Человек войны. глава 1. 2 1939-1941 пехотное учили

  Утром, 25 августа 1939 г., поезд пришел в Киев без опоздания.
  Мы с новым другом решили, пойти в училище вечером и у нас появилось время познакомиться c городом. Сдали вещи в камеру хранения, и пошли пешком по ул. Коминтерновской. Вышли на бульвар Шевченко – красавец! Спустились вниз, и вышли на Крещатик – главную улицу города, где проходят парады, демонстрации, карнавалы. Вот и стадион "Динамо". Тогда это был главный стадион в городе. Спустились на Подол. Переправились через Днепр, искупались, подкрепились прихваченными с собой "харчами", закусили мороженым. Людей на пляже было мало – прохладно. Еще раз искупались, полежали на теплом песке и опять закусили мороженым. Перебрались через Днепр обратно, поднялись на Владимирскую горку, прошли мимо памятника Богдану Хмельницкому, прошли мимо Софийского собора, затем вышли к Владимирскому собору и отправились на вокзал за вещами.

  Было около восьми часов вечера. Пора! Мы сели на трамвай и отправившись на Воздухофлотское шоссе, подошли к проходной военного пехотного училища имени "Рабочих Красного Замоскворечья".
  Здесь нас собралась большая толпа – в основном местные ребята. На КПП нас встретили вопросом:
– Почему так поздно? Дежурный по училищу дал приказ закрыть КПП.
У самой проходной нас встретил знакомый из местных – Федя Еремеев:
– Здорово булы! А що це у вас? – показывая на арбуз.
– Везем кавун, хотим угостить ребят, да не знаем, куда его деть?
– Давайте его сюда. Я здесь все дырки в заборах знаю. Даже знаю, как в самоволку можно сходить, я часто пролазил на стадион футбол смотреть. А завтра мы его съедим, – и он взял арбуз, освободив меня от лишних забот.

  Нас, опоздавших, а вернее – приехавших поздно, завели в полутемную казарму, где опять стояли койки без матрасов. Мы с Колей Романенко поужинали своим домашним, осталось еще и позавтракать. Ночь мы опять "корчились" на голых сетках. Дежурный по казарме снова сказал:
– Коптинариуса нет – все закрыто.
"Мне не привыкать – такое испытание уже проходил перед экзаменами", – опять вспомнил Рахметова, спавшего на гвоздях.

VII

  Утро началось с построения. Всех прибывших новобранцев разбили на роты, взвода и отделения. После завтрака, пешим порядком, отправили в баню на Святошино. Там постригли, помыли, переодели в новое летнее обмундирование, выдали пилотки и кирзовые сапоги. Нам стало смешно – мы перестали друг друга узнавать. Мне не надо было стричься – я приехал постриженный, еще до сдачи экзаменов. Возвращаясь обратно, многие, не умея наматывать портянки, понатирали на ногах волдыри.

  Старшина роты, заместители командиров взводов – все были назначены из сверхсрочников. У них экзамены принимали отдельно, так как они имели 6-7-ми летнее образование.
  В первый взвод нашей, первой роты, был зачислен Герой Советского Союза Сергей Гуденко. Героя он получил за бой на озере Хасан на сопке Заозерной, будучи вторым номером станкового пулемета "Максим": когда наводчика ранило, он заменил его и не ушел с заданной позиции, поливал японцев огнем, отразив все их атаки. С нами на полевых занятиях он почти не бывал. Его, вместе со старшиной Смольниковым обучали общеобразовательным предметам. У нас в роте они были редкими гостями, но зато были почетными гостями на всех торжественных собраниях. Выступали и перед нами со своими воспоминаниями и докладами, которые за них писали другие люди.

  Наша рота была многонациональная. Большинство было украинцев, много русских, несколько евреев, один армянин, один казах и один чеченец. В первые дни учебы из нашей роты отчислили двух курсантов: Золотухина и Малюгина. Первого – за систематическое нарушение дисциплины; второго, как он мне сам объяснил: "Я не туда попал!..". Еще, одного парня, закончившего полную десятилетку, перевели в киевское артиллерийское училище.

  Не успели начать учебу, как в стране начался поход по освобождению Западной Украины и Западной Белоруссии. Затем началась финская компания. Нас, первокурсников, пригласили на проводы выпускников, которых отобрали из отличников со второго курса и досрочно присвоили звания лейтенантов.
  Не прошло и месяца, как на училище пришли первые похоронки. Состоялся траурный митинг, где мы клялись отомстить за погибших товарищей. Радостных новостей не было. Мы узнали, что дальше наше обучение будет происходить по ускоренной программе "младших лейтенантов".

  В уходящем году мне пришлось дважды участвовать на парадах. Первый – парад, посвященный Великой Октябрьской революции – 7 ноября. Возвращаясь с парада, на бульваре Тараса Шевченко у Ботанического сада, мы увидели танк – Т-35, с пятью башнями, одной пушечной центральной и четырьмя пулеметными по углам. С такими танками я больше не встречался.

VIII

  8 ноября весь личный состав училища был построен на спортивном городке, где курсанты первого курса принимали присягу по новому тексту. Каждый клялся на верность Родине, с оружием в руках, и перед лицом своих товарищей. Особенно трогательно было читать ту часть присяги, где было начертано: "Если… я нарушу эту мою торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона ненависть и презрение трудящихся".
  Затем, нас повели на "черный"- хозяйственный двор и выдали наше гражданское обмундирование, чтобы мы отправили его по домам. После принятия присяги, оно стало не нужным, так как отчисленных курсантов домой не отпускали, а направляли в части – дослуживать установленный срок военной службы.
  Я посмотрел на свою одежду и принял решение – выбросить в мусорный ящик.

  Через некоторое время состоялся еще один парад, посвященный присоединению Западной Украины. Оба парада, принимал заместитель командующего войсками округа Герасименко Василий Филиппович, а присутствовал на них Никита Сергеевич Хрущев.

  В конце ноября, были отменены все занятия, а весь личный состав был построен в линию взводных колонн перед зданием училища. Начальник училища, комбриг Егоров передавал училище полковнику Чебышеву. Погода была противная, дул сильный холодный ветер. Затем пошел дождь со снегом. Пока шла церемония передачи, мы промокли "до ниточки". Опрос шел тщательный, с записью всех жалоб и предложений. Время шло, мы продрогли, "зуб не попадал на зуб".
  Строевой смотр закончился, и мы, промерзшие "до костей", выдвинулись торжественным маршем. Колонны шли стройно, но, как-то скомкано. Возможно, от того у сдающего было хреновое настроение и недоуменный вид был у принимающего военное училище, что было отпечатано на их лицах.

  В декабре нас стали водить на примерку в портняжную мастерскую, которая располагалась в подвальном помещении училища. Нам начали шить обмундирование командного состава – все, кроме шинелей. Следовательно, нас готовили к выпуску.

  Сначала, учеба давалась с большим трудом. Особенно – тактическая подготовка, история партии и немецкий язык. За день сильно уставал. Двух часов самоподготовки было мало, а усталость постоянно клонила ко сну. Потом втянулся. Все практические приемы я исполнял сноровисто и быстро. Среди курсантов роты за мной закрепилась кличка "Шустрый". Она закрепилась на долгие годы. Уже будучи уже полковником, я оказался в Киев, где проживало несколько человек – выпускников нашей роты. Общаясь по телефону, некоторые не могли вспомнить меня по фамилии, пока не называл кличку.

  С началом Финской войны у нас были отменены все общеобразовательные предметы, кроме иностранного языка. Так нас оставили без среднего образования. Отменили самоподготовку. Вместо нее стали проводить по десять часов занятий. Затем упразднили и час дневного отдыха, но добавили один час ночного сна – все шло к досрочному выпуску младших лейтенантов.

