Неоконченная исповедь

Каждый из нас задумывался над своей судьбой, над тем, почему она сложилась так, а не иначе, что на нее оказало решающее влияние, было ли это случайностью или, наоборот, закономерностью. Удивительно, что на публике большинство людей довольны своей судьбой. Но у многих внутри живет обида, зачастую горькая, что она могла бы сложиться лучше, чем есть, и что они этого заслуживают.
По особенностям своей эволюции можно выделить три основных типа личности. Первый, сильный тип, считает, что человек сам кует свою судьбу. Такие люди верны этому принципу и следуют ему по жизни твердо и решительно. Они плывут не «по течению», а выбирают собственный, прямолинейный, курс. Но им не дано пройти дальше предопределенного рубежа, поскольку на своем пути они наталкиваются на коварный барьер в виде  отсутствия сомнений в своей правоте, зачастую побеждая не аргументами, правильным выбором или решением, а силой воли, внушением, давлением и пр. В то же время их амбициозность и желание властвовать над другими позволяет им нередко продвинуться достаточно далеко, становясь руководителями предприятий и учреждений, известными политиками, главами государств и пр.
 Второй, уравновешенный, тип – это фаталисты, считающие, что судьба предначертана и ее не изменить. Они привыкли плыть «по течению» событий жизни, будучи уверенными в том, что именно это наиболее правильный путь. Таких большинство. Среди них встречается наибольшее число счастливых людей, ведь для этого они не нуждаются во многом. Они вовремя создают семьи, старательно трудятся, посещают храмы, растят детей…  Жизнь у них протекает размеренно и, согласно их мнению, правильно, без внешней помпезности и шума, что соответствует их мировоззрению.
Третий тип, творческий. Это амбициозные, одержимые идеей люди. Где бы они ни находились, вокруг них горит яркое зарево энтузиазма, желания развиваться, доказать и пр. Они недовольны собой, постоянно сомневаются, ищут, совершенствуются. Их жизненный маршрут имеет сложную форму, изобилуя движениями вверх и падениями, но это не хаотичные направления, а основанные на интуитивном чувстве истины движение к большой цели. Именно они и толкают человечество вперед. Хотя редко бывают счастливыми.

Мое появление на свет было драматичным. На поздних сроках беременности мать попала в аварию и получила открытую черепно-мозговую травму. Врачи настоятельно рекомендовали расстаться со мной, но она отказалась. И подарила мне жизнь. Я стал последним, пятым ребенком в семье, появившись через много лет после четвертого и усугубив и без того наше шаткое материальное положение.
 Тетя, сестра матери, лишенная природой радости материнства, пыталась усыновить меня, но по неизвестным мне причинам этого не произошло. Она с мужем в раннем детском возрасте периодически брали меня к себе пожить. Это были самые изобильные периоды в моей жизни. Мне не отказывали ни в чем, я был хозяином положения, меня искренне любили, часто цитировали (говорят, был острым на язык). Так они в моей памяти и останутся как вторые родители, видимо такова детская психика, быстро привыкает.
Детство было трудное, временами тяжелое. Рос я сопливым, маленьким, щупленьким, но непоседливым ребенком. Где бы я ни был, в школе ли, в армии, институте, везде был самым маленьким ростом. Лишь в конце армии в нашем взводе появился парнишка меньше меня.
В возрасте шести и восьми лет дважды падал с высоты и получал черепно-мозговые травмы. В больницу не отвозили, видимо, считали, что в этом не было необходимости. Лежал дома, замотанный шалью, с выбитыми зубами. Лицо, помнится, распухло настолько, что заплыли глаза (кстати, это признаки серьезной черепно-мозговой травмы). Кормили самым лучшим – килькой в томате, яичницей с помидорами, компотом… Так что быстро поправлялся, видимо та шаль обладала уникальными лечебными свойствами. Полагаю, что именно те травмы и явились причиной моих проблем со сном – мне неведома сладость здорового сна, с малых лет снятся кошмары, за ночь многократно просыпаюсь, а то и попросту не удается заснуть…
Результатом тех травм было еще сильное косоглазие, на которое мои родители не обращали внимания, им, видимо, не до этого было. С этим изъяном и прошли все мое детство и юность, оставив в душе большой шрам из-за насмешек сверстников. По этой причине у меня практически нет детских фотографий. Я ужасно стеснялся фотографироваться, а если и приходилось, то потом тайно уничтожал снимки. В возрасте 15 лет я самостоятельно обследовался и лег больницу, где и был прооперирован.
Зачастую не хватало всего – еды, одежды, обуви, денег…  Помню, как отклеилась подошва моих изношенных туфель и при ходьбе она шлепала так, что привлекала внимание окружающих. Мои попытки ее заклеить не увенчались успехом. Поэтому перед отправкой в школу я тренировался, вырабатывая у себя походку, при которой это было бы не столь заметно. Преподаватель физкультуры не раз выгонял с занятий по причине отсутствия у меня спортивной формы. Плакал, умалял родителей, но, увы…
Уходил в школу, не евши, а, вернувшись, в лучшем случае меня ждал какой-то неказистый суп. Естественно, при таком питании ближе к весне начинался гиповитаминоз, из-за чего я  чувствовал себя слабым и постоянно хотелось спать.
Помнится, привезли в Ивановку мороженное. Было мне лет семь-восемь, не больше. Это была первая столь реальная возможность попробовать лакомство, о чем, конечно же, я мечтал. Новость быстро разошлась по селу и отовсюду к его центру стали сбегаться дети с крепко зажатой в кулачках денежкой.  Мотороллер с мини-рефрижератором, облепленный детьми, был похож на муравейник. Боясь, что деликатес закончится, задние пытались протянуть деньги через головы впереди стоящих. Получившие вожделенное лакомство, тут же начинали есть его, наслаждаясь и полностью концентрируясь на этом занятии. Лишь я с братом стояли в сторонке и с завистью в глазах смотрели на это действо, поскольку у нас не было денег. А стоило оно, если не ошибаюсь, двадцать копеек. Брат перенес испытание достаточно стойко, я же в буквальном смысле давился слюной.
Справедливости ради надо сказать, что не всегда мы жили бедно. Бывали и периоды достатка, а то и изобилия, но продолжались они недолго. Поэтому материальное состояние нашей семьи я бы описал фразой «стабильная настабильность». 
Родители были неграмотными. Мать с трудом различала некоторые буквы, отец знал почти все, но читать не умел. Поэтому и выполняли соответствующие своему статусу работы – мать всю жизнь проработала дояркой, отец – пастухом. Частенько приходилось пастушить и мне – с матерью, отцом, братьями, а то и вовсе одному. В основном это было по причине частых загулов отца. Пастушил даже будучи студентом мединститута. Еще в детстве познал премудрости этого дела, видимо судьба готовила меня к продолжению династии. Именно тогда я понял, что к выполнению какой бы то ни было работы можно подходить творчески. При любой засухе отец умудрялся проводить стадо такими хитрыми маршрутами, что коровы возвращались вечером предельно сытыми. Естественно, это не могло не радовать сельчан, и, после окончания каждого сезона, они вновь шли «на поклон» к нему. И всегда уговаривали, поскольку отец начисто был лишен способности отказывать или набивать себе цену, хотя это была адская работа, особенно при таком к ней отношении.
Аналогично можно сказать и про мать. Коровы были ее подругами, которых она искренне любила. Содержала в идеальной чистоте, подолгу разговаривала с ними, гладила, чистила, мыла. Во все времена она была передовой дояркой, получала награды, благодарности, ее портрет висел на районной доске почета.
 И, несмотря на это все, жили мы бедно. Виной тому были две причины - расточительность отца и множество иных претендентов на заработанное им, которые, пользуясь его наивностью, обдирали нещадно. А что, и у них были дети.
Рос я под жестким прессингом отца, который был деспотичным и не всегда справедливым человеком. В определенной степени его уравновешивала мать – мягкая и добрая, которой приходилось нести на себе основное бремя его характера. Остальное перепадало нам, пятерым братьям и сестрам.
Когда мне было 13 лет, все они разъехались. Старшие брат и сестра создали семьи, вторая сестра устроилась на работу в Рустави, а среднего брата забрали в армию. Кстати, покидали они родительский дом не без радости, считая новое свое состояние истинной свободой. И вся доза отцовского деспотизма легла тяжким бременем на мои, еще не успевшие окрепнуть, юношеские плечи. Мне предстояла голгофа длиной в два года, к тому времени брат должен был вернуться из армии. Именно эти два года оказались решающими в формировании моей личности.
