Негодяи

Никогда за всю свою жизнь Игорь Львович не думал, что жить, в сущности, скушно. Конечно, не то чтобы он не ощущал скуки, но себя на этом ни разу еще не ловил и не думал, что такое вообще возможно. Если б ему сказали, что жизнь скучна, грустна и печальна, он бы ответил, ощущая за собой превосходство и определенную гордость: мол, времени нет печалиться, работать надо, а вся скука – она от безделия. И, конечно, не преминул бы тогда Игорь Львович заметить, что обленились все, распустились, пополз в души и тела разврат, а поработали бы, как он, по две смены в пыльном подвале, так и думать бы о разных глупостях забыли. Дай бог ноги до дому донести, да на кровать завалиться: какая уж тут скука.
Так было и на самом деле: Игорь Львович честно трудился, зарабатывал копейку, держал себя в руках, не расслаблялся, разве в праздник любил за бутылочкой пшеничной посидеть. Но праздники случались нечасто, и супруга Игоря Львовича, уверенная женщина Екатерина Петровна, ругала мужа за пьянство и частенько, скажем уж правду, била его по лысине газетой в четверть сложенной. Сие было оскорбительно для Игоря Львовича, но не настолько, чтобы затевать скандал: он хорошо знал, Екатерина Петровна – женщина уверенная, на одно его слово ответит пятью и не только победит в бою, но и вынесет дебош наружу, соседям на радость, уж они кого-кого, а Игоря Львовича не замедлят обвинить в пьяном хулиганстве. Но не был Игорь Львович хулиганом, даже в далеком детстве, когда мальчишки с его двора бегали на железную дорогу бить из рогаток сигнальные голубые лампочки на стрелках, он с ними не бегал, то есть бегал, но по дороге отставал. И вовсе не оттого, что трусил: подумаешь, храбрость – в лампочку гайкой пульнуть – просто не в характере Игоря Львовича было шуметь и буянить. Не любил он этого и в остальных людях, и хоть чувство презрения было ему чуждо, мог бы с полным правом шумных и горланистых презирать. К слову, уверенная супруга его частенько пользовалась этой чертой Игоря Львовича, и стоило ему подвыпивши заявить претензию, как Екатерина Петровна тут же повышала голос.
– Что-о-о? – грозно вопрошала она. – Что это значит?
И Игорь Львович тут же шел на попятный, поскольку знал по собственному опыту: Екатерина Петровна не остановится и перед швырянием табуреток в кухонный шкаф с посудой, и перед истошными воплями:
– Ой господи, да что ж это делается-то!!!
А ведь, когда познакомились они, была Екатерина Петровна тихой и мягкой, вкрадчивой, как толстенький котенок. Игорь Львович иногда в приступе нежности ее так и называл: котенок ты мой. Теперь же частенько ловил себя на том, что скорее свиньей хочется ее назвать, чуть ли не свиноматкой, особенно ночью, когда жаркая Екатерина Петровна уверенно возлежала на двух третях их не очень обширной кровати супружеской и храпела так, что в окнах звенели стекла. Игорь Львович просыпался от духоты, от жары, ворочался под толстенным ватным одеялом, пихал пышную супругу ногой, отчего та еще громче всхрапывала, и ее храп был так похож на хрюканье, что невольно в голову приходило сравнение со свиньей. На утро Игорь Львович, помятый, невыспавшийся и оттого злой, блуждал по кухне и бурчал себе под нос:
– Живем, как в свинарнике, вонь, грязь, машины коптят прямо под окном, в лифт не зайти – вечно лужи кто-то оставляет, загажено все…
– А ты заработай на дом, не будет тебе вони, – подзуживала его Екатерина Петровна. – Ишь какой барон: и вонь ему, и грязь…Так купи квартиру получше.
– Что ж ты не заработаешь, – огрызался Игорь Львович и злился уже оттого, что знал заранее, что она на это скажет.
– Ты что, не мужик, что ли? Вот заявочки, заработай! Что ж тебя, баба должна содержать? А ты целыми днями водку пить будешь?
