Первая река

Река раскинула  темные руки — добрая, тонкая, в зеленых дубовых кудрях — зовет нас. Прибрежным песком дружелюбно обволакивает по-щиколотку. Натоптали мы все, наследили на ее отмели — ей будто все нипочем — залижет следы, умоет отмель, с улыбкой — гостеприимнейшая из рек. На  высоком берегу все останавливаются и смотрят. На той, заповедной стороне —дубовая глушь, ольховая топь, ивовая крепь — тростник шуршит, желуди гремят, кабаны ревут —  река из этой дичи густой показывается крутой излучиной и подставляет нам гладкую отмель — заходите. Река кареглазая, богатая, древняя — снисходительно распахивается и мы ступаем в нее.
— Саша, смотри — река.

Саша играл со шлагбаумом возле конторы, открывал и закрывал, открывал и закрывал — ему сейчас так надо во все погружаться с головой, даже в шлагбаум. А бабушка взяла за руку и повела через сосняк по дорожке (дорожку переходили муравьи шеренгой — смотри, Саша, какие мураши!), а Саша еще погружен в сущность шлагбаума, в его железность, полосатость, движение вверх-вниз, скрип, само слово, труднопроизносимое еще «шак-баум, шак-баум». Бабушка ведет его к реке, быстрее, быстрее, но он еще не смотрел, он все оглядывался назад. Потом вдруг раз — река. Он смотрел и не видел, а тут вдруг глаза распахнулись, руки раскинулись, замер на вздохе с отрытым ртом. Пара секунд — и кинулся в объятья теплой воды, густой от дубовых отражений. Как рыба, которая вернулась домой.

У нас же у всех внутри рыба, у каждого своя, и ее потайное стремление —  боковой линией ощутить пульс воды. Река-нянька тихо плещет — не омут, не быстрина — детский пляж.  Детские волны,  игрушечная рябь,  песочек — наинежнейший, отборный, мытый перемытый. Река попрятала черноту мореных дубов, гнилостную хлябь ила, холодную склизь налимов и жадные губы сомов, даже бобров (от греха подальше) — как бабушка, ждущая в гости внуков, попрятала все лишнее — оставила улыбку, искорки в глазах, солнечные блики.

Наплескавшись и наокунавшись, Саша изучает детали реки и ее свойства —  бьет по воде ладошками, исследует рябь, щупает дно, раз — с головой погрузился (глубина!),  выскочил пробкой, отфыркивается, и снова невозмутимо и методично — постигает. «Е-ка, е-ка»....

Сестра его — Алина — маленькая совсем, с мамой за руку ходит по мелководью тоже и в глазах у нее  блеск, плеск, синева, дробь зелени. Такая улыбчивая, а взгляд пристальный, серьезный, цепкий. Где-то, наверное, откладываются, а потом займут свое место эти блеск, плеск, синева...

Одно дело просто прийти и искупаться и совсем другое — пребывать у реки долго, под солнцем, под крики детворы. Рано или поздно даже взрослому захочется засунуть руки в песок и с этого начнется игра и творчество.  Не намываемый трудами реки аллювий— а простая и понятная всем песочница. Откапываешь в толще аллювия свое детство (никуда не делось) и, что делать, начинаешь восстанавливать в памяти свойства влажного песка — как материала. Несколько неудачных экспериментов, и уже получаются из формочек сносные куличи, и даже в форме осьминога с щупальцами (было непросто). Алина переключается на уничтожение куличей, сколько сделаешь — столько сломает. Взрослым надоедает раньше. Надо что-то другое, разнообразнее, менее похожее на конвейер —  что-то вроде песчаных фигур.

Это клешни. Это рот, это глаза . Может быть, это краб? Большой песчаный краб на урезе воды.
—Алина! Ой! — Алина с ведром подошла и желтой лопаткой. Отковырнула один крабай глаз — и в ведро. Второй — туда же. Река доделает дело — заровняет, выгладит, назавтра можно начинать с начала.
Река чуть-чуть поводит ласковой волной, не забывая быть древней и темной, стекать к устью, крутить водовороты у противоположного берега и буравить обрыв. Двустворчатые моллюски на дне, выставив сифоны из ила, не забывают пропускать сквозь себя воду. Рыбы — настоящие, не внутренние — не забывают быть. В теплом песке, обнаженном меженью, зреют клубни стрелолиста, на осеннюю радость спящим в ивняке кабанам. Под томно пахнущими куртинами осоки толпятся водомерки. В норе, прижавшись друг к другу, спят до вечера большие теплые бобры, сквозь воду и почву к ним не доносятся звуки людного речного дня.
За полдня дети переполняются рекой и солнцем по самые белобрысые макушки, их пора вести домой. Пока мама тащит Алину одеваться, Саша валится в песок. Уже одетый, он вновь раскидывает руки и делает пару шагов в сторону воды, но бабушка берет его за руку.

— Саша, пойдем, там шлагбаум. Помнишь — шлагбаум.
— Шак-баум… Шак-баум… — Саша смотрит куда-то вглубь себя, отыскивая память о шлагбауме.

Алина надежно зафиксирована в коляске, коляску тяжело везти по песку. Детские головы еще качает река, с ее вечным движением и неосознанной глубиной, ей еще предстоит осесть, отложиться, трансформироваться, но дети и не подозревают, как и о том, что их, измотанных непривычным времяпрепровождением, уже в машине сморит глубокий, как рыбий омут, сон.

Через несколько часов солнце садится, и над рекой поднимаются вертикальные столпы тумана, будто по реке, как по дороге, идет целая толпа туманных людей. Днем река ласкала детей, а ночью — бобров. У них там, под звездами, под туманом, свой праздник начинается в теплой воде, если послушать — плески, похныкивания, хруст веток, плюханье. Утром потом на пляже их косолапые следы и метки — холмики из песка — что-то вроде наших песчаных замков.

Всего пара дождей — песок уляжется, пляж одичает. Нет ничего динамичнее реки и берегов ее — мы знаем. Сотрется помять о наших босых ногах, наивно пробуждающихся в сыпучем песке руках,  о наших впечатлениях, прозрениях, взрослениях… Как бабушка, после нашествия внуков, вечером, с тихим вздохом сотрет крошки со скатерти, вымоет посуду, приведет  в извечный порядок свои владения и заструится дальше, к недалекому устью.