Это сказочное место Абрамцево...

Автор – Анатолий БЕЗНОЩЕНКО
 
Имение Абрамцево в 60-ти километрах от Москвы называют самым сказочным местом из всех  российских музеев-заповедников, а еще «местом силы» русских художников и малой родиной русского модерна.

С 1843-го года Абрамцево принадлежало писателю-славянофилу Сергею Тимофеевичу Аксакову. Здешняя сказочно-былинная природа навеяла Аксакову русскую версию сказки о красавице и чудовище — «Аленький цветочек», а подолгу гостивший в Абрамцеве Гоголь именно тут читал вслух второй, впоследствии сожжённый том «Мёртвых душ».
 
Потом сказочная усадьба опустела. Почти 10 лет после смерти Аксакова она простояла заколоченной, пока в 1870 году её не купила молодая чета — Савва Иванович и Елизавета Григорьевна Мамонтовы. С Мамонтовых началась в Абрамцеве «новая эра»: туда приезжали гостить и работать Репин и Васнецов, Антокольский и Суриков, Поленов и Нестеров, Серов и Коровин, Врубель и Шаляпин и многие-многие другие известные личности. Впоследствии это объединение назовут «Абрамцевский художественный кружок».

Конечно, гостей привлекала природа Абрамцева — чрезвычайно живописная, с озёрами, речкой Ворей, фруктовым садом и регулярным парком. Москва к тому же — недалеко, а если ехать от Абрамцева в обратную сторону, на таком же примерно расстоянии — Сергиев Посад с его атмосферой русской старины. Да и в самом Абрамцеве эта атмосфера поддерживалась постройками в псевдорусском стиле архитекторов Ивана Ропета и Виктора Гартмана.

Баня-теремок в Абрамцеве построена по проекту архитектора Ивана Ропета (настоящая его фамилия — Петров, Ропет — псевдоним-анаграмма). Подобный стиль, называемый псевдорусским или ропетовским, популярный в 70-е годы XIX ст., повлиял на становление русского модерна.

Но едва ли не более важным было гостеприимство и обаяние хозяев. Савва Мамонтов, успешный промышленник и страстный покровитель искусств, которого называли Саввой Великолепным и Московским Медичи, не только помогал всем, кого находил талантливым, но и буквально фонтанировал новыми идеями, заражал всех своим энтузиазмом. Его жена Елизавета Григорьевна, из купеческого рода Сапожниковых, славилась добрым и ровным характером и тонким художественным вкусом. «Вдохновляющий деспотизм» Мамонтова и живое человеческое участие его жены сделали Абрамцево неотразимо привлекательным для гостей.

Когда Мамонтовы только купили имение, у них было двое сыновей — Сергей и Андрей, а Елизавета Григорьевна ждала появления на свет третьего — Всеволода. Мамонтовы называли детей с умыслом: первые буквы их имён должны были составить имя «Савва». После рождения третьего сына Елизавета Григорьевна пообещала мужу: «САВ у нас уже есть — а ВА будут девочками». Именно так и вышло: у Мамонтовых родилось еще две дочки — Вера и Александра.

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ
 
Сын Мамонтовых Всеволод вспоминал, как он впервые увидел художника Виктора Васнецова: «…наше детское внимание привлёк высокий худощавый блондин с несколько угловатыми движениями, изображавший Мефистофеля». Дело было на святках 1879 года, в московском доме Мамонтовых ставили «живую картину» — домашний спектакль по «Фаусту». Застенчивый и малообщительный Васнецов был так захвачен общей артистической атмосферой, что неожиданно для себя самого оказался на сцене, да еще в главной роли.
 
Публика к началу 1880-х уже знает Васнецова — автора злободневных картин вроде безрадостной «С квартиры на квартиру», но никому пока особо не интересен Васнецов-сказочник. Васнецов, склонный во всём сомневаться, и сам не верит в свою счастливую звезду. Савва Мамонтов возникает в его жизни как добрый волшебник, счастливо повернувший её течение вспять. Он как раз занят строительством Донецкой каменноугольной железной дороги и заказывает Васнецову несколько больших картин для её правления: «Ковер-самолет», «Битва скифов со славянами», «Три царевны подземного царства». В них Васнецов смог раскрыть своё настоящее призвание — не реалистическую живопись в духе передвижников, а модернистскую — мифологическую, сказочную.
 
