Твоя хворь. отрывок из Сто дней одиночества
Тело не ломит, тело скрипит по швам, и под сломанным ребром рождается тупая ноющая боль — тебе известно, что шрамы болят к дождю.
Он поднимает голову к хмурому небу и втягивает носом воздух, морщась от первых капель, попадающих на потускневшую радужку глаз. Поле шумит колосьями в ответ на его молчание, трогает щуплые бока с выпирающими рёбрами и засохшей кровью, гладит, успокаивая. Небо вот-вот снова заплачет, и он спешит найти себе новый кров, срываясь на бег — каждый шаг отзывается новой вспышкой в тощем ломком теле, но он не останавливается, заведомо зная, что лишь не сдаваясь сможет спастись.
Сумасшествие — это тоже стадия отречения. Он не верит в эти глупые сказки, но всё равно смотрит на небо каждую ночь с ненавистью, со скребущей тупой злостью, яростью; хочет подпрыгнуть высоко-высоко, расправить четыре чёрных крыла и когтями содрать все белые точки, чтобы никогда больше не почувствовать падение, чтобы никогда больше не ощутить смертельной силы удар о землю, чтобы никогда больше не смотреть в чужие глаза и ощущать беспомощность, потерянность, одинокую тоску и жалость. Но всё так же подставляет пальцы под его мокрые глазки, прыгая в луже, как промокший мотылёк, и не может взлететь. Он благосклонен с ним каждый день, но знает: наступит время, когда он достанет из-за спины кинжал, чтобы наделать в его голубом бесконечном теле чёрных дыр. Не обязательно сдаваться, теряя разум.
И он чертовски готов утонуть в этом океане своих чувств, но знает, что слишком рано — он слишком слаб, чтоб встречаться с угрозой лицом к лицу.
Он больше не видит лиц. Не различает эмоций. Всё, что у него осталось — серый спектр тоски и своё сумасшествие.
Оно сворачивается у него на коленях и просит ласки, просит принять себя, просит по одному отдавать свои воспоминания — взамен на пустоту.
И он не уверен, что сможет отказывать вечно.
06-Авг-2017, 03:16
иллюстрация (с) Веня Слонцев, май 2018
Свидетельство о публикации №218090200055