Игорь Львович махал рукой и шел в ванную бриться. Смотрел там в тусклое зеркало и видел опухшего круглолицего лысоватого дядьку с неприятным ртом и нелепо скользкими глазками, на которого хотелось плюнуть. «Вот жизнь, – мелькало в голове, – и детей нет…»
Действительно, детей у них не было. Но Игорь Львович старался об этом не думать. Все равно. Он махал рукой на эти думы так же, как махал по утрам на Екатерину Петровну. Их разговоры на этой темы никогда не касались, и Игорь Львович не мог сказать, думает ли об этом всегда уверенная жена его. Мысли Игоря Львовича часто вертелись вокруг Екатерины Петровны, и одно время он даже подумывал подать на развод, да как-то все потом сгладилось или просто возиться с судом не захотелось. Родителей его давно не было, но Игорь Львович помнил, как мать говорила кому-то, может быть, и ему:
– Жена и муж – никак не разорвешь…Даже если и разойдутся, на том свете снова скрепятся.
Жутковатые эти слова, полубезумные, крепко запали в голове Игоря Львовича. Может, из-за этого и жил он со своей Екатериной Петровной, год за годом, день за днем. Утром шел на работу. Вечером возвращался. Давился в переполненном автобусе, насквозь пропахшем бензином. Приходил домой злой и снова бурчал:
– Опять в лифте лужа вонючая…Помои прямо на лестнице разлиты. Живут свиньями и помрут свиньями…
Екатерина Петровна ставила перед ним тарелку и бросала, не поворачивая головы:
– Сам-то.
И тогда Игорь Львович вспоминал, что иногда и он плюет на лестнице. От этого становилось вообще тошно. Ночью тоже было невесело – Екатерина Петровна храпела, он ворочался, сопел… Однажды во сне ему послышался стук в дверь. Спросоня поднялся, нащупал ногами тапочки, пошел открывать. На площадке никого не было. Удивленный, залез опять под одеяло. Утром жена, зевая, объяснила:
– Приснилось.
– Сам знаю, – огрызнулся Игорь Львович, чувствуя, что день начинается наперекосяк. И в самом деле, все пошло наперекосяк. Выйдя из квартиры, увидел трех людей у открытой соседской двери. Оказалось, что умер сосед Петренко – высокий сутулый мужик, все время хромавший на одну ногу. Игорь Львович несколько лет назад встретил его в пивнушке на углу улицы Горького, и Петренко, к тому времени уже изрядно набравшийся, его угостил. Там Петренко рассказал Игорю Львовичу как, возвращаясь на дембель домой, попался в тамбуре общего вагона каким-то уголовникам, то ли беглым, то ли амнистированным, которые заставили его играть с ними «в буру» и за четыре кона выиграли у него всю одежду, раздев до трусов. На пятый же они предложили со своей стороны выигранные прежде вещи, а со стороны Петренко – его жизнь.
– Они сказали: если проиграешь, мы тебя выбросим на ходу из поезда.
– И ты выиграл? – спросил тогда Игорь Львович.
– Не, – ответил Петренко. – Тут поезд слегка тормознул на повороте, и я не стал дожидаться: бросил карты и как был, в трусах, сиганул на насыпь.
Петренко сломал ногу и с тех пор ходил, хромая. Сейчас же он был мертв. И не хотел Игорь Львович, а поинтересовался: что с ним случилось? Оказалось, пошел Петренко умываться, поскользнулся (а может, хромая нога подвела) и упал, ударившись виском о металлическую ванну. Его сожительница пришла попозже, она-то и вызвала скорую.
– А чего скорую-то? – удивлялся рассказчик. – Тут просто: составляй протокол и – в морг.
«Бывает же», – подумал Игорь Львович, спеша спуститься вниз по лестнице и как можно скорее забыть неприятное ощущение от рассказа о смерти Петренко. Честно говоря, этот рассказ вызвал у него что-то вроде тошноты… Затем на ум пришла мысль о людях, которые работают в морге, и Игорь Львович подумал, что он ни за что не смог бы там работать.
В этот же день на работе Игорь Львович обнаружил, что бумажника, который он обычно носил в левом боковом кармане пальто, нету, да и самого-то кармана, собственно, нету тоже: он был аккуратно разрезан поперек. Ясно, что бумажник вытащил ловкач-карманник в автобусе. Игоря Львовича охватил приступ небывалой злости. Зубы его скрипнули, он добела стиснул кулаки и, дрожа плечами, пробормотал:
– Убью, сволочь!..
