О рыбалке

   



КОЛДОВСКАЯ СТРАСТЬ К РЫБАЛКЕ

Проза  советской  эпохи

Рассказы



СЛОВО   К  ЧИТАТЕЛЮ

               
      «Мне  довелось написать  много  разных  книг, но  в глубине  души  я  никогда  не  расстаюсь  с  заветной  мыслью  написать  руководство  к  ужению  рыбы».
     Так,  пожалуй,  слишком  амбициозно,  писал  Константин  Паустовский,  большой  мастер  и  чародей  пера,  великий   поклонник  природы  и  рыбной  ловли.
     Он  не  сдержал  слова,  как  не  сдержит  его  никто  другой,  дающий  явно  невыполнимый   зарок.  Рыболовная  тема  так  необъятна  и  глубока,  что  ее  не-льзя  изложить  во  всех  ипостасях  и  разных  оттенках  в  одной  книге.
      Можно  описать  способы   ужения  рыбы  удочкой  в  проводку, донкой,  подергушей,  кружками  и  спиннингом,  рассказать  про  повадки  и  открыть  вековые  секреты  привад,  но  все  равно  вы  чего-нибудь  да  упустите.  Как  много  рек,  озер,  морей  и  океанов  на  земле,  так  велико  и  количество  лю-бителей  рыбной  ловли,  способов  добывания  трофеев,  придуманных  че-ловечеством.
     Эта  книга  не  сочинялась  специально  для  отрады  души  и  сердца  любителя  посидеть  с  удочкой   у  воды.  Иные  рассказы  записаны  много  лет  раньше,  походя,  под  впечатлением  прожитых  дней  и  часов  на  природе, а  теперь  лишь   подправлены, некоторые  из  них  написаны  или  переписаны  наново,  и  все  собраны   под  одну  об-ложку.
     Искушенный   удильщик  может  лишь  усмехнуться.  Нет  де  тут  ничего  сверх  удивительного,  а  сплошное  бахвальство  с  иронией.  Новичок  же  в  нашем  увлечении  найдет  себе   много  уроков,  изложенных,  правда  не  напря-мую,  не  менторски,  а  чуть  мимоходом,  крупицами.  Это  ведь  вовсе   не  руко-водство  к  ужению  рыбы,  а  лишь  некоторые   воспоминания.
     Так   побудем  же  у   воды  с  удочкой.
               



ЗА  ЛОСОСЕМ,   ЗА    ИКРОЙ

      Пожалуй, в году  пятьдесят  восьмом  начинался  нерест  лосося,  и  многие  любители  деликатеса  заволновались.  Иван  и  Василий   сработали  острогу,  а  примкнувший   к  ним  на  рыбалку  Савелий  спроворил  малую  «кошку»,  острую,  на  три  крюка, -  в  карман  уложить  можно  со  шнуром.  И  сильно  бахвалился, заносчиво  обещал  изладить  коптильню,  и  из  той  красной  рыбы  заделывать  обалденные  балы-ки.
     - Икорки  бы  чуть  прихватить  тоже. В  кабаках  ее  нарасхват  принимают.  А  деньги -  гармоню  купить.  А  лучше  того  -  патефон!  Он  сам  наяривает!
     Таежники  скалились,  качали  курчавыми  бородами,  а  Иван  даже  чуть  пси-ханул.
     -  Ну  ты  шустрый,  прямо   как  валенок!  Приехал  недавно  с  материка,  а  сразу  подавай  ему  тальянку. Багор  замастырил  без  всякого  гуманизму. Не-а,  не  выйдет  с  тебя  ни  романтика-потребителя,  ни  охотника-истребителя!  Был  ты  трутень  и круглый  халявщик,  им  и  домой   укатишь. Тебе  одни  рублики  мнятся  да  всякая  шмотка.  Нет  в  тебе  воздержания!
     Иван  всегда  обожал  подтрунить  и  наставить  всякого  на  путь  пролетарского  гегемона,  а  тут  вовсе  «катил  бочку»  на  новичка.  И  тот,  тупой  будто  и  насквозь  деревенская  тютя,  а  возроптал.
     - Вот  ты  опять  мне  подножку   поставил.  Она  ж  пропадет,  рыба!  Подыхать  прется.  Отнерестится  и  всё!
     Под  выходной  поперлись  на  рыбалку.
     До  речки  дошли  они  в  положенный  час,  а,  поспешая,  не  вовремя  мазались  снадобьем  от  вампиров, и  те  зверские  комары  разукрасили  их  так  основательно,  что  не  приведи  видеть.  Особо  старались  они,  надо  думать,  над  портретом  Савелия. Бритого  и  худого  обличьем,  сделали  пухлощеким,  со  многими  гулями  и  прыщами,  как  перезрелый  жених.
     У  мест  нерестилища  рыбаки  наперво  по  глоточку  пропустили  по  кругу  баклажку  со  спиртом  и  причастились,  чтобы  путем  всё  было,  а  проводив  в  рюкзак  Василя  глазами  початую  фляжку,  раскинулись  в  буйной  траве  отдохнуть
     Вокруг  было  вольно  и  воздух  свежий,  приятный  от  сочности  папоротников  и  бурьянов,  духмяности  разных  цветов.  Зеленели  березы  и  лиственницы,  стланики  кедрача.  Плескалась  на  перекате  рыба,  рдяным  полыхал  по  обрезу  реки  кипрей.  Мужики  глядели  на  те  чудеса  тайги  походя,  без  умиления,  и  под  сурдинку   курили. И  то,  что  по  сути  они  пребывали  в  нирване,  имели  шикарный  на  лоне   природы  кайф  -  им  в  головы  не   приходило.  Они  не  философы,  а  люди  простые.  Им  нужны  гроши  и  харчи  хороши,  за  тем  и  пришли.
     Потом  пили  чай,  без  какого  тут  не  было  жизни.  Обедали  или  просто  побаловались  северяне  спиртиком  у  костра,  а  чаек - обязательный  атрибут.  Пригубливая  кружку  с  крепчайшим  чаем,  сшибая  со  свитера  комарье,  Иван  похва-лился:
     - У  меня, братва,  моток  лески  имеется.  И  крючки  подходящие.  На  пеньках  короедов  набрал.  А  тут  -  харюзы,  всякая  рыба.  И, если  в  охотку…Лично  я  щас  удочку  ладить  стану.  Часок  половлюсь.
     - А  что?! – загорелся  Василий. – Хариуса  бы  надергать, гольца.  На  икру  он  хватается  сильно. Так  сварим  икры!  Могет  быть,  кто  прихватит  ленка. Тройная  уха  выйдет!
     И мечтательно  лыбясь,  повел  вокруг   взглядом,  голубыми  глазами  забрался  на  небо,  где  солнце  держалось  за  маковку  долгой  лесины,  намекая  на  скорый  обед.
     Решили  развлечься,  дать  роздых  страданиям  и  расширить  меню  для  трапезы.  Построили  удочки,  пустив  в ход  пруты  таволги, и  стали  удить  непуганых  хариусов.
     Первого  выхватил  Ваня.  Подсек, и  напрягшись  и  весело  ухмыляясь,  дал  доблестному  нахалу  маленькую  надежду,  попустив  на  полукруг,  а  уж  по-том…прихлопнул  торопыгу  на  грудь.  Почин  есть!
     Тут  же  подсек  Савелий.  Повеселел,  распахнул  тонкие  губы,  вытащил  довольно  приличного  хариуса  на  свет  божий  и  шлепнул  в  траву  под  ноги.  Рыбалка  пошла.  Хариусы  попадались  славненькие,  граммов  по  двести  и  больше.  Цеплялись  размашисто,  схватывая  короедов  и  удирая  с  ними  за  камни,  гнули  хлысты  и  ловились  без   поплавков,  нахлыстом.  Рыбех  пропускали  под  жабры  на  лозу  ба-гульника  и держали  в   воде,  придавив  кукан  камнем.
     Василий  в  жестянке  чуток  прихватил  кипятком  икру  от  горбуши  и  лично  исполнил  недавнее  пожелание,  приманул  и  подсек  ленка.  Тот  с  испуга  попер  было  на  середину  промоины, а  рыбак,  забоясь,  что  хищник  возьмет  дуроломом  и  порвет  жилку,  в  бахилах  потащился   следом.  И  с  большой  выдержкой,  долго  водил  в  поводу, помаленьку  снимая  с  шустряка  кураж,  а  сам  задористо  скалился  и  излучал  веселье.  И  выволок-таки  на  пологий  берег  совсем  изнуренного,  едва  подающего  признаки  жизни  красавца  об  локоть  длиной. И  не  сдержавшись,  отвлекся,  залюбовался  строем  мощного  тела  и  благородством  кровей,  а  тот  изогнулся,  взыграл  из  последних  силенок  и  спрыгнул  с  крючка.  И  ушел  бы,  шельмец,  не  кинься  Савелий  на  него  без  огляду,  не  упади  пузом  на  гальку.  Сграбастал  форелистого  лосося  под  жабры  и  бросил  подальше  в  бурьян.  И  потом,  довольный,  бранился,  отряхивая  штаны.
                - Ну,  чертяка  с  блямбами! В  ём  кила  два  верных,  а  он  от  ухи  тикает! Негоже!
     Затем  на  вареную  икру  стали  ловить  мальму – гольца  мелкого  и  среднего,  те охотились  за  кладками  нерестилищ.  За  лакомство  те  хватались  с  налету,  прижимались  тут  же  ко  дну,  подсеченные,  рвались  из  рук  с  хлипкой  удочкой.  И  когда  попадался  громадный  голец  океанских  просторов,  длинный  и  толстый,  амбалистый,  то  уходил,  обрывался.  Крючки  у  них  малые  для  такой  рыбы.  Ну  и …силы  неравные.  Голец-то  за  жизнь  боролся…Зато  сколько  волнения,  восторга,  азарта  в  соревновании: кто - кого!  Одного  они  все  же  взять  ухитрились,  накинулись  коллективно,  осилили.  Побултыхались  изрядно,  но  вытащили.  Для  ухи.
     И  уху  спроворили. Приглушили  костер,  поприбавив  бурьяну  от  комаров,  чтобы  в  рот  не  влетали,  поусаживались  на  полянке,  окружив  вместительный   котелок  и  черпая  из  него  солдатскими  кружками  горячий  и  крепкий,  все  же  тройной  бульёнчик.  В  препровождении  спирта  хлебали,  прижмуриваясь  и  наслаждаясь  духом  юшки,  прикусывая  ржаным  хлебом. А  еще  положили  перед  глазами  отдельно  от  ва-реной   рыбы  на  лопушке  несколько  свеженьких  хариусов  с  запахом  молодого  огурчика.  Аромат  тот  домашней   снеди  был  им  вместо  приправы,  а  Иван,  усмехаясь,  кусал  у  них  спинки,  присыпая  сольцой.
     Покончив  с  едой,  опять  маленько  понежились,  поприпав  на  траву  и  разглядывая  всякую  разность,  небо  лазоревое  и  слушая  рыбий  плеск.
     А  после  друзья-заединщики  стали  ладить  для  острог  держаки,  выбирая  осину  прогонистей  и  прямее.  В  низине  накинулись  на  морошку  и  долго  и  радостно  воздавали  ей  славу,  освежаясь  прохладой  влажных  со  сладостью  ягод,  собирая  их  в  горсти  и  с  неё  отправляя  в  рот.  Желтое  смыли  в  речке.
     Лосось  шел  в  верховья  сплошным  косяком.  С  шумом  и  с  яростью,  едва  не  пластаясь,  одолевал  перекаты  и  уже  на  плесах,  на  глубине   погружался  и  пропадал  с  глаз.
     Приятели  вышли  на  мелкое  место  и  принялись  брать  рыбу.  Иван  и  Василий, правда,  сначала  примерились  взглядом  и  осмотрелись, малость  повосхищались  щедростью.  силой  и  загадкой   природы,  а  Савелий  сразу  ринулся  в  самую  кипень.  И  швыряя  тройник,  втихомолку  и  будто  стесняясь суеты  и  неловкости,  слегка  обособился,  отошел  от  наперсников.
     Впрочем,  Ванька  увидел  и  вдогонку  наставил:
     - Ты,  бродяга,  кету  понапрасну  не  порть!  Она  тут  потомство  метает!  Народ  тут  горячий, так   по  шеям  и  схлопочешь!  Вообще,  фокусы  с  кошкой! ..Напрасно!.. Острога  же  есть!
     Корефаны  целились  острогой.   Ей  несложно  и  даже  неинтересно  при  таком  изобилии  рыбы.  Не  надо  лишь  скаредничать  и  спешить, нанизывать  несколько  особей.  В  каждой  кетине  от  трех  килограммов  веса,  а  двух,  да  еще  и  трепещущих,  рвущихся  прочь,  иной  раз  хрупкое  дерево  не  выдерживало  и  ломалось.
     Савелий же  управлялся  жадно. Швырял  острый  тройник  в  гущу  лососей  и  дергал,  тащил,  подсекая  за  голову  или  хвост,  за  спинной  вяз.  Иную  цеплял  за  подбрюшье. Шкура  там  тонкая,  рвалась.  Икра  вытекала.  Из  пойманной  рыбы   Савелий  торопливо  выцеживал, добывал  икру,  помогая  надрезом  бритвы, и,  сцепив  зубы,  ощерясь,  снова  бросал  орудие,  заражаясь  азартом. Пот  застилал  глаза  и  тряслись  поджилки.  А  тут  еще  мысли  про  рублики,  какие  можно  урвать  за  дары  природы.  Впервые  он  видел  богатства  несметные  и  вполне  ощутимые,  какие  легко  превращать  в  вещи.  А  вот  много  -  не  взять!.. И  Савелий   прикидывал  и  досадливо  возглашал:
     -  Нет,  вы  глядите,  братцы! Да  в ей,  в  каждой по  сотне рублей  прячется!  Балыком  только!  Один  десяток – и  патефон!  А  если  икру…
     Патефоном  он  прихворнул  крепко,  чуть  ли  не  бредил  с  тех  пор,  как  впервые  увидел  и    услыхал  с  пластинки  музыку. 
     А  теперь  распевал:
     «Всё  хорошо,  красивая  маркиза!  Так  хорошо,  что  некуда  плевать!»
     В  нем  бродил  алкоголь  и  веселые  мысли.  А  еще  мнился  на  тумбочке  патефон  синего  колера  с  горкой  пластинок,  и  толпа  публики, притаясь,  слушает  без  всякой   ухмылки  звуки  гармонии  инструментов  и  голоса  всяких  людей.
     Кряжистому  и  большому,  любителю  подъязвить  Ивану  важен  процесс  добывания,  Удовольствие  -  заготавливать продукт,  потрошить  серебристую  рыбу,  доить  и  засаливать  тут  же  икру,  делать   «пятиминутку». И  пробовать  малосолку  под  непременный  глоток  неразбавленного,  обжигающего  нутро  спирта.  Вкушать,  как  солёненькое  подавляет,  снимает  с  горла  ожег.  И  слышать  ход  благодати.  Она  мед-ленно  теплит  весь  организм,  поднимается  до  извилин  и  бродит,  петляет  по  лабиринтам  серого  вещества.
     Рыжий  Василий  нежадный,  медлительный  и  рассудительный.  Икру  и  рыбу  будет  солить  дома,  в  поселке,  не  торопясь  и  со  смаком,  как  будто  правя  ритуал.  И  занимаясь  теперь  добыванием  деликатесов,  он  уже  благодушествовал,  воображая  и  плотоядно  жмурясь,  как  у  себя  на  участке  намажет  на  теплый   хлебушек  маслица,  а  сверху  накладет  толстым  слоем  зернистой,  играющей  огневым  цветом, икры. Она  на  зубах  лопается,  малость  похрустывает,  а  вкусом  солонковатая,  нежная,  тает.  И  если  сперва  глоток  алкогольного,  славного  пива...Прекрасно!
     Домой  они  снялись  под  вечер, хотя  в  белые  ночи  он  незаметен. Савелий,  наверное  с  подспудного  нетерпения,  рванул  едва  не  рысцой,  но  выдохся  скоро  и  темпа  не  выдержал,  сел  на  пенек  уже  через  минут  двадцать  хода.
     - Ну  ты  и  попхнул! -  восхитился  Иван,  припадая  в  мягкий,  высокий мох  рядышком. – Я  уже  думал,  ты  прямиком  в  Магадан  подался.  Икрой  торговать  и  банку  опрокинуть.  А  ты  слабачек,  притомился  скоро.  Один  малый  суворовский   пе-реход  осилил.
     -  Зря  ты,  паря!  Бочонок  катить  на  него  не  надо, -  вступился  Василий,  засмаливая   махру.  И,  сощурившись,  наблюдал,  как  с  неподдельной,  но  потаенной   нежностью,  с  трепетом  пальцев  приголубливал  довольно  внушительный   груз  их  по-путчик. -  Он новенький  здесь  и  упарился  без  привычки.  Втихаря  ему  хочется  сбро-сить  лососей,  а  жалко.  Или  не  так?
     - Все  верно,  ты  прав.  Первый  раз  парень  на  нересте,  глаза  разбежались.  Ну  и  хватнул  лишка.  А  все  хапнуть  нельзя,  пупок  надорвать  можно. – И  подмигнув,  Иван  присоветовал: - Ты, бродяга,  на  нас  не  держи  зуба.  Не  ты  первый  на  грешное  совратился.  А  ты   облегчись,  скинь  рыбки  открыто.  Топать  еще  далеко,  а  хозяин  тайги,  случись  нам  встретиться  на  пути,  обоймет  до  хруста  ребер.  В  благодарность  за  калорийный  продукт!
     Савелий со  сдержанностью  воротил  лицо  в  пупырышках,  смирно  поглядывал  по  сторонам,  и  покачивал  кепочкой  восьмиклинкой,  отвергая  совет.  И  курил,  и  на  тонких  губах  колыхал  то  ли  улыбку  рассеянности,  то  ли  ухмылку   пройдохи.
     В  поселке  он  выложил  на  столешницу  четыре  «хвоста».  Над  ним  посмея-лись,  но  скромно  и  сдержано,  будто  без  зла  и  забавы.  А  Иван  не  забыл  посочувствовать,  заодно  для  контраста,  и  подъязвив.
     - Ты,  бродяга,  не  кисни.  Ну  мало  ли  в  жизни  бывает!  Ну,  сбросил  в  дороге  тихонько  рыбу.  Ты  думаешь,  я  не  кормил  косолапого? Да  и  тебе  совет  давали.
     Напарники  выбрали  из  мешков  по  десятку  лососей  и  бросили  на  дерюжину  с  видом  довольным,  но  без  почтения.  А  вот  икре  радовались  беззазорно,  когда  взвесили  для  интереса  на  безмене.  Принесли  аж  по  три  килограмма  с  привесом!
     - Будет  на  закусон! -  торжественно  объявил  Василий. И  большую  часть  отнес  в  ледник.
     Савелий  скептически  скалил  зубы,  согбенно  сидел  на  топчане  и  будто  скучал,  но  тихонько  пихал  под  себя   сапогом  рюкзак.
     - А  ты,  бродяга,  доходы  прикинуть  не  хочешь?  Вдруг  надо  бежать  за  добавкой,  не  хватит  на  патефон?  -  занозисто  донимал  Иван,  и  ржал,  хлопая  себя  по  мясистой  ляжке. -  Нет  тебе  интереса,  сколько  ты приволок?!  Или  конфузу  боишься?
     - Чего  её  вешать?  В  кабак  отвезу,  а  там  укажут,  сколько  притаранил.  А                это,…-  Савелий  пренебрежительно  ткнул  в  безмен  пальцем, - туфта  насто-ящая.   
     Тут  стали  таежники  придвигаться  к  столу,  усаживаться  на  широких  артельных  лавках  вечерять.  Разливать  по  посудинам,  - спрыснуть  рыбацкий  доход. А  заодно  и  малость гульнуть,  выходной  как-никак. И  уже  в  первый  круг  пренебрегли  колбасой  и  маринованными  ассорти  огородной   продукции  в  консервах  из  Китая,  а  стали  закусывать  малосолкой,  сварганенной  еще  на  реке  Иваном.
     Чужую  икру,  сотворенную  будто  недавно,  но  уже  дошедшею  до  внятного  вкуса  солености,  намазанную  толщиной  в  палец  по  всем  правилам  на  слой  сливочного  масла  тоже  внушительной  массы, Савелий  ел  внимчиво  и  неторопливо,  с  незаметно  пришедшей  на  физию  миной  довольства  и  удивления.  Икру  он  вкушал  впервые  в  жизни.
     Иван,  опекающий  его  непрестанно, боднул  виском  воздух  и  вопросил,  улы-баясь.
     - Ну  как,  бродяга?!  Спирт  под  икорку?  Достал  до  души?  Или  лучше  огур-чик  из  банки,  или  икра  из  баклажана?
     - Да  ну-у,  даешь  ты…  Сравнил  корову  с  мотоциклой!.. Всё  хорошо,  красивая  маркиза! -  почти  пропел  в  ответ  Савелий.  -  И  всё  путем!
     - Вот, вот,  живем! -  осклабился  Иван,  оборачиваясь  на  гомон  бородатых,  всех  возрастов,  аборигенов.
     Те,  остававшиеся  на  роздыхе  без  надзору  и  приласкавшие  тут  кружки  с  прохладной  брагой,  наверняка,  не  единожды,  галдели  уже  на  тонах  выше  среднего.  Пришедшие же с  променада  за  рыбой  далеко  не  дотягивали  до  нужной   кондиции  в  настроении.  Иван  ту  разницу   уловил  и  бросился  исправлять  положение.
     - А  ну,  мужики  и  братва  отстающие!  Надо  добавить!  Спиртика   или  чего.  Ничто  так  не  обижает  подрастающее  поколение,  как  неравенство  в  выпивке! Ну-к, подналяг!
     Им  передвинули  пару  бутылок   спирта,  кастрюлю  многоведерную  с  брагой  тоже  поставили  ближе.  Добытчики  прошлись  по  кругу  сначала  не  разведенным  спиртом,  добавили  холодненькой  браги  в  черева  из  холодильника  в  вечной  мерзлоте.  И  вдруг  оказалось  -  другое  дело!
     Теперь  многие  оживились  и  принялись  гомонить  без  излишней  скромности  и  даже  с  нахрапом,  стараясь  заставить  слушать себя.  И  танцоры,  выделывая  «цыганочку  с  выходом»  и  без  такового, летали  уже  по  широкой  светелке  почти  не  касаясь  недевственной   чистоты  пола, а  всякий  духарь  мог  легко  побожиться  не  только  небрежным  и  ухарским  жестом,  но  и  рвануть  до  пупа  рубаху.
     Савелий  томился.  Он  еще  не  освоился  в  здешней  среде  и  стеснялся  излить  радость  по  поводу  удачной  и  вовсе   не  трудной  добычи  икры.  Ему  очень  захорошело  от  спирта,  мечты    становились  близкими  и  родными,  а  мир   казался  настолько  волшебным,  что  не  терпелось  дождаться  завтрева.  И  Иван  подмогнул,  протянул  через  стол  кружку  с   нектаром  богов  в  виде   питьевого  спирта  и  разбил  иллюзии  в  прах.
     - А  ну,  бродяга,  тяпни  за  халяву!  Прими  не  морщась!
Савелий  встряхнул  головой,  поблагодарил  кивком  за  внимание  и  заботу,  и  выцедил  из  солдатской  кружки  до  капли  всё.  И  тут  же  округлил  глаза, испугавшись.  Кто-то  стебанул  и  выставил  на  осмотр  его  нагруженный рюкзак.  И  уже  развязали  шнурок,  распахнули  зев  «сидорка»  и  тащили  оттуда  куль   парусины  с  икрой.
     - Братва!  -  изумленно  пропел  Василий, орудующий   у  мешка. -  Да  здесь  целых   два  пуда!.. А  ты  сильно  поскромничал,  паря!  Мало  не  будет?
     - Да  я  же  патефон  хочу!  А  тут  халтура! -  Савелий  в  растерянности озирался,  не  умея  понять  беспокойства  таежников.  -  Там  столько  рыбы,  что  некуда  плевать! Ну,..пропадает! -  Он  был  уже  очень  поддатый  и  косноязычно  заплетался,  он  искал  заединщиков  и  вещал,  огорчаясь,  что  те  тугодумные  охламоны  не  могут  его  поддержать,  разделить  с  ним  мечту. -  Братухи!  -  взывал  он  возвышенно. -  Я  возьму  патефон,  а  потом  притараним  каждому!  Рыбы  же  море!
     Но  его  понимали  превратно,  по-своему.
     -  Парни  и  мужики!  - вскричал  Иван,  бия  кулаком  по  плечу  соседа  по  лавке. -  Бродяга  хвостов  пятьдесят  запорол.  И  икру  с  них  загубить  может!  Он  до  си  её   не  солил!
     - Так  она  пропадет! – трагически  возопил  Савелий,  из  последних  усилий  пытаясь  пробиться  до  их  мозговых  извилин.  -  Лосось!
     - Икра  пропадет,  бродяга!  Тобой  принесенная!  Солить  её  надо,  а  ты  икру  прячешь  от  коллектива  да  сосешь  бражку!  Из  икры  же  кета  могла вырасти! Большущая  рыба!  А  ты  её  на  свалку!..Братва!  Он  сильно  тупой!  И  халявщик!  Бродяга  не  понимает,  ко  всему  с  бережением  надо! -  В  крике  Ивана  тоже  отчаяние. – Или  он  придурка  гоняет!
     - А  я  вот…в  торец!..Погоняю!  -  рванулся  кто-то  из-за  стола  голосом  и  ку-лаком.
     Но  его  упредили  таежные  корефаны,  полагающие,  что  за  аморальность  балбеса  они  отвечают  не  только  перед  бородатым   и  родным  коллективом,   но  и  в  масштабе   страны.  И  в  уже  увядающую,  но  еще  удивленную  и  умоляющую  улыбку  Савелия,  без  разъярения, и  как  бы  даже  деликатно,  врезался  твердый  кулак  непре-клонного  Вани.      
     - А  вот,  бродяга,  я  те - в  глаз!  Чтоб  нечем  поглядеть!
     И  тут  же,  попридержав  за  ворот  куртки,  как  бы  страдалец  не  пал  еще ниже,  сразу  добавил  крюком  Василий,  стоящий  насмерть  за  солидарность  аборигенов  м  нерушимость  тамошних  догм. И  пояснил  тоже:
     -  Меру  знать  надо,  паря. Не  хапай  много,  не  изводи  продукт.  Думай  про  потомков.
     -  Да  я  ж…на  патефон!  -  успел  выкрикнуть  заклинание  Савелий,  закрываясь  руками  от  новых  посягновений  на  красоту   и  изящность  физиономии.
     - Солить  икру  надо!  -  наставлял  кто-то  в  который  раз  с  немереной  убеж-денностью  и  успев-таки  в  Савелия  звездануть.
     Тузили  его  большим  коллективом. Без  зла  и  большого  умысла , старались  по  морде  и  в  скулу,  в  сопатку,  но  каждый  хотел  внести  хотя  бы   частицу лепты  по  вразумлению  жлоба. Лежачих  бить  и  буцать  не   полагалось,  и   едва  находчивый  хмырь  уронил  себя  на  пол,  остерегать  его  от  мелкомещанского  эгоизма  перестали.
     Коллективно  же,  но  на  пьяную  руку,  а  потому  не  жалея  соли,  обработали  икру  Савелия.  И  на  другой   выходной   выпроводили  его  в  Магадан  обменять  продукт  на  деньги  и  патефон.
     Патефон  он  привез.  Синий,  какой  и  мечтал  иметь,  и  с  горкой  пластинок.  Иной  раз  Савелий  заводил   машинку   в  избе,  чтобы  слушали  все  желающие  туземцы.  Но  чаще  всего  пристраивался   на  воздухе  на  пеньке,  и  отстранясь,  подперевшись  ладошкой,  слушал  он,  как  «гудели  и  играли  провода»,  как  кто-то  кому-то  моргал,  и  слушал  Утесова  с  дочерью  и  в  унисон  подголашивал:  «Что-то  я  тебя,  корова,  толком  не  пойму…Очень  трудно  без  участья  сердцу  моему…»
     И  не  всякий   раз  замечал  он  и  слизывал  на  губах  соленую,  как  икра  лосося,  скупую  слезу  забубенного  рыболова…
     А  коптильню  потом  Савелий   все  же  изладил  и  навострился  заделывать  из  красной  той  рыбы  золотистые  балыки.  Сдержал  слово.  Ему  дело  то  пришлось  по  нраву.
               
