Во сне и наяву

    Я проснулась, мокрая от пота. Опять приснился кошмар. Один и тот же сон снится мне на протяжении долгих лет. Вставать с постели совсем не хотелось. Я заставила себя подняться, открыла форточку, заправила постель в надежде отойти ото сна. С улицы доносился шум машин, скользящих колёсами по мокрому асфальту. В квартире было холодно и темно. Я взяла плед, обратно легла на диван. Закрыла глаза – сон продолжился наяву.
В памяти ожила мама, с улыбкой на лице и постоянным восторгом от жизни в глазах. Она умела радоваться всему обыкновенному вокруг. Помытое окно, распустившийся цветок, свежезаваренный чай доставляли ей невероятное удовольствие. У меня тоже на лице появилась улыбка, я открыла глаза и подумала: «Не зря грудные дети улыбаются во сне. Говорят, снится ангел».
Стало тепло. Я прикрыла веки, чтобы вновь возвратиться в детство.
Утро для мамы начиналось рано. Едва успев умыться, закалывала волосы на затылке, собрав в пучок. Причёсывание обычно откладывала на потом, зачастую ей так и не удавалось выкроить для этого время. Перед тем, как разбудить детей и мужа, готовила завтрак, накрывала стол. Дом полон света и тепла, жизнь в нём кипела в праздничной атмосфере. Мама не переставала придумывать, как украсить каждый день по-новому, значимо, любой мелочью. Удивительно, даже еженедельная смена постельного белья приносила счастье, которым она щедро делилась с окружающими. Рядом с нею было легко. Повседневная рутина превращалась в праздник души. Двери дома никогда не запирались. Привычка жить радушно, хлебосольно манила всех, как по волшебству, призывая не проходить мимо.
В последнее время она часто болела. Едва держалась на ногах, но боялась нарушить порядок жизни мужа и детей. За нашу неначищенную обувь переживала больше, чем за своё здоровье.
В то утро, когда все уже проснулись, мама ещё лежала в постели. Превозмогая боль, пыталась встать, но тело не подчинялось. Боролась сама с собою, но тщётно. Отец и мы с братом были напуганы, молча стояли у постели. Она пыталась улыбаться, подбадривая нас:
– Ничего, ничего, это так, пустяк, продуло где-то чуток, отпустит, встану.
Боль сменила улыбку беспокойством на лице:
– Как же вы без завтрака? Не стойте здесь, опоздаете, лучше покушайте, – обратилась она виновато к мужу.
Я и брат кинулись к ней:
– Мам, не переживай, мы в буфете какао с бутербродами возьмём. Только выздоравливай до нашего возвращения.
Она улыбнулась, в уголках глаз заблестели слезинки. Мы поцеловались с ней и убежали. И уже не видели, как голова её металась по подушке, на лбу появилась испарина от боли.
Как мы потом узнали, отец, робея, снял трубку, позвонил соседке Лейле. Та прибежала сразу, вызвали скорую, и маму увезли в больницу.
Через неделю отец узнал: это конец; и превратился в жалкого, обиженного ребёнка.
Нас отправили в деревню, объяснив, что так попросила мама. Полдеревни приходилось отцу роднёй. Все старались не обделить вниманием меня и брата. Выпекали специально для нас лепёшки в форме наших имён, приносили самые красивые фрукты с деревьев или целую веточку с ягодами. Вечерами мы, уединяясь тайком от всех, плакали: сильно не хватало мамы.
Отец навестил нас всего один раз за лето. Встреча была безрадостной. Он приехал со щетиной, и без того угрюмое лицо показалось нам злым. От этого стало невыносимо тоскливо. Отец запретил всем говорить нам правду. Мы ни о чём не подозревали.
К концу сентября тётя повезла нас обратно домой. Приехали рано утром. Дом был пуст. Мамина кровать стояла заправленная. Всё как и прежде, на местах, только запах – чужой. Стены давили мрачной тишиной, хотелось выбежать и не возвращаться. На вопрос «Когда мы увидим маму?» отец отвечал коротко: «Скоро!»
Тётя осталась пожить с нами. Мы относились к ней, как были приучены относиться к гостям: не позволяли делать что-либо за нас. Только с мамой мы были другие: беззаботно переложив все обязанности, пользовались её любовью.