Любое мое позитивное состояние – игры, смех и особенно прогулки за пределами нашего двора, в чем так остро нуждалась моя юношеская душа, вызывало у отца раздражение. Он тут же с суровым взглядом отправлял меня домой и велел сделать то-то и то-то. Результаты моего труда практически никогда его не удовлетворяли, в связи с чем сыпались угрозы и ругань, а иногда настигали его мощные оплеухи, от которых не то, что сыпались искры из глаз, я попросту отлетал в сторону. Справедливости ради надо сказать, что такое бывало нечасто. Но это было детской шалостью, которую можно было вытерпеть, по сравнению с теми моментами, когда он поднимал руку на мать. Такие события мной воспринимались как трагедия, катастрофа, мне попросту не хотелось жить. Я не помню его объятий и улыбок, в памяти остался лишь тяжелый взгляд, который постоянно давил на детскую психику. Было ощущение того, что он пытался меня сломать, поработить, подавляя на корню любые проявления протеста. Я периодически уходил из дома, прятался где-нибудь в укромном месте и плакал от отчаяния. Жаловаться было некому, а замученную мать не хотелось беспокоить лишний раз…
Я часто и глубоко задумывался над причинами такого поведения отца. И понял, что это было связано с нереализованностью его таланта. Вообще, мне кажется, что большинство тиранов по жизни – это люди с нереализованными талантами. Именно таким образом они выплескивают наружу свою внутреннюю энергию, которая богом дана им в большом избытке. У отца была удивительная способность к анализу и синтезу, в любом деле он быстро набирался опыта, с легкостью выстраивая логическую цепочку из, казалось бы, конгломерата не связанных между собой вещей или событий. Бывали очень редкие моменты, когда он, пребывая в несвойственно добродушном для него состоянии, рассказывал нам сказки. Помню два или три таких эпизода. Как правило, это был эпос народов Кавказа. Понятия не имею, где он их выучил. Рассказывал буквально часами, очень выразительно, без запинок, с колоритной мимикой… В нем точно жил талант.

Для каждого человека существует три мира – мир окружающий, внутренний и потусторонний. Именно в 13 лет я, лишенный радостей детства, заглянул в себя и увидел там удивительный мир, где можно жить счастливо как в сказке, отрешившись от внешних трудностей, любить, мечтать… И никто, никто, не сможет тебе помешать. И постепенно стал погружаться в него, особенно когда было очень трудно или больно. Там я всегда был желанным гостем.
Ночью, в ясную погоду, находил укромное место, совершенно темное, чтобы меня не было видно, и подолгу смотрел на звездное небо. Не знаю почему, но оно меня завораживало, удивительным образом вдохновляло, вселяло в душу покой и доброту. Любил лежа в высокой траве наблюдать за тем, как там копошатся муравьи, жучки, червячки, ползающие, летающие, карабкающиеся… И там был свой мир. А почему у меня не должно его быть?! И я вдруг осознал, что являюсь частью глобальной реальности, что научился мечтать, глубоко и настолько искренне, так, что сам поверил в свои мечты. И захотел добиться в жизни всего, обрести покой, равновесие, счастье… Еще влюбиться в инопланетянку, да-да, именно так и было. Позже мечтал влюбиться в актрису театра, считал, что она духовно богаче, чем актриса кино.
Думаю, что тот самый мир, который я построил внутри себя, и был самым большим достижением в моей жизни. Именно он помог мне преодолеть трудности и не сломаться, пройти по жизни достойно, добиться всего, что у меня есть. Сегодня я бы хотел сказать всем родителям: берегите внутренний мир своих детей, помогайте им строить его, делайте это тактично и осторожно. Но не забывайте, что вы там всего лишь гости.
Грамота далась мне не сразу. К своему стыду, алфавит освоил только ко второму классу, в третьем был среднестатистическим учеником, в четвертом – хорошистом, а дальше двигался только по нарастающей. Правда, круглым отличником не был никогда. Да и, признаться, не любил я таких. Сколько бы их по жизни не встречал, всегда от них пахло фальшью. Не раз, особенно в институте, встречал троечников, которые владели более твердыми знаниями, чем находившиеся рядом отличники. Меня же интересовали знания, а некоторые науки, как правило, точные, вообще завораживали, по причине чего посещал школу с удовольствием. 
Тяжелый сельский труд познал рано. В возрасте одиннадцати лет ходил на сенокос наравне со взрослыми. Для этого брат где-то нашел соответствующую моему росту косу, приделал к ней аккуратное древко с ручкой и рабочий инструмент был готов. Шел я на луга с мужчинами нашего села, как и положено, держа на плече сложенную косу. Шли размеренным шагом, нельзя было тратить драгоценные калории на лишние движения. Разговаривая о делах насущных. Элита (в самом деле, косари в Ивановке были наиболее уважаемыми людьми) приняла меня в свой круг, периодически позволяя выражать собственное мнение по обсуждаемым вопросам и сопровождая мои слова великодушными улыбками. Признаюсь, такое положение мне нравилось.
Пока научился косить, натер ладони до кровавых мозолей. Но потом, когда они подсохли и отошли, дело пошло. Конечно же, ждать от ребенка высокой производительности было смешно, но мой труд был неплохим подспорьем в общем деле. Здесь стоит  отметить, что косить – это совершенно не детский и уж точно адский труд, тяжелее которого нет ничего. Поэтому тем, кто не имел к этому никакого отношения, советовал бы не пытаться формировать свое мнение.
В 13 лет практически все домашнее хозяйство держалось на мне, поскольку мать с отцом работали на ферме с утра до ночи. Наиболее тяжелым был уход за скотом. Тогда у нас были лошадь, две коровы, свинья, куры. Кормил их, убирал, водил на водопой. Навоз загружал в два ведра и, зацепив их коромыслом, брал на плечо и на шатающихся ногах нес в огород. Весили они не меньше меня самого. Причем отец проверял, насколько далеко и равномерно я рассыпал навоз по огороду. В случае нарушений меня ждали критика или угрозы.
Не меньшим трудом было принести сена. Для этого у нас была большая плетеная из ореховых прутьев корзина, в которой могли уместиться трое таких, как я. Взваливал ее на спину и шел на верхний конец огорода, где серпом выколупывал из стога пучки сена, заполнял им корзину и нес ее обратно.
Помню, сарайчик со свиньей находился сбоку от дома. Были настолько сильные морозы, что ее моча замерзала, не успевая стекать. А я ее очень любил. Так вот, я заполнял ведро золой с горячими углями и ставил ей в клетку, затем менял их, чтобы она хоть как-то согрелась. И она этому была очень рада.
Помимо всего этого, я должен был расчистить от снега дорожки, принести дров, растопить печку, убраться дома и к вечеру приготовить суп, чтобы родителям, придя с работы, было что поесть. Все было именно так. И умудрялся оставаться лучшим учеником в школе.

В жизни каждого человека имеются знаковые события, связанные с наукой, литературой, искусством, а то и просто неординарные случаи, оставившие неизгладимое впечатление в его сознании и ставшие отправной точкой в формировании его личности. А если они имели место в детском или юношеском возрасте, то их влияние на этот процесс может оказаться решающим. Но, уверен, формирующаяся личность не может автоматически реагировать на такие моменты, если в ней не заложена так называемая предрасположенность, как правило, на генетическом уровне.
Первый такой момент был в раннем детском возрасте, когда я впервые увидел портрет Джоконды. Я был поражен ее величавой красотой. Тогда она мне казалась богоматерью, сразу же приковав к себе наивный детский взгляд, отвечая на него так и не разгаданной на протяжении веков благородной, но, вместе с тем, мягкой и ироничной улыбкой. Чуть позже познакомился с «Незнакомкой» Крамского, портрет которой висел у наших соседей. Бывая у них в гостях, я искал возможность зайти в ту самую комнату и, найдя в себе смелость, поднимал глаза и подолгу всматривался в это великолепное хрупкое личико с большими глазами и наводящим смятение несколько холодным, с оттенком грусти и обреченности взглядом. Затем были пейзажи Шишкина. Я был уверен, что писал он их в окрестностях Ивановки, а его картина «Рожь» один в один списана с наших Медвежьих Полей, где посреди золотящейся нивы росли могучие вековые сосны, навевающие мысли о покое и вечности. Те далекие эпизоды моего детства вместе со сказочной природой Ивановки привили мне большую любовь к искусству, которая сопровождает меня по сегодняшний день.
Сам я тоже рисовал неплохо. Вершиной моего творчества была стенгазета с портретом Джоконды к восьмому марта, которую я нарисовал карандашами на втором курсе института. Пришлось потрудиться около двух недель. Причем внес в картину кое-что свое, от чего, как мне казалось, она только выиграла. Получилось на славу, но, увы, работа исчезла сразу же после того, как вывесили ее на всеобщее обозрение. Надеюсь, что она по сегодняшний день радует чей-то глаз. Рисовал женщин Рафаэля, Крамского, Ильи Глазунова, Константина Васильева... Пока занимался этим делом, влюблялся в них какой-то мистической любовью, которая потом долго не отпускала. Только вот странно, что ни одного своего труда я себе не оставил.
Первым музыкальным произведением, которое оставило неизгладимое впечатление на мое детское сознание, была песня «Журавли». Это произошло где-то в 4-м классе, когда Зинаида Николаевна, наша классная руководительница, в преддверии Дня Победы завела нас в учительскую, где на маленьком проигрывателе я услышал завораживающий и чистый как горный ручей голос Марка Бернеса. У меня застрял ком в горле, хотелось плакать, настолько удачно достучались слова и музыка этой песни до детской души. Потом была «Песня о далекой родине» Микаэла Таривердиева из кинофильма «Семнадцать мгновений весны». Удивительная гармония музыки и слов вновь добрались до самых глубин юношеского сердца, вызвав щемящую и очищающую душу грусть.
Чуть позже был «Сувенир» Демиса Руссоса. Но это уже была другая музыка, добрая, с красивой мелодией, которая вызывала в детской душе удивительные ассоциации, будто там, внутри, специально для нее было вырезано место и со дня на день она должна была появиться и занять его. Позже откуда-то у нас появилась гибкая виниловая пластинка с этой песней. Завороженный, я ее слушал и слушал, но пытался это делать не часто, чтобы, не дай бог, она мне не надоела. Хранил ее между страницами книги, чтобы уберечь от царапин – участь, которая быстро настигала такие пластинки. А Демис Руссос с неподражаемым мелодичным голосом  так и останется для меня самым любимым певцом в моей жизни.