                1962 г.






ЛИНЬКИ

     Летом  к  нам  в  отдел  забрел  кто-то  с купленной  новинкой - телескопической  удочкой  из  стеклопластика, производством   коих   занялась  местная  промышленность.
     Выяснилось, -  пятиметровые  удилища  «выкинули»  в  магазине  «Охота», через  дорогу   супротив,  а   цена  им  девять  рубликов  и  за  ними  еще  не  налетела  толпа.  А  к  слову   сказать,  почти  все  мы  почитали  туризм  и  приро-ду, и  любили  ловить  рыб-ку.
     Через  четверть  часа  мы  уже  раздвигали  и  разглядывали свои  покупки  и  очень  удивились  неточности  в  паспорте,  потому  как  в  нем  сообщалось,  что  удилище  имеет  пять  метров   в  длину,  а  на  поверку  не  хватало  малой  пяди  -  пятнадцати  сантиметров.
     - От  шарамыг  чего  ждать?! – пожал  плечами  мой  приятель  и  товарищ  по  службе  Боря  Букетов,  удерживая  все  же  на  пухлых  губах  улыбку  довольства. -  Нас  всегда  помаленьку  дурили.  Будем  считать, тут   пять  метров,  а  рыба,  надеюсь, не  до-глядит.
     - Ага,  - сказал  я,  соглашаясь. -  Куда  ж  нам  деваться?
     Хотя  в  голове  уже  поселилась  мыслишка  о  шестиметровке. Знал  я  одно  заманчивое  местечко,  где  оно  пригодилось  бы  добывать  проходного  леща  иль  круп-ную  густеру.
     - Опробовать бы.  Не  сломается  кончик? – Борис  в  сомнении  потрогал  гибкую  вершинку. -  Уж  больно  он  тонок.
     - Пару  деньков  придется  потерпеть. До  выходных, -  констатировал  я  со  вздохом,  пряча  нетерпение. – А  кончик,  вон,  запасной  приложили.
     - А  ты,  я  гляжу,  и  леску  купил   с  катушкой,  грузила,  поплавок.  Крючки!  Никак  оснастить  удочку  невтерпеж? -  сказал  мой  товарищ,  заметив  покупки  на  моем  столе.
     -  Катушки  «Краба»  не  было,  а  эту  разве  изолентой  крепить.  Покуда  спрошу  у  соседей,  а  потом  зайду  в  хозмаг,  куплю, -  объяснил  я,  любуясь  удильником  и  прикидывая,    как снабдить  его  кольцами  от  булавочных  головок,  посадив  нитками  на  клей.
     - Нашел  мне  проблему! В  багажнике  у  меня  есть  изолента,  а  мотоцикл  во  дворе.  Послушай!.. А  не  махнуть  нам  после  работы  на  пробу?!  На  водохранилище  я  недавно  линьков  ловил. Ниче  линьки,  граммов  под  двести.  А  наживы  в  столовой  возьмем. Ну?! -  тормошил  меня  Боря  Букетов.
     -  Какой  наживы?! -  я  растерялся   под  натиском  рыболова. -  Ты  гонишь  ко-ней!
     -  А  ты  сегодня  тупой,  как  этот!  Ну  ты  понял, -  рассердился  Борис. – Вареников  возьмем  или  пельмешек. Нет!  Сырку  плавленого  и  чернушки! Линь  сырок  уважает!  Ну?!  Ты -  в  магазин  за  хлебом  и  сыром,  а  я к  мотоциклу,  притащу  изоленту.  Изготовимся  - и  вперед!  Полчаса  до  конца  работы  осталось!
     Взглянув  на  часы,  он  уставился  на  меня.  А  в  глазах  его  всё:  и  тревога  за   мою  заторможенность,  и  просьба  уважить,  составить  кумпанство,  и  удивление,  - ка-кой  я  сейчас  охламон.
     Мне  оставалось  поддержать затею,  тем  более,  самому  хотелось  и  не  терпе-лось.
     И  через  тридцать  минут  с  хвостиком,  «Ява-250»  с  двумя  седоками  вывернулась  со  двора  и  влилась  в  плотный   поток  машин  «часа  пик»,  устремляясь  на  выезд  из  города.
     По  северной  трассе  мотоцикл  рванул  стрелой.  Тридцать  километров  до места  рыбалки  на  пруду  охладителя  ТЭЦ  мы  одолели  за  четверть  часа.  Борис  накручивал  ручку  «газа»,  оборачивался  ко  мне  и  кричал:
     -  Ну  как,  не  боишься?!  Я  придавливаю,  надо  поспеть  на  вечерний клев!
     - Нет! -  орал  я,  зажмурившись, -  Жми  не  оглядываясь.  Я  не  выпаду!
      Успокаивал   не  его – себя,  потому  как  изрядно  трусил.  Борис,  обгоняя  машину,  и  верно,  мало  внимания  обращал  на  встречный  дизель,  проносился  меж  ними, разрывая  шквал  воздуха.  Мнилось  мне,  влепимся  в  бампер  несущейся  встреч  машины  или  влетим  на  площадку  трайлера.   
     А  еще  неслись  по  бетонке  защитного  кольца  водохранилища, и  на  выбоинах,  когда  сердце  касалось  горла,  я  думал,  вот  тут  уж  непременно   ворвемся  мы  в  водную  гладь  на  бешеной  скорости, и  вопрос  еще,  сумеем  ли  справиться,  чтоб  не  пойти  на  корм  рыбам.  Хотя,  помнится,  держал  я  и  мысль  удочек  не  уронить.  Нет  смысла  тогда  в  нашей  гонке.
     Но  добрались  мы  все  же  нормально.  Приятель  приткнул  мотоцикл  под  ствол  старой  ивы  и  кинул  руку  на  гладкий  простор  воды.
     -  Вот  тут  грозить  мы  будем  линям!
     И,  приняв  от  меня  свое  удилище,  принялся  снаряжать  к  промыслу.
     - А  нам  никто  не  пригрозит? – спросил  я   не  без  задней  мысли,  зная  про  официальный   запрет   на  рыбалку  в  тутошних  водах.  И  бдит  здесь  чей-то  надзор, и  втихомолку  прикладывает  руку  к  общественному  добру.  – Кто  здесь  музыку  заказы-вает?
     - Не  бойся,  товарищ!  Все  давно  схвачено  и  оговорено.  Я  тут  в  качестве  представителя  прессы, - успокоил  Букетов.
     - А  я?
     - Разве  ты  не  носишь  с  собой  членский  билет? – парировал  мой  напарник.
     - Билет  при  мне,  но  все  же..Как  тебе  доложить?  Стыдновато  быть  членом  и  пользоваться  особым  положением. А?
     - Но  мы  же  ловим  не  запрещенными  орудиями,  а  поклюемся  самую  малость  не  больше  чем  на  два  крючка  на  нос.  Нам  оскомину  сбить, -  сказал  Боря.
    - Такое  ты  дяде  расскажешь,  если станет  брать  на  цугундер, -  я  с апломбом  осклабился. -  Начнется  приличный  клев,  и  кто  нас  остановит?.. Забудем  о  времени  и  станем  ловить  до  упора.  До  первой  звезды!
     - Так  это -  когда  клев  будет!  А  если  нас  подведут  ожидания?  - усмехнулся  мой  визави.  -  Вернемся,  лишь  обмакнув  удочки  в   воды  водоема!
    Тогда  за  каким  пряником  мы  сюда  гнали?  Махнем  на  приличную  речку.  Удилища  надо  пробовать  на  серьезном  деле! -  уверял  я  с  жаром,  занимаясь  меж  тем  сочинением  удочки.
     Борис  же  достал  из  спортивной  сумки  хлеб  и  сырок,  добыл  из  кирпичика  мякиш  и  стал  гоношить  гостинец  для  местных  линей,  приговаривая:
     - Не  будет  клева,  так  махнем  и  на  Деркул. Туда  нынче  рыбца  зашло  до  черта,  как  рассказывали  бывальцы.  Но  нам  туда  ехать  сегодня  не  светит.  Далеко,  да  и  запрет  на  рыбца  -  не  шутка. Там  шишкари  промышляют  рыбца -  ого! Но  возле  бутылки  договориться  можно.  Так…зачем?!  Нас  и  тут  рыба  не  подведет.  Её  здесь   много,  а  кормежка  по  норме  и  по  часам.  И  линёк  тут,  как  солдат-первогодок,  всегда  жрать  хочет.  Усёк?
     Скоро  мы  покидали  свои  поплавки  в  охладитель.  Закурили,  и  стали  ждать  признаков  интереса  к  нашим  харчишкам  со  стороны  местной  живности.
     Известно,  клев  линя  почти  всегда  капризный,  осторожный,  выматывающий  терпение  даже  у  слишком  стойкого  удильщика.  Линь  трогает  наживу  поначалу  даже  как  бы  с  брезгливостью,  чуть  ли  не  носом  толкает  червя  или  кругляш  хлеба,  отчего  поплавок  наверху  слегка  подрагивает,  иногда  чуток  притапливается  или  приподнимается,  но  и  только. Иному  рыболову  такая  игра  наплава  стоит  инфаркта  или  нервных  клеток.
     Но  тут  особый  режим  жизни,  великий   простор  воды,  постоянная,  и  даже  зимой  приятная  температура,  а  кормежка  в  строго  отведенное  время. А  в  неопределенное  время  кушать  нечего. Берега  охладителя  голые, бетонные,  камыш  в одном  месте  и  в  малом  количестве,  а  привады,  что  бросают  удильщики  у   своих  поплавков,  на  всех  не  хватает.  Тут  много  гибрида, сазанчиков,  лещей  и  густеры,  плотвы  и  уклеек,  канального  сомика,  наконец,  в  прошлые  годы  сюда  запускали.  И  вот  поселили  линей,  рыбу  вовсе  без  опыта  тутошней  жизни,  хотя  уже  весит,  по  словам  приятеля,  на  все  двести  промышленных  граммов.
     Понятно, линей  привезли  и  высыпали, а  тут  некоторые  заявились  поиметь  на  них  виды.
     Мы  были  как  раз  в  том  месте,  где  спецы  из  подсобного  цеха  рыбопитом-ника  выпустили  в  водохранилище  новичков.  И  здесь,  я  думал,  рыба  не  могла  привередничать  и  побрезгать  нашими  хлебом  и  сырком.  И  верно,  едва  мы  выкурили  по  сигарете,  как  на  запах  наживы  приплыли  разведчики  от  новой  диаспоры  и  без  церемоний  потащили  наши  крючки  «до  себя»!  Мой  наплав  скоренько  утопился!
     Я  подсек.  Что-то  там  в  глуби  охладителя  поупиралось,  пытаясь  даже  зайти  на  круг  почета,  -  и  вот  на  моей  новой  снасти  затрепыхался  золотистый  красавчик  с  ладошку  величиной  и  весом,  пожалуй,  на  двести  обещанных  граммов.
     - Ха-арош,  разбойник! -  пропел  я  восхищенно,  снимая  склизкого  линя  с  крючка  и  придерживая  на  погляд.
     А  вот  куда  его  пристроить?!  И  нет  ножа,  вырезать  прутик  ракиты  для  примитивного  кукана.  Но  тут  вспомнил,  сунул  в  карман  капроновую  упаковку  от  удочки,  склеенную  колбаской,  но  открытую  с  концов.  Я  завязал  один  торец  снятым  с  туфля  шнурком,  посадил  туда  рыбу  и  кинул  в  воду,  придавив  на  берегу  куском  мергеля.
     - Ну  как?  Клюет  без  обмана! -  воскликнул  Борис,  доставая  из  пруда  уже  третьего  торопыгу. -  Голодный,  кушать  хочет,  а  тут  бесплатный  сыр.
     - Да  ладно,  хвастунишка! -  я  отмахнулся    с  некоторым  сарказмом.  -  Помни:  за  все   воздается!
     - А  мы  творим  запретное?  Рвем  в  раю  яблоки?.. Ну,  поймаем  чуток  рыбки  на ушицу  или  зажарить  под  сметану,  как  карасей.  А  нет,  так  грибочки  имеются  в  доме.  Тоже  вкусненько  получается:  рыба  под  грибным  соусом.
     - Да   не  о  том   я,  друг  любезный! Покушать  -  всегда  купить  можно.  Все, вишь,  сидят  на  первом  пруду,  где  рыбы  приличной  кот  наплакал.  А  мы тут  как  цацы.  И любой  гаврик  прицепится.  И  ему  объясняй  свое  особое  членство,  а  то  изго-нит  и  запретит.
      Я, конечно,  не очень  стеснялся  последствий, -  не  браконьер  все  же, а  только  границы  зоны  нарушил. Но  холодок  неприятных  предчувствий  трогал  иногда  спину.  Не  хотелось  мне  осложнений,  не  умел  я  бояться  незаслуженной  вздрючки.
    -Так  ты  на  меня  кивни, если корочкой  боишься  козырнуть.  Но  напрасно  кобенишься,  они  журналистов  не  обижают  и  даже  уважают,  -  заверил  товарищ,  не  принимая  моей  щепетильности.
    Я  напророчил.  Едва  пяток  линей  вытащил,  как  подъехал  забрызганный, верно,  вчерашним  дождиком  «газик». Из  машины  выбрался  молодой  и  почти  круглый  див  в  амуниции  рыбнадзора,  и  покатился  прямо  к  Борису.  Я  навострил  было  ухо, готовый  прийти  на  помощь  в  словесной  баталии  щупленького  моего  товарища  с посланником  водной   среды, но  обошлось  без  меня.    Оказалось,  они  знакомы  и  почти  кореша.  Поручкались,  пошептались  о  чем-то,  опять  ударили  по  рукам  и  амбалистый  представитель  надзора  за  рыбой  забрался  в  раздрызганный  вездеход  и  отбыл  восвояси.
     - Ну  вот,  а  ты, дура, боялась, - осклабился  не  без  лукавства  мой  верный  товарищ. -  Пашка  свой  парень. Надо  бы  написать  про  него.  Как  бдит  на  водоеме  и  вверенных  реках.  У  тебя  перо  шустрое,  напиши.
     - Ага.  Играли  мухи  на  баяне,  мехи  растягивал  паук.  Тебе  он  корешок,  тебе  и  пахать  на  него, -  отозвался  я,  занимаясь  меж  тем  рыбой,  устраивал  её  в  импровизированный  садок. -  Мне  надо  долго  изучать  объект, ездить  с  ним  по  водным  просторам  и  ловить  браконьеров,  варить  и  пробовать  уху.  А  я  уху  не  ем  и  водку  пью  под  другую  закуску.  И  объективно  написать  про  него  -  нету  фактов  и  сил.
     - А  зачем  -  объективно?  Надо  писать  портрет  передовика  труда  и  всякой  политподготовки.  Маяк  в  быту  и  штурмовик  на  фронте!
     - Так  у  него  же  на  круглой   физии  написано, - он  первый  за  столом!  И  в  быту  его  тянет  налево,  судя  по  рыжим  глазам  и  похотливой  роже. Но  то,  разумеется,  личное  дело  и  тут  я  пас.  Ты  обещал  ему  очерк? -  спросил  я,  порядочно  удивленный,  зная,  как  Боря  не  любит  задалживаться.  А  тут…Захотел  заплатить  за  халяву,  но  из  моих  рук?
     - Да  нет. Но  сделать  приятно  ему  все  же  приятно.  Извини,  тавтология  сама  напросилась.  Так  как?
     - А  никак! Дергай  рыбку  и  забудь  все  заботы.  Мы  лучше  бутылку  ему  поставим.  Он  мужик  и  жест  оценит, -  заявил  я  непреклонно,  и  уже  раздражаясь.   Пи-сать  по  заказу,  а  к  тому  и  кривить  душой  мне  не  хотелось.
     - Так,  само  собой. С  ним  выпить  надо.  Но  тогда  он  сам  выкатит  от  щедрот  браконьеров  бутылку. И  не  одну! – засмеялся  напарник,
     - Лови  линей,  Боря!  Выпить  всегда  успеем,  а  сейчас  святое  действо  -  клёв! -  пресек  я   его  рассуждения  на  злобу  дня.
      Линьки  же  строили  нам  праздник. Верно,  от  скудных  харчей  и  возбуждающего  запаха  плавленого  сырка,  они  хлеб  долго  не  распробывали,  а  почти  тут  же  тащили  наживу   вон.  Поплавок  слегка  прыгал  в  воде,  потом  вдруг  нырял  или  резво  убегал  поверху. Подсеченная  рыба  сопротивлялась  отчаянно  и  до  последних   сил.  И  прибавлялась  в  моем  пластиковом  мешочке,  огружая  его  приятной  тяжестью  и  скрываясь  в  темной  глуби.  Борис  же  рыбу  свою  складывал  в  спортивную  сумку,  нарвав  туда  крапивы  и  осоки.  Так  дольше  сохранить  улов  в  свежести.
     Впрочем,  долго,  до  вечерней  зари  мы  не  собирались  задерживаться,  и  часа  через  три  пошабашили.
     - Будя,  -  сказал  умиленный  Борис. -  Оставим  рыбы  для  потомков.
     - Полностью  солидарен  с  вами,  маэстро.  Благонравие  должно  быть  в  крови.  Да  и  в  люлю нам  скоро.  А  то  пока  доберемся  до  дома,  покуда  почистят  женщины  рыбу  и  сжарят,  да  с  приложением  из  холодильника  пока  мы  с  ней   управимся…Хотя,  стоп!  Я  давал  себе  слово,  поеду  обратно  автобусом.  Уж  больно  шустер  ты  на  трассе,  торопишься  на  тот  свет. 
     - Да  ладно, -  залыбился  мой  товарищ,  забираясь  пятерней  в  густой  и  черный  загривок. – Обратно  спешить  я  не  буду.  Время  терпит.   Посидим  возле  линей  с  грибочками  купно. Ты  да  я  и  наши  жены.  Когда  еще  подвернется  случай?
     - Лады.  Держи  слово.  Ты  обещал  сдержать  летательный   порыв,  чтоб  не  последовал  летальный.
     - Торжественно  обещаю!
     Я  собрал  удочку  и  наклонился  взять  из  воды  улов.  Поднимаю пакетик   колбаской,  а  он  все  легчает,..  легчает,.. вода  из  него  выходит  через  другой  торец…И  рыба  тоже!
     Возмездие  все  же  свершилось.  Развязалась  моя  тесемочка,  на  бантик  наскоро  завязанная,  и  линьки  ушли  себе  на  просторы…Всё  закономерно.  Не  разевай   роток,  не  раскатывай  губы…Не  ты  сажал,  не  тебе  собирать.
     - Вот  видишь,  - сказал  я  напарнику.  -  И  гуляние  по  боку.  Мои  линьки  сказали  мне  «адью».  Сработал  закон  сохранения  справедливости.
     Рыбы  жалко, бесспорно.  Пропал  случай   прихвастнуть  дома,  но  душа  отчего-то  смятению  поддаваться  не  захотела.  Клев-то  был  преотличный!  А рыба  ушла – так  планида!
     А Боря  сказал:
     -  Раз  такой  закон  работает,  так  чего  нам  надо?  Не  станем  же  отменять  дегустацию от  недостатка  рыбы!  Детишкам  и  женщинам  хватит  отведать,  а  мы  -  рыбаки.  И  нам  она  не  обрыдла?!  Нажмем  на  грибы  и  колбаску.  Ну  и  водочка  примирит  тебя  с  потерей.  Из  холодильника,  да   под  слезистый  сыр!..
                1971 г.




