3. Неотразимая

                Рассказ               
                Окончание. Начало в 1-й и 2-й частях)
Вчера исполнилось двадцать ет, как внезапно умер Артем Васильев, ее верный, но несчастный муж. Позавчера вечером приехала из Челябинска ее старшая дочка Настенька. В этом уральском городе дочка живет и работает в какой-то частной торговой компании. По давнишнему представлению Галины Михайловны, товароведом. Но дочка матери представилась по теперешнему  названию ее специальности – какой-то менеджер.

Дочка – страшно занятой человек. Поэтому с мамой она может провести всего один день. Настенька попросила Галину Михайловну не собирать громких поминок. Во-первых, у них и денег на это нет. Во-вторых, Настенька хотела побыть с мамой наедине. Без лишних хлопот и шума. Из своей походной сумки она достала бутылку вина, всю в красочных наклейках. Сказала: вино из Франции. Отменного качества. Мать отрицательно замотала головой. При ее диагнозе разве можно пить спиртное? Дочь ее сомнения развеяла:

– Мама, я перед отъездом интересовалась у наших онкологов. Они  заверили меня, что беды большой не будет, если не до свинского состояния напиваться. И не каждый день прикладываться.

В обед дочка накрыла стол для поминок. Штопором открыла бутылку вина и налила  в винные бокалы, которыми, как помнила Настенька, никогда не пользовались. В семье пьющим был только отец. А он предпочитал только водку. И пил только из граненого.

–Ну, что, мама! Помянем нашего папу. Он и сам жил непутево. И были у него непутевые условия для жизни.

Мать и дочь глотками выпили вино из своих бокалов. Мать не совсем поняла намек в словах дочери. Что намек был – она не сомневалась. Но что в нем хотела выразить дочка – не ясно. Просить дочку пояснить, что она имела в виду в своей поминальной фразе,  Галина Михайловна не решилась. Но она стала зажатой после слов дочки, и решила не бередить эту тему. Если Настенька сочтет нужным пояснить свои слова – тогда можно обсудить тему.

Настенька ударилась в свое детство. Она очень многое держала в памяти. Многое из того, о чем говорила дочка, у матери уже совершенно выветрилось из памяти. Но в этих воспоминаниях пока отцу места не находилось. У Галины Михайловны в голове зашевелилось беспокойство, Кого в душе осуждает дочка: ее, или своего отца? Не могла же она не видеть, что в отношениях родителей что-то неладное.

Но Настенька все продолжала вспоминать свои детство и юность. Вплоть до того, с кем в старших классах целовалась и объяснялась в любви. Правда, все это оказалось не всерьез. Что-то игрушечное, напоминающее детские представления между созревшим в детском воображении и неясным представлением о взрослой любви. Галина Михайловна все это внимательно слушала. И дивилась тому, что, оказывается, она тогда совершенно не понимала свою старшую.

И вдруг Настенька резко прервала свои воспоминания о школьной поре. И начала рассказывать  о своих детях. Настя оказалась несовременной женщиной. Она со своим мужем, литейщиком на заводе, произвела четверых детей.  Три мальчика и одна девочка.

Галина Михайловна сразу после приезда Настеньки все к ней присматривалась. Ну, как она похожа на своего отца. Тоже круглое лицо, карие глаза. Тот же чуть укороченный нос. И такая же Настенька кругленькая с выдающимся животом, как и ее отец.

Правда, были у Настеньки и некоторые существенные отличия от отца. Несмотря на свою полноту, дочка была легкой на подъем и очень подвижной. Артем отличался крайней неповоротливостью. А ведь уже не девушка. Скоро сорок годков стукнет. Она, вроде, и слушала дочку, и думала о своем. Настеньке ведь уже не та дочка, которой можно было указывать и требовать подчинения. Она уже на равных с матерью.

Вторая дочка – Танюшка была тоже вилитый оцец. Так что в этом плане никто ее не может упрекнуть в неверности.

И дочь как- будто прочитала мысли матери:

– Мама! Как ты понимаешь, я уже не маленькая. Не буду тебя ни о чем расспрашивать. Но я убеждена: ты с моим отцом прожила несчастливую жизнь. Вернее так, вы прожили с ним нормальную жизнь. Мы с сестрой Таней никогда не выдели, чтобы вы подрались, как это наблюдалось в других семьях. Вы даже, по крайней мере, при нас, никогда не ругались. Но ты от вашей совместной жизни никакого тепла не испытывала. Отец к тебе тянулся, а ты к нему – нет. Да и было бы наивно и наигранно, если бы оказалось по-другому. Как выглядела ты, и как – он. Ты совместила несовместимое

Я вижу, что ты по этому поводу сейчас насторожена. Не надо. Мы ведь с Танюшкой еще в школе понимали ситуацию. Отец умер без нас. Мы обе тогда оказались роженицами. С нашими животами – только в дальнюю дорогу трогаться. Ты мне расскажи, как он умер?

