Туберкулиновая проба

Это была середина июня 1970 года. Стояла жаркая погода. На пляже, на солнце, я чувствовал какой-то дискомфорт, мне лучше было в тени или в воде. А вокруг – друзья, жена, дети мои, – с удовольствием валялись на горячем песке. Вечерами ощущал озноб,  градусник показывал – 37,3. Такая температура и самочувствие было постоянно.

Обратился к участковому терапевту, она выдала мне больничный, назначила анализы, по результатам которых консилиум врачей выдал направление к фтизиатру с указанием «исключить туберкулёз». Доктор-фтизиатр Вера Павловна, заведующая городским туберкулёзным кабинетом, прослушала меня со всех сторон и назначила дополнительные обследования: это куча анализов, рентген, туберкулиновая проба Манту, проба Пирке.

–  Придётся  полечиться,– сказала Вера Павловна, просматривая результаты обследований.
–  Таблетки назначите?
–  Да, но в стационаре. Лечение продолжительное, комплексное. Не отчаивайтесь, сейчас есть много эффективных лекарств. Форма у вас не тяжёлая, поражена верхушка правого лёгкого. Настраивайтесь на полное излечение, поддерживайте режим, который вам назначит лечащий доктор. Это вам направление в больницу, она находится в селе Фёдоровка, на окраине Тольятти. Посоветуйтесь с семьёй. Не откладывайте. Чем скорее начнёте лечение, тем лучше.

Ушел от доктора подавленный: у меня туберкулёз лёгких. Это означает, что на флот дорога мне закрыта. На руках направление в туберкулёзную больницу.

Утром в сопровождении жены приехал в Фёдоровскую туберкулёзную больницу. Принял нас заведующий больницей Фёдор Петрович Суматохин, молодой, едва ли старше меня мужчина в белом халате, посмотрел мои бумаги, пригласил коллегу, молодую приятной внешности доктора, они посоветовались.
– Ада Герасимовна, врач-фтизиатр, будет вашим лечащим доктором, – сказал заведующий. – Она познакомит вас с режимом лечения и нашими порядками.
– Пойдёмте со мной, – позвала нас обоих Ада Герасимовна. – Это приёмный покой. Сестра-хозяйка принесёт вам нательное бельё и пижаму, после душа переоденетесь, всё своё сдадите в камеру хранения или отдадите жене.  Потом  вам покажут  палату и койку.
– Как ваше имя отчество? – обратилась она к моей жене.
– Валентина Сергеевна, – как-то неуверенно ответила она.
– Не волнуйтесь, Валентина Сергеевна, для этого нет серьёзных причин, – положив руку на моё плечо, продолжила, – форма туберкулёза у вашего супруга не тяжёлая. Лечение здесь эффективное, но лечиться придётся долго, может быть, до года. Больничный будет выписываться ежемесячно. Всё будет хорошо. Посидите пока здесь, дождитесь сестру-хозяйку.

И вот я в больничной палате, в полосатой пижаме как все здесь. В палате шесть коек, я сел на свободную. Мужики пожилые.
– Ну, что, молодой, с ВАЗа пришёл?
– Почему с ВАЗа? – удивился я.
– Приезжает молодёжь на ВАЗ работать. Медицинская комиссия их бракует и – сюда направляет. Тут таких много.
– Нет, я с флота. Плавал я. 
– И такие здесь есть. На той койке Фирсов лежит, капитан.
– Знаю Фирсова. Он что, на процедурах?
– Да. Он весь день принимает процедуры у пивнушки. Вечером возвращается, падает на койку. Фёдор Петрович давно бы его за нарушение дисциплины выписал, да не разрешают. У Фирсова открытая форма, кровью харкает. Но ты не бойся, к тем, кто лечение принимает, палочки Коха не пристают.
У меня по спине пробежали мурашки.
– А у остальных какая форма?
– Разные здесь. Мы вот с ним, – кивнул собеседник на лежащего на соседней койке, –  с апреля пролечились. Ждём направление на операцию в Куйбышев. После лечения поражённую часть отрезают и в противотуберкулёзный санаторий направляют, в «Лесное» или в «Рачейку». Тебя с какой формой сюда прислали?
– Отряскина Вера Павловна сказала, что у меня лёгкая форма, – ответил я.