IX

  Зимой, в декабре месяце, училище подняли по тревоге и вывели в Броварские лагеря на обучение действиям в суровых зимних условиях. Там нам впервые пришлось участвовать в тактических учениях с боевой стрельбой. Учения проводились по опыту Финской войны. Две роты нашего батальона, при поддержке нашей пулеметной роты, наступали за огневым валом, который обеспечивало Первое Киевское артиллерийское училище. Снег был выше колена. Наступление шло вяло, медленно. Наши пулеметы, наступавшие на флангах и в промежутке стрелковых рот, тоже несколько отстали. Снаряды рвались близко, в зоне так называемого "двухпроцентного поражения". Результат был соответствующий – два курсанта получили легкие осколочные ранения.

  До Бровар и обратно мы совершали марш на лыжах. Ни условия пребывания в лагерях, ни марш на лыжах в Бровары и обратно, не были обеспечены должным образом. Крепления не были выдерживали такой длинный переход. Идти пешком и нести лыжи на себе – было значительно легче, чем идти на лыжах, и мы несли на плечах лыжи с неисправными креплениями.
  Однажды, мы возвратились с учений в лагерь, а две наши комнаты сгорели, обсушиться было негде.

  Из зимних Браварских лагерей мы вернулись в свои казармы под новый год. Добравшись до стен нашего благоустроенного училища, мы облегченно вздохнули. Как будто вырвались из ада в рай.

X

  Новый год мы отметили чудесно. Новогодние столы были накрыты на четыре человека. Нас обслуживали официантки.
  В актовом зале шел концерт. В основном, пели неаполитанские песни. Я в них плохо разбирался, другие были в восторге, и рукоплескали исполнителям.
  В спортивном зале играл духовой оркестр и многие курсанты, особенно второго курса, вальсировали с девушками. Танцевать курсанты умели, так как в училище были курсы бальных танцев.
  Тем курсантам, которых не интересовали ни концерт, ни танцы – разрешалось самостоятельно лечь спать, такая вольность допускалась крайне редко.

  Первого января были организованы культпоходы в театры, музеи, цирк. Я согласился пойти в цирк. Цирковое представление открывалось встречей Нового года у елки, украшенной игрушками, гирляндами с разноцветными огнями. Вокруг елки танцевала группа ребят в голубых черкесках, белых сапогах и белых шапках. Они кружились в зажигательной лезгинке. Со второго или с третьего яруса я обозревал происходящее в низу и видел только макушки голов. В этом хороводе танцевала и моя будущая жена. Это была группа из хореографического кружка городского дворца Пионеров, в котором она принимала активное участие. Так, можно сказать, что я видел свою будущую жену, но наша встреча произошла только через семь лет.

  После Нового года, на черном дворе, мы увидели массу народа в гражданской одежде и в военной форме. Срочно расчищались все полуподвальные помещения. Туда завозились кровати и постельные принадлежности для новобранцев.

  Мы продолжали свою напряженную учебу, но это расширение училища немного затронуло и нас. Нашу роту со второго этажа перевели на третий и переименовали из первой в седьмую. Следовательно, из списков роты ушел Герой Советского Союза Гуденко. Затем от нас забрали всех сверхсрочников, а на их должности назначили курсантов нашей роты. Все эти перестановки произошли в одночасье.

  Нашу, седьмую роту, стал часто посещать заместитель командующего по ВУЗам – комдив Егорычев. Он заходил в нашу казарму, садился на кровать, или возле нее, но на том месте, где когда-то, в курсантские годы, стояла его кровать. Сидел и вспоминал свою курсантскую молодость, задушевно беседуя с нами.

  Международная обстановка накладывала свой отпечаток на нашу жизнь – вся страна переводилась на военные рельсы. Вопреки расхожему на сегодняшний день мнению – "голуби мира" не порхали по нашей казарме, а уж тем более не гнездились в головах у руководства страны и армии.

  Изменился уклад жизни училища – оно стало расти, как на дрожжах. Ранее, в подвалах и полуподвалах жили командиры взводов – холостяки, повара, официантки, медсестры, располагались мастерские и склады. Теперь все помещения срочно очистили, и в них разместили десять или двенадцать батальонов из вновь набранных курсантов.
  В училище уже набирали без экзаменов, юношей имеющих среднее образование и студентов с первого, второго и даже – с третьего курсов высших учебных заведений.
  В конце февраля все батальоны Киевского пехотного училища были отправлены в разные города Украины, где на их базе сформированы новые военные пехотные училища.

XI
Житомирское пехотное училище

  29 февраля нашему батальону поступила команда: "Сдать оружие, шанцевый инструмент, противогазы и спортивное имущество". Вечером того же дня мы вышли на вокзал. Уже в пути нам объявили, что батальон следует в город Житомир.

  Итак, ранним утром 1 марта 1940 г. мы оказались в незнакомом для нас городе. Вышли на привокзальную площадь, построились в колонны по четыре. По дороге мощенной голышами, но с большими выбоинами, двинулись к центру. Город стоял в какой-то дымке. Видимо это был дым из печных труб, который, смешавшись с утренним туманом, превратился в смог.
  Слева, вдоль дороги, тянулся трамвайный путь в одну нитку, с разъездами на остановках. Дорога шла от железнодорожного вокзала в центр города. За ней стояли двух и трех этажные дома. Справа – пустырь. Затем – знаменитая, по рассказам о Котовском, житомирская тюрьма. И тут мы почувствовали тошнотворный кислый запах – это был пивоваренный завод. Только к центру стали появляться жилые строения. Мы шли, хлюпая по глубоким лужам, хотя по обочинам еще лежал глубокий снег. Вот и трамвайчик, который качаясь из стороны в сторону тарабанил в направлении вокзала. Затем – разъезд, остановка, ожидание встречного.

  Военный городок, в котором расположилось военное училище, находился в центре, или почти в центре города по улице Котовского 3, в корпусах и на территории бывшей Волынской духовной семинарии, напротив большого собора православной церкви.
  Мы строем вошли на территорию училища. За нами с интересом наблюдала толпа бойцов в одежде рядового состава, это были новобранцы Житомирского военного училища. Курсанты нашего батальона по своей форме сильно отличались от них хорошо подогнанными шинелями, а наши шлемы (буденовки) были пошиты из сукна комсостава. Новобранцы – начиная с сапог, ремней и до шинелей, выглядели крайне убого.

  Во вновь созданном военном училище наш батальон стал числиться под номером один, наша четвертая рота, была переименована в "первую пулеметную". Роту принял старший лейтенант Норин, а наш четвертый взвод – младший лейтенант Гнибеда.
Кроме нашего батальона было создано еще три – по четыреста человек. В четвертый батальон набрали курсантов с высшим и неоконченным высшим образованием, а в остальные со средним. Принимали, вернее, набирали – без каких-либо экзаменов. Все новобранцы были значительно старше нас по возрасту.

  Первое впечатление от пребывания в Житомирском училище было крайне негативным. В казармах было холодно и неуютно. Койки были пустые, хотя и одноярусные. Нам выдали матрасные и подушечные наволочки и повели на хозяйственный двор, где лежала огромная куча сырой соломы. Мы старались набивать наволочки полотнее, чтобы было легче заправлять койки. Потом еле-еле смогли занести их на четвертый этаж. Стали стягивать и обшивать углы, чтобы они приняли форму матраса. Застелили их простынями и заправили обыкновенными армейскими одеялами.
  Ночью ложились спать, но ощущение было таким, будто лежишь на льдине, покрытой простыней. Чтобы хоть как-то согреться, мы заворачивались в одеяло. Помогало слабо, затем попросили разрешения взять шинели, чтобы ими укрываться дополнительно. Конечно, это не "гвозди", но "удовольствия" было мало. Те, кто набил в матрац поменьше соломы, выгадал: спать было мягче, но зато он постоянно получал замечание за плохую заправку койки.