– Да что рассказывать? Я вам все еще тогда подробно написала в письмах. Лето было очень жарким. Отец ваш пришел с работы весь в поту. И основательно пьяным. Разделся до трусов. Сходил в ванную, обтерся холодной водой. Сел плотно, как всегда поужинал. Потом, как обычно, включил телевизор.

Я по мелочи вручную стирала в ванне. Его новости закончились. И запела Пугачева. Я попросила: «Тема! Включи погромче. Я тоже послушаю». Никакой реакции. Ну, думаю, уснул. Выхожу добавить звук сама. Он сидит, как обычно, в своем кресле. Только голова обвисла не левое плечо.

Но я обратила внимание не на это. Обычного храпа не услышала. Потрясла его за плечо. Он и упал с кресла. Вызвала я «Скорую». Отца забрали в морг. Там вскрывали. Потом сказали: засыпая, передавил сонную артерию. Слишком жирный был. Бумагу соответствующую дали. Могу достать из  серванта и дать почитать.

Вот, собственно, и все.

Настя, молча, налила вино в рюмки. Галина Михайловна при этом подумала: «Вино действительно просто изумительное. Дочь подняла бокал:

– За помин души нашего папы.

Они глоточками, не спеша, выпили свои бокалы. Лицо Настеньки стало печальным:

– И все же, каким бы пьяницей папа ни был, мне его очень жаль. Он был очень добрый. Не помню, чтобы он нас с Танюшей хоть раз отшлепал. Он даже нас ни разу не поругал. Заботился он о нас. Вот и денег нам к замужеству положил на книжки прилично. И подарки к свадьбе. Рано его Бог призвал к себе. Еще бы жить да жить.

Галина Михайловна пододвинула свой бокал, давая тем самым понять дочке, что надо наполнить. Настенька наполнила . Все так же глотками медленно выпили. И мать, наконец, набралась решимости:

– Да кто ж против того, чтобы ваш отец  жил по сей день. Никто не против. Только смерть нас не спрашивает, когда ей за нами прийти. Я о другом хочу говорить. Мне что-то кажется, что в твоих словах звучит упрек в мой адрес. Мне слышится, что камешки в мой огород залетают.

И ты, разумеется, права. Я виновата в том, что не сумела заставить себя полюбить вашего отца. Только беда моя в том, что силком это не получилось.  Не получилось у меня силком, что тут поделаешь? 

Я ведь отцу вашему во всем откровенно призналась, когда он сватал меня. Он все говорил: «Я буду изо всех сил стараться, чтобы ты меня полюбила. А не получится – мне и моей любви вполне будет достаточно». И из его мечтаний ничего не вышло. Водку он полюбил изо всех сил.

Но справедливости ради, он меня не пилил никогда, что рыло от него ворочу. Ты и сама заметила: мы ведь почти никогда не ругались. Только жизни нормальной нам с ним устроить не удалось. Я оказалась беспутной, он – горьким пьяницей. Ни ему, ни мне и капли личного счастья не досталось.

Судите нас, дочки, каким угодно судом. Только теперь уже ничего не исправишь.

Настенька все скукожилась:

– Да, ладно, мам. Я разговор к тому вела, как нам хотелось бы, чтоб у вас все было по-иному. Ну, не получилось. Что ж теперь делать. Я сейчас схожу к папе на могилу. Может, там прибраться надо? Да и просто проведать. Теперь неизвестно когда в Залесное заглянуть придется. Завтра рано утром уезжаю.

И она быстро собралась и ушла на кладбище.               


                *******
В редакции еще работали журналисты, которые помнили, когда в их кабинетах печки топили углем. Потом в райцентре стали строить котельные. Они отапливали не только учреждения, но и жилые  двухэтажные дома;. Большей высотности сельская местность себе не позволяла.

Редакция располагалась несколько в стороне от других учреждений. Сама осилить строительство котельной была не в состоянии. Но выход все-таки нашелся. В Залесном жил умелец, который соорудил электрический нагреватель воды в отопительной системе.  Отопление это заметно дороже, чем в других районных конторах. Но  все-таки выход.

Газетные работники зажили, как все цивилизованные люди. Воздух в кабинетах редакции и цехах типографии стал чище. Перестал ощущаться запах горелого угля. Благостное настроение продержалось два года. И тут выдалась свирепая зима. Мороз доходил до двадцати пяти градусов. И в редакции трубы, идущие на чердак к расширительному баку, да и вода в самом баке промерзли.

