Той серо-мокрою весной...

            Почти   документальный  рассказ

По  проводному репродуктору  - тарелке  в шесть пятнадцать  зазвучал   «Похоронный марш» Фредерика  Шопена.

Голосом Юрия Левитана объявлено:
-Дорогие товарищи и друзья!...

Шел  март 1953-го.

В  это  время,  словами  Есенина: «На корточках  поползли  слухи» -  по  всему  Советскому Союзу,  по  Москве, по улицам  Замоскворечья,  мимо  действующей церкви  Иоанна Воина,  по  комнатам и кухням  коммунальных  квартир:
 -...Убили!!!...

В квартире  на  десять  комнат  слухи  уже не ползали  на  корточках -  распрямлялись до  самого  трехметрового  потолка,  чуть-чуть  развалившись в кухне  у плиты.

Женщины всхлипывали:
 - Что  же  станет со  страной и с нами?

Был  объявлен  трехдневный  траур. Заводы и фабрики прекратили работу и встали. Москва  притихла под  серо-черными траурными тучами.


Жило  в  Москве в 1953 - м  четыре  с небольшим  миллиона  человек -  по  коммуналкам,  по  подвалам,   по баракам.   Дома в Москве в Великую Отечественную почти не  пострадали от бомбежек -  хвостатые аэростаты висели  над  городом,     поэтому  фашистские бомбардировщики - Хейнекели  отправлялись обратно  не солоно  хлебавши,  не  выполнив свей  боевой  задачи. Как  стояли  оштукатуренные двухэтажные,  кирпичные  и деревянные дома в 1916-м,  так  и  продолжали стоять и в 1953-м. Часть  старых доходных  домов в два-три этажа  ещё до  войны нарастили  до  пяти -  шести.

Во  каждом дворе пахло  по  весне  клейкими тополевыми  листочками,  летом — липовым  цветом, осенью -  опавшей  листвой.   На  улице Горького, на Солянке  и Пушкинской  на первых  этажах,  были специализированные магазины  «Сыры» и  «Колбасы».   В них  у каждого круга сыра  и  у каждого  батона  колбасы   был свой аромат, выплывающий  из  двери,  и  растекающийся  по  улице на десяток  метров.   

Москва  ограничивалась кольцевой  железной дорогой.

В  Лужниках и  на  Воробьёвых  горах,  за  её границей,  москвичи сажали картошку.   

О  подмосковных  деревнях -   Медведково,  Черемушки,  в  которых совсем скоро возникнут  суперсовременные, по  тем временам,  типовые  пятиэтажки с  отдельной  кухней и  санузлом  без  очереди и своей ванной  взамен  общественной  бани  по четвергам,  жители подвала и коммуналки,  ещё даже  не  мечтали.

Всю  Москву  - от  Калужской  заставы  до Сокольников  можно  было  проехать на четвертом  троллейбусе  за четыре  копейки  за час.

На  набережной  в открытую  дверь  троллейбуса вливался аромат  какао-карамели  «Раковые  шейки»  с  фабрики  «Красный  октябрь».   На  Ольховской  запах   шоколада «Мишка  косолапый»,   «Мишка  на  севере». Разные  кондитерские запахи с  разных   кондитерских  фабрик. Разные,  как  и  разные  запахи с  разных хлебозаводов  и крохотных  пекарен,  сохранившихся  ещё с дореволюционных  времён.   Вокруг  пивзавода  разносился  запах  солода. Москва 53-го  года была  промышленным  городом,  городом  машиностроителей,   хлебопеков, кондитеров  и текстильщиков.


Жили в  комнатах на Большой  Якиманке преподаватели МГУ, инженеры,   врачи  с  детьми. Время   было  послевоенное.  Скромное время.  Молчаливое.
 
Дядя  Сережа, высокий широкоплечий молчун-белорус - кремлевский  сапожник,  на  работу  ходил  далеко  не  каждый  день. Работал в своей  комнате,  угловой, тачал бурки из войлока,  подбивал их кожей.  Модельную  мужскую кожаную обувь шил
дома под  заказ.

В шкафу  у окна хранились  колодки, заготовки.  Рядом лежал инструмент — молоток,  клещи,  шило,   кривая сапожная  игла. Один   из  основных  материалов сапожника -  дубовые  гвозди  которыми он  подбивал  толстую   кожаную подошву к бурке.  Подошва,  подбитая дубовыми  гвоздиками,  не  пропускает  воду -  дуб  от  воды распухает  и заполняет  всё   отверстие,  пробитое шилом или  кривой  сапожной иглой.
 
Такая  обувь  в галошах не  нуждается.

Фининспектор, несмотря на  почти надомную работу, дяди Сережи, к  нему  не ходил. Или не  был  замечен  соседками.

В  коридоре   квартиры  на пятом этаже соседками были  замечены два   очень хорошо  одетых  мужчины,  иногда   пошатывающиеся.

