Утренняя смена

Посвящается династиям автомобилестроителей


Ваш ход, Касьянов

Самой большой примечательностью и гордостью Заводского района был парк – непременное место отдыха, встреч, прогулок с детьми. Многочисленные скамейки всегда были заняты пенсионерами, играющими в шахматы или шашки, коллективно отгадывающими кроссворды.

Утром на автозавод через парк шли многие рабочие. Касьянов тоже всегда ходил извилистыми аллеями. Эти полчаса были для него очень дороги: можно поразмышлять, как говорится, «о времени и о себе», надышаться запахами сирени, рябины, тополя и зарядиться положительной энергией на весь день, – а дни в его прессовом цехе бывали нелегкими.

Этот парк был дорог Касьянову еще и потому, что здесь росли деревья, посаженные в семидесятых годах – уже прошлого столетия – его родителями, которые тогда только-только поженились и жили рядом с парком в «доме молодоженов». Он становился под раскидистым дубом, – и вспомнил, как отец рассказывал, что в парке около ста видов деревьев и кустарников. Апрель семидесятого года выдался холодный, снежный. Тогда же и родился Алеша, первый сын в семье. Месяц назад ему исполнилось сорок лет. Жена, Люся, фанатически верившая во все приметы, сказала, как отрезала, что сорокалетие праздновать нельзя. Но в цехе, где его недавно назначили мастером, именинника, конечно, поздравляли и в обеденный перерыв устроили «фуршет».

Вчера вечером Алексей разговаривали с отцом. Касьянов-старший в «былинные советские времена» работал начальником прессово-сварочного производства, для него завод был вторым домом. Отец тоскует по производству, запаху цехов, рабочему ритму. Ему непонятны многое перемены, происходящие на предприятии. Когда завод стал акционерным обществом, многих пенсионеров сократили, у неработающих ветеранов завода отобрали пропуска, и как сказал на собрании в Доме культуры новый директор, «дом у человека должен быть один, а на предприятие люди приходят за-ра-ба-ты-вать». Ветеранам выдали по две акции, которые многие сразу же продали, и теперь жалеют, потому что на акции стали начислять дивиденды.

В свой прессовый цех Касьянов пришел задолго до начала смены. Надел синий халат с эмблемой цеха – новшеством, введенным новым руководством, прошелся вдоль новой линии прессов, которая сейчас отлаживалась специалистами с завода-поставщика и должна вступить в строй через месяц, когда будут поставлены на поток новые внедорожники. Касьянову, правда, больше по душе старое название «вездеход», но, как говорится, «новое время – новые песни».

Монтируемые автоматические прессы высились могучей шеренгой, словно громадные роботы. Их корпуса сверкали свежей голубой эмалью, а ходовая часть светилась маслом янтарного цвета. В цехе еще никого не было, но махина-завод уже дышал, полнился звуками, скрежетал металлом, хрипло крякал подъемными кранами, гудел машинами. Касьянов любил исток нового трудового дня. Он наполнял душу уверенностью, ощущением важности того, что предстояло сделать.

До прессового Касьянов работал в отделе промэстетики, где кроме него трудились, (в основном, правда, за шахматной доской) еще четверо, не считая техника Марины, подруги жены Касьянова. Она сидела за большим шкафом, как в отдельном кабинетике и тихо занималась своими делами – листала журналы мод, вязала шарфики, переписывала никому ненужные бумаги и получала хорошую зарплату, не считая премий.

Жизнь из широких чистых окон отдела казалась безоблачной, пока завод не стал акционерным обществом и не влился в концерн, в который входили известные металлургические гиганты. Новый директор, присланный из головного центра, первым же приказом сократил многие отделы, не приносящие заводу прибыли, в числе которых оказался отдел промэстетики.

Касьянов, окончивший политехнический институт и получивший специальность инженера прессово-сварочного производства, особо не расстроился, пошел в отдел кадров и попросился в прессовый цех сменным мастером. Его зачислили без лишних слов. Дело в том, что в былые времена, когда в конце квартала «горел план», многие итээровские работники направлялись на производство. Касьянов всегда шел в прессовый цех, поэтому его там хорошо знали, и даже подшучивали, дескать, если Касьянов пришел помогать, значит «план вытянем».

Узнав, что муж напросился в прессовый сменным мастером, Люся ужаснулась, словно он совершил непоправимую ошибку, но когда и ее сократили, не предложив никакой работы, смирилась.

При «новой власти» завод сначала несколько месяцев лихорадило. Привыкшие в начале месяца бездельничать из-за отсутствия комплектующих, рабочие играли в домино, слонялись по заводу, зная, что в последние дни месяца, когда появятся детали, нагонят упущенное сверхурочными и работой в выходные дни. Тогда и зарплата будет, и премии обеспечены.

С приходом нового руководства главный конвейер с начала месяца был обеспечен всеми необходимыми узлами и деталями, но работа шла медленно, на график сборки никто не обращал внимания, пока не появился приказ директора о лишении премий за срыв графика. Постепенно до сознания людей стало доходить, что на работе надо работать, а не играть в шахматы и шашки во время рабочего дня, не слоняться по территории завода, а на обед уходить в строго отведенное время.

От цехов были убраны многочисленные скамейки, свернуты волейбольные сетки, с территории уехали бочки с квасом, а продуктовые и промтоварные киоски закрылись. Охране строго-настрого запретили пускать на территорию завода фургоны с овощами и фруктами, а когда начальник охраны «смалодушничал», пропустив на территорию машину с арбузами, его немедленно уволили.

Став сменным мастером, Касьянов тоже начал с дисциплины. Оказывается, самое сложное – заставить людей выполнять положенные по договору обязанности.
– Послушай, Касьянов, ты что выслуживаешься? Орденов нынче не дают, а на олигарха горбатиться – не заставишь, – зло сказал сварщик, с которым он стоял в столовой в очереди.
– Ты большую зарплату получать хочешь? – спросил Касьянов.
– Кто ж не хочет?
– Когда видишь автомобиль нашего завода, гордость испытываешь?
– Ну, есть немного.
– А я горжусь и при этом не думаю, чей завод. Он был и остается моим. Понимаешь, моим заводом, на котором мой отец отработал полвека.

Касьянов посмотрел на часы. До окончания обеденного перерыва оставалось семь минут. Двое наладчиков со штамповки сидели за шахматной доской. У Касьянова в груди предательски шевельнулась зависть. Он был чемпионом завода по шахматам и когда их видел, не мог пройти спокойно. Вот и в эти несколько свободных минут Касьянов не удержался, с ходу помог играющим свести партию вничью. Кто-то из болельщиков произнес уважительно:
– Мастер, так он во всем мастер. Закон природы.
Минута в минуту после окончания обеденного перерыва все приступили к работе.

Проработав полгода, Касьянов понял, что хлеб мастера не так сладок, как казалось в те дни, когда приходил на одну смену штамповать капоты и крылья. Мастер ходил по цеху, следил за работой штамповщиков и, казалось, больше ничего не делал. Работа шла сама собой. И только сейчас, когда Касьянов сам стал мастером, понял: чтобы работа шла «сама собой», ее надо организовать: следить, чтобы все оборудование было исправным, металл доставлялся во время, рабочие кадры были укомплектованы, строго соблюдалась техника безопасности. В общем, мастер «за все в ответе». Все эти тонкости Касьянов понял очень быстро.

Сейчас, когда шла отладка новой линии, про выходные пришлось забыть. В глубине души уже зрело решение уйти на штамповку рядовым рабочим – и зарплата бывает выше, чем у мастера, и оставаться после смены не надо – цех работал в строгом графике. Да и взаимоотношения с женой могли бы наладиться. Люся постоянно, особенно в дни получения зарплаты, попрекает Касьянова тем, что он «пашет как папа Карло», а зарплату получает карликовую, которой едва хватает на оплату обучения сына в институте, одежду и питание. А вот их общий друг Родион работает всего лишь водителем-испытателем, но уже купил престижную иномарку, на которой приезжает на завод вместе с женой. Но странное дело – Алексей не завидовал другу. Просто у них с Родионом разные взгляды на жизнь – у того единственная мечта – заработать, а для Касьянова важнее находиться в коллективе, общаться с людьми, чувствовать, что от него зависит работа десятков людей, их заработок, настроение. Ему было важно ощущать себя частью большого коллектива. Может, это передалось ему от отца, который, как помнит Касьянов, увлеченно рассказывал, как прошел день, что сделано, и что предстоит сделать завтра.

Уже несколько раз перед сном Касьянов мысленно решал, что завтра утром подаст заявление начальнику цеха с просьбой перевести на штамповку сменным рабочим, но утром эта мысль исчезала сама собой, лишь только он выходил из подъезда дома. Мысль об уходе казалась еще более нелепой, даже предательской, когда Касьянов заходил в цех и его захватывал круговорот неотложных дел, связанных с отладкой новой линии. Зная до тонкостей штамповочное производство, Касьянов быстро решал возникающие задачи, зачастую сам вставал на место наладчика и доводил штамп «до кондиции», делал пробную штамповку детали, отмечал в журнале готовность штампа.

Сегодня смена прошла удачно – отладили три новых штампа вместо двух по плану. Оставалось еще пять, самых сложных, с электронной «начинкой», гарантирующей высокую точность штамповки. Касьянов остался один в комнате мастеров. Изучал электронные схемы, листал справочники по эксплуатации штампов нового поколения. Он был так погружен в изучение схем, что не сразу среагировал на настойчивый звонок прямой связи с начальником прессового цеха. «Ну, вот и скажу Голованову о своем желании перейти на штамповку после сдачи линии. На новых штампах работать – одно удовольствие, да и зарплата повыше, чем у мастера».

Голованов разговаривал по телефону, когда Касьянов зашел в кабинет. Здесь все было не так, как прежде, когда работал отец. Новая современная мебель, телефоны, компьютер, экран, на котором виден весь прессовый цех.

На стене вместо портретов прежних вождей фотография Президента России. Во всю стену панорамное цветное панно, на котором почти в натуральную величину сфотографированы внедорожники-амфибии – автомобили нового поколения на испытаниях.
– До первого числа такую сложную линию прессов осилить трудно, если не сказать больше – невозможно, – говорил кому-то в трубку Голованов. Ему, видимо, возражали.
– Нет, я не могу обещать того, в чем не уверен. Можно, конечно, издать приказ о работе в выходные дни, но тогда в чем отличие от советского времени, которое у нас клянут на всех перекрестках? Я понимаю – снабжение металлом отличное с самого первого дня и это большой плюс. Но кадров катастрофически не хватает. Раньше было свое профтехучилище, но его закрыли, а на современном оборудовании, которое мы отлаживаем, работать некому. К прессам с электроникой человека без подготовки и близко нельзя подпускать. Вот у меня в кабинете мастер с высшим техническим образованием, в цехе допоздна, сам отлаживает пресса, но он у меня такой один. Он и швец, и жнец, и на дуде игрец. Ему жена разводом грозит за то, что он днюет и ночует на заводе. А рабочего я заставить не могу, он отдохнуть в выходной собирается, с семьей хочет побыть. Оказывается, не всегда деньги решают все.

Голованов замолчал и долго слушал собеседника на другом конце провода. Касьянов вникал в разговор и мысленно был на стороне Голованова. Конечно, тот, кто требовал пуска линии в кратчайшие сроки, тоже по-своему был прав. Чем быстрее будет пущена новая линия прессов, тем скорее с главного конвейера сойдет автомобиль новой модификации, который уже разрекламировали в печати и на телевидении. В заводской газете объявили конкурс на оригинальное название нового внедорожника. Касьянов тоже послал в газету свое название – «Лось». Это лесное животное сильное, выносливое, умеет быстро бегать, плавать, к тому же красивое.

В который раз Касьянов убеждался, что Голованова уважают на заводе именно за прямоту и независимость суждений. Он пришел на завод, когда Касьянов только родился, но и сейчас, в свои шестьдесят, выглядел моложавым, оставался энергичным, инициативным, постоянно находился в цехе, почти всех рабочих знал в лицо и по имени. Был требовательным, наказывал строго за плохое качество работы, обман, но никто ни разу не обмолвился, что Голованов поступил несправедливо.

Положив трубку, вынул из стола пачку сигарет, достал одну, долго разминал, но закуривать не стал, углубившись в себя, видимо, мысленно продолжал разговор с собеседником. Перевернул листок настольного календаря.
– Завтра уже суббота. Недели летят как с крутой горы колесо.
– Да. Суббота, – механически повторил Касьянов, – чемпионат города по шахматам.
– Знаю, что ты участвуешь. Мечтал сам прийти, поболеть, но некогда. А ты обязательно иди. Я бы с тобой сыграл с удовольствием, – глаза Голованова засветились юношеским азартом. – Помнишь, тебе лет десять было, когда мы с тобой за шахматной доской встретились?
– Как же, помню. У меня и фотография сохранилась, – Касьянов засмущался.
– Ты мне еще тогда так по-взрослому сказал: «Я вам предлагаю ничью». И я согласился. Хорошая была партия, – Голованов вздохнул, – но это было в другой жизни. Ну как, не устал еще в мастерах-то? – безо всякого перехода спросил он Касьянова, – вакансия в технологическом отделе появилась.
Прерывисто затренькал телефон прямой связи с генеральным директором. Голованов поднял трубку, коротко сказал:
– Иду.
На ходу продолжил:
– Вот так, Алексей. Отладку линии надо форсировать. Надо, хоть колобком катись. Поговорить нам с тобой не удалось. Завтра продолжим. Все, что я тебе хотел сказать, ты сам слышал из моего разговора по телефону.