Первым литературным произведением, по-настоящему вызвавшем у меня взрыв юношеского мозга, была повесть писателя Бориса Раевского «Поединок с самим собой». Учился тогда в шестом классе. Это была история маленького щуплого мальчика по имени Юлий из послевоенного Ленинграда, который поставил перед собой твердую цель стать самым сильным человеком на планете. В итоге добился всего, о чем мечтал, став многократным чемпионом мира и олимпийских игр по борьбе.
Я был взбудоражен в буквальном смысле. Не было и тени сомнения в том, что отныне я начну новую жизнь. И это было только начало. В память врезалась фраза незнакомца, который сказал Юлию: «Если ты будешь подтягиваться пятнадцать раз утром и пятнадцать вечером, то через год станешь в два раза сильнее». Отчаянный поиск турника или какого-нибудь подобия его, привели меня к яблоне в огороде, одна ветка которой располагалась горизонтально и без проблем могла выдержать мой поросячий вес. Росла она посреди картошки, поэтому как бы я аккуратно ни старался пробираться туда, через месяц дорожка к ней была вытоптана вместе с картошкой, за что от отца получил хорошего леща.
Пришлось заняться сооружением турника. Для этого сходил в лес и срубил два столба, закопал их, а сверху в сделанных углублениях установил трубу, зафиксировав ее проволокой и гвоздями. Вначале мог с трудом подтянуться два раза, через месяц уже 6 раз, а спустя 5 лет дошел до 40 раз, столько же делал подъемов с переворотом, а отжимался (причем делал все предельно чисто) 170 раз.
Чуть позже в журнале «Физкультура и спорт» прочитал статью о легендарном силаче Александре Зассе по прозвищу «Железный Самсон». Как и я, ростом он был 161 см, но, несмотря на это, буквально творил чудеса. Например, во время первой мировой войны, находясь в разведке, он с группой солдат попали под обстрел, в результате чего была ранена его лошадь. Он на плечах донес ее до расположения, где вручил ветеринарам.  Он мог нести на себе балку, на которой висело 20 человек, через него переезжал груженный автомобиль и пр. Александр Засс разработал особый тип упражнений, которые назвал изометрическими, когда атлет фиксирует свои мышцы в максимальном напряжении, пытаясь сделать невозможное — порвать цепь, сдвинуть стену и т.д. И вторая волна страсти стать сильным вновь нахлынула меня. И я взялся за дело. Результат не заставил долго ждать. Высот Железного Самсона не достиг, но в те годы по перетягиванию руки равных мне не было.
Затем мне в руки попал рассказ Джека Лондона «Мексиканец», вновь разбудив в моей юношеской душе бурю эмоций. Я был сражен свободолюбием и мужеством героя, который ради идеи готов был пожертвовать буквально всем, в том числе и своей жизнью.  И в одночасье я стал идейным до мозга костей – качество, с которым я так и не расстался. В самые трудные моменты, когда мне противостояли мастодонты от науки, лишенные элементарной порядочности и трезвомыслия, перед глазами вставал образ того самого юноши и откуда-то сверху слышался стальной голос: «Не вздумай отступать!».
Следующее знаменательное событие в моей жизни произошло в 14 лет, когда на своем жизненном пути я встретил Кузнецову Александру Матвеевну - преподавателя по физике, педагога от бога, которую я обожал, схватывая на лету и вдумываясь в любое сказанное ею слово. Царствие небесное этому светлому человеку! Я чувствовал с ее стороны аналогичное отношение к себе, но, как опытный и обремененный множеством званий и регалий педагог, Александра Матвеевна была сдержанной, иногда даже скупой на эмоции. Она собирала вокруг себя понравившихся учеников и проводила с ними дополнительные занятия. Но занятиями как таковыми они не были. Нам предлагалось, не выходя за пределы имеющихся знаний по данной тематике, строить свое видение будущего. И она попадала в точку, вызывая в нас такой интерес, что он гнал по библиотекам, заставлял искать, мыслить, выдвигать гипотезы…
Именно тогда я зачастил в книжные магазины. Мои ноги машинально приводили меня к полке под названием «Наука и образование». Вот там-то в 1979 году мне встретилась небольшая книжка под названием «Психология творчества», а чуть позже — фантастически удачная научно-популярная книга «Закон относительности для миллионов», которая была точным переводом английского издания. Эти две книги фактически сформировали у меня каркас научного мировоззрения. Обе выходили за пределы излагаемых тем, углубляясь в философские просторы, причем материал преподносился так, что сложные вещи становились простыми и понятными. Особенно сильное впечатление оказала вторая книга, в которой в доступной форме анализировался открытый Эйнштейном закон относительности. И мне в одночасье стало понятно, что означает быть гением. Ведь о существовании этого закона природы все предыдущие научные открытия не говорили ровным счетом ничего. Даже наоборот, противоречили ему. И вдруг откуда-то появляется кто-то и все переворачивает с ног на голову! Уму непостижимо! Очень четко по этому поводу выразился А. Шопенгауер: «Талант легко  попадает в цель, гений – в цель невидимую». Как можно было юношескому уму не восхититься, не восторгаться, не пытаться взять пример, не мечтать быть похожим?!
К концу школы было ясно, что по образу своего мышления я технарь. Все окружающее вокруг я пытался оцифровать, объяснить с математической точки зрения, охватить трехмерностью своего воображения. Хотя это удавалось далеко не всегда, что злило и нервировало. Забегая вперед, скажу, что этот мой подход к познанию окружающего мира, невесть откуда во мне взявшийся, оказался невероятно эффективным, оставляя в сознании только достойное внимания и отметая все остальное. Лишь через много лет мне на глаза попадется гениальное выражение Э. Канта: «В каждой науке ровно столько истины, сколько в ней математики».
С гуманитарными науками, признаюсь, не дружил. Хотя с чистописанием у меня было великолепно, за редким исключением диктанты всегда писал на «отлично». А вот с сочинительством откровенно буксовал и всегда завидовал тем, кто мог хорошо писать сочинения, изложения и прочее, и при этом составляли большие складные тексты. Значительно позже, когда я испытал определенные чувства (не спрашивайте, какие), мне почему-то захотелось изложить их на бумаге. И получилось неплохо. Дальше – лучше. Так появилась страсть к этому самому сочинительству, увы, большим это я назвать не смею.
В тот момент, когда принято было решение поступить в технический вуз, произошел случай, который в корне изменил планы. Заболела сестра. Лежа в постели, она рвала и метала от боли, крики стояли до поднебесья. Случилось это поздно вечером. Рядом стояла мать, молилась и навзрыд плакала. Как назло, в селе не нашлось машины отвезти ее в райцентр в больницу. И в тот момент, когда ситуация казалась совершенно отчаянной, приходит соседка и говорит: «Филя приехал!». Дядя Филя – наш сельчанин, известный хирург, о профессионализме которого рассказывали легенды, и думаю, что преувеличения в этом не было. Пользовался он большим уважением сельчан, но был излишне гордым и доступным не всем. Работал он в Тбилиси и все жители окружающих сел в случае проблем пытались попасть именно к нему под нож.
Узнав, что он у родителей дома, мы с матерью пошли за помощью, благо жили на одной улице, но на разных ее концах. Стоя у забора, звали достаточно долго. И, в тот момент, когда, отчаявшись, мы уже решили идти обратно, появился свет в окне, а через минуту вышел и он сам. Не дав ничего сказать, он первым долгом отчитал нас: «Что вы среди ночи орете?! Покоя от вас нет!». Мать расплакалась и стала слезно просить помочь. Ничего не говоря, он зашел обратно. Ждали его минут 15, еще раз звать уже смелости не было. В итоге он все-таки вышел, с дипломатом. Осмотрев сестру, сразу поставил вердикт: «Острый холецистопанкреатит. Срочно в больницу!». Он произвел сестре несколько инъекций, после которых ей полегчало. Утром ее увезли в райцентр и через день прооперировали. Тот эпизод в моей жизни перевернул во мне все, и я твердо решил стать врачом.
К сожалению, с первой попытки я не смог поступить в мединститут. Лишь позже станет ясно почему. В великом Советском Союзе, как я считаю, была построена очень справедливая система. Но и там справедливость была относительной, поскольку основные блага теневым образом распределялись среди представителей узкой прослойки общества.
Дальше была служба в армии, где я воочию смог убедиться в том, что страна, в которой мы жили, была технологически очень мощна и гораздо сильнее, чем казалось. В армии имел прямое отношение к космическим вооружениям, поскольку занимался строительством стартовых комплексов для запуска тяжелых ракет и центров раннего обнаружения их запуска с территории потенциальных противников. Кстати, эти объекты по сегодняшний день находятся в строю, в чем не раз убеждался по мелькающим телевизионным  репортажам.
Готовиться к новому поступлению начал уже в армии, куда в посылке мне прислали необходимые учебники. Старался так, что к демобилизации «подкован» был идеально. На этот раз все пошло как по маслу, и я стал студентом медицинского института.
Студенческие годы я бы назвал одними из лучших в моей жизни. К этому времени мать уже получала пенсию, основную часть которой присылала мне, так что с учетом еще и стипендии, мне жилось неплохо. Мои родители даже не знали, где я учусь, ни разу не посетили меня. Знал наш сельский почтальон, который и отправлял мне деньги. По возможности также помогали братья и сестры.