Положение стало незавидным. Электроплитки почти не грели помещения. Редактор газеты Петр Стефанович Рябов отправился в местную «Сельхозтехнику». Только там были специалисты, способные работать с отопительной системой. Редактору пообещали бригаду только в воскресенье. И с бригадой ремонтников об оплате за работу надо договариваться лично. Рябов все уладил. В субботу они с секретарем редакции Владимиром Афанасьевичем Исаковым основательно подогрелись. В помещениях редакции было уже очень холодно. Утром Петр Стефанович страдал с похмелья. Заглянул в домашний холодильник. Там оказалась початая бутылка водки. Пошел с ней к Владимиру Афанасьевичу. Благо их дома рядом. И после похмелки редактор засобирался в редакцию. Там с утра должна работать бригада ремонтников.  Их работу надо принять. И заплатить ремонтникам наличными.

В понедельник отопление в редакции уже вовсю работало. В кабинетах ощущались прежние тепло и уют. Но газетчики были какие-то возбужденные. Все перешептывались. Что-то друг у друга узнавали. Исаков делал свои макеты для верстки полос и недоумевал: чего он не знает, о чем все шепчутся. К нему заходил редактор. Спрашивал, как верстается номер. Есть ли в этом плане неурядицы. И, как заметил Владимир Афанасьевич, глаза у него были какие-то растерянные. Да и корректор Галина Васильева ходит, как в воду опущенная.

И начали у ответственного секретаря возникать подозрения. Он отгонял их от себя. Еще, чего доброго, сплетником станешь. Но подозрение не уходило из головы: «Неужели Неотразимая вовлекла в свои сети и этого редактора?» Тогда в газете надо ждать смены руководства.

А в редакции перешептывания превратились в разговор. И Владимир Афанасьевич получил подтверждение своим догадкам. Из пересудов газетчиков ответственному секретарю, картина прояснилась. Оказывается, когда редактор ушел из его квартиры, он, кроме передачи денег шабашникам, имел и другую цель. Он не держал деньги при себе. Он попросил Неотразимую прийти в редакцию, чтобы достать из сейфа деньги и передать их Петру Стефановичу. А уж потом он сам отдаст их заработок шибаям.

Петр Стефанович по дороге в редакции проходил мимо окон квартиры Неотразимой. Та увидела редактора и тоже пошла вслед за ним. И оба не ведали, что они  находятся под наблюдением. Василий Петрович Торопцев, судя по всему, обладал даром предвидения. Еще в прошлую пятницу он, вероятно, слышал в редакции разговор о предстоящей работе шабашников. И о том, что деньги не у редактора в кармане, а остаются в сейфе. Он догадался, для чего такая замысловатая схема. И решил проследить. И в своей слежке добился успеха.

Торопцев зашел в редакции без лишнего шума. Он прошел к двери сельхозотдела, бесшумно открыл ее. И так  же бесшумно туда зашел. Сельхозотдел был разделен перегородкой. За ней располагалась бухгалтерия с сейфом. Так же бесшумно Торопцев вошел  в бухгалтерию. И сразу же увидел целующуюся парочку. И злорадно произнес:

– Ну, и что будем дальше делать?

Лицо редактора побурело. Он, молча, вышел из бухгалтерии и, судя по шагам, направился в свой кабинет. Неотразимая села за свой корректорский стол и вопросом на вопрос обратилась к Торопцеву:

– И надолго ты тут обосновался? Тебе пора идти домой и писать очередную кляузу в обком партии. Только, мне кажется, на этот раз ты вытянешь пустую карту. Второй раз – и все об  одном и том же. Повторы на эту тему никого там не заинтересуют.

Торопцев сел за бухгалтерский стол:

– .Меня подгонять не требуется. Жалоба в обком уже написана. Осталось дополнить ее свежими событиями.

Неотразимая держалась более чем достойно. Она нисколько не теряла присутствия духа:

– Ну, дай-то Бог. Если твоя кляуза возымеет действие, нам с Петром Стефановичем надо искать работу в других местах. Тогда я тебе на прощание скажу:

–Ты был самый никудышный, и  противный для меня любовник. Не знаю, как тебя терпит твоя Людмила.

Торопцев весь залился краской:

– Ты мне тоже стала до отвращения противной.

– А чего же ты меня везде вынюхиваешь? Шагу от тебя ступить не получается. Я, как только деньги ремонтникам отдам, уйду домой. Как я понимаю, у нас с Петей уже ничего не получится. Ты же можешь сидеть тут до утра. Стряпай донос в обком партии.

 И действительно, через неделю в Залесное приехал инструктор сектора печати обкома партии Леонид Максимович Мезенцев. Он собрал в редакторский кабинет всех сотрудников редакции. Но письма читать им не стал. Рассказал о жалобе лишь в самых общих словах. Потом журналисты по одному заходили в редакторский  кабинет, их подробно расспрашивал обкомовский инструктор.