  В столовой было настолько холодно, что пищу принимали в шинелях до самых теплых дней. Спасаясь от холода здесь летали воробьи. Да и крошек было много, так что жилось воробьям, в отличии от нас, привольно. Здесь уже не было ни столиков «на четырех» с белыми скатертями, ни официанток. Все делали дежурные курсанты, которые выделялись от каждой роты и накрывать столы уходили заранее. Столы накрывались на десять человек, то есть – на отделение. Пища была грубая, менее разнообразная, хотя курсантская норма соблюдалась неукоснительно.

  Теперь командир взвода стал нашим основным преподавателем. Он вел все основные военные предметы: тактику (действия роты во всех видах боя), огневую, строевую, уставы и физическую подготовку. Только топографию, связь и инженерную подготовку вели специалисты. Иностранный язык вела женщина, преподаватель из гражданского ВУЗа. Командир роты так же провел ознакомительные занятия по теме: действия батальона в наступательном и оборонительном бою. Тактике действий в составе батальона обучались лишь курсанты пулеметных рот. Пулеметные роты придавались батальону и поддерживали его действия в наступлении или обороне.

XII

  С переездом в Житомирское училище в учебном процессе многое поменялось. Финская кампания внесла серьезные коррективы в программу и методику обучения войск. Не остались в стороне и военные училища. Занятия проводились по десять часов в день, плюс – два часа самоподготовки. Только по субботам занимались 6-7 часов, так как в этот день была помывка в бане. По своему оборудованию житомирская баня уступала киевской, но помыться было можно.

  С начала курсанты сильно уставали, и на самоподготовке многие засыпали. Но, постепенно мы втянулись и в такой режим учебы. Не знаю, то ли я физически окреп, то ли нас стали меньше гонять – напряжение спало.
Ранней весной нас вывели в летние, так называемые "Сталинские лагеря", которые находились на реке Оскол, недалеко от городской черты, в сосновом лесу. Вокруг простирались песчаные поля. В палатках спать было еще холодно, особенно тем, кто спал с краю. Мыться ходили в город, в гарнизонную баню. Шли мы туда строем и с песнями.

  Тактических занятий было много, особенно после того, как министром обороны стал маршал Советского Союза Тимошенко. С нами стали проводить ночные занятия с приготовлением пищи в котелках из концентратов. Каждому выдавалось по брикету горохового супа и брикеты пшенной и гречневой каши. Для приготовления пищи мы объединялись попарно. Правда, многие курсанты в котелках пищу себе не готовили. Такие, в ходе занятий отщипывали по крупинке, и за день полностью съедали брикет "в сыромятку". Я всегда объединялся с Федей Турищевым. При приготовлении пищи – я кашеварил, а Федя собирал палки, подкладывал в костер и пел песни. В этом мне пригодились наши "детские забавы". В школьные годы мы с другом уходили на ночь, на берег реки Ея. Там, ловили рыбу, раков и готовили себе ужин.
XIII

  Наступило лето. Стали проводить еженедельные двадцати-пятикилометровые марш-броски с полной выкладкой. Марш-бросок на двадцать километров – вперемешку бег с ходьбой. После первых двух километров, полтора пробегали в противогазах, затем было преодоление водной преграды на подручных средствах, далее – один километр ползком по пересеченной местности. Затем – атака, бросок гранаты и укол трех манекенов. Завершался марш-бросок трехкилометровым кроссом, притом – старались прийти на финиш без потерь, в составе взвода.
  На старте, каждому курсанту выдавалось по пять талонов. За нарушение условий марш-броска, проверяющие отбирали у курсанта по одному талону. Курсант получал оценку в зависимости от того, сколько на финише он сдал талонов командиру взвода. На финиш взвод выходил строевым шагом и с песней.
  Федю Турищева мы называли "курским соловьем" и "ротным балагуром". Он был ротным запевалой, которого Бог обделил красотой, но наделил хорошим голосом. Пел он даже тогда, когда после марш-броска полностью выбивался из сил. Мы волокли его под руки, сняв с него все снаряжение и винтовку. Все за него несли другие курсанты. Подавалась команда: "Турищев! Запевай!" – раздавался его оглушительный голос и все подхватывали. Строй принимал бодрый вид – все шли в ногу. Оживал и сам Федя, прося нас: "Братцы, отпустите, теперь я сам пойду".

  Особое внимание уделялось питьевому режиму. Хвалили тех, кто приносил на финиш полную флягу воды. На финише курсант показывал оставшуюся воду проверяющему, после чего он мог попить и умыться. Да и так, по курсанту было все видно. У тех, кто напился – гимнастерка была мокрая, ноги "не шли" – марш не выдерживал. Я себя убеждал: "Глоток воды во рту подержи, прополощи рот и выплюнь – тогда добежишь".
  Марш-броски проводились часто и по одному сценарию. Обучение шло "по суворовской "Науке побеждать!", по принципу: "Тяжело в учении – легко в бою". Именно, такой лозунг висел на старте. Перед финишем висел другой лозунг: "Слава победителям" и играл духовой оркестр. И каждый добравшийся до финиша считал себя победителем.

  После финиша многие курсанты падали без чувств. Командир взвода ходил и переворачивал нас, чтобы не простывали. Тех кто уже мог подняться, отправляли в лагерь. Дальше курсант шел самостоятельно, ставил оружие, следовал на ужин и ложился спать. Старшина роты с дежурным по роте ходили по палаткам, проверяли наличие курсантов, и после "вечерней зари" докладывал дежурному по лагерному сбору. Обычно такие марш-броски проводились по субботам, а в воскресенье, после завтрака, командир взвода делал разбор, доводил до нас общие результаты достижений взвода и объявлял каждому оценку

  Да! Было трудно, но как мне все это потом пригодилось, особенно в боях сорок первого.
  Я переносил эти трудности значительно легче многих других курсантов нашей роты. По росту я замыкал строй первого отделения и был назначен вторым номером пулеметного расчета. Почти два года я был неразлучным со станком "Соколова" от пулемета "Максим", который весил 32 килограмм.

  Стрельбище в Житомире находилось в трех километрах от лагеря. Сначала мне было трудно преодолеть это расстояние со станком и при полном снаряжении. Я попросил разрешение у командира взвода, младшего лейтенанта Гнибеда, записаться в секцию тяжелой атлетики. За два месяца занятий, "поставив технику", я добился убедительных результатов: жим – 85 кг., рывок – 75 кг. и толчок – 95 кг., при собственном весе 59 кг. Такого веса во взводе никто не "брал". Я поставил перед собой задачу – стать мастером спорта по штанге в собственном весе, но, увы! Помешала война – получил ранения в обе руки, о штанге пришлось забыть. Зато теперь в училище, по тревоге, станковый пулемет "Максим" я выносил с четвертого этажа без разборки, то есть с полным его весом – 64 кг.
  Позже, на тренировки свободного времени не осталось. Надо выпускать стенгазету писать лозунги, оформлять Ленинскую комнату, еще я входил в сборную команду роты по гимнастике.