Прошла неделя. Касьянов подписывал наряды, торопясь на заседание техсовета по приему новой линии прессов. Начался обеденный перерыв. В комнату мастера зашли наладчики, быстро разложили на длинном столе шахматы.
– Подскажите ваш первый ход, товарищ чемпион города, – обратились сразу несколько человек.
– Какой ход? – не понял Касьянов, складывая подписанные наряды в аккуратную стопку.
– Начинают белые, – подскажите ваш ход. Может, он определит чемпиона по шахматам нашей новой линии прессов. Приз уже есть, – на столе засверкала отлитая из нержавеющей стали фигурка коня.
Касьянов улыбнулся, сказал дружелюбно:
– Каждый сам выбирает ход. Я свой уже определил.
…Касьянов ходил по цеху и внимательно вслушивался в равномерное уханье новых прессов. В их первой пробной работе не было слышно никаких сбоев, как в здоровом сердце сильного организма.


Укрощение строптивых

1

Весть о том, что самый большой и известный в стране завод по производству вездеходов переходит в руки олигарха, с быстротой молнии облетела все цеха и отделы. Рабочие собирались группами и обсуждали новость, свалившуюся как снег на голову. Большая часть продукции предприятие традиционно шла на оборонный заказ, поэтому народ не мог представить, что бы он перешел в руки «какого-то частника».

Но реальность давала о себе знать на каждом шагу. Ламповый завод, который купил все тот же «олигарх», после нескольких лет «лежания на боку» вдруг заработал, и устроиться туда можно было только по немыслимому конкурсу. Другое предприятие, многие годы выпускавшее низковольтную аппаратуру, после того, как продукцию перестали покупать соседние республики, вообще превратилось в «склад ненужных вещей», но и на него нашелся хозяин. Он выкупил этот «склад» и вскоре превратил, как по щучьему велению, в предприятие, выпускающее не только выключатели, на которые неожиданно появился спрос, но и красивую разноцветную пластмассовую посуду, которую моментально сметали с прилавка открытого при заводе магазина. За недорогими люстрами выстраивалась очередь, так же как и за складывающимися диванами, дачными столиками и стульями. Даже домино и шашки, разноцветные детские наборы для игр в песочнице – все находило спрос у покупателей. И это благодаря хозяину – бывшему директору завода, проявившему незаурядные предпринимательские способности. О нем даже показали фильм по центральному телевидению.

Тихий провинциальный город гудел как растревоженный улей. Только и было разговоров, что про «частников, завладевших чужим добром», но все больше находилось и сторонников: дескать, у хозяина не забалуешь, с прогульщиками и любителями выпить никто, как в прежние времена, нянчиться не станет, – уволят без всякого выходного пособия, – за воротами ждут места другие работники.

И только автозавод держал «крепкую оборону», – его коллектив ни в какую не соглашался влиться в известный всей стране концерн «Богатырь».
Во дворце культуры состоялось общезаводское собрание, на которое приехали представители «Богатыря», чтобы просветить коллектив, какие преимущества будет иметь завод в будущем, став «спутником Богатыря». Показали фильм, в котором рассказывалось, как хорошо живут люди, работающие на предприятиях «Богатыря»: у ветеранов свой самолет, на котором они летают на море отдыхать, дети работников – в детских садах с бассейнами, фонтанами, игровые площадки оборудованы, словно парк культуры, а на лето их вывозят на лесную дачу.
Показали, как варят сталь, которая поступает на автозавод. Выступавшие перед телекамерой рабочие утверждали, что теперь они «живут лучше, получают больше, отдыхают интереснее».

Когда предложили высказаться участникам собрания, первой слово попросила бригадир сборщиков главного конвейера Алевтина Морозова. Она легко вбежала на сцену, посмотрела в зал, на сидящих за длинным столом на сцене «сватов».
– Вот сейчас мы посмотрели красивое кино про ваше предприятие «Богатырь». А не окажется ли так, что вы сегодня заманите нас под свое крыло, а завтра про нас забудете? Да. Сейчас мы работаем не так хорошо, как хотелось бы. Подводят поставщики. То двигателей нет, то колес, то стекол. Сборочный конвейер простаивает. Кстати, и металл, который должен поставлять ваш металлургический завод, в срок, по графику, тоже опаздывает на неделю, а то и две. И мы вынуждены работать сверхурочно, потому что наши машины ждут покупатели, и военные их тоже ждут. А ведь звод в долгах как в шелках, и больше всего должен вашему концерну за металл. Только не понятно, почему цены на ваш прокат такие высокие, а качество – такое никудышное? Кузова-то из вашего проката через год уже рыжие от ржавчины! Может, вы специально загнали нас в долги металла, чтобы наш завод заполучить?
В зале засмеялись и зааплодировали.
– Видите, я не одна так думаю.
Зал буквально взорвался аплодисментами. Кто-то громко закричал:
– Правильно, Морозова! Не пойдем к чужому дядьке!

Представители «Богатыря» продолжали невозмутимо вести собрание:
– На завод будет вовремя поставляться не только металл, но и все комплектующие. Предприятия, которые входят в наш концерн, работают без сбоев. Будете с нами, тоже заработаете в полную силу. Простоев не будет. Думайте. Ведь завод остается вашим, только не как раньше, на бумаге, а на деле. Каждый из вас будет акционером, будет иметь акции своего, подчеркиваю, своего завода и получать на них дивиденды, то есть, прибыль будет делиться всем работающим согласно количеству акций. Чем больше рабочий стаж, тем больше акций.
– Тогда надо подумать, – Алевтина задумалась.
– А вот мы и приехали предложить вам всем подумать и принять решение: работать по старинке, или по-новому. У вас в городе по-новому работают почти все предприятия, мы узнавали. И работают неплохо.
– А работать будет тогда каждый сам по себе, или бригады сохранятся?
– Как работали бригадами, так и будете работать. Сами будете решать, как лучше для производства.

В цехах бурно обсуждали предложение гостей. Мнения разделились.
– Ну вот, будем «чертоломить» на олигарха, чтобы он купил виллу за морем, яхту, самолет, жил как господин, а мы, значит, будем его рабы.
– Правильно. Не жили хорошо, и начинать не надо.
– Плохого ничего нет в том, что будет единый хозяин. Мы ведь с завода не уйдем, так же, как и раньше, будем собирать машины, получать зарплату и эти, как их, дувиденды.
– Девиденды, так сказали на собрании.
– А я понял по своему – от слова «надувать».
– Ничего катастрофического в этом нет. Надо соглашаться, – твердо сказал старший мастер Раскатов.
– А ты, Раскатов, губу-то не раскатывай. Может этот хозяин половину рабочих сразу сократит, и первыми на вылет будешь как раз ты, пенсионер.
Представители «Богатыря» приезжали еще несколько раз, чтобы уговорить коллектив.
– Если мы согласимся, то это будет называться «укрощением строптивых»,– высказала свое мнение Алевтина Морозова.
– Ну и ничего страшного не будет в том, что у нас будет хозяином не государство, а один олигарх. Он будет вроде английской королевы – сидеть на троне, а мы будем работать и зарабатывать.

На следующий день после очередного собрания начальник сборочного цеха Нечаев шел вдоль сборочного конвейера. Слесари-сборщики собрались около Морозовой и что-то горячо обсуждали.
– Сколько уже простаиваем? – Нечаев посмотрел на большие цеховые часы.
Восемь минут, Юрий Алексеевич, – Алевтина сдержанно вздохнула.
– Может, согласиться принять предложение стать акционерами? – Нечаев пристально посмотрел на Морозову.
– Как думаешь, Алевтина? Ты ведь у нас самая быстрая на предложения.
– Думаю, что хуже, чем есть, уже не будет.
– Да, Юрий Алексеевич, хуже, чем сейчас, наверное, уже не будет. То одного нет, то другого. Скоро обед, а мы собрали полтора автомобиля. Разве это дело? Кузовов нет – подъемник сломался, а электрика днем с огнем не найдешь.
– При новом единоличном хозяине завода электрик не убежит в рабочее время за сигаретами, а будет находиться на своем рабочем месте как вкопанный.
– Значит, желание вступить в «Богатырь» все-таки зреет? – спросил Нечаев.
Все переглянулись. Как всегда первой выразила свое мнение Морозова.
– Зреет, зреет, Юрий Алексеевич. Если план в этом месяце завалим, сами пойдем на поклон к «Богатырю». Возьмите, скажем, нас, пожалуйста, под свое богатырское крыло, а то пропадем. И будут они праздновать победу – укрощение строптивых, то есть, нас с вами.
Никто не засмеялся, не стал шутить, как обычно.

2

Десять лет прошло с тех пор, как завод стал акционерным обществом. Алевтина Морозова уже не бригадир слесарей-сборщиков главного конвейера, а сменный мастер цеха. Нечаев Юрий Алексеевич уже не начальник цеха, а директор сборочного производства. На ежедневных вечерних планерках, которые остались с прежних времен, подводился итог работы за день, отмечались недоработки, сбои, все, что мешало нормальному процессу сборки машин. Теперь их выпускалось уже несколько модификаций, были пущены еще два сборочных конвейера. Все комплектующие детали, металл поставлялись вовремя. О том, что несколько лет назад завод лихорадило, приходилось прихватывать нерабочие субботы, а то и выходные, чтобы выполнить план, вспоминали как неприятный сон.

Иногда Нечаев приглашал Алевтину, чтобы посоветоваться, как лучше организовать коллективный отдых сборщиков. На конвейере работала в основном молодежь. Большинство парней и девчат жили в общежитии и были предоставлены сами себе.
– Я ведь тоже жила в общежитии, но мы находили, чем заняться. Участвовали в художественной самодеятельности, проводили читательские конференции. Сейчас все по-другому. Ребята зарабатывают хорошо, одеваются прилично, а чем заняться – не знают. Завидуют тем, кто имеет жилье. Хочется компьютер приобрести, но в общежитии такой роскоши себе не позволишь – сломают или украдут.
– Нечаев слушал Алевтину и вспоминал, какой она была десять лет назад – порывистой, готовой взяться за любое дело, лишь бы была польза заводу. Поколение Морозовой застало комсомол на излете, когда он уже утратил влияние на молодежь. Нечаев свою комсомольскую юность вспоминает с теплотой и гордостью. Он в восьмидесятых был секретарем комсомольской организации сборочного цеха. Тогда монтировали новый сборочный конвейер, который сейчас уже безнадежно устарел. Была радость, гордость за свой труд, и сейчас Нечаеву непонятно и больно за то, что комсомол стараются очернить.
– Алевтина, как ты смотришь на то, чтобы молодежь объединить в единую организацию, какой был когда-то комсомол?
Она задумалась
– Даже не знаю, Юрий Алексеевич. Мама мне рассказывала про комсомол с таким интересом, что я иногда жалела, что родилась поздно, когда комсомола уже не стало.
– Да и страны той нет.
– Вам жалко?
– Не то слово. Когда перебираю фотографии тех лет, сердце щемит. Многое потеряли. Старое зачеркнули, а ничего нового пока не создали. Мой сын заканчивает в этом году школу. Как-то я стал рассказывать про комсомол, а он вдруг удивленно спрашивает: «Папа, это ты такой старый, что комсомол помнишь? Я в книжке читал, что это в старое время было». Вот так. А я ведь в шестьдесят пятом родился. В девяностом мне четверть века исполнилось. Я только что закончил политехнический, машиностроительное отделение, и стал самым молодым начальником цеха.
– А я в семьдесят пятом родилась, через десять лет после вашего рождения, а иногда кажется, что мы с вами ровесники.
– Мне запомнилась твоя фраза, когда решали, быть ли заводу акционерным обществом: «Если согласимся, то это будет укрощением строптивых», – помнишь?
– Помню, конечно. Новое всегда страшит. Завод тогда стоял на грани банкротства, но под чужое крыло прятаться не хотелось. А сейчас даже трудно представить, что было бы, если бы не приехали к нам представители «Богатыря». Другие заводы все еще не могут встать на ноги, ждут помощи от правительства, а мы работаем.
– А вот лет через пять, если удастся создать совершенно новую модификацию автомобиля, завод будет гордостью не только нашего города, но и страны.
– Ну, мы и сейчас не на последнем месте. Правда, наши вездеходы не расхватывают как горячие пирожки, но конкуренты на нас поглядывают с опаской – не обогнали бы мы их на крутом повороте.

