Бетховен никогда не был глухим

                "Моцарт

                Он же гений,
                Как ты, да я. А гений и злодейство -
                Две вещи несовместные. Не правда ли?"

                А.С.Пушкин  Моцарт и Сальери

   Кто первый сказал, что Бетховен глух? И почему мы как-то сразу согласились с этим мнением? Хотя ответ на этот вопрос не так прост, как нам кажется: напрасно мы с пелёнок привыкли верить всему, что говорят старшие по званию, безоговорочно поддерживающие мнение начальства и потому страшно авторитетные.

   Любой трезвомыслящий человек, будь он музыкантом или обычным слушателем, сразу же понимает, сталкиваясь с такой грандиозной музыкой, что невозможно сочинить Девятую симфонию, не отзываясь физически и душевно на тембрическую окраску звуков, на их сумеречную тональность, на буйство тончайших переходов от одной системы колебаний к другим, потому что это более невероятно, чем пешком сходить на Луну.

   Гейлигенштадское завещание Людвига ван Бетховена, найденное после его смерти, приоткрывает тайну глухоты не как глухоты, а как попытку опыта величайшего сосредоточения на запредельном, как прорыве в иные сферы бытия, как прозрение! В завещании музыкант-виртуоз и композитор, назвал себя мыслителем, открыто утверждая: "Уже на 28-ом году я стал философом, что трудно, особенно для артиста". Такое в завещаниях не пишут, а если пишут, значит своё мировоззрение считают ценнее якобы обычного течения суетной жизни, прямо заявляя о присутствии в наших судьбах Всевышнего, ставя таким образом идею выше материи. Что неинтересно нотариусу, важно будущему.

   Великому музыканту мелодии служили ступенями познания от простого к сложному, восхождения от низкого к высокому, поэтому он любил эпичность Гомера и изощрённость Шекспира, героический миф и смятение Гамлета в поиске Истины. Вера в твердыни Божественной Вселенной оказалась столь могущественна, что чувством, волей и мыслью он легко преодолевал узкие границы человеческой судьбы, выходя за пределы в иной, не менее реально существующий, Духовный Мир, который им не предполагался, а имел с ним прочные связи.

   Легенда о глухоте была условием нахождения композитора на Земле среди людей, где ненависть действенна, а зависть убийственна. Бетховен жил в океане музыки, как Ихтиандр, рвущий сети рыболовов. Поэтому после учителя в детстве Кристиана Готлоба Нефе, позже Йозефа Гайдна, он выбрал в наставники чрезвычайно строгого Антонио Сальери, о котором однажды поползли зловещие слухи, как об убийце Моцарта, потому что для настоящих убийц честное имя, ставшее символом их преступления, защита, и по этой причине почти счастье, называемое манипуляторами и игроками ФАРТОМ, прикрывающем их тёмные делишки от внимания публики...

И эта простенькая подстава работает даже сейчас. Что ж, только сегодня я слышал, как об апостоле Петре вопрошают лицемеры: "Чем же он лучше Иуды Искариота?" Как будто разница и так не ясна, не очевидна, а кто есть кто из них не доказано личными примерами.

   Однажды Людвиг пришёл к окончательно затравленному добропорядочными гражданами маэстро и, напрасно просидев у него долгое время, оставил записку примерно такого содержания: "Дорогой учитель, приходил, ждал, не дождался. Твой ученик, Бетховен." Надо было быть не от мира сего, воистину мужественным и честным перед Всевышним и собой, чтобы вопреки всеобщей ненависти, погубившей Сальери, сделать показательный выбор для поддержки проклинаемого людьми человека хотя бы таким простым образом, не боясь мнения и ответных действий толпы.

   Прежде всего в философе музыки и героических поступков не было душевной глухоты!

   Сознание, которое творит, чтобы быть  устойчивым после путешествий по разным удивительным вселенным, должно отдыхать в своём доме, надёжно защищённом от бурь и тревог. Вот почему "Лунная соната" Бетховена и вокальный цикл "К далёкой возлюбленной", как небо от земли, беспредельно отличается от Третьей "Героической" симфонии, словно нежность и любовь от девятого вала возмущения неправдой, нагло до безумия совершаемой несправедливости, которой гордятся некоторые существа, называющие себя "человеками"... По этой причине каждый должен быть готов к миру и борьбе, чтобы постоянно возвращаться к чистоте света Истины.

   Людвиг ван Бетховен просто слышал больше, чем любой из нас. По сравнению с ним глухи все мы. Хорошо бы найти прямые свидетельства, а не с чьих-то слов, сказанных вскользь, что он вёл дневник, который, к сожалению, не был сохранён правоприемниками его наследия, потому что откровенность мыслителя не могла быть не шокирующей...

   Наверняка ему было жалко гениального Гёте в те мгновения в ТЕплице, когда тот, прохаживаясь с композитором, при внезапной встрече с императором Францем, начал заискивающе улыбаться и раскланиваться, так что его  freund-у  Людвигу пришлось, проходя сквозь свиту придворных, показательно приподнять всего лишь уголок шляпы в честь императора, как порой фамильярно здороваемся сейчас и мы со старыми приятелями, и уйти. Остаться рядом он не мог, понимая, что в данной ситуации продолжать беседу с поэтом, внезапно его забывшем во время поклонов, не о чем.

   При Наполеоне один Бетховен мог спокойно высказывать в венском свете своё мнение о жалком будущем полководца, который, впрочем, как и многие. подобные ему, во все времена поднимались к пику власти на революционной волне, чтобы вместо обещанной заботы о благе народа, напрочь забыть порывистые юношеские стремления к правде, превращая бесконечные войны в средства личной наживы, в возможности неограниченной власти для достижения иллюзорной славы. Поэтому после бездонно тёмной паузы только в 1814-ом году снова начали говорить в музыкальных кругах о творчестве Бетховена. Бонапарт был слишком тщеславен, чтобы прощать подобные, обличающие его самолюбие, мелочи, которые совершал композитор. И он, пока был жив, не прощал.

   Лечащий врач Людвига Андреас Ваврух, применявший опасные свинцовые примочки, и отравивший ими пациента, никогда не упоминал о глухоте Бетховена, потому что знал о собственной больше...

(4.09.18)