               
ЗОЛОТАЯ   РЫБКА

     От  нашего  дома  до  озерца  Светлого  добираться  не  просто.  Сначала  на  дачном  автобусе  надо  доехать  до  железной  дороги,  затем,  сразу  за  переездом,  поворотить  направо,  а,  пройдя  вдоль  полотна   железки   километра  четыре,  резко  свернуть  на  тропинку   в  лес.  И  минут  через  сорок   хорошей   ходьбы  откроется   водная  гладь.  Неожиданно,  вдруг, -  озеро  окружено   лиственной   рощей,  подступающей   прямо   к  пологому  берегу.
     Сюда  мы  с  приятелем   пришли  из  спортивного  интереса.  Нам  случалось  бывать  во  многих  местах,  а  про  озеро  Светлое   я  как-то  услышал  в  троллейбусе.  Один  пассажир  другому  рассказывал  про  озерцо,  которое   под  Ольховкой,  что  есть  диковинные  в  нем  караси.  Не  ростом  и  норовом  -  расцветкой  они  необычные,  красоты   непонятной  и  схожи  на  золотых! Я  еще  про  себя  посмеялся  над  их  сожалением,  что  тамошние  золотые  рыбки  безгласны  и  не  исполняют  желаний:  ни  одного  и  ни  трех. А  то  можно бы  жить  на  попечении   карасей,  перебиться  в  трудное   время.  Про  красивую  рыбку   я   рассказал  товарищу  Чапаю, как  звали  моего  друга  за  имя  и  отчество, и  Василий   Иванович  враз  загорелся.
     - Пойдем  и  взглянем!?
     - А   если   наврали   те  дружбаны  и  рыбки  исполняют  желания?  -  посмеялся   я  на  предложение   повидать  диковинных  рыбок. -  Соблазнимся  и  обленимся.
     Мы  обретались  на  пенсии  и  много  ходили,  ища  мест  счастливой  рыбалки.  Друг  мой  сказал:
     - Где  наша  не  пропадала?  Сосед  мой   ходил  на  тот  водоем, таскал  карасей килограммами,  а  про  золотых  рыбок   не  заикался. Впрочем,  и  крупных  там  нету.  Одни недомерки.  Но  надо   взглянуть.
     - Ладушки.  Любопытство  не  порок,  им  Америки  открывали. Пойдем  и  мы,  утолим  интерес.
     Собрались  и  двинули.  Особо  не  торопились,  да  и  нельзя  нам  поспеть  на  зоревый   клев. Мы  с  другом  личного  транспорта  не  имеем,  и  быть  по  хотению  в  любой   точке  и  в   нужный   срок  не  можем.  Но  расположились  на  берегу  довольные.
     Еще  бы!  Тишь  и  благодать  вокруг,  над  нами  лазуревое  небо  с  пухлыми  облаками, воздух  настоян  на  травах,  скошенных и  слегка привялых  на  лужайке,  с  медвяным  и  солнечным  дыхом.  Но  ярило  покуда  у  нас  за  спинами,  мы  же  в  тенечке  старых   берез.  И  рыбы  перед  глазами  играют  кругами, плавятся  и  даже  иные  прыгают,  резвясь  и  внимая,  радуясь  утру.  Свистят  в  лесу  птички,  бабочки  мельте-шат.  Место  приятное,  берег  пологий  и  вытоптан  мало,  и  сторчь  воткнуты   в   воду  рогульки  для  удочек.  Тут,  видно,  тоже  удили  напарники,  сидели  просторно  и  без   помех.  Приготовили  и  мы   свои  снасти,  вымерили  глубину,  что  чуть  за  метр  оказалась,  закинули  снасти  с  червячками.
     Карасики  не  заставили  себя   упрашивать  и  долго  ждать, тут  же   потащили  наши  поплавки  в  разные  стороны  и  даже  на  дно.  Мы  вытащили  из  озерца  по  паре  простеньких рыбешек.  Снова  забросили  удочки,  довольно  переглянувшись, - и  опять  немедленный   и  веселый  вызов  обитателей  наших  вод!
     Но, выходило,   на  две  удочки  ловить маятно,  и  я  отложил  одну  телескопичку   в сторонку. Мой  друг  последовал  примеру. Мы  стали  ловить  шустрых   карасиков  сантиметров  по  пятнадцати,  один  к  одному  серебряных.  Они  цеплялись  к  нам  тут  же,  едва  червячок  опускался  в   воде.  Рыбалка  входила  в  редкий,  в  общем-то,  но  приятный  всякому   сердцу  удильщика  ритм.
     Однако  скоро  однообразие  сотворило  хандру,  рука  почувствовала  её  первой  и  отказалась  работать  с  прежней  дотошностью. Я  стал  зевать  поклевки,  опаздывать  с  подсечкой  и  даже   попросту  лениться.  Тогда   я  отложил  удильник  и  закурил.
     - Малы  карасики, Вася, а  клюют  без  огляда.  Голодны, -  сообщил  я   с  толикой сожаления. – И  золотых  рыбок  тут  нетути.  Вывод  напрашивается  безутешный.   Сказки  -  ложь.  Аль  Пушкин  набрехал?
     - Ну, ну.  На  карасей  ты  напрасно  клепаешь.  Они  не  голодны,  с  характером  сегодня. Кормежки  им  тут,  гляди,  сколько. Кувшинки  вон  плавают,  камыш  стеной.  Но  сегодня  карасикам  наши  червячки  по  нраву,  а  завтра,  глядишь,  станут  брезгать…И  на  Пушкина  ты  зря  покатил  бочонок.- укорил Чапай, с  прищуром  оглядывая  перед  собой   на  той  стороне рощицу  и  камыш,  отраженное   в  воде  небо. -  Ты  помнишь  сказку  про  яблочко,  что  каталось  по  блюдечку  и  показывало  реальное   положение  вещей  в  просимом  месте?
     - Извини,  но  очень  смутно.  В  какой  байке?  -  Я  заартачился,  понимая  проигрыш  в  пустом  споре. -  А  про  зеркальце  помню.
     - А  ковер-самолет  знаешь?  Сапоги-скороходы  и  ботики  с  крыльями?
      - Ну  и…
      -  Тупой  ты,  а   еще  рыбак.  Телевизор  и  летающие   средства  доставки! Сказки теперь?  Не  аналогия  тем  предметам  в  далекие  времена?  Ты  бы Ваньку  не  валял.
     - Один  ноль,  Василек.  Ты  меня  убедил.
     - Да  ладно,  ты  тоже  прав.  Нет  тут  золотых  рыбок,  чтоб  исполняли  желания.  И  жаль,  золотых  видом  - тоже.  Хоть  поглядеть  бы   на  ту красоту, - вздохнул  мой   напарник.
     Когда  перекуривал,  я  приспособил  на  крючки  размятый  с  черным  хлебом  плавленый  сыр – наживу,  какой  всегда  соблазнял крупную  рыбу  в  иных  водоемах.  И  закинул  подальше,  к  камышам  у  перешейка.  Но  глубина  там  оказалась  даже  чуть  поменьше, поплавок   устроился  с  малым  уклоном  к  листьям  кувшинок  и  торчал  выше.
     Чапай  ухмыльнулся  и  с  пониманием  покивал.
     - Ты  думаешь,  они  там  сидят?
     - А  кто  чем  шутит? -  пожал  я  плечами,  удерживая  поплавок  взглядом. – Вдруг  повезет.
     - Давай, давай, -  поощрил  наперсник.
     Но  и  сам  тут  же  перезакинул  снасть  подальше  и  угодил  в   ямку,  а  потому  глубину  установил  не  сразу.  Я  за  то  время  вытащил  несколько  карасей,  правда,  ви-дом  прежних, и  весом  и  норовом  тоже. Наживу  они  даже  не  теребили, - хватали,  будто  разбойнички.  На  меня  снова  напала  тоска. Я  вытащил  очередного  торопыгу  и  намерился  подаваться   в  другое  место  в  поисках  разнообразия.
     - Ты  что?  - сказал  Василий  Иванович. -  Кругом  аналогия  Озеро  карасёво,  а  крупных  тут  нет.  И  бель  давно  вымерзла.  А  рыбки  мне  наловить  надо.  На  жареху  под  сметану.  У  моей  пассии  на  днях  праздник  души – день  рождения.  Она  карасей  нажарит, а  я  к  ним  -  бутылочку!  Подмогни!  Да  и  трескать  карасей  вам  с  половин-кой  придется.  Что  за  праздник  у  нас  -  без  вас?!
     - Меж  тем  он  тоже  вытащил  несколько  рыбок и,  как  показалось  мне  не  без  подспудной  зависти,  чуток  пожирнее  моих,  поупористей  на  крючке.
     -  А  эти  ладненькие, -  похвалил  я. -  Покрупнее! На  леске  как  ходили!
     - То  ли  еще  будет! -  подзадорил,  мечтательно  лыбясь, товарищ Чапай. -  Покуда  мы  ловим,  они  подрастают.
      Да, он   частенько  меня  облавливал  штучно  при  его  беспримерной  усидчивости.  Скучая  от  бесклевья  или  однообразия,  я   экспериментировал  со  снастью  и  прогорал. Зато,  найдя  удачное  решение  или  место, отводил  душу. Теперь  я  вздохнул,  покоряясь  планиде, и стал  ловить  серебристых  карасиков.
     И  тут  мой  друг  тихо  воззвал:
     - Ну-ка,  взгляни!
     На  его  крючке  висела  рыбка,  небольшая,  прежняя  весом  и… красивая,  необычная  видом! Широкие  бока  горели  на  солнышке  золотом, спина  отливала  чернью,  темными  с  киноварью  были  спинной  плавник  и  хвост,  а  все  остальные  перья  полыхали  пурпуром!
     - Дай-ка  мне  с  ней  познакомиться,  -  попросил  я  приятеля.
     И  принял  в  руки  красоту.  Золотая  рыбка  чуток  шевелила  жабрами  и  слегка  распахивала  рот,  будто  молвила. И  смотрела  на  меня  с удивленной   усталостью  и  укором. Дескать, что  же  ты,  старче,  примахался  с  пустым  любопытством?  Жаль, давно  утерялась  способность  пужнуть  волшебством. А  то  бы,..  за  три  моря  без  обратного  билета  закинула.
     Я  передал  золотого  карасика  другу  и  вопросил:
     -  Под  сметану   его  приспособишь?  На  сковородку,  пассии  на   аменины?
     Василий  Иванович,  наверно,  уловил  мою  грусть и  подспудное  осуждение,  и  болезненно  усмехнулся.
     - Да  нет. Жалко  красоту  под  сметаной  прятать.  Пускай  себе  плавает  в  озе-ре, в  пенатах  родных.
     И  бросил  на  плесик. Золотая  рыбка  встрепенулась,  брызнула  искрами  разных  алмазов, чуток  проплыла  вдоль  берега,  будто  оглядываясь  на  нас, и,  медленно  погружаясь в  глубь  озерца, уплыла  на  просторы.
     Я  пожал  другу  руку.
     - Держи  петушка.  За  высокий  поступок. Жаль,  нет  у  нас  книги  отличия. Стоило  бы  записать  на  скрижали.
     - Смейся,  паяц.  Только  над  чем?   По-твоему,  редкость  теперь  нормальный  порыв  души,  пустить  живность  на  волю? -  с  торжественной надломленностью  выго-ворил  мне  Чапай.
     - Да  нет.  Не  благородный  жест  редок,  хотя  и  его  поискать  надо. Карасика   вот такого,  золотую  рыбку  изводим.  Лебедей   люди  жрут,  - сказал  я  с  печалью.  -  Красоту  не  жалеем,  о  завтреве  думать  не  стали.  Браконьер  одолевает.
     - Но,  но!  -   возразил   мне  наперсник. -  Мы-то  есть!  И  еще  -  люди!  И  не  позволим  извести  под  топор  леса  и  сады,  живую  природу.  И  внуков  научим  защи-щать  слабых  и красоту  природы.  И  любить… себя   в  ней.  Куда  же  без  этого?
     Я  покивал,  соглашаясь. Да,  недурно  бы  приучить   нас  обожать   все  сущее   не  сердцем,  не  начинкой   в  голове…  А  всей  душой   любить,  что  надобно  лю-бить…Успеть  бы.
                1996 г.
               


