Глава 23. Никто не хотел умирать

В субботу, 1 октября мы, как и договаривались накануне, встречаемся у входа в главный корпус в 8 утра, и отправляемся в подсобку за инструментом. Получив у товарища Чалого один тупейший лом и три не менее тупые лопаты, «три товарища» выдвигаются на передовую.

Ночью был небольшой дождик. И только благодаря ему, мы ещё умудряемся ковыряться в земле, или грунте, или как ещё прикажете назвать смесь из песка, щебня, кусочков битума, железяк, тряпок, битого стекла и окурков? Представляете? Такие же несчастные, как мы, когда-то копали эту траншею, находясь в состоянии нервного срыва, и курили одну за одной, одну за одной. Тем ребятам тоже было очень страшно…. Потому, что кабель с напряжением в 6000 вольт – это как минимум не смешно. Не знаю как мои друзья по несчастью, но я – боюсь. Особенно страшно становится тогда, когда работаешь ломом. Поэтому бьём в полсилы, надеясь, что и удар током будет соответствующим….

После вчерашнего – пусть и не долгого – копания и махания ломом у нас болят кисти рук. Это вам не кукуруза…
Валера будто читает мои мысли:
– Э-э-э…, – скрипит он, как не смазанная дверь на сквозняке, – Сейчас бы мы кидали кукурузу на ленту и ничего не боялись бы…
– А ты не бойся – даже ничего не почувствуешь, – успокаивает Валеру Рюмин, – Ба-бах, и с задней парты на Таню уже смотрит кто-то другой…

Упоминание о Тане повергает Валеру в ещё большее уныние.
– Кого ты имеешь в виду? – настораживается он.
– Как кого? Николаху, например. Нестерова – девушка видная, опять же – комсорг, да и Серёга – парень хоть куда. Или ты считаешь, что он только словари сопоставлять умеет?
Валера чешет себе лоб черенком лопаты и лезет в карман за сигаретами. Мы все закуриваем. В пачке остаётся последняя сигарета. На следующий раз – одна на всех…
– Так он же вроде бы с Викой Овчаренко встречается….
– Ну, во-первых, ты правильно заметил – «вроде бы», а во-вторых, – если у тебя в анкете об образовании будет написано «незаконченное высшее», кого выберет Таня? Тебя или Николаху? – добивает Валеру Рюмин.
– Шухер! Чалый! – предупреждаю я, и мы с Валерой, побросав окурки, принимаемся за работу. Рюмин продолжает невозмутимо стоять с сигаретой в зубах и с ломом в руке.

– Ну, что? Как? Порядок? – весело интересуется Чалый, подойдя к нам, и оценивая взглядом объём выполненной работы. В руках у него толстенная книга. Я такие видел в канцелярском шкафу нашей комнаты в Барвенково.
– Ну, вот и хорошо. Давайте, ребятишки, распишемся здесь, в журнале, за технику безопасности.
– Да, давайте распишемся, может быть, в последний раз, – говорю я и подталкиваю вперёд Валеру. Тот дрожащей рукой ставит какой-то кривой иероглиф напротив своей фамилии. Последним расписывается Рюмин.
Засунув под мышку свой журнал и пожелав нам удачи, Чалый уходит.
«Вот кто-то с горочки спустился…» – напевает он….

Перерыв! Мы бросаем на грунт инструмент и закуриваем на троих последнюю сигарету. «Вот кто-то водочки напился…» – пронеслось у меня в голове. А что, если … Во мне вдруг просыпается поэтический дар:
«Вот кто-то водочки напился,
И я его не узнаю.
Ну до чего ж ты докатился?
Ты опозорил жизнь мою!»

– А о ком эта песня? – с искренним удивлением спрашивает Валера. Я быстро соображаю, что «Вот кто-то» без ущерба для рифмы легко заменить на «Олежек», «Валера», и «Серёга»; а также на «мой Игорь», «мой Алик», и «мой Валик». Получается что эта песня – о ком угодно из наших парней! Осталось только выбрать золотой голос Барвенково…
– Предположим, о Николахе, – отвечаю я Валерику. – О нём эту песню могла бы спеть Вика Овчаренко…
– Или о тебе, Валерик, – подключается неугомонный Рюмин, – Могла бы спеть твоя Таня…
– А может быть Ева – про Олежку? – пытается выйти из окружения Валерик.

Однако, после непродолжительной дискуссии, жребий почему-то падает на Майкла, который, кстати говоря, в  употреблении спиртных напитков пока замечен не был. Соответственно, Женя Пискаренко единодушно признаётся победительницей Барвенковского конкурса юных вокалисток. Через полчаса появляется на свет финальная версия этого хита:

 «Мой Игорь водочки напился…
И я его не узнаю.
Ну до чего ж ты докатился?
Ты опозорил жизнь мою!
Не много ли тебе досталось?
Тебя домой не довести…
Зачем, зачем я повстречалась
С тобой на жизненном пути?!
Неужто просто ради смеха
Ты поступаешь так со мной?!
Зачем ты в наш колхоз приехал,
Зачем нарушил мой покой?!»

Оставив в покое бедного Майкла, мы переключаемся на Николаху:
 
Виноватый ли я, виноватый ли я,
Виноватый ли я, что не пью?
Виноватый ли я, что я все обрыгал,
Когда выпил я долю свою?
Виноватый ты сам, виноватый во всем:
Еще хочешь себя оправдать!
Так зачем же тогда этим солнечным днем
Согласился ты с нами бухать?!