  Мой друг, Федя Турищев, долго уговаривал перейти в секцию бокса. Бокс мне не нравился, я презирал его, называя спортом "мордобоя". Однажды, все же уговорил – пошли. Федя стал мне показывать свое умение работать на ринге. Ведь он уже успел съездить на соревнования округа по боксу, правда, выступил там не совсем удачно. Приехал с синяками и шишками, но все же ему был присвоен третий разряд.
  Федя показал мне стойку, "хук слева", "хук справа", удар прямой левой, удар правой и технику движения в ринге. Я надел боксерские перчатки, немного потренировался на груше и он вызвал меня на ринг. Пока Федя мельтешил по рингу, я выбрал момент и нанес ему удар прямой левой – он покачнулся, влепил "хук справа". Федя упал на ковер "замертво". Ребята схватили воду, полотенца и стали его "отходить".
  На этом я свои тренировки закончил. Федя звал меня еще не раз, но я сказал:
– Федя, мне нужен живой друг, а не мертвый, – и он отстал.

  Однажды воскресным утром, старшина роты объявил:
– После завтрака всем самостоятельно пойти в лагерный клуб сфотографироваться на «Личное дело». Наше время с 10 до 12 часов.

До назначенного времени мы были свободны, но курсанты, чтобы узнать – что и к чему, уже гуськом потянулись к клубу. Я же пошел в Ленинскую комнату, чтобы быстрее закончить ротную стенную газету. Там встретился с редактором газеты и спросил его:
– Зачем нас фотографируют?
– Как зачем? Разве ты не знаешь, что нас хотят выпустить младшими лейтенантами. Все уже знают. Всех наших сверхсрочников, оставшихся в Киеве, уже давно выпустили "младшими" и направили в части. Только героям Советского Союза Гуденко и Смольникову присвоили звания лейтенантов. Гуденко, говорят, уже поехал заместителем командира роты в укрепрайон на Западную Украину.

  Окончив оформление стенгазеты, пошел фотографироваться и я, но вокруг фотографа собралось столько курсантов, что пробиться к нему было невозможно. Стоя у сосны, прислонившись к ней спиною, я думал: "Вот я и командир взвода, что я буду делать с ним? Что я знаю?"
  Прибежал посыльный из штаба училища и во весь голос прокричал:
– Отставить! Пришло распоряжение отставить фотографирование – продолжать учебу!

IV

  Финская война закончилась. Мы продолжили учебу. Всех курсантов вывели на войсковое стрельбище, где старший лейтенант-инженер рассказывал и показывал на практике применение финскими войсками минно-взрывных заграждений и всякого рода "сюрпризов", которые принесли нашим войскам неисчислимые жертвы. Минировались многие предметы, привлекавшие наших воинов: фотоаппараты, авторучки и многое другое. Минировали дороги, дорожки, входы в здания, в зданиях минировали печи. То есть – финны применяли минирование широко и разнообразно.

  После, он стал показывать способы, как надо разминировать. Вызвал саперов для разминирования и указал, по каким признакам можно определить минное поле и обнаружить заминированные места. Как подозрительные места надо обходить, и как следует обозначать проходы. Занятия шли к концу. Он сказал:
– Противотанковые мины для пехоты не страшны, так как они рассчитаны на нажимное усилие в 300 кг, а человек весит 70-80 кг.
  Перед ним лежала наша деревянная противотанковая мина. Он стал на нее, спокойно постоял, а затем подпрыгнул. Мина взорвалась. Нас обдала горячей воздушной волной, тело его подлетело метров на пять-шесть, а сапог улетел метров на пятьдесят – все заволокло газообразным облаком. Командир взвода обернулся ко мне, приказал:
– Бегом, принести сюда сапог!

  Я стремглав метнулся, схватил сапог, а там торчит оторванная нога. Этот случай омрачил показное занятие, но показал всей тысячной массе курсантов, что с минно-взрывными устройствами шутить нельзя. С занятия мы брели, понурив головы, без песен и даже "не в ногу".
  Все сожалели: "Вот старший инженер-лейтенант прошел войну, разминировал не одну сотню мин – остался жив, а тут... в мирной обстановке подорвался. Поэтому не зря говорят: Сапер ошибается в жизни только один раз".

  Об этом случае курсанты долго говорили между собой, и каждый высказывал то, как он это видел, и какое у него было ощущение. А ко мне обращались:
– А правда, что в сапоге была нога?
– Да, правда! – отвечал я.

  Потом наступили новые заботы, которые оттеснили этот страшный случай и те ужасные впечатления на второй план. По всем предметам провели переводные экзамены, для этого была назначена комиссия. Дополнительно приехала, то ли московская, то ли окружная комиссия – проверять стрельбу.
  Пулемет нашего расчета, в котором я намотал сальник, признали лучшим. Командир взвода, назначил меня стрелять первым. Отстрелял – из десяти мишеней поразил, то ли шесть, то ли семь и получил "четверку". Мне все завидовали.
  Я подсказал ребятам, как правильно навести пулемет в поле и не сильно придерживать за рукоятки – тогда можно получить и "отлично". После стрельбы, все меня благодарили. Пошел стрелять из винтовки на 200 м по появляющейся грудной цели – три выстрела, три попадания – таких во взводе больше не оказалось. Я получил благодарность: "за подготовку пулемета – обеспечившую отличную стрельбу взвода, и за отличную стрельбу из винтовки".

  Тактическую подготовку, по управлению отделением в головном дозоре, я сдавал первым. Строевая, физическая подготовка и топография – отлично, и только по истории партии – "удочка". На второй курс переведен. Во взводе перевели всех, кроме Феди Турищева, которого оставили повторно на первом курсе.

XV

  Мы снова вернулись к обучению по "лейтенантской" программе. У курсантов начались разные домыслы. Младший лейтенант наши сомнения развеял быстро:
– Теперь вы будете, весь день – согласно расписанию, сами проводить занятия со взводом и в роли командира взвода. Во время занятий я вмешиваться не буду, а в конце учебного времени буду делать разбор, указывать на положительные стороны, недостатки и выставлять оценки.
  Так началась методическая подготовка курсантов. Мы почувствовали, что можем применить накопленные знания на практике для обучения подчиненных. Пройдя курс методической подготовки, мы могли с уверенностью сказать:
– Да, мы готовы командовать взводом.
XVI

  Наступила осень. Часть курсантов из лагерей направили ремонтировать зимние казармы. В палатках стало холодно.
  Нас, вместо перевода на зимние казармы, отправили на стажировку. Наша рота и весь первый батальон была отправлена в военный городок в поселке Гуйва, недалеко от Житомира. Раньше там располагались кавалеристские части. Говорили, что там был и конезавод. Теперь там проходили переподготовку воины, которые до присоединения Западной Украины служили в польской армии "жовнежами" - рядовыми и унтер-офицерами.

  В Красной Армии, вернее сказать, в этой части с которой они успели познакомиться, их удивляла неорганизованность, низкая культура и очень грубая пища. Также они отмечали, что в польской армии больше внимания уделялось внешнему блеску, форме одежды, но не обучению войск. Еще в польской армии им не нравилось, что к "жовнежам" применялись физические наказания.

  Мне пришлось проводить с ними занятия по тактической подготовке: действия воинов в составе отделения в разведке, в охранении, в передовом дозоре, то есть – во всех видах боя. Начал я с темы – действие воина в обороне. Командир взвода несколько раз побывал на проводимых мною занятиях, и далее доверил проводить самостоятельно. На каждого курсанта была написана характеристика. Я был удивлен, когда командир батальона, отмечая положительные стороны, упомянул мою фамилию первой.