Васнецов близко сходится со всем семейством Мамонтовых и, вместе с Поленовым и Репиным, становится завсегдатаем Абрамцева и одним из самых деятельных участников абрамцевского кружка. Много лет Абрамцево было для Виктора Васнецова и его младшего брата Аполлинария, тоже художника, местом постоянного притяжения. В окрестностях Абрамцева Васнецов делает эскизы для картины «Баян», создаёт этюды для «Ивана-царевича на сером волке» и долго бродит вокруг многочисленных прудов, чтобы найти живописную натуру для знаменитой «Алёнушки».

Когда в Абрамцеве Виктор Васнецов начинает писать «Богатырей», к его домику хозяева велят привести лучших лошадей — в Абрамцеве обожают конные прогулки (как, впрочем, и городки, и рыбалку), а дети Мамонтовых немного завидуют брату Андрею — его облик Васнецов «подарил» Алёше Поповичу.

Одни и те же лошади из конюшен усадьбы Абрамцево послужили прототипами и богатырских коней с картины Васнецова, и лошадок с шаржа Ильи Репина.  Кстати, на первом плане репинского рисунка прекрасно узнаваем хозяин имения Савва Мамонтов.
Но живописцем Васнецов скорее  стал бы и без Мамонтовых. Важнее другое: благодаря Абрамцеву Васнецов открывает себя как архитектора и декоратора.

В Великую субботу 1880-го года разлилась абрамцевская речка Воря и народ, закончив предпасхальные приготовления, не смог попасть в церковь на другом берегу реки. И тогда крестьяне устремились в усадьбу, так как знали, что в Абрамцево обязательно будет служиться заутреня. Этот случай подтолкнул Мамонтовых и их ближайших друзей к мысли, что на территории имения нужно построить храм. Идея захватила всех. Решили, что церковь должна быть выполнена в духе древнерусских построек.
Поленов и Васнецов создают свои проекты церкви для Абрамцева одновременно: первый — более аскетичный и строгий, в духе старых новгородских храмов, но побеждает второй, васнецовский, более декоративный и более сказочный.

В Абрамцеве все испытывают небывалый творческий подъем: проектируют, рисуют, красят, вышивают хоругви, режут по дереву и высекают по камню. Росписи стен, иконы, деревянная резьба алтаря — всё делается руками обитателей Абрамцева. «Дом наш, — пишет Елизавета Григорьевна Мамонтова в 1881-м году, — принял совсем божественный вид. На всех столах лежат чертежи, рисунки, эскизы… Васнецову церковь не даёт даже ночи спать, всё рисует разные детали».



Чуть больше года понадобилось, чтобы появился на свет «васнецовский» храм — Церковь Спаса Нерукотворного. Небольшой образ Богоматери для иконостаса абрамцевской церкви, написанный Васнецовым, позднее послужит прообразом васнецовской Богоматери для киевского Владимирского собора.
Строительство близилось к завершению. «Шла страшная горячка, все были завалены работой, — вспоминает жена Василия Поленова Наталья, — и только за несколько дней до освящения вспомнили, что еще не окрашены клиросы». Художник Николай Неврев наскоро выкрасил клиросы сине-зелёной краской. Вышло мрачно и тяжеловесно. Тогда Васнецов велел многочисленным детям Абрамцева поскорее нести ему полевые растения, целые букеты — для вдохновения, и расписал клиросы цветами и бабочками.
Пол в церкви хотели делать обыкновенным, цементно-мозаичным. Васнецов возмутился и потребовал выложить на полу фантастический цветок, быстро набросав рисунок. Тёмные и светлые камешки для орнамента собирали по берегам речки Вори — невольной виновницы появления на свет абрамцевского храма.
Церковь — не единственная постройка на территории Абрамцева, спроектированная Васнецовым. Неподалёку от церкви по его рисункам соорудили сказочную «Избушку на курьих ножках», которую некоторые звали языческим капищем. Оба проекта Васнецова — и избушка, и церковь — считаются первыми произведениями русского модерна.
Васнецов-сценограф также не представим вне Абрамцева. Савва Мамонтов прекрасно пел, в Италии брал уроки оперного пения и к тому же обладал незаурядным талантом постановщика и музыкального режиссёра. В Абрамцеве постоянно ставились спектакли вполне профессионального уровня — с декорациями, костюмами, самостоятельно написанными или адаптированными сценариями. Познакомившись с драматургом Александром Островским, Мамонтов загорелся идеей ставить «Снегурочку», оперу Римского-Корсакова.
 Славянская мифология (пусть и справедливо называемая «кабинетной» — то есть скорее придуманной, чем когда-либо действительно существовавшей в народном сознании) не только была в большой моде, но и прекрасно отвечала «сказочному» духу Абрамцевской усадьбы. Сначала Мамонтов поставит «Снегурочку» на своей домашней сцене, а потом — на сцене своей Частной оперы.
Виктор Васнецов сам сыграл в абрамцевском домашнем спектакле Деда Мороза и создал для «Снегурочки» запоминающиеся декорации.