ФОРЕЛЬ  ДЛЯ  ПРЕЗИДЕНТА

     Раздольная  в  устье, впадающая  в  бухту  речка  в  середине  июля  не  могла  обещать  приличной   рыбалки,  но  нас  одолевала  тоска.   Образовалось  «окно»   в  распорядке  дней   наших  и  мы  с  Михаилом  Савеличем,  бывшим  газет-чиком,  а  ныне  президентом  компании  «Дока  и  К»,  плюнув на   все  условности  и  здравый  смысл,  уложив  в  багажник   его  многострадальной  «Волги»  рыбацкие   причиндалы,  приехали  на  заветное  место, раскинули  табарок  и…балбесы,  проспали  утреннее  бдение.
     Наверное,  мы  слишком  расслабились  накануне,  оказавшись  в  объятьях  природы,  чуть-чуть  приняли  лишнего,  привечая   у   костра   удачу,  и  потому  оконфузились.
     А  утро  сделалось  сказочное!  Почти  незакатное  летом  тутошнее  солнце  выбралось  уже  выше  маковок  лиственниц  и  припекало,  и  плавилось  в  ряби  волн.  Легкий  ветерок  сдувал  прочь  комарье,  где-то  за  спиной,  в  глуби  пролеска  яро  кричали  кедровки.  Другой  берег, устланный  серыми  голышами, уходил  под  ноги  тайги,  над  которой  дежурила  сопка.  Вокруг  все   покойно,  простиралось над  нами  ласковое  небо,  и  мысль  про  тот  самый  уголок   рая,  не  казалась  очень  уж  глупой.
     Воды   неглубокой  речки  прозрачны,  каждый  камешек  виден,  но  населены   покамест  скудно.  Одни  обитатели  подались  в  верховья,  где  много  прохладнее  и  больше   кормов,  другие   еще  не  пришли  с   морских  просторов  -  не  время. В  конце  месяца   ворвутся  сюда  косяки  горбуши  и  кеты  метать  икру,  а  следом  прокрадутся  океанские  гольцы,  мальма  по-местному,  покушать  от  пуза лососевых  яичек. А  пока  речные  гольцы,  ленок  да   хариусы  здесь  хозяйствуют,  и,  надо  сказать,  охотно.  Не  часто,  но  уж  если  брали  насадку,  то  резко  и  верно,  вдруг.  Тогда  не  зевать  с  подсечкой да  крючок  подтачивать   вовремя.
     Теперь  мы  торопились,  безалаберно  бегали  по  биваку, из  багажника  выгребали  скарб,  одевались  в  рыбацкое,  под  цвет  растительности  у  берегов, обувались  в  болотники.  Готовили  к  делу  удильники,  легкие  и  длинные  с  катушками, с лесками  тонкими  и  крепкими  на  разрыв,  потому  как  рыба  здесь  могла  зацепиться  -  ого!
     Михаил  Савельич   подбросил  в  реку  привады,  посеял  простор  воды  красной  брусникой   щедро  и  широко.  Стал  колдовать  у  банок  с  червями,  опарышем  и  короедом,  по  ходу,  видать, прикидывая, с  чего  начать  лов.  Из  своих  заготовок  я  присовокупил банку   прошлогодней  соленой   икры   горбуши, не  круто  сваренной   на-кануне.
     Берег  свободный  и  других  рыбаков  в  виду  нет.  Они  привалят  сюда  попозже,  через  пару  недель,  когда  начнется  главное  действо  -  ход  красной  рыба  на  нерест.  Явятся  за   икрой.
     Пока  я  прикидывал,  где  стоять  у   воды, мой  наперсник  уже  сделал  заброс.  Поплавок  зашвырнул  далеко,  на  стремнину  за  плесом.  Я  размахнулся  меньше  и  тут  же  был  наказан.  Наплав  лениво  поволокло  в  сторону  и  после   подсечки  я  достал  из   воды  «тридцатника» -  годовичка  кеты, за  поимку   которых  тут  полагался  штраф  в  три  червонца.  Рыбки  те  сбивались  сейчас  в  косячки,  чтобы  скоро  скатиться  в  окиян-море.
     На  безрыбье  ее,  конечно,  ловили  и  бросали  в   уху,  но  для  меня  не  тот  случай – юшки  я  не   потребляю.  Предпочитаю  соленую  или  вяленую  рыбку  к  пиву  или  напитку  покрепче, жареную, с  золотистой   корочкой,  а  вот  вареную  и  даже   икру… Увольте.  О  вкусах  не  спорят,  а  мой  - ни  в  дугу.
     После  трех  или  четырех  забросов,  когда   при  каждом  на  крючок  садился  недомерок  лосося,  я  сменил  место,  перешел  ниже  на  быстринку  и  «тридцатники»  тут  же  оставили  меня   в   покое. Но  и  всякая  другая  рыба  не  поторопилась  меня   порадовать  присутствием,  поплавок   проплыл  отпущенное  леской  расстояние  без  всяких  задержек, нагоняя  скуку.  Спустя  время   я   взглянул  на  напарника,  но  и  у  того  жизнь  была  тоскливая.
     -  Как,  президент?!  -  подал  я  голос. -  Полный  облом?  А  мы  так  спешили!
     Михаил  оборотился,  сотворил  на  круглом  лице  с  молодой  и  рыжей  бородой  мину  задумчивости  и  повел  плечом.
     -  Но  мы  ж  спешили  до  реки!  И  без  ухи  не  останемся.  Пардон, я  не  останусь.  Надергаю  вон  подростков  кеты.  Не  ложиться  же  спать  на  голодное  брюхо.  Ну  и  ты чрево  набьешь  консервушкой   из  мяса.  А  касаемо  затеи  отвести  душу  на  рыбалке… 
     Тут  он  умолк,  оставив  мысль  незавершенной,  но  явно  полагаясь  на  надежду,  на  коей  и  держится   всё  и  кругом. Всё  правильно:  мой  друг  и  меценат  помнил  особенности  моих  капризов  и  начисто  отвергал  ограничительные  законы,  когда  шли  они  вразрез  со  здравым  смыслом.  Он  был  прагматиком. Но  не  волшебником,  и  заказать  клев  не  в  его  власти.  Еда  для  меня  не  проблема,  покуда  в  рюкзаке  есть  хоть  черствая   корочка   хлеба,  а  вот  рыбалка,  процесс  общения   души  с  природой…
     Естественно,  я  согласился  с  ним,  полагаясь  на  надежду,  но  попробовал  по-искать  и  сочувствия. 
     - Ты  думаешь,  нам  ничего  не  посветит?
      - Еще  не  вечер,  как  говорят  знатоки, -  меланхолически  отозвался   мой  спонсор  и  напарник.  – Все  может  быть,  все  может  статься.  А  вдруг  подойдет  разведка  океанской  мальмы?  Гольцы  чуют,  что  на  носу  большая  гулянка  и  на  халяву   можно  нарастить  жирку.  Да  и  не  один голец  любит  икоркой   побаловаться.  Тут  всегда  хариусы пасутся.  Я  даже   сильно  удивляюсь,  что  они  не  идут  нам   на-встречу.  Ну  и  ленок,  форель,  наконец.
      - Чиво?!  -  возвысил  я  голос  от  неожиданности.
      Рыбак  из  меня   простоватый  -  не  профессор. Добираюсь  от  города  до  воды  я  случаем  или  автобусом,  и  о  форели  в  здешних  местах  не  слыхал.  Потому  и  изумился   амбициозности  президента.
     Тот  повернулся   ко  мне,  лицо  его  с  носом  картошкой   лучезарно  светилось.
      - Чему удивляешься, брат по перу? Тут  Север!  Тут  всякие  сказки  случаются. Пеструшки  я  тоже  здесь  не   встречал,  в  смысле,  ручьевой   форели.  А  вот  кумжа всякая   водится.  И, бывает,  большая  радует  душу.
      -  Так  кумжа  -  лосось!
      - Я  не  ученый,  а  простой   удильщик. Спорить  не  стану.  Но  если  верить  Владимиру  Ивановичу,  а  Далю   верю  я   безгранично,  то  кумжа  -  подвид  форели. Лососной.
     - Да-а?.. Ну  так…  пускай   ловится!
    Но  не  клевало.  Рыба  объявила  голодовку  и  мы,  за  неимением  толкового  занятия,  под  сурдинку   прикладывались  к  манерке   с  заморским  ромом,  закусывая  затяжкой   сигареты.
     Затем  президент  стал  ловить  молодь  кеты,  заготавливая   ингредиенты  для  обеденной   ухи. Впрочем, упрекнуть  его  в  дурости  я  не  мог.  Он  не  ломал  природу -  всегда  берег.  И «тридцатников»   выловил  ровно  по  счету, две  дюжины.  Для  контраста  в  ухе,  когда  мы  приловим  еще  рыбы,  а  я   знал,  Михаил  Савельич  обожает  тройную.
    Но  покуда … мечталось.
    Я  подбросил  на  стрежень  привады:  опарыша  и  брусники,  приглашая  на  красненькое  дальнюю  рыбу.  На  хариуса  я   не  рассчитывал,  он  мало  кочует,  а  вот  мальма   могла   подойти.
    Однако,  напрасны  надежды. Я  перепробовал  все  насадки:  личинку  короеда,  червя  и  «крыску»,  прошлогоднюю  икру  мелкую  блесенку  и  бруснику…Решил  прой-тись  по  реке  в   поисках  хариуса.
   И  нашел!  Пройде   метров  полста   вверх  по  течению,  забросил  короеда  на  дальниЙ,  как  мне  показалось,  всплеск,  и  поплавок  тут  же   провалился.  Я  подсек, леска  придавила  кончик  удилища…Чуть-чуть  поборовшись,  я  вытащил  граммов  на  двести  хариуса.  В  нос  шибануло  запахом  свежего  огурца.  Так   еще   корюшка  отдает   и,  говорят,  -  кит.  Посадил  рыбу  на  прутик  гибкого  тальника,  придавил   камнем  у  берега. Затем  забросил  приманку  на  большую  волну,  под  которой,  похоже,  лежал  хороший   валун.  Поплавок  опять  сиганул  в  прорву!  Снова   подсечка, недолгая  борьба, -  и из  воды  выпорхнул   еще  один  любитель  деликатесной   личинки.  Пара  первому   хариусу  на  вид  и  упитанность.
    Ах,  как  славно!  Еще  бы  так!
    Я  поторопился   забросить  удочку.  Бог  любит  троицу,  а  мне  надо  больше.  Но -  дудки,  глухо,  как  ни  полоскал  я   снасть.  Ну,  тут  я  сам  виноват,  забыл  истину, -  на  одном  месте  много  хариуса   не  живет.  Его  искать  надо,  ходить  за  ним.
    Вернулся  к  напарнику.
    - Вот  тебе,  Миша,  на  президентскую   уху.  Скоро  обед.  Сам  уху стряпать-варганить  станешь  или  меня  наймешь?  За  труды  я  много  не  возьму.  Ромом  отдела-ешься.
     Приятель  подтрунку   пропустил  мимо  уха,  но  быстро  осведомился:
     -  Где  ловил? На  что?
     Вопрос,  в  общем,  был  праздный,  и  мне  осталось  пожать  плечами.
     -  Короеда   возлюбили.  Стоят  на  течении  у  валунов. Но,  пожалуй,  в  любом  месте пробовать  можно.  И  помнить  следует,    мы  не  первые  здесь  проходцы.  Вчера  ходоки  могли  быть,  и  раньше.  Всем  нужен  хариус!
     Президент  не  слушал.  Гремя  камнями   под  подошвами  рыбацких  ботфортов,  заторопился  он   вверх  по  реке-кормилице.
     Я  же подался вниз, пристроился у косицы,  творящей  небольшую  заводь. Бросил  привады,  потом  крючок  по  течению,  но  чтобы  ближе  к  границе   водоворота.
     На  первой  же  проводке  поплавок   ушел  под  воду. Кисть  руки сработала  автоматически,  леса  натянулась,  пошла  резать  буруны,  прочь  от  берега  поперек  течения. Но я  уже  понял,  на  другом  конце  удочки  рыбка  так  себе,  несильна,  и  рванула  на  сторону  от  испуга  да  чтоб  отцепиться.
     Я  потянул  к  себе  жилку  и  выдернул  рыбку  в  ладонь  великостью,  круглую,  серебристую  и  шуструю.  Снял  с  крючка  и  стал  рассматривать.  Крапинки  вдоль  хребта  и  спины:  красные  с  голубыми  и  черные.  Трепыхается  на  ладони,  хочет  на  волю…А  позарилась  на  простого  червя,  навозного  полосатика.               
     «Кумжа малая  или  ленок?…Нет,  ленок  брусковатее,  а  тут -  верете-но…Форель!»
     Посадил  ее  на  прутик   под  жабру,  опустил  в  мелкую  воду,  придавил  камнем. И, подкинув  бруснички,  стал  удить. И  почти  сразу  зацепился  кто-то  внушительный.  Впрочем,  после  двух-трех  рывков   сошел…Но  тут  я,  профан  и  балбес,  растерялся  и  не   подсек. Просто  тащил, а  у  них  пасть  костистая…Попробовал  на  палец   крючок .. Острый,  колется.  Но  то  на  палец…
     А  сердце  разволновалось. Озерный  голец  объявился,  наверное!
     Очередной   заброс  прошел  пустым,  и  потом  еще   минут  двадцать  было  тихо  и  снуло  на   моей  душе.  Погодя,  после  многих  смен  насадки  и  иных  ухищрений,  поплавок  мгновенно  ушел  в   подпространство. Подсечка -  и  рыбка  такая  же  шустрая,  но  больше  ростом!  Молодая   кумжа.
     Затем  был  большой   перекур  с  питьем  чая. И  снова   попытка  чего-либо  поиметь. Почти  перед  каждым  забросом  я  подбрасывал  рыбкам  бруснички,  выбирал  недозрелую,  яркую.
     И  вдруг -  поклевка  короткая,  резкая,  и  мощный  рывок  едва  не  вырвал  из  руки  удилище.  Жилка  стравливалась с  катушки  с  большим  усилием  и  гнулся   кончик   слеги,  а  рыба  уходила  на  середину  довольно  широкой  тут  речки…Это  явно  тот  самый   голец,  проходной,  океанский, которого  я  с  нетерпением  ждал.  Голодный,  и  глаз   положил  на  «крыску», большого  и  розового  опарыша,  и  пробует  убежать.
     С  такой  рыбой  мне  доводилось  иметь  дело  не  раз,  но  все  же   волнительно, -  уж  очень  сильна  и  упориста,  а  потому  хочется  побороться  и  не  упустить.
     С  трудом  заворачиваю  ее  на  круги  и  любуюсь  скорым  ходом живой  торпеды,  рвущей  в  ярости  волны.  Я  ее  видел.  Мальма  была  с  руку  и  толщиной   с  бревнышко. Но  сидела  на  крючке  хорошо,  крепко.  Так  я   полагал. И  потому  слегка  раздухарился,  был  слишком  уверен  в  исходе  борьбы  при своем  импортном,  японском  оборудовании, и  надумал  закурить.  Скоротать  время,  покуда  голец   притомится  и  сдастся   в  плен.  А  напрасно:  крючок  на  моей  удочке  привязан  маловатый  для  такой   рыбы,  всего-навсего  «пятерочка.»,  и  недавний   сход  хорошей   мальмы  меня   не  обескуражил,  не  насторожил.
     Но,  кажется,  все обошлось,  рыба  выдохлась  и  пошла,  послушная  зову  лески, к  берегу. Оставалось  ее  взять,  подхватить  под  жабру,  потому   как   багра  или  подсачека  тут  не  полагалось.  Засмеют  и  осудят  за  жадность,  за  неспортивность  рыбалки.
     «Наклониться?.. А  успеешь,  сумеешь,  даст  она  тебе  форы  хоть  пару  се-кунд?»
     Делать  надо  все  мгновенно.  Бросить  удилище,  перехватив  леску  в  руку,  и  быстренько  поддеть  гольца  под  жабру.  Или  обеими  руками  хватать  рыбу  и  выбросить  подальше  на  берег.  Ложиться   грудью  на  трофей… Все   отмечается  мимолетно.  Покуда  не  определился,  что  все-таки  делать? 
     Или  позвать  на  помощь  президента?.. Но  он  далековато  и  я  решаюсь.  Жилка  натячнута  струной,  я  напрягся,  прицелился   взглядом,   ухватиться  рукой  и  тут…удочка  выстрелила.  Я  едва  удержался  на  ногах.  Осмотрел  затем  оснастку:  все  цело,  на  месте.  Сорвалась  рыба  с  крючка-недомерка.
     Теперь  я  тороплюсь,  обнадеженный  внезапной  хваткой  и  сходом  океанского  гольца.  Полагаю,  он  не  убежал  далеко,  убоясь  новой  со  мной   встречи,  и  вернется   к  трапезному   столу.  Потому  я  скоренько  привязываю  крючок  «семерку»,  нанизываю  опарыша  с  красным  хвостиком  и  пару  икринок,  и  забрасываю  гроздь  на  течение.
     Но…поплавок  проносится  без  поклевки  раз  и  два,  и  еще  много  раз.  Видать,  мертвый   час  наступил  для  рыбы.
     - Вот, -  сказал  я,  подойдя  к  другу  и  меценату,  с  досадной   ухмылкой  показывая   ему скромный   улов, -  вашество!  На  уху  тебе  форель  для полного  удовольствия.  Мало,  но  такова   жизнь.  А  большая  рыба  сошла.  По  закону   подлос-ти.
      Он  взял  прутик   с  рыбкой,  с  брезгливой   улыбочкой  осмотрел  и  скорбно  кивнул.
     - Маленькая   кумжа  или  большая,  но  для  тройной  ухи  сойдет. Она  решает  вопрос  с  обедом.  Ну  и  я  пару  хариусов-ушканов  взял…А  твоя  озерная  мальма  махнула  хвостиком.  Я  видел  твои  потуги.  Отчего  не  испросил  помощи?  Воз-гордился?
     - А  ты  руками  ее  хватать  стал  бы,  с  твоим  пузом?  То  тебе  не  баланы  катать.  Тут  проворность  нужна. Ничего,  выдюжим  и  на  том,  что  наловили  и  Бог  подал.  А  он  послал  тебе,  я  нутром  чую,  много  вкусных  вещей.  И  ветчину,  между   прочим,  которую  я   сильно  обожаю. Ну  и  я   прихватил  консервов,  паштетик   из  гуся  и  фарш  колбасный.  Житуха  пошла!  На  спонсора  надейся, а  сам  не  плошай! – Так,  слегка   ёрничая,  скрашивал  я время,  занимаясь  излаживанием  костра.  -  А  с  рыбой   все  образуется, я  думаю,  Михаил  Савельич.  У  нас  впереди  еще  вечер  и  утренняя  зорька.  Если  опять  не   проспим.  Но на  такой   случай,  давай  поставим  условие.  Не  на  брата  бутылка,  а  -   возле!  А?  Уговор?
     - Так  мне  завтра  -  за  руль!  И  не  принять   сегодня  дозу…Да  это  ж  са-дизм!..Мы  заведем  будильник,  я  его  прихватил!  -  пошел  на  компромисс напарник,  не  желая  лишаться  благ  при  присутствии  на   природе.
     Вечер  тот  выдался  тоже  досадным,  без  ожидаемого  дружного  клева.  Сооб-ща  наловили  на   президентскую   уху  «тридцатников»,  с  десяток   хариусов,  да  попались  к  ним  несколько  малых  лососных   форелей,  хотя  хотелось  поиметь  чего-то  увесистого  и  задорного.  Мальму   или  кумжу.
     А  утром  мы  стали  рядышком  на  то  место,  где  накануне  сошел  у   меня  очень  приличный  трофей.  Мы  понадеялись  на  отменный   клев  крупной   рыбы,  потому   как  были  просто  уверенны:  не  может  не  вести  вечно.  И  точно,  клев  нас   распотешил.  И  какой  рыбы!.. Не  успевали  наши  поплавки  встать на  воду,  как  их  увлекало  прочь!.. Цеплялась  мелочь,  сплошь  молодь  кумжи,  не  на   много  разная  по  весу,  но  одинаковая   по  нахальству.
     Президент  «Доки»  зацепил  ее  первым.
     - Чур,  на  выброс!  - воскликнул  он,  оценивая   ее  на  лету,  тут  же снимая  с  крючка  и  швыряя   в   воду.  И  будто  бы  оправдался: -  Не  станем  же  мы  гробить  мальцов!
     - Само  собой,  ваше  степенство.  Но  когда  покрупнее   попадется,  оставлять  надо для ухи,  -  весело  скалил  зубы  и  я,  тоже  выбрасывая  свою  форельку  в  реку. -  Вам  фосфор  нужен  для  осмысления   ситуации,  чтоб  объегоривать  клиентов.  А  фосфор  в  ей,  в  энтой рыбе.  Царская  же форель!  А  президенту  не  откушать  ее,  да   еще  ежели  по  рецепту альпийских  жителей, о  каком  писал  где-то  Хэмингуэй!  Чтоб  голубая   получилась,  и  принимать  ее  с  белым  вином!
    - Сейчас голубых развелось, как  транспорта  на  дорогах!  -  хмыкнул  наперсник. – Да  и  президент  я  не  тот.  Прагматиком  сделался   поневоле,  а  в  душе  я  романтик  и  авантюрист. Потому,  лови  маленькую  кумжу  и  бросай  обратно.  Бог  увидит  твою  доброту  и  воздаст  должное,  крупную  подошлет.
     - Ты  прав,  пожалуй.  По  президенту  и  рыбка!  А  станешь  большим  президентом,  так  не  будет  заботы  тебе  ловить  рыбку  большую  и  маленькую.  Её  на  лайнере  привезут  халдеи.  Форельку  из  Сивана  или  омуля  из  Байкала.  Как  возили  дорогому  Ильичу.  Или  врут  в  прессе, и  Брежнев  кушал  рыбку  из  простого  гастроно-ма?
     - Не  надо, коллега, -  скривился  напарник. – Зачем  суесловить,  какое  нам  дело?  Он  был  человеком  довольно  занятым  и  занятным,  Было  ли  у  него  время  на  рыбалку,  когда  он  охотник?  И хобби  у  него  было  нам  не  по  зубам.  Вот  и  вошел  в  скрижали.  Было  ли  у  него  время  на  рыбалку,  когда  он  охотник  до  дичи  и  орденов? А  у  нас  время  навалом,  вишь,  вылазим  на  природу.  И  рыбы  наловим,  когда  клевать  станет  нужная.  Каждому   свое,  как  писали  на  вратах  ада.  Зачем  спорить  и  блудить  словом?  Жизнь-то  течет  к   концу,  не  к  истоку.  Дорожить  надо  каждым  часом,  когда  кругом  прелесть  и  красота. – рассуждал  Михаил,  усевшись  на  конька  философии  и  бросая  очередного  недомерка   мальмы  в  родные  волны. – Цена  жизни  в  нашей  работе,  чтобы   по  сердцу  она  пришлась.  Да  в  умном  препровождении  времени,  без  жадности  до  многого,  чего  объять  нельзя,  и  в  созерцании. Да  в  душевном  покое…Ты  не  поверишь,  но  я  лишь  сейчас  стал  осмысливать  и  понимать  эту  штуку,  что  называется   бытием.  Когда  вышел  в  деловые  и  стал  президентом  «Доки». У  нас  короткая  жизнь,  у  бизнесменов,   нас  потихоньку  отстреливают,  как  гадких  утят.  И  к  тому  же прожорливых.  Причем,  нисколько  не  принимая  в  расчет,  что  из  многих вырастет  прекрасный   лебедь.  Так вот  пускай  хоть  рыба  растет  до  срока  и,  может,  маленькая,  станет  большой.  Пущай  ловится,  тешит  души  наши  волнением  правдашним  или  зряшным,  от  какого  урону  никому  нет… Вишь,  я  стал  философст-вовать.  А  дома,  в  семье  на  такое  не  тянет…Душа  тут  спокойная,  на  рыбалке.
     - Я  понял  тебя,  Миша.  И  прости.  Не  станем   отвлекаться,  когда  вокруг  так  бесподобно  прекрасно.  И  превосходный  клев  пусть  даже  мелкой рыбы…
     И  тут  я  прервал  монолог.  После  очередной   подсечки  меня  вдруг  чуть  не  сдернуло  в  холодные  воды! Удилище  изогнулось, леска,  казалось,  зазвенела  струной,.. и  я  стал  водить  большую  и  сильную  рыбу.  Я  думал, на  этот  раз  сумею  ее  утомить  и  достать  из  воды,  и  надеялся,  что  зацепилась наконец-то  крупная   кумжа  -  лососная  и  гигантская  форель,  раскрашенная  в  цвета  радуги.  И  какую  не  стыдно  презентовать  другу  и  президенту. 
                1988 г.

               

                ПОПЛАВОК   «ВАНЬКА»