Не сказать, что я был очень уж старательным студентом, но за все годы учебы лишь раз по неорганической химии получил по итогам семестра тройку, однако по результатам года переправил и ее на четверку. Но был я сложным для преподавателей. Нам необходимо было усвоить огромный по объему материал с аналогичным количеством симптомов, синдромов, законов, принципов, тестов и пр. И, поскольку у меня аналитический тип мышления, мне это было сложно запомнить, если оно не укладывалось в некую логическую цепочку, не противоречащую ранее полученным знаниям. И, чтобы эту цепочку построить, мне приходилось задавать множество дополнительных вопросов, за что нередко подвергался «наездам», как со стороны сокурсников, так и преподавателей.
И вот позади 6 лет учебы. Я дипломированный врач, перед которым открывается множество дорог, самыми желанными из которых в то время были ординатура или аспирантура. Но попасть туда было не так-то просто по причине большой конкуренции. И вдруг как снег на голову новость: ученый совет рекомендовал меня в ординатуру. Признаюсь, не поверил. Обычно туда направляли только краснодипломников, к когорте которых я был близок, но не относился, и тех, за кого было кому походатайствовать. Лишь потом узнал, что протолкнула меня туда профессор Домбровская Елена Александровна, заведующая кафедрой патологической анатомии, ученый с большим авторитетом. Чем-то я ей нравился, правда, не знаю чем. Даже предлагала остаться у нее на кафедре и заняться наукой, обещая через три года помочь защитить диссертацию. Но я отказался.
Однако радость моя была недолгой. Один из членов ученого совета, не без ехидства намекнул, что получить рекомендацию – это мало, главное – попасть в хорошее место, а в этом отношении мне уж точно ничего не светит. И тут я сник.
До дня распределения оставались считанные дни, а я начисто был лишен возможности что-либо изменить. И совершенно случайно встречаю бывшего одноклассника (везде знаки божьи!). Разговорились. Сказал, что устроился работать на стройке. И добавляет:
- Кстати, у твоего родственника.
- Какого родственника?  -  Парирую я, - Нет у меня здесь никаких родственников.
- Как, Мацукатов Яков Полихронович тебе не родственник?
- Первый раз слышу. Кто такой?
- Ну, ты даешь! Это министр гражданского строительства Кабардино-Балкарии!
На следующий день рано утром я открываю дверь в приемную министра. Но, поверьте, уважаемый читатель, далось это мне очень нелегко по причине моей природной стеснительности. Однако деваться было некуда.
- Вы кто? – Спрашивает очень миловидной (не то слово!) внешности секретарша.
- Родственник Якова Полихроновича, - отвечаю.
- Что Вы хотите?
- По личному вопросу.
- По какому личному? Мне же что-то надо ему доложить.
- Скажите, что пришел Ваш родственник по личному вопросу.
На всякий случай изобразив на лице легкое недовольство, фифочка удалилась. Через пару минут:
- Заходите.
Захожу. Огромный кабинет с большим массивным столом, за которым восседал спортивного сложения человек с густой, с проседью, шевелюрой и аналогичными черными бровями.
- Проходите, садитесь. - Министр встретил меня на удивление добродушно, чего я не ожидал, - Что Вы хотели?
Поздоровавшись, я начал с того, что я тоже Мацукатов, но, возможно, мы не родственники. Затем Яков Полихронович задал мне несколько вопросов и, услышав ответ, произнес:
- Нет, мы не родственники, а всего лишь однофамильцы, поскольку существуют две параллельные линии Мацукатовых, которые между собой ничего общего не имеют.
«Все!» - Подумал я, сразу же упав духом. Воцарилась жуткая тишина, во время которой мой собеседник тщательно изучал меня.
- Что же Вы хотели? – Наконец произнес он.
- Понимаете, я в этом году закончил медицинский факультет КБГУ и…, - далее рассказал все как есть.
Опять молчание. Через минуту он, ничего не говоря, поднимает трубку и куда-то звонит. Далее у него был пятиминутный разговор с кем-то на том конце провода, который периодически переходил на повышенные тона. Кладет трубку:
- Иди, - тихо произнес он после очередной жуткой паузы и пронзительного, исподлобья, взгляда.
- Куда? – Ответил я, пребывая в полной прострации.
- К министру здравоохранения республики, он ждет тебя. И выбери любое место, которое тебе понравится. Будут проблемы – обращайся.
С комом в горле, ломаным голосом произношу:
- Спасибо, я буду вечно Вам благодарен…
Через пару недель я уже был в Кургане, во всемирно известном научном центре академика Г.А.Илизарова.

Вы когда-нибудь видели гения? Причем не какого-нибудь, а истинного, признанного во всем мире? Нет? А мне повезло не только увидеть, но и соприкоснуться с ним и даже поздороваться. Разве не об этом я мечтал?! Звали его Гавриил Абрамович Илизаров. Личность, оставившая яркий след в истории науки. Именно он открыл общебиологический закон «Напряжение растяжения как фактор, стимулирующий рост и регенерацию тканей». Образно выражаясь, если растягивать жвачку, нить будет все тоньше и тоньше и, наконец, порвется. Если же дозированно растягивать живую ткань, например, мышцу, то в ней резко ускорится обмен веществ, деление и созревание клеток, в итоге она может стать не только длиннее, но и толще. То же самое происходит с костью. Ученые на протяжении длительного времени сталкивались с этим эффектом, даже спотыкались об него, но почему-то не могли понять и осознать, настолько он был парадоксален по своей сути. Смог сформулировать только гений Илизарова. По этому поводу четко выразился известный американский философ Р. Эмерсон: «Во всяком творении гения мы узнаем собственные отвергнутые мысли».
Гавриил Абрамович также изобрел свой, известный на весь мир, аппарат внешней фиксации и основал научно-исследовательский центр, единственный в своем роде в мире, где проводил научные исследования по проблемам костной регенерации, а в итоге сформулировал целое научное направление под названием «Метод Илизарова».
Попал я в центр на пике его могущества (1989 год). В те годы в научном мире только об Илизарове и говорили. Железный занавес вокруг страны казался непреодолимым барьером, но для самого гения он будто и не существовал. Будучи почетным членом академий наук целого ряда стран, он колесил по всему свету, удивляя научный мир своими достижениями. А в 1991 году в Кургане прошла конференция, собравшая светил травматологии и ортопедии со всего мира, на которой под длительные и бурные аплодисменты Гавриил Абрамович прочитал многочасовой доклад, в котором излагались основные положения его метода. Это было его звездным часом. Через год его не стало.
После его смерти начался постепенный период заката основанного им учреждения, который растянется на 20 лет. Позже станет ясно, что это было закономерностью по ряду весомых причин. Гавриил Абрамович настолько боготворил свой метод, что любая критика приводила его в ярость. То же самое, но с большим рвением, стало делать его окружение. В результате чего был нарушен баланс между прямой и обратной связью, как главного принципа принятия правильных решений. И уж крайне ревностно он относился к критике своего аппарата, который считал идеальным. Хотя, как выразился Эзоп, «нет ничего столь совершенного, чтобы быть свободным от всяких упреков».
Говорят, Гавриил Абрамович боялся талантливых людей, имеющих собственное мнение и, тем более, отстаивающих его. Якобы он видел в них конкурентов, угрозу своему величию. Не могу однозначно утверждать, по этой ли причине, или нет, но они в научном центре не приживались. Их места занимали безропотные трудяги и, что еще хуже, серые кардиналы, жаждущие власти. Последние после смерти учителя предельно догматизировали метод, считая, что в существующем виде он достаточно совершенен и не нуждается в каком-либо дополнении. Нет, они искренне желали методу процветания, но сформулированные ими же самими догмы вытеснили из их же сознания принципы научного мышления. Между ними шла постоянная борьба за власть, за право называться прямыми представителями и наследниками гения, хотя никто из них этого не заслуживал. По большому счету сам Илизаров им не доверял, но они казались менее опасными, чем таланты, которые могли бы составить ему конкуренцию. Практически ни один из них не имел приемлемой клинической практики, которая была бы надежной прививкой от иллюзий и заблуждений, поэтому и считали метод совершенным. Хоть между собой они и не ладили, но в ряде вопросов быстро объединялись в мощный альянс, способный поставить крест на карьере любого человека. И, надо признать, в этом деле они преуспевали.
В 2011 году во главе учреждения был поставлен человек извне. Процесс деградации центра к этому моменту принял необратимый характер, он утратил все потенции развития, был истощен идейно и кадрово, поэтому личность руководителя уже не решала ничего. Нет, клиника имени академика Илизарова существует по сегодняшний день, но методом Илизарова там пользуются минимально и практически не ведется работа по его развитию.
Гавриил Абрамович был редким энтузиастом и неисправимым мечтателем. В своей жизни мне так больше и не довелось встретить людей, переваливших за седьмой десяток, но не разучившихся мечтать по-детски искренне и глубоко. Но делал он это не сидя в кресле или лежа на диване, а в активном поиске научной истины. Причем настолько горячо и страстно, что увлекал за собой людей, заряжал их идейно, что побуждало их работать практически на износ, но не жаловаться, и при этом чувствовать себя счастливыми соучастниками больших событий.
Вместе с тем, был он настоящим тираном, способным с легкостью прогуливаться по судьбам людей, если на то имелся кажущийся повод. Кстати, этим его качеством успешно пользовались нечистые на руку люди из его окружения. В результате было сломано множество судеб тех, кто бок о бок трудился с ним, строя величие данного заведения.