ВАСИЛИЙ ПОЛЕНОВ

Поленов познакомился с молодой четой Мамонтовых еще в Риме в начале 1870-х: он приехал после Академии совершенствоваться в живописи, они — лечить страдающего болезнью почек сына Андрея. Как и в случае с Васнецовым, Мамонтова и Поленова в первую очередь сблизило не столько искусство, сколько железные дороги. Дело в том, что детство Василия Поленова прошло в Олонецкой губернии на реке Оять, он боготворил этот северный край и страшно обрадовался, когда узнал, что неутомимый Савва Мамонтов надумал вести туда железную дорогу. «Тогда я распишу станцию фресками», — пообещал Поленов. Мамонтов, в свою очередь, звал Поленова в России являться к ним без церемоний.

Поленов стал частым гостем Абрамцева. С Мамонтовым они крепко сдружились. Промышленник обращается к художнику в письмах «Дорогой Василий Дмитриевич», а в молодости — не иначе как «Дорогой друг Базиль».

Поленов в купеческо-разночинной среде Абрамцева — чуть ли не единственный потомственный дворянин и аристократ. Но это не мешает ему больше всех возиться с мальчишками: только сыновей у Мамонтовых трое, а вместе с племянниками и крестьянскими ребятами из двух близлежащих деревень — и не сосчитать. «Друг Базиль» играет с ними в войну, усердно швыряет плоские камешки, чтобы те несколько раз подпрыгнули над водой абрамцевских живописных озёр и назначается адмиралом абрамцевской флотилии. Под руководством Поленова у ребят появляется личный причал на речке Воря и целых три лодки — «Лебедь», «Рыбка» и «Кулебяка», а Поленов умело обучает их ходить по реке на вёслах и под парусом.

Обстоятельства жизни Поленова складывались так, что его друзья Елизавета и Савва Мамонтовы оказывались свидетелями всех важных событий его личной биографии. В их доме в Риме 27-летний Поленов был молча влюблён в 18-летнюю княжну Марусю Оболенскую. Девушка в считанные дни сгорела от врачебной ошибки, и, судя по письмам Елизаветы Григорьевны, Мамонтовы лишь по неожиданно сильной скорби Поленова догадались о его чувствах к Оболенской. Другим сильным чувством Поленова в России стала оперная певица Мария Климентова. А когда она отвергла любовь художника, утешения он снова искал у друзей в Абрамцеве.
 
Когда завсегдатаи Абрамцева, включая Поленова, были захвачены строительством своей церкви, Поленов, помимо прочего, создавал эскизы для покровов и хоругвей. Их вышивали Елизавета Григорьевна и её двоюродная сестра Наташа Якунчикова. Поленову тогда было под 40, Наташе — 26, и он, переживавший до этого только несчастливые романы, даже не сразу заметил, какими глазами смотрит на него молодая родственница Мамонтовых.

Поленов и Наталья Якунчикова станут первой парой, которая повенчается в абрамцевской Церкви Спаса Нерукотворного. Наталья Васильевна стала преданной спутницей Поленову и написала книгу воспоминаний «Абрамцево».
Общий вид, эскиз и фрагмент резного алтаря Церкви Спаса Нерукотворного, спроектированного Василием Поленовым по мотивам его путешествия по Ближнему Востоку.

