Повесть о приходском священнике Продолжение LXI
Для Бируте...
Как-то на вербной неделе мы пришли к дому под самый вечер. Весеннее солнце, осеняя небо жёлтым заревом, медленно скрывалось за хлипкими кронами тонконогих сосен. Аня оттирала щербатую вазу, принесённую Алей, от толстого слоя пыли. Она хотела, чтобы на столе всегда стоял букет цветов. Говорила, что букет создаёт в жилище уют и свидетельствует о семейной идиллии. Не знаю, может быть, в этом что-то есть. Я же мастерил конуру для нашего нового питомца — небольшой дворняги по прозвищу Ураган. Урагана нам принесла Целлофановна, изловив его, праздно шатающегося по поселковым улицам. Она слышала, как мы сетовали на проходной двор на нашем участке, и тут же определила, что лучшее средство от такой неприятности — это собака.
— Не смотрите на его размер, — говорила Целлофановна, — вам огромный барбос и не нужен. К вам, батюшка, люди часто захаживать будут, зачем им бояться? А вот такой звоночек — то что нужно!
Но звоночка из Урагана не получилось. Пёс оказался совсем бестолковым и бесполезным. Привыкнув к вольной жизни, Ураган никак не желал сидеть на цепи, то и дело хитромудрыми, почти акробатическими движениями выкручивался из ошейника и убегал. Лаять он тоже не хотел, лишь носился по двору, вытаптывая посаженный Лидушкой цветник, а то принимался протяжно завывать, особенно когда в кафе Бесса раздавался грохот музыки. Мы надеялись, что пёс всё-таки образумится, но со временем он и вовсе сбежал.
Увлекшись плотничеством, я не сразу обратил внимание на маленькую девочку, топтавшуюся у крыльца. На вид ей было не больше трёх-четырёх лет, чумазая, с выпачканными грязью руками. Её небрежно обрезанные белокурые волосы ручейками струились по головке, едва достигая плеч. Чёрные, слегка косоватые глаза смотрели с любопытством, образуя странный контраст со светлыми волосами и белоснежной кожей. Одета она была в не по размеру сшитое лоскутное платьице и шерстяные колготки без обуви.
— Ты кто? — я был неподдельно удивлён, увидя такое чудо у нас во дворе.
Девочка ответила не сразу. Она положила голову сначала на одно плечо, затем на другое, покосилась с недоверием в мою сторону, наконец подошла ближе, сказав:
— А сто ты делаесь?
— Домик для собаки, — с улыбкой ответил я.
Девочка внимательно осмотрела мою работу, потрогала руками свежие доски, приятно пахнущие сосной, и сказала:
— Собацке здесь тепло будет?
— Ну… я надеюсь.
— А мне домик сделаесь? — не отставала девочка.
— У тебя нет дома? Где ты живёшь?
Девочка развернулась и указала пальчиком на несколько домишек, прячущихся в зарослях акаций и барбариса на противоположном старому кладбищу холме.
— Там твой дом? — переспросил я.
Девочка утвердительно кивнула.
— Послушай, а почему ты так одета? На улице достаточно холодно.
Девочка как-то по-взрослому сдвинула плечами и опустила голову.
— Так как тебя зовут?
— Малинка, — ответила девочка.
— Может Маринка?
— Да.
На наш разговор из дома вышла Аня. Увидев девочку, она всплеснула в ладони, произнеся:
— Чьё ты дитё? Кто же тебя так одел? Ты же замёрзла, наверное!
Маринка промолчала, только окинула Аню с ног до головы взглядом и смущённо закрыла глаза. Аня ничего не стала говорить, она взяла девочку за ручку и осторожно завела в дом, усадив возле камина.
— Она что, из бомжей? — спросила моя жена, подкладывая в камин дрова, когда я зашёл следом.
— Говорит, что живёт здесь неподалёку, — сказал я, угощая маленькую гостью пирожком с капустой.
— Тогда её мать совсем сумасшедшая, — сердито выпалила Аня. — Как можно в таком виде выпускать ребёнка на улицу?
— У тебя мама, папа есть? — спросил Маринку уже я.
Та утвердительно покивала головой. Она что-то пыталась рассказать о своих родителях. И одновременно с такой жадностью запихивала в рот пирожок, что мы мало поняли её речь.