Зашла Ада Герасимовна с папкой, присела рядом на стул. Задала мне вопросы и заполнила какие-то формы, потом сказала:
– Я, вижу, вы серьёзный человек, капитаном на судах были. Но всёравно обязана сказать, лечение будет результативным, если вы не будете пропускать назначенные процедуры и приём лекарства, этим вы поможете нам, докторам. Болезнь медленно развивается и лечится трудно и долго. У нас лечение медикаментами сочетается с калорийным питанием. Медикаменты быстро снимают интоксикацию и основные симптомы туберкулёза, четырёхразовое питание восстанавливает силы, у больных через две недели розовеют щёки,  возвращаются потерянные килограммы.  Медикаменты тяжёлые, сильно действуют на все органы. Чтобы не допустить осложнений мы регулярно контролируем формулу крови, мочи, проводим рентгенографию поражённых зон. В больнице закрытый режим содержания больных с целью ограничения их общения со здоровыми людьми. По всем вопросам обращайтесь ко мне в ординаторскую.

Вскоре медсестра принесла стаканчик с таблетками и стакан молока.
– Таблетки принимайте за полчаса до еды, обед уже скоро. Здесь шесть таблеток ПАСК, примите их после обеда и запьёте молоком. Таблетку тубазида можно запивать водой. Принимайте и идёмте в процедурный кабинет.
– Уколы уже всем сделали, но Ада Герасимовна велела вам сделать, – сказала медсестра в процедурном. – Открывайте попу.
В шприце было около пяти кубиков лекарства.
– Это стрептомицин. Его будете делать ежедневно.

Так началось моё лечение. Через некоторое время меня перевели в другую палату, четырехместную. В ней три молодых парня, забракованных медкомиссией ВАЗа, с такой же формой туберкулёза, как у меня. Когда освоился с режимом, увидел, что здесь не такой уж «закрытый режим». Рядом село Фёдоровка на берегу Волги, больницу окружает обширная  роща из вековых сосен и дубов, за рощей поднимается высокая гора. Гора – это коренной левый берег Волги, что я оценил как речник, всё что под горой до русла Волги – пойма, на которой и стоит Фёдоровка. Больные, в зависимости от самочувствия, гуляют в роще, выходят к Волге, поднимаются на гору, по верху которой проходит железная дорога Тольятти – Куйбышев. За железной дорогой лес с могучими соснами.

Больница размещалась в двух одноэтажных зданиях под тенью роскошных дубов, берёз, сосен. Мне рассказывали, что эти здания  проектировались как пансионат для ветеранов труда. Город Тольятти стремительно рос, строились новые заводы, население увеличивалось, в стационаре тубкабинета стало не хватать места для больных. Тогда, в начале 60-х, строительство переориентировали под туберкулёзную больницу, первым заведующим которой стал Суматохин Фёдор Петрович, недавно закончивший Самарский мединститут.   

Меня привлекала Фёдоровская гора. Поднимался я на неё первое время с трудом, медленно, с остановками для отдыха. С горы открывалась живописная панорама на Фёдоровку, Волгу, Жигули. Днём я прогуливался вместе с однопалатниками. Утром они спали до завтрака (димедрол их морил, который нам периодически назначали), а я уходил на прогулку. Выработалось несколько маршрутов по времени: двадцать минут - туда, двадцать минут – обратно, чтобы успеть к завтраку и на процедуры.
Когда окреп (поступил я с весом 64 кг, а теперь приближалось к 72 кг), я уже мог без остановки подняться на гору и даже часть подъёма – бегом. Пульс был 130-140 ударов. Спросил у Фёдора Петровича, не вредно ли, что я делаю? Он послушал фонендоскопом сердце, дыхание и сказал: «Можете даже бегать в гору. Некоторым здесь это удавалось. Бег хорошо вентилирует лёгкие. Бегайте среди сосен, их воздух полезен при туберкулёзе». Постепенно и мне удалось весь подъём одолеть бегом. Меня тянуло в гору.  Каждое утро в любую погоду, и когда зима наступила, я направлялся на гору, чередуя бег с ходьбой, переходил через железную дорогу и дальше в лес. Через двадцать минут проделывал обратный путь.