Обладая незаурядным архитектурно-декоративным мышлением, Поленов проектирует паникадило (светильник) для Церкви Спаса Нерукотворного, а также выполняет на керамике образ для внешней стены храма. Металлические зубцы защитного козырька при определённом солнечном освещении приближаются прямо к голове Христа, символизируя терновый венец.
Святые Кирилл и Мефодий, княгиня Ольга, князь Владимир, иконописец Алипий, летописец Нестор, Алексий Митрополит Московский. Иконы, написанные Василием Поленовым

Так называемая «Поленовская дача» в Абрамцеве. Деревянный домик был построен в 1882-м, когда поженились Василий Поленов и Наталья Якунчикова. Правда, чета Поленовых потом обосновалась в собственной усадьбе Борок, а домик в Абрамцеве использовался как мастерская. Но название «Поленовской дачи» за ним сохранилось.
 
ИЛЬЯ  РЕПИН

С Репиным Мамонтовы тоже познакомились за границей, хотя так же близко, как с Поленовым, сошлись не сразу. «Поклон Репину, — пишет вскоре кому-то из друзей Савва Мамонтов, — хоть я его и мало знаю, но он люб мне». И в другом письме: «Самым усердным образом кланяюсь через Вас Репину, надеюсь и, даже, наверное, рассчитываю, что будущее еще сблизит нас с ним».

Ну, а какой же самый верный способ сблизиться с интересным и многообещающим художником? Правильно — пригласить к себе в Абрамцево. Савва Мамонтов так и поступил. И вот уже Репин сообщает в письме Адриану Прахову: «Были у Мамонтовых и, несмотря на скверную погоду, время провели чудесно! Я склонен думать, что Абрамцево — лучшая в мире дача; это просто идеал!»

Почти каждое лето Репин с женой Верой и детьми — в Абрамцеве. И не просто наездами, а живут, что называется, оседло: занимают небольшую дачу неподалёку от главного дома со смешным называнием «Яшкин дом». В «Яшкином доме» в разное время кто только ни гостил: и Репины, и Васнецовы, и Нестеров. А почему «Яшкин»? Савва Иванович записывает в своём дневнике 30 июня 1878 года такое объяснение: «Название дано потому, что маленькая Веруша назвала этот дом своим, а так как её прозвище было Яшка, то и домик назвали Яшкин».

Работается Репину в Абрамцеве прекрасно. В близлежащих деревнях он находит нужные ему для работы крестьянские типы, в абрамцевской природе — компоненты пейзажа. Здесь он задумывает масштабную картину «Крестный ход в Курской губернии» — точно известно, что мальчика-горбуна Репин зарисовал неподалёку от Абрамцева, делает первые эскизы «Запорожцев, пишущих письмо турецкому султану».

В постройке Церкви Спаса Нерукотворного Репин участвует не столь деятельно, как Васнецов и Поленов, но всё же есть в этой работе и его весомый вклад. Репин написал главную храмовую икону — образ Спаса Нерукотворного, а жена Репина Вера — икону «Надежда, Вера, Любовь и мать их Софья».

Репин разделяет увлечение Саввы Мамонтова скульптурой: у того в гончарной мастерской всегда свежая глина, готовая для лепки. Лепка увлекала Савву не меньше, чем музыка. Даже его товарищ, скульптор Антокольский признаёт: у Саввы талант! В Абрамцеве практиковали совместную творческую работу, и одновременно столовую абрамцевского дома украсило сразу три бюста, отличавшихся большим сходством: Васнецов вылепил бюст Репина, Репин — Саввы Мамонтова, а Мамонтов — Васнецова.

Полное взаимопонимание и привязанность устанавливаются между хозяином усадьбы и Репиным, вот только дети Саввы Ивановича бывали недовольны: отчего это дядюшка Репин не играет с ними, как Поленов? Но однажды и Репину пришлось сдаться на волю абрамцевских ребятишек. Всеволод Мамонтов вспоминал: «Среднего роста, худощавый, с длинными кудреватыми волосами, мало словоохотливый, смотрящий на окружающих всегда с какой-то лукавой улыбкой, он, надо признаться, не привлекал наших детских сердец, тем более что мало уделял нам внимания и всегда относился к детям с полным равнодушием.

 Ярко запомнился мне только один случай, когда Илья Ефимович увлёкся нашей любимой игрой в войну — а по праздникам часто и взрослые принимали участие в этом нашем увлекательном занятии, конечно, на ролях командиров в наших малолетних армиях. Так вот, Репин, предводительствуя одним из отрядов, вошёл в раж и с азартом бежал во главе своих солдат при атаке неприятельской позиции, возбуждая бодрость подчинённых ему ребят какими-то странными резкими выкриками».

