой финал в рассказе Сарояна «Тот день».
«…Все прекрасно, и не потому, что завтра будет лучше, чем сегодня, вовсе не поэтому, в сущности, это и неверно, завтра просто не бывает, завтра — тот же самый день, но после пятидесяти пяти лет таких дней я утверждаю, что все прекрасно единственно потому, что вчера всегда с нами, еще не раскрытое, не понятое до конца, но разве оно не было прекрасно…».
Кому еще придет в голову просто так, когда взялся писать рассказ, да еще три в одном («Три рассказа»), задаться вопросом: «… я хотел бы знать, есть ли такой город или городской квартал, где не живет хоть один - единственный писатель; и если найдется на свете маленькая деревушка с пятьюдесятью жителями, в которой нет своего писателя, я хотел бы увидеть эту деревушку. Я отправился бы туда и попытался бы дознаться, почему это один из пятидесяти не берется рассказать о людях, живущих на земле. Я хотел бы погулять по этой деревушке как-нибудь утром, исходить ее всю, пройтись спокойно по главной улице, глядя на дома и изучая походку и жесты жителей, потому что пятьдесят человек — это немалый народ и в жизни их немало интересных мгновений. Я хотел бы узнать о такой деревушке, но я уверен, что нет на свете подобного места, нет даже в Гренландии…».
– Если ты такой «знаток» Сарояна, расскажи нам, о чем пишет Сароян в «Три рассказа»,- спросят мои оппоненты, доказывающие, что проза Сарояна «мутная».
– Ни о чем, – без колебания ответил бы я.
Действительно ни о чем.
Например, здесь (смотри ниже) какая то «мальчишеская» бравада: «И я вовсе не стараюсь написать рассказ. Рассказ и так всегда налицо. Уйти от него все равно невозможно. Он всегда тут, даже если вы пишете о производстве часов или электрических стиральных машин. Все, о чем я хотел рассказать здесь, это мой город, Сан-Франциско, это солнце, очень яркое, и это воздух, очень чистый, и это я, я сам — живой, и это земля, край, место; Гренландия — не дар, не мастерство, Америка — не разговоры.
Вот мой первый рассказ, и если вам не нравится его стиль, вы можете не читать его, потому что такой уж он, и в нем только и есть, что город и климат города. Но ведь то, что мы думаем, менее важно, чем то, что мы чувствуем, а в такую погоду мы чувствуем в себе жизнь, и это чувство — самая великая проза и выше всего на свете: Гренландия, Америка, мой город – Сан-Франциско, вы и я, и все мы дышим, чувствуем, что мы живы, пьем воду и вино, едим хлеб и мясо, ходим по земле, видим друг друга. И безымянные и безвестные писатели всего мира сказали бы то же, что говорю я: что все мы живы и что мы дышим, так что если вам не нравится мой стиль, вы можете читать вечернюю газету – и черт с вами.
С такой же иронией он дописывает свой второй рассказ о русском пианисте Владимире Горовице, который гастролировал «в Сан-Франциско-Опера-Хауз, а богатые леди аплодировали ему, и потом было много разговоров об этом концерте.… Мне они даже нравятся, – пускай беседы их не очень-то умны, – ведь и богатые леди, в сущности, только живут и дышат. Но они богаты, а в высшем обществе считается неприличным говорить о погоде, и поэтому леди ходят на концерты, чтобы было у них что-нибудь свеженькое для разговоров, что-нибудь, кроме климата…». «…потом он забрал свои деньги и уехал в Лос-Анджелес, а я сидел в моей комнате и улыбался. Надеюсь, Владимир получил в тот вечер кучу денег; пожалуй, это важнее остального...».
А вот потрясающий финал второго рассказа: «…И на берегу есть карусель. Я пошел к карусели и стал слушать ее музыку. Это мой второй рассказ, и, может быть, он похуже первого, и вся соль его вот в чем: музыка карусели была непохожа на то, что играл Владимир, музыка карусели была механическая и очень плохая, и все-таки прекрасная, потому что это была музыка, которую слышат маленькие дети, катаясь на карусельных лошадях, и козах, и львах, и верблюдах, и это была музыка воспоминаний, до того плохая, что даже трудно говорить о ней, и все-таки она была прекрасна, и я сидел один, слушая этот концерт; в полночь музыка прервалась, и я встал, и громко зааплодировал, и сказал «браво» — вот вам второй рассказ: Владимир, я и богатые леди».
Пусть назовут изысканные «знатоки» прозы Сарояна его прозу мутной и примитивной.
Но я в своей жизни еще никогда не получал такого удовольствия, которое я получил только что, прочитав финал второго рассказа.
Третий рассказ называется «Старуха дышит».
«Третий рассказ я не напишу, потому что этот рассказ написать невозможно: сегодня утром я увидел из окна старушку, сгорбленную, согнувшуюся чуть не до земли (динамическая атаксия, как говорят по-научному).
… И суть опять-таки вот в чем: не мастерство – а место, Гренландия или Америка, не время – а мгновения нашего дыхания, сама жизнь, бытие, которое выше всего того, что пишут и говорят. Итак, Владимир, и богатые леди, и Опера-Хауз, и океан, и писатели, живущие во всех уголках земли, и тепло солнечных лучей, и чистый воздух, и старушка, сама жизнь, Гренландия или Америка, молодой русский за роялем, остановившаяся карусель, и вечно – Тихий океан и мой любимый город Сан-Франциско».
Как-то Сарояна спросили, не хочет ли он менять свою фамилию, взяв себе легко произносимый псевдоним, на что маэстро ответил:
– Назовите мне другую фамилию, более прекрасную, чем Сароян, я соглашусь…
Дорогие мои читатели и недоброжелатели и критики и просто равнодушные ко всему люди! Приведите пример или укажите фамилию другого писателя, который написав ни о чем, так трогает, волнует душу читателя и заставляет долго находиться под впечатлениями прочитанного, и месяцами переваривать, и не переставать удивляться талантом автора. Покажите мне такого, кроме Сарояна, и я скажу Вам спасибо.
У меня будет второй Сароян и я буду вдвойне счастлив…
Говорят, счастья много не бывает…