3

Годы катились колесом с высокой горы. Уже как далекую историю вспоминали начало девяностых. Нечаев по-прежнему возглавлял сборочное производство, а Морозова оставалась сменным мастером. В свои «чуть за тридцать» она выглядела намного моложе, и легкой летящей походкой удивляла молоденьких сборщиц. Пригнанный в талию голубой рабочий халат, перетянутый пояском, короткая стрижка, быстрый наметанный взгляд, сходу определял отклонения в сборке.
– Алеша, покрепче закручивай гаечки, – тихо сказала Алевтина, наклонившись к молоденькому сборщику, сыну Нечаева.
– Я стараюсь, Алевтина Павловна.
Она видела, как старательно работает сын Нечаева. Отметила про себя, что он – точная копия отца – с таким же тонким профилем, темными вьющимися волосами, серьезный и сосредоточенный. Только спецовка была ему великовата. Девчата поступали проще – подгоняли спецовки под свою фигуру и выглядели одинаково красиво как барабанщицы на параде. И работали быстро, управляя гайковертами как барабанными палочками.

С конвейера сходили последние вездеходы старой модели. На очереди был новый автомобиль с уже другим названием – внедорожник «Лось». В ночную смену конвейер ремонтировали, заменяли изношенные детали новыми. На соседнем сборочном конвейере уже собиралась опытная партия грузовых внедорожников – с символическим названием «Волгарь».

На завод приезжали туристы из разных стран. Особенно дотошными были американцы, совершавшие путешествие по Волге на теплоходе «Александр Пушкин». Они прошли всю цепочку сборки автомобиля от начала до той минуты, когда машина, съехав с конвейера, выехала за ворота цеха.
Вечером в заводском дворце культуры туристов приветствовали молодые рабочие, а представитель туристической группы в ответном слове отметил, что эта встреча стала возможной благодаря деятельности лидеров государств, обоюдному стремлению к взаимопониманию.
– Видите, на столике стоят два флажка вместе – это символ дружбы наших стран. На эти слова переполненный зал ответил аплодисментами.
Это еще не все, – продолжал гость, делая паузу для переводчика. – Я был в вашем городе летом восемьдесят девятого года и посещал также завод в составе делегации. Вот мое доказательство – гость поднял над головой книгу о городе и сувенир – эмблему завода.
– И вот я приехал сюда ровно через двадцать лет, и вы встречаете нас также горячо, как это июльское солнце.
Под аплодисменты гостям подарили большой русский самовар с хохломской росписью и подарочный комплект моделей автомобилей, выпускаемых заводом.
Потом гости спустились в зал и вместе с заводчанами стали петь песни «Подмосковные вечера», «Калинку». В восторг гостей привела песня, исполненная Алексеем Нечаевым на английском языке.
– Когда приедешь к нам в гости, будет легче общаться, – дружески обнимая молодого рабочего, говорил руководитель гостей. В знак дружбы и уважения гости подарили Алексею американский флажок и сувенир – статую свободы.

4

На следующий день после визита гостей вторая смена на сборке никак не налаживалась. Нечаев попросил Морозову выйти во вторую смену – мастер заболел.
– Там что-то с капотами, разберись, коротко сказал Нечаев, я к генеральному директору схожу, выверю график сборки новых машин. Время у меня еще есть, давай вместе пройдем через сборочный, посмотрим, что там за закавыка. Что-то муж твой слишком придирается к качеству сборки, просто управы на него нет. Когда был рядовым работником ОТК, не так придирался, а за последнее время, когда его поставили мастером ОТК, житья сборщикам не дает. Ты бы с ним поговорила.
– У него своя работа, у меня своя. Не могу же я его просить, чтобы контролеры бракованные автомобили принимали. Дверцы неплотно закрывались, хлопают, замки повреждают, разве это дело?
– Не дело. Но слесари-дефектчики все устранят. Их целая бригада, и так без работы слоняются. И нашли же вы друг друга – два Морозовых, и оба строптивые.
– Мы в школе учились вместе. У него фамилия Мороз. Юрий Мороз, а у меня – Морозова. В школе над нами подшучивали: «Мороз приморозил Морозову». Это на заводе его Морозовым называют. А то, что он строптивый, и дочка вся в него, так укрощением строптивых я занимаюсь и на работе, и дома. Когда можно было брать машины на перегон, мы с ним за отпуск два раза умудрялись съездить. Где мы только не были! В Киеве, Тернополе, на Урале, в Молдавии, в Минске. Я была за штурмана – следила за дорогой. Однажды, в Крыму, кажется, я проворонила указатель поворота, так если бы не исключительная реакция мужа, были бы мы в пропасти. Он же водителем-испытателем был, на полигоне под Москвой по полгода работал. Машину с закрытыми глазами разберет и соберет. По звуку определит малейшее отклонение в работе двигателя. Автомобиль получит, первым делом подкрутит все гайки.
– В армии служил?
– А как же. На флоте. Я ждала. Дома порядок как на корабле. Мы с дочкой его зовем капитаном, а он нас – матросами. Вечером спрашивает дочку: «Как дела, матрос?» – «Хорошо, капитан». – «Надо, чтобы дела шли отлично». Про заводские дела стараемся не говорить – обязательно поссоримся. Ведь мы с ним по разные стороны «баррикад».
– Да, весело живете, – Нечаев улыбнулся. Посмотрим, как дела на сборке.

Когда Нечаев и Морозова зашли в открытые ворота цеха, то сразу увидели Мороза. Он медленно шел вдоль сборочной ленты, и что-то отмечал в своем журнале, не замечая никого вокруг. Алевтина, зная, что сейчас от общения Нечаева и Мороза произойдет «взрыв», предпочла лучше в цех не заходить.
– Нам надо поговорить, Юрий Михайлович, только не здесь!
Мороз кивнул.
Они так горячо доказывали друг другу значение выпуска машин, что не заметили Алевтину, проходя мимо.
– Машины ждут завтра! – повышенным тоном убеждал Нечаев мастера ОТК.
– Машины должны быть хорошего качества, а они собираются абы как, лишь бы вытолкнуть за ворота цеха! – доказывал Мороз.
Алевтина шла следом, боясь, что разговор перерастет в крутую ссору, зная взрывные характеры обоих. «Пожалуй, укрощение этих строптивых начальников мне не по плечу»
Нечаев и Мороз зашли в кабинет, оставив дверь нараспашку. Алевтина зашла следом и села на стул в приемной.
– Вот полюбуйся, строптивый ты наш контролер всех контролеров! В этой папке собраны десятки благодарностей за наши автомобили! Что ты придираешься к каждой мелочевке? Послушай, что пишут: «Отличная машина! Спасибо! – это из Кабула. «Благодарим за отличный автомобиль!» – это из Софии. «Отличные машины для перевозки туристов на вулканы Везувий и Этна». Еще читать? Здесь благодарности из Италии, Колумбии, стран Латинской Америки. Что же ты палки в колеса ставишь на машинах уходящей марки? Завтра на сборочной ленте будет уже новый автомобиль! Пропусти эти три десятка машин, и расстанемся друзьями!»
– Благодарят за качество машин, высокое, между прочим. И ты мне прочитал старые благодарности. Но вопрос вопросов – будут ли такие же слова благодарности, если я пропущу бракованные машины? Это же нас, работников ОТК благодарят. Согласен?
– Куда же от тебя денешься? Конечно, согласен.
Зазвонил телефон.
– Да, иду. Тут со мной Мороз, вцепился как клещ и не отпускает. Хорошо Идем с ним вместе.
Они вышли из кабинета, по-прежнему не заметив Алевтину. Она, облегченно вздохнув, поняла, что дело закончилось миром, спокойно направилась на сборочный конвейер.


Утренняя смена

Многое изменилось на заводе, когда коллектив стал акционерным обществом. Дисциплина улучшилась. У опоздавших, коих было единицы, в проходной отбирали пропуска и передавали в «рабочую комиссию», которая решала, оставить опоздавшего на заводе или уволить.
Разговор был коротким:
– На первый раз прощаем, но попадаешь в «серый список». Еще одно опоздание, и увольняешься с завода.
Эта мера действовала сильнее, чем десять бесед.
Сборочный конвейер работал, как часы – все комплектующие детали были подготовлены до начала сборки. В цехе находился постоянный дежурный, который строго следил, чтобы ни одна деталь «не ушла мимо»: если раньше любой человек, проходивший вдоль сборочного конвейера, мог прихватить из бункеров любую понравившуюся деталь, даже зеркало или красивую эмблему автомобиля, то сейчас по главному сборочному конвейеру можно было проходить только по специальным разрешениям начальника цеха.

Алексей Нечаев любил утреннюю смену. Отец уходил рано, в семь часов утра, сказав сыну: «Не проспи». Алексею надо было идти на завод к восьми. Ему нравилось идти на завод в широком людском потоке. В эти минуты он ощущал себя частицей огромного коллектива, который делает нужное дело и для всей страны, и для каждого человека в отдельности – внедорожники новой модификации. И назвали автомобиль красиво и точно – «Лось». Алексей мечтал со временем приобрести «Лося», но пока только собирал эти машины на главном конвейере и старался работать так, чтобы строгие контролеры к его работе не придирались.

Смена началась в восемь утра минута в минуту. Работалось легко, с хорошим настроением от мысли, что он – слесарь-сборщик Алексей Нечаев, нужен здесь и сейчас, и каждый автомобиль увозит тепло его рук.
Вдоль сборочной ленты медленно шла мастер Алевтина Павловна Морозова. Она здоровалась с рабочими, приветливо улыбалась. Когда проходила мимо Алексея Нечаева, остановилась, спросила тихо:
– Как работается?
– Нормально, не отстаю.
– Нравится на сборке? Не устаешь?
– Есть немного к концу смены.
– У тебя смена короче на два часа, не забывай. У нас с Трудовым кодексом строго.
Алексей кивнул.
В обеденный перерыв к Алексею в столовой подсела недавно поступившая на завод одноклассница Лена Пчелинцева. В школе ее звали Пчелкой за легкий характер и спортивные успехи – всех быстрее преодолевала стометровку и побеждала в лыжных соревнованиях. Училась хорошо, но в институт не поступила и пришла на завод.
– Ты, вроде, в салоне красоты мечтала работать.
– Мечты, мечты, где ваша сладость... – Лена улыбнулась. – Родители посоветовали идти на завод, а против их воли не пойдешь. Продолжать династию автомобилестроителей. У нас трое работают в инструментальном цехе: папа, мама и брат. Фотография брата напечатана в заводской газете: «Борис Пчелинцев – «ловец» микронов.
– Каких микронов?
– Инструменты изготовляет с микронной точностью. У него отдельная комнатка, микроскоп. Я смотрела. Изготовит малюсенькую деталюшечку, и кладет ее в коробочку с бархатом, так укладывают золотые колечки в ювелирном.
– Посмотреть можно?
– Сходим как-нибудь, если разрешит. В его комнатке не должно быть ни одной пылинки. Перед работой он надевает халат, шапочку, на ноги сменную обувь, и идет на свое рабочее место как доктор в операционную. Представляешь?
– Нет, такое не представлю, пока не увижу.
– А тебе нравится на заводе? Хотя о чем я спрашиваю, у тебя же отец начальник.
– На заводе нравится. А отца я вижу только дома. Я ведь к нему в кабинет не бегаю.
– Каток открыли на стадионе, сходим? – Лена посмотрела на Лешу с улыбкой.
– Сходим, конечно. Во сколько встречаемся?
– В семь у входа на стадион.

Все послеобеденное время Алексей думал о Лене. Ведь это было его первое свидание с девушкой. Школьные отношения не в счет. Там было все иначе, по- детски, а сейчас Алексей уже рабочий человек, получает зарплату. И отношения с Леной должны быть взрослыми. Размышляя о первом свидании, Алексей разволновался.
Каток был освещен разноцветными огнями, в центре уже была установлена елка, сверкающая большими серебряными шарами, украшенная гирляндами, зайчиками, лисичками, ежиками. Под елкой стояли Дед Мороз в оранжевом костюме и Снегурочка в длинной шубке и сверкающей шапочке.
Около елки катались дети и взрослые, было многолюдно, весело и празднично.
– Алеша, посмотри, – красиво как! Поехали! – Лена устремилась к центру катка, Алеша поехал за ней, но никак не мог ее догнать, потому что кругом мельтешили маленькие фигуристки, демонстрируя друг перед другом свое умение делать ласточку и кораблик. Разогнавшись, Алексей неожиданно столкнулся с Леной. Она, потеряв равновесие, обняла Алексея. Он подхватил ее и они оба, не удержавшись, свалились в снег. Совсем близко Алексей увидел насмешливые глаза девушки, он вдруг неожиданно для самого себя чмокнул ее в щеку. Ее щеки зарделись еще ярче, она рассмеялась, он помог ей выбраться из сугроба, и они катались до тех пор, пока на катке не осталось несколько пар.
– Можно, я тебя провожу, поздно уже.
– Нам по пути, ты что, забыл? – смущенно ответила Лена. – Погода почти новогодняя. Представляешь, скоро Новый год. Ты рад?
– Конечно, рад. Первый рабочий год, в школу не надо ходить.
– Давай Новый год вместе встречать, – предложила Лена.
Из трамвая, развернувшегося на кольце, вышли рабочие, ехавшие со второй смены. В морозном воздухе отчетливо раздался голос кондуктора:
– Трамвай следует в парк.
– Ой, как поздно уже, – испуганно воскликнула Лена, – завтра нам в утреннюю смену, не проспать бы.
– Будильник заведи. Я сам раньше будильника просыпаюсь.
– Пока. Завтра встретимся в цехе.
– Пока.
Алексей дождался, пока Лена зайдет в подъезд. Посмотрел на окна ее квартиры. В них зажегся свет.