МИХАИЛ НЕСТЕРОВ

Нестеров впервые оказался в Абрамцеве в 1888-м году. Завсегдатаем усадьбы он не стал, но всё же бывал в гостях у Мамонтовых довольно часто, находя здесь вдохновение, радость и покой. В письмах сестре Александре Нестеров делится первым впечатлением от Абрамцева: «У Мамонтова все рисуют, играют и поют. Семья артистов и друзья артистов… Абрамцево, имение старика Аксакова, — одно из живописнейших в этой местности. Сосновый лес, река и парк, среди него — старинный барский дом с многочисленными службами и барскими затеями».

Среди того, что Нестеров окрестил «барскими забавами», больше всего впечатлили его два строения — баня-теремок в псевдорусском стиле архитектора Ропета и гончарная мастерская Мамонтова, спроектированная Виктором Гартманом.
«Свой этюд „Монастырь S. Constanzia“ я вчера подарил Е. Г. Мамонтовой, ей подарок понравился», — сообщает Нестеров и добавляет: «Вообще на неё и Абрамцево сильно я рассчитываю в смысле успокоения нервов».

Но главное, что обнаруживает для себя Нестеров в Абрамцеве — это натура для его, пожалуй, самой известной картины «Видения отрока Варфоломея». «И однажды с террасы абрамцевского дома, — рассказывает художник, — совершенно неожиданно моим глазам представилась такая русская, русская осенняя красота. Слева холмы, под ними вьётся речка (аксаковская Воря). Там где-то розоватые осенние дали, поднимается дымок, ближе — капустные, малахитовые огороды, справа — золотистая роща. Кое-что изменить, что-то добавить, и фон для моего „Варфоломея“ такой, что лучше не выдумать». «Абрамцевский» пейзажный фон картины был готов. Нестеров дописывал отдельные берёзки и осинки, написал фигуру старца, особенно выделив руки с дароносицей. Но не хватает главного — Варфоломея. Художник никак не мог найти голову для своего отрока.
 
По примеру Мамонтовых Нестеров поселился на лето в подмосковной деревне Комякино, рядом с Абрамцевым, — там и встретилась долгожданная натура.

«И вот однажды, идя по деревне, я заметил девочку лет десяти, стриженную с большими широко открытыми глазами, удивлёнными голубыми глазами, болезненную. Рот у неё был какой-то скорбный, горячечно дышащий, — так, почти готовыми цитатами из Достоевского, вспоминал Нестеров о встрече. — Я замер как перед видением. Я действительно нашёл то, что грезилось мне: это и был „документ“, „подлинник“ моих грёз. Ни минуты не думая, я остановил девочку, спросил, где она живёт, и узнал, что она не комякинская, что она дочь Марьи, что их изба вторая с краю…

 Дело пошло ладно. Мне был необходим не столько красочный этюд, как тонкий, точный рисунок с хрупкой, нервной девочки. Работал я напряженно, стараясь увидеть больше того, что, быть может, давала мне моя модель. Я совершенно отождествлял это личико с моим будущим отроком Варфоломеем. У моей девочки было не только хорошенькое личико, но и ручки, такие худенькие, с нервно сжатыми пальчиками. Таким образом, я нашёл не одно лицо Варфоломея, но и руки его».

В воспоминаниях Всеволода Мамонтова есть указание на еще одно абрамцевское приобретение в знаменитой картине Нестерова: «Эту одинокую молодую берёзку Михаил Васильевич заимствовал с пейзажа иконы Сергия Радонежского, написанной М. В. Васнецовым для абрамцевской церкви».

ВАЛЕНТИН  СЕРОВ

Серов — единственный из больших художников, кому посчастливилось попасть в усадьбу Абрамцево еще в детстве. Рисовать он начал чрезвычайно рано: уже в 9 лет ему даёт уроки Репин. Тем временем Елизавета Григорьевна Мамонтова знакомится с матерью Серова — музыкантшей и эмансипированной женщиной с независимыми взглядами и твёрдым характером. Её сын Валентин — ровесник старших сыновей Мамонтовых, и очень скоро мальчик становится в Абрамцеве своим.