Первые же годы пребывания в Кургане дали понять, что мне выпал большой куш: именно здесь я мог реализоваться полностью. Только я еще не осознавал, что система, построенная Гавриилом Абрамовичем, никогда не признает никого, кроме самого гения. И всех, кто имел иное мнение, ждало как минимум разочарование.
Работа с аппаратом очень (не то слово!) нравилась. Я брал его детали домой, собирал, разбирал, придумывал причудливые их сочетания, различные компоновки и прочее. Помню, в те годы кончики моих пальцев были покрыты мозолями от постоянного контакта с металлом. Именно тогда я понял, что из более, чем 30 деталей аппарата можно собрать практически что угодно. Лично я собрал из него отличный мангал и сани. Позже это качество аппарата я назову технической универсальностью и, как бы это парадоксально ни выглядело, именно она окажется наиболее коварным его недостатком на пути к повышению эффективности.
В процессе работы мне стали понемногу доверять. В такие моменты радости не было предела. Надо отметить, что рост специалиста в столь консервативном заведении, как клиника Илизарова, был затруднен по целому ряду причин, связанных с жесткой вертикалью власти. Поэтому мы отмечали первую проведенную спицу, первый самостоятельно сделанный перемонтаж, первую остеотомию, операцию… Всегда казалось, что другим доверяли больше, чем мне. И в этом не было преувеличения. Во-первых, во мне проявился дефицит коммуникабельности, как отзвук тяжелого детства. А, во-вторых, опытных коллег настораживали мои  энтузиазм и проклевывающиеся очертания амбиций.
Я с большим удовольствием делал перемонтажи аппарата, еще тогда обоснованно считая, что профессионализм специалиста, хорошо владеющего методом Илизарова, в первую очередь, зависит от умения делать правильные, биомеханически обоснованные, перемонтажи. Чтобы уважаемому читателю стало ясно, объясню, что перемонтаж аппарата Илизарова – это внесение изменений в конструкцию уже установленного во время операции аппарата с монтажом на нем соответствующих решаемой проблеме узлов перемещения. И очень быстро стало ясно, что в этом деле я практически родился профессионалом: еще вчерашний студент собирал такие хитрые и замысловатые компоновки аппарата, что сами «могикане» «чесали репу», задумываясь над тем, как они работают. А, разобравшись, демонстрировали их как примеры широких возможностей аппарата Илизарова.
Летом 1992 года в профессиональной жизни молодого доктора произошло одно из самых важных событий, значимость которого будет оценена не сразу. Тогда я работал в отделении устранения деформаций детей. Лежала у нас 10-летняя пациентка Железнякова Евгения из города Караганда.  Была у нее наиболее тяжелая форма рахита с множественными и многоплоскостными деформациями нижних конечностей. Жуткое зрелище! Пациентка была прооперирована лучшими специалистами центра, произведены остеотомии (рассечения костей) и на конечности установлены аппараты Илизарова. Деформации у нее были настолько большими, что каждую кость пришлось рассечь в двух местах. Далее началось самое сложное — процесс устранения деформаций, который проходил тяжело. Ее лечащим врачом был сам заведующий отделения, один из наиболее опытных специалистов клиники, в последующем — кандидат наук, заслуженный врач России. После нескольких попыток и трудоемких перемонтажей он, помахивая свежим рентгеновским снимком, завопил:
- Пятый перемонтаж и без толку! Нет больше сил!
Мы собрались вокруг и стали наперебой обсуждать сложность ситуации,  предлагая различные решения и многозначительно покачивая головами. После того, как каждый высказал свое мнение, воцарилась тишина, которую нарушаю я:
- Разрешите я попробую.
Он неодобрительно посмотрел на меня:
- Уже профессионал?
- Да нет, просто хотелось бы попробовать.
- На эксперименты потянуло?
- Даю слово, что отнесусь с полной ответственностью.
- Флаг Вам в руки! И попробуйте только не справиться, - произнес он и, всучив мне рентгеновские снимки, удалился.
Хотя он был уверен, что я с этой задачей справлюсь.
Жесткая вертикаль власти, выстроенная Илизаровым,  вносила в отношения между коллегами научного центра элемент цинизма. К инициативе работника относились с подозрением. Так было принято, что вышестоящий по должности имел неписаное право помыкать нижестоящим. Если же «величиной» была личность с шаткими моральными устоями, то могли иметь место ничем не оправдываемые с этической точки зрения поступки. Например, помню случай, как большой начальник проиграл своему подчиненному в нарды, в отместку проверил его истории болезни, нашел там кучу недостатков и устроил ему настоящую экзекуцию. Те, кто приезжали в клинику «научиться и уехать», как правило, не лезли на рожон и жили более или менее спокойно. Доставалось амбициозным, имевшим свое мнение и, тем более, пытающимся его отстаивать. Таких «мочили» нещадно. Прессинга этой машины никто, как правило, не выдерживал, и со временем обретали рабскую покорность или же увольнялись. Нередко заявления об увольнении писались буквально в день защиты диссертации или окончания ординатуры, настолько тяжелым был климат в заведении.
Через пару минут со снимками был у постели больной. Присел рядом и задумался. Прекрасно помню тот момент. Думал очень глубоко, просто отключился от окружающего мира и с головой погрузился в анализ ситуации. Думал около часа. Затем взялся за дело.
Пошел по следующей логике: раз уж обычные компоновки не могут решить задачу по устранению сложной деформации, значит они недостаточно функциональны. Следовательно, надо смонтировать более эффективную систему, которая бы перемещала и поворачивала кости во всех направлениях, которых всего 6 – три линейных перемещения (сдвиг костей вперед-назад, влево-вправо, вверх-вниз)  и три вращательных (поворот влево-вправо, вперед-назад и вокруг собственной оси).
На монтаж запланированной компоновки я потратил целый рабочий день. У меня хранится ее черно-белое фото, я инстинктивно чувствовал, что мне удалось сделать нечто значительное, поэтому и решил запечатлеть это на пленке. Все у меня получилось прекрасно. Далее необходимо было этим устройством устранить имеющиеся компоненты деформации. На это у меня ушло около 10 минут. Контрольные рентгеновские снимки показали, что задача была успешно решена, о чем доложил заведующему.
В тот день я еще не понимал смысла происшедшего. Станет ясно гораздо позже: вчерашний студент собрал на пациенте компоновку аппарата Илизарова с 5 степенями свободы и 3 независимыми перемещениями (в идеале 6+6). Я не помню случая, чтобы в клинике собирали компоновки с формулой выше, чем 4+2. То есть я решил архисложную задачу. Чтобы картина была полной, скажу, что излагаемое относится к компетенции кинематики – одной из трех составных частей механики, изучающей перемещения физических тел в пространстве. А в научном центре не было никаких исследований в области кинематики, она была белым пятном в методе Илизарова. Во-первых, там не понимали (и до си пор не понимают), что такие знания могут значительно повысить эффективность метода, а, во-вторых, был аппарат Илизарова, который согласно принятой идеологии имел неограниченные возможности, следовательно, в этих исследованиях не было смысла. Это живой пример того, как догма убивает науку.
Тот случай вдохновил меня на дальнейшие поиски. Я интуитивно чувствовал, что имеется техническое решение, позволяющее значительно повысить эффективность работы врача, освободив его от необходимости производить трудоемкие перемонтажи, одновременно подняв качество результатов лечения на принципиально иной уровень. Но это была интуиция, в основе которой лежит неосознанная логика, вот ее-то мне и предстояло раскрыть, т.е. осознать.
Однако для этого профильных знаний было недостаточно, и я обратился за помощью на кафедру теоретической механики Курганского государственного университета, где судьба свела меня с двумя замечательными людьми – Фонотовым Владимиром Трифоновичем и Крохмаль Николаем Николаевичем. Поставив перед ними собранную компоновку аппарата и описав то, что сделал на больном, я попросил их охарактеризовать это с точки зрения механики. Мне сказали, что я собрал компоновку аппарата, у которой было пять степеней свободы. Из них только в трех осуществлялись независимые перемещения, которые в отличие от зависимых четко прогнозируемы и удобны в осуществлении. То есть, формула той компоновки была 5+3. И я предложил оценивать возможности аппарата именно такой формулой. И сразу стало ясно, к чему интуитивно стремился мой разум – к конечной цели, формуле 6+6, то есть к созданию компоновки с шестью степенями свободы и шестью независимыми перемещениями. Это и есть главные технические характеристики оптимального по эффективности аппарата внешней фиксации.
Удивительно, но до меня способов измерения эффективности аппаратов внешней фиксации не было. И это было странно, потому что, во-первых, таких устройств в мире насчитывалось около тысячи, а, во-вторых, у любой технической системы должны иметься так называемые технические характеристики, дающие представление о ее эффективности. У автомобилей, например, таковыми являются объем двигателя, мощность, расход топлива, развиваемая скорость и пр. Каждый автор убеждал, что его аппарат лучше. И при этом предлагалось верить ему на слово. Получается, создавая свои  аппараты, изобретатели, образно выражаясь, не преследовали какую-либо четкую цель, а тыкали пальцем в небо. Увы, так и было. И над всей этой суетой витала догма: «Лучше аппарата Илизарова нет, и не будет!». Здесь как нельзя к месту цитата М. Ганди: «Как только поверишь, что достиг идеала, развитие останавливается и начинается движение вспять».
Собрать компоновку 6+6 из деталей аппарата Илизарова – крайне сложная задача, но меня уже было не остановить. И, быстро собрав ее, я поставил ее перед собой и задался самым важным вопросом в своей профессиональной жизни: а возможно ли создание аппарата с характеристиками 6+6, предельно простого, в работе с которым попросту бы отпала необходимость в перемонтажах, чтобы перемещения осуществлялись одним движением руки, элементарно просто, максимально точно и во всех шести направлениях? И интуиция твердо ответила: «Да!».