     Вот  только  же  азартно  клевала  плотва,  дробно  играла  поплавком  густера,  не  пропускали  опарышей   внушительные  гибриды,  забредшие   на  край   плеса   на  запах  жмыха  из  кормушки,  а  теперь  вот…все,  будто  вымерла  рыба.  К  тому  пошел  ветер:  северный,  самый   вредный  для  нас  тут,  рыболовов,  погнал  крупную   рябь.  И  небо  сменило  картину,  завесилось  тучами,  и  лишь  в   проемах  кой-где  изумляло  ко-лером  чистой   лазури.  Шумели  кронами   березки,  роняя  желтую  листву,  и  хватали  за  душу  криками  журавли,  прощаясь  с  высокого  клина.  Осень  вступала  в  права  не-раздельно  и  в   срок.
     Я  с  досадой  сотворил  перекур,  оставив   поплавок  на  тихой   воде  у  берега.  Выходит:  шабаш  на  сегодня?  Часика  два  половился  и -  снасти  долой?  Но  ведь  перемен  всего:  ветер  занялся  и  солнце  сокрыло  тучами.  Холоднее  не  стало  и  дождик   не  ожидается  в  ближнее   время.  Тучи  с  исподу  без  черноты  и  ход  их  скорый.  Сойдут  в  одночасье.  Не уж   то  рыба  учуяла  дальние  перемены?
     Погодя,  снова  стал  я  бросать  поплавок  на  течение  и  в  глубину.  В  волнах  он  виден  смутно,  пропадал  часто  в  гребнях. То  ли  рыба клевала, притапливая  коротко  в такую  погоду, а  может,  волна  баловалась  с  поплавком,  вздымая  и  тут  же  бросая  в  ложбину.  Но  вот  и  поклевка -  поплавок  пропал  с  глаз  надолго. Я  подсмыкнул  и…есть! Что-то  упруго  заходило  в  глубине  на  леске…Плотвичка  грам-мов  на  двести  попалась.
     Душа  чуток  распахнулась,  возрадовалась.  Опустил  рыбу  в  садок  и  опять  жду   удачи.  Но  поплавок   скачет  на  волнах  и  играет  такую  бестолковщину,  что  определить  поклевку  совершенно  нельзя.  Иногда  я   все  же  дергаю,  поймав   миг,  когда  антенна   скрывается   накоротко,  но …пустые  номера.  И  нажива  цела,  ничего  не   указывает  на  интерес  к  ней  рыбы.
     Перезакинул  кормушку,  добавил  в  нее  сухарей  и  укропчику  с  огорода,  и  снова  пытаюсь  ловить  в   проводку.  Тут  же  радует  затяжная  и  дерзкая  поклевка,  но  на  крючке  оказывается  едва  с  палец  плотвичка.  Пришлось  выбросить,  пусть  подрас-тает.
     Опять  несколько   раздражающих непонятностью  проводок.  Часто  дергаю  на  всякий   случай,.. но  из  многих  подсечек  один  лишь  раз  подсекаю  рыбешку.  Опять  плотва,  но  уже  под  ладошку. Темноспинная,  играет  меркло  золотистой   чешуей  и рдяными  перьями  плавников,  и  корит  рыжим   взглядом.  Сумятясь,  торопливо  опус-каю  ее  в  садок.
     А  между   прочим,  пробудилась  во  мне  мысль,  будто  было  уже  когда-то  со  мной.  Вот  так  же  мешала  ловить  рыбу  волна  на  горном  Зеленчуке,  а  я  находил  способ  увидеть  поклевку  осторожной   рыбы.
     И  вспомнил!  «Ванька-встанька!»  Как  говорил,  усмехаясь  в  прокуренные  усы,   мой   дедушка. Он  же  и  строил  мне  тот  поплавок,  тогда  еще  пацаненку.  Наплав  на  волнах   указывал  даже  тоненькую  поклевку  несмелой   рыбы.  А  дедуля  мой  от  кого-то  другого  вызнал  тот,  в  общем-то,  простенький  настрой  прибора.
     Я снова отложил удочку  на перекур  и  углубился  в  мысли,  припоминая  конструкцию. Нет,  здесь  соорудить  такой   наплав  не  удастся,  а  вот  дома…
     И  на  другую  рыбалку  я  приезжаю  с  тем  поплавком.  Забрасываю  кормушку,  вымеряю  глубину и  поднимаю  на  жилке  стопорок  для   скользящего  поплавка  на  нужную  высоту. Бросаю  опять  в  реку,   уточнить  ход  выверенного  дома   в   ведре   сооружения.
     Особенность  такой   снасти  в   том, что нажива  не  должна  лежать  вместе  с  грузом  на  дне.  Вернее,  груз  не  должен  касаться  грунта.  Такой  поплавок по  сути - точнейшие  весы,  безмен. Он  плывет  плашмя:  на  одном,  длинном,  конце   его  пустотелого  оперения  груз  свинца,  а  на  другом  леска,  и  у  крючка  опять  же  грузило,  уравновешивающее  настрой. И  если  рыба  взяла  наживу  и  чуток   придавила,  то  по-плавок,  в  середине  которого  кругляш  пенопласта  иль  пробки,   приподнимется   или  станет  торчком – тут  подсекай.  Когда  же  рыба  поднимет со  дня  наживу  с грузилом,  а  карповые  так  и  клюют  со  дна,  то  снова   поднимется стержень поплавка, но передней  частью.   Знак:  выложило  поплавок,(будь  у   вас  обыкновенный)  и  надо  бы   поспешить  с  подсечкой.  А  если  рванет  в  глубину…Не  зевай  тоже, поплавка-то  не  видно!
     И  вот  я  отрегулировал  ход  снасти,  наживил  крючок  тестом  и  опарышем,  и  пустил  на  проводку.
     Покуда  еще  тихо  и  в  меру  знобко,  серенькое  утро оставляет  надежду  на  некоторое  удовольствие  при  свидании  с  природой,  но  я  знаю, через  часик  пробудится  ветер.  Осенний   день  редко  обходится  без  него,  тем  более,  осень  на  закате. А  ветер  погонит  рябь,  на  какой  трудно  уследить  тонкую  или  нерешительную  поклевку  всякой   рыбы.
     Поплавок   идет  упокоено,  плоско  и  даже  на  бурунах  встречной  стремнинки  он  неколебим.  Вот  его  увлекает  в  воронку  водоворота,  наплав  вертится,  но  все  едино  плашмя,  и  остается   наверху.  Ничто  его  не  тревожит.  И  никто.  Или  не  будет  клева?
     Две-три  проводки   проходят  в  скорбях.  Я  проверяю  наживу,  но  на  кусочке  теста  нет  признаков  рыбьих  губ.
     Но  вот  на  исходе   проводки  короткий   конец  поплавка  становится  вертикально.  И  не  тонет,  плывет… Выложило!  Доходит  до  меня,  и  я  коротко  играю  кистью  руки,  подсекаю,  и  чувствую  крепкий  зацеп.  И  тут  же  живой  ход  жилки  на   сторону,  удилище  гнется  и  рвется   вон!..  Но  снасть  моя  проверена  временем  и  рыбалкой  и  должна  выдержать,  хотя   волнение  таким  убеждением  не  снять… Я  стараюсь  притомить  рыбу   на  кругах  и  мне  удается  забрать  её  силы.  Через  время  понимаю  наверх   леща.  Изнеможенно  вздохнув,  он  валится   на  бок  и  я  без  хлопот  отправляю  его  сначала  в   подсачек,  а  затем  и  в   садок.
     Снова  пускаю  удочку  в  дело.  И  опять  много  пустых  проходов.  И  вдруг  поплавок   стал  часто-часто   подрагивать  и  я  не  тотчас  соображаю,  - дробит,  какая-то  рыба,  пробует  на  вкус  наживу!  Надо  подсекать  и  я  дергаю…и  вынимаю  из  воды  густёрку  в  ладонь.  Следом  объявилась  плотва,  которая  попросту  утопила  наплав,  даже  не  пробуя  на  вкус  сладкое  тесто.
     Рыбалка  будто  бы  налаживается,  я  доволен, но с  опаской  поглядываю  на  небо,  по-прежнему  пасмурное,  когда  трудно  надеяться  на  улучшение  погоды.  Но  прогноз  я  знаю:  ветер  сегодня  пообещали  западный,  самый  верный  помощник  нам,  удильщикам. Плохо,   ветер  тот  зачастую  пригоняет  тучи  наполненные  водой  и  она  изливается  обязательно,  когда  не  хочешь  намокнуть.  Ну  и  клев  тогда  самый   плачевный.
     Да  уж  ладно,  если  задует  губастый,  я  встретить  его  готов.  Испытать  поплавок  на  ветру  мне  даже  необходимо  и  во  мне  просыпается  зуд  интереса.
     И  вот,  по  заказу  будто,  опускается  на  воду  первый  легкий   порыв.  И  сразу   погнал  рябь  на  пути  моего  поплавка.  Тот  слегка  закачался  на  волнах,  но  пером  не  взыграл,  плыл  ровно,  плашмя.  На  очередной   проводке,  и  снова  почти  на  выходе,  короткий   конец  стержня  от  авторучки  на  пробке  опять  стал  торчком!  Теперь  я  подсекаю  осознано-четко.  Тупой   удар  на  руку,..бросок  шалой  рыбы  к  середине  реки,  но  леска  удерживает  тяжесть,  переводит  на  круг.  И  я  долго  вожу  рыбу  на  глубине,  а  затем  без  особых  усилий  вывожу  наверх  леща.
     Ха-арош,  баловень  природы!
     Покуда  управлялся  с  рыбой,  снова  заправлял  крючки,  ветерок  посвежел.  Бросаю  снасть  на  волны  за  буек  кормушки,  подтягиваю  на  струю  и  поплавок  поднимает  перо  вверх.  Так  рыба  берет  наживу и,  слегка  притапливая,  сопровождает,  плывет  по  ходу,  пробуя  на  вкус. Я  снова   поддергиваю  кончик  удилища  и  чувствую  хороший   рывок,  он  тут  же  сменяется  ходом  жилки  на  глубину  и  в  сторону.  Теперь  кто-то  упирается  очень  сильно  и  мне  приходится  проследить,  чтобы  леска  оставалась  под  углом  к  удильнику,  и  без  того  на  конце  гнутого,  и  гасила  бы  рывки.
     В  общем-то  я  спокоен, снасть  моя  и  не  в  таких  переделках  бывала, ну  а  если  совсем  крупная  зацепилась  рыба, тогда  она  не  моя.  Сазан  или  здоровенный  язь,  хороший   голавль  ли  -  оборвут  поводок ,  а  то  и  сломают  кончик  удочки…Но,  поборовшись, я  вывел  наверх  буро-синего  гибрида.  Ошарашенный,  он  не  собирался  сдаваться,  и  увидев  меня,  отказался  знакомиться  и  рванул  на  дно!
     Я  боюсь  за  удильник  и  слегка  попускаю.  Сопротивляется  карп-карась  яростно,  на  кругах  ходит  рывками,  я  чувствую  его  силу,  удивляюсь   неудовольствию  гибрида  и  уже  переживаю  за  его  губы.  Случалось,  рвал  себе  ноздри  такой   вот  боец  и  уходил. 
     Этого  я  все  же  направил  в  подсачек, едва он  снова  вышел  наверх  убедиться,  что  обстоятельства   не  сменились.  Влетел  здоровенный  гибрид  туда  сходу,  будто  хвостом  махнул  на  свою  планиду…
     С  тех  пор  поплавок  такой  у  меня  всегда  с  собой.  И  как  ветер  задует и  пойдет  волна,  цепляю  свою  «невставашку».  Мне  лично  он  нравится,  с  ним  интересно  ловить осторожную  и  хитрую  рыбу  даже  на  тихой   воде,  когда  простой   поплавок  не  укажет  поклевки…
               
                1977 г.
            
                КАРП   ДЛЯ    «ЗАПОРОЖЦА»

     Погода  стояла  прекрасная,  ночи  напролет  соловьи  изливали  чувства,  воздух  свежайший,  и  взошедшее  солнце  купалось  в   прохладных  водах  Северского  Донца.
     На  выходные  дни,  да  еще  сразу   после  весеннего  запрета,  много  рыбаков  приехали  с  ночевкой,  и  потому  припозднившийся   субъект,  выбравшийся  из  «запорожца», долго  выискивал  место  сначала  с  крутояра,  а  потом  и  спустившись  к  воде,  едва  нашел  свободный   клочок  берега  для  одной  донки.
     Человек  был  в  годах  и  средний   ростом,  имел  арбузный  животик,  а  потому   казался  круглым, и   налаживая  снасть  в  полусогнутом  состоянии,  сильно  кряхтел  и  пыжился.
     А  ядовито-оранжевая  его  спортивная  майка  тут  же  стала  бельмом  для  всех  доночников-соседей.  И   многие  недобро косились на  блестящую плешь при большой  голове, и сквозь зубы  ругались. Казалось, будто  и  рыба ушла  в знак  протеста  против  неприятного колера. И верно,  если четверть  часа  тому, то один, то другой  рыболов  торопливо  бежал  на  переливчатый зов колокольчика и  сноровисто  тащил к берегу  сазанчика, чебака  или добрую  густеру, то  теперь  все  углохло и  их  стала  одолевать  скука  и  раздражительность.
     Между тем у  новоприбывшего долго  не ладилось  с  забросом. Он  прицепил  на  толстую  леску ошметок  жмыха с  крупными  сазаньими, кованными   крючками  на  капроновых  поводках, и,  поднявшись в  рост, раскрутив  над  головой  грузило,  запустил  донку…сначала  себе  под  ноги. Провозившись  со  снастью,  он  повторил  маневр,  ошибившись  в  двух-трех  метрах. И лишь с третьей попытки  удалось  уложить донку на  нужное  расстояние от берега В  самую  глубь,  и  по  прямой, не  побеспокоив  соседей.
     Подтянув  леску, рыбак прищемил  ее  в  разрезе  прутика и навесил  колокольчик. Затем  поставил  складной  стульчик, уселся, и для полноты  удовольствия,  в  ожидании  клева, развернул  газету. Устроился он  недурственно,  если прибавить, что  рядом в сумке  стоял  термос  с  кофием  и  ожидал  бутерброд. А еще  он  включил приемник и звуками джаза  снял очарование  утра.
     И  тогда  рыбаки  перестали  чувства  сдерживать. Особенно  два  соседа, между  которыми  он  вклинился. Парни, смахивающие  на  атлантов. В  одних  плавках, расхаживали  они по  берегу  метрах  в  тридцати  друг  от  друга, и  один  из  них  озабочено  вскричал:
     - Слышь, Костя?! Я совсем  подзабыл, хотя  литературу  почитываю. Раба  на  желтое  клюет  или  плюет?!
     - Я  тоже  плохой, Мишаня! Хорошо  помню,  пижонов  она  не  терпит, а  вот  в  отношении  желтого  цвета… Эй, мужики! Кто  знает?!  Рыба  любит  желтый  цвет?!
     - Если  на берегу - нет! -  тут  же  подыграл  им  амбал  в  их  возрасте с  нижнего  мыска. – А  вот  когда  желтое  вместе  с  хмырем  бултыхается, она  обожает!
     - То-то  клевать  перестала  рыба,  когда  козел  в  шмотке  цвета  детского  поноса  объявился  рядом!..А  музыку  она  обожает?! Рыба!  Ежели  - джаз! - опять  прокричал  рослый  и  молодой  Миша.
      - Она  любит, когда  соловьи  поют! - рассудочно  отозвался дальний  рыбак. -  А  когда блюзы  гоняют  в  медные  трубы  ее  тошнит!
      - Так  что делать?! Сворачиваться  или  своротить  клоуну  морду? Рыбалке  конец?!  -  вопрошал  на  всю  реку  веселый  и  озабоченный  Костя.
      - Да  нет, можно  договориться!  Передай  хмырю, пускай  скинет  майку.  Жар-ко!  И  вырубит  пущай  блюз!
     - Эй, почтеннейший  клоун  в  футболке!  Общественность  просит  ее  уважить!  Снимите  майку  и  выключите  концертную  румбу. И  не  стесняйтесь,  смело  идите  навстречу  желаниям  масс! Не  накаляйте  обстановку,  не  выставляйте  ультиматума! -  громко  и  хорошо  поставленным  голосом  передал  пожелания  Миша.  Он  был  ближе  к  объекту  внимания.
     Но тот  отмолчался, то ли  поглощенный  газетными  новостями,  то ли  супро-тивничая  по  паршивости  характера.
     - Он  глухой! -  с  сожалением  констатировал  рыбак  Миша, поигрывая  мыш-цами  на  оголенном  торсе  спортсмена.
     - А  если  врубить  ему   по  шее?! Я  читал, человек  через  прямой  контакт  кулаком  много  понимает, -  подал  совет  его  товарищ. -  Без  удовольствия, но  быстро!»
     - Я бы  и  с  удовольствием  с  ним  поконтачил, но  нельзя! Он  вызовет  милицию. Станет  жаловаться  на  очернение  действительности  или  обвинит  в  клевете. Или  сам  он  мусор! Вишь, держится  как  Вальтер  Скотт!
     -Так  он  и  есть  скот, когда  не  уважает  публику! Разогнал  рыбу  своим  видом, козел!
     И  тут  дринькнул  колокольчик. Все  встрепенулись  и  уставились  на  реку. Каждый  думал, позвонили  ему.
     А  мужик  бросил  газету, вскочил  со  стульца  и  стал  в  стойку  спринтера, опустив  руку  к  донке. Колокольчик  на  его  жилке  еще  колыхался.
     Рыбак  затаил  дыхание и  впился  глазами в  сигнальное  устройство. Леска  его  удочки  стала  медленно  натягиваться, поднимать груз  латунного  обрезка  ружейного  патрона, прицепленного  через  петлю  спичкой. Миллиметровка  выпрямилась…и  тихонько  сдала  назад,  провисла.
     Владелец  серого «запорожца»  перестал  дышать и  торопливо  нашарил  в  кармане  штанов  сигарету.  Он  щелкнул  зажигалкой, – леска снова  стала  натягиваться.  Когда  пыхнул  дымок, леска  провисла.
     Мужик  поднял  руку, собираясь  в  волнении  пригладить  холку… И  в  тот  миг  жилку  рвануло,  колокольчик  со  звоном  подбросило  и кинуло  в  воду!  Хозяин  донки  успел  схватить  леску  и  дернуть  к  себе.  Его  тут  же  повлекло  в  реку  и  он  едва  удержался,  уперевшись  в  песок  с  галькой кедами.
     - Сазан!  -  вскричал  он  счастливым  фальцетом. – Большущий!
     Задрал  ошалелую  физию  к  небу, и с тем же  выражением крайней  глупости  оглянулся  окрест.  Но  Миша, Костя  и  парень  с  мыска  уже бежали  к  нему с  подсака-ми скорой  помощи.
     - Держи! – подбадривал криком  Костя. -  Хвост  и  плавники  мои!  Не  допусти  урона!
     - А  мои  потроха! Я  печенку  люблю! – веселился  парень с  малой  косы. -  Суй  в  подсачек  хулигана!
     - Тогда  и  мне  голову  сазана! -  орал   витязь  Миша. -  Мне  ее  в  уху! Тащи  его  шибче,  а  мы  перестреним!
     В воде  же  происходило  борение. Кто-то  там  здорово  упирался, неохотно  отдавал толстую  жилку,  а  порой  слегка  перетягивал.
     - Угадавший,  кто  зацепился,  пьет  всю  воду из  реки! – вскричал  атлант Костя,  вглядываясь  в  светлые  воды  Донца. -  Судя  по  походке,  там  взбрыкивает  сомик  килов  на  десять.
     - Не-а,  пенек  попался, -  с  сарказмом  отозвался  Миша, ощеряясь  в  ухмылке. -  Идет  тяжело,  а  правит, куда  тянут. Рыба  попхнула  бы  на  простор. Еще  есть  вариан-ты?!
     - Сазан, ребята!  Сазан,  не  видать  мне  рыбалки! – заклинал  мужик  в  оранжевой   футболке, перебирая  с  трудом  отвоеванные  дециметры  и  укладывая  леску  под  ноги. – Сазан  макуху  любит  и  он  её  хватнул!
     - Макуху  все  любят! – оскалился  парень  с  мыска. – А  тебе  повезло.  Еще  чуток, и плавать  тебе  заместо  буйка! Рыба  выручила, взяла  твой  грех  на  себя. О, братцы!  Какой…кабанище!
     Наверх  выходил  огромный  и  едва  не  квадратный  зеркальный   карп. Всплыл  широкой  и черной   спиной  и  завалился  на  бок. И сверкнув  в  лучах  солнца  зеркалами  чешуи,  ввалился  в  круглый  подсачек  могучего  Константина.
     Парень  поднял  карпа  из  природной  среды  и  торжественно  выставил  на  обозрение. Рыбаки  стихли, пораженные зрелищем неординарной  рыбы. Но метр-другой  суши  под  обрывом  не  внушал  хозяину  зеркального  коропа  чувства  уверенности  и  он  закричал:
      - Да-ай!!
      Соколом  выхватил  у Кости  подсачек, мигом  выудил  из  пасти  карпа  крючок, распутал  из  сетки другие, и, бросив  наземь  донку, покатился   с  добычей  вдоль  берега,  выискивая  дорогу  наверх.
     Парни  вставили  кулаки  в  бедра.
      - А  он  донесет! -  восхитился  атлант  Миша. – Гляди,  прижал  к  груди,  как  кассу  фабрики,  спасая  от   воров!
     - Выглядит  геройски, но сверзится, -  сказал  парень  с  мыска,  качая  чубчиком. – Ему  ж  -  как  на  Альпы! А  Суворова  нет.  Словом  зажечь  некому. 
     - Тяжеловато  ему, -  посочувствовал  и  доночник  Костя. – Карпий,  на  взгляд,  на  пудик  потянет,  и  к  тому  -  живой  вес. А  дорога  наверх.  Встрепенется  рыбка  и  рыбаку   каюк.
      - Осилит, -  снова  уверил  Миша. – Он  же  домой  волокет!
      Человек дебатов  не  слышал, он  карабкался  по  узкой  и  почти  отвесной  тропинке,  цепляясь  за  землю  и  корни  растений. Иной  раз  казалось, он  вот-вот  оборвется  и  скатится  в  реку,  упустит  добычу,  но  Бог  помогал.
     Рыболов  выбрался  к   «запорожцу».
     Дальнейшую  картину  доночники  не  видели. А  тот  суматошно  бегал  вокруг  лимузинчика, боясь  выпустить  из  рук  подсачек  с  карпом  и  пытаясь  открыть  салон.  Но  потом осмелился  на  миг  расстаться  с  рыбиной, пристроил  ее  на  капот,  открыл  кабину  и  отщелкнул  замок  багажника.
    Затем  все проходило  в  темпе. Рыбак вытряхнул  карпа  в  багажник  на  брезентину, задержался  на  миг  на  трофее  счастливым  взглядом,  и  бросился  в  ближние  заросли  дикоросов  нарвать  травы. Он  хотел  сохранить  улов  в  целости  и  свежести,  покуда  довезет  домой.
    Одной  охапки  ему   показалось  мало.  И  еще  разок  взглянув  на  прекрасную  рыбу,  мужик  вернулся  на  заготовку.  Рвал  и  рвал  траву,  не  замечая  ожегов  крапивы  и  укусов  татарника,  ежевики,  ласки  хвощей.  Не  понимая  запахов  ландышей  и  медуницы,  не  слыша  выщелков  соловья.
    Закутав  карпа  травой  и  запеленав  парусиной, рыболов  захлопнул  багажник  и  проверил  прочность замка. И  уж  затем,  закрыв  машину  и  подхватив  чужой  подсачек, скатился  вниз.
    Он  весь  дергался,  руки  тряслись, а  голос  срывался.  И  даже  волшебное  слово  сказал  заикаясь:
     -  Я  всё,..на-аалоовился!  Спаа-асибо,  ррре-еббята!  По-оехал!
      А  может,  он  вообще  был  заика  и  потому  не  откликался  на  возмущение  рыбаков?
      Меж  тем  мужик  свернул  донку,  пихнул  в  спортивную  сумку  стульчик  и  прочие  вещи,  оглядел  под  ногами  берег  и  подался  наверх,  на  обрыв.  Ему  опять  повезло,  он  не  сверзился.  Скоро  парни  услышали  взревевший  мотором  автомобиль. Тот,  похоже, дергаясь  в  нервных  руках,  разворачивался   над  ними.  И  шум  удалился.
     Костя  взглянул  на  часы.  Оказалось, всего  час  прошел  с  той   поры,  как  приехал  сюда  суматошный  рыбак.  А  сам  он  успел  взволновать  общественность  имиджем, поймать  большущего  карпа  и  убраться  домой.
    - Быстро  он  справился, -  сказал  доночник  и  качнул  головой,  стриженой   под  «канадку». – И  обставил  всех!
    А  у  них больше  не клевало, сколько  ни  меняли  рыбаки  на  донках  наживу,  стараясь  угодить  обитателям  речной  глубины, как  ни  взывали  мысленно  ко  всяким  вселенским   силам.
    - Вообще-то,  возникает  естественный   вопрос, -  сказал  задумчиво  Миша,  полоская   в  воде  руки. -  Откуда  взялся  такой,  преклонных  лет  зеркальный   короп?  При  изобилии  рыбаков  и  гурманов.  Его  и  в  прудах  со  свечкой  не  сыщешь! А  тут…
    - Вероятно,  ждал  звездного  часа, - предположил  Константин,  устраивая  над  голубыми  глазами  козырьком  ладонь  и  устремляя  романтический взгляд  в  глубь  времени. -  Лет  двести  пролежал  где-то  в  болоте,  а  паводком  смыло  в  реку.  А  тут  выждал, когда  приедет за  ним  хмырь  в  оранжевой   майке  и  непременно  в  бронированном  авто.  Чтоб  не  топать  к  разделочному  столу  пехом  в  такую  жару  и  добраться  с  гарантией.  Или  не  так?…
                1979 г.               