Правда, в Абрамцеве Серова все упорно зовут не Валентин, а Антон, так расшифровав его детское прозвище «Тоша» (производное от Валентоша). Серов не возражает, ему вообще тут всё нравится: Антон так Антон!

Самый известный факт о Серове и Абрамцеве — конечно, то, что в абрамцевском доме художник написал портрет 12-летней Веры Мамонтовой, «Девочку с персиками». Серову в этом время чуть за 20, но, несмотря на разницу в возрасте, он трогательно дружен с девочками Мамонтовыми — Яшкой (Верой) и Шуркой (Александрой).

 Сеансов для картины понадобилось много, и Серов чувствует себя виноватым перед Верой, что вынужден заставлять подолгу сидеть за столом без движения эту живую и жизнерадостную девочку, которую так и тянет в это время бежать играть с друзьями.
Воспитанный твёрдой и властной матерью, к которой, по собственному признанию, испытывал больше уважения, чем сыновней любви, «Антон» Серов очень привязался к Елизавете Григорьевне Мамонтовой, называя её «второй матерью». Уезжая из Абрамцева, именно Елизавете Григорьевне сдержанный и обычно молчаливый Серов посылает письма, полные такой неожиданной для него пылкой нежности:

 «Елизавета Григорьевна, дорогая! Пишу к вам, хотя знаю, что переписка у нас расклеилась; да и какая может быть переписка между Вами и мной? А, впрочем, о ней я вовсе не желаю говорить, я просто хочу послать Вам привет, сказать Вам что-нибудь ласковое, ну, хотя бы и то, что помню Вас хорошо, что всё так же дороги Вы мне (кстати, я вчера и позавчера видел Вас во сне); спросить Вас, как Вы поживаете? Что Абрамцево?» «Крепко я люблю Вас. А люблю я Вас с тех самых пор, как Вас увидел в первый раз десятилетним мальчиком, когда, лёжа больным в дамской комнате, думал, отчего у Вас такое хорошее лицо».

В Абрамцево Серов не перестаёт рисовать — сама атмосфера к этому располагает: тут все рисуют, все всё время заняты делом. «Ах! Нарисовал портрет Антокольского, сейчас буду хвастать, — сообщает Серов своей будущей жене Ольге Трубниковой, — рисовали мы, Васнецов и я с Антокольского портрет, и представь, у меня лучше. Строже, манера хорошая и похож, если и не совсем, то, во всяком случае, похожее васнецовского». Репин в одном из писем совершенно спокойно сообщает, что портретные наброски Серова — лучше, чем у него, Репина.

А еще в Абрамцеве у Серова открылся незаурядный актёрский талант. Сергей Саввич Мамонтов вспоминал: «В библейской драме „Иосиф“, будучи 15 лет от роду, он великолепно сыграл измаильтянского купца, — вложил в воплощаемую фигуру мельчайшие бытовые черты Востока, которые мог тогда угадать только инстинктом. В этой же пьесе Валентин Александрович изображал египетского цередворца, как будто он сошёл с вековых барельефов Мемфиса или стовратных Фив. Даже центральная роль Фараона, исполнявшаяся очень красивой девушкой, побледнела рядом с характерной фигурой Серова».

Остаётся добавить, что роль Иосифа, проданного в Египет, в том домашнем спектакле сыграла Верочка Мамонтова.
Позднее Савва Мамонтов сочинил и поставил в Абрамцеве буффонаду «Хан Намык». Наталья Поленова пишет: «Помню, как Павел Михайлович Третьяков (женатый, кстати, на сестре Мамонтова Вере — в Абрамцево, похоже, все рано или поздно становились друг другу родственниками — ред.) плакал от смеха над этой чепухой, до того она была тонко и художественно разыграна». И кто же опять оказался «гвоздём программы»?

Вот что Савва Мамонтов записал вечером в дневнике о самом уморительном моменте спектакля: «А Антон Серов в роли Моллы обольстительно плясал как танцовщица.
Театр, репетиции, водевиль, обольстительные танцы, которые я устраиваю, одним словом, черт знает, что такое», — живописал Серов в письме невесте свои обычные занятия в Абрамцеве».