Тогда еще я плохо отдавал себе отчет, на что замахиваюсь. Создав его, мне предстояло противостоять идеологии совершенства аппарата Илизарова, за которой стояли доктора наук, профессора и тысячи фанатично верящих в это специалистов. Предстояла схватка между наукой и догматизированным ее суррогатом. Но этого было неизбежно, поскольку как выразился Г. Галилей, «только со смертью догмы начинается наука». Хотя, и это стоит подчеркнуть, проблема была не в аппарате Илизарова, который верой и правдой выполнял свое предназначение на значительном отрезке времени, а в сознании людей.
В 2004 году была запатентована первая модификация аппарата. Получилось громоздко. В 2005 году запатентован второй, более компактный и функциональный вариант, в 2007 году – третий, а в 2013 – четвертый. Следует отметить, что все они были с формулой 6+4. Аппарат состоял всего лишь из двенадцати стандартных деталей, у каждой из которых имелось свое, предназначенное только для нее, место крепления, в связи с чем его можно собрать практически с закрытыми глазами.
Добиться формулы 6+6 оказалось сверхсложной задачей, одно время даже был уверен, что это невозможно. Но помогла особенность моего мышления: независимо от того, чем в данный момент я занимаюсь, определенный ресурс моего мозга постоянно занят заложенной в него проблемой. И в ноябре 2017 года во время прогулки наступило озарение. Сегодня в моем мозгу имеется принципиальный образ аппарата с формулой 6+6, но выложить их на бумагу пока не решаюсь.
Аппарат модификации 2007 года был изготовлен на опытном заводе научного центра в количестве шестидесяти экземпляров. Они были розданы по разным отделениям для апробации в клинической практике. Как и ожидалось, мероприятие было успешно саботировано. Ни одной полноценной попытки его применения не было. Повторяю, ни одной! Поэтому все те, кто потом его старательно будут критиковать, не утруждая себя в выборе слов, попросту не имели на это никакого права. В знаменитом научном центре никто из наделенных полномочиями принимать решения ни разу не поинтересовался сутью того, что я предлагал.  Даже аппарат в руках не держали, считали это кощунством перед светлым именем Гавриила Абрамовича и его аппаратом. Интерес был только у молодых специалистов, мышление которых еще не было затронуто идеологией. Кстати, именно они и приезжавшие на учебу специалисты, особенно из дальнего зарубежья, с их непредвзятым мнением и вдохновляли меня идти вперед, несмотря на трудности. Ассистируя мне, они искренне удивлялись простоте и точности осуществления репозиции моим аппаратом. Иногда разрешал им оперировать самостоятельно, и было удивительно, что вчерашние студенты добивались более точной репозиции, чем лучшие специалисты центра делали то же самое с аппаратом Илизарова.
Имевшимися в моем распоряжении аппаратами в стенах клиники под колоссальным прессингом лично мной были пролечены более трехсот пациентов с великолепными результатами, практически недоступными для аппарата Илизарова. Кстати, такого прецедента в центре не было. Сушко Николай Степанович, тоже автор одноименного аппарата, до того, как его вынудили уйти, успел там прооперировать чуть более шестидесяти человек.
В стендовых условиях я сравнил функциональные возможности аппаратов Илизарова, аппарата Taylor (США) и Мацукатова. Если первым устранение различных по сложности смещений костей занимало от 15 до 90 минут, аппаратом Тейлора требовалось около 40 минут, то аппаратом Мацукатова - от 2 до 8 минут. Причем все манипуляции аппаратом Мацукатова были значительно точнее. При этом формула аппарата Илизарова – 4+2, Тейлора 6+0, Мацукатова – 6+4. Как показал опыт, различия в формуле даже в одну единицу дают аппарату неоспоримые преимущества. Следует также отметить, что ни один аппарат в мире даже близко не может конкурировать по своим возможностям с аппаратом Мацукатова – истина, в которой я могу легко убедить любого сомневающегося.
Следующим моим логическим шагом вытекало проведение диссертационного исследования для обоснования правильности моих предположений и доказательства эффективности разработанного аппарата. Так принято в науке.
Предполагалось, что сложности меня ждут уже на стадии планирования исследования. Доброжелатели (были и такие) предупредили, что в названии темы диссертации ни в коем случае не должна фигурировать фраза «аппарат Мацукатова», которая в буквальном смысле вызывала агрессию у «альянса», который наотрез отказывался признавать его, называя «узлом репозиции к аппарату Илизарова». Ограничился аморфным выражением «новые технологические решения». Тем не менее, все прекрасно понимали, о каких решениях идет речь, поэтому на проблемной комиссии мне устроили настоящую расправу: «Что Вы себе позволяете, молодой человек? Что Вы пытаетесь нам доказать, когда все уже доказано Гавриилом Абрамовичем? Вы хотите нас, сварившимся в методе, убедить, что Ваш аппарат лучше аппарата Илизарова? Ваши амбиции ни в какие рамки не лезут!» и пр. Моя судьба в буквальном смысле висела на волоске, если бы не старания председателя проблемной комиссии, который, к счастью, тоже был на моей стороне. Голосование завершилось с перевесом в один голос в мою пользу. Я облегченно вздохнул, потому что с этого момента тема моей диссертации должна была быть внесена в реестр диссертационных исследований министерства образования и науки, и государство становилось гарантом ее выполнения.
Но повода для радости у меня не было. Впереди ждала настоящая «Голгофа» длиной в три года. Запретить выполнение диссертационного исследования уже никто не мог, но довести меня до того, чтобы я сам сошел с дистанции, было более чем реально, на что делал упор «альянс».
Странно, но это факт: мой научный руководитель всячески мешал мне, ставил палки в колеса, писал в вышестоящие инстанции порочащие меня письма, открыто и публично выступал с критикой в мой адрес. Хотя он должен был делать диаметрально противоположное. Его буквально раздражали получаемые моим аппаратом результаты лечения. Проводя обходы в нашем отделении, он находил кучу причин придраться к оперированным моим аппаратом пациентам, хотя не будет преувеличением сказать, что по сравнению с другими там все было сделано идеально. Кроме откровенного противодействия с его стороны не было ровным счетом ничего. Объяснить этот феномен логикой невозможно. Сомневаюсь, что где-либо еще можно встретить такое.
И все-же, его поступки были детской шалостью по сравнению с тем, что позволяла себе одна дамочка в звании профессора. Безграничное лицемерие и коварство, помноженные на удивительный талант обольщения и перевоплощения, делали ее крайне одиозной личностью. Хотя на научной стезе она себя ничем не проявила, да и не могла по причине отсутствия таковых способностей. Зато были другие. Она умело «присасывалась» к чужим трудам, как правило, в качестве первого автора. Она считала, что свыше ей дарована миссия контролировать соблюдение святости образа Гавриила Абрамовича, его метода и аппарата, поэтому любой, кто имел смелость высказаться по этому поводу, рисковал навлечь на себя ее гнев.
Ни один скандал в центре не мог обойтись без плотного ее участия. С ней никто не желал связываться, в том числе и первые лица центра, поскольку, чтобы противостоять ее интригам, необходимо было пользоваться аналогичными с ней методами, что далеко не каждый мог себе позволить по этическим соображениям. Завоевать ее доверие можно было только беспрекословным подчинением. Дамочка не гнушалась буквально ничем, начиная критикой и кончая хитросплетениями интриг и откровенной местью.
Она преследовала меня везде и всюду с одной целью закрыть мне все пути для продвижения вперед. Писала письма, звонила в разные инстанции, настоятельно рекомендуя не связываться со мной. И, надо признаться, добилась немалого. Точно знаю, что именно из-за нее в некоторых учреждениях, где я  намеревался продемонстрировать свой аппарат, наотрез отказались иметь со мной дело. Но были инстанции, где дамочку эту прекрасно знали, поэтому ее старания имели противоположный эффект.
Короче, в ход шло буквально все и даже больше того, что уважаемый читатель может предположить. Это были оголтелая критика, саботаж, травля, отказ в предоставлении мне жилья и прописки, поиск любых причин для снижения моей зарплаты и урезания иных выплат, обвинения в смерти пациента, к которой я не имел никакого отношения, и многое-многое другое. И постоянные обвинения в том, что я якобы пытаюсь порочить светлое имя Гавриила Абрамовича. А в данном учреждении все прекрасно знали, что если тебе приписывают подобное - жди репрессий. Любое противодействие мне негласно приветствовалось, поэтому некоторые сотрудники рангом пониже, стремясь заслужить расположение «альянса», иногда проявляли в этом деле нешуточное рвение, в результате чего ситуация доходила до прямых угроз в мой адрес. Многие из тех, с которыми я имел неплохие отношения, в последующем отвернулись от меня. Были и такие, кто не скрывал своего злорадства по поводу происходящего.
Как-то мой приятель, зайдя по своим делам в отдел кадров, стал случайным свидетелем разговора по телефону между начальником отдела и кем-то на том конце провода. Дама докладывала о проделанной «работе», отчитывалась, кого уволили и кого вынудили уйти самим. К сожалению, все так и было, «работа» по выдавливанию неугодных в это время кипела вовсю. Странно, что она нисколько не боялась быть услышанной посторонними. И добавила: «А с Мацукатовым мы разберемся в ближайшее время».