Он тяжело плюхнулся на стул и потребовалось несколько минут, чтобы он полностью пришел в себя. Игорь Львович еще раз взглянул на разрезанный карман, удивившись тому, как сильно он рассердился – до темноты в глазах. «А ведь, пожалуй, действительно убил бы», - мелькнуло в голове. Совершенно некстати вспомнилось, как мальчишкой еще забрался с приятелем на крышу строившегося дома и шутки ради (вовсе не из-за злонамеренного вредительства!) стал швырять кирпичи вниз, не зная, что там дорога, по которой ходят люди, и как потом за ними бегал по стройке какой-то мужик в кепке и рваном пиджаке. Они спрятались, конечно, но мужик, скотина, вычислил как-то и страшным голосом закричал:
– Выходи, фашысты!
Сейчас-то Игорь Львович понимал, что ничего мужик такого не вычислил, просто закричал – и даже тогда он это понимал, но что-то заставило выйти из своего укрытия. Да, они понимали, что их не найти, но они все-таки вышли. «Чепуха какая-то», - поморщился Игорь Львович, но объяснить это все-таки не смог.
Тогда мужик схватил его за куртку и крикнул:
– Убью!
«Убьет», – безнадежно подумал Игорь Львович, но не испугался. Он испугался потом, когда мужик заставил его снять куртку – возможно, из-за мысли, что убивать будут каким-то необычным способом, и от этого стало страшно.
Но мужик всего лишь спросил:
– Из какой школы?
– Из двадцать первой, – ответил тихо Игорь Львович.
– Кто директор?
– Морковкин… (Да, в их школе директор в самом деле имел такую фамилию, это факт.)
– А, Морковкин, - мужик помедлил, словно обдумывая что-то. – Так я его знаю. Завтра у него получишь, – он потряс в воздухе курткой. – Завтра! Понял?
Игорь Львович смутно кивнул. Далее мужик повел себя нелогично: вопреки собственным словам он бросил куртку под ноги, выругался, повернулся спиной и широким шагом направился к выходу со стройки.
«А что бы он сделал со мной?» – подумал Игорь Львович и отчетливо понял, что попадись он мужику тому сразу же после «преступления», отделаться испачканной курткой вряд ли бы удалось.
Да, но бумажника было жаль. Впрочем, денег там было немного – так, мелочь какая-то, а так как ездил Игорь Львович «на удостоверении», то и домой он в этот раз доехал без проблем, если не считать всегдашней давки. Зашел в темный подъезд, вызвал лифт, и вот тут настигло его ощущение безграничной скуки, такое странное ощущение, какого он никогда в жизни своей не испытывал. Настигло оно его в тот самый момент, когда дверцы лифта распахнулись, и глазам представилась ужасающая картина: кабина лифта была сожжена самым варварским способом, на панели, обугленной и изувеченной, целыми оставались лишь две кнопки, каким-то чудом уцелевшие в этом хаосе – и обе не те, которые нужны Игорю Львовичу. Пластиковая обивка кабины представляла собой черную сажу, местами вздутую пузырями прикипевшего лака; бесформенный бледный комок – всё, что раньше было плафоном лампы – причудливо сползал уродливыми наростами по оголившейся полоске железа, за которой обнажались отвратительные в своем индустриальном бесстыдстве внутренности шахты. Тошнотворные толстые жгуты проводов, поперечные проржавевшие балки, линия жирного кабеля, прикрепленная к  стене сизыми скобами, агрессивные тросы, застывшие в хищном ступоре, - всё это, казалось, дрожало мелкой, незаметной глазу, но ощутимой дрожью и напоминало кишки, напоминало металлические испражнения, уродливые произведения расчетливой фантазии потерявшего веру в живое тело художника. Ледяная рана открывала окно в недра материи, измышленной человеком и неподвластной ему, готовой ринуться и распять его на иглах проволоки и чугуна.