                ПРО     СОМА

     Рыболов  молодой,  а  мужик  низкий  ростом,  пузатенький,  в  пенсионных  го-дах, Егорыч  поднасобачился  привирать.  И  если  друзья  и  приятели  проморгали  и  не  заметили  его,  прямо  сказать,  скудненьких  достижений  в  выезде  на  рыбалку,  то  он  вдохновенно  трепался  и  возносил улов  в  степень. Поймавши  пяток  или  штук  семь  самых  синюшных  гибридиков,  объявлял,  будто  выудил  полусотню.
     Он  и  теперь, выбравшись  из  «жигуленка»,  окруженный  тут  же  зеваками,  распахнув  на  все  тридцать  два  вставных  зуба улыбку,  обнародовал  новости  про  по-ездку  на  Дон.
     - Лещей  мы  надергали,  чтоб  я  пропал!.. Засолили, а  с  дюжину  и  провялили,  прокоптили.  Зятюха  вон,  дока  наш  замастырил! Ну  и, было,  попал  в  катавасию.
     Егорыч  крутнул  головой,  закурил, толкнул  пальцем  со  лба  кепочку-ленинку,  и,  ткнув  руку  в  сторону  легковухи,  заносчиво  возгласил:
      - Слышь, Вовчик! Покажи  мужикам  рыбу.  И  выдели  нам  копченую,  чтоб  я  пропал!  Мы  сейчас совместим  её  с  пивом.
      Вместе  с  ним  кагалой   передвинулись  к  багажнику  зеваки,  поглазели  на  рыбацкое  счастье.  Зять  Егорыча  в  легоньком  камуфляже  и  простоволосый,  сдержано  ухмыляясь,  извлекал  лещей  из  мешков  с  травой  и  перекладывал  в  картонную  коробку, не  забыв  крупную  воздеть  на  показ.
     Потом, из  другого  мешка  подал  тестю  толстого, истекающего  жиром  темно-бронзового   красавца  леща.  Притягательный  и  благоуханный  запах  копчения  тут  же  вызвал  у  братии  спазмы  желудка  и  кадыка,  плотоядные  гримасы,  восхищение и  на-меки  на  близкое  с  ним  знакомство  за  доминошным  столом  с  пивом.
     Приняв  рыбеху  и  сунув  ей  палец  под  жабру,  Егорыч  исподволь  оценил  интерес  публики,  и  оставшись  довольным,  понес  леща  до  стола,  продолжая  вещать.
     - А  вот, братва, хреновина со  мной  приключилось,  чтоб  я  пропал!  Если бы  не своими  глазами  увидел,  ни  в  жизнь  не  поверил!.. Сижу  я,  значит,  на  лодке  у  входа  на  яму,  как  полагается,  при  кормушке,  глубина -  пять  метров.  Утро, братва,  закачаешься! И  тихо,  ни  ветерка.  Туман  плывет  жидкими  клубами,  вода  -  молоко  парное!.. Идет  лещ.  Хороший,  не  меньше  как  в  два  килограмма,  цепляется  в  очередь  за  опарышом. Да  вы  его  только видели,  чтоб  я  пропал! -  возвышает  голос  Егорыч,  подчеркивая  некое  недовольство,  что  приходится  убеждать.
     И  обводит  внимающих  сотоварищей  наивными  и  честными  глазами.
     -  Взял  я  лещей   уже  пару  десятков,  отоварился  хорошо.  И  еще  раскатал  губы,  потому  как  -  везуха! И  вот  чувствую, .. хапнул  здоровый.  Или  парочка  зацепилась  на  оба  крючка!  Идут  тяжело,  рвут  из  рук  удочку.  Но  снасть  моя  крепкая,  делал  с  запасом  прочности,  как  учили. Потому  волоку,  вываживаю…Вывожу  наверх…Братухи!  Гигант!! – Егорыч  разводит  руки  почти   на  всю  ширь  и  строжает  глазами. –  Он  хватнул  воздуха  и  улегся  вздремнуть, я  опускаю  подсачек…Как  вдруг…морда  с  усами высовывается  из  бучилы!.. Хап!  И  всасывает  лещару!..  Сомище!
     Теперь  ореховые  глаза  Егорыча  залиты  светом  воспоминаний.
     - Хотел  я  его  двинуть  промеж  глаз  удильником, да  опоздал. Покричал  я  на  берег  зятюхе,  он  там  донками  промышлял. Не  слышит!.. Покурил  от  волнения,  повя-зал  поводок,  стал  ловить  дальше.  Лещи  идут  снова  нормально,  как  ни  в  чем  не  бывало,  будто  нет  там  у  них  крокодила  с  усами… Штук  десять  еще  наловил.  И  вот  опять  чую – схватил  олигарх! Упирается  люто.  Стараюсь  и  я.   Вывожу  на  по-верхность -  картина  приятная.  Прежнего  вида  лещ  килограммов  на  пять  с  лишком!.. И  тут  же  всплывает   противная  рожа  с  усами,  пасть  распахнула…Хап!.. И  опять  задний  ход!  И  глаза  его  хитрые  мне  будто  бы   подмигнули!  Намекает:  давай,  Егорыч,  вытаскивай   крупных  на  завтрак!  И  что  ты  думаешь?!  Так до  десяти  часов  несколько  штук  слямзил!  Как приличный  лещара  зацепится, -  и  сом  тут  как  тут!
     - Так  ты  не  ловил  его?!  Подсекать  надо  было! -  кто-то  явно  подначивал  рыболова.
     - Ну  да!  У  меня  ж  поводок  какой?! Он  обрывает  в  момент!  А  прицепи  поводок   толще,  лещи  перестанут  браться,  -  объясняет  Егорыч. -  А  вот  почему  он,  зараза,  вечером  не  приходил?!  На  яму  я  становился  три   дня  кряду, и  он  грабил  меня  по  утрам!  Наглый  он  очень,  а  взять  его  нечем.  Был  бы  гарпун!
     И снова  он  шарил  по  лицам  приятелей,  искал  понимание,  зависти,  удивления.  Но  те  пасмурно  лыбились,  понимая, - рыбу  добыл  его  зять  Вовчик,  а  Егорыч  придумал  байку  и  развлекается  враньем.  Один,  правда,  не  сдержался  и  порушил  праздник  Егорыча.  Перемигнулся  с  ватагой  и  будто  бы  посожалел:
     - Ты,  Ваня,  рыбак  с  малым  стажем,  потому  растерялся.  Удочкой  стал  махать! А  его  за  усы  надо  было  хватать...  И  в  лодку!
     Дружный   смех,  содрогания  и  хватания  за  животики  были  долгими…
                1988 г.

                НА   БЕРЕГУ   СТУДЕНОЙ   РЕЧКИ

     О  бок  районной  шоссейки,  в  излучине  Олы,  вдоль  зеленей,  паслось  с  десяток  разноколерных  легковушек.  Мой  напарник  боднул  рыжим  чубом  воздух,  давая  понять, - своротить  к  стоянке  было  бы  дельно,  и  спросил:
     - Заглянем?
      Мы-то  ехали  на  рыбалку  и  вот  -  приехали. Надо  выбирать  место. Я  пожал  плечами,  Вадим  притормозил, мягко  спустил  «Ниву»  в  увал  и  у  ближнего  «москви-ча»  ткнул  носом  в  молодые  овсы.
     - Снасти  берем? – опять вопросил  приятель.
     - Ты  не  хочешь  пополоскать  леску? Вдруг – место  нормальное, - подтрунил  я, устремляя  взгляд  на  обрез  зеленки,  где  частокол  удочек,  иглами  вонзившихся  в  хмурое  небо,  указывал  на  близость  воды.
     Напарнику  моему, хозяину  машины,  удочки  брать  с  заднего  сидения, а  мои  в  руке,  наготове.  Снять  с  тормоза  катушку  да  выдвинуть  одно  из  другого  колена – всего  и  делов. Прихватив  из-под  ног  рюкзак  с  харчишками  и  всякими  припасами  для  рыбалки,  вылез  я  из  машины  и  поторопился  к  реке. Не  терпелось  мне  после  долгого  хотения  подышать  озонистым  воздухом,  глянуть  на  перекатную  ширь  воды,  увидеть  игру  рыбы,  гоняющейся  за  кормом, и  успокоить  душу.
     Рыбаков  было  много. Шеренгой  стояли  они  почти  локоть  к  локтю  на  коротком  и  прямом  участке  берега  и  перезакидывали  поплавки  согласно, будто  на  каком  смотре-параде,  когда  за  любую  оплошку  можно  получить  неудовольствие  начальства.  Путать  снасти  им  нельзя.  В  самый  разгар  клева  если  захлестнет  лески – мороки  не  оберешься.
     Я  поежился,  представив  себя  в  подобной  ситуации,  и  стал  глядеть  на  ры-балку.
     Рыбу  никто  не  хапал. Разве изредка  иной  удильщик  выбивался  из  общего  ритма, вываживая  нахаленка  гольца,  упорно  тянущего  леску,  взбалмошного  и  в   воде  и  по  верху,  и  норовящего  спрыгнуть  с  крючка.
     -  Ну  как? -  полюбопытствовал  подошедший   Вадим,  жадно  оглядывая  реку.
     -  А  никак! – живо  бросил ближний  рыбак  в  костюме  цвета  хаки  и  с  эмблемой  минлеса  на  рукаве.  Он  повернул  к  ним  немолодое,  искусанное  комарами  лицо.  - С  утра  клева  нет.  Как  утопилась  рыба!
     -  А  это?  -  упрекнул  Вадим,  кивая  на  соседа,  высмыкнувшего  из  воды  не-завидную  мальмишку.
     - Ха! -  пренебрежительно  махнул  рукой  удильщик  и  принялся  сматывать  снасть. – Разве рыба?!  Чем  таких  гольцов  ловить,  лучше  в  домино  дома  стучать.
     Он  поднялся  от  воды  на  приступку  берега, бросил  в  бурьян  удочку  и  сетку  с  тремя  плюгавенькими  гольцами, с  кислой  гримасой  обронил:
     - Коту  на  зуб.
     - Ништо! -  с  апломбом  сказал  Вадим, спрыгивая  на  освободившийся  пятачок. -  Все  путем  будет,  и  ничто  не  огорчит  настоящего  рыбака-умельца!  Вперед  и  с  песней!
     Оптимистическая  сентенция   моего  товарища  на  фоне   хронического  бесклевья  ввергла  кормильца  кошек  в   ядовитый   сарказм.  И  он  предложил:
     - Так,  может,  с  полчасика  подождать?  Ты  наловишь,  а  я  отвезу!
     - Да  нет,  милейший,  у  меня  своя  тачка, -  отбоярился  мой  напарник.
     И  снял  улыбку,  пикироваться  больше  не  стал, а  занялся  делом. Он  насадил  на  крючок  опарыша-крыску  и  бросил  в  быстрые  воды.
     Мне  места  поблизости  не  было  и  я  подался  по  берегу,  разглядывая  рыболовов  и  их  причиндалы,  трофеи,  уже  хорошо  понимая, спешить  не  к  чему.  Добыча  у  мужиков  скудная  и  на  вид  жалкая,  для  этих  мест.  У  одного  или  двух   удильщиков  сидели  в  садке  приличные,  проходные  гольцы  килограмма  на  два  или  три.
     В  небе  же  творились  перемены. С  утра  еще  крытое  понизу  серой   мглой, теперь  оно  избавлялось  от  зги.  Плоские  тучи, рушимые  вышними  ветрами,  стали  ломаться,  рваться  на  части  и  показывать  свою  многослойность.  И  вот  в  одну  из  трещин  вдруг  пробился  косой  и  яркий  луч  солнца  и  ударился  о   воду!  И  минуту  назад  еще, меркло  отливающая  серебром  с  чернью  река,  тут  же  обратилась  в  пламень  расплавленного  металла!
     Я  невольно  сощурился, увел  от  воды   взгляд,  но  на  душу  пало  что-то  греющее  неясной  надеждой.
     В  конце  излучины  мне  тоже  не  нашлось  пристанища  и  пришлось  воротиться. И  вовремя, - освободилось  место  подле  Вадима. Видать,  легкая  нога  оказалась  у  ловца  в  минлесхозовской   робе: не  успел  он  направить  свои  «жигули»  на  магаданскую  дорогу,  как  следом  потянулись  другие.
      В  будний  день  рыбачат  отпускники  да  пенсионеры  и, верно,  обрыдла  им  пустая  трата  времени. А  мы  только  явились, и  смутить  нас  не  могли  ни  порожние  садки  рыболовов,  ни  досадливые  их  стенания, - у  них  своя  судьба,  нам  испытывать  свою.
     Было  довольно  тепло,  но  мнилось, - будет  лучше. Легкий  бриз  относил  комарье  на  сторону,  мягко  и  ласково  гладил  лицо.  Я  быстро  настроил  удочку  и  с  мечтательной  улыбкой  закинул  насадку  в  воду.  Я  верил  в  сигнал  свыше,  что  по-слан  был  лучем  Ярила.
     И  недаром  на  душе  поновело!  Не  успел  поплавок  мой   проплыть  самой  малости,   как  резко  ушел  под  воду.  Я  тут  же  подсек  и  сердце  мое  возрадовалось!  Большая,  очень  большая  рыба  схватилась!.. Но  уже  через  несколько  секунд  конфуз  и  разочарование  охватили  меня, а  лицо  окрасил  румянец   досады.  Крючок  зацепился   так  основательно,  что  после  некоторого  колебания  и  слабых  попыток  выйти  из  по-ложения  без  потерь,  пришлось  рвать  поводок.
     Вот  так,  первый  блин  комом.  Я  тихо  посмеялся  над  обыденным,  в  общем-то,  казусом  и  снова  настроил  удочку.
     Но  заброс  следовал  за  забросом, и  все  были  пустые.  Скоро  я  поскучнел.  Клева  не  было,  сколько  не  регулировал  я  поплавок,  бросая  опарышей  то  по  дну, то  в полводы,  и  то  и  вовсе  поднимая  наверх  и  попуская   наплав  сколь  угодно  далеко  из-за  простора  на  берегу  и  настырности  характера.
     Мой  друг  тоже  был  при  пустых  интересах.  Он  уже  более  чем  равнодушно  перезакидывал  удочку, часто  отвлекался  от  поплавка,  созерцая  унылый  берег  напротив  со  скудной  растительностью,  искореженный  паводками  и  работой  бульдозера.  Голыши,  неоглядно  раскинутые  серой   рябью  и  рыбаков,  покидающих  почти  в  панике  речку.
     Вскоре  мы  остались  на  берегу   сиротами.
     - Поедем  и  мы, - сказал  Вадим, скорее  утверждая,  нежели спрашивая. – Рыбка  плавает  по  дну…
     -  Ты  хозяин  лимузина, - сказал  я  со  скрытым  укором. И с  тоской  оглянулся  по  сторонам. -  Тебе  решать, но  я  бы  остался.  Клев  будет.  Распогоживается.
     И  кивнул  на  небо,   где  верховой  ветер  разгонял  тучи.
     - Да  здесь  и  рыбы  нету! -  едва  не  возопил  мой   приятель,  глядя  на  меня  с  раздражением  и  укором. -  Люди  уехали,  а  мы  -  умники?!
     - Рыба  есть, Вадимушка, -  сказал  я  убежденно,  невольно  устремляя  глаза  долу  и  пытаясь  углядеть  сквозь  толику  воды  среди  камней   гольца.  Я  не  мог  поверить, что рыба  исчезла,  испарилась  или  ушла  из  речки  в  поисках  лучшей  доли. От  изобилия  жратвы  хищники  не  уходят,  а  тут  -  икромет.  Нерест!  Ведь  ловили  же  мальму  тут  в  иные  дни  в  количестве  не  малом  и  даже  ошеломляющем.  Когда  пошла  кета  и  горбуша.  Так  они  и  теперь  тут,  гольцы  местные  и  проходные,  стоят  за  валунами  и  подбирают  икорку,  какую  смыло  водой.  Дежурят  и  кормятся…И  я  спросил,  хватаясь  за  спасительную  мысль. – Опарыша  у  нас  много?  Или  икры.  Ты  заготавливал.
      - До  черта!  -  огрызнулся  Вадим, давно  уже  вытащивший  лосося  и  добыв  из  его  чрева  икру. -  Вон  уже  и  пятиминутка  готова. И  вареной  навалом.  Давай  лучше  дернем  под  икорку  по  стопорю.  Обмоем  выход  на  реку!
      - Нет,  дорогуша.  Лишь после  первой  рыбки.  Я  покуда  попробую  поискать  толк  в  рыбалке,  а  ты…Но  ты  за  рулем!
     -  Где ж  за  рулем,  когда  у  костра?!  Машина-то  вон! -  ухмыльнулся  в  ответ  на  недоумение   напарник. Заодно  подмигивая  мне  и  совращая  бутылкой. -  Нет, Генаша, я  не  алкаш, я  пью   в  приличной  обстановке.  И  если  ты  скажешь будто  здесь  неприлично…и  это  не  лоно  природы,  а  нечто  непотребное…
     В  общем,  он  витийствовал  и  отвергал  здравый  смысл. И  уже  крутил  голову  бутылке.
     - Ладно,  Вадимушка.  Возьми-ка  ты   удочку  и  становись  на  место.  Я  чуточку  пошаманю,  и  если  не  будет  толка,  -  сразу   к  костру!  Ведь  эти  охламоны, какие торчали  тут  до  нас,  наверняка  жилили  кинуть  привады,  чтоб  не  примануть  рыбу   соседу.  Ты  видел,  сплошная   молодежь  рыбачила,  из   свежих  северян,  с  замашками  материковских  кугутов.  Я  кину  кормежки,  и  поглядим.  Идет?  -  С  тем  я  вытряхнул  на  ладонь  десятка  два  красненьких  крысок,  подвижных,  щекочущих  ладошку  и  издающих  запах  настолько  отвратный,  что  я  тут  же,  прикинув  расстояние,  сыпанул  их  в  реку.  Затем  подбросил  немного  икры  и  с  бодростью  возгласил  Вадиму. – Ну-ка,  минут  пяток  побудь  повнимательней.  Последи  за  поплавком  в  оба!
     И  сам  взялся  за  удочку. Забросил  поплавок,  и  он  тут  же  сгиб!  Я  был  готов  и  потому   подсек  с  уверенностью, вовремя.  Подержал  немного  первенца  на  привязи,  поводил  яростно  упирающегося   гольца  и  вытащил  из  воды,  блещущего  на  свету,  но  все  же  недомерка.  Граммов  на  триста.
     - Ага! -  успел  сказать  мой  напарник  и  тут  же  подсек  сам.
     Я  снова  насадил  на  крючок  наживу, теперь  к  крыске  добавил  пару  икринок  и  кинул  в  стремнинку  И  поплавок  немедленно  провалился.  Подсечка -  и  мне  прият-ность  на  руку,  опять  короткая  борьба  с  сильной   рыбой.  Впрочем,  скорее  рыбешка,  потому - мальма  была  местная,  тутошней  речки.  А  где  ж  проходной,  океанский  го-лец?
     И  один  будто  подслушал, хапнул  крючок  и  согнул  удилище,  попер  поперек  реки  леску.  Но  у  Вадима!
     -  Ага! – закричал  тот  весело. -  Поехали! -  И  упирался  сапогами  в  берег.
     - Сам  возьмешь  или  помочь? -  спросил я,  собираясь  убрать  свою  снасть.
     - На  кой?!  У  меня  леска  без  поводков,  ноль  пять.  Куда  ей  деться?! -  отказался   приятель.  И  осилил,  выволок  рыбу  на  берег, гольца  с  руку.
     Я  продолжал  рыбалку.  С  каждым  забросом  клевало,  утаскивало  поплавок  под  воду,  будто  где-то  в  стремнинке  стояли  в  очереди  за  нашей  наживой  речные  гольцы.  И,  как  водится,  самые  нахальные  и  шустрые  оттирали  слабых  и  нереши-тельных.
     Но, верно,  взятый  темп  азарта  сделал  нас  беспечными  или  волнительными  и  появились  сходы. И  казалось, уходила  самая  крупная  рыба,  особо  желанная.  Впрочем,  стоит  лишний   раз  отметить,  что  голец,  попавшись  на  крючок,  сопротивляется  неистово  и  до  исхода  сил. Я  принимал  удары  судьбы  с  невеселым  сарказмом,  а  мой  напарник  отчаивался  всерьез.
    - Нет,  ты  погляди!  -  кричал  он,  вскидывая  руку. – Как  кто  пошептал! Как  крупная  мальма  -  сход!
    - Еще  не  пошла  валом  проходная  мальма.  С  окиян-моря!  Вот  та  спросит,  какая  у  тебя  жилка  сидит  на  удильнике!  Один  голец  в  счет  не  идет.  И  ту  дуриком  не  потащишь, -  отвечал  я с  кислой   улыбкой, понимая,  что и  сам  иногда  тороплюсь, боясь  не  отовариться. – Хороший  клев! А  ты  говорил, рыбы  нет.  Ее  расшевелить  надо.  Предложить  вкусненькое!
     Наверное,  я  первый  сумел  стишить  пыл, перестал  часто  терять  рыбу  и  да-же  вытащил  парочку  проходных  гольцов,  килограмма  на  три  каждый. Я  водил  их  неторопливо  и  долго, пока  появилась  уверенность,,  что  рыба  устала и,  вынутая  из  воды,  не  соскочит  с  крючка  у  самого  берега.  Добычу  приходилось  брать  руками,  под  жабры -  багорика  или  подсака  тут  иметь  не  принято,  жадность  не  поощрялась.  Уйдет  рыба – другую  поймаешь,  когда  повезет.
     А  держать  на  узде,  смотреть  на  старания  сильной  мальмы  вырваться  и  уйти -  было  волнительно.  Большая  рыба  носилась  на  кругах  мощно  и  стремительно. То ходила  у  дна, а  то  выворачивалась  на  поверхность  и  делала  сальто,  ложилась  на  спину  и  вдруг  сотворяла  «свечку».  Наверное,  она  понимала,  что  держит  ее  нечто  нестойкое,  и  если  напрячься  и  изловчиться,  если  хватит  сил... Уходила  не  всякая.
     Скоро,  я мельком  взглянул,  и  Вадим  свои  нервы  угомонил  и  стал  обгонять  меня  уловом.  Я  церемонился,  едва  не  снимал  шляпу  перед  гольцами,  тратил  время  на  вываживание  даже  небольшой  особи.  А приятель,  по  примеру   иных  новоприбывших  с  «материка»  промышленников,  тащил  дуроломом, побежкой   стремясь  от  реки  и перекинув  удилище  за  спину  через  плечо.  И  кидал,  бросал  с  каким-то  веселым  остервенением  гольцов  в  обширный   садок.
     - Ты,  никак, всех  соседей  наделить  мальмой  хочешь? – не  без  интереса  спросил  я,  глядя,  как  «трудится»  мой  напарник,  бегая   по  гольцам  от  реки.
     - Чего  ты  там  бормочешь? -  Вадим  прикидывался  глухим. -  На  перекур  просишься? Захотел  выпить?  Так  прикладывайся  сам.  Мне  некогда  с  тобой  беседо-вать  в  такой  жор!
     - Я  спрашиваю:  зачем  тебе  столько  рыбы?
     - Клюет!
     - А  разум?!  Мелочь  надо  бы  обратно  кидать, -  пытался  надавить  я  на  его  рассудок,  заметив  еще  раньше, что  размер  рыбы   Вадима  не  смущает.
     - В  азарте  разума  не  бывает! Одни  чувства,  старик.  Дыхание  души! Это  спорт!  Я  для  отчета  беру  всех  подряд.  Покажу  соседу – он  на  задок  сядет  от  зависти! -  благодушествовал   мой  наперсник, снимая  с  крючка  очередную  маль-мишку.
     - Ты  вредничаешь, старик, -  пожурил  я. – Без  надобности  продукт  портишь,  и  еще  зависть  выращиваешь  у   соседа,  развращаешь  народ. А  за  то  бить бы  тебя  по  филейным  частям,  да  вот  некому,  а  мне  некогда.  И  чего  на   мораль  просишься?..
     Я  понимал, увещевания  мои  падут  впусте,  да  и  менторский  тон  не  годился  в  общении  меж  соратников.  Не  мог  я   пронять  Вадима.  Дергать  рыбу  ради  количества,  для  удовлетворения  тщеславия, чтоб  покрасоваться  перед  ближним  везением, упуская   возможность  побороться  с  большой  рыбой,  почувствовать  силу  супротивника,  померяться  с  ним  сметкой  и  изворотливостью…Да  в  том  и  прелесть  ужения,   дать  волю  воображению,  пережить  одоление,  победить  крупную  рыбу! И  умную.
     Сам  я  мелочевку  пускаю  всегда  обратно  Удильщик  я   уже  с  опытом,  но  ловя  в   проводку, подсекаешь  часто  и  мелкую  рыбу  и  с  досадой  бросаешь  в  родную  обитель. И  потому  что  маленькая  и  вызывает  жалость, и  оттого  что  раздражает  назойливостью,  бесшабашной  смелостью, граничащей  с  обреченностью.  Но  главное – понимаешь,  что  истреблять  все  подряд  нельзя,  не  к  лицу  человеку  разрушать.  Уже  премного  старался  он  за  долгие  годы  в  алчности  по  всему  миру:  не  одну  рыбу -  зверя  всякого,  птицу  иную  почти  повсеместно,  а  то  и  вовсе  извел  до  корня.  Да  и  на  воздух  замахнулся,  изничтожая  озон, рубит  сук,  на  котором  живет.  И  если  только  созерцать  и  тем  потакать  разрушению,.. то  мало оставим  после  себя.  Потоп  будет  после  нас,  все  верно. Но  зачем  творить  его  нам  своими  руками,  родной  детворе  и  внукам?!
     Уже  под  исход  дня  снимались  мы  с  бивака.  Вадим  с  большой  удоволенно-стью  достал  из   воды  туго  набитую  и  пузатую сетку,  и  взвесил  её  на  руке,  на  глаз.
     -  Килов  двадцать  будет,  -  скосноязычел  он,  в  восторге  разевая  крупнозубатую  пасть. – А  то  и  больше! За  такое-то  время.  Ну  и  мудёр  ты, старик! Догадался  примануть  рыбу  кормом.
     -  Так  жадничать  не  надо  и  делиться!  Закон  жизни!  И  рыба  вот  с  благодарностью  по  глупости,.. -  сказал  я,  тоже  довольный   рыбалкой,  но  улыбка  моя  была  все  же  с  печалью.
     Чего-то  не  так   уложилось  на  душу,  хотя  рыбалка  была  самозабвенной   и  радостной. Клев  беспрестанный…Может  оттого  и  печаль,  что  бросать,  снимать  эй-форию  с  ауры,  уезжать  надо?.. Поехали  к  дому,  в  родной   Вадиму,  а  мне  любезный  Магадан.
     Густая  поросль  тальников  и  деревьев  чернела  на  фоне  смеркающегося  не-ба.  Лохматые  лиственницы  чудились  таинственно-сказочными,  укрывали  подолами  и  грели  собой  что-то  мне  непонятное, но  думалось,  малое  и  беззащитное,  позывающее  к  милосердию.
     Машина  на  кочках слегка  покачивала,  баюкала,  и  тревожные  мысли  проваливались  иногда,  обрывались.  С  каждым  разом  все  труднее  было  поймать  ускользающую  тему,  и  однажды  я  не  смог. Все  колыхалось  в  каком-то  провале  небытия,  пропадало,  истаивало  в  ничто.  И  перешло  в  сон.
               
