Окаянный счастливчик

Каждую неделю я навещаю брата Влада в Доме Жизни. В названии этом есть какая-то издёвка, потому что жизни в обитателях дома всего ничего. А может, это только кажется? В самом Доме Жизни никто не умирает. Поэтому он вполне оправдывает своё название. Умирать этих старых кляч отправляют в госпиталь или хоспис. Они составляют большинство обитателей Дома Жизни, хотя моего брата скорее можно отнести к молодым клячам, которых здесь совсем немного. И это ужасно.
Брат тощ, бледен, высок почти ничего не говорит, или говорит что-то нечленораздельное. Хотя иногда речь его ясна и наполнена смыслом, но это бывает всё реже. Он теперь много спит. Его курчавая рыжая шевелюра стала редеть на макушке как будто протираться от долгого лежания на подушке. Я сказал себе: наконец-то. У него всегда были прекрасные волосы, а я облысел к сорока и носил плохой парик, wig, как его здесь называют. На хороший жаль было денег, да и не было нужды.
Несколько раз в месяц Влада моют в душе, причёсывают, бреют, стригут. Большая проблема – ногти. Как- будто ещё одно осложнение болезни Паркинсона —невероятная скорость роста ногтей. На его руках они растут так быстро, что их не успевают подрезать. В момент наших встреч ногти у него всегда как у Дракулы. Он расчёсывает себе ноги ниже колен, голени его всегда разодраны в кровь. В ранках заводятся бактерии. Его лечащий врач прописал какую-то мазь, чтобы он не умер от заражения крови.
Недавно   Влад, или Влади, как его здесь называют, сбежал из Дома Жизни. Вот тебе и кляча. Куда он хотел бежать? К своей красавице-жене, чтобы уговорить её вернуться? К своим детям, которые его так любили и которые без сомнения любят до сих пор. Но что он, безумный, мог им сказать?
Его поймали через два дня на парковке детской тюрьмы, расположенной практически по соседству - через дорогу от Дома Жизни. Родители несовершеннолетних преступников сообщили о нём. Если ли бы не они, Влади наверно помер с голоду. Понятно, далеко уйти он не мог. Не понятно почему так долго искали, да ещё с полицией.
После побега его поместили в закрытое отделение Дома Жизни. Теперь, навещая его, я подхожу к двустворчатым массивным дверям, которые всегда наглухо закрыты, и жму кнопку над светящимся пультом для набора кода. Звонка с той стороны почти не слышно и нет уверенности, что он прозвучал. Если долго не открывают, нажимаю кнопку снова. Дверь часто распахивает седобородый эфиоп в синем медсестринском костюме, по-английски scrub, и даёт мне отмашку – проходи. Я приветствую его, спрашиваю, как дела, но он не отвечает.
 Влади иногда тяжело сразу найти. Он или тупо блуждает по лабиринтам отделения мелкими шаркающими шажками или сидит в столовой, в толпе других старых и не очень кляч. Сидит он, согнувшись пополам. Глаза полузакрыты. Изо рта обильно течёт слюна. При моём появлении какая-нибудь медсестра или её ассистент рывком сажают его прямо и вытирают рот салфеткой. Больные вокруг кажутся немного лучше. В глазах светится мысль. Какая-нибудь очень примитивная мысль, как у обезьяны, сделавшей первый рисунок - она нарисовала прутья своей клетки, а хорошо, если бы этих прутьев не было. Вообще не понятно, как и куда эти полу калеки могли сбежать? Почти все из них с трудом ходят, некоторые не встают с колясок и передвигаются, вращая колёса коляски руками. Тем не менее на каждом висит грех побега. 
 В воскресенье перед ними выступает пастор из местной церкви. Он призывает убогих к покорности, стойкости и смирению. Как говорится, Господь терпел и нам велел.
