Воспоминания. Дмитрий Сидоренко. Глава 18

(См. информацию на странице http://proza.ru/avtor/deshchere).

Дмитрий Григорьевич Сидоренко (15.05.1924 - 15.08.1955), автор повести "Воспоминания", одна из глав которой предлагается вниманию читателей на этой страничке  - мой дядя, младший брат моего отца. "Воспоминания" были написаны им в далёкие послевоенные годы  и  много лет хранились у родственников (см. Предисловие к повести http://www.proza.ru/2018/09/06/1560).

На моей страничке портала Проза.ру эту повесть можно прочесть и в цельном виде, без разбивки по главам, - "Воспоминания. Дмитрий Сидоренко. 1924 - 1955" - http://www.proza.ru/2018/08/24/999 .

Глава 17 - http://www.proza.ru/2018/09/04/1598

Глава 18

Москва! Москва! Любил тебя
Вечернею порою …
Курантов бой у стен Кремля,
Прогулки под землёю…

Хорошо жить в Москве… Много людей каждый день бегут по тротуарам её улиц, едут в метро, трамваях, автобусах, троллейбусах, автомобилях … Можно закружиться в таком круговороте людей … Но вот мне хочется поговорить с одним из семи миллионов этих людей. Я не знаю квартиры этого человека, не знаю даже, где она, в какой стороне этого большого, шумного города…

Для этого я делаю всего несколько шагов и закрываюсь в будке телефона-автомата, которую можно встретить на каждом переулке Москвы и даже в метро.

Спокойно набираю номер, так как уверен, что не услышу в ответ раздражённый голос телефонистки: «Занято!» Через несколько минут цепь соединена автоматом реле.
 – С добрым утром, Аннушка!!.. – Это удовольствие я покупаю за десять копеек.

Или вы заблудились в большой многолюдной Москве. Вы бродите по её бесчисленным улицам, то и дело спрашивая дорогу у москвичей. Но одни вас посылают в одну сторону, другие – в совершенно противоположную.

Вы нервничаете, вы ругаетесь… Но всё напрасно: спускайтесь в любом спуске в метро и там, под Москвой, вы сразу разберётесь в том, в чём вы не могли разобраться в Москве. Убедительные схемы и надписи на станциях пояснят вам всё.

Или, наконец, вам захотелось узнать самое точное время, но у вас нет хороших часов. Тогда вы заходите в тот же телефон-автомат и набираете номер: К-4-05-45.

В ту же минуту спокойным голосом трубка скажет вам самое точное московское время. Таким образом, вы покупаете себе часы за десять копеек, причем, самые точные часы. Вы можете быть спокойны и за себя, и за них: их у вас не украдут, вас за них не убьют.

Мы любовались Москвой. Загорелые и весёлые, снова полные жизни и кипучей энергии, мы весело проводили оставшиеся дни нашего отпуска. Помню, однажды мы с Васей решили посетить государственную консерваторию. Мы старались посетить все культурные учреждения, и теперь очередь дошла до консерватории. В Большом зале Государственной консерватории Союза ССР давали в тот вечер концерт народные артисты Литовской ССР супруги Блантер.   

[Прим. 41. Здесь Блантер – вымышленная фамилия, как и звание – хотя звание народного артиста Литовской ССР было установлено в 1941 г., первое присуждение состоялось только в 1945 г.].

Обычно такие концерты в консерватории посещают люди, разбирающиеся в музыке – артисты, дирижеры, композиторы и прочие работники искусства.

Когда мы вошли в фойе, нас сразу удивила пестрота и разнообразие костюмов посетителей. Было, похоже, что мы попали не в консерваторию, а на маскарад. Как видно, уважая того или иного композитора, эти работники искусства сами подражали ему даже во внешней форме. Иначе мы не могли объяснить причины таких странных нарядов. Одни были одеты в старые западноевропейские костюмы, другие во фраки с длинной полой сзади. Военных там было двое: я да Вася…
 – Видно, попали мы не в свою семейку, – сказал мне друг, взглядом указывая на пожилого мужчину с длинной бородой, – но ничего, заплатили по 45 руб. и выдержим этот маскарад до конца.

Мы заняли свои места в концертном зале. Вскоре открылась бархатная занавесь и артисты представились слушателям. Занимая почти всю сцену, на постаменте стоял большой орган, серебряные трубы его голосников матово поблескивали со сцены.

Концерт состоял из двух частей – первую занимал он, играя на скрипке, вторую она, – играя на пианино.