Игорю Львовичу вдруг привиделись миллионы километров грязных липких труб, оплетающих людей в их домах, клубящихся в земле, подобно червям, проводов под ногами и над головой, вспомнились безумные, нелюдские внутренности этих блочных коробок, эти многометровые клоаки, стоки для нечистот, вознесенные под облака, эти металлические каналы, наполненные смертоносным газом, и чувство скуки, чудовищной скуки волною захлестнуло его.
С трудом поднявшись к себе на шестой этаж, он упал на кровать, не сказав ни слова уверенной в себе Екатерине Петровне, закрыл глаза и вскоре уснул.
Проснулся он оттого, что ему показалось, будто кто-то на него смотрит немигающим желтым, как у кота, взглядом. Громадный блин луны приклеился к окну и, мертвым светом облив шкаф, кровать и бесформенную глыбу Екатерины Петровны на ней, влился в зеркало на стене, растекся по его поверхности и закапал вниз бледными комками, похожими на расплавленную пластмассу. Не отдавая себе отчета в том, что же он делает, Игорь Львович встал, подошел к окну и, протянув руку к грандиозному, изрытому оспой китайскому лицу, процедил сквозь зубы:
– Ненавижу…Убью…сволочь…
Наутро он встал с больной головой, выпил анальгину и, одеваясь, поймал на себе неожиданно сочувственный взгляд жены.
– Может, водочки примешь…грамм сто? – робко предложила она.
– Нет, – отрезал Игорь Львович и вышел.
Спускаясь по лестнице, он заметил, что два человека в замызганных робах что-то заделывают в изувеченном лифте. «Ремонтируют», - с непонятным облегчением отметил мозг.
Вечером Игорь Львович, как обычно, поднимался к себе домой на лифте и лишь задним числом отметил, что отремонтировали его неплохо: поставили новую панель с чистыми кнопками и, самое главное, обили кабину симпатичным пластиком «под дерево». Он поделился новостью с женой, в тот день не выходившей из дому.
– А зеркало не повесили? – поинтересовалась она.
– Тебе бы все перед зеркалами вертеться, – буркнул Игорь Львович. На том про лифт и забыли.
Вспомнить про него пришлось спустя три дня, когда, выходя утром из своих дверей, Игорь Львович услышал громкие причитания старой тётки, соседки, живущей этажом ниже.
– Ведь что творится! – полувопль-полуплач этот был слышен, наверное, в ближайших многоэтажках.
Игорь Львович вознамерился узнать, что же, собственно, случилось – и спустился на пятый этаж.
– Вы чего это с утра пораньше кричите? – спросил он строгим голосом, но тут же понял, что вопрос был излишним: открытая кабина лифта напоминала Армагеддон в миниатюре; пожалуй, отвратительные ожоги были еще более тяжкими, чем в первый раз. Одна из панелей была сожжена практически до основания, а на месте пола зияла пустота, перерубленная крестом двух пересекающихся балок.
– Это ж прям Хиросима какая-то! – воскликнула старушка и вновь зашлась в причитаниях.
– Что творят, мерзавцы, – резко произнес чей-то бас. Игорь Львович оглянулся и увидел плотного мужчину в спортивных штанах и майке.
– Поймать бы, кто это делает, да и повесить тут же на месте, – твердым голосом добавил он.
– Повесить… - машинально повторил Игорь Львович.
– Да, вот именно, повесить! – уже громко воскликнул мужчина. – Вы тоже это понимаете. Все это понимают. Кроме правительства, все. И в Америке…там бы за такое повесили. Потому что там порядок. Ясно?
– Ой ясно, сынок, ясно! – заголосила старушка, хотя к ней никто вовсе и не обращался.
– В Германии вот никто без билета не ездит! – продолжал тем временем человек в майке. –Никто и никогда. А почему? – он уставился на Игоря Львовича выпученными глазами.
– Культурная нация, – предположил Игорь Львович.
– Чушь! Гитлер повесил одного безбилетника, вот и вся культура. Взял, и на трамвае повесил. С тех пор там никто без билетов!..
Игорь Львович согласно кивнул и поспешил спуститься вниз. Было что-то жуткое и пугающее в мужчине в майке, но умом Игорь Львович понимал, чувствовал – тот прав. «Действительно, распоясались совсем, – думал Игорь Львович. – Закона нет. А убить того, кто это делает, и все станет на свои места. Бояться будут».