Впоследствии, тётя  Нюра,  жена  дяди   Сережи,  рассказала   на  кухне соседкам, что  к  её  мужу  приходят  два поэта,  два  Сергея.

В коммунальной квартире  к соседям  в гости не ходили.  Даже  дети. 

Не принято  было.  Негде  принимать гостей в  пятнадцатиметровой  комнате  на четверых. 

Квартира  была  тихая.  Очень  тихая. Даже  дети  не бегали по длинному  коридору.


В  качестве одного из немногих доступных  всем  развлечений  москвичи ходили  прощаться со  старыми  большевиками и  деятелями коммунистического и рабочего  движения,  которых  хоронили  у  Кремлёвской стены, в  Колонном  зале Дома Союзов,  стоявшем  на  углу   Охотного  Ряда и Пушкинской  улицы (теперь  она называется Большая  Дмитровка).   

Телевизоры  только - только  начали   производить  в  городе Александров Владимирской  области в 1951-м,  они  пока  стояли  на полках универмага, удивляя будущих покупателей.


Прощаться  со Сталиным,   восьмого  марта  пятьдесят  третьего  года, шла вся  Москва,  казалось, все  четыре миллиона.  Были  объявлены выходными  с  шестого  по  седьмое  марта. Общественный  транспорт  не  работал.  К  Колонному  Залу на  Пушкинской стекались  толпы и  толпы,  с  рабочих  окраин  -  с Электрозаводской,  с  ЗИЛа, из поселка Сокол на  северо-западе.

Дядя Серёжа с дочкой Люсей и  её ровесницей -соседкой, вышли из  подъезда на Большую Якиманку,  шли по Якиманской  набережной, мимо старых  двухэтажных,  оштукатуренных домов дореволюционной  постройки.

Прошли  на  улицу Полянка,  на Малый  Каменный  мост. С  низких  серо-чёрных  туч стали падать хлопья мокрого снега. По улице Серафимовича пошли  мимо   мрачно - серого  куба  Дома  на  Набережной слева.

Прошли на Большой Каменный мост. С  Москвы-реки стал дуть ветер, задувая комья
мокрого  снега за  воротник.    

Обычно на Пушкинскую улицу  с  Большого  Каменного  можно   было  выйти через  Александровский  сад.  Перекрыли его  грузовиками с солдатами — срочниками и милицией.  Как  и  Кремлёвскую  набережную.
 
Пытались  сунуться  на  Моховую  улицу -  тоже перекрыта военными грузовиками  ГАЗ — 63 с включенными прожекторами.   Солдаты прогоняли желающих  попрощаться  со  Сталиным.    Повернули  наверх на  улицу  Фрунзе  (теперь  она  стала  называться  Знаменкой) вокруг  Библиотеки  имени  Ленина.    Все  проходы справа  оказались  перекрыты.  Вышли  на  Арбатскую  площадь и попытались попасть  на  Суворовский бульвар (и ему  вернули  название  Никитский).   Он  оказался  перекрыт   тоже.

Дядя   Сережа,  многоопытный человек,   принял решение:

 - Мы  на прошание  не попадём. Возвращаемся.
Девочки законючили:
 - Пойдём  дальше.   Пойдём...
 - Нет. Домой  пошли.

А толпа  всё  прибывала и  прибывала.  Уплотнялась.
Слякоть чавкала  под ногами,  мокрый  снег падал,  девочки  начали подхлюпывать  носами. Шапки  вымокли,  варежки  промокли.  Ветер  слегка  подвывал,  выползая   с набережной.

Повернули  обратно.

Народ  навстречу всё  шёл   и шёл,   шёл  и шёл.  Молча.  Поток людей,  как  вешние  ручьи, сливался к  Трубной  площади. 

Трубная  площадь - самое  низкое  место в Москве, там  протекала  река Неглинная,   до тех пор, пока  её  не  упрятали   под  землёй в  трубу.  Казалось,  что в  центр стремились  все  горожане,  все  четыре  миллиона.

Возвращались  домой, замерзшие,  продрогшие, в  промокших  насквозь под  мокрым  снегом шапках  и  варежках.  С  мыслью,  что  дорога к  дому  показалась  намного  длиннее дороги из него.

Тётя  Нюра,  жена  дяди  Сережи,   поставила  чайник продрогшим девочкам  и мужу.
Щипцами отхватывала кусочки от сахарной головы   -   на  блюдечко к  гранёному  стакану  чая,  подсладить  немного,  чтобы  быстрее  согревались  озябшие  под  мокрым  снегом руки.  Варежки сушат по  батареям,  руки  греют стаканами  горячего чая.  Тепло после  промозглой  улицы.

На  следующий день  в  квартире  на  Большой  Якиманке на корточках поползли  слухи. О смерти двухсот,  или,  по  некоторым  сведениям,  даже не двух  тысяч  людей  на Самотёке.

Две  девочки,  из  первого   и  из второго подъезда,  ещё  восьмого  марта оказались в  разных больницах. 

Данные о покалеченных, не говоря о  погибших, засекречены.  До  сих  пор.