Опять появился артист на сцене, вежливо поклонился слушателям, взял поднесенную ему скрипку и начал играть. Мы с другом плохо, вернее совсем не разбирались в серьёзной классической музыке и стали скучать. А артист всё играл и играл. Но я не понимал ничего, мне казалось, что скрипка его то визжала, как тупая пила, то дребезжала, как упавшее ведро, то кричала как кот, которому наступили на ногу. Во всяком случае, она производила на меня такое впечатление. Вася испытывал то же самое.

Прошло минут двадцать. Артист всё продолжал играть, причем лицо его при этом то выражало страшный испуг, то расплывалось в улыбке.

Нам это скоро надоело, мы ничего не понимали, и чтобы чем-нибудь заняться, стали рассматривать своих соседей. Впереди нас сидел толстый мужчина с восковой лысиной на голове. Одет он был просто, по-домашнему, на руках его ёрзал малыш, видимо, по необходимости, случайно попавший в этот зал, как и мы.
 – Папа, а, папа, а скоро дядя кончит?

Но папа ничего не слышал, он был поглощен музыкой.
 – Папа, а, папа, как дядя этот ящик перепилит, так и домой пойдем?

Мы шёпотом засмеялись. В зале все напряжённо с большим увлечением слушали музыку, а у Васькиного соседа в черном фраке, худого и бледного, от восторга на глазах даже показались слезы. Он несколько раз поворачивался к Ваське, чтобы поделиться своим восторгом, но всякий раз у Васьки было кислое, скучающее лицо, и он с недоумением отворачивался. Закончилась, наконец, первая часть. Вторая часть, мы рассчитывали, будет интереснее.

Артистка села за пианино в профиль к слушателю, и в зале полилась однообразная, скучная для нас музыка. Минут десять мы ещё крепились, потом переглянулись с другом, он меня понял без слов, и оба громко чмыхнули; мы не могли уже удержаться от хохота. На нас набросились соседи.
 – Тикаемо! – крикнул мне друг, и под общее недовольство окружающих мы выскочили из консерватории. На улице мы насмеялись вволю. Смеялись над собой: насколько мы слабы были в этой области искусства. И нужно было наверстать этот пробел, чтобы быть всесторонне развитым человеком.
 – Трохы ны высыдилы, копиек ище на трыдцять оставалось, – заключил Вася, и мы спустились в метро.

Этот случай нам лишний раз показал, как многому нужно учиться, что мы ещё были большие невежды.

По вечерам встречался с Анею, мы были по-прежнему внимательны друг к другу. Помню, в последний вечер своего отпуска я достал билеты в Центральный театр Красной Армии (ЦТКА). Там шла премьера «Фронт» Корнейчука. От Петровского парка до театра было далеко. С Анею мы поднялись из метро, чтобы пересесть дальше на трамвай. Московский трамвай, между прочим, ничем не отличался вечером от трамваев, скажем, Краснодара или Астрахани. Он всегда переполнен людьми, люди висят на подножках. Особенно плохо в часы смен.

Я с трудом пробил место для Ани, сам встал одной ногой на какую-то опору. Давились, стонали, ругались люди. Трамвай тронулся. Вдруг какая-то баба с мешком, пытаясь удержаться, схватилась изо всей силы за мой погон и оторвала его вместе с пуговицей. Трамвай двигался. Я соскочил, но ни бабы, ни погона мне найти не удалось: было уже темно. Без погон в театр ехать было нельзя, с одним погоном – тем более. Я попытался ощупью найти погон на асфальте шоссе, но бежали машины с тусклыми синими огнями, найти погон было невозможно.
 – Вот жаль..., – смеялась Аня.
 – Ну – жаль: были бы целы плечи, а погоны на них всегда повесить можно.
 – Говорят, дурная примета – потерять погон.
 – А я в дурные приметы не верю.
 – А в хорошие?
 – В хорошие? В хорошие верю. Никогда не садиться в московский трамвай – это хорошая примета.

Так прошёл последний вечер моего отпуска. Начались занятия. Мы уже обвыклись, втянулись за год в учебу и не было уже тех трудностей, которые испытывались в первых двух семестрах на первом курсе. Каждый установил себе строгий распорядок дня, и день от этого как бы раздвинулся, на всё хватало времени. В академии восстановилась отличная система преподавания, кроме того, многое доверялось самостоятельной работе слушателей, и каждый с увлечением погружался в учебу.

Правда, командный и профессорский состав академии нас, молодых, недолюбливали. Они называли нас «октябрятами», считали выскочками и недостойными ещё учиться в академии. Но отличной учебой мы оправдывали себя, и генерал-лейтенант Соколов-Соколёнок всегда гордился молодыми академиками.

Так в напряжённой учебе и бурной столичной жизни быстро бежало время.

Глава 19 - http://www.proza.ru/2018/09/04/1606