  Когда командир взвода объявил, что это занятие будет заключительным, я сделал разбор, и каждому объявил итоговые оценки за устные ответы и действия на практике. Попрощался с обучаемыми. Бывшие "жовгнежи" меня обступили и поблагодарили:
– Так в польской армии с нами никто занятия не проводил. Нам ваши занятия понравились, а главное – это ваше порядочное обращение с вояками. Мы посмотрели на Вас и поняли, что у Советов есть и другая армия, а не только такая как эта часть.
  Должен признаться, что на занятиях они были послушны и исполнительны. И мы остались довольны друг другом.

  Время стажировки закончилось. Поблагодарил меня и командир взвода
. Я спросил: – Какие, ко мне будут замечания?
Он сказал: – Никаких. Спасибо.
  Я не был отличник, но понял: знание и умение надо применять в зависимости от обстановки. В бою не будешь читать конспекты и тем более вести бой по шпаргалкам. Знания и умения делают воина сильным, а внезапность и стремительность решают исход боя.

  После стажировки большинство занятий проходили в аудиториях по специальным предметам: по связи, инженерной подготовке, физкультуре, административной службе.
  Надвигалась зима. Были практические занятия по огневой подготовке. Мы должны были не только знать причины задержки при стрельбе из станкового пулемета "Максим", но и уметь их быстро устранять. Приобретали навыки в быстром наматывании сальников из асбестового шнура. Опять у меня получалось лучше всех.

  По итогам обучения за период с марта 1940 г. по апрель 1941 г., наша рота заняла первое место в училище среди шестнадцати рот, за исключением истории партии, уступив почетное первое место роте четвертого батальона, курсанты которой имели высшее и неоконченное высшее образование.
  В эту честь была сделана фотография роты, которой нас и премировали. Наш четвертый взвод, как лучший из роты, стоит в первой шеренге, а во главе строя – командир батальона майор Гребенников, командир роты старший лейтенант Норин и наш командир взвода младший лейтенант Гнибеда. Я, со своим «метр шестьдесят шесть», стою на левом фланге пятым с конца.

  10 ноября произошло землетрясение, эпицентр которого находился в Румынии в районе Плоешти, но подземная волна докатилась и до Житомира. Об этом можно было бы и не вспоминать, если бы не народное поверье, что природные катаклизмы являются предвестником бед, происходящих в человеческом обществе.
  Наша пулеметная рота располагалась на верхнем, четвертом этаже здания. Под утро, еще до подъема, я проснулся от какого-то гула. Здание качалось, как на волнах, моя койка дрожала. Сначала я подумал, что неспокойно спит мой сосед: "Может ему приснилась дивчина в сладком сне". Когда раскрыл глаза, то увидел – я на койке и ползу через проход в угол казармы.
– Ого! – воскликнул я, а в голове промелькнула мысль: "Откуда взялся такой наклон?"
  Многие курсанты повыскакивали с коек, стали метаться, не зная – что делать. Вскоре подземный гул утих, толчков больше не последовало – все успокоились и полезли под свои одеяла досыпать.

  В начале декабря, нас повзводно повели в гарнизонную швейную мастерскую – обмерили и приступили к шитью шинелей из сукна комсостава. После последней примерки пришили пуговицы и подрезали полы.

XVII

  Выпал глубокий снег. Начались морозы. Продолжалась учеба и шла подготовка к встрече Нового года. Особого ощущения радости мы не испытывали.

  Чувствовалось приближение войны. Повысили налоги, подорожали продукты питания и промтовары, о чем писали и наши родители. Шла мобилизация юношей. Ребят, всех кому исполнилось восемнадцать лет, без всяких ограничений забирали прямо со школьной скамьи.
  К нам приглашались участники финской компании. Они делились своими впечатлениями, опытом, и отмечали, как высокий уровень одиночной подготовки финских солдат. Отмечали и успешные действия мелких диверсионных подразделений, которые мелкими группами проникали в наши тылы, предварительно сняв наших часовых, вырезали раненых. Рассказывали про случаи уничтожения наших штабов.

  Методические занятия по всем военным предметам продолжались и под самый конец уходящего года.
  Показывали учебные фильмы: "Наступление стрелкового взвода", "Стрелковый взвод в обороне". Продемонстрировали нам и художественный фильм: "Родина", где была показана организация связи, оповещения, борьба с воздушным противником и, даже, преимущество лошади перед мотоциклом. В фильме были загадочные фрагменты, которые озадачили нас: это как в нашем штабе командование наблюдало за происходящим в штабе противника на прототипе телевизора. Для нас это осталось загадкой на долгие годы.

  Перед Новым годом нам показали и кинофильм: «Истребители». Сам фильм меня не заинтересовал, но обрадовал киножурнал, который крутили перед фильмом. Там был репортаж про слет казаков в Новочеркасске, где участвовали девушки из моего класса – Надя Рыкова и Роза Семенова. И Надя попала в кадр, когда в кубанской казачьей форме, легко и непринужденно танцевала лезгинку. Увидев ее, я не выдержал и на весь зал закричал:
– Надя! Да, это же наша Надюша! Девчонка из моего класса.
– А ты-то сам откуда?
– С Кубани… – с гордостью ответил я.
  Пришло много писем. Многие сидели и читали новогодние поздравления, рассматривали фото и открытки. Получил и я – от родителей, Алеши Черненко и Лиды Гордиенко, подружки, с которой встречался перед поступлением в военное училище. Прислала она теплую весточку с Новогодним поздравлением и свое фото.
  Все остальное на Новый год шло своим чередом. Елка в клубе. Концерт. Танцы. Наши "донжуаны" – неразлучные друзья Братущенко и Барабанов сжали голенища сапог "в гармошку", сделали галифе "с напуском", воротник из отложного превратился в стоячий, в общем, по форме сильно выделялись от других. Они без перерыва вальсировали, почти не выходя из круга, старались подцепить то одну, то другую девушку, чудом попавшую к нам на новогоднюю вечеринку.
  После, за праздничным новогодним столом с кружкой крепкого чая с печеньем, маслом и гусиными сосисками мы встретили Новый 1941 год.

XVIII

  Зима с 1940 на 1941 г. прошла почти незаметно. Если не считать десятидневный зимний лагерный сбор, где нас обучали боевым действиям в суровых зимних условиях. Жили в палатках. Устраивали кроссы на лыжах со стрельбой. Однажды пришлось готовить пищу на кострах в котелках при морозе. Для этого нам выдавали "НЗ" – брикеты горохового супа и гречневой каши.

  Обстановка в стране была тревожная. Мы твердо знали – нас учат воевать, и воевать нам скоро придется. Это камнем лежало на душе.
  Наступили весенние дни. Весна входила в свои права. Снег сошел, талая вода заполняла все неровности. Образовались лужи, покрывающиеся ночью коркой льда. В середине марта один курсант нам поведал:
– Я, ребята, накануне был посыльным по училищу и слышал, что наш начальник училища полковник Людников скоро уезжает, а училище принимает какой-то полковник Есин. А Людникова на повышение.
– Ну, теперь Шестакову воля настанет, а то он его окончательно на "губу" прописал. – Все, зная об особой "любви" Людникова к разгильдяю Шестакову, засмеялись.
  В воспитательных целях, начальник училища влепил разгильдяю-курсанту Шестакову, в общей сложности – толи 50, толи 60 суток ареста. Жизнь еще сведет их в Сталинграде, где завод "Барикады" он же "Остров Людникова" их «помирит».

