Почему Мысли?

Ведь форм, – форматов, – для научного исследования, а, заодно – и изложения его результатов: море. Море разливанное. И статьи, и тезисы, и доклады, и монографии, и рефераты, и диссертации… Словом, «налетай, навались, покупай живопись!».
Тем более, что был и творил, – мыслил, – Блез Паскаль, и одна из наиболее известных, – оставленных нам, – его вещей… «Мысли». Ну, по меркам сегодняшним, ничего особенного, однако же ж, мы потому, – и только, и исключительно потому, – такие умные, продвинутые и далеко видящие взором разума, что… стоим на плечах у них, у наших предшественников. Так что нефиг снисходительно похлопывать их по плечам. Амикошонством это непотребство называется. 
…Так почему же всё-таки наиболее предпочтительный для нас формат – «Мысли»?
Трудно сказать. Но определенные соображения сформулировать попытаюсь.
Всяк, «входящий в науку», знает, что такое статья в научный журнал (альманах, сборник т.д.), раздел (глава, параграф) в коллективную монографию (в научном простонародье: «братскую могилу»), либо тезисы в научный сборник соответствующего научного собрания (конференция, симпозиум, школа, чтения т.п.).
Знаю это и я. Что называется, «проходили» … С удовольствием и желанием превеликими. И – очень неоднократно.
Так вот, еще с тех давних пор своей научной юности и молодости у меня появилось, нарастало и утвердилось убеждение, что чем лаконичнее форма изложения, тем она «сложнее». Да просто: сложнее.
Скажем, написать 2-3 стр. тезисов научного сообщения (я – исключительно о собственном опыте и восприятии ситуации) значительно сложнее, чем «наваять» 10 печатных листов текста. Т.е. – написать монографию. Я еще не подозревал о феномене избыточнго словословия, не знал слова «плеоназм», понятия не имел о «бритве Оккама», не был знаком с чудесным, – ибо предельно точным, –  словосочетанием «развесистая словесистость» (А.В. Босенко)…
Ведь «полова» (она же «вода») в тексте объемом 10 – 15 печатных листов рассредоточена в этом, весьма значительном, часто – совершенно избыточном объёме и просто делает его «влажным» (чаще говорят: «сырой текст»), а та же вода, – даже в одной строчке тезисов, – мгновенно выступает на поверхность. (Правда, в полове всецело заимствованной: в доксографии, там даже воды нету. Так, склеенные собственной слюной чужие мысли. Но, слава Богу – не плагиат…).  Вопиет о своей собственной пустопорожности. О никчемности своей. Ну, то есть – автора… Т.е. – твоей.
Т.е. объем тезисов уже сам по себе императивен: словам должно быть тесно, мыслям – просторно. Он своей собственной формой, – лаконизмом, – защищается от пустомыслия. От пустословия. От имитаторов в науке. Жанр «Мысли» – по концентрации, по густоте, по содержательности, – это уже… существенно лучше, чем тезисы, но… хуже, чем афоризм. Полагаю, – убежден, – что афоризм – это высшая, апогейная, – из сущих, – форма единства содержательной формы и оформленного содержания. Мышления. Добротного и полноценного. Понимающего. Вспомните классику жанра: латынь. Язык мертв и в то же время – бессмертен. По крайней мере – в философском отношении и особенно – в части философской афористики. Хотя, разумеется, не только в философском.
Да и то сказать: чем больше у человека есть что сказать, тем меньше ему нужно для этого времени. И бумаги. Как - то так.
Или: вспомните, – но действительный, а не реальный, идеологически вымученный на потребу, на заказ, – фольклор, формировавшийся тысячелетиями и веками. Анекдоты, присловья, прибаутки, пословицы, поговорки. Это же, воистину: золотые, – бесценные, – россыпи мудрости народной. А воно ж як: «народ скаже – як зав'яже»… А ти – хоч гопки скачи. «Відміняй»… «Спростовуй»… Оголошуй «застарілим»»…
Следует отметить ещё одну, – кроме лаконизма и максимальной сжатости, «смысловой густоты» жанра (формы) «мысль», – особенность. Т.с. ее экстенсивный, количественный по преимуществу, параметр. Ее универсальность, или, лучше сказать (осторожно, вербальная новелла!) полиинтенциальность.