За тем пирожком пошёл ещё один и ещё, а также чай с вишнёвым вареньем. У нас просто больше ничего из еды не было. Маленькая Маринка оказалась довольно общительная и смышлёная девочка. Скоро мы уже ничего не могли делать, так как все наше внимание приковала к себе новая знакомая. Её интересовало буквально всё, от вышитых гладью занавесок, подаренных нам бабкой Сиволапихой, до флюгера-самолётика, собственноручно вырезанного Плейшнером и установленного на кровле дома. Она то куда-то убегала, то появлялась вновь, волоча во двор какие-то ненужные вещи, трухлявые деревяшки, клочки одежды, говоря, что всё пригодится для её нового дома.
Под самый вечер мы собрались уходить к Бабаихе, но Маринка домой отправляться и не думала. Ане пришлось брать её за руку и вести к хатам на холме. Девочка тут же притихла, погрустнела и всю дорогу не проронила ни слова. У одного из строений, которое больше походило на осунувшуюся лачугу, Аню встретил высокий, полноватый мужчина с каким-то растянутым, гуттаперчевым лицом. Он с поддельной радостью вывалил желтоватые от никотина зубы, обращаясь к девочке:
— Малинка, а ты где ходила-то? Мы с мамкой уж обыскались тебя.
Девочка отпустила Анину руку и, прильнув к отцу, затараторила:
— Мы домик стлоили для собацки. А есцё тётя мне куцать давала.
Мужчина нахмурился, но тут же снова выдавил кривую ухмылку, задав вопрос Ане:
— А вы кто будете?
— Похоже, ваши соседи. Вон там, на берегу дом. Теперь в нём живём.
— А-а... — не меняя на лице гадкую ухмылку, говорил мужчина. — Слыхали, слыхали. Вы, значит матушка?
— В общем-то, да.
— Как хорошо, — сказал мужчина, и Аня невольно заметила, как из его рта потекли слюни, которые он тут же смахнул расстёгнутым рукавом грязной рубашки. — Я знал матушек прежних попов. Ну, вы матушка так матушка!
— Я не совсем вас понимаю? — растерялась Аня.
Тот лишь рассмеялся и, взяв девочку за руку, побрёл к дому, где им навстречу вышла изрядно выпившая женщина с растрёпанными волосами в одной ночной рубашке.
— Печально, — сказал я, взяв Аню за руку, — похоже, забулдыги какие-то. А девочка такая славная.
Аня ничего не ответила. Её рука дрожала, а лицо выдавало отвращение и испуг.
Теперь Маринка стала нашим постоянным гостем. Стоило нам лишь появиться возле дома, как девочка мчалась к нам по водянистому лужку с радостной улыбкой. Аня обязательно брала для неё какое-нибудь лакомство, иногда что-нибудь из одежды. Алиса привезла для неё красивую куклу ручной работы, которую они сшили вместе с Настенькой. Подарок произвёл на девочку сильное впечатление. Она не расставалась с куклой ни на секунду, всё время хвасталась ею всем нашим гостям, разговаривала с ней, обнимала и заботилась как о любимом живом существе. Назвала Маринка куклу Катя, так звали её маму.
Через какое-то время к нам повадился Маринкин отец, Пётр. Его визиты всегда выглядели очень странно и неоднозначно. Он заходил во двор, закуривал сигарету, не удостаивая нас каким-либо приветствием, садился на корточки и не сводил похотливого взгляда с Ани. Аня от этого смущалась и старалась не выходить из дома. Пётр улыбался сам себе, иногда что-то бормотал тут же игравшей дочке, пускал вязкие слюни, закуривал очередную сигарету.
— Ты чего без дела слоняешься? — однажды моё терпение оборвалось.
Я видел, как во время прихода Петра нервничает Аня, притихает Маринка. Да и вообще, этот тип казался довольно неприятным.
— На работу бы устроился, что ли! — продолжал я.
На эти слова Пётр хохотал каким-то ненастоящим, презрительным смехом, кривлялся, накладывая на себя небрежное крестное знамение, плевал в мою сторону и убирался восвояси.
— Вить, — вышла на крыльцо Аня, — я его боюсь.
— Не совсем понял, — удивился я. — Что-то произошло?
Аня немного помолчала, словно размышляя, говорить мне или нет, наконец ответила:
— Маринку, когда отвожу к ним, он смотрит на меня так… Прямо мороз по коже. Ухмыляется. Глупости всякие говорит. А вчера приставать пробовал. Я больше не пойду туда.
— Господи помилуй, чего же ты молчала? Я тоже дурак, отпускал тебя одну!