Пробная плавка

Июльское утро выдалось пасмурным и прохладным. Накануне прошли ливневые дожди, а ночью налетел ураганный ветер, поваливший старые тополя на Автозаводской улице. Алексей Снежкин неторопливо обходил сваленные деревья, раздумывая, идти ли на завод устраиваться на работу или еще повременить.

Мать разбудила Алексея рано и попросила сбегать в аптеку – снова подскочило давление. Ей было из-за чего расстраиваться. Надежды на то, что в столице сын заработает денег ей на лечение, не оправдались. То, что он зарабатывал, едва хватало на оплату жилья, питание и транспорт. Дальняя родственница мужа и при жизни его не очень-то привечала, а уж когда его не стало, вообще перестала отвечать на письма, дав понять, что все связи прекращаются. Пришлось сыну снимать жилье, а вскоре по просьбе матери приехать назад, в родной город, в котором стали возрождаться предприятия и потребовались рабочие всех специальностей. Мать посоветовала идти на автозавод, где проработала много лет в кузнечном цехе табельщицей и ушла на пенсию по болезни.

В отделе кадров к удивлению Алексея толпилось много народу, но знакомых почему-то не было. В основном молодые парни и девчата, видимо, не поступившие в институты, – потому что они громко обсуждали вступительные экзамены и проклинали набившую оскомину новую форму сдачи экзаменов. Алексей порадовался, что ему не пришлось столкнуться с этим зверюгой ЕГЭ, потому что ни в какие учебные заведения он не собирался поступать – учеба в школе так «настоиграла», что он обходил ее стороной.

Алексей долго добивался, кто последний в отдел кадров, но так и не добившись, встал у самой двери и когда из кабинета вышел парень, спросил разрешения войти.
Пожилой кадровик – мужчина с добродушным выражением лица, поздоровался, пригласил сесть, попросил паспорт. Алексей положил паспорт на стол, с наигранной развязностью сел на стул, закинул ногу за ногу и стал с безразличием рассматривать кабинет.
– Значит вы Снежкин Алексей Николаевич, проживаете в заводском районе, до завода пешком можно дойти за десять минут.
– Все так. Вот поблизости и решил продать свою рабсилу, чтобы, значит, на транспорт не тратиться
– Трудовая книжка есть?
– Нет. Подрабатывал, где придется, без трудовой.
– В армии служили?
– Нет. Отсрочка. Мать больная.
– В новый литейный цех пойдете учеником литейщика?
– Сколько платить будут?
– У литейщиков самая высокая зарплата. Работают по горячей сетке. На пенсию раньше всех уходят. Положено молоко, талоны на питание, отпуск дополнительный. Мужская профессия – литейщик. Хотите подумать?
– А что думать-то? Толково объяснили. Все устраивает, да и мать обрадуется. Она в кузнечном цехе работала табельщицей.
– Да? Снежкина Мария Павловна? То-то фамилия знакомая. Помню, провожали ее на пенсию по состоянию здоровья. Гипертония у нее, да?
– Да. Гипертония.
– Привет ей передавайте и пожелания доброго здоровья.

Начальник отдела кадров заполнил приемную записку.
– Сейчас пойдете в литейный цех, найдете мастера Сергея Ерофеича Лунина, он познакомит вас с обязанностями, с цехом. Если не понравится, придете ко мне. Что-нибудь другое подберем.
Мастера Лунина долго искать не пришлось. По широкому пролету цеха бегал туда-сюда маленький юркий загорелый человек. Он сам натолкнулся на Алексея, показал на себя пальцем:
– Ко мне?
В цехе стоял грохот, электрокары возили ящики. Алексей наклонился к самому уху мастера, прокричал:
– Из отдела кадров меня прислали к вам.
– Оформился на работу или просто так, посмотреть, познакомиться?
– Посмотреть!
Мастер закивал головой, обтянутой по самые уши прожженной промасленной кепчонкой, отвел в сторону, где было не так шумно, рассудительно сказал:
– Оно лучше, когда сначала познакомишься, осмотришься. Только пока идет подготовка к пробной плавке. Как тебя звать-величать?
– Алексей.
– Был до тебя парень, тоже Алексеем звать. До обеда походил, посмотрел и сбежал, – не понял соли нашей профессии. А меня Ерофеичем звать.
Подошел парень с большим листом ватмана, спросил:
– Ерофеич, ящики сегодня засыпать?
– Да, да, Андрюша, чтобы к завтрашнему дню все было готово.
– Лады! Завтра я приду оформляться! – громко сказал Алексей мастеру и направился к широко раскрытым воротам цеха.

Навстречу Алексею шла девушка в голубой косынке и синей спецовке. Посмотрела на Алексея и произнесла с радостной иронией:
– Здрасте вам!
По ее удивленному выражению лица и иронии в голосе нельзя было понять, то ли она хотела сказать, дескать, вас только нам и не хватало, или, дескать, ходят тут всякие, работать мешают.
– И вам здрасте! – вырвалось у Алексея, и они оба одновременно рассмеялись.
– К нам в цех?
Алексей кивнул.
– Не пожалеете.
Проходивший мимо парень с листом ватмана, что разговаривал с мастером, весело спросил:
– Что, паря, с ходу запал на Дашу? Она у нас королева красоты завода, так что губу не раскатывай, не обломится. Сгоришь дотла. Это я тебе говорю. Запомни.
– Да ладно тебе, Андрюша, не пугай новенького. Обратилась Алексею:
– Учеником к нам или молодым специалистом?
– Пока учеником литейщика.
– У нас профессор плавки один – Сергей Ерофеич. К нему из других городов приезжают учиться литейному секрету. Теорию знают назубок, а на практике – ни бум-бум. Удачи тебе, новичок.
– Алексеем меня зовут.
– А я Даша, лаборанткой работаю здесь.
Ерофеич смотрел на Алексея с Дашей и улыбался. Проходивший мимо пожилой рабочий поинтересовался:
– Что, Ерофеич, еще новенького прислали? Думаешь, придет завтра?
– Думаю, придет, не оробеет.
– Зеленый еще.
– Зеленоватый, это да, – согласился Ерофеич, но ведь и самородки сверху пустой породой прикрыты.
– Э, Ерофеич, сколько тебя знаю, ты все самородки норовишь найти, а попадается пустая порода. Не придет завтра этот длинноволосый парень, вот увидишь.
– Поживем, увидим. – Ерофеич вытер потное лицо кепкой.
На следующий день Алексей пришел на завод пораньше, чтобы осмотреться в цехе, но по пролету уже деловито ходил Ерофеич, делая на листочке какие-то записи.
– Это хорошо, что пораньше пришел, Алексей. Пойдем вместе цех посмотрим. Через три дня пробная плавка. Ты оформился?
– Вчера все сделал и даже пропуск получил.
– Да ну? Покажи.
– Молодцом! Надо его табельщице сдать в восемь. Не забудь. Табельную я тебе покажу. Пойдем. Пока они шли по цеху, Ерофеич рассказывал о заводе.
– Старая литейка исправно служила производству еще с сороковых годов, когда завод сюда из Москвы эвакуировали. Мой дед сюда с цехом приехал. Моему отцу тогда было двенадцать лет. От тоже потом стал литейщиком. Меня всем премудростям литейного дела обучил, а я молодым передаю опыт. Наставник, так сказать. Если к душе придется профессия литейщика, то сам бог велел тебе свой опыт передать. Новый литейный цех нужен заводу как воздух. Из кризиса выкарабкаться надо. Телевизор смотришь? Наш завод недавно показывали, внедорожник новой модификации на испытаниях. Красивый и мощный как зверь. Дай бог дожить до серийного выпуска этих автомобилей.
– Доживете, Сергей Ерофеич, я верю.
– Поставлю тебя учеником вагранщика. Поучишься месяца два-три.
– Сталь буду варить?
– Нет. Сталь на металлургических заводах варят, а у нас чугун. Цех называется чугунно-литейный. А ты сам к нам напросился, или в отделе кадров Воронин посоветовал?
– Да. Он, Воронин.
– Хороший мужик. Видит, кому какая профессия подходит. У него глаз наметан.

Ерофеич определил Алексея учеником к вагранщику Павлу Назарову. Он сразу отметил, что новенький внимательно слушает, просит объяснить, непонятное, даже записывает в тетрадку.
– Молодец, – похвалил Алексея Назаров. – Экзамен на разряд сдашь досрочно, будешь большую зарплату получать, а не ученические.
Подошел Ерофеич. Поинтересовался:
– Как ученик?
– Прилежный как отличник в школе, Ерофеич. Толк будет.
Новый цех жил напряженной жизнью. Предстояла пробная плавка – экзамен не только для цеха, но и для всего завода.

В конце смены Алексей подошел к Ерофеичу и спросил, можно ли его дождаться, чтобы идти с завода вместе. Ерофеич согласился.
Ерофеич рассказывал про завод, про свой цех, словно кроме этого ничего на свете не существовало. Алексей слушал и не заметил, как они прошли проходную и уже вышли на Автозаводскую улицу. Поваленные деревья уже были распилены и часть увезена с улицы.
– Эти тополя в честь Дня Победы высаживали, я помню. – Ерофеич наклонился и погладил еще не засохшую зеленую кору сломленного дерева. – Вся моя жизнь прошла и проходит на этой улице, Автозаводской. Помнишь, в старом хорошем кино пели песню: «На свете много улиц славных, но не сменяю адрес я, и ту родную проходную, что в люди вывела меня». Может, слова немножко не те, но смысл точный. И я бы очень, очень желал, чтобы завод стал для тебя главным в жизни.
– Я буду стараться, Сергей Ерофеич, чтобы быстрее освоить профессию литейщика, как вы.
– Моя академия – глазок. Раньше как учили? Ходи, смотри, запоминай, усваивай приемы работы. Все запомнишь – твоя взяла, будешь мастером своего дела. Меня отец учил. Он, бывало, повторял: «Трудись, Сергунь, пот ручьями – душа жемчугами». Тебе легче. Книжки есть, можно на вечерний в техникум поступить, техникум заводской. Учись, не ленись.

Настал долгожданный день пробной плавки. Ерофеич пришел в цех к шести утра. Еще раз все проверил своим придирчивым и внимательным взглядом. За многие десятилетия работы на заводе Ерофеич провел сотни плавок, но каждый раз он волновался так, словно предстояла первая.
В девять утра в цех пришел директор завода, главный инженер, все главные специалисты производств, фотокорреспондент из заводской газеты.
– Ну что, профессор, начинать пора? – разрядил напряженную обстановку директор,– дирижируй оркестром, видишь, сколько зрителей собралось.
– Все готово, товарищ директор,– громко произнес Ерофеич и махнул рукой, как спортивный судья на соревнованиях. Вагранщик Павел Назаров и его помощник Алексей Снежкин, рабочие, электрики – все, с кем накануне Ерофеич повторил последовательность работы, заняли свои рабочие места. Быстро заполнили вагранку всем необходимым, продули ее. Ерофеич внимательно следил.
Завалка шихты окончена.
– Готово! – Ерофеич махнул рукой.
– Начать продувку вагранок,– дал команду энергетик цеха.
– Вроде помех никаких не должно быть, – от волнения вслух произносит Ерофеич, но вагранка новая, за нее ручается только ОТК производителя. Все, кто пришел в цех на пробную плавку, тоже напряженно следили за каждым движением тех, от кого зависел успех плавки. Опытный рабочий Михаил Полынин штурвалом открывает заслонки и запускает воздуходувки.
– Воздух, воздух регулируй, нетерпеливо подсказывает Ерофеич, хотя знает, что Михаил все сделает правильно. Энергетик Владимир Лосев впился глазами в приборы. От напряжения на лице Лосева выступили розовые пятна, по лицу ручьями стекал пот.
– Все нормально, Володя, все нормально,– тихо подбадривает молодого энергетика Ерофеич.