А вот что сообщает об удивительном актерском даровании Серова Марк Копшицер в своей монографии о художнике: «Играл Серов очень охотно, особенно комические роли. Когда ставили гоголевскую „Женитьбу“, он играл одного из женихов, отставного моряка Жевакина, и одновременно роль извозчика, произносящего за сценой несколько слов. У него вообще была какая-то слабость к голосам за сценой, звукоподражаниям и звуковым эффектам: в пьесе Мамонтова „Черный тюрбан“ он ржал конем и ворковал голубком.

 В другой пьесе Мамонтова, „Царь Саул“, он кричал за сценой голосом великана Голиафа, причем кричал так, что одновременно слышалось эхо, повторяющее последний слог каждой фразы. Он был блестящим импровизатором и любил изображать различные „типы“ московской жизни. Особенно удавался ему извозчик, уговаривающий барина „прокатить за гривенничек».

КОНСТАНТИН КОРОВИН

Завсегдатай Абрамцева Василий Поленов приобщил к их абрамцевскому кругу и своего любимого ученика — обаятельного, темпераментного и весёлого Костю Коровина. Друзья Серов и Коровин, молчаливый и болтливый, закрытый и взрывной, аккуратный и растрёпанный, всё время в гостях у Мамонтовых вместе хохочут и что-то затевают. Они так дружны, что Савва Мамонтов зовёт неразлучную парочку «Коров» и «Серовин».
Всеволод Мамонтов вспоминал, как удивительна ему казалась дружба таких непохожих Валентина и Константина: «Серов, неизменно аккуратно одетый, тщательно причёсанный, был всегда обаятелен и на вид угрюмо-серьёзен, а Коровин отличался непостоянством, в достаточной степени легкомыслием, малоприятной „художественной“ небрежностью в костюме». Между жилетам и брюками у Коровина вечно торчала выбивающаяся белая рубашка, из-за чего остроумный Серов дразнил Коровина «Паж времён Медичи».

Все истории о Коровине в присутствии Мамонтовых похожи на анекдоты и юморески — такой уж была его натура. Само знакомство с Мамонтовым в Абрамцеве Коровин вспоминал так:

«За вечерним чаем, где были Васнецов, Поленов, Репин, я впервые увидел Мамонтова — особенного человека. Он был весёлый, простой.
— Пойдёме в мастерскую, — предложил Савва Иванович. — Я вам покажу портрет одного испанского художника. Вот Илья Ефимыч видел и говорит, что испанцы молодцы в живописи: все пишут ярко, колоритно.

Смотрю, а в мастерской на мольберте стоит мой этюд — голова женщины в шляпе на фоне листьев сада, освещенных солнцем (по-видимому, речь о картине „Портрет хористки“, считающейся одним из первых опытов русского импрессионизма — ред.). Этот этюд взял у меня раньше Поленов.

— Да, сказал Репин, посмотрев мой этюд. — Испанец! Это видно. Смело, сочно пишет. Прекрасно. Но только это живопись для живописи. Испанец, правда, с темпераментом…
— Вот он испанец! — сказал Савва Иванович, указывая на меня. — Чего вам еще? Тоже брюнет, чем не испанец…»
В Абрамцеве Коровин писал виды — речку Ворю, деревянные мосты. Интересен его портрет старшего сына Мамонтовых Сергея в театральном костюме. Но имя Коровину сделали декорации для спектаклей, которые ставил Савва Мамонтов: особенно хвалили сценографию «Фауста» и «Аиды». Успех декораций был громкий, но и тут неугомонному Коровину неизменно сопутствовали курьёзы. Об одном их них рассказал сценограф и художник Александр Головин.
 
Коровинские декорации были огромными, намного превышали человеческий рост. Работая над ними, Коровин очень уставал и однажды уснул прямо в мастерской, посреди декораций. Во сне он нечаянно опрокинул ногой горшок с белой краской, которая перепачкала холсты. Проснувшись наутро, Коровин обнаружил, что декораций нет — пока он спал без задних ног, плотники уже отнесли их в театр. Коровин бегом отправился туда.

 Он знал, что на репетициях Мамонтов придирчив и строг и в смущении ждал, что же будет. Причём для верности спрятался за кресло. Начался генеральный прогон. Поднялся занавес, и все в восхищении ахнули — так красивы были украшавшие декорацию белые цветы. Мамонтов кинулся жать Коровину руку, поздравлять с необыкновенным творческим успехом. «Да уж, цветы мне и вправду удались», — невозмутимо произнёс Коровин, видевший эти белые пятна впервые.