— Я просто не думала, что они такие странные люди. Признаться, я теперь даже этой девочки немного боюсь. Прогнать неудобно и…
— Успокойся. Никого прогонять не нужно. Она и так болтается без присмотра, а у нас хоть покушает и не будет видеть эти пьяные лица.
— Но, ведь они её родители, как-никак. Это не наше дело. У нас скоро свой появится.
— Давай положимся на волю Божью. Хорошо?
Аня тяжело вздохнула, молча кивнув. С того дня мы стали уходить к Бабаихе пораньше, отправляя Маринку домой. Девочка хныкала, не хотела расставаться. Тогда я сам отводил её к родителям, иногда это делали Айнара с Алей, если заходили в гости.
В Вербное воскресенье, после службы, мы снова отправились к нашему домику. Аня посвятила целый пучок вербы и решила рассовать его по всем углам, от напасти. Маринка ожидала нас на крыльце, рядом сидела Лидушка, читала псалтырь. Девочка делала вид, что внимательно слушает Лидушку, при этом расчёсывая золотистые кудри кукле Кате. Вдруг словно из-под земли выросла несуразная фигура Петра. Его гуттаперчевое лицо, как обычно, выдавало мерзкую ухмылку. Он невнятно кинул приветствие, потрепал за косы дочку и что-то пробурчал Ане.
— Опять ты здесь?! — с нескрываемым раздражением сказал я.
Пётр небрежно кинул в мою сторону презрительный взгляд, сплюнул, произнеся заплетающимся языком:
— Чё, хозяин, да? Соседей не признаём, значит? А сегодня, между прочим, праздник.
—То-то гляжу, ты уже празднуешь с самого утра, — сам не понимая зачем, задевал я Петра.
— Да пошёл ты, — скривив лицо, сказал тот, затем обратился к дочери: — Маринка п-пшли домой!
Но девочка не обратила на его слова никакого внимания, а её пьяный отец шатаясь поковылял в противоположную от дома сторону.
— Искушение, прямо какое-то, — тяжело вздохнула Аня. — Чувствую, наберёмся мы с ним ещё беды.
Я погладил Аню по голове и поцеловал во вьющуюся прядь волос. Маринка мигом схватилась с крыльца и метнулась к нам, задрав в сияющей улыбке голову. Только Лидушка сосредоточенно продолжала бубнить, читая Псалтырь.
После того дня сосед при каждом удобном случае старался хоть как-то задеть нас. Дорога от дома Бабаихи к нашему лежала вдоль холма с хибарой Петра. Когда мы с Аней проходили мимо, тот, сидя на скамейке со своими дружками-собутыльниками, выкрикивал всякие пошлости, ругался, чем вызывал злорадный гогот товарищей. Если же вместо дружков рядом находилась его жена Катька, он просто кривлялся, иногда судорожно падал на колени, долбя поклоны, или же изображал карикатурное крестное знамение. Обязательно завершались все это плевком нам в след.
— Хватит с меня! — выкрикнула Аня, увидев несущуюся к нашему двору Маринку. — Надоела мне эта семейка! Мы возимся с их ребёнком, а они ведут себя по отношению к нам как мерзавцы.
Маринка подбежала к Ане, протянув ладошку, в которой желтел цветочек мать-и-мачехи. Аня окинула его долгим взглядом, посмотрела в мою сторону и обратилась к девочке:
— Послушай, Марина, не нужно больше к нам ходить, поняла? Иди играть к себе домой!
Девочка застыла с недоуменным видом, глядя своими косыми глазками то на Аню, то на меня. Казалось, она не совсем точно осознаёт сказанное ей.
— Слышишь, что я тебе говорю?! — повторила Аня, указывая пальцем на зеленеющие молодой листвой холмы.
— Мне кажется, этого делать не нужно, — сказал я жене. — Она всего лишь ребёнок.
— Да плевать, что она ребёнок, — не прекращала сердиться Аня. — Не могу больше видеть этих людей.
— Ань, где твоё терпение? Тем более Маринка то тут причём? Пусть играет себе. А если Пётр появится здесь, я его прогоню раз и навсегда. Не нервничай только.
Аня фыркнула, отмахнувшись рукой, уходя к дому. Маринка как ни в чём не бывало посеменила за ней. Я только улыбнулся, удивляясь детскому беззлобию и непосредственности.
Продолжение следует....
Свидетельство о публикации №218090401320