1989 г.

                СИНЕЕТ   МОРЕ  ЗА  БУЛЬВАРОМ…


     На  приморском  бульваре  прелестного  городка  Бердянска,  в  ветвях  ясеня  с  молодыми  и  клейкими  листьями,  вдруг  стал  выщелкивать соловей.  Но  ведь -  апрель  едва начался! Оказалось, то  пересмешник  выводит  рулады  серенькой   птички.  Приле-тели  скворцы.
     А  под  парапетом, насколько  хватало  глаз,  сидели,  стояли  шеренгой  удильщики  и старались  поймать  бычка. Ловили  по-разному: большинство  забрасывали  поплавки  в  пять-шесть  метров  удильниками, иные  кидали  крючки  с  грузиком  спиннингом,  а  многие  держали  жилку  на  пальцах  и  подсекали  короткими  махами  рук, рыбачили  донками  на  резинках  и  без  них.
     Облокотясь  о  древний  заборчик  из  камня, я  высматривал  себе  место  и  любовался  картинами  окоема.  Зеленые  волны  лениво  и  мягко  накатывались  на  берег и  с  легким  шорохом  отступали,  играя  на  солнце  бликами  и  выглаживая  песок.  У  волнолома,  подъемля  до  некуда  корпус, тянулось  в  порт  рыжее  судно. Почти  не  махая  крылами  и  высматривая  добычу,   парили  над  морем  чайки.  Кругом  лазурь  неба  и  лишь  на  закрайке,  над  Средней   косой,  веером  развернулись  белые  полосы  нынешней   розы  ветров. Тишь  и  благодать!
     Высмотрев  пятачок, я  спустился  на  камни, втиснулся  меж  рыбаками  пенсионного  возраста,  поджарыми,  в  кепи  с  яркими  нашлепками  поддельных  адидасов,  и, приведя  в  рабочее  состояние  свою  пару   удочек,  швырнул  поплавки  в  легкие  волны.
     «Ловись  рыбка  большая  и  всякая!»
     Но  тут  исключение -  только  бычок  остался.  Нет,  шемая,  селедка,  тарань,  чехонь  и  камбала,  окунь  и  судачок,  чебачок  раньше  тут  обитали.  Но  теперь  все  вышли.  Записались  в  Красную  книгу  с  помощью  химических  отходов  и  промышленных  уловов.  Ну  и,  естественно,  с  приложением   мастерства  браконьеров,  для  которых,  святее  денег  на  свете  нет  святых.
     Так  что  о  другой  рыбе  местные  рыбаки  лишь  мечтают.  Они  даже  слышали  байки,  что  где-то  на  юге,  вблизи  российских  берегов,  порой  встречаются  плюгавенькие  представители  вышеперечисленных  видов.  Но  в  такие  сказки  мало  кто  верит.  Как будто  в  России  перевелись  браконьеры  или  их  посадили  на  нары!
     Потому  здесь  один  бычок.  Разумеется,  не  в  единственном  экземпляре,  но  в  малом  тираже.  И  на  него  уже  промышленники  губы  не  раскатывают.  Ну,  а  простому  «хрестианину  куды  податься»?  Рыбки-то  хочется.
     И  в  наживу  для  бычка  у  меня  вареная  креветка  и  резаная  на  кусочки  килька  из  магазина,  но  червей  нет,  как  нет  и  мидий,  чтобы  иметь  большой  набор на  всякий   вкус  рыбы.  А  то,  что  бычок  стал  привередой,  не  я  один  ведаю.
     Клев  рыбы  сегодня  плохой,  осторожный  и  нервный.  То  видно  по  поведению  соседей,  почти  беспечно  покуривающих  на  своих  складных  стульчиках,  и  по  моим  поплавкам,  безмятежно  качающимся   на  мягких   волнах.  Я  вытаскиваю  одну  удочку  на  погляд  и  с  досадой  отмечаю,  что  рыбка  сегодня  задаст  мне   мороки.  Креветка  разжевана,  растереблена  и  уже  обозначилось  жало  крючка.  Явный  признак  капризности  тутошнего  бычка  и  наплевательства  на  мои  старания. Вот  ведь  и  на  кильку  он  -  ноль  внимания,  не  хочет  клевать  «сам  на  сам».  А  в  иное  время  клевал  -  не  оттянешь.
     В  литературе  наставники  рекомендуют креветок  нанизывать  с  хвостика  и  обрывать  жесткие  головы,  но  мы  такое   проходили, и  я  знаю,  что исключения   из  правил  скорее  закономерность,  чем  случай. И  если  у  бычка,  да  и  у  всякой  другой  рыбы,  нет  аппетита, желания   пообедать, то  хоть  медом  намазывай  им  наживу -  плюнут  и  еще  отфутболят  хвостом. Но  надо  всегда  помнить,  что  бычок  не  пуглив  и  весьма  любопытен. И  потому  на  один  крючок  одеваю  креветку  под  хвостик  и  кон-чик  его  удаляю,  а  оборванную  голову  цепляю  на  нижний   крючок,  обламывая  колючий  и  жесткий   нос. И  опять  отправляю  поплавок  в  смирные,  изумрудные  воды.
     Наплав  у  меня  самодельный,  запасенный   как  раз  на  такой   случай,  когда  рыба  помнит  про  осторожность, -  «Ванька-встанька».  «Ванька»  всегда  лежит  плашмя,  но  стоит  рыбе  ухватить  наживу  и  чуток  притопить  или  поднять,  как  поплавок  заде-рет  стержень:  верх  или  низ, - на   попа  становится.  На  волнах  показывает  такой  поплавок  поклевку  вообще  бесподобно,  когда  привыкнешь  и  поймешь,  что  и  на  гребне  и  в  ложбине  наплав  не  меняет  положения.  Ну,  а  на  гладкой  воде  глазу  -  вообще  праздник!  Самая  тонкая  игра  рыбы  с  наживой   видна. Чуть  задирается  оперение,  и  я  дергаю.   Есть,  подсекается  трофей!  Или – мимо,  когда  за  краешек  теребил  бычок  приманку,  пробовал.
     В  поплавке,  на  конце  стержня,  встроен  свинцовый  грузик.  А  ближе   к  другому  концу  пера,  обычная  пробка  или  кругляш  пенопласта,  а  на  леске  возле  крючка -  тоже  грузило,  противовес.  И  отрегулирован  так,  чтобы  лежал  плашмя.  А  на  рыбалке,  когда  рыба  чуть  что,  так  он  -  сразу.
     Мои  поплавки  тихо  и  долго  лежат  в  полудреме,  их  слегка  колыхают  волны,  и  я  понимаю,  что  у  рыбы  сегодня  нет  настроения.  Да  и  впрямь:  вода  еще  не  прогрелась,  давление  дурно  влияет  на  организм,  а  нерест  бычка  длится  долго.  Самцы  в  основном  на  дежурстве,  все  еще  сторожат  гнездовья,  омывая  икру  плавниками,  хвостом,  добавляя  будущему  поколению   кислорода.  Им  даже  на  обед  сбегать  с  вековой  службы  сложно  -  зарок  даден  природой.
     Я  щурюсь  от  блеска  солнца  на  волнах,  озираюсь  на  тепловоз,  толкающий  в  порт  вагоны  и  оглашающий  дискантом  воздух,  глазею  на  деда,  что  тащит  большого  и  черного  кругляка. Не  повезло  сторожу  яйцекладки.  Отбежал  на  минутку,  чтобы   покушать,  и  тут  же  последовало  наказание  за  порушение  правил -  пойдет  на  жареху  или  в  уху.
     Провожаю  глазами    последний  путь  бедолаги  и  вспоминаю  иных  бычков,  что  приходилось  ловить  в  Охотском  море.  Те  были  просто  гиганты,  почти  по  локоть,  и  тянули  на  вес  фунта  по  полтора.  Да  и  взять  их  со  дна  было  не  просто  без  рукавички  и  крепкой,  северной  снасти.
     Тут  поплавок,  что  внедавне  кинутый,  вдруг  приподнял  перо. Я  быстренько  подбираю  леску,  чтобы  ловчее  было  подсечь,.. напрягаюсь…Бычок  там,  на  дне  бухты,  держит  наживу  на  месте  и  то  ли  пробует,  то ли  издевается  над  старым  удильщиком, дурит,  жесткими  губами  обкусывая  с  крючка  лакомства   по  краям.  Подсекать – пустой  номер.
     И  я  выжидаю.  Поплавок  долго  раздумывает  и  ложится  на  воду,  снимает  с  меня  напряжение.  И  когда  бдительность  притупляется, «Ванька»   вдруг  становится  на  попа  и  тут  же  ныряет  в   волну! Я  подсекаю, что-то  там,  в  глуби  владений  Нептуна,  очень  уж  упирается,  и  наверх  выходит  большой   и  бурый  кругляк.  Я  ловлю  бычка  в  руку, пытаюсь  снять  с  крючка,  но  тот  вертится  в  пальцах,  щекочет,  старается  дать  дёру.
     Конечно, трепыхаться,  пытаться  сбежать  на  свободу  надо,  но  энергичней! Так  же  вот  вертится  дальневосточная  рыба  касатка-скрипун,  когда  возьмет  её  голой  рукой  неумеха.  И  наказывает,  мстит  за  лишение  воли.  У  неё  на  подгрудных  плавниках  цепкие,  острые  пилочки,  какими  хватается  рыба  за  мякоть  ладони  и,  вращаясь,  раскромсывает  до  кости. На-верное, бычок  тоже  когда-то  так  мог,  но  утра-тил  способность.  Теперь  у  него  мягкие  плавники-присоски.  Ему  нужнее  за  камни  держаться
     Я  опускаю  трофей  в  сетку,  отмечаю   себе,  что  бычок  предпочел  кушать  головку  креветки  с  усиками,  и  снаряжаю  удочку  прежним  способом,  бутербродом,  предлагая  рыбешке  выбор.  Затем  таким  же  манером  оснащаю другой  удильник  и  мои  шансы  тут  же  улучшились.  Нерешительно  и  осторожно,  долго  распробывали  бычки  красные  головки  креветок,  иногда  растеребливали  напрочь,  но  чаще  при-поднимали  и  волокли  на  сторону,  а  то  и  шустро  топили.  Я  подсекал  и  тащил  из  воды  приличных  кругляков.
     Но  клев  все  равно  радовал  мало.  В  нем  не  было неожиданной  резвости, азарта,  страха  упустить  время.  Хуже  того,  втихомолку  один  бычок,  почти  не  тревожа  поплавка,  а  лишь  чуточку  приподняв  кончик,  утащил  наживу  под  камень  и  там  оставил…Зацеп!
     Дергаю  и  сокрушаюсь, тяну,  пробую  освободиться  от  докуки, но все  же  лишаюсь  крючка.  Привязываю  другой,  снаряжаю  наживу  и  бросаю  на  дно. И  вновь  ожидаю  поклевки.
     Азовских  бычков  стало  меньше,  все  замечают.  И  то,  что  когда-то  писал  Сабанеев  о  легкости  ловли  песчаника,  травника,  сирмана  или  кругляка,  о  бесподобной  жадности   рыбы,  ушло  с  прошлым.  Когда-то,  если  верить  источникам  знаний,  бычка  добывали  промышленным  способом  в  ошеломляющих  тысячах  тонн.  И  он,  чтоб  не  исчезнуть  как  вид, не  перейти  в  виртуальное  измерение  или  в  Красную  книгу,  ударился  в  науку  жизни.  И  теперь  вы  не  встретите  бычка  без  образования  хотя  бы  начального.  А  у  большинства  за  плавниками  не  только  иное,  но  и  университеты  жизни  прошли.  Теперь  в  некоторых  местах  его  надо  уметь  поймать.  Разве  что  глупая  мелочевка,  этакая  малявка-селявка,  которая  мнит,  будто  всякий   продукт   и  даже  морские  просторы  созданы  для   нее  лично,  шало  бросается  на  любого  размера  крючок  с  приманкой,  лишь  бы  влез  он   в  широченный  рот.
     Правда,  случаются  дни,  когда  бычок  начисто  забывает  уроки  жизни  и  хватает  все  съедобное.  Когда  прошел  нерест  или  уже  подступает  зима  и  бычку  надобно  запастись  жирком. А  тут  и  погода  самая  распрекрасная  с  устоявшимся  давлением  и  легоньким  бризом,  малость  подбрасывающим  на  дне  приманку,  дразнящим  и  раздражающим аппетит.  Тогда успевай  подкидывать  крючки  с  разной  наживой  да  таскай   полновесных  хрусталиков,  цуциков,  рыжиков  или  травников -  перечень  можно  продолжить  до  бесконечности  из-за  обилия  местных  названий.
     Бычка  никто  не  прикармливает,  нюх  и  зрение  у  них  на  высоте.  И  если  он  пребывает  поблизости  от  крючков  с  разной   вкусностью,  то  непременно  приблизится  и  попробует  угощение.  Или  схватит -  и  наутек!
     Солнце  забирается  по  небу  все  выше  и  мне  уже хочется  подкрепиться.  Я  достаю  из  рюкзака  термос,  хлеб  и  докторскую  колбаску,  и  тут  же  решаюсь совра-тить  ею  бычка.
     И  он  не  отказывается,  не  воротит  носа!  Подхватывает  вкусненькое  и  тащит  на  дно! Я  подсекаю  и  медленно  и  с  усилием  вывожу  наверх  сразу  двух  крупных  жадюг  с  удивленными  золотистыми  глазами.  Опять  бросаю  бычкам  лакомство  и  те  немедленно  приступают  к  дегустации.  Поплавок  покачивает  перьями,  то  поднимая   верхний кончик  оперения, а  то  -  нижний,  затем  ставят  сторчь  и  по  касательной   увлекают  под  воду. Я  не  моргаю,  снова  и  снова  снимаю  с  крючков  то  парочку, то  одного  приличного  роста  бычка.  Они  там,  на  дне  среди  камней, наверное,  выбирают  еду  покрупнее,  а  креветка  и  кусочек  колбаски  всегда  чуть  больше  червячка.  Меня  минуют  малявки.  Впрочем,  когда  все  же  цепляется  мелочь,  я  бросаю  обратно  в  ку-пель,  пусть  подрастают.
     Душа  моя  полнится  утешением  при  таком  славном  и  чуточку  хитром  клеве  простенькой  рыбы.  Я  улыбаюсь  себе   под  сурдинку,  добрым  словом  встречаю  каждого  следующего  кругляка  или  цуцика,  и  отмечаю  заметное  прибавление  рыбы  в  сетке.  И  разглядываю  лодки  вдали,  почти  у   фарватера,  сидящих  в  них  рыбаков  и  слегка  им  завидую.  Они  смогут  сменить  место  в   поисках  места  поуловистей  и  ловят  в  основном  крупного  бычка,  находя  его  в  камнях  на  глубине.  И  клюет  там,  пожалуй,  подольше.  У  берегов  дергает  поплавки  бычок  лучше  утром  и  вечером,  а  днем  отдыхает.
     Или  клев  прекращается  потому, что  за  нашими  спинами  скапливаются  болельщики  и  зеваки, а  то  верный  признак,  что  рыба  их  увидит,  застесняется  и  уйдет  подальше.
     Волны  все  так  же  лениво набегают  на  берег  и  тихо  откатываются,  забирая  с  собой  пену.  За  молом,  распустив  по  воде  белые  усы,  куда-то  торопится  старый  буксир.  К  берегу   пристает  надувная  лодка,  два  рыбака  в  штормовках  устало  выбираются  на  плоские камни,  достают  сетки  с  круглыми  и  бурыми  до  черноты  бычками,  встряхивая,  выверяют  на  глаз  улов.
     Я  тоже  стал  потиху  складывать  свои  рыбацкие  причиндалы,  сматывать  удочки.  Пора  и  честь  знать.
                1999 г.