После проповеди – караоке. Молоденькая медсестра поёт под музыку из кинофильма
“New York, New York”:

Start spreading the news
I’m leaving today
I want to be a part of it
New York, New York…

Я мысленно говорю всем больным и своему Влади, что никто никуда не «leaving», господа. Вы будете гнить здесь, в Доме Жизни, пока не придет время умирать. Это она, эта молодуха, уйдет вечером с работы домой. Уйдёт к своему бойфренду или мужу, который будет хватать её за ляжки и сиськи, а потом… Известно, что будет потом. А вам после забойной песни о Нью Йорке она будет петь о любви, чтобы вы не впадали в меланхолию и время от времени подтягивали. Петь песни – это всё, что вам осталось.

When I fall in love
It will be forever
Or I'll never fall in love
In a restless world

К везунчику Влади это слова относятся на сто процентов. Он полюбил один раз и навсегда. И его полюбили. Это не я, разваливший три семьи. Кстати, мне в связи с тем, что мой суперсчастливый брат застрял здесь капитально, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, тоже следует кое-что предпринять.
Я увожу Влади из столовой. Он не будет этому подпевать. Он ничего уже не понимает, забыв главный язык этой страны и разговаривая с англоязычным медперсоналом по-русски. Но у меня есть опасение, что он может вспомнить о своей любимой жене, а это лишний повод для беспокойства.
Во внутреннем дворе отделения мы садимся на металлическую скамью у стены с росписью. И опять фреска над нами изображает голубое озеро и пару целующихся лебедей.
Я кормлю его. Он ест с закрытыми глазами. Мы говорим о родителях. У Влади редкий период чистоты мысли и речи и он рассказывает мне, как вчера виделся с папой и мамой. Они пришли к нему в палату вечером. Подробностей он сообщить не может, слишком сложно для его ослабевшего ума, но я включаю собственное воображение. Поскольку в палате присесть не на что, мама располагается в изножье кровати, а папа стоит. Они беседуют долго. Папа большой оптимист, как всегда, говорит Влади: «Ты держись, сынок. Мы что-нибудь придумаем». Смешно, что они могут придумать? Тем более, к слову, оба покоятся на кладбище недалеко от Дома Жизни, всего в трёх выходах фривея отсюда. Их смерть, - сначала умер папа, потом мама, - поразила брата в самое сердце, гораздо больше, чем меня. Он всегда был впечатлительный, ранимый. Хотя внешне откуда было взяться этой ранимости в здоровом, крепком мужике, у которого в жизни никогда не было никаких проблем. К тому же, он всегда был их любимчиком. Поэтому, наверно, они являются к нему. Ко мне же после своей смерти они не приходили ни разу. А может они приходят к нему чтобы помочь? Хотя, конечно, мёртвые, даже самые близкие, вряд ли смогут кому-то из нас помочь. Но мне они даже не пытались помочь. А у меня, честное слово, было гораздо больше «радостей».
Всё-таки у Влада была крепкая семья, любимая жена, дети. Даже когда он заболел и выяснился этот жуткий диагноз – Паркинсон, в семье его ещё долго терпели. Мучались, но терпели.
Мы все, его семья и я, его старший брат, понятия не имели, что такое Паркинсон. Сначала его выперли из компании, где он проработал почти десять лет. Влади как истинный везунчик приехал в Штаты с английским, с дипломом МФТИ и хорошими деньгами от продажи московской квартиры. Устроился в элитную компанию сначала программистом, потом программным архитектором на очень приличные деньги, в то время как я, спонсор его семьи, менял компании чуть ли не каждый год, и такая зарплата мне даже не снилась.  У Влади были передряги с получением инвалидности, потому что даже без полного рабочего стажа ему полагалось большое пособие. Он его всё-таки получил, и это как потом оказалось помогло ему какое-то время продержаться в семье. Его героем стал актёр Майкл Фокс, который живёт с Паркинсоном много лет и не просто живёт, играет в сериалах, занимается спортом, улучшает память, прогрессирует в полном смысле слова. Мы даже не заметили, что другой великий актёр Робин Уильямс после того, как у него диагностировали Паркинсон повесился.