Громадные трубы под сводами цеха начинают гудеть все сильнее и сильнее. Температура в вагранке быстро поднимается. Ерофеич по-хозяйски ходит около печи, заглядывает в узкое смотровое оконце на раскаленный добела металл. Ерофеич довольно улыбается. Весь его ликующий вид говорит о том, что все идет нормально, как и должно быть. Зоркий глаз мастера замечает, как завороженно смотрит в оконце на раскаленный добела металл Алексей. Они обмениваются понимающими взглядами и кивают друг другу.
– Все нормально, Ерофеич? – спрашивает директор.
– Как и должно быть, Андрей Васильевич, все нормально.
За время, пока продолжалась плавка, из цеха никто не ушел.
– Лаборатория передает, что пора, Ерофеич! – кричит энергетик.
– Мой глаз вернее любой лаборатории, – Ерофеич прильнул к окошечку, махнул рукой, словно дирижерской палочкой, скомандовал властно: пора! Все вмиг заняли свои рабочие места.
– Алексей Снежкин! Открыть летку!
Алексей берет ломик и с силой бьет в летку.
– Смелее! Смелее! Это твоя первая плавка!
Удар! – и сноп искр рассыпается около вагранки.
Удар! – вместе с глиной показались первые тяжелые капли расплавленного металла.
Удар – и тяжелая белая струя жидкого металла вырвалась наружу и стала заполнять ковш.
Все! Закрыть летку! – скомандовал Ерофеич
– Теперь самый главный момент. Открывай днище вагранки, Алексей.
Все замерли в напряжении: освободится вагранка или нет? Волнение Ерофеича передалось каждому, кто наблюдал за плавкой. Ерофеич по опыту знал, что выбивка первой вагранки – момент самый сложный – в вагранке остались шлак, металл, остатки чугуна и кокса. «Ну, ваграночка, золотая моя, не подведи», как молитву произнес вслух Ерофеич и властно приказал:
– Алексей! Кидай болванку!
Но в этот момент в днище вагранки ухнула ослепляющая масса. Вагранка освободилась, а Алексей продолжал держать в руках тяжелую болванку.
– Ура! – разнеслось по цеху, и этот ликующий крик вырвался за ворота литейки.
– Вагранка работает исправно, товарищ директор завода! – отрапортовал старший мастер Сергей Ерофеич Лунин.
– Спасибо за работу, Сергей Ерофеич, – директор обнял мастера. Глаза Ерофеича повлажнели, но чтобы скрыть нахлынувшие чувства, махнул рукой Алексею, который так и стоял в обнимку с тяжелой болванкой:
– Алексей! Болванку-то положи, а то еще домой унесешь!
Все рассмеялись и стали поздравлять друг друга с таким значительным событием для завода – пуском в эксплуатацию первой вагранки.
– Ну, Алексей Снежкин, поздравляю тебя с первой плавкой. Она пробная и для завода, и для тебя.– Старый мастер обнял Алексея, чутким ухом уловив частое и отрывистое биение сердца молодого литейщика.
В этот момент Ерофеич показался Алексею самым родным человеком на заводе.
Подошла Даша. Тронула Алексея за плечо, улыбнулась, произнесла тихо:
– С первой плавкой тебя, Алеша. Считай, у тебя сегодня заводской день рождения. Удачи тебе.

Дома Алексей рассказал матери о первой плавке, которая стала событием для завода.
– Вот видишь, не надо ездить за тридевять земель за счастьем, оно здесь, рядом, я очень за тебя рада. По такому случаю беги за тортом.
Зашла соседка посмотреть сериал – у нее уже давно телевизор в ремонте. Увидев торт, удивилась:
– По какому случаю пир горой?
– Первая плавка у Алексея на заводе была.
– Ну, мам, я только помогал. Главным был мастер Ерофеич.
– Все равно молодец, поздравляю. Кстати, у меня есть вкуснейший вишневый сок, сейчас принесу.

Через два дня к Алексею подошла Даша и показала заводскую газету.
– Всего один день поработал, и полюбуйтесь – на первой странице газеты уже твой портрет, Алексей Снежкин. Читай вслух.
Алексей бережно взял газету и на первой странице прочитал крупный заголовок: «Даешь свой металл!» В середине страницы помещена большая фотография мастера Ерофеича и его, Алексея. Подпись под снимком:
«Старейший рабочий завода плавильщик Сергей Ерофеевич Лунин со своим учеником – учеником вагранщика литейного цеха Алексеем Снежкиным».
– Вот это да! – только и смог произнести Алексей, не веря своим глазам.
– Ты, как говорят, с места в карьер,– весело говорила Даша,– оглянуться не успеем, как станешь помощником мастера, а потом самого Ерофеича заменишь, а там и до начальника смены рукой подать.
– Скажешь тоже, – Алексей засмущался,– можно я эту газету маме покажу?
– Конечно, дарю. – Даша улыбнулась.
После смены Алексей подождал Дашу у выхода из лаборатории и они вместе пошли по Автозаводской.


Душа-человек

Старший мастер сборочного цеха Василий Петрович Аверин уже собрался уходить, когда в дверь подсобки, служившей ему кабинетом, робко постучали.
– Заходите, – громко произнес Аверин. Это наверняка кто-то из новеньких, недавно поступивших на работу, потому что цеховые рабочие заходили к нему в любое время без всяких условностей.
Дверь приоткрылась и в проеме показалась кудрявая голова Елизаветы Осокиной, подсобной рабочей. Виновато улыбаясь, Елизавета сделала несколько шагов и остановилась. От нее резко пахло недорогими духами. Ярко накрашенные губы кривились в улыбке, химическая завивка превратила огненно-рыжие волосы в шапку, нахлобученную на маленькую головку. В выражении лица было что-то лисье.
– Проходи, садись, Елизавета.
Она прошла танцующей походкой к стулу, что стоял в ряду ближе к двери, положила прозрачный пакет на колени и стала смотреть на цветной плакат с изображением автомобилей, с брызгами форсирующих речку. Вода захлестывала фары, но машины, разрезая воду как катера, двигались к берегу. Внизу плаката ярко выделялась надпись: «Испытания опытных образцов внедорожников в районе деревни Вязовки в весеннюю распутицу». Елизавета улыбнулась – она была из этой самой Вязовки, что в ста километрах от областного города, в котором собирают эти машины, которым ни грязь, ни вода не страшны.
– Так какое у тебя ко мне дело, Елизавета? – прервал молчание Аверин.
– Машины что надо. Мы детьми на берег речки прибегали, чтобы посмотреть, как они плавают.
– Ну, вот ты сама теперь работаешь на заводе, где эти машины собирают. Каждый день видишь, как они съезжают со сборочного конвейера.

На Елизавету частенько жаловались, что она отвлекает от работы сборщиков своими шуточками вопросами, смехом, пением частушек в рабочее время. На ее веселый характер особенно реагировали молодые ребята, да и мужики в возрасте не прочь были в обеденный перерыв подсесть на лавочку, чтобы почувствовать себя молодыми.
Аверин несколько раз пытался с ней поговорить, чтобы понять, что заставляет эту молоденькую женщину жить в таком удалом ритме, но она в ответ смеялась мелким рассыпчатым смехом, напоминающем треньканье надтреснутого колокольчика и отвечала: «Ох, бриллиантовая твоя душа, Василий Петрович! Припоздал ты мне лекции читать ровнехонько на три десяточка лет! Советов я наслышалась, а от большого нарядного отреза жизни остался мне, может быть, половинный лоскуток.

Говорила Елизавета всегда весело, но Аверин почувствовал глубоко запрятанную тоску и понял, что за беспечным смехом прячет она свою боль, прикрываясь напускной веселостью как цветастой занавеской.
Аверин не начинал разговора, чтобы не спугнуть желание Елизаветы высказаться, понимал, что не зря она пришла после смены, чтобы никто не мешал. Стал перебирать на столе бумаги. Елизавета вдруг спросила:
– Чем занимаешься, голуб-душа?
– Вот, к завтрашней смене готовлюсь. Уже несколько дней по «хомутам» минуты на сборке теряем.
– В заводской газете уже про эти хомуты пропечатали. Я в частушку перевела и пела в обеденный перерыв. Послушай. «Поговорка устарела, времена пошли не те. Раньше было в шляпе дело, нынче дело в хомуте!» – Елизавета притопнула ножкой, крутанулась на каблучке.
– Работа нравится? – спросил Аверин. – Он знал такой тип людей, которые никак не решаются высказать просьбу, не могут начать, спросят о чем-то несущественном, да так и уходят, сказав, что просто так зашли. Видимо, Елизавета тоже не решалась высказать свою просьбу.
– Работа мне нравится. Я утром раньше всех в цех прихожу. А как же иначе? Делу – время, потехе – ночь. А ты знаешь что-нибудь про лесного жаворонка? – без паузы спросила Елизавета.
Аверин вскинул брови, удивленно посмотрел на Осокину. Та смотрела куда-то мимо него, и глаза ее, большие, слегка навыкате, наполнились не наигранной, а настоящей грустью.
– Нет, ничего не знаю про таких жаворонков.
– Нет? Человек про все на свете должен знать. И про птичек тоже. Птички – это самое первое в природе. Я в деревне рано вставала и слушала пение птичек. Наш дом у реки стоял, за рекой лесок, птички пели с весны до осени. Правда, про жаворонка ничего не знаешь?
– Нет. Расскажи.
– Этого жаворонка еще называют юла, я в книжке прочитала. Нарядная такая птичка, по огородам летает, по окраинам, по картофельным полям. Пугливая очень, близко к себе не подпускает, а если подкрадешься и она заметит, то нахохлится – выставит хохолок из перьев на головке.

Василий Петрович слушал и удивлялся, что Елизавета рассказывала о жаворонке с такой живой заинтересованностью. Он понял, что рассказывая о птичке, она пыталась подойти к главному разговору, но, сама того не замечая, отдалялась от него.
– Я, наверное, мешаю тебе? – Елизавета смущенно посмотрела на Аверина.
– Нет, нет, я люблю про птиц слушать. Интересно.
– Чудной ты, голуба – душа Василий Петрович. Сколько всего на свете, наверное, повидал, а про жаворонка не слышал. Чудно. – Елизавета поправила на тонком пальце колечко с зелененьким камушком, провела гребенкой по волосам, кокетливо воткнула ее зубцами вперед и стала как будто в веночке. – А вид у этого жаворонка веселенький: грудка пестрая, спинка бурая, а брюшко беленькое.

Аверин с интересом слушал, как Елизавета живописала жаворонка, и представлял себе эту птичку с хохолком на головке. Он вдруг понял, что Елизавета пытается пробиться к далеким и светлым дням, когда была счастлива. В минуты увлеченного рассказа щеки ее разгорелись румянцем, в глазах вспыхнул огонек, и вся она преобразилась. У нее что-то, видно, не сложилось в жизни, но она не подает вида, чтобы, не дай бог, ее не пожалели...
Елизавета осеклась, словно опомнилась, растерянно посмотрела на Аверина. Он тоже молчал. Перед ним люди часто раскрывались неожиданно, и он словно оказывался перед распахнутой дверью в чужую квартиру... Елизавета тихо произнесла:
– Вот и я, как тот жаворонок, брожу по окраинам. Помолчав, продолжала:
– А ведь и у меня было когда-то счастье. Муж был хороший, непьющий. Егерем работал. Детишек мечтал иметь, а их-то бог и не дал. К подруге моей ушел. На лицо страшненькая, косолапенькая, а детишек троих родила, и все сыновья. Насмотрелась я на их счастье. До того насмотрелась, что пешком ушла на станцию за сорок километров. Лесом шла, чтобы люди не видели моих слез горючих, чтобы не жалели меня, как жалеют убогих. Да мир не без добрых людей, – она зло усмехнулась, и лицо ее, еще несколько минут назад миловидное, стало отталкивающим. И теперь я как собака бездомная, которую сначала поманят, а потом отпихнут. Вот так-то, голуба-душа. Я как пришла в цех, посмотрела, как ты с людьми обращаешься, сразу поняла, что ты добрый. Поди, судьба-то не ласкала тебя?
– Не ласкала. Свою песню пел, в подпевалах не ходил. Я ведь моряк в прошлом. Крутые волны по мне прошлись, но с ног не сбили. Внуки уже большие.
Помолчали.
– А ты, Лиза, где живешь?
– В общежитии. В комнате девчонкам по восемнадцать, меня старухой считают, а мне и тридцати еще нет. – Она опустила глаза.
– Понимаю, что с ними тебе не очень интересно. Напиши заявление в цехком с просьбой поставить тебя на очередь на жилье. Думаю, комнатку в семейном общежитии можно будет со временем получить. Работаешь ты хорошо, только других не отвлекай во время работы.
– Спасибо, Василий Петрович. Больше про меня ни одного плохого слова не услышите. Если бы у меня была комнатка, я бы взяла из детдома девочку. Одевала бы ее как куколку, на море бы поехали.
– Мало хорошо ребенка одевать и на море возить, – раздумчиво произнес Аверин, – надо, чтобы человек человеком вырос, чтобы к людям по-доброму относился, а то сейчас каждый к себе гребет, если кто за бортом тонет, круг спасательный не бросят. Не все, конечно, но я повидал таких упырей.
– А я ведь, Василий Петрович, пришла в грехе покаяться. Совесть мучает, спать не дает.
– Я не батюшка, грехов не отпускаю. – Аверин улыбнулся.
– Знаю, а вот пришла. Ты заступился, когда воровкой меня кладовщица обозвала. – Елизавета замолчала и потупилась.
– Я уж и забыл. Вы, женщины, сгоряча чего только не наговорите друг другу.
– Так она правду сказала, что видела, как я гаечки в пакет складывала.
– Но она принесла твой пакет, а в нем ничего не было.
Елизавета еще ниже опустила голову.
– Я их высыпала в коробку, когда все на обед ушли. Первый и последний раз, поверьте мне. В жизни чужого не брала. Подметала цех, смотрю, валяются деталюшки на полу. Ну, я и собрала их. Думаю, чем в мусор выкидывать, лучше продать кому-нибудь. Прости меня. Я всю ночь думала, почему ты поверил мне, что я не брала деталей?
– Работа такая – людям верить.
– Другой бы на твоем месте не поверил. Я же недавно работаю. Ты по душе своей добрый, к людям не спиной стоишь. А за то, что обманула, накажи меня, чтобы мне стыдно стало. Вот рассказала я тебе про себя, и на душе легче. Словно гора с плеч.
– Ты сама себя уже наказала бессонными ночами. Иди, отдыхай. Разговор останется между нами.
– Спасибо, Василий Петрович.
Елизавета вышла, опустив голову. В своем рабочем журнале против фамилии Осокиной Василий Петрович записал: «Помочь с комнатой в общежитии».