В школе, за нашими спинами, все загадочно шушукались. От внимания учителей становилось тревожно. Однажды брат случайно услышал обрывок разговора между классным руководителем и учителем математики. Она называла нас бедняжками и призывала математичку быть снисходительной. Брату стало жутко и обидно. Он сильно расстроился. Мы старались держаться вместе, постоянно защищались, не понимая от чего…
Тётя должна была уехать на пару дней к себе, в деревню. Мы уверяли, что всё будет в порядке. Наученная жизнью, она знала, что это начало нашей трудной дороги. Долго следовать за нами она не сможет. Оправдывала себя, говоря о необходимости отъезда. Отец, нехотя, согласился.
В тот день на ужин я впервые решила сварить рисовый суп. Очень старалась: надеялась, отец оценит, улыбнётся, может, заслуженно похвалит. Вечером он вернулся позднее, чем обычно. Я не кормила брата, упрашивая подождать. Стол был накрыт к приходу отца. Из супницы, что стояла посреди стола, распространялся вкусный аромат. Мы все втроём собрались за ужином.
Возомнив себя хозяйкой, я взяла тарелку для отца, опустила половник в супник. Он увяз в чём-то густом. Вместо супа еле достала… кашу. Сильно смущённая, старалась не заплакать. Выручил брат:
– Слава Богу, думал, ненавистный суп. Каша – как раз что надо.
Я улыбнулась, посмотрев ему в глаза, молча поблагодарила. Отец демонстративно опрокинул содержимое тарелки обратно и резанул словами, как клинком, надолго оставив незаживающий шрам:
– Пора бы научиться, взрослая уже, моя сестра вам не прислуга и не кухарка.
Я выбежала из кухни, присев на полу, прислонилась спиной к маминой кровати; плакала безмолвно, горько. Пришёл брат, сел рядом, молча взял руку. Мы вдвоём думали о маме, тихо, про себя.
В субботу, когда мы вернулись из школы, во дворе почувствовали запах жаренной на деревенском масле картошки. Тётя приехала! Радуясь нам, она встречала на пороге:
– Мои хорошие, идите скорее, мойте руки. Я вам вкусностей всяких привезла.
Мы ласкались, как котята. Она давилась от слёз, не могла вымолвить более ни слова.
Отец вернулся рано. Был в хорошем настроении. Все давно отвыкли видеть его таким. Жалость к себе смешалась в нём с агрессивностью, превратив в чужого человека, уставшего от жизни эгоиста. Они с тётей прошли на кухню и долго что-то обсуждали. Потом он куда-то ушёл.
Было около девяти вечера. Мы на диване рядом с тётей смотрели телевизор. Вдруг услышали в прихожей бодрый, громкий голос отца, который, приветствуя кого-то, приглашал пройти в комнату. Мы втроём, взявшись за руки, пошли навстречу. В коридоре стояла молодая женщина. Он её представил:
– Это ваша мама, которая вас любит, надеюсь, и вы полюбите её. Заживём, как прежде, счастливой семьёй.
Брат весь покраснел и заревел во всё горло:
– Ты обманщик, ты обещал! Где моя мама? Уходи! Прогони её! Верни маму!
Тётя бросилась перед ним на колени, сжимая в объятиях:
– Успокойся, малыш. Мама увидит, расстроится.
– Не смейте врать мне! Моя мама умерла! Я вам верил! Не хочу быть сиротой! Верните мою маму! – он задыхался, голос осип от крика.
Я принесла стакан воды, молча протянула. В ответ он качал головой, не желая пить. Не выронив ни слезинки, я повела его в спальню. Уложила в кроватку, села рядом, положив голову на подушку. Так полулежала-полусидела в неудобном положении, со скрученным туловищем, не позволяя себе шелохнуться, пока он не уснул. И только потом дала волю, совсем по-взрослому, своим детским слезам.
Вскоре тётя уехала. Из отчуждённого дома всё больше вытеснялись воспоминания о маме. Стены будто злились, не желая отпускать память о ней. Другая хозяйка пришла сюда, заявляя о своих правилах. Новой плетью стегала жестко, выхлёстывая старое, рьяно разрушая всё напоминающее о былом.
Время неумолимо стирало следы. Дом давно опустел. Отец покинул этот мир, пережив любимую на двадцать лет. Женщину её порядки предали, стены держать чужую не захотели. Даже состарившись, они дорожили памятью о той, что дала им жизнь. Нет-нет и заблестит стекло на солнце, помытое дождём, или робко улыбнётся бутон розы. Будто мама приходит невидимкой, одним глазком посмотреть на дом, посмотреть на мужа и детей.
Одно и то же, во сне и наяву, на протяжении всей жизни снится мне, давно переросшей свою маму. Будто она возвращается из больницы. Стоит у порога. Плачет, не решается зайти и увидеть любимого чужим мужем, в родном доме – другую хозяйку. Смотрит на детей, боится подойти: вдруг не узнают.