Глава 39. Вот как бывает

Я не сомневался в том, что Валентин учился в школе хорошо. Я также предполагал, что границы его интеллекта несколько шире, чем у среднестатистического выпускника средней школы: достаточно вспомнить колхозный эпизод, в котором «наш лидер» под гитару исполнил песню на стихи Есенина: «Ты меня не любишь ни жалеешь» – произведения, которого не было в школьной программе. Но то, что Валик разбирается в сюрреализме и ориентируется в творчестве Босха и Сальвадора Дали – было сверх всяких ожиданий, и я очень жалел, что был вынужден убежать на репетицию хора, который у меня уже сидел в печёнках, и после которого я галопом помчался назад, в комнату Валеры.

«Наших» там не было, а оба зимбабвийца на английском языке сообщили мне, что «мои друзья ушли в другую комнату». Я не стал гадать на кофейной гуще и отправился прямиком к Рюмину; у входной двери я встретил возвращающегося из душа Николаху. Он излучал свежесть и аромат дорогого шампуня, и вообще сиял, как новая копейка.

– С лёгким паром! – пожелал я ему.
– Спасибо!... Я смотрю – ты тоже любитель карикатур и дружеского шаржа?
– О чём ты? – спросил я, открывая дверь.
– О Кукрыниксах, – ответил Серёга.

Я офонарел, но промолчал. Майкл и Рюмин сидели за столом и, склонившись над конспектами, спорили по одному из вопросов для подготовки к сдаче первого зачёта – фольклора. Книга о Босхе, ради которой я здесь появился и которую Николаха то ли принял за подборку работ Кукрыниксов, то ли сравнил с ними, – лежала на книжной полке, а не стояла среди других книг; в силу своих непомерных габаритов она просто физически не могла составить компанию учебнику по истории КПСС, хрестоматии по старославянскому языку, и самоучителю хинди, увидев который, я решил «подколоть» Майкла:
– Что, Игорёша? Изучение греческого языка променял на творчество Кукрыниксов?

Оба Игорёши прервали свой диспут. Рюмин покачал пальчиком a la «Баба Надя» (иногда мы так меж собою называли Надежду Владимировну), и я понял, что в этой ситуации данный жест означает полнейшее непонимание моего вопроса. Ожидая ответ, я сел на кровать Рюмина, а Николаха стал к нам спиной и лицезрел себя в зеркале. В руке у него были ножницы, которыми он начал подправлять свои гусарские усы.

– Ты понимаешь, Олег, в чём дело… На период сессии, с греческим я временно притормозил, – ответил Майкл, поворачиваясь ко мне. – Но в дальнейшем я планирую…
– Товарищи отвлекаются от фольклора, – произнёс Рюмин голосом Надежды Владимировны, – Я вам напоминаю, что до зачёта осталось два дня, и на критику буржуазных фальсификаторов у нас абсолютно нет времени.
– Вот-вот, – вставил Николаха, садясь на свою кровать и развешивая мокрое полотенце, – А вы тут ерундой страдаете…

– Тук-тук! Можно?!
– Здрасьте! Светлана Большакова во всей своей красе, прошу любить и жаловать! – прокоментировал я неожиданное появление «знойной девушки – мечты поэта».
– Что есть – того не отнять, – пропела Светка, заглядывая в зеркало над плечом Николахи. – Жаловать меня не нужно, а вот любить….Мальчики, дайте конспект переписать!

Рюмин и Майкл, как настоящие джентльмены, встали и пригласили даму присесть за стол. Дама поправила спадавшую на брови чёлку, покрутилась перед зеркалом и, убедившись, что красота на месте, подошла к столу и улыбнулась джентльменам. Полюбовавшись этой комедией и потеряв последнюю надежду на просмотр иллюстраций в книге про Босха, я взял гитару и побрёл в умывальник.

А там уже шёл концерт по заявкам. На нём Клюша исполнял пародию на свою школьную учительницу: «Хіба це мама? Дитина плаче, а вона п'є. Я і мухи не ображу, але був би у мене маленький пістолетик ....».

В зрительном зале стояли Алик, Валентин и Валера. Увидев меня, Клюенко засмеялся:
– Хо-хо-хо! Свыня! А ну, подыграй-ка мне «Полчаса до рейса» Кикабидзе. Сделаешь?
Я сел на подоконник и подыграл. Клюша запел низким голосом, держа в руке воображаемый микрофон:
«Полчаса на рельсах
Полчаса на рельсах
Бедный друг наш Алик пролежал
С содроганьем тела
С содроганьем тела
Бедный Алик скорый поезд ждал
Вот и все, что было
Вот и все, что было
Ты как хочешь это назови
Для кого-то просто промчался скорый поезд
А ему вручили костыли»

До последней строчки Алик ещё как-то терпел. А потом со словами «Ах ты, гад!» набросился на Клюенко, пытаясь повалить его на пол. Понятно, что парни просто дурачились, и мы весело смеялись. Смеялись до тех пор, пока на горизонте не обозначился светлый образ госпожи Большаковой. Только теперь я обратил внимание на её новые джинсы и догадался, что она просто заскочила в общагу похвастаться.