Ночная радуга

Разговор у генерального директора завода выбил Юрия Нечаева из колеи. Дела на сборке шли нормально, но старший мастер ОТК Юрий Мороз требовал, чтобы контролеры не ставили штампы приемки автомобилей, если замечали даже малейшие отклонения. Генеральный директор Иван Дмитриевич Лобанов долго слушал взаимные обвинения Нечаева и Мороза. Ему трудно было встать на чью-либо сторону, потому новый внедорожник требовал большей тщательности, чем старая модель , недавно снятая с производства, когда все операции на сборке были отлажены до автоматизма. Мороз тоже был по-своему прав: сегодня покупатель очень щепетилен, и не хватает, как раньше, любой автомобиль с вопиющими дефектами.
– Ну, вот что. Заводу нужно и качество, и количество. Так что, как говорится, сядьте рядком и договоритесь ладком. Автомобиль новой модификации требует сборки не абы какой, а отличной. Выработайте общую тактику. Через три дня жду вас обоих с конкретными предложениями, – обсудим их вместе. А сейчас обеденный перерыв. Так что приятного аппетита.

Нечаев и Мороз, выйдя из кабинета генерального директора, молча разошлись в разные стороны.
Нечаев, без всякого аппетита пообедав в цеховой столовой, вышел на широкую площадку перед главным конвейером и по тенистой березовой аллее направился к новому кузнечному цеху. Оставалось еще полчаса до конца обеденного перерыва, и Нечаеву хотелось собраться с мыслями, выработать линию поведения с этим фанатиком качества по фамилии Мороз. «И как Алевтина живет с таким извергом?» – подумал с раздражением Нечаев. При мысли об Алевтине его лицо обдало горячей волной, и сердце предательски забилось.

За последние полгода у них с женой Тамарой что-то разладилось. Если раньше их объединяла забота о сыне, то сейчас он стал взрослым, – принял решение идти работать на завод, чтобы, как он выразился, «не клянчить у родителей деньги», и пошел на курсы английского языка, которые стал посещать по индивидуальному графику. Родители приняли самостоятельность сына как само собой разумеющееся и тоже стали как будто самостоятельными, не зависящими друг от друга.

Вот тут-то и выяснилось, что общих интересов у них с женой нет. Тамару интересовали разве что сериалы и беседы с подругами. Раздражение накапливалось постепенно, с пустячных мелочей: забыл положить деньги на сотовый телефон, – сказала дерзость, не захотел идти к ее подруге на день рождения, – два дня не разговаривала, пошутил, что пересолила суп, в ответ: «Найди повариху». Последней каплей, переполнившей терпение Нечаева, стал вселенский скандал, когда случайно он разбил статуэтку. Была у жены слабость – статуэтки. Они стояли везде: в прихожей на тумбочке, на холодильнике, на окнах, на книжных шкафах, на телевизоре. Уже некуда было ставить эти статуэтки, а их все дарили и дарили. И вот с полки Нечаев случайно смахнул жирафа – высокую неустойчивую статуэтку, которая его раздражала больше всех других, к тому же постоянно мешала доставать книги. В одно мгновенье жираф превратился в холмик осколков. Не пытаясь даже сдержать себя, Томка обозвала его пеньком, попутно задев обидными словами мать. Он тоже в долгу не остался, бросил ей в лицо, что она мещанка, каких поискать, не удосужилась прочитать ни одной книги, хотя работала в библиотеке, что с ней не о чем поговорить, и вообще ей неплохо бы похудеть и не ходить дома в старом халате. После этого Нечаев лег спать один на диване, а утром ушел без завтрака в половине седьмого.

Миновав аллею, Нечаев пошел вдоль нового кузнечного корпуса. Здание было сооружено по последнему слову строительной техники: двухэтажное, с огромными окнами, сверкающими чистотой стеклами, кондиционерами, автоматическими воротами с тепловой завесой. Но самым любимым местом заводчан стал новый большой фонтан, построенный перед современной «кузницей». Летом в обеденный перерыв к фонтану сбегалась молодежь, самые смелые плескались в теплой воде. После смены здесь назначали свидания, и заводская поэтесса написала стихотворение, которое пела в клубе под гитару: «Жду тебя у фонтана, родная, будем вместе с тобой мечтать».

Нечаев остановился с подветренной стороны, ощутил мелкие брызги на лице. В широком проеме открытых ворот новой кузницы Нечаев увидел красные блики пламени в электрических печах, снопы искр, рассыпающиеся около молотов. Нечаев остановился, как примагниченный: «Вот где ритм и порядок», – подумал он с легкой завистью, потому что ни разу на директорской планерке кузнечный цех не называли в числе тех, кто сдерживал работу завода.

Нечаев в шутку называл Лебедева, начальника кузницы, «огненным лебедем» за яркую медь густых вьющихся волос и неизменный оранжевый халат с эмблемой цеха. В политехническом институте они с Лебедевым учились одновременно, только на разных факультетах, вместе пришли на завод по распределению. Оба в один год стали начальниками цехов. Лебедев участвует в заводской художественной самодеятельности: поет арию Мистера Икс, его даже приглашали в театр, но он не поменял свой «горячий» цех на сцену. После концетов в заводском клубе поклонницы заваливают его цветами, но он хранит «лебединую верность» своей красавице-жене Веронике, работающей детским врачом в городской поликлинике. Нечаев, в отличие от друга, не блистал на сцене, но в кругу близких друзей любил петь под гитару старинные романсы. Особенно всем нравился романс «У камина»: «Искры камина горят, как рубины, с ними сгорает тоска и печаль...»

Той же дорогой Нечаев вернулся в свой цех. Прошел вдоль конвейера. Сборка шла нормально, у работников ОТК никаких замечаний не было. Смена пролетела незаметно, идти домой не хотелось. Он сидел в кабинете, составлял обещанный директору план мероприятий по улучшению сборки новых автомобилей.
Когда подошла к концу вторая смена, Нечаев спустился в цех. Алевтина Морозова увидев его, как всегда, сдержанно улыбнулась.
– Замечаний по качеству много?
– Нет. Сегодня смена прошла отлично. Всегда бы так.
Ровно в одиннадцать ленту конвейера выключили, и Нечаев наблюдал, как тепло сборщики прощаются со своим старшим мастером:
– До свидания, Алевтина Павловна. До завтра.
Нечаев и Алевтина вышли из цеха вместе.
– Ты сегодня опять была в цехе две смены подряд, не бережешь себя, – сказал Нечаев и уловил в глазах Алевтины смущение.
Они шли вместе через парк и молчали. Их обгоняли рабочие, доносились обрывки разговоров, раздавался смех, голоса удалялись.
– Дома тебя, наверное, потеряли, Аля. Ты же на заводе днюешь и ночуешь.
Алевтина остановилась от неожиданности, – так называл ее муж Юрий и близкие друзья.
– Домашние привыкли, что у меня завод – второй дом, – Алевтина растерялась, потому что от усталости у нее закружилась голова, и она боялась споткнуться, но опереться на руку начальника цеха постеснялась.
– Вообще-то дом у человека должен быть один, – глухо произнес Нечаев.
Он вспомнил, что дома, когда бы он ни пришел, жена головы не повернет, если смотрит свой сериал, бросит, не оглянувшись: «Все в холодильнике, сам разогрей». Сын, как обычно, в своей комнате и ему все равно, когда пришел отец – у Алексея своя жизнь, свои друзья и свои увлечения. Нечаев понимал, что у него не семья, а три человека, которых объединяет только общая крыша над головой.
– Да. Дом должен быть у человека один, – вздохнув, повторила Алевтина, – а главное, его там ждут.

Алевтина жила с мужем в квартире его родителей. Главой семьи была свекровь. Она распоряжалась всем хозяйством, решала, что, кому и когда купить. Алевтина выбрала свою тактику: что бы свекровь ни говорила, Алевтина соглашалась и молча делала по-своему. Беда была в том, что свекровь отняла у нее дочь. Девочка не бросается обнимать маму, когда она приходит домой с работы; даже когда Алевтина приходит с гостинцами, ребенок несет их к бабушке. Но оттого, что дочка всегда ухожена, накормлена, с выученными под строгим присмотром бабушки уроками, Алевтина молчала и глубоко прятала обиду.
– Муж не ревнует к заводу? – прервал затянувшееся молчание Нечаев, почувствовав, что задал бестактный вопрос.
– К заводу? – переспросила Алевтина, мысленно возвращаясь в настоящее, – ревнует так, что пригрозил разводом, если я буду задерживаться сверх положенного времени. Сам-то он минуты в цехе не задержится, – соблюдение трудового кодекса для него закон. Его в отделе называют «человек-инструкция», – с нескрываемой иронией произнесла Алевтина.
– «Целыми сутками пропадала она на кроличьей ферме, вместе с ней там пропадал и ее муж», – прочитал я недавно в одном очерке, но это к вашей семье не относится, – попытался пошутить Нечаев.
– А к вашей относится? – не уступила ему Алевтина.
– Ну что ты, к моей семье – тем более. Но я знаю, как правильно переиначить эту веселую фразу: «Целыми сутками пропадал на заводе Нечаев. Вместе с ним там пропадала Морозова».
Оба рассмеялись. Из-за кустов послышался сдавленный смешок.
– Пойдем, а то нас примут за молодежь.

Алевтина вспомнила, с каким сарказмом и злым выражением лица сказал ей муж однажды: «Вы, часом, не специально остаетесь до конца второй смены, а? Может, у вас служебный роман? Узнаю, убью обоих, так ему и передай».
Они жили в соседних домах, окна квартир выходили на парк. В квартире Нечаева светилось одно окно – жена, как всегда, смотрела телевизор. В окнах квартиры Мороза света не было.
Вдруг стал накрапывать дождь. Усиленно зашуршала листва на деревьях, словно множество влюбленных торопились сказать что-то важное. Свет фонарей в парке затуманился. Нечаев и Алевтина домой не спешили. Они стояли под дождем и молчали. Нечаев посмотрел на окно своей квартиры – свет погас. На балконе соседнего дома стоял Мороз и курил.

Дождь усиливался. Крупные капли громко барабанили в стекло лоджии. Нечаев курил сигарету за сигаретой и заново переживал в душе эти полчаса, которые они провели с Алевтиной, возвращаясь вместе домой через парк. Нечаев боялся как мальчишка, что его давняя и тайная симпатия к Алевтине вдруг проявится и станет известной окружающим. Спать не хотелось. С девятого этажа ему хорошо был виден мост через реку с цепочкой фонарей, кольца красных огней на высоких трубах завода, которые при дожде были размыты и напоминали ночную радугу.

Нечаев взял в прихожей новенький велосипед сына и спустился к подъезду. Вырулив на дорогу, быстро поехал к мосту, где у него было свое заветное место – под старой раскидистой ветлой. Дождь не переставал, хотя был уже не таким сильным. Нечаев съехал по крутой дорожке к реке, поставил велосипед под дерево, присел на бревно, наполовину присыпанное землей специально, чтобы пацаны не уволокли его в воду.