На этот раз лифт долго стоял разгромленный. Только через полторы недели приехала бригада мрачных рабочих. Они, матюкаясь, стали что-то заколачивать, вкручивать, с грохотом бросать на пол, а уезжая передали всем, что в следующий раз пусть жильцы или следят за лифтом, или платят деньги за новую кабину. Это здорово разозлило Игоря Львовича.
– С какой стати мы должны платить? – воскликнул он на кухне. Екатерина Петровна на этот раз не заспорила, а согласно кивнула:
– И не будем мы платить. Хватит того, что за свет и воду бешеные деньги дерут.
– Но как поймать эту сволочь, что поджигает лифт? – размышлял вслух Игорь Львович. – Собрать жильцов, распределить дежурства? Сидеть в засаде? Разве эти козлы согласятся? Да и кто их соберет?
– А неплохо было бы поймать его, – говорила Екатерина Петровна. – Ради этого можно и подежурить.
– Да, неплохо, – кивал головой Игорь Львович, но дальше слов дело не шло. И лифт вроде бы больше никто не трогал.
Игорь Львович стал уже забывать об этих проблемах, тем более, других по горло было: вдруг выросли цены, денег не хватало даже на еду – до лифта ли тут?
 К тому же, ни с того, ни с сего, по ночам стали мучить его зубы. Болели, окаянные, спать не давали, приходилось вставать, полоскать всякой гадостью: то корой дуба, то шалфеем. Целыми днями Игорь Львович ходил понурый и бурчал под нос, раздражаясь по малейшему поводу. Дошло до того, что в автобусе накричал на старушку, в давке наступившую ему на ногу.
– Куда прёшь, дура старая! Смотреть под ноги надо или дома сидеть!
 А дома поджидал его сюрприз: дверцы лифта распахнуты, кабина, слава богу, цела, но кнопки на панели все сожжены до основания. От них остались  лишь кляксы запекшегося пластика. Черные разводы копоти по стенам кабины корчились страшными портретами причудливой нечисти: тощие черти ерошили друг другу волосы и тянули мохнатенькие губы к обгаженным углам. Плафон был разбит, и голый жесткий свет вырезал во тьме подъезда чёткий прямоугольник.
– О господи,  – выдохнул Игорь Львович. Злоба вновь, как тогда, с карманом, поднялась откуда-то из желудка и ударила в голову, словно водка. Ударила с такой силой, что Игорю Львовичу почудилось, будто он покачнулся. В глазах потемнело. На этот раз приступ злости прошел не сразу. Игорь Львович долго не ложился, ходил по кухне вперед-назад, как будто что-то обдумывал. Во сне он бежал по грязи и лужам и чувствовал беспредельный ужас, часто просыпался, прислушивался, как храпит Екатерина Петровна, как грохочет ветер жестью карниза, как стучат друг об друга мерзлые ветви.
На этот раз пришлось-таки заплатить за новые кнопки.
– А что делать? – пожал плечами Игорь Львович. Ему не хотелось думать об этом идиотском лифте, его все сильнее мучили зубы. Однажды ночью он вскочил с кровать от сумасшедшей боли – будто кто-то тыкал иголкой прямо в десны.
– Что с тобой? – спросоня буркнула жена.
– Зу-убы! – провыл Игорь Львович. – Не могу, такая боль! Чертовы зубы!
– Полоскай, – приказала Екатерина Петровна, но ни кора дуба, ни шалфей на этот раз не помогли Игорю Львовичу – он корчился, бегал по квартире и выл, схватившись за щеку.
– Вот что, – сказала жена. – Одевайся и иди в больницу. Скажи спасибо, что живем от нее в двух кварталах.