Поздоровавшись с «мужчинками», которые почему-то прекратили все телодвижения и построились в армейскую шеренгу, в которой, кроме «борцов», оказался и наш староста, Большакова закурила сигарету с фильтром и по умывальнику поплыл весьма приятный аромат. Некурящие Валентин и Алик сразу же отошли в сторону, но – молча. Валера же подошёл ко мне и тоже закурил. Эта сцена напомнила мне осмотр внешнего вида на уроке начальной военной подготовки, где вместо военрука, командовала стройная и эффектная блондинка.

Сидя на подоконнике, я перебирал гитарные струны и ждал когда у парней пройдёт общий паралич речевого аппарата. Надо сказать, что и на кухне её появление всегда производило фурор среди иностранных студентов, которые толпились возле парующих кастрюль и сковородок: у них из рук выпадали ложки и ножи, у вьетнамцев подгорала селёдка, а некоторые чернокожие студенты, смущённо улыбаясь, спрашивали у Большаковой, который час, и, получив ответ, задавали ещё несколько вопросов – лишь бы завязать с ней знакомство.

Затянувшуюся немую сцену прервали пришедшие в умывальник Амин и Гасан, соседи Рюмина по комнате. Их сопровождали ещё два парня, очевидно, их земляки. Вся эта компания громко делилась впечатлениями по-арабски – по крайней мере, мне так показалось, хотя я абсолютно ничего не понимал, и их буквально сгибало пополам от смеха. Алик, Клюша, и Валентин ушли, а Большакова подошла к Амину и, пританцовывая на месте, пыталась завязать с ним беседу по-английски.

Я зевнул и посмотрел на часы. Было около семи. Надо вернуться в свою комнату и что-то почитать по фольклору на сон грядущий. Попрощавшись с Валерой, я вышел в коридор и направился в сторону центральной лестницы, но по пути зашёл к Рюмину. 

– А где Майкл? – спросил я.
– Поехал домой.
– Слушай, что случилось с твоими арабами? У них истерика в умывальнике…
– Да… Это к моим арабам приходили гости и я им рассказал несколько матерных стишков.
– Они настолько хорошо понимают по-русски?
– Нет. Стихи-то на арабском.
– Не понял… Ты же с моим индусом учил хинди!
– Ну… там – хинди, здесь – арабский….Так – всего несколько слов… А вот нецензурной лексике мы начали учить друг друга почти с первых же дней моего поселения в общагу, – сказал Игорь и протянул мне какую-то тетрадку.

– Это что?
– Это их  рабочая тетрадь по русскому языку. А теперь, внимание! Фокус-покус!
Рюмин перевернул тетрадку и моему удивлённому взору предстала трёхэтажного лестница отборнейшего русского мата, написанная аккуратным, мелким, но вполне читаемым почерком на обратной стороне тетради.
– Где-то я уже видел этот почерк….
– Конечно видел, он принадлежит мне, – сказал Игорь и покачал пальчиком.

Я присел на краешек кровати Николахи, который мирно посапывал на правом боку….
– А в чём юмор?
– Ну, смотри: они же не сразу поняли мой акцент, а когда уловили за моим произношением смысл, – ржали, как лошади! И даже вызывали на бис...

Я улыбнулся.
– Кстати! Сейчас я тебе тоже кое-что расскажу. Всё забываю…. Короче, пару недель назад, утром, выхожу из метро. Смотрю – впереди меня в сторону главного корпуса топают наши девочки: Ева и Машка Колобок. А впереди них коротким шажками фигура Бабы Нади…. Я обрадовался, как слон после купания, и побежал за Адамовой и Машкой на полусогнутых ногах, покачивая пальчиком. Бегу и громко кричу голосом Надежды Владимировны: «Подождите, подождите! Я бегу, я спешу за вами!»….   

– Представляю! – засмеялся Рюмин, присаживаясь на свою кровать.
Я сделал серьёзное и несколько мрачное лицо, и медленно произнёс:
– Нет. Ты не представляешь. Ко мне оборачивается перепуганная Пучковская и говорит:
– Зачем?! Зачем ты мне нужен?!