Влади сидел дома сначала тихо. Надоедая домашним претензиями, что они не любят и не уважают его, ничем не хотят помочь. Они дико равнодушны к его страданиям. Они просто надсмехаются над ним. Вот, например, дети.  Тогда ещё школьники, мальчик и девочка – идеальное сочетание (Влади всегда и во всём везло), мои любимые племянник и племянница, круглые A-students, между прочим, с которыми Влади никогда не имел проблем, исподтишка смеются над больным отцом, считая его идиотом. Жена Катя, его молодая прекрасная жена, презирает и ненавидит его. В чём же это выражалось? До болезни Влад любил читать. Катя начала с того, что стала оставляла больному книги, отмечая жёлтым карандашом страницы, которые следовало проработать за день или два. Катя знала, так делала наша мама, когда приучала Влади к чтению. Он был оболтус. Меня, кстати, никто к чтению не приучал. Я начал много читать сам. Сначала книги для Влади были английские, авторы, которых он когда-то наметил прочитать в оригинале. Не прикоснулся. Что она с ума сошла, эта мерзкая Катька? Как он может сейчас читать по-английски?  Английские книги поменялись на русские – всё то же. Катя купила ему рисовальный альбом, карандаши, перья, кисти. Влади прекрасно рисовал и всегда мечтал этим заняться на досуге, теперь настало золотое время, досуг у него явно был, хорошо оплачиваемый досуг, но Влади, сделав несколько штрихов, забыл про рисование навсегда. Катя полагала, что, если Влади чем-нибудь по-настоящему увлечётся, дела его пойдут на поправку. Физически он был ещё крепок. У него даже тремора не было, как у большинства больных Паркинсоном. Она не замечала или не хотела видеть, что его мозг, незаурядный мозг, катастрофически деградировал. Здесь счастье изменило проклятому везунчику.  Я констатирую это со злорадством? Нет, какое уж тут злорадство. Брат был единственным моим близким человеком. То, что происходило с ним и его семьёй касалось меня напрямую. Дети стали плохо учиться. Катя, его жена без конца плакала, а в промежутках пыталась вразумить безумного мужа. Она молила Влади вспомнить о Майкле Фоксе, которому наверно тоже всё было делать невмоготу, но он адским усилием воли заставлял себя и благодаря этому оставался на плаву. Такие лёгкие, а потом нелёгкие скандалы возникали всё чаще. Реакция Влада всегда была ужасной. Он носился по дому расшвыривая всё и разбивая. Мне он говорил, что его просто травят в этой семье и хотят, чтобы поскорее издох. Он так же говорил, что вот-вот появится уникальное лекарство от Паркинсона, а не эта Levodopa Carbidopa, и он выздоровеет, и тогда его домашним будет стыдно за своё поведение. И не понятно, как они будут смотреть ему в глаза. Но уникального эликсира от Паркинсона всё не появлялось, а Влади становилось всё хуже.
 Через несколько лет сражений с женой и детьми, Влади начал рыдать, а потом выть. Сначала он выл час или два. Потом начал выть целыми днями. Он поселился на втором этаже дома, просто занял его целиком, отрастил бороду. В отсуствие домашних к ним приходила помощница, в задачу которой входило давать ему лекарство по часам и убирать туалеты, которые Влади капитально загаживал. Помощницы долго не выдерживали даже при том, что им хорошо платили, часто менялись. Найти новую было всё труднее и дороже. Сначала уходила почти вся пенсия Влада по инвалидности, потом в Ката стала прибавлять из своей зарплаты. Но главное его физическое состояние с каждым годом становилось всё хуже. У Влада появились запоры, он часами сидел в туалете и требовал, чтобы Катя стояла рядом. Он месяцами не давал себя помыть, распространяя вокруг тяжёлую вонь. Он начал мочиться в постель и на пол. Потом стал жить в дайперсах, которые нужно было без конца менять. Когда уже стало совсем плохо, терапевт Влади и я начали уговаривать Катю и детей сдать его в специализированный дом престарелых. На это ушло добрых полгода – счастливчик, ничего не скажеш! А когда я всё-таки определил его в Дом Жизни, лучший на тот момент дом престарелых для больных Паркинсоном и Альцгеймером, плач в доме Влада стоял ещё неделю.