Через какие-то полчаса Игорь Львович имел все основания возблагодарить небо за столь благоприятное для его самочувствия обстоятельство. В больнице скорой помощи ему сделали обезболивающий укол и вырвали больной зуб. Теперь, несколько ослабевший, но довольный, он возвращался через темные дворы. Непривычная тишина безглазых многоэтажек поразила его. Редкие огни казались далекими и нереальными, шаги громко отдавались эхом в бетонных стенах. Бездонными провалами зияли дыры подъездов с выбитыми дверями. Одна из этих дыр – его. Она похожа на нору какого-то чудовища, многоголового, многорукого, мерзкого, насекомоподобного, с гадкими пупырчатыми клешнями. Непроизвольно вжав голову в плечи, Игорь Львович вошел во тьму подъезда, поднялся на площадку первого этажа. Лифт был открыт. Его свет падал на грязные ободранные стены, испещренные однообразными ругательствами, примитивными рисунками, сделанными рукой полуживотного, варварскими именами, похожими на мяуканье звериной речи – Коля, Вася, Таня… В кабине лифта стояла темная фигура человека, держащего в руке канистру с бензином. Резкий запах ударил в нос Игорю Львовичу, и вместе с ним в мозг ударила знакомая уже волна ненависти.
«Вот он!» – пронеслось в сознании. Игорь Львович сделал шаг  человеку – тот резко обернулся, но лица Игорь Львович не увидел, только белое пятно.
Человек выпустил из рук канистру и отпрянул назад. Тут только Игорь Львович ощутил страх. «Вдруг…нож…» – всплыло в круговерти мыслей и исчезло, смытое водоворотом злобы. «Повесить!» – вспомнились ему слова мужчины в майке, и хрипло дыша, Игорь Львович выбросил вперед руку, чтобы схватить негодяя.
Но тот с ловкостью обезьяны нагнулся, нырнул под руку Игоря Львовича, мгновенным прыжком выскочил из кабины и шарахнулся в темноту.
– Стоять! – рявкнул Игорь Львович и бросился за ним. Он выскочил во двор и остановился. Беглеца нигде не было видно. Ночную тишину нарушал только холодный ветер, гудевший где-то вверху.
Отдышавшись, Игорь Львович вернулся к лифту. Нужно было привести свои мысли в порядок, успокоиться. Резкий запах бензина напомнил ему автобус, и в памяти всплыла вечная давка, эти потные толстые туши, штурмующие его двери, матерящиеся, неприглядно уродливые, неуклюжие, словно тюлени. Отчего-то это вызвало в нем новое раздражение.
– Свиньи, – пробормотал он. – Ненавижу!
Он чувствовал, что быстро пьянеет. Нет, не от бензина – от всё той же злобы, что рождалась в глубине его тела, и это было отчасти приятное чувство. Как будто жаркая, и вместе с тем ледяная, волна росла в нем, холод пробегал по спине, достигал плеч и каким-то сумасшедшим потоком рвался сквозь шею и горло вверх, в мозг, – всё начинало качаться, он пьянел. Мысли исчезли в этом адском потоке, а глаза затянула черная пелена, а руки налились кровью и вместе с тем стали холодными, а сжатые кулаки побледнели. Остатком сознания он подумал, что сходит с ума, но в подобном сумасшествии было странное наслаждение – наслаждение неистовством. Черный поток подхватил его тело и с размаху швырнул в пучину безумия. Он схватил канистру и с криком стал расплёскивать её содержимое по стенам, полу, потолку кабины, он бросил её, пустую, в угол, он выхватил из кармана спички, отбежал в сторону от лифта, поджёг весь коробок и, опалив пальцы, кинул его в открытые двери.
Глухой удар по ушам и горячий белый свет почти одновременно упруго вжали его в стену; затем он качнулся в обратную сторону, к чудовищному бело-голубому вихрю.
– Ну, как зубы? – спросила дома Екатерина Петровна.
– Нормально, – буркнул он.
Утром Игорь Львович поспешно спускался вниз, стараясь ни с кем не встретиться, но все же ему попался навстречу человек, который предлагал вешать поджигателей. На сей раз он был не в майке, а в обычной куртке.
– А, это вы, – обратился он к Игорю Львовичу, как к старому знакомому. – Не в курсе, что с лифтом стало?
– Что, снова сожгли? – как можно спокойнее поинтересовался Игорь Львович.
– Сожгли – не то слово! Взорвали нахрен всю эту будку. Представляете?
– Ужас, – тихо пробормотал Игорь Львович.