На  этот раз жалобу Торопцева обсуждали на заседании бюро райкома партии. Никого из журналистов туда не пригласили. Но все в Залесном хорошо знали, насколько популярен в районе Петр Стефанович Рябов, и насколько все не любят Василия Петровича Торопцева. Резолюция заседания бюро была краткой и лаконичной: «Факты, приведенные в жалобе заместителя редактора районной газеты «За светлое будущее» Василия Петровича Торопцева не подтвердились».

В постановлении бюро райкома партии был еще один пункт. По нему Василий Петрович Торопцев освобождался от должности заместителя редактора районной газеты «За светлое будущее» и назначался заведующим районным отделом кинофикации. К всеобщему удивлению районных газетчиков бывший зам с большим удовольствием согласился на новую должность. Вероятнее всего, его привлекла более высокая, чем у замредактора, зарплата. Да и свободного времени для написания стихов в отделе кинофикации было гораздо  больше.

Прошло десять дней со дня заседания бюро райкома партии и сотрудникам редакции районной газеты пришлось удивиться еще больше. Петр Стефанович Рябов переводился редактором в один из северных районов области. В газете «За светлое будущее» наступили тишь и благодать. Лишь иногда газетчики вспоминали любовные похождения своих бывших редакторов. В отношении последнего были большие сомнения. То, что Неотразимая была готова на такие приключения с любым из редакторов, никто не сомневался. А вот Рябов был человеком высокой порядочности в представлениии  залесненских газетчиков. Большинство не верило в его блудодейственные наклонности.

В те годы довольно часто проводились областные семинары журналистов по различным вопросам. На одном из таких семинаров встретились Владимир Афанасьевич Исаков и Петр Стефанович Рябов. Они искренне обрадовались друг другу. Постарались поселиться в гостинице «Дон» в одном номере. Их приглашали в большую компанию газетчиков, чтобы отметить встречу, обменяться новостями и мнениями за стаканом водки.

Но они предпочли остаться вдвоем. Им хотелось поговорить о том, чего не должны слышать посторонние уши. Сначала оба скользких тем не касались. Под первую порцию водки Петр Стефанович много рассказывал о своей работе на новом месте, о новом коллективе. Потом Владимир Афанасьевич спросил напрямик:

– Знаешь, Стефаныч! Открой мне секрет. Если, конечно, сочтешь нужным. Было ли у вас что с Неотразимой, или это только козни Торопцева?

Рябов смущенно улыбнулся:

– Каюсь. Грешен. Она так настойчиво атаковала, что не удержался.

Владимир Афанасьевич громко засмеялся:

– Ну, ты, брат, нас крепко подвел. Большая часть сотрудников нашей газеты твердо уверена, что ничего у вас не было. Все сфальсифицировал Торопцев. Так что подвел ты нас крепко.

Рябов виновато развел руками:

– Ничего теперь исправить нельзя. Что случилось – то случилось.

И еще один вопрос решил задать своему бывшему редактору Владимир Афанасьевич:

– Но ведь дело-то закончилась для тебя вполне благополучно. Мог бы продалжать работать у на с и дальше.

– На этот раз – благополучно. Но  в Залесном всегда можно ждать и не такого благополучного исхода.


                *******

Начало сентября выдалось очень теплым. Сегодня Галина Михайловна, попрощавшись с дочкой Настенькой, пораньше вышла на свою скамейку. Рядом с ней стояла плотно наполненная сумка. Она зазывала всех проходящих мимо. Давала им целлофановые пакеты с шоколадными конфетами и печеньем, и просила всех помянуть ее мужа Артема Николаевича Васильева. Школьники принимали пакеты стеснительно. Взрослые привычно говорили: «Царствие ему небесное», или «Вечная ему память», и шли своей дорогой дальше.

Потом на тротуаре у дома стало безлюдно. Все разошлись, кому куда надо. И Галина Михайловна ушла в свою прошлую жизнь. И сегодня, после вчерашнего разговора с дочерью, она стала воспринимать ее иначе. Теперь в ее прошлой жизни для нее уже не было светлых пятен. Она вдруг обнаружила страшную для себя вещь. Судьба ее настолько обездолила, что она за всю свою долгую жизнь так и не испытала настоящей, искренней и чистой любви. Ее временные редакционные кавалеры развлекались с ней ради разнообразия. Ублажали ее временно, как летний кратковременный дождик. Принес немного влаги и свежести – и иссяк. Обделила ее судьба сладким томлением настоящей любви. Только и осталось, что громкое прозвище – Неотразимая. Да и то всю ее жизнь звучало как издевательство.