Любой действительный исследователь, – если угодно – действительный ученый (ключевое слово – «действительный») – добре знает (а не знает, то догадывается), а не догадывается, так я скажу: за всю его жизнь в науке он разрабатывает (ему «приходит в голову») одна, – одна-единственная – стоящая идея. (Разумеется, есть исключения, но они только подтверждают правило). Она и составляет предмет его магистральных исследовательских усилий. Усилий всей его жизни. Жизни довольно быстротечной, к сожалению.
Остальное – треки, «штреки», интеллектуальные ответвления, иногда весьма продуктивные и значимые по достигаемым результатам. Но – производные. От той, одной «единственной и неповторимой». И здесь все нормально и правильно: ты один (одна) – и она, – заглавная идея, – одна… Такая вот «творческая, исследовательная моногамия»…
Однако же, являясь уникальной (и в исследовании тоже) личностью, ты – существо универсальное. В тебе, человеке, – в снятом виде, – мыслит, чувствует и практически действует все человечество. Короче, ты отвлекаешься, ты увлекаешься, ты забываешься, но однажды отчетливо понимаешь: твои, именно, исключительно и лично твои «руки не дойдут» (жизни не хватит), дабы эта идея (эта проблема) стала имманентно и безраздельно твоей. Ну, к примеру: «Новиков, ты в науке чем живешь?». «Творчеством».
Но ты же – существо общественное. Ты – включен. Ты – в актуальном, в формальном, в неформальном, в потенциальном, реальном, виртуальном, действительном и т.д. – научном сообществе. Ближайшим образом – в своем непосредственном научном коллективе (отдел, лаборатория, кафедра и т.п.). И ты вполне органично, – как учитель, как наставник, как научный руководитель, просто как коллега вполне можешь, – и должен, – вовлекаться, продолжаться, увлекаться проблемами и идеями иными и разными: в своих студентах, аспирантах (соискателях), в своих докторантах, в своих «кафедралах», просто во всех, кто увлекся, «инфицировался», «заболел», – как ты когда-то, –  «твоей» проблематикой в какой-то из ее частей… Ведь и ты был когда-то учеником, аспирантом, потрясенным феноменом «творчество» молодым исследователем…
Да, это форма преодоления твоей частичности, форма компенсации твоей научной ограниченности и определенности, данности и наличности, форма распределения (выхода за предел) твоей самодеятельности. Ибо, что есть творчество? Распределение самодеятельности и самодеятельное распределение. Кто сказал? Я сказал. Давно уже… И ведь – работает. Надежно и безотказно.
Однако же, с опытом, с возрастом, с мудростью (последняя – это сплав, синтез, симбиоз, словом – нерушимый союз морщин и извилин), ты и в своей собственной, индивидуальной, личностной исследовательской деятельности (творчестве, конечно же, творчестве) должен быть диалектичен, т.е. безупречен: и как уникальность, и как универсальность (как раньше – в связке: учитель – ученик). И такая возможность появляется: форма мышления и жанр изложения результатов его: «мысли». В идеале: афоризм. Однако об этом уже говорилось выше. Полагаю, догадывался об этом еще Фалес из Милета: «Не множество слов доказывает рассудительность мнения». Мы бы сделали лишь одно уточнение: не «рассудительность», но основательность. Сиречь: разумность. Диалектичность. Но: нам легко уточнять, быть «умными потом» etc. Фалес был – первым!
Т.е. жанр, форма «мысли» позволяет тебе в науке быть, – простите за возможную неизысканность образа, сиречь примера, – своеобразным «человеком - оркестром». «Мысли» как форма создания «облака», «зародышей идей», сущих в форме рассеянной полноты, в форме тысяч «икринок», которые, не исключено, дождутся своих «молок».
Разумеется, лаконизм, краткость, лапидарность etc. текста – это отнюдь еще не синоним глубины, мудрости, нетленности мысли.