Справедливости ради, заметим, что известная усадебная идиллия Коровина «За чайным столом» («Чаепитие», 1888) написана уже не в Абрамцеве, а на даче художника Василия Поленова в Жуковке. Но все женщины — героини этого полотна — составляли, наряду с Елизаветой Мамонтовой, творческий костяк Абрамцевского кружка. В шляпке, спиной к зрителю сидит художница Елена Поленова, младшая сестра Василия Поленова — в усадьбе Абрамцево прошли её лучшие годы, там она увлеклась декоративно-прикладным искусством, возглавляла абрамцевскую мастерскую, возрождавшую традиции народных промыслов.
 Напротив неё сидит жена Поленова — Наталья Васильевна, в девичестве Якунчикова. Как мы помним, она была сестрой Елизаветы Мамонтовой, а свадьба Поленова и Наташи Якунчиковой состоялась в Абрамцеве. Женщина справа — сестра Натальи, Мария Якунчикова, молодая художница.

МИХАИЛ ВРУБЕЛЬ

Позже всех знаменитых художников, в 1890-м году, в Абрамцеве появляется Врубель. Савва Мамонтов, наслышанный от Васнецова и Прахова о росписях Врубеля в киевской Кирилловской церкви, приглашает молодого и столь разительно ни на кого не похожего художника в гости.
 
Врубель будет неоднократно бывать в Абрамцеве, его жена, оперная дива Надежда Забела — играть и петь в мамонтовских спектаклях, даже своего новорожденного сына Врубели назовут Саввой — в честь Мамонтова. И всё-таки для дружного и доброжелательного Абрамцева неуживчивый Врубель казался белой вороной. При первом визите в усадьбу, когда радушный Савва Мамонтов пригласил Врубеля в кабинет и распахнул полог, закрывавший от глаз главную гордость мамонтовского кабинета — скульптуру Христа в человеческий рост работы Антокольского, очень дорогую Мамонтову вещь, Врубель брезгливо произносит: «Это не искусство!»

Следующей жертвой Врубеля «пал» Репин, точнее, выполненный им портрет Елизаветы Григорьевны Мамонтовой — это тоже, согласно строгой и предвзятой иерархии Врубеля, оказалось «не искусство».

Но сам Мамонтов, отличавшийся тонким художественным чутьём, от творчества Врубеля в восторге. Заказывает ему множество работ — от картин, панно и декораций до постройки части московского дома. Мамонтов не только всегда рад Врубелю в Абрамцеве, но и приглашает вместе путешествовать по Италии, тем более, Михаил Александрович так сдружился с третьим сыном Мамонтовых — Всеволодом, был дружен и с рано умершим вторым сыном Андреем, подающим надежды художником.
 
Вот только Елизавета Григорьевна чуть не впервые в жизни не очень-то рада гостям, пишет Елене Поленовой: «Живем тихо и спокойно. От всего сердца желала бы, чтобы так продолжалось до Рождества. Уже есть одно распоряжение Саввы Ивановича, которое нам не очень по душе.

 Он оставляет в Италии Врубеля, который на днях возвращается в Рим и будет жить здесь до Рождества, берёт себе мастерскую и будет работать своих „демонов“. Я не хочу, чтобы он жил у нас, он нам слишком будет тяжёл».

  «Демонов» Врубель продолжает писать и в московской усадьбе Мамонтовых. А в Абрамцеве он находит себе новое увлечение — майолику, разновидность керамики из обожжённой глины. И до сих пор Абрамцево украшают блюда и вазы, статуэтки и скульптуры, изразцовые печи и камины, сделанные Врубелем.

 Рисовать эскизы для изразцов становится для Врубеля в последние годы уходящего ХIX века настоящей страстью. Плитками с изысканными цветочными орнаментами, воплощающими самый дух модерна, отделаны печи в комнатах многих абрамцевских помещений и так называемая «Скамейка Врубеля».

 Кредо Врубеля лучше всяких искусствоведов сформулировано им самим: «Декоративно — все, и только декоративно!». Абрамцевская гончарная мастерская дала Врубелю возможность воплотить свой декоративный дар в глине и гипсе.