Катя и дети стали часто приходить к нему, но эти визиты в основном заканчивались истерикой. Он вдруг как будто выходил из спячки и требовал, чтобы его немедленно забрали домой. Он говорил им, что брошен в Доме Жизни на погибель. Тем не менее Катя, нужно отдать ей должное, опять же везение Влади, что он был близок и прожил часть жизни с такой женщиной, - даже брала его домой. Дома он в основном спал. Даже ел с закрытыми глазами, как всегда. Когда приходило время возвращаться в Дом Жизни, Влади просыпался и начинал хвататься за косяки, двери и разные предметы, чтобы удержаться внутри. Выволочь наружу его было тяжело. Мой старший племянник, к тому времени ставший большим мускулистым парнем, справиться с больным отцом в одиночку не мог. Когда нужно было вырвать Влади из дома и усадить в машину, чтобы везти назад в Дом Жизни, они довольно часто звонили мне.
В конце концов мы решили: пусть Катя и племянники немного отдохнут, а я буду навещать Влади один. Это «немного» растянулось уже надолго. Они действительно крепко устали от него.
Поэтому сейчас время от времени после визита к Влади я прихожу к Кате и племянникам и рассказываю им об отце и муже. В этой замечательной семье дети всё время рядом с матерью, как добрые ангелы, оберегающие её от бед. Не понятно было, когда они живут своей жизнью, встречаются с друзьями, читают, делают домашние задания, отдаются увлечениям. Только один раз за последние полгода я пришёл, когда племянников по какой-то странной случайности не было дома. И я решился рассказать о том, что долго лежало на сердце. Я спросил Катю, когда они вернуться (предположительно через полчаса), я сказал о том, как я их люблю, почти как родных детей.
- Да, это правда, - подтвердила Катя. – И они тебя любят, поверь. Мы все тебе очень благодарны за то, что ты делаешь для нас и для Влада.
Я усадил Катю за стол напротив себя. Наверно это было ошибкой – стол разделял нас. Нужно было сесть как-то рядом, чтобы касаться плечами. Я смотрел на её восхитительное, изнурённое многолетними переживаниями, бледное лицо. Эта женщина может снова расцвести. Ей нужно начать нормальную жизнь, вспомнить о радостях существования. Да она и сама это понимает.
Я достал из бумажника справку из лаборатории медико-генетического центра по нейродегенеративным заболеваниям, где отмечалось, что генетической предрасположенности к идиопатической болезни Паркинсона у меня не найдено. Катю это порадовало, конечно, но она, морща лоб, пыталась понять, что я собираюсь сообщить потом, для чего весь этот разговор. А потом я рассказал ей как после девятого класса ещё в Советском Союзе мы, старшеклассники, работали на стройке. У одного рабочего-каменщика на коленях была татуировка. На одной ноге было написано «Люби миня», а на другой «как я тибя». Люби меня как я тебя. Смешно, правда?
Но Катя не смеялась. Она смотрела на меня в упор большими серыми прекрасными глазами почти не мигая. Встала, перегнулась через стол, сдёрнула с мой головы парик.
- Зачем это? – вскрикнул я.
- Пытаюсь понять, как ты будешь выглядеть в постели.
О, она совсем была безумная, не меньше своего мужа!
Катя швырнула парик на стол,
- Давай оставаться друзьями, - предложила она, брезгливо вытирая руки. – Пока ещё ты нужен нам, а мы нужны тебе. И Влад ещё не умер. Но даже когда он умрёт, спать с тобой я не буду.
Так закончилась наша встреча с глазу на глаз, без детей. Я надел свой wig и ушёл.

© Alex Tsank
San Diego, CA
8/3/18