  Стояли погожие солнечные дни, занятия проводились на спортивных городках и площадках, в тире и в поле.
Как-то, в один из дней, я заметил, что двор училища пустой. Только отдельные курсанты пробегают в туалет и тут же обратно исчезают в казармах. "К чему бы это? " – подумал я.
  Вдруг, неторопливой походкой, на середину двора вышла группа высокопоставленных генералов и полковников. Они остановились на середине плаца, постояли, посовещались, осмотрели все вокруг и, так же тихо и незаметно, скрылись.
– Кто это был? Что это значит, и чем этот визит закончится для нас?
– Знаете, что это была за свита? Это был вновь назначенный командующий Киевским особым военным округом генерал Кирпонос с окружным начальством. Он, видимо, знакомится с расположением войск. – Просветил, кто-то из "вездесущих".

  Надвигался Первомайский праздник. Училище готовилось к параду.
  Первого мая, наша первая рота ушла на построение, но почему то без завтрака. Меня вызвали к комиссару батальона старшему политруку Охмоткину. Он поставил перед нами задачу: до возвращения батальона с парада праздничная газета должна быть готова. И тихо добавил:
– И хотя висеть ей придется не долго, выпустить ее надо.
– Почему висеть не долго? – эти слова комиссара нас насторожили. Стенгазету вывесили в срок, и всем участникам ее выпуска объявили благодарность.

  Время обеда прошло, но ни команды, ни сигнала горниста "Бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед" – не прозвучало. Не было и завтрака, по какой причине – неизвестно. У курсантов появилось свободное время, все собрались небольшими группами и обсуждали какие-то важные события. Обсуждение шло очень взволнованно и страстно.
  Я подошел к одной группе и попытался выяснить, почему не было ни завтрака и обеда.
– Да просто потому, что каша сгорела.
– Как сгорела?..
– Как все горит, так и наша каша сгорела. Сначала дежурный по столовой … повариху, потом они в томной неге обессиленные уснули. Вот каша-то, тю-тю, и сгорела.

  Многие не верили, но все захохотали и перевели разговор на другую тему:
– А в штабе пакуют все документы, училище готовят к переезду. Куда..? Не знаю и никто этого не знает.
– Значит, все же училище переедет? – насторожились курсанты.
– Выходит, что так… – отвечал посыльный.
– Следовательно, наш сегодняшний парад на Михайловском проспекте Житомира был последним парадом нашего училища?..

  Пока мы обсуждали ближайшие перспективы, в столовой и в хозяйственной части стоял настоящий переполох. В армии всегда было поставлено так, что ненакормленный вовремя боец – уже "ЧП", а тут – целое училище!
Дежурного и половину наряда посадили на гауптвахту, повариху уволили. Назначили новый наряд. Вызвали новую смену поваров. Получили дополнительные продукты и поспешно готовили праздничный обед.
  Нам было не до обеда, всех волновала новость о переезде училища: Куда? Когда?

  Шел май. Наш второй курс готовился к выпуску. Вскоре слух о переезде подтвердился. Занятия прервались, выход в летние лагеря был отменен. Училище готовилось к передислокации.

XIX

  Шестого мая отошел первый эшелон. Наш был вторым или третьим. Эшелоны, один за другим катили на восток почти без остановки. Мелькали телеграфные столбы, станции и полустанки. Навстречу нам, с шумом проносились составы с войсками и тяжелой военной техникой, укрытой брезентовыми чехлами, с часовыми на платформах. Казалось, что мобилизована вся страна, и вся эта «военная машина» мчится нам навстречу, на запад. Так вот почему на нашем плацу тихо появлялось все руководство Киевского военного округа.

  Наш эшелон остановился только в Днепропетровске, и то не у главного вокзала, а где-то – на запасных путях пригородного, для замены паровоза. Мне, все же удалось смотаться и купить французскую булочку, гречневой каши и колечко колбасы. И снова замелькали телеграфные столбы, станции и полустанки. Эшелон летел без остановки, везде ему давали "зеленый свет". Многим было все равно, куда их везут – пользуясь ситуацией, курсанты отсыпались под стук колес. На вторые сутки поздно вечером поезд остановился. Раздалась команда: "Выгружайся! " Помощник командира взвода, подал команду:
– Взвод! Разобрать оружие! За мной, в колону по одному, бегом – марш!

  Через несколько минут вагоны опустели, и паровоз, зашмыгав после длинного гудка, утащил пустые вагоны. К строю взвода, стоящему на платформе, подошел комвзвода и приказал мне:
– Остаетесь на перроне для охраны ротного имущества.
  Взвод "растворился" в темноте, а передо мной стояло приземистое кирпичное здание вокзала с вывеской "Персиановка Сев. Кав. ЖД". Такую станцию я не знал, но судя по названию – понял, что я где-то на Кавказе. Если это так, значит, я нахожусь недалеко от дома. Через два часа меня сменили и отвели в лагерь.
  Так закончился день 10 мая 1941 г.

  В полуразрушенных гнездах стояли палатки. Курсанты спали, закутавшись в шинели и прижавшись друг к другу. Дневальные бодрствовали, прогуливаясь вдоль палаток. Утром нас перевели из "Южных" в "Северные казачьи лагеря". Рядом проходило железнодорожное полотно Новочеркасск – Шахты, а с другой стороны лагеря протекала небольшая речушка Грушевка. На том берегу была расположена станица Красюковская. "Ну и повезло же нашему курсанту Красюкову!" – смеясь, подумал я.

  На благоустройство палаток дали одни сутки. На вторые – училище взводными колонами вышло на стрельбище, которое находилось в полукилометре от лагеря, сразу же за железной дорогой.
А по железной дороге с интервалами в три минуты на запад все неслись и неслись воинские эшелоны. Да, во всем чувствовалось приближение войны.

XX

  На донской земле климат оказался более резким, чем в Житомире. Ночью было прохладно, а днем, когда солнце поднималось к зениту, стояла жара. На полигоне – голая степь, ни одного деревца. Многие изнывали от жары. Курсанты просили разрешения расстегнуть воротнички. Особенно тяжело жару переносили уроженцы северных областей страны. Пот пропитывал гимнастерку насквозь, на обмундировании образовывались белые соляные пятна.
  Нам, южанам, этот климат был привычным. Все свое детство и школьные каникулы я проводил в степи на полевых работах, и теперь почти не потел. Ребята удивлялись, а я отвечал:
– Мне привычно. Еще и не при такой жаре приходилось работать в поле.

  Занятия шли в напряженном ритме. Упор делался на методическую подготовку. С первого до последнего часа, мы поочередно проводили занятия со взводом. В заключении командир взвода подводил итоги, указывая на положительные стороны и на недостатки, выставлял оценку за методику проведения занятий. Все старались, как можно лучше подготовиться, чтобы через месяц не краснеть перед бойцами, но получалось не у всех.

  Май шел к концу. Уже сданы предварительные экзамены. Готовились к выпускным государственным экзаменам. Усиленно изучали немецкую армию, как армию самого вероятного противника на западе. Делали это с большим интересом.

  Обучались ведению стрельбы из станковых пулеметов "Максим" из закрытых и полузакрытых позиций. Организовали, даже, соревнования между пулеметными ротами училища, выделив от каждой по одному взводу.
  От нашей, первой роты, был назначен наш четвертый взвод. Командир взвода выбрал меня для командования ротой из четырех пулеметов. Я этого не ожидал. Условия соревнования были сложными: на площади 100 на 50 метров располагалось 50 ростовых мишеней. 250 патронов – на каждый пулемет, время на подготовку – менее 15 минут. Уложился с подготовкой данных в отведенное время. Я свел "веер огня" на цель, и дал команду на открытие огня длинными очередями. Рикошеты пуль точно легли по площади цели. Однако, результат меня разочаровал – были поражены лишь две мишени.
  Такая стрельба из пулеметов была произведена впервые за все время обучения. За стрельбой наблюдали курсанты всего училища. Не смотря на то, что мои результаты оказались ниже возможного – результат был признан лучшим среди всех взводов. Мы победили, многие поспешили меня поздравить, считая, что я с задачей справился.
  Первым меня поздравил командир нашего взвода Гнибеда. Накануне, мы поздравили его с присвоением очередного звания – "лейтенант". Скинувшись из нашего курсантского довольствия, мы купили в подарок карманные часы.