Это был 2010 год, когда в центре после ухода на пенсию его прежнего директора развернулась библейских масштабов борьба за власть, отзвуки которой были слышны далеко за пределами страны. Претендентом номер один на пост директора был человек с весьма нестабильной психикой. Странно, но почему-то именно в нем многие видели спасителя. Хотя невооруженным взглядом было видно, что такую личность нельзя было подпускать к власти. Ко мне он относился с явной неприязнью, а иногда и агрессией. Он считал, что патент на мой аппарат должен был принадлежать центру, хотя я его разработал, не будучи в тот момент его сотрудником, без какой-либо помощи со стороны и исключительно на свои личные средства. С его стороны даже была попытка юридически оспорить этот факт, но обстоятельства не позволяли.
В конце 2010 года он захотел со мной окончательно «разобраться», что уже успел сделать со многими, кого он считал своими врагами, повесив на меня смерть иностранного пациента, к которой имели прямое отношение его ближайшие соратники, один из которых сегодня является вторым человеком в центре. Была кульминация борьбы за власть, в которой указанные лица были ключевыми фигурами, и отдавать их на «съедение» он не хотел. Сакральной жертвой почему-то был назначен я, хотя к этой смерти имел такое же отношение, как и к вращению Земли вокруг Солнца. Пациент всего лишь был моим знакомым, который приехал на лечение в центр (кстати, за огромные деньги!) при моем прямом содействии. Я его посещал в палате, но лечился он в другом отделении, да и лечащим врачом был другой доктор. Но именно я был первым, кто забил тревогу по поводу непрекращающейся высокой, до сорока градусов, температуры с кровавой рвотой, поскольку лечащий врач по известным только ему причинам посещал его раз в несколько дней. Дело было в пятницу. Вызванный мной же терапевт недооценил тяжесть состояния пациента, которое за выходные резко ухудшилось, а еще через два дня он скончался в реанимации. Как потом окажется, от свиного гриппа, вернее его осложнений.
Был созван медицинский совет с участием практически всех руководителей центра, на котором надо мной изощренно поиздевались, не утруждая себя в выборе ни тона, ни слов. Некоторые будто с цепи сорвались, предлагая «разобраться со мной» тут же, как говорится, не отходя от кассы. Прошу прощения у уважаемого читателя за резкий тон, но с более отвратительными проявлениями человеческой личности, чем в тот день, я не сталкивался. Хотя абсурдность этого театра понимали все присутствовавшие. Поразительно, но никого из них эта вакханалия не возмутила, за исключением одного, который выразил мне соболезнования на следующий день. 
Я демонстративно удалился, оставив их копошиться в собственной грязи. Забегая вперед, скажу, что последующие мои действия были очень грамотными. Я написал запрос в адрес администрации, в котором потребовал ее аргументировать мою вину в смерти данного пациента, и зарегистрировал его в канцелярии (секретарь отчаянно отказывалась принять его, но пришлось),  что обязывало их дать на него официальный ответ. Запахло жаренным и, дабы не нарваться на большие неприятности, поскольку в центре по данному поводу уже работала комиссия минздрава, шайка во главе с указанным претендентом на власть, хоть и в витиеватой форме, но все же принесла мне письменные извинения. Копаться дальше не стал, не было ни сил, ни желания.
Вечером того злосчастного дня я сходил в церковь. Было 30 декабря. Просил всевышнего заступиться, ведь должен же быть предел этой вакханалии. Стыдно признаться, но молился и плакал. Подошел молодой священник, спросил, нужна ли помощь. Сказал, что нет.
Не было сил, я был предельно измотан и, что самое страшное, не знал, как дальше быть. Никому не желал зла, всего лишь просил элементарной справедливости. И появилось ощущение, что небеса услышали меня. Думаю, это был инстинктивный самообман, придуманный моим подсознанием, в котором в тот момент я очень нуждался. Удивительно, но ушел оттуда в состоянии душевного и психического равновесия.
Чуть позже претендент номер один в расцвете сил скоропостижно скончается в окружении своих соратников. Нет, я далек от наивной мысли, что это было результатом моих молитв, как раз-таки я ему такого не желал. Да и не владею магией общения с потусторонними силами.
Чтобы как-то удержать ускользающую власть, его окружение эту смерть попытается выдать за убийство. Поползут обвинения в разные стороны, слава богу, не в мою. Однако все было прозаичнее. В центре прекрасно было известно, что здоровье этого человека было подорвано алкоголем. Бывали периоды, когда по причине запоев он неделями не появлялся на работе. Как бы то ни было, его портреты до сих пор висят в некоторых кабинетах центра, настолько там сильна ностальгия по сильной руке.   
Короче, я отбивался как мог, но мне противостояли неизмеримо большие силы. Придя домой после работы, я закрывался в комнате и лежал на кровати долго и неподвижно. Не хотелось есть, в голову лезли мрачные мысли, я не желал видеть и слышать никого, стал агрессивным по отношению к детям, которые стали избегать меня.
В 2012 году моя нервная система не выдержала, и я погрузился в махровый невроз, по причине чего пришлось полечиться в психиатрической клинике. Лечился тайно, добрые люди помогли. В больничном листе фигурировало название другого учреждения и диагноза, а то не дай бог узнали бы об этом, однозначно обернули бы ситуацию против меня. И плевать им хотелось на такие вещи, как порядочность, совесть и пр.
Что интересно, «альянс» гордился своими «достижениями», нисколько не задумываясь над тем, что за ними стоят сломанные судьбы, разрушенные семьи и пр. К примеру, годами раньше аналогичную «Голгофу», правда, в гораздо более легкой форме, прошел Сушко Николай Степанович, автор одноименного аппарата для лечения переломов ключицы. В лечении данной патологии его устройство также было гораздо эффективнее аппарата Илизарова, в чем сам убедился, покопавшись в архиве. Однако продержался он гораздо меньше меня, вынудили уйти сразу после защиты диссертации. Как рассказывают, ушел затравленным. «Вылетел отсюда как пробка от шампанского!» – вот так в приватной беседе выразился по этому поводу один из представителей «альянса», бросая намек в мой адрес. И таких «побед» в их послужном списке были десятки. Своими действиями они обескровливали заведение. О каком будущем могла идти речь при таком положении вещей?!
Приведенные примеры наталкивают на мысль о том, что в фундаменте данного учреждения изначально была заложена неизлечимая болезнь под названием «культ личности и метода», что прекрасно осознавали многие, как внутри центра, так и за его пределами. Именно этот недуг, а не происки конкурентов и недоброжелателей, как считал «альянс», и стал первопричиной краха заведения и кризиса метода, несмотря на его большой потенциал. Нет сомнений, что если мы когда-то и станем свидетелями его ренессанса, во что я верю, то это точно произойдет не в Кургане. Сегодня в стенах знаменитого научного центра противников метода Илизарова даже больше, чем за его пределами. Это результат крайне пагубной политики «альянса», действия которого вызывали в сознании многих сотрудников анафилаксию к методу. Ситуацию добила новая администрация центра, в политике которой метод Илизарова существует только на словах.
Парадоксально, но все описанное исходило от наиболее образованной прослойки общества под названием интеллигенция, к которой, в принципе, отношусь и сам. Сегодня у меня иное представление об  этом сословии. Боюсь, мое мнение придет в противоречие с общепринятым, но считаю, что между образованностью человека и его приверженностью общечеловеческими нормами морали нет прямой связи. Уверен, что коммунисты обоснованно выдвигали вперед пролетариат, как часть общества, максимально лишенную корыстных целей.
Были у меня и сторонники. Но выражали свое мнение только наедине со мной. Публично ни разу и никто меня не поддержал, иначе он сразу бы стал объектом нападок. Одним из них был профессор Щуров Владимир Алексеевич – человек низкого тона, порядочный и добрый, который отзывался  на любую просьбу о помощи. Именно с его непосредственным участием была проведена часть исследований по моей диссертации. Называю это имя уже без страха подставить его, потому что буквально на днях профессора не стало – не выдержало сердце из-за постоянных попыток унижения и гонений со стороны администрации, о чем знаю не понаслышке. Скончался на следующий день после т.н. переаттестации, которая в данном заведении является ничем иным, как инструментом для сведения счетов. В свое время через эту процедуру пытались уволить и меня.
 Я периодически приходил к таким людям, как Владимир Алексеевич, «поплакаться в жилетку». Немного помогало. Нередко они мне давали дельные советы. И все же, они ни разу не посмели оказать мне прямую поддержку.
Параллельно развивалась история с моим аппаратом. Некоторые из тех, кто изначально, мягко говоря, его критиковали, называли говном (цитата!) по причине отсутствия элементарной научной интуиции, позже все-таки увидели в нем курицу, способную нести золотые яйца. И появились вторые соавторы, затем претенденты на патентообладание. Но им всего казалось мало и из вторых захотелось стать первыми. И в 2010 году передо мной легла бумага, которую мне предлагалось подписать. А было там написано, что я, такой-то, пребывая в здравом рассудке, согласен на переименование аппарата с такого-то имени на другое. В тот момент я в буквальном смысле был обложен со всех сторон и, кроме чем подписать, другого выхода не было. И из статуса первого автора я перешел во вторые. Новоиспеченный первый автор затем предложил единолично получить какую-то награду за разработку аппарата. Якобы моя кандидатура по некоторым параметрам для этого не подходила. Я был против. Естественно, в последующем это мне не простилось. Благо, рычагов воздействия у него было предостаточно.