Нечаев размышлял о предстоящем обсуждении плана мероприятий у директора и пытался продумать свою линию поведения с Морозом. Но вместо этого с улыбкой вспоминал ночную прогулку с Алевтиной. Рано или поздно надо будет с ней объясниться, иначе то чувство, которое он хранит так глубоко, сожжет его изнутри. Он же видел, как она смущается, когда приходит к нему в кабинет. А с пуском линии сборки новых внедорожников вопросы накатывали как снежный ком, и старший мастер Морозова отлично помогала их решать. Он замечал, что когда старший мастер ОТК Мороз заходит в цех, его жена Морозова в это время уходит на другой конец конвейера.

Дождь прекратился. Запах мокрой травы волновал Нечаева как в детстве, когда они с матерью жили в пригороде, у реки. Сейчас на это место пришел город.
Уже светлела полоска горизонта. Нечаев снял футболку, разбежался и нырнул в прохладу реки. Вода, еще по-летнему теплая, обняла его тело. Он поплыл к небольшому островку, на котором днем обычно играла ребятня. Сейчас островок был свободен. Прежде, чем плыть назад, Нечаев долго смотрел вдаль, где за рекой высились многоэтажные дома и его завод с ярко-красными лампочками на высоких трубах. Ночью огни светились особенно ярко, а сейчас, в предрассветной дымке, цепочки огней были похожи на радугу.


Горечь полыни

Июльская жара изматывала. Дождя не было с мая, поэтому в воздухе стоял устойчивый запах созревшей полыни, заросли которой заняли большую площадку за новым сборочным корпусом. Там по проекту должен быть построен испытательный полигон, и уже подвозили бетонные плиты, складывали их на полынное поле, тревожа сухие желтые семена. Ветер разносил полынную пыль по округе, и горьким облаком заносило в цеха завода, создавая дискомфорт работающим. Кондиционеры забивало пылью, и они выходили из строя.

К Алевтине Морозовой, как к старшему мастеру, который отвечает в цехе за все, в том числе и за состояние чистоты воздуха, обратились сразу несколько сборщиков:
– Алевтина Павловна, невозможно дышать в цехе. Пусть наладят кондиционеры. В открытые ворота летит полынная пыль, а не свежий воздух.
– Да, сейчас выясню, где специалисты и постараюсь, чтобы быстрее наладили кондиционеры.
Алевтина Павловна направилась к Нечаеву. Она вдруг с раздражением подумала, что за последнее время ей приходится решать вопросы, которые не входят в ее обязанности. С нее спрашивают и за наладчика, и за электрика, и за диспетчера. Сейчас она выскажет Нечаеву все, что думает. Она ему скажет, что в ее обязанности входит только соблюдение графика сборки автомобилей, но никак не работа кондиционеров. Ее расстроило, что три минуты сборка простояла из-за отсутствия прицепного устройства по вине арматурного цеха. Если бы не этот небольшой сбой, смена прошла бы без сучка и задоринки.

Перед дверью кабинета Нечаева Алевтина перевела дух. В приемной никого не было, и это успокоило.
Всякий раз, когда Алевтина заходила к Нечаеву, сердце ее начинало колотиться. Она призывала на помощь всю свою волю, чтобы казаться спокойной, но глаза и срывающийся голос выдавали ее с головой. Она часто с улыбкой вспоминала, что когда работала на сборочном конвейере, при виде Нечаева краснела, роняла ключи и говорила себе: держись, Нечаев на горизонте.
Алевтина знала, что к Нечаеву все заходят без стука, поэтому открыла дверь и спросила:
– Юрий Алексеевич, можно войти?
– Конечно, чего спрашиваешь? Смена к концу идет, все нормально?
– На три минуты арматурщики задержали, пришлось наверстывать, запасные слесаря помогли. А я по поводу кондиционеров. То и дело выходят из строя. В такой жаре работать просто невозможно.
– Да. В жару работать трудно. Я распоряжусь, чтобы за сборочной лентой закрепили постоянного специалиста. Кстати, завтра приезжают представители концерна «Богатырь». И не с пустыми руками. Везут премии и подарки. Первая партия внедорожников ушла на «ура», представляешь, дорогая Алевтина? В этом и твоя заслуга.

Алевтина посмотрела на Нечаева и почувствовала, как полыхнуло ее лицо.
Нечаев коротко посмотрел на Алевтину и отвел взгляд. Он никак не мог сообразить, какими словами намекнуть ей, что он обо всем догадывается и незачем прятать свои чувства двум взрослым людям, которых тянет друг к другу, и уже невозможно сопротивляться и делать вид, что их связывают только служебные отношения.
– У тебя на субботу есть какие-то планы? – неожиданно спросил Нечаев.
– Я ничего заранее не планирую, – тихо ответила Алевтина.
– Тогда я жду тебя на конечной остановке третьего маршрута в восемь.
Зазвонил телефон. Нечаев поспешно снял трубку. Алевтина стояла в смятении – уйти ли ей, или сказать, что она никуда не поедет, или сделать вид, что не поняла. В кабинет зашла табельщица с кипой бумаг, положила их на стол и стала ждать окончания разговора Нечаева по телефону.

Алевтина вышла из кабинета и направилась в цех. Он даже не спросил, придет ли она, – растерянно подумала Алевтина, – он был уверен. Смена закончилась нормально. Когда Алевтина зашла в цех, там уже работал специалист по кондиционерам. Конвейер остановился. На подходе была вторая смена. С Алевтиной приветливо здоровались, и она видела, с каким хорошим настроем слесари-сборщики занимали свои рабочие места.

К Алевтине подошел бригадир слесарей Саша Козлов, заводской поэт. Он был еще в рабочей спецовке. Сказал с улыбкой:
– А я сейчас стих сочинил. Прочитать?
– Конечно.
– Устав, поет отбой электроключ.
Нелегкая у сборщиков работа.
И трудный день как будто с неохотой
Мне подает прощальный солнца луч...
– Очень хороший стих, Саша. Это про сегодняшний день?
– Да. Сегодня трудный день был, но мы все вместе его одолели.
– Тебе нравится на заводе, Саша?
– Очень нравится. Я мечтаю написать поэму о заводе, о сборке автомобилей. Песня о заводе уже есть: «Завод, завод, завод, ты в жизни моей поворот», – это обо мне песня, хотя ее написал Саша Колесов, наладчик автоматного цеха. Мы с ним вместе ходим в литстудию при заводской многотиражке.
– Очень хотелось бы почитать твою поэму о заводе, – подбодрила молодого поэта Алевтина.

Дорога домой показалась Алевтине очень короткой, и она медленно пошла к Дворцу культуры. Из окон доносились песни – шла репетиция заводского хора. Алевтине тоже хотелось принимать участие в художественной самодеятельности, но не хватало времени. Когда-то она посещала студию чтецов, читала со сцены стихи Маяковского, Блока. У нее даже были грамоты за первые места на городских фестивалях. Она удивлялась: как находит время для репетиций начальник кузнечного цеха Лебедев. В опереттах, которые ставит заводской театр, Лебедев исполняет ведущие партии. И дела в цехе у него идут хорошо, и добился, чтобы перед цехом сделали фонтан. И когда новенькие рабочие спрашивают, где найти второй кузнечный цех, то непременно отвечают: «Видите фонтан? Вот там и кузнечный».

Алевтина старалась не думать о Нечаеве, но мысли сами собой возвращали в его кабинет. Дома, к счастью, никого не было. На столе была записка мужа «Мы уехали на дачу». Дачей называли небольшой огород и домик, сделанный из досок, но летом там было хорошо отдыхать. Рядом находились такие же дачки заводских работников, поэтому можно было не только высаживать картошку, огурцы и редиску, но и обсуждать заводские дела. До садовых участков ходили специальные автобусы, но в автобусах было достаточно свободно, потому что у многих были свои машины. Алевтине казалось странным, что ее муж не горел желанием купить машину, как другие. Она тоже спокойно относилась к тому, что они «безлошадные» – меньше хлопот.

Алевтина весь вечер не находила себе места: хваталась то за одно, то за другое, но все валилось из рук. Прилегла на диван и уснула. Ей приснилась высокая гора у пруда, с которой решались съезжать на лыжах и санках только отчаянные мальчишки. Однажды в детстве и она решилась съехать с той горы. Полозья ее деревянных санок, только что сделанных дедом, тонко поскрипывали. С замирающим сердцем она летела вниз. От моста бежал Юрка Мороз, что-то кричал и размахивал руками. Опомнилась Алевтина только дома, когда ее оттерли снегом. Оказывается, санки свернули в сторону, и попали в полынью. Ей снилась та же полынья, только от моста бежал не Юрка Мороз, а Нечаев. Она тянула к нему замерзшие руки, но он отходил все дальше и дальше, махал рукой и говорил требовательно: «Я буду ждать тебя на конечной остановке в восемь».

«Ждать, ждать», – стучало глухо сердце. Алевтина проснулась и долго смотрела в одну точку, еще не осознавая, что сон и явь слились в одно.
Алевтина вспомнила, как смотрел на нее Нечаев. Они обменивались взглядами и отлично понимали друг друга. «Вы мне нравитесь», – постоянно читала она в его глазах. – «Я это знаю». – «Надо встретиться». – «Зачем?» – «Просто пообщаться». Она улыбалась. А сегодня он не выдержал. Алевтина видела, чувствовала, что Нечаев произнес слова о встрече, словно прокричал о своей боли. Она давно ждала этих слов, но когда их услышала, испугалась. И вот завтра это случится. Сама судьба помогала ей – домашние уехали, словно давая возможность подумать и решить, что для нее важнее – семья или мимолетный флирт, а по-другому это не назовешь.

Но есть еще работа. Любимая, хотя порой изматывающая. Иногда Алевтина завидовала мужу – все, что связано с работой, он оставлял на заводе. Работа была для него только средством для получения зарплаты. Для успешного выполнения обязанностей существовали инструкции, которые он неукоснительно соблюдал и требовал этого от рядовых работников отдела технического контроля. Она так не могла. У нее тоже были инструкции, но их выполняли люди, а не бездушные роботы. Сборка машин роботами была в перспективе завода. Роботы собирали отдельные агрегаты в экспериментальном цехе. Смотреть на автоматическое выполнение операций было интересно, но чего-то не хватало, сейчас Алевтина поняла чего – души. На сборочном конвейере работали молодые парни и девчата, и Алевтина видела ежедневно, с каким настроением они работали. Каждый из рабочих вкладывал часть души в свое дело, результатом которого был автомобиль, который будет кому-то служить долго и надежно. Вот Саша, молодой слесарь сборщик даже стихи написал. Как там у него? «Нелегкая у сборщика работа». И что-то про прощальный луч солнца. Надо переписать стихи и прочитать дочке.

При мысли о дочке у Алевтины сжалось сердце. Как она посмотрит ей в глаза, когда придет со свидания? Никуда не поеду, твердо решила Алевтина. И даже устыдила себя: Под сорок уже ломит. Есть муж, дочь, любимая работа, уважение в коллективе. Чего еще надо? Шепота по углам? С подругой Дашей совсем не встречаемся. Они работают в разных сменах в разных цехах. Начинали вместе на сборочном конвейере. Тогда Алевтина сама дала повод для шуток. Едва завидев Нечаева, шептала Даше: «Держи меня, Нечаев на горизонте». Потом эти шутки переросли в насмешку и больно ранили душу, хотя Алевтина не показывала виду. У Даши семьи не было – она была однолюбкой. Ждала парня из армии, письма ему писала почти каждый день, а тот возьми да привези с собой жену. Он потом виновато рассказывал, что ехали неделю с Дальнего востока. На радостях, что служба закончилась, перезнакомились в вагоне со всеми девчатами. А одна так хорошо пела, так приглянулась, что не устоял. Всю ночь в тамбуре они говорили о любви, которая и случилась у них. Люся, его попутчица, на своей станции из поезда не вышла, утром объявила, что у них с Костей случилась любовь, и они женятся. Стали пить за молодых. Такая вот дорожная любовь.

Когда Даша на радостях прибежала к Косте домой, он не смотрел ей в глаза, что-то говорил невнятное о том, что де, жизнь, она непредсказуема. А новоявленная жена демонстративно обняла своего мужа и спросила: «На свадьбу всех пригласишь, с кем в детсад ходил?» Даша уехала в город, поступила на завод, но предательства не простила. Решила, что лучше быть одной, чем выйти замуж без любви. А однажды, увидев, как вместе идут по заводу Алевтина с Нечаевым, с плохо скрываемой иронией спросила: «Что, подруга, мужа имеешь, так еще хочешь и Нечаева прихватить? На тебя и Лебедев из кузнечного поглядывает. Коллекционируй, пока молодая». И сделала ударение на слове «пока».

Обычно трамвая не было долго – маршрут новый, открыт недавно до Стрижей, небольшого поселка, который присоединили к городу. В Стрижах был большой пруд и мельница. По выходным городские жители ездили на пруд отдыхать. Ездили туда и Алевтина с мужем и дочкой, но чаще с дочкой, потому что любили вдвоем плавать загорать у пруда.