– Сейчас собираем всех жильцов, –  заявил мужчина. – Всех, и вас в том числе. Будем устанавливать график дежурств. Иначе нельзя. Так они весь дом разнесут к чертовой матери, - резко сказал он, не уточняя, кого подразумевает под словом «они».
– Мне, в общем-то, на работу, – попытался уклониться Игорь Львович.
– Подождет ваша работа. Хватит. Засели в свои норы и плевать на всё. Пора уже самим себя защищать. Другой не защитит.
– Но…
– Никаких «но»! Ясно?
Игорь Львович кивнул.
– Вот и отлично. Значит, в девять, в четыреста пятой, – воскликнул мужчина. – А я побежал по другим квартирам. Надо же что-то решать…
В 405 квартире , куда Игорь Львович нехотя пришёл, всё-таки людей было немного, в основном женщины, но мужчин тоже было человек пять. Невольный знакомый Игоря Львовича долго объяснял что-то двум старушкам, затем рассаживал «гостей» и, наконец, когда все сели, вышел на середину комнаты.
– Что у вас с пальцами? – спросила в этот момент пожилая женщина, сидевшая рядом с Игорем Львовичем.
Он вздрогнул от неожиданности.
– Да ничего…так, обжёгся. О плиту, – добавил он.
– А…- протянула женщина несколько разочарованно.
– Тише, товарищи, – как-то капризно воскликнул ведущий. – Попрошу внимания.
Все немного притихли и уставились на говорящего.
– Для начала давайте познакомимся. Мы же соседи, живём в одном доме, а друг друга не знаем. Ерунда получается какая-то, разве не так?
Собравшиеся одобрительно загудели.
– Вот видите, нас расселили в эти коробки, сделали всё, чтобы мы не знали о соседях ничего, а разве это правильно?
– Нет, неправильно! – выкрикнули из-за угла.
Голос был скрипучий, старческий: вероятно, принадлежал старику, который был заслонен головами сидящих, и потому Игорю Львовичу не виден.
– И я считаю, что это неправильно, – сказал выступающий. – Так что давайте знакомиться. Меня зовут Антон.
– Меня Сергей, – подал голос незаметный человек справа от Игоря Львовича.
– Николай Иванович, ж – представился мужчина с маленькой полуседой бородкой и в очках.
Через минуту все перезнакомились.
– Наталья, – глубоким сильным голосом произнесла соседка Игоря Львовича, та, что спрашивала про пальцы. Своё имя она выговаривала веско и напористо, словно стремилась придать ему как можно большую значительность.
– Очень приятно, – пробормотал Игорь Львович и растянул губы в вымученной улыбке. Ему почему-то вовсе не хотелось знакомиться с соседями, хоть он и понимал определенную странность жизни в одном доме с  абсолютно незнакомыми людьми.
Антон тем временем снова захватил инициативу.
– Не знаю, кому как, а мне надоело так жить! – с пафосом воскликнул он. – Жить в свинарнике. В самом настоящем свинарнике! Нас поселили в эти грязные коробки. Больше нам ничего ни от кого не нужно. Дальше нам надо решить, будем ли мы жить в помойке, или мы будем жить нормально. Мы должны понять: нам никто не поможет. Мы должны помочь себе сами.
– Кому должны? – скептически спросил человек в очках.
– Сами себе, – тут же выкрикнул Антон, резко качнувшись всем телом в его сторону, словно делая выпад. – Мы виноваты в том, что живем по-свински, в грязи.
– Что это вы всё говорите «мы», «мы»?.. – снова поинтересовался очкарик. – Может быть, я ни в чём не виноват. Я ведь не гажу в подъезде…
– А что вы сделали, чтобы там не гадили другие? Лично вы? – воскликнул Антон.
– Я?.. Почему же, собственно, этим должен заниматься я? Существуют люди, для которых это – их работа… Ну, милиция, например.
– Да вы в какой стране живёте? – внезапно включилась в разговор та, которая представилась Натальей. – Да у нас  кто ж о людях думает-то? Какая милиция?
– Нас бы самих кто от милиции защитил, – раздался бас за спиной Игоря Львовича.
– Правильно!.. В самом деле!.. –  послышалось со всех сторон.