Еще хуже обстояло дело с патентообладанием. Дошло до того, что в патентообладателях оказалось четыре человека и наименьшим процентом (13%) из них владел я. Шкура неубитого медведя делилась вовсю и грызня за долю только набирала обороты. Конец этой вакханалии был положен в 2013 году, когда патентообладатель с наибольшей долей согласился уступить ее мне, а затем и оформить юридические документы таким образом, что единоличным патентообладателем остался я. Но это далось чуть ли не кровью. К этому моменту другие патентообладатели, новоиспеченные авторы и соавторы, к моему счастью (пусть простит нас господь!), стали фигурантами одного уголовного дела, испортили отношения между собой и сошли с дистанции.
К моменту защиты диссертации я был предельно истощен. Стараниями «альянса» моя зарплата опустилась ниже порога выживания. Чтобы не быть голословным, скажу уважаемому читателю, что перед увольнением из клиники (октябрь 2014 года) она составила 11 000 рублей (на то время около 200 евро) при средней официальной у врачей по центру 56 000, медсестер – 20-25 000 рублей. Супруга работала в буфете техникума и дополнительно вносила в бюджет семьи 9-10 000 рублей. Сюда следует добавить тот факт, что мы снимали квартиру, хотя у научного центра имелось ведомственное жилье, но мне, естественно, в нем было отказано.
В 2014 году над моей семьей нависла реальная угроза нищеты, денег не хватало даже на самое необходимое. Хотя я был наиболее передовым новатором центра, автором двадцати шести изобретений и нескольких десятков рационализаторских предложений, в том числе и внедренных. Без ложной скромности могу сказать, что на тот момент мой аппарат был единственной новацией, которой центр мог удивить научный мир в области внешней фиксации. Это бы однозначно произошло, если бы наделенные полномочиями принимать решения элементарно задумались над тем, что вытворяли. Помимо этого я буквально был утрамбован идеями, и мои успехи были бы гораздо значительнее, если бы опять-таки мне не пытались с таким упорством создавать проблемы, ставить палки в колеса, а то и просто на корню блокировать мои инициативы.
В центре есть немало сотрудников, в послужном списке которых множество научных достижений, ко многим из которых они не имеют никакого отношения. Хотя за последние годы из его стен не вышло практически ни одной работы с приемлемым «сухим остатком». Лично я никогда не был соавтором чужого труда. Но могу ответственно заявить, что десятки личностей, числящиеся первыми и последующими авторами и соавторами в моих работах, никакого отношения к ним не имели. А по-другому протолкнуть свои работы было бы невозможно. Теневая жизнь этого заведения была совсем иной, чем ее представляли на публике.
С научными статьями, дела обстояли гораздо сложнее, их у меня было всего 12. Дело в том, что в клинике Илизарова принято положение о внутренней рецензии статей. Это ни что иное, как жесткая цензура, а, если называть вещи своими именами, то эффективный способ борьбы с неугодными. Процедура была тайной, поэтому авторы не знали рецензентов, хотя это было писано не для всех. Рецензентов назначал лично заместитель директора клиники по науке, являвшийся наиболее изощренным моим оппонентом. И весьма «странным» образом мои работы попадали к аналогичным с ним по духу рецензентам. Естественно, они мне писали отрицательные рецензии, и статьи, в которых я пытался ознакомить научный мир со своим аппаратом, за пределы стен клиники выйти не могли.
Моя нервозность перед защитой имела основания. Поскольку голосование «за» или «против» было тайным, от моих оппонентов можно было ждать чего угодно и тогда годы стараний, борьбы и выживания оказались бы напрасными.
В тот день защищались двое, я первый. Так вот, уважаемый диссертационный совет моей персоне уделил четыре раза больше времени, чем второму соискателю.
После моего 15-минутного доклада, последовали выступления рецензента и оппонента, а затем перешли к прениям. К моему удивлению, сколь-нибудь существенной критики в мой адрес не было. Последовавшее за этим и вовсе шокировало: двое членов диссертационного совета посчитали мою работу инновационной с явными элементами мировой новизны и предложили ходатайствовать перед высшей аттестационной комиссией о переквалификации ее в докторскую диссертацию. К слову сказать, такое случалось только с Илизаровым при защите им кандидатской диссертации в 1968 году. Предложение было поставлено на голосование. Однако выступивший перед этим председатель диссертационного совета (тоже один из наиболее непримиримых моих оппонентов) прямо предложил голосовать против, излагая витиеватые аргументации своего мнения. После первого голосования большинство со значительным перевесом было в мою пользу. Председатель нашел повод не принять результаты и предложил проголосовать еще раз. Результат был аналогичным. Потом последовали третье и четвертое голосования и большинство были вновь в мою пользу. Однако после последнего председатель, тем не менее, объявил, что большинство против. Весь ход защиты диссертации снимался на видеокамеру и звуковые носители, материалы есть у меня в наличии. В конце заседания прошло голосование о принятии моей диссертации, результаты которого вновь удивили: ни одного «против», все «за». Моей радости не было предела.
Суть происшедшего позже довел до меня один из моих доброжелателей. Дело в том, что больше половины членов диссертационного совета — это доктора наук и профессора из других городов России и к нашему заведению отношения не имели. «Альянс» побаивался именно их, поскольку среди них было немало авторитетных и известных людей. Поэтому, проголосовав против столь блестящей диссертации, он сразу бы вызвал подозрения приезжих в том, что в «датском королевстве» не все в порядке. Репутация центра и так была подмочена бесконечными скандалами, в первую очередь их же стараниями.
Удостоверение кандидата медицинских наук получил через десять месяцев, а еще через два месяца я написал заявление об увольнении. Нисколько не жалею.
Пройденный путь сформировал в моем сознании принципиально новое понимание состояния дел с авторским правом в России. То, что мне удалось удержать свое детище в руках – счастливая случайность. Но, проиграв мне в этом, мои оппоненты сделали максимум возможного, чтобы наглухо закрыть мне пути к продвижению вперед. Нет никаких сомнений, что нередко авторами и обладателями перспективной интеллектуальной собственности становятся люди, владеющие админресурсом. Даже представления не имею, как эту беду можно победить. Увы, государство для этого не делает практически ничего. Хотя всем все известно.
Бываю в Кургане, посещаю центр, иногда проезжаю мимо. Смотрю на него и ловлю себя на мысли, что при всей моей сентиментальности в душе «не ёкает». Настолько она обуглена теми событиями. Посещаю могилу Гавриила Абрамовича Илизарова. При всех своих недостатках он для меня был и остается гением, а таким место только в раю. В отличие от тех, кого он оставил после себя.
Так называемые «бунтари» в знаменитой клинике появлялись и раньше, но никто долго не выдерживал. Забитые и униженные, они быстро сходили с дистанции. Я же продержался дольше всех. И, что важнее всего, никто там по сегодняшний день не осмелится отзываться нелестно об аппарате Мацукатова. Научная истина, заложенная в нем, имеет настолько мощные корни, что «альянсу» он не по зубам.
У меня в корне изменилось видение роли научно-исследовательских заведений. Сегодня это неэффективные институты, семейные, как правило, окончательно ставшие проводниками западных технологий на внутренний рынок. В принципе, в этом нет ничего плохого, но это не может быть главным предназначением НИИ с их огромными бюджетами. Их основная функция, о которой они давно забыли  – разработка этих самых технологий на собственной базе. Однако структура и логика функционирования данных заведений делает эту задачу практически невыполнимой. Если даже нечто подобное в их стенах и появляется, то оно автоматически становится многострадальным вместе со своими авторами, поскольку не вписывается в устоявшуюся матрицу деятельности и интересов. В мозгах современных функционеров от науки, да и простых врачей тоже, сформировалась жесткая догма: «Все равно ничего лучше Запада мы не сможем придумать, а, следовательно, и нет смысла пытаться». Ведь в том же Кургане не раз фирмы извне при активной поддержке администрации, получали площадки для проведения мастер-классов по представлению своих технологий, на которых, как говорится, яблоку негде было упасть. Мне ни разу такая возможность не была предоставлена. Даже если бы это и произошло, то уверен, там было бы практически пусто. И что самое интересное, все представленные на эти мероприятиях устройства значительно уступают по эффективности аппарату Мацукатова. Королевство кривых зеркал, да и только!
Вот уже пятый год живу и работаю в Казахстане. Приехал сюда по приглашению заинтересованных в моих разработках инстанций. Живу спокойно, работаю эффективно, семья живет в достатке. Конечно, это не то, о чем я мечтал, но такой период мне был жизненно необходим, чтобы отдалиться от той пропасти, на краю которой находился. Тем не менее, за это время я добился значительно большего, чем за гораздо более длительный период в знаменитом научно-исследовательском учреждении с громадным бюджетом, главным предназначением которого, по сути, и должно быть то, чем я и занимался. О тех годах стараюсь не вспоминать, хотя мои раны не затянутся никогда…


ПОСЛЕСЛОВИЕ

Не так легко решиться на исповедь. И, даже решившись, всему есть предел. Все было драматичнее. Многое пришлось оставить за рамками, поскольку большее откровение не делало бы мне чести в глазах уважаемого читателя. Есть немало моментов, которые публичной огласке не подлежат. Никак! Жили и боролись как могли…
Пока писал, пребывал в состоянии печали и грусти. За того маленького мальчика, юношу и молодого человека. У первого было много боли и мало радости, у второго – много непосильного труда и мало детства, у третьего – много борьбы и мало покоя. Хотел бы крепко обнять всех троих и шепнуть им на ухо: «Не падайте духом, прорвемся! С нами бог!».