Глава 7. В тот же день

… Вечер. Прохладно. Валентин сидит на столе у входа в нашу комнату и мучает гитарные струны. Мы вокруг него. Светка Большакова, как всегда, в центре событий.
Валентин исполняет песню на стихи Есенина: «Ты меня не любишь ни жалеешь».
 
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?
Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
Мне на плечи руки опустив.
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?

На эту строчку Большакова игриво отвечает: «Ой, много, староста, много!»
 
Знаю я – они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о ком-нибудь другом,
Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем дорогом.
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь, -
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
Да и ты пойдешь своей дорогой
Распылять безрадостные дни,

– Это тебе, Башко!
Только нецелованных не трогай,
Только негоревших не мани.

– А это мне! 
И когда с другим по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Может быть, я выйду на прогулку,
И с тобою встретимся мы вновь.
Отвернув к другому ближе плечи
И немного наклонившись вниз,
Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!»
Я отвечу: « Добрый вечер, miss».
И ничто души не потревожит,
И ничто ее не бросит в дрожь, -
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжешь.

Эту идиллию нарушает шум двигателя. Рядом с нами тормозят белые «Жигули», из которых выходит Владимир Борисович. Не здороваясь, он направляет свои стопы в сторону клуба, откуда спустя некоторое время слышится возмущенный тоненький голосок Людмилы Александровны. А машина скрывается в полумраке….
Почти одновременно с «Жигулями», к нам подъезжают на мопеде двое местных. Они предлагают выпить «за знакомство». Мы с Клюенко, Рюминым, и Валерой маскируемся в кустах сирени. Туда же прячутся и наши гости. Как ни странно, самогон идёт хорошо. Закусываем копчёной рыбой, помидорами и гречневой кашей – эти деликатесы тоже приносят наши гости. Каша почему-то в тяжёлой чугунной сковородке – холодная, но вкусная. Мы с местными парнями выходим из укрытия, и, подобрав по пути Валентина с гитарой, двигаемся на остановку, подальше от преподавательских глаз. Валентин рвёт струны: «А вокруг такая тишина». На припеве мы солидарно надрываем глотки.

…Коробейников, которого до этого дня мы считали «в доску своим», перед самым сном собирает мужской коллектив. На повестке дня очевидный вопрос, поэтому Владимир Борисович колючим взглядом сверлит Рюмина….
– Т-так. К-кто-то сегодня н-не вышел на работу…
– Я…
– П-почему?
– Голова болела…
– П-после ч-чего?
– Я плохо переношу поезд…
– С-смотрите, ребята, о-один раз залетите – второй у-уже будут ловить! И к-как бы к-кто из вас н-не вылетел из у-университета, ещё не став с-студентом…
Потом он долго рассказывает нам про РКИ, студентов и какие-то традиции. В качестве примера он почему-то приводит ответ какой-то студентки преподавательнице, которая имела неосторожность сделать ей замечание: «Сиди тут – и не свисти (нецензурно)».

Приняв водные процедуры, которые, как известно, для мальчиков и девочек, в основном, проходили у единственной уличной колонки, мы устраиваемся в своих постелях, и ещё долго не можем заснуть по причине могучего храпа Коробейникова, решившего с нами переночевать. Для этого он облюбовал кровать Рюмина, поэтому остальным парням приходится значительно потесниться. 

Наконец, я проваливаюсь в глубокий сон… И вот, ко мне подходит Ева и укоризненно смотрит мне в глаза. Мне ужасно стыдно. Я прячу под стол пустые бутылки и стаканы, что-то бормоча себе под нос. Мои оправдания ей кажутся неубедительными. «Эх, ты, – вычитывает меня она, – я весь день грустила, все глаза проглядела – искала тебя, ждала…. А ты …. С Большаковой! На кладбище!!…Фу-уу….». Я продолжаю оправдываться, несу какую-то ахинею. Но Ева меня не слышит. Поворачивается, подходит к колонке и поочерёдно подставляет свои красивые ножки под струи воды. Я с термосной крышкой, в которой плещется красное вино, «летящей походкой» плетусь к ней. Наклоняюсь к колонке, чтобы набрать воды. И вижу, что из колонки сыпется … гречневая каша! В недоумении, я медленно подымаю голову. Прямо передо мной истерически хохочет Полякова. В руке у неё Валерина зелёная матерчатая сумка, из которой торчит черная пудовая гиря….