Перекусив вчерашними треугольниками с повидлом, незаметно похищенными из столовой общаги по причине финансовых затруднений, мы с Рюминым «сыпем соль на рану» Валерику:
 
За окном октябрь провода качает,
За окном с утра – серый дождь стеной…
Этот месяц я пробухал в «Каштане»,
А любовь прошла стороной!

И так проходит время до 14.00. Всё, шабаш. Рабочий день на сегодня закончен. Мы сдаём инструмент, и тут же нас предупреждают, что завтра к 8 утра мы должны явиться на воскресник в район улицы 23 Августа, где будут работать старшекурсники, а вечером нам предстоит дежурить в качестве дружинников добровольной народной дружины, штаб которой располагается в районе нынешнего Алексеевского рынка. Неявка на дежурство считается серьёзной провинностью. Однако на самом дежурстве дел немного: достаточно прийти в 18.00 получить повязку, расписаться в журнале, а в 22.00 сдать повязку и снова расписаться в журнале.

Уставшие и голодные, мы едем в общагу обедать. В столовой, стараясь максимально экономить деньги, мы берём только три двойных порции супа за 8+8 копеек, по 3-4 куска хлеба по одной копейке за кусок, а треугольники с повидлом из подноса в очередной раз технично перемещаются в зелёную сумку Валеры …

…Утро второго октября. Первое морозное утро этой осени. Я, засунув руки в карман тёплой курточки, топаю на праздник труда к памятнику Воину Освободителю. Тонкие ледяные зеркала, как память о вчерашнем дожде, сухо трещат под ботинками 46 размера. Застывшие слёзы на оголённых ветках грустят вместе со мной.  Там, в Барвенково, натянув вязаную шапочку почти до плюшевых глаз, и закутавшись в синюю фуфайку, грустит на току моя Королева. Там, в колхозе, остались наши пьянки и гулянки. Всё – там… Как-то резко всё меняется. И природа, и жизнь, и даже песни…

«Забытую песню несет ветерок
Задумчиво в травах звеня
Но помню, что есть на Земле уголок
Где радость любила меня.
Боже, как давно это было,
Помнит только мутной реки вода.
Время, когда радость меня любила,
Больше не вернуть ни за что, никогда…»
 
Неужели, это – всё?! Неужели…
«…Все дальше ведет исковерканный путь
От места достойных побед.
Но тот уголок невозможно вернуть»? 

Странное настроение у Олега Рыбакова сегодня, товарищи. Холод в душе, и всё тело ломит… Слипшиеся на руках пальцы вообще отказываются шевелиться. Как там пели у нас в армии? «Руки болят, ноги болят – ох, и наряд…»…
А вот идут мне навстречу будущие ударники коммунистического труда – Валера и Рюмин. Вид у них тоже не очень бодрый. Сейчас спрошу у Рюмина – он всё знает – имеет ли какое-нибудь отношение слово «ломит» к слову «лом»…
А вот и они – ломы. Лежат себе, никого пока не трогают, гады…Пока…
Сейчас начнётся…

– Нет, вы только посмотрите: это же не земля, это – бетон какой-то! – жалуется здоровенный парняга прикреплённому к нам преподавателю. Мы – это наша «святая троица» и с десяток парней из 4 РКИ. – Как можно работать с таким грунтом? Чтобы отколоть малюсенький кусочек нужно 5-6 раз ударить ломом!

Мужчина беспомощно пожимает плечами, а мы ухмыляемся: нам повезло больше. Наши лопаты, правда не без усилия, выворачивают пласты слегка подмёрзшей глины. С перекурами и светлыми воспоминаниями о солнечных днях, проведенных в Барвенково, мы ожесточенно машем лопатами и из кожи вон лезем, чтобы показать наш трудовой энтузиазм. Это не проходит бесследно. На воскреснике появляется Лагунов, и мы слышим, как руководящий процессом кивает на нас: «Вот эти трое ребят особенно хорошо работают!»

Александр Иванович приветственно кивает нам головой, поправляет очки и, достав из внутреннего кармана длинного серого пальто маленький блокнотик, делает в нём какие-то пометки. Потом тихим, но, как мне показалось, металлическим, голосом говорит своему коллеге: «А им по-другому нельзя»….

…В тот же вечер мы встречаемся у входа в штаб ДНД около 6 вечера. Меня ставят на маршрут №1 в пару с Валерой. А Рюмин и Большакова, нацепив красные повязки, идут патрулировать улицы по маршруту №2. На нашем маршруте дежурство прошло без происшествий: все граждане были трезвыми и не нарушали общественный порядок. В 9.45 вечера мы с Валерой возвращаемся в штаб. Навстречу нам прогулочным шагом идут «коллеги» со второго маршрута, и мы видим, что Большакова что-то доказывает Рюмину, как всегда, эмоционально жестикулируя руками. Рюмин то и дело кривится и явно неодобрительно качает головой.

– Чего это она? – недоумённо вопрошает меня Кудрявченко. Я тоже в растерянности.
– «Они сошлись. Волна и камень, Стихи и проза, Лед и пламень…,» – декламирую я Пушкина, когда мы оказываемся на расстоянии слышимости.

Большакова посылает мне воздушный поцелуй, но делает это так, как будто хочет сказать: «Привет, дорогой! Ты подожди чуток, я тут немного занята, а позже я и с тобой разберусь». У подъезда мы с Валерой пропускаем даму вперёд, а Светка, игнорируя наше джентльменство, предлагает первым зайти в двери Рюмину. Рюмин, галантно шаркнув ногой, буквально втискивает свою спутницу в дверной проём и на этом цирк заканчивается…