         
                НА  ОЗЕРЕ  ЛОПУШНОМ

     Есть  водоемы, что  появляются  и  исчезают. Лопушное  образовывалось  в  падине,  во  время  больших  разливов,  какие  случаются  в  этих  местах  примерно  раз  в  семь – одиннадцать  лет.  И  за  годы  меж  высокой   водой,  за  отсутствием  родников  иссушалось  помалу,  а   если  бывало  особенно  жаркое  и  сухое  лето, то  пропадало  вовсе,  оставляя  после  себя   лишь  заросли  камыша.
     Находилось  оно  в  излучине  Северского  Донца,  у  села  Николаевка,  на  противоположном  берегу,  и  потому  о  Лопушном  мало  кто  ведал.  Браконьерам  не  с  руки  было  шастать  по  озеру -  камыш,  кустарник  и  колдобины  не  позволяли  взять  рыбу  легко  ни  сетью, ни  бреднем,  ни  «пауком»   или  «закидушкой».  Они,  конечно,  кое-что  выбирали  по  большой   воде,  но  многое   оставалось.  С  годами, в  морозные  зимы  почти  всякая  бель  и  хищники  погибали  за  недостатком  дыхания,  а  караси  и  сазаны  спасались.  Они  забирались  в  заросли  камыша,  где  по  стеблям  зимой  поступал  воздух,  зарывались  в  ил  и  выживали.
     Сосед  мой  по  даче   Шурик,  парень  примерно  моих  лет,  узнав,  что  я  тоже  люблю  посидеть  с  удочкой  у  воды,  как-то  при  общении  возле  стола  с  «прилагательным»,  предложил  сходить  на  озерцо,  о  каком  я  не  слышал.
     - Там  сазанов  навалом,  вот  что  притягивает! В  прошлом  году  был  хороший   разлив,  и  их  в  разливе!.. Я  и  один  хаживал,  но  почему  не пройтиться  напару?  Горбыли  там,  знаешь,  какие?!  Ого!  А  как  за  крючки  хватают!  И  норовят  потом  рвануть  в  кусты.  А  клюют,  канальи, лишь  на  навозного  червя-матросика, -  расповедывал  мне  Александр,  проводя  ногтем под  долгим  носом  и  затем  поправляя   богатый  и  витой  от  рождения  волос,  сбиваемый   ветром,  залетавшим  в  беседку.  Вообще-то,  он  сильно  смахивал  на  писателя  Гоголя,  если  верить  портретам,  но  сам  Шурик о  том  толковать  не  любил.  Он  продолжал: -  Народ  туда  нашенский   не  бродит,  никто  нам  мешать  не  станет.  Они  обленились,  под  боком  ловят  малявок. А  туда  и  дойти  не  просто. Дороги  проторенной  нету.  Отсель,  если  прямо  двигать  -  свет  не  ближний.  И  много  завалов,  по  кочкам  и  пням  переться.
     - А  мы  как  дотопаем?  Лодка  нужна  переправляться. У  меня  есть  надувная, но  с  нею  тащиться,.. -  спрашивал  я,  сотворяя  мину  задумчивой  лени.  – Да  и  всякие  причиндалы…
     Стояло  позднее  лето  и  на  тот  берег  легко  перебраться   вплавь,  но  Шурик,  оказывается,  все  предучел.
    - Чего  проще?  У  деда  Парамона  я  лодку  позычу.  Сплавимся  за  поворот,  а  против  Лопушного  посадим  челн  на  замок  до  нашего  прихода.  Там  напрямик  ходу   минут  на  двадцать.  И  то – буреломом!  А  деду  я  уже  и  бутылку  всучил.  Пускай   потиху  от  бабки  побалуется  первачком.  Он  у  меня  из  пшенички.  Даром  я,  что  ли, в  Казахстан  на  уборку  хлебов  каждый  год  езжу?  А  что  нам  еще?  Заброды  есть,  чтоб  ног  не  проколоть,  по  паре  удочек  возьмем.  Ну  и  подзаправиться  на  лоне  у  природы!  Мы  долго  торчать  там  не  станем.  Утрешнюю  зорьку  отсидим  и  -  будя.  Тут  же  рядом,  не  самолетом  лететь!
     - А  сазанчиков  прикормить,  примануть  чтоб  к  крючку, -   задал  я  вопрос,  в  общем-то, несуразный.  Жмых  подсолнечный  был  у  меня  в  не  малом  количестве. -  Без  маяка  на  червя  придет?  Или  ему  эссенции   из-под  хвоста  сазанихи?
     - Ну  ты  наглец,  соседушка!  Ничто  же  даром  не  бывает!  Макухи  кинем.  Чего  еще?  На  запах  и  придут. - Не  принял  шутку  взбудораженный  Шурик,  целиком  погрузившись  в  тревожное  ожидание  рыбалки.  И  смотрел  на  меня,  как  на   недотепу. -  Давай,  вот,  еще  по  стопарику   примем,  да  и  -  по  коням! Готовиться  надо. Там,  это  самое, ты  на  катушку  не  очень  надейся.  Гулять  ему  некуда!  Упрет  в  кущи -  и  сиськи  набок!  Жилку  цепляй  покрепче, а  поводок  - троечку. Кабанчики  могут  встре-титься  -  ого!  Потом  жалеть  станешь,  что  не  готов  был  к  свиданию   с  видением  прекрасным.
     На  берег  Донца  мы   спустились  по  темну,  после  вторых  петухов.  Мир  сотворенный  пребывал  в  неге,  спросонок  мерцали  звезды  и  жидкий   парок  стоял  тонкой   полстью  над  гладью  воды.  А  еще  луна  подглядывала  за  нами   сквозь  ветви  старого  ясеня  на   излучине  и  баюкали  хоровым  пением  сверчки.
     Когда  уже  мы  плыли  в   каюке,  я  спросил:
     -  Комарики  на  твоем  озере  «звери»   или   ласкаются   как  кошки?  А  то  я  держу  против  них  одно  средство -  «Тайгу».
     -  Мне  они  до  стоп-сигнала. Привык! -  духарнулся  было  сосед,  но  тут  же  врубил  задний   ход. -  Вообще-то,  бывает,  кусаются,  сволочи.  Незаметно,  а  морду  украсят. Так  что,  давай,  покуда  время  есть,  обработаем  слабые  места.  В  лесу  влажно,  а  этих  шустриков  до  черта.
     С  тщанием  растирали  мы  благоуханным снадобьем  доступные  комарью  места  наших  телес,  и  вовремя!  Едва  мы  ступили  на  полуостров  как  встретил  нас  тонкий  звон  копьеносцев  агрессора. «Тайга»  спасла  нас  от   извращений  пытки  крылатых  инквизиторов, какую  могли  выдержать   одни  закаленные  удильщики.  Кровососы  подлетали  к  нам  с  великим  задором,  но  тут  же  ретировались,  нюхнув  мази.
     Мы  ломанулись  в  глубь  территории,  и  минут  через  пятнадцать  хода,  через  едва  пролазный  кустарник  и  буреломы,  перед  нашими  глазами  открылось  золото  лунной  дорожки  на  внутреннем  водоеме.
     - Ну  вот,  отсюда  ближе. Дед  Парамон  выручил.  А  то  бы  переться  нам  больше  чесу  без  комфорта,  -  вздохнул  с  облегчением  Шурик,  опуская  у  ног  удочки  и  припасы  в  спортивной  сумке. -  Сейчас  курнем  и  поглядим  подходы.  Тут  ловить  везде  можно,  но  кидать  надо  к  камышам  ближе.  Сазан  там  хоронится.
     Погодя,  сосед бесшумно  ступил   в  воду,  предварительно  подняв  отвороты  резиновых  болотников.  Глубина  позволяла,  чуть  выше  колена  в  том  озерце.
     Я  тоже  высмотрел  себе  место  неподалеку,  -  у  стены  камыша  нашел  прогалинку  чистой   воды.  И  прошелся  к  ней,  прикидывая,  как  бросать  снасть  и  как  выводить  сазанчиков,  буде  пожелают  они  брать  червячков  на  моих  крючках.  Выходило,  что  рядышком  можно  положить  два  поплавка  по  разные  стороны  и  надо  вырезать  для  удилищ  подставки.
     Изладив  все  по  задуманному,  я  закинул  удочки, уложил  как  надо  куговые   поплавки. Бросил  на  них  распаренного  с  вечера  запашистого  жмыха  подсолнечника  и  стал  ждать  милости  от  сазанов.
     Уже  посветлело, побледнела  луна  и  погасли  звезды.  Легкий  туман  стал  пробираться  из  кустов  на  воду,  посвежел  воздух  и  резче  выявил  запахи  тины,  привялой  осоки,  куги. В  обострившейся  тишине  стала  слышна  капель  росы, стекающей  по  широким  листьям  камыша,  да  по-прежнему  звонко  зудели  крылатые  упыри.
     И -  ни  поклевки,  ни  малой  дрожи  на  поплавках!
     «Да  есть  ли  тут  рыба?! -  подумалось  мне  с  возмущением  и  досадой,  что  дался  на  уговоры,  приперся  к  лешему  на  кулички.  И  тоска  подбиралась  от  зряшного  ожидания. Мне  казалось,  что  времени  уже  прошло  много. – И…полнолуние! В  такую  луну, говорят  знатоки,  в  крови  рыбы  застой  делается  и  ей  не  до  корма  сейчас.  И  макуха  ей  до  анального  плавника!»
     И  вспомнилось,  как в толчее  на  автобусной  остановке  обсуждался  тот  животрепещущий  вопрос  рыбаками  и  один  моложавый  дока  непререкаемо  излагал.
     - Так  в  полнолуние,  что  делается  с  естеством?!  Сумбур  в  головах!  Лунатик  лезет  на  рога,  норовит  на  крышу  забраться! Ему,  вишь,  по  коньку  охота  прогуляться,  побыть  поближе  к  предмету  обожания! Так  и  у  рыбы.  Давление  поднимается,  пузырь  болит  и  едет  крыша! Какой  же  ей  клев?!
     С  таким  выводом  я  почти  соглашаюсь,  но  тут  мои  мысли  отлетают  напрочь.  Один  из  моих  поплавков  тихонечко,  но  очень  заметно  стал  прокрадываться  к  ближним  зарослям  камыша.  Кто-то  взял  червячка  целиком  или  за  хвост  и  под  сурдинку  давал   ходу,  пробуя   меж  тем  скоромное!
     «Ишь  ты,  куды  ж  ты?!»
     Восклицаю  я  про  себя  и  дергаю  удочку  вверх.  Где-то  там  кованый  крючок  с  длинным  цевьем  пронзил  пасть  охотнику  до  лакомства.  Удилище  тут  же  согнулось,  его  рвануло  к  кустам,  но  я  удержал,  заворотил  на  сторону  и,  помня  наставления  Шурика,  потянул  на  себя  с  уверенной   силой. Обвел  вокруг  рогульки-подставки  под  снасть,  и  ха-ароший  сазанчик  опрометью  заскочил  в  мой  подсачек.
     Не  солгал  мой  сосед,  в  меркло  блещущем  литой  бронзой  болванчике-резвуне  было  много  не  только  важного  очарования,  но  и  нагульного  веса.
     Я  переселил  эту  прелесть  из  подсачека  в  обширный  садок, закинул  попла-вок  на  прежнее  место,  и  вовремя!  Потому  что  почти  тут  же  кто-то  заинтересовался  наживой  на  другой  удочке, стал  пробовать  на  вкус  или  просто  забавляться,  слегка  потягивая  червячка  за  хвост.  Горбылик,  наверное,  был  неголоден  или  большой   привереда,  он  теребил  червяка  добрых  пять  минут.  И  когда  мое  терпение  стало  подвергаться  слишком  большому  испытанию ( тут  и  инфаркт  схватить  можно,  следя   еще  и  за  другой   удочкой),  когда  кусочек  куги  чуток  притопился,  я  подсмыкнул. И  нарвался  на  глухой   зацеп!.. Но  секунд  через  несколько  удилище  едва  не  выхватило  из  рук!
     Или  испуг  придал  рыбе  силы,  или  теперь  взял  червя  дивный   сазан,  что  чуть  не  положил  меня  плашмя.
     Немалых  трудов  стоило  мне  удержать  супротивника  от  желания  удрать  в  камыши  или  куст  дерна,  но  заворотить  его  на  круг  у  меня  получилось.  И  тут  я  не  дал  ему  шанса,..Гулять  тут  особенно  негде,  а  рисковать  и  водить… Я  потащил  его  дуриком  на  крепкой  жилке  прямо  в   подсачек.  Снасть  моя   выдержала  и  я  управился  и  с  этим  представителем  местной  фауны.  Сазан  даже  на  глаз  выглядел  больше  первого,  но  не  тот  экземпляр,  что  в  книгу  рекордов  заносить  можно.  Так  себе  субчик,  упитанный  и  благовоспитанный,  и  в   садке  вел  себя  тихо,  без  хулиганства.  А  может,  был  фаталистом  и  понимал, что  против  определения   планиды  слабак  он  и  надо  терпеть?
     Большого  шума  я  не  позволял  себе  поднимать  при  вываживании  местных  субъектов,  но  и  Шурик  бузы  не  чинил. По  легкому  плеску  воды  я  определил,  что  сосед  таскает  тутошних  сазанов  с  периодичностью,  пожалуй,  меньшей,  имея  обре-тенный опыт.  И  с  каким-то  трофеем  возязь,  он  ласково  ворковал:
     - Ну  что  ты,  Вася, здорово  упираешься?  Сам  же  хапнул,  дурашка,  без  при-нуждения.  А  за  жадность  -  расплата.  И  теперь  тебе  -  в  уху.  Или  в  пирог  дорога,  на  расстегайчик  с  опятами.  И  никаких:  помилуй.
     Часам  к  девяти  клев  ухудшился  до  паршивого,  сазанчики  потеряли  нюх   вовсе,  хотя  с  завидной  периодичностью  я  предлагал  им  пахучий  жмых.               
     Но  и  обиды  на  жизнь  не  возникло!  В  садке  сидело  уже  шесть  сазанов.  Да  каких!.. Гренадеры  в  бронзовых  доспехах!
     А  хотелось  еще  одного,  седьмого.  Цифра-то  вроде  благословенная.  Бог  семерку  обозначил  особо…Но  мне  не  светило.
     И  ладно!  Душа  моя  еще  полнилась  волнениями  за  тех  барбосов,  что,  ухватившись  за  крючки,  кидались   в  камыши  или  в  кусты,  норовили  уйти  по-английски,  не  показав  своих  обликов. А  я  заворачивал  их  и  ни  одного  не  упустил,  делал  все  правильно  и  без  спешки. Переживал -  да! Но  не  боялся  упустить  рыбу, а  то  всегда  усмиряет  нервы. Я  помнил  истину,  что  всю  живность  выловить  невозможно  и  что  самая  крупная  особь -  чужая. Ну  и  что?  Мне  и  средненькая  годится,  хотя  не  всегда  уходила  и  довольно  крупная  рыба.  В  конце  концов,  был  бы  клев,  а  уж  поймать  рыбу  надо  стараться.  В  том  цимус,  как  говорил  один  мой   знаковый.
     Шурик  тихонечко  посвистел, а  потом  подал  голос:
    - Ты  собираешься  закругляться  или  мало  поймал?
     Я  уже  хотел  отозваться  и  уведомить,  что   сей  момент  начну  сматывать  удочки,  как  клюнул  тот  самый,  долгожданный   седьмой.  Да  как  рванул  поплавок!».. Я  тут  же подсек,  удилище  согнулось  в  три  погибели,  леска  будто  со  свистом  резала  воду  и  рвалась  к  кусту…Я  потащил  дуриком,  как  и  прежних,  но  уже  понимал,  что нарвался  на  знатока.  Этот  мигом проложил  курс  через  дерезовый  куст  и…Ни  туда  и  ни  сюда!  Засел  на  перекур  или  пересадил  крючок  на  пенек. Вот  нелепость.  Сазан  попался  смелый  и  сильный,  не  мой,  в  общем.  Но  снасть-то  надо  вызволять.
     - У  меня  приключение,  Шурик!  И  рад  бы   в  рай, да  зацеп  не  пускает.  Клюнуло  и  утащило  в  кущи.  Не  удержал  болвана.  Теперь  вот  жду:  кто кого  пересидит, -  сказал  я,  держа  леску   внатяг. А  еще  я  думал,  что  чудик  тот  кэгэ  на  шестнадцать  вдруг  напрягется,  махнет  хвостищем  и  сотворит  свечку  на  заглядение.  И, осыпав  все  вокруг  брызгами  брильянтов,  конечно,  уйдет.
     Шурик  же  торопился  ко  мне,  на  ходу  возглашая.
     - Ты  крепче  его  зажимай!  Он  носом  уперся!  Обычный  сазанчик,  а  выдает  за  рекордсмена.  Они  часто  так  дурят!
     - Да  уж,  -  кисло  скривившись,  я  поддерживаю  в  себе  настроение  на  удачный  исход.  – Он,  охламон,  и  пеньком  уперся.         
     Я  чуть  поднажал  удочкой  и  мне  показалось,  что там,  в  дерезе,  что-то  шевелится,  подается  в  самый  завал  растительности. И  леска  звенит  струной   альта,  и  дуга  слеги.  обрамляя  гладь  воды,  тревожно  трещит  в  своем  напряжении,  и  что  еще  чуть-чуть…и  будет  пшик.
     Сосед  вышел  ко  мне и,  быстренько  оценив  обстановку,  сказал,  мотнув  длинными  волосами.
     -  Сазан  сидит,  а  он  с  соображалкой.  Он,  голуба,  сам  любит  дурить  балбесов.  Вот  утащил  крючок  в  чащу,  посадил  поводок  на  прутик  и  забавляется…Ну,  ладушки,  отцеплю  я  тебе  леску.  Ты  держи.  А  я  пошел.  Глядишь,  еще  горбач  там  сидит.  И  могет  быть…Он  хотя  трепыхался,  когда  ты  его  дуроломом  тащил?
     - Ну  ты  сказал!  Он  же  меня  тащил,  не  я  его!  И  без  всякой  натуги,  будто  лебедка, -  сказал  я  с  досадой.
     Шурик  прошелся  к  кусту, пропуская  жилку  меж  пальцев,  полез  рукой  в  воду.  Затем  тут  же  запустил  и  другую,  за  что-то  хватаясь.  И  вдруг  под  ним  забурлило,  каскад  брызг  окатил  склоненное  лицо.  Почти  тотчас  получил  Шурик  и  удар  по  щеке  широким  хвостом  и  все  стихло.
     -  Недолго  музыка играла,  бо  поломался  барабан! -  невозмутимо  воскликнул  сосед,  выпрямившись  и  вытирая  тылом  ладони  с  лица  воду,  убирая  назад  волосы. -  Прямо  чурбан!  И  не  дурак,  и  силы  много.  Послал  он  нас  с  тобой,  Генаша!
     Мы  собрали  снасти,  а  выбрав  вид  на  озерцо,  под  сенью  раскидистой  ольхи  и  на  мягкой  мураве,  вдыхая  аромат  трав,  влаги  и  терпкой   полыни,  расположились  перекусить,  чем  Бог  послал. А  летом,  под  конец   его,  Бог  щедр.  Особенно   когда  есть  немного земельки  при  даче  или  при  своем  домишке,  и  ты  на  ней   потрудился.  И  потому  к  холодной  курочке  и  кругалику  домашней  колбаски  прилагались  огурчики  свежие  и  малосольные,  шибающие  в  нос  специфическим  и  притягательным  запахом,  помидорчики  и  баклашка  с  простоквашкой,  и  всякий  десерт  из  абрикосов,  слив  и  наливных яблок.  Ну  и  выпить  нашлось  по  обычаю  простых  людей  при  трапезе  на  природе -  своедельным  крепачком  побаловались,  гнатым  из  чистой  пшенички  и  на-стоянном  на  травах  и  ягодах.
     На  реке  мы  слегка  освежились,  поплавали  вдоволь,  и  домой   возвратились  беспримерно  довольные.               
               
                1974 г.               

                ОТКРЫТИЕ   СЕЗОНА

     В  конце  мая,  по  окончании  запрета  для  удильщиков,  я  выбрался  на  реку.  Решил  пройтись  по  берегам  с  одной   удочкой  и  рюкзаком,  налегке.  Посмотреть  места  и  подходы  к  ним,  а  заодно  поудить  походя  плотвицу  иль  густеру, -  что  попадется,  когда  промышляешь  наобум  и  без  прикорма.
     Исход  маю – конец  весне,  в  природе  праздник,  самый  пик  обновления.  Отцвела  всякая  фрукта  и  ягода,  овощ,  и  всё   пошло  в  завязь,  в  будущий  плод.  Почти  все  птички  уселись  на  яйца  и  лишь  соловьи  почти  сутки  напролет  заливаются  трелями,  стараясь  найти  себе  пару.  Недавно  прошли  дожди.  Тихие  проливни  омыли  зелень  лесов  и  полей,  выстирали  небо.  Ветра  прогладили  его  и теперь  торжественно  и  тихо  на  земле  под  сенью  ласкового  светила.  Славно  и  на  душе.
     Этим  маршрутом  я  уже  хаживал,  когда  хотелось  просто  побыть  у   воды  и  посмотреть  на  реку,  поразмышлять  над  вопросами  жизни.  В  буден  день  рыбаков  мало  и  первая  на  моем  пути  заводь  свободна  от донок  и  удочек.  Вода  только-только  пошла  на  убыль  и  покуда  стоит  почти  в  обрез  берега. Но  я  в  болотниках  и  мне  не  помеха  сырой  лужок.  Рюкзак  за  плечами,  в  кармане  куртки  немного  теста  со  снадобьем  ванилина  для  запаха  и  мёда  для  вкуса.  Удочка -  легкая  телескопическая  пятиметровка  с  безинерционной   катушкой.
     Изготавливаю  к  лову  снасть, цепляю  скользящий   поплавок,  грузило  и  поводки  с  карабинчиком,  забрасываю  удочку  пока  что  без  наживы,  чтобы   проверить  дно.  Глубина  мне  благоволит,  чуть  больше  двух  метров,  и  зацепов  по  ходу  крючков  нет.  Опускаю  на  лесе  резиновый  стопорок,  чтоб  поднять  наживу  над  дном  сантиметров  на  пять,  цепляю  тесто  на  оба  крючка  «проглотушки»,  и  забрасываю  удочку  на  край  течения  у  заливчика.
     Первая  проводка  при  первом  выходе  на  рыбалку!
     Конечно,  я  полностью  осознаю, сегодняшняя  рыбалка  может  обернуться  всяко,  но  сердце  волнуется,  ему  хочется  удачи.
     Поплавок  проходит  отпущенный  путь  свободно,  ни  разу  не  моргнув,  не  уйдя  в  бездонь.
     «А  что  ты  хотел?  На  дурику  чтоб  бешеный  клев? -  спрашиваю  себя,  заглушая  досаду,  потому  что  хотелось  все  же  фанфар  с  первой