Глава 22. От какого наследства мы отказываемся

29 сентября, четверг, 7 утра. Традиционный стук в дверь, нежный голос Поляковой: «Хлопчиська, прокидайтеся!». Как обычно, я стягиваю с подоконника гитару и наигрываю гимн Советского Союза. Алику дурачиться некогда – сегодня его команда работает в первую смену, поэтому он резко вскакивает, перелазит через спинку кровати на проход, впрыгивает в спортивные брюки, одевает носки, натягивает серенький гольфик, завязывает шнурки в кедах и козыряет идущему к двери Валентину. Николаха из-под простыни поёт песню Леонтьева «А все бегут, бегут, бегут». Клюенко и Майкл, одевшись и обувшись, догоняют своих товарищей; сонный Майкл уже в дверях оборачивается и крутит пальцем у виска, глядя на Николаху. Мы с Рюминым и Валерой улыбаемся, а Николаха, уставившись на Майкла, экспромтом переделывает Пушкина «Товарищ, верь, придет она – твоя Евгения – жена!». Майкл качает головой, говорит: «Серёга, ты болен!» и закрывает дверь с той стороны. 

После завтрака мы садимся на стол в коридоре нашего домика, парни (кроме некурящего Николахи) достают сигареты, я глотаю слюни, но отказываюсь.
Пока у меня получается выполнять почти все пункты своей памятки. Только по утрам я больше не бегал, так как решил, что физической нагрузки мне и так хватает; зато на днях позвонил родителям в Харьков, правда, сделал это, наверное, только потому, что в обнимку с Евой прогуливался недалеко от почты. Там же мы повстречали Светку Большакову, которая, очевидно ходила звонить своим в Полтаву. Она восторженно пропела мне «Какие мужчинки!», а Еве сказала сухо «Моё почтение!», и весело, как школьница, играющая в классики, вприпрыжку поскакала в сторону общаги, напевая «Я никогда не видел такого чуда» Барыкина.

После нашей провальной попытки познакомиться максимально близко, Светка какое-то время держалась от меня подальше, но не забывала отпускать всякие колкости в адрес Евы. Потом, в один прекрасный день, ко мне подошла Маша и доложила, что Большакова во время работы на току пульнула кочаном кукурузы Еве в голову. Та заплакала от боли, но когда я с ней вечером гулял, мне ничего не сказала. На следующее утро я наговорил Светке кучу гадостей и с грозным видом предупредил, что, если она не оставит Еву в покое, то будет иметь дело со мной. Большакова ни капли не испугалась, и согласилась «иметь дело со мной в любое время суток»; пока я переваривал её ответ, она «прогулялась» своей ладонью чуть ниже моего пояса, и испарилась ещё до того, как я пришёл в себя…

…Вторая смена на току. Мы дружно кидаем кукурузу на ленту конвейера. А дальше происходит то, чего мы, собственно говоря, и ожидали. Подходит В.Б. Коробейников, и приказывает нам троим завтра с утра ехать в Харьков, в деканат филфака. Мы расцениваем это как весьма плохой знак.
…Из моего письма Еве от 30 сентября 1983 года:

«Ева, здравствуй!
Пишу тебе из Харькова, как и обещал.
Утром мы проснулись в 5.20. Опоздали на автобус, и поэтому до вокзала пешком бежали. В 6.55 выехали из Барвенково. В 11 приехали в Харьков; на филфаке нас доброжелательно встретил замдекана Василенко, но при этом не забыл напомнить, что кому-то из нас грозит исключение из университета.

Но больше всего меня поразило то, что, когда я с печальной физиономией вошёл в профком – оттуда вылетела довольная рожа… кого бы ты думала? Большаковой! (Когда она успела сюда приехать?! Мне кажется, или она за мной следит?) Светка чуть было не бросилась нам на шеи. Удержало её от этого поступка появление того же замдекана. Я спросил у Оксаны Апостоловой (ты должна её помнить – она приезжала к нам в колхоз на собрание), что делает здесь эта Леди Винтер. Оксана ухмыльнулась и сказала, что Большакова работает под её непосредственным руководством, и что, будто бы у нее есть справка, подтверждающая её болезнь. Всё говорит само за себя. Я думаю, комментарии в данном случае не нужны.

Так вот. Василенко позвонил кому-то в главный корпус: «Я вам тут посылаю ребят, которые пили, веселились и руками размахивали…». Мы почесали в главный корпус, в хозчасть, искать человека по фамилии Чалый. Заходим. Я говорю: «Нам нужен некий Чалый» – «А это я и есть». Он же, узнав, кто мы и что мы, с неприкрытым сарказмом говорит: «А, РКИ – элита филологического факультета – интересно, что именно вы там натворили?». Избавив его от удовольствия слушать про наши подвиги в колхозе, мы спускаемся в подсобку, где сидят электрики. Они нас отводят рыть траншеи за главным корпусом, и просят быть предельно осторожными – кабель 6000 вольт. Мы шутим, что таким штрафникам, как мы только и рыть: если что случится – не жалко….

…Сейчас 22.00. Только что был на почте – хотел тебе позвонить. Не стал стоять в очереди. А раньше прийти не мог – объяснялся с родителями. Сказал правду. Был неприятный разговор, но я кое-как их успокоил.
Завтра нам на работу. Будем копать траншеи до 8-го числа, то есть, до вашего приезда из колхоза. Это мне точно известно.
В воскресенье вечером будем дежурить где-то на Алексеевке в ДНД. Большакова тоже с нами пойдёт. Весьма «приятное соседство». Я попросил Валеру Кудрявченко, чтобы он держал меня за руки, когда она начнёт острить в мой адрес.

Короче говоря, наша судьба в каком-то подвешенном состоянии.
Перед тем, как ехать домой, на Салтовку, я успел с парнями поужинать жареной картошкой с кусочком колбасы за 1 рубль 60 копеек у Рюмина в общаге. А потом проживающие с ним арабы – Амин и Гасан – угостили нас кофе с кардамоном и сигаретами Marlboro (я тоже покурил – извини, не смог удержаться от соблазна). Мы сидели часов до восьми, беседовали с ними о том, о сём. Глядя на эту роскошь, и в предчувствии вероятного исключения из универа, Рюмин как-то печально сострил: «От какого наследства мы отказываемся» (ты должна помнить это название недавно изученной нами работы Ленина), а Валера, как всегда, в своём репертуаре: «Если вдруг меня оставят, я буду садиться на заднюю парту и просто смотреть на Таню…».