  Наш взвод был дружным и отличался по учебе и дисциплине в лучшую сторону. Рота, среди шестнадцати, занимала первое место в училище по всем предметам боевой подготовки. Первое место по истории ВКП(б) продолжала удерживать рота из четвертого батальона, сформированная из призванных в училище студентов. Мы же, так и остались с незаконченным средним образованием – общеобразовательные предметы были отменены, когда во время Финской войны появилась необходимость в ускоренном выпуске.
  Учеба подходила к концу и мы ожидали начала выпускных экзаменов.

XXII

  Занятия шли своим чередом, а вот государственные экзамены "подвисли в воздухе". Не прошло и недели, как по лагерю прокатился тревожный слух:
– Начальника училища со списками курсантов срочно вызвали в Москву. Видимо, будут присваивать звания.
– Этого не может быть! Ведь мы еще не сдали "Госы", – сомневались, некоторые, не верившие слухам.
– Не хочешь – не верь! А я точно знаю, я сам готовил списки. Нам зачли оценки предварительных экзаменов, – утверждал Петя Сытник, писарь нашей роты.
– Не веришь? Я сегодня на вещевом складе своими глазами видел – там уже каждому из нас приготовили обмундирование, – подтвердил курсант, помогавший старшине сдавать подменную форму.

  Действительно, на следующий день слухи подтвердились. Нас стали повзводно приглашать на вещевой склад, подбирать хромовые сапоги, которые укладывались в, уже полные матрасные наволочки, с личной именной этикеткой.
  8 июня занятия были отменены. С утра, после завтрака, нас поротно повели в баню, а затем на склад, где переодевали в "командирское". Обмундирования, было заготовлено по половине матрасной наволочки на каждого. Нашему батальону зимнее обмундирование было пошито еще в Киевском училище, шинели шили уже во время учебы в Житомире.
– Какие же звания нам будут присвоены: "лейтенант" или "младший лейтенант"? – и хотя на рукавах были нашиты шевроны "лейтенантов", однако сомнения оставались...

XXII
Выпуск
  Утро 10 июня, Персиановка – "Северные казачьи лагеря". Чуть свет – все подразделение уже на ногах. Одни бегут к реке умываться, другие делают физическую зарядку, третьи – не спеша бреются, рассматривая себя в карманное зеркальце. Всем хочется рассмотреть себя и покрасоваться в новой, "с иголочки", командирской форме. Некоторые, уже оделись и важно расхаживают по гаревой дорожке, поскрипывая портупеей и новыми хромовыми сапогами, искоса поглядывая – обращает ли кто на них внимание. Еще бы не полюбоваться собой!? Ведь, после курсантской повседневки, нас так великолепно приодели.

  Над головой залитое синевой чистое небо – день предвещал быть жарким. Впервые мы пожаловали в столовую без строя.
  И вот, уже весь личный состав училища построен на плацу – в линию ротных колон. Доклад. Вступительное слово начальника училища полковника Есина. Далее, начальник отдела кадров зачитывал приказ о присвоении воинских званий, называя фамилию каждого курсанта, с указанием присвоенного звания "лейтенант".
  В строю стояла мертвая тишина. Каждый боялся пропустить свою фамилию, ждал трепетно, с большим напряжением, переживал, а услышав свою фамилию с добавленным – "лейтенант", облегченно вздыхал, вытирая с лица пот надушенным носовым платком. Приказ зачитывали около двух часов, так как из училища выпускалось около тысячи двухсот лейтенантов.

  В целом, все прошло благополучно, только наряду, повинному в сгоревшем завтраке на 1 мая в Житомире, были присвоены звания сержантов с дальнейшим продолжением службы в училище. После объявления приказа, мы, молодые лейтенанты, прошли торжественным маршем с равнением на знамя.

  А в это время, у палаток толпились поступающие в училище юноши, с восхищением наблюдая за нашим выпуском. Смотрели на нас и мечтали о своих лейтенантских "кубарях".
  Своего выпуска они так и не дождались. На их долю выпало тяжелое испытание – в сорок втором году, еще будучи курсантами, им пришлось, вступить в бой на подступах к Сталинграду в составе 192-й Стрелковой дивизии 64-й Армии. Там же, в тяжелых боях, погибнет наш командир роты старший лейтенант Норин. Наш командир взвода лейтенант Гнибеда погибнет в сорок первом в боях под Ростовом. Но об этом я узнаю уже после ранения под Сталинградом, от своего однокашника лейтенанта Шестакова…

XIV

  Нам было разрешено выезжать в близлежащие города за покупками и, был выдан первый командирский оклад взводного, аж – 600 рублей. Однако, на эти деньги у меня были определенные обязательства:
  Шел 1938 год. Май. Я заканчивал 8-й класс. Сады оделись в густой изумрудно-зеленый наряд. Деревья давно уже отцвели и на ветвях завязались фрукты. Большинство жителей станицы на весь день покидали хаты и обосновывались в тени раскидистых ветвей сада. Трапеза утром, в обед и вечером проходила на свежем, чистом, душистом воздухе. Здесь же, рядом, слепив печку, поставили столы и стулья. Весь день семья занималась своими делами, а в часы приема пищи, как по мановению волшебной палочки, все слетались к столу.
  Как-то раз, за обедом, разговор зашел о деньгах. Хотя, в те далекие времена о деньгах говорили мало – просто их не бывало на руках, а если и были, то "копейки". Разговор о деньгах завел мой отец. Сейчас я уже не помню, что послужило поводом для этого разговора, но хорошо помню, – он сказал:
– О це, сынку, я бачу, шо у тебе, сукин ты сын, грошей николы не будэ! Ты умиишь их тратить, но не умеешь копыть.
Отец сказал еще что то обидное. Я не выдержал, и необдуманно ляпнул:
– Папаша, а це не умно! – и тут раздался оглушительный хлопок, я очутился на земле. Помню, что из глаз "посыпались искры" и деревья побежали по кругу на фоне голубого бездонного неба.
– О це, будышь знать, як батьковы таки слова казать?! – заявил сердито отец.
  Я поднялся, как ни в чем не бывало, сел за стол и принялся, "подшмаркивая сопли", уплетать борщ. Мама настороженно смотрела, то на меня, то на отца, а у самой в голове вертелось: "Что же дальше будет?". Я доел первое и, приступая ко второму, сказал:
– Вот, что папаша, запомните мои слова: как только стану работать и получу свою первую получку, то всю до копейки пришлю вам, и докажу, что у меня есть гроши. А еще запомните: Вы ушли из дому в шестнадцать лет, а меня, уж простите – я уйду в семнадцать!

  Не знаю, запомнил отец эти мои слова, иль нет? Прошли годы, и вот я получил свой первый оклад командира взвода – 600 рублей. По тому времени, деньги большие – к примеру, в станице столько получали только директор школы и еще несколько уважамых людей. Настало время выполнить свое обещание и доказать отцу, что я способен "зроблять" те самые "гроши". Я поехал в город Шахты, и всю получку отправил переводом родителям.
  Далее стал исконный вопрос – "Что теперь делать?" Немного успокаивало то, что со мной в одну дивизию получил распределение Леня Китнис. В крайнем случае, немного перехвачусь у него до следующей получки.