Игорь Львович почувствовал себя совсем неуютно и как-то непроизвольно слегка  вжал голову в плечи.
– Вот видите, – с улыбкой резюмировал Антон, обращаясь к человеку в очках.
– Так  что же вы предлагаете: ловить хулиганов и самим расправляться с ними?
Антон взмахнул руками, призывая всех к тишине.
– Ловить не надо, – сказал он. – Надо поймать.
Игорь Львович вздрогнул. Ему вдруг показалось, что он сейчас сделает что-нибудь ужасное, такое дикое, чего еще никогда в жизни не делал и даже подумать о таком не мог. Всё внутри его сжалось в хрустящий комок.
Антон выдержал довольно длительную паузу, во время которой жильцы как-то не нашли, что сказать; он был явно доволен замешательством, которое произвели его слова. Затем он набрал в грудь воздуху, намереваясь продолжать свою речь, но тут Игорь Львович встал со своего стула, выпрямился во весь рост и громко, внятно произнёс:
– И повесить.
Антон уставился на него тёмным потерянным взглядом. Воздух застрял у него в груди, он поперхнулся, закашлялся – в рядах произошло небольшое смятение.
– Что? – переспросил человек в очках.
– Мокрое дело, – сказал кто-то.
– Ой, батюшки, – пискнула Наталья.
Антон наконец нашёлся.
– Ну, это вы погорячились, – он подошёл к Игорю Львовичу и положил ладонь ему на плечо. – Вешать-то зачем?
– Затем! – громко выкрикнул Игорь Львович. – Чтоб больше никогда!..
– Да вы присядьте…
Антон чуть ли не насильно усадил Игоря Львовича, но тот снова вскочил.
– Повешу! – завопил он. – Сам, своими руками! – и протянул руки к человеку в очках, отчего тот дернулся в сторону, не удержался на стуле и нелепо упал набок.
– Вы что! – взвизгнул он. – С ума сошли!
Антон попытался вновь ухватить Игоря Львовича за плечо, но не успел. Игорь Львович отскочил в сторону, бросился в прихожую, распахнул дверь и бегом пустился вниз по лестнице. За ним бросились, но Антон всех уложил.
– Нервы, – коротко объяснил он.
Игорь Львович тем временем выбежал на улицу. Солнечный свет и прохладный воздух несколько отрезвили его. Взяв себя в руки и постаравшись успокоиться, он быстрым шагом направился в сторону продуктового магазина, серым бесформенным кубом торчавшего посреди двора. Там он купил коробок спичек, вернулся к своему дому и, словно в нерешительности, остановился у соседнего подъезда.
Затем, как будто справившись с сомнениями, подобрал валявшийся на земле обрезок железной трубы.
В подъезде было тихо, пахло сырой штукатуркой и затхлой грязью. Игорь Львович вошёл в лифт. Первый удар он нанёс желтому плафону на потолке. Пластмасса оказалась не такой хрупкой, как он думал, и ему пришлось ударить еще раза три со всей силы, чтобы-таки разнести и плафон, и лампочки. Стало темно. Игорь Львович сунул руку в карман и вытащил спички. Каждая из них вспыхивала и гасла, распространяя вокруг едкий запах серы. Игорь Львович сжёг кнопки, раскурочил металлическую панель… Он издевался над лифтом серьёзно и сосредоточенно, повизгивая от удовольствия. В конце концов, с глухим тихим воем он бросился на стены, начал царапать их ногтями, пинать, биться о них плечами, боками, головой – и ему казалось, будто они расширяются, растягиваются, отходят от него всё дальше и дальше, а он прыгает  на них, бьёт по ним обрезком трубы, воет, кричит, корчится в безумной, дикой ненависти. В какой-то момент он заметил, что одна из стен провалилась в черноту, в этот проём вошла высокая фигура и схватила Игоря Львовича за горло.
– Ты что это делаешь! – прохрипела она, и в её голосе была такая уничтожающая ненависть, что Игорь Львович бессильно опустил руки. – Убью, сволочь!
Фигура оторвала его от пола, и он различил во тьме жёлтые глаза и чей-то непонятно перекошенный рот.

1996