Месяца через два в выходные дни после процедур мне разрешили отлучиться домой, где всегда дел хватало. Сын и дочка школьники, всей семьёй мы часто путешествовали по окрестностям. Жили мы в двенадцатиметровой комнате в коммуналке на два хозяина. Однажды прямо с порога дома я почувствовал сильный запах хлорки. Жена Валя пояснила:
– Соседка Шура десять раз на день мажет ручки дверей хлоркой и ворчит за дверью своей комнаты «Туберкулёзники! Скорей бы уходили отсюда».
Я пошёл к ней поговорить, объяснить, что я после начала лечения не опасен, что в семье все обследованы и также признаны не опасными. Шура перед моим носом захлопнула дверь и прошипела «Туберкулёзники!». А ведь раньше жили дружно. Шура как старшая по возрасту много помогала Вале советом и делом, когда дети у нас были маленькие. А тут такое. Впрочем, позже, когда я уже закончил лечение и приступил к работе, слышал от товарищей советы «Ты не заходи в тот кабинет, там дрожат от страха заразиться от тебя туберкулёзом». Задумался искать работу подальше от среды, где меня все знали.

В больницу и мне домой пришло извещение из горздрава, что мне будет предоставлена квартира, где будет отдельная комната для меня, как больного туберкулёзом. Это поручалось судоремзаводу, который строил новое жильё. Квартиру получил через год после извещения. А пока оставалось ждать и продолжать лечение.

В больнице у больных много свободного времени, от которого многие, особенно пожилые, страдали, мучительно считая минуты от пробуждения до завтрака, до обеда, до ужина и молили, чтобы скорее проходила ночь, скорее проходили бесконечные дни. Я занял моё свободное время  фотографией. Дома накопилось много негативных плёнок, с которых не были сделаны снимки. Принесли мой увеличитель и другие принадлежности, сестра-хозяйка разрешила разместиться в маленьком темном помещении, где я мог в любое время просиживать по 2 – 3 часа за обработкой снимков. Фёдор Петрович, одобряя моё занятие, несколько раз просил сделать  фотокопии таблиц и целых страниц из медицинских справочников и разрешил пользоваться фотохимикатами рентгеновского кабинета. Снимал я всё фотоаппаратом «Смена» 1956 года выпуска(!). Выполнял просьбы желающих сфотографироваться. Виталий Павлов, сосед по палате, помогал обустраивать мою примитивную фотолабораторию, однажды сказал:
– Что ты стесняешься брать деньги за работу!? Раздаёшь иногда по сто листов. Давай я буду разносить фотки, хоть бумагу окупишь.
Организовалась кооперация, он не только разносил фотографии и собирал за это деньги, но и заказчиков находил. Работники больницы и их знакомые, что жили в Фёдоровке, приглашали домой сделать семейные фотографии. На заработанные деньги я купил новый «Зенит-В», который прослужил до 1985 года: шторка испортилась, отремонтировать не удалось.

Как-то позвонили с работы. В судоходную инспекцию, где я последнее время  работал, пришла разнарядка написать статью в журнал о хорошей капитанской практике. Предложили мне, так как у меня ещё были свежи впечатления о флотской работе – я недавно покинул капитанский мостик. Статью написал, её опубликовали в журнале «Речной транспорт» №2 за 1971 год и гонорар прислали по почте – 39 рублей! Деньги немалые, больше трети оклада судоходного инспектора, с должности которого я попал сюда, в туббольницу.

В январе 1971 года, двух моих соседей направили в областную больницу на операцию, после чего – вторая группа инвалидности. Меня же выписали в феврале на долечивание в противотуберкулёзный санаторий «Лесное». Что повлияло на разные исходы?  На этот вопрос Суматохин сказал: «Все организмы разные. У них процесс болезни зашёл дальше».