Алевтина села в переполненный трамвай. На задней площадке она нашла местечко и, отвернувшись, чтобы не увидеть знакомых, стала смотреть в окно. У последнего высотного дома вышли почти все пассажиры. Трамвай помчался через поле. Полынный ветер залетал в раскрытые окна трамвая, горькая пыль попадала в нос. Алевтина вспомнила, что в детстве она приезжала к бабушке в эти самые Стрижи. На зиму они запасали полынные веники и развешивали их на чердаке бабушкиного деревянного дома. И сейчас эта сладкая горечь полыни напомнила Алевтине детство. Уже и бабушки нет, и дом от старости развалился, а запах полыни остался в памяти и вдруг растревожил душу.

Еще издали в окно Алевтина увидела Нечаев – он стоял в стороне от ожидавших трамвай пассажиров и смотрел в сторону мельницы.
Алевтина подошла к выходу и остановилась у самой двери, зацепившись за поручни, словно чего-то опасаясь.
– Вы выходите? – услышала она за спиной детский голос.
– Да. Выхожу, – ответила она тихо, но продолжала стоять в дверях. Сердце колотилось так гулко, что, казалось, его слышали за спиной.
– Там выходят, или нет? – раздалось сразу несколько раздраженных голосов.
– Выходите! – подталкивал ее стоявший за спиной мальчик.
– Нет, я не выхожу, – выдохнула онемевшими губами Алевтина и отступила от двери, – не выхожу, повторила тверже и села на заднее сиденье в углу.
Вагон быстро заполнили пассажиры, двери закрылись. Трамвай развернулся на кольце. Алевтина увидела в окне Нечаева. Он смотрел на часы.

Алевтина глубоко и облегченно вздохнула, словно подвела итог важному делу.
Она вышла на следующей остановке, которую временно именовали «Новой». Пока это было полынное поле, но уже тут и там рыли котлованы, работали краны, разгружая плиты и трубы.
Алевтина шла по полю в сторону города, к высотным домам. От полынной горечи першило в горле, и на глаза навертывались слезы. С трудом она приходила в себя, обретая спокойствие и уверенность в том, что уже не будет волноваться от взгляда Нечаева.
На память сами собой пришли строчки совсем недавно прочитанного стихотворения, будто про нее написанного:
И некстати, и не впрок
Колкий куст расцвел.
Ненависти не дал бог,
А любовь унес...

В воскресенье рано утром она поехала в сад. Муж, свекровь и дочка еще спали. Алевтина открыла калитку, прошла вдоль грядок с огурцами, морковью и луком. От жары все поблекло и большого урожая не предвиделось. Только высокий вишневый куст был усыпан бордовыми плодами, и Алевтина спряталась в его тень.

Пили чай всем семейством. Дочка, как обычно, льнула к бабушке, а муж занял диван в домике и стал разгадывать свои любимые кроссворды.
Вечером они вернулись домой. Никто никого ни о чем не расспрашивал...

Утром в понедельник Алевтина, как обычно пришла в цех раньше всех. Проверила наличие деталей – все было готово к началу смены. Подходили сборщики, здоровались с Алевтиной, обменивались шутками, обсуждали итоги футбольного матча. Обычное рабочее утро. Алевтина посмотрела на большие цеховые часы. Ровно восемь. Сборочный конвейер включен. Ритм дня обещал быть нормальным.

В пролете цеха показался Нечаев. Он шел спокойной походкой, здоровался со сборщиками. Подойдя к Алевтине, спросил:
– Замечания по началу смены есть?
– Нет замечаний. Все рабочие на месте, комплектующие в полном объеме поставлены.
Они стояли молча. Нечаев не выдержал, спросил:
– А ко мне просьбы есть? – он смотрел мимо Алевтины, в сторону, голос его был мягким и неуверенным.
– Нет просьб никаких, Юрий Алексеевич, все нормально.
Никак не среагировав на слова Алевтины, Нечаев сдержанно вздохнул.
Оба одновременно посмотрели на большие цеховые часы. За те несколько минут, пока они перебросились несколькими фразами, с ленты конвейера, пройдя роликовую обкатку, сошли два автомобиля.
Подошел начальник второго сборочного конвейера, который должен быть сдан в эксплуатацию через неделю.
– Там у нас что-то не ладится, Юрий Алексеевич, нужна ваша помощь.


«В испытатели пойду...»

После ночного ливня и ужасной грозы в последний день июля природа словно вздохнула свободно. Влажная листва деревьев, мокрая трава, умытые сильным дождем окна домов и магазинов – все поднимало настроение, и даже незнакомые люди улыбались друг другу, как родные. В сборочном цехе дышалось легко и свободно.

Ближе к обеденному перерыву пришла большая группа экскурсантов – вчерашних школьников, которые изъявили желание работать на автозаводе. Среди них Алексей Нечаев и его одноклассница в прошлом Даша увидели своих друзей.
– Привет рабочему классу! – Мишка Груздев, мечтавший после окончания школы поступить в институт, неважно, в какой, никуда не попал и решил идти на завод, как Алексей и Даша.
Алексей сидел на скамейке «запасных», готовый в любую минуту подменить кого-то из сборщиков.
– Нравится здесь работать? – с любопытством спросил Мишка.
– Если бы не нравилось, не работал.
– Ты все цеха знаешь?
– Нет. Их больше двух десятков, пока был в нескольких.
– В кузницу бы заглянуть. Сосед там работает.
– С вами бы прошелся, да я на рабочем месте, нельзя мне.
Услышав этот разговор, Алевтина Павловна подошла к ребятам.
– Алеша, я отпускаю тебя, чтобы ты показал завод своему другу. Считай, что это отгул за переработку.
– Говорят, около кузницы фонтан есть,– поинтересовался друг.
– Есть. Пойдем, посмотрим.
– Мне от группы отрываться нельзя.
– Алевтина Павловна, – обратился Алексей к старшему мастеру,– можно экскурсию начать с кузнечного?
– Можно.

Группу разделили на две. Одну повела Алевтина Павловна. Она и сама рада была побывать в новом кузнечном цехе, о котором с восхищением рассказывали рабочие. Однажды она услышала разговор, дескать, там такая чистота, что если уронил пирожок на пол, то можно его поднять и есть, потому что он не запачкается. Генеральный директор, начиная планерки с разговора о чистоте и культуре производства, непременно повторял: «Идите в новый кузнечный, поучитесь культуре производства». Все невольно оглядывались на Лебедева, начальника цеха, и улыбались. А если кто-то робко подавал голос, – дескать, некогда, успеть бы конвейер деталями снабдить, то генеральный и на это находил ответ: «Вы у Лебедева спросите, когда он успевает и за чистотой следить, в опереттах участвовать, на которые народ валом валит. Все дело в умении наладить работу и самим любить чистоту».

Около кузнечного, вернее, у фонтана, толпились рабочие в оранжевых спецовках с эмблемами горячего цеха и те, что пришли задолго до начала смены.
Алевтина подвела ребят к воротам цеха. Из глубины слышался грохот молотов. Было видно, как молодой парень очень ловко и быстро выхватил из электропечи раскаленную добела болванку, и в несколько мгновений придал ей форму.
– Болванки дальше повезут в механический цех – их на заводе три – там из них сделают детали для машин. И отправят на сборочный конвейер, где вы только что были. Заметьте, люди в цехе разговаривают жестами. На головах у них специальные шлемы-шумоуловители.

После грохота кузнечного отдохнули у фонтана и зашли в соседний, механо– монтажный цех. Здесь было тихо и светло. На полу, закрыв лицо щитком, работал электросварщик. Издали показалось, что он хочет удержать в ладонях живой сноп разлетающихся искр. Когда сварщик поднял щиток, все увидели молодого парня.
– Привет, ребята. Что, пришли на сварку посмотреть? Стоящее дело. Не пожалеете.
В механическом цехе за небольшими станками работала, в основном, молодежь. Вытачивали маленькие детали и складывали в ящики.
– Эти гаечки тоже на сборку? – поинтересовались ребята.
– Все, что делают в цехах, идет на сборку автомобилей, – пояснила Алевтина Павловна. – Устали? В следующий раз я вас проведу в другие цеха, а сейчас отдыхайте.
– Ну, как, впечатлило? – спросил Алексей бывшего одноклассника.
– Как говорится, более чем. А ты что, сборщиком всю жизнь собираешься работать?
– Нет. Я решил быть испытателем машин. И не просто по дорогам ездить, а побывать в пустынях, в горах, на Северном полюсе, участвовать в авторалли и автогонках. Исполнится восемнадцать – поступлю на курсы по вождению автомобилей.
– Ух, как далеко заглядываешь, Лешка! – восхитился Михаил.
– А что время терять? Я скорость люблю. Не успели оглянуться, год после школы прошел.
– Пожалуй, я тоже на сборку машин определюсь, будем вместе работать.

Дома Алексей взахлеб рассказывал про экскурсию по заводу. Мать слушала без особого интереса, зато отец, забыв про тарелку с ужином, пожалуй, впервые так внимательно слушал сына. Занятый заводскими делами, Нечаев не беседовал с сыном, не знал его интересов. Вот и сейчас отец собирался смотреть футбол, но перебивать сына было неловко.
– Папа, я решил стать испытателем автомобилей. Как ты на это смотришь?
– Хорошо смотрю. Молодец. Почитай о заводских испытателях, у меня газеты и журналы собраны.
– Я журналы в заводской технической библиотеке взял. Не знал, что у тебя они есть.

На этот раз футбольный матч не вызвал большого интереса у Нечаева, – он думал о том, что сказал ему сын. Алексей зашел в комнату отца со старой газетой:
– Послушай, что я нашел про наши автомобили.
– Ну, читай.
– «Памятными для многих водителей, инженеров и конструкторов стали испытания вездеходов в северных районах страны. Машины должны были пройти испытания при морозах до шестидесяти градусов. В первый раз до Якутска шли от станции Большой Невер, куда машину доставили поездом. Это были самые первые испытания северного варианта машин. На этих же дорогах испытывали свои новые машины испытатели из Нижнего Новгорода. Они охотно давали пользоваться своими приборами. Водители-испытатели очень дружны между собой. Лютые северные морозы уже были им не страшны, когда в третий раз отправились на Север, чтобы испытать новые узлы и детали, новые составы смазки и тормозной жидкости».
– Папа, это же можно читать как самую интересную документальную повесть.
– Читай еще. Мне тоже интересно посмотреть на свою работу со стороны, а то в текучке и не думаешь, как ведут себя наши автомобили за воротами завода.
– Вот еще интересная статья. «Наши автомобили вместе с «Волгами», «Жигулями», грузовиками и автобусами посетили свыше пятидесяти европейских городов. По гладким шоссе и перевалам они прошли за семьдесят дней более тринадцати тысяч километров, побывав в Финляндии, Норвегии, Швеции, Дании, Голландии, Бельгии, Франции, Швейцарии и Австрии. Интересно то, что во всех странах среди посетителей было много детей. Некоторые неплохо говорили по-русски. Особенно приятно было услышать признание одного норвежского подростка. «У нас была выставка зарубежных машин, но посмотреть их как следует не давали. И только вы, русские, раскрыли так гостеприимно дверцы своих автомобилей».
– Папа, разве это не гордость за свой завод, за свой город? Я очень хочу быть испытателем новых внедорожников, мечтаю побывать в тех странах, о которых прочитал тебе.
– Учиться надо, сын, опыта набираться. Поступишь в политехнический университет на машиностроительное отделение, изучишь как следует теорию, вот после этого и поступишь испытателем в управление главного конструктора, в отдел испытания опытных автомобилей. Лет пять тебе потребуется. Конечно, сразу на Север или в зарубежные испытания вряд ли новичка возьмут, но если ты поставил перед собой такую цель, то давай, дерзай, мы с мамой обязательно тебя поддержим. Для испытания своего характера будешь принимать участие в заводских соревнованиях по автокроссам. Это хорошая школа. На заводе есть стендовые испытания новых узлов и механизмов, тоже интересно посмотреть, мы с тобой обязательно в цех стендовых испытаний сходим.
– Замечательно! Завтра и сходим, время найдешь?
– Для тебя, сын, найдет время, – категорично сказала мама, – и непременно завтра.

На следующий день Алексей шел на смену в приподнятом настроении. Первым человеком, с которым он поделился своими планами на будущее, была Алевтина Павловна Морозова, старший мастер сборочного цеха. Она выслушала Алешу очень внимательно, пожала руку и сказала, улыбнувшись:
– Пусть твоя мечта сбудется и как можно скорее. Ты начал с первой ступени – со сборочного конвейера, с изучения автомобиля. Дальше будет легче. Чем смогу, всегда и во всем тебе помогу.
В начале сборочного конвейера появился Нечаев. Увидев сына рядом с Алевтиной, замедлил шаг, подошел, улыбнулся, посмотрел на цеховые часы. Ровно в восемь, как обычно, сборочная лента пришла в движение.