Глава 31. Эль эпентетикум любить люблю

– «Рече Господь притчу сию: человек некий име два сына: И рече юнейший ею {от них} отцу: отче, даждь ми достойную часть имения….»

– Нет лучшего текста для грамматического разбора церковнославянского текста, чем притча о блудном сыне. В ней все прекрасно – и фонетика, и морфология, и синтаксис. Мы будем делать разбор полностью: это невероятно интересно и чрезвычайно увлекательно. Сегодня же я хочу обратить ваше внимание лишь на отдельные трудные и непонятные места…, – говорила на первой лекции по старославянскому языку Лариса Григорьевна Розвадовская – высокая женщина, лет 40-45. Строгая и высокомерная – живое воплощение хрестоматийных учительниц. Плавные, величественные жесты. И такой тон, будто читает Библию.

Её боялись все. Её нельзя было не бояться. Временами казалось, что её предмет – смысл всей нашей жизни, и от того, насколько мы в нём компетентны, зависит не только наше будущее, но и будущее всей планеты. Я не помню, чтобы она когда-либо улыбалась. Серьёзность, решительность, и строгость никогда не сходили с её лица.

Не знаю как кому, но и сейчас, через два с половиной месяца после начала занятий (с учётом «колхозного месяца), для меня притча о блудном сыне продолжает оставаться одним сплошным «трудным и непонятным местом». А если добавить к ней бесконечные ряды склонений и спряжений; аористы, имперфекты, плюсквамперфекты; палатализации, падения редуцированных, эль эпентетикум, – то степень «запудренности» моей (и не только моей) головы станет предельно понятной.

И вот, во вторник 22 ноября, к моей «великой радости», мы начинаем изучать ещё одну притчу – о доме на камне и доме на песке. Держа двумя руками хрестоматию, Лариса Григорьевна плывёт между рядами парт, и нараспев цитирует текст этой притчи, перемежая его с объяснениями и толкованиями. Все что-то пишут. В аудитории – мертвая тишина. Никто не кашляет и не чихает. Всеобщее преклонение перед оратором и его предметом….

– «…и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне».

Я тоже пишу. Точнее, рисую три фигурки человечков. Одна, большая – в центре (это я), две маленьких – слева от меня, и справа от меня: воображаемые Адамова и Овчаренко. Свой рисунок я прикрываю ладонью, чтобы его не увидела сидящая рядом со мной Ева.

Вика сидит на соседнем ряду, тоже на третьей парте. Слева от неё – Николаха… Чем тебе не гусар? Высокий, косая сажень в плечах, правильные черты лица, роскошные усы. И вроде не дурак: учится относительно неплохо, и поговорить с ним можно на разные темы. По идее, девочки должны лететь к нему, как мухи на мед. И они летят. Летят! Ещё как летят!! Но…покружив над этим мёдом совсем недолго, улетают к другим резко пахнущим продуктам питания. И это – загадка.

– «…и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое».

Ну, допустим, вчерашний эпизод с Женей Пискаренко – не в счёт. Николаха повёл её в кафе, а потом скрупулезно высчитал с нее половину суммы за угощение: не больше и не меньше!

А вот Вика? Она кружила над Николахой, кружила и улетела ко мне. В лифт. И кто знает: пройдет день, два, неделя, месяц, и она, возможно, улетит в объятия другого гусара. Например, в объятия Валентина – нашего «лидера» и старосты. Да…. Но пока что она бледнеет, когда мы случайно встречаемся взглядами. Может быть, это потому, что она уже твёрдо для себя поняла: это я – её мёд: сладкий, дурманящий, и липкий….

– Это кто у тебя? – шепчет мне Ева, отодвигая мою левую руку от тетради.

– «А слушающий и неисполняющий подобен человеку, построившему дом на земле без основания,… – намерено повышая голос, дабы не прерываться на замечание, вещает Лариса Григорьевна в проходе между Викой и Евой, – который, когда наперла на него вода, тотчас обрушился; и разрушение дома сего было великое».

– Так, никто, – отвечаю я, после того, как величественная фигура Ларисы Григорьевны уплыла к доске.
– Скажи, – еле слышно требует Ева.
– Ты и Большакова.
– А эта красавица,… что здесь делает?
– Выжидает.
– Чего?
– Когда ты к Ванечке своему сбежишь…

Ева хмурится и плотно сжимает губы.
– Будешь доставать меня Ванечкой – сбегу.

Я не решаюсь будить спящую собаку и, не сводя глаз с Розвадовской, меняю тему:
– Помнишь, в колхозе,…когда мы с тобой в детском садике сидели?
– Что?
– Ну…перед этим, тебе Клюенко наплёл про меня… Что конкретно он сказал?
– Ничего особенного…

Теперь уже два человека сдвигают брови к переносице: я, не получивший ответ на свой вопрос, и Лариса Григорьевна, которая услышала звуки, отличающиеся от текста притчи. Приходится нам менять канал общения: начинается переписка:

«Я спросила, что там с тобой»
«?»
«Он сказал: приступ какого-то заболевания»
«??»
«Светка спрашивала у тебя, чем помочь»
«И всё?»
«Всё. Остальное ты сам мне рассказал. Забыл?»
«Всё я помню. Не было у меня с ней ничего! До сих пор не пойму, чего ты на меня тогда взъелась?»
«Я боялась, что вы с ней целовались!»
«Ты что?!»
«А что?! Ты такой мягкотелый. Беспозвоночный!»

К моему глубокому сожалению, это – правда. Горькая правда.

И «слизняк» совсем не Рюмин, а я….