  Гордый своим поступком и взволнованный тем, что остался с пустыми карманами, я возвращался в "Казачьи лагеря". Не успел дойти до своей палатки, как мой закадычный дружок – Гриша Передистый, кричит:
– Коля, где ты бродишь? Я весь лагерь обыскал! Беги же к казначею, получай подъемные, а то касса скоро закроется. А там тебя ждет еще 600 рублей!
  Сколько было сил, я метнулся и подскочил к кассе, назвал фамилию. Кассир, что-то недовольно пробурчал, но ведомость мне дал. Я расписался, и не веря удаче, получил свои подъемные. Иду и не верю: - "Фух! Слава тебе Господи – выручил!"

  Перевод пришел в станицу еще до начала войны. Письмоносец зашел прямо к отцу на работу и говорит:
– НикОнорыч*! А, Никонорыч, а вам гроши, гроши вам пришли…
Отец, не отрываясь от хомута, который чинил, а он работал в колхозе шорником, сказал:
– Чего ты там мелешь? Да откуда они могут взяться?
– Да не просто гроши, а большие гроши! Сын прислал! Ай да сын у тебя, Иван Никонорыч!..
Отец бросил хомут на землю и, почти бегом, понесся на почту, а потом домой:
– Мать, а мать, сын гроши прислав, – размахивал он зажатыми в руке червонцами.
– И богато прислав? – спокойно спросила мама, готовя обед на стол.
– Богато – целых шестьсот рублей!
Вспомнил ли тогда отец о том случае или нет, но я свое слово сдержал!
  После войны, в 1945 г., когда я приехал на побывку, мама со слезами на глазах рассказывала мне, как отцу было приятно получить эти деньги.
XV

  На следующий день, 11 июня, мы с Ваней Алешиным решили поехать на пригородном поезде в Новочеркасск. Поездка была удачной – все запланированное мы купили быстро, а главное – прибрели приличные чемоданы. До вечернего поезда оставалось еще много времени. Я предложил зайти к моему однокласснику Алеше Черненко, который учился в Новочеркасском индустриальном институте имени Серго Орджоникидзе. Мы быстро нашли общежитие этого института. Алеша был первокурсником строительного факультета. В комнате его не оказалось, а однокурсники сидели над чертежами. Ребята были удивлены, увидев военных, пришедших к Алексею:
– Алексей ушел за пирожками, а вы кто ему будете?
– Я его школьный товарищ – одноклассник.
– Алексей – наша ходячая энциклопедия, он уже все сдал, теперь нам помогает. Все преподаватели считают его очень перспективным.
Тут, в дверях появился Алеша, с пирожками в обеих руках. Он бросил пирожки на постеленную посреди стола газету. На ходу быстро обтер руки полотенцем и бросился обнимать меня:
– Ой! Коля, ты уже лейтенант? Поздравляю! Целых два года не виделись. Как я ждал твоих писем. Читал их, хохотал до упаду. Мне понравилось, как ты описал землетрясение. А наш Трофим уже тоже учится в военном училище.
  Я представил друзей и предложил пройтись по улицам города. Мы вышли на улицу. Я увидел столовую и, зная, что Алексей голоден, пригласил всех перекусить. Мы заказали обед и к обеду – по пятидесяти граммовой стопочке. Алексей засмеялся:
– А я, пожалуй, ради встречи махну все сто! Курсовую я уже сдал, а друзья пусть сами пыхтят.
До поезда оставалось еще пять часов.
– Пойдемте, прогуляемся по Красноармейской. Вечерами там собирается вся наша студенческая молодежь, – пригласил Алеша.

  Я был поражен, увидев такое большое количество гуляющих студентов. Кругом были мои сверстники. Ребята смеялись, шутили. Некоторые восхищенно поглядывали на нас новоиспеченных лейтенантов, а я с восхищением смотрел на них. Смотрел и думал: «В какое прекрасное время мы живем! Нашему поколению стало доступно среднее образование, перед нами открыты двери всех институтов. Сколько толковых ребят скоро вольется инженерами в развивающуюся промышленность нашей страны. Такие вот, как Алексей построят новые фабрики и заводы, а эти ребята придут специалистами в новые цеха и конструкторские бюро». Глядя на их жизнерадостные лица, мне не хотелось думать о причинах: почему на запад непрерывным потоком идут воинские эшелоны и почему нам отменили первые лейтенантские отпуска. Я с радостью смотрел на этих красивых молодых людей и был рад за Алексея. Мне было приятно, что он не затерялся в этой студенческой среде. Приятно, что и здесь он продолжает оставаться лучшим среди лучших.
  Словно прочитав мои мысли, Алексей восторженно сказал: - Эх, Коля, а ты представляешь, что будет когда мы все получим дипломы! Когда будет построено и заработает все что намечено?! Как преобразится наша страна, как заживем все мы?!

  Так не спеша мы шли по бульвару и беседовали, как вдруг, кто-то подскочил сзади и закрыл мне глаза обеими руками. Алексей рассмеялся:
– Коля, угадай! Никогда не узнаешь…
  За спиной раздался задорный девичий смех и я ощутил теплый нежный поцелуй в шею. Оглянулся, и от радости ахнул:
– Розочка!
Это была наша одноклассница Роза, лихая кубанская наездница, неоднократно участвовавшая в конноспортивных скачках на всесоюзных казачьих слетах, проводимых маршалом Семеном Михайловичем Буденным. После окончания средней школы она поступила в инженерно-мелиоративный институт и училась на первом курсе.
– Ой, Коля! Мы тут на ефрейторов зырим, а ты уже целый лейтенант! – с подчеркнутой иронией, продолжая смеяться, произнесла она.

  Её смех и пронизывающий взгляд заставили Ваню покраснеть. Ваня был симпатичным и скромным парнем, и при виде моей жизнерадостной одноклассницы его лицо налилось кровью. Заметив это, Роза подхватила меня под одну руку, Ваню – под другую, гордо повела нас по бульвару, что-то безостановочно рассказывая.
  Выслушав все интересующие меня новости, я отделился от этой пары и продолжал идти сзади, беседуя с Алексеем. К пяти часам мы взяли чемоданы, но пока спускались по очень крутому спуску к вокзалу, поезд "показал нам хвост".

 На ступеньках вокзала мы коротали время до пяти утра. Алексей увлеченно рассказывал мне о своем институте, учебе, однокурсниках и преподавателях. Вспоминали, как сговорившись, наваляли обижавшему Алексея, его старшему брату. Он потом жаловался на нас, но ему ни кто не верил, так как он тогда был на две головы выше нас.
  Когда, наступила вечерняя прохлада, Роза, каким-то образом оказалась под рукой у Вани и, прильнув головой к его груди, потихоньку с ним перешептывалась. Роза дала ему свой адрес и попросила писать весточки, а на прощание, как старая знакомая, даже украдкой поцеловала его. Ваня в ответ только краснел и молчал, а потом, уже в вагоне как то застенчиво сказал мне:
– Не знаю, зачем мне ей писать? Ведь у меня уже есть девушка, которую я люблю.
  Я же, все еще находился под впечатлением встречи с друзьями: «Какие же они молодцы, что поступили! И какие замечательные люди их окружают! Вот им строить нашу прекрасную страну, страну которую мне теперь предстоит защищать».

  К сожалению, этим планам не было суждено сбыться. Вскоре на фронте окажется Алексей и оба его брата. Ни кто из них не вернется домой.
  В тяжелую для страны минуту, не раздумывая, на фронт рванут и мои одноклассницы –  наши «лихие казачки» Роза Семенова и ранее упомянутая Надя Рыкова.

*Так было принято говорить. Правильно – Иван Никанорович.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/08/07/578