За восемь месяцев лечения в больнице я, как и все другие, принял 150 уколов стрептомицина, 4500 таблеток ПАСК (это более двух килограммов), более 700 таблеток тубазида. Самым дорогим был стрептомицин, укол стоил около четырёх рублей (для справки, обед в городской столовой – 1 рубль). О цене лечения тогда не думали – оно было бесплатным. Принял много другого «яда». Всё выдержал. Молодость помогла. У старших товарищей лечение часто прерывалось желтухой, которую лечили 40 дней  в городской инфекционной больнице, затем их возвращали обратно в туббольницу.
 
Санаторий расположен в сосновом бору в центре большого лесного массива около Тольятти. К привычному лечению здесь добавилось кумысолечение – шесть стаканов кумыса в день. Целебный напиток, но пил его без охоты, слишком кислый. Санаторий старинный, с большой историей. Основал его как кумысолечебницу купец Климушин. Здесь лечилась Инесса Арманд в 1913 году. В начале войны сюда эвакуировали из Москвы курсы военных переводчиков. Окончивших курсы направляли во фронтовые части. Некоторые из них впоследствии стали известными личностями, среди которых народный артист Владимир Этуш, Павел Коган, автор «Бригантины» и колючих строк «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал», композитор Андрей Эшпай и др. В разгар войны здесь размещался госпиталь для лётчиков.

В санатории я продолжал сложившееся поведение. Во время свободное от процедур  много гулял по окрестностям. Притащил из дома свои лыжи, исходил на них весь лес. Занимался фотографией, желающих сниматься было много. Часто делал фоторепортажи о событиях в санатории по просьбе главной медсестры Инессы Васильевны Нестеровой. Она личность энергичная, активная, помогала в организации съёмок, выделила мне помещение для фотолаборатории, выдавала фотохимикаты из фонда рентгеновского кабинета, они годились только для фотобумаги. Фотоматериалы тогда не всегда были в продаже, пользовался услугами «Товары почтой», где был широкий выбор фототоваров. В режим лечения входила трудотерапия, в зачёт шло моё занятие фотографией. Кроме того с соседями по палате занимались столярными работами, изготавливали стенды для моих  фоторепортажей, точили ручки для лопат перед ленинским субботником и пр.

За год лечения я прочувствовал все времена года. Лето, зной, деревья томятся отягощённые листвой. Сосны источают свой смолистый аромат, говорят, он полезен при лечении туберкулёза. Осень наступила, все мои тропинки покрылись шуршащей листвой. Что интересно, раньше всех стали золотыми берёзы, а дубы дольше всех хранили зелень, она постепенно потемнела, да так и осталась на ветках дуба в зиму. И весной берёза раньше всех оделась в зелень, а дубы обнажённые стояли чуть ли не до конца мая. Зима хороша для забав, на Фёдоровской горе следы от лыж и санок, под горой в роще зябнут бабы, которых вылепили в оттепель. Весна особенно чудное время. Ещё снег не сошёл, но в лесу всё чаще слышна барабанная дробь токующего дятла. Я понаблюдал за ним: выбрал высоко на дереве длинную сухую ветку и часто-часто молотит по ней клювом, извлекая из ветки этот звук тру-ру-ру-ру-ру. Кажется, вот-вот его птичий мозг из головы забрызжит! Чуть первые листочки появились, соловей запел. Вокруг санатория лес, всю ночь в мае в открытое окно нашей палаты несутся трели соревнующихся соловьёв: то совсем близко, то дальше, то далеко. Днём слышно красивый посвист желтобокой иволги, кукушка, покачиваясь в такт своих ку-ку, отсчитывает кому-то годы, изредка рыжий удод напомнит о себе: ту-ту-ту, да прострекочет сорока. А сколько ещё всякого щебетанья в лесу, которое я не разгадал!

Лечение закончилось, я приступил к работе. Но ещё лет пять я стоял на учёте в туберкулёзном диспансере, меня регулярно навещали работники диспансера с большой коробкой лекарств, которые я продолжал принимать, приглашали на обследования – это был период реабилитации.