К сожалению, значительное, – чтобы не сказать: абсолютное, – большинство людей изъясняются лаконично. Коротко. Лапидарно. Есть президенты, которые о существовании жанров, которые крупнее твиттера, даже не подозревают. Тупые люди вообще большей частью молчат, либо же нечленораздельно мычат. Тупые с инициативой: у тех (этих) рот вообще не закрывается. Так их и называют соответственно (когда они берут в руки стило, авторучку, либо стучат по «клаве»: «кропатели»). Кро-па-те-ли. Кто какие? Те, способ жизни которых: кропание. Что это значит? Берем в руки абсолютно добротный, надежный (и, кстати, предельно лаконичный, сжатый, без «воды») источник. Словарь Владимира Ивановича Даля. Читаем:
«Кропать что-то, работать копотно и дурно, не умеючи, кой-как; корпеть и копаться. Накропал стишенки. Скропала рубашенку. Выкропал гривну. Докропал письмишко. Покропал немного, перекропал сызнова, прокропал ночь. Засел, и раскропался. Кропанье ср. действ. по глаг. Кропала, кропалка об. кропач, кропатель м. – ница ж. кто кропает что-либо. Кропач портной, перешивающий ветхое, поношенное»…  /Владимир Даль, Толковный словарь живого великорусского языка/. Накропал диссертатишко, накропал монографийку. Толстую. В твердом переплете, с золотым обрезом...
Поэтому, повторяем: чем больше у человека есть что сказать, тем  меньше для этого надо времени. И бумаги.
Но принципиально важно понимать, что ключевым словом в этой сентенции есть слово «есть».
Т.е. чем больше знания, понимания, разумения, мудрости, искушенности, опыта тем больше вероятие, – возможность, – того, что мысль может быть сформулирована, выражена, облечена в форму афоризма.
Афоризм (сжатость, обобщенность) – это предельные лаконизм, смысловая густота,  лапидарность; эстетическое (художественное) изящество, моральное совершенство, практичекая добротность.
Кредо человека, – автора, – способного вызвать к жизни и излагать свои мысли в форме афоризма: «знаю, понимаю, разумею и практически могу слишком много, чтобы говорить об этом долго (длинно), либо же писать толстые книги».
Здесь есть определенная, – инвариантная, – зависимость. Может, даже закон. Чем умнее человек, писатель (автор), тем тоньше книги, лаконичнее речи, чище чувства и выразительнее практические дела. 
Концовка. Ну, и, напоследок, «Мысли» – это солнце, от которого, лучи: промысл, замысел, вымысел, умысел, измысел, домысел, примысел и т.д.
Лучи всякие: и животворящие, и губительные. Ибо:  амбивалентность культурная…
Как-то так.
…Именно, что «как-то так».
А не «как-то так», а «так!» – это так:

«Боюся екзальтованих подруг,
балакучих самітників,
лекторів, у яких лоби
перекреслені жировими складками,
і мислителів – оригінальних,
як вдруге відкритий біном.
Пробі!
Необов'язковими словами
вони мене обсипають, як пшоном.
Злітаються горобці-хвилини.
Клюють мене в тім'я, в мозок, в потилицю.
Дибають по спині.
Розчепіривши крила,
люто скубуться.
І, нарешті, кінчають, каналії,
фрагмент з гороб'ячої вакханалії.
Я поволі випростуюсь.
Але ще довго наді мною
літає гороб'ячий пух у пшоняному пилі.
А вночі мені сняться кошмари.
Ніби йду я між двома рядами огрядних лантухів,
і що не ткну пальцем у лантух –
з дірок сиплеться пшоно, пшоно, пшоно!
Уже по кісточки, по коліна, по плечі,
Уже немає чим дихати.
А вгорі на гілляці
сидить невмирущий Фенікс часу
і ронить сльози в сипучі піски пшона...»
/Ліна Костенко/.
***
«Великі поети не вміють писати віршів.
Клював їх орел в печінку і сумнів сни випасав.
Графоманові краще. Графоман вирішив
написати –
і написав.
Про що завгодно.
Коли завгодно.
Скільки завгодно.
І завжди всує.
Головне, що не антинародно.
Народ засилосує.
А геніальні поети – такі бездарні!
Виходять з ночей аж чорні, як шахтарі з забою.
А ті клаптенята паперу – то смертельні плацдарми
самотньої битви з державами,
з часом, з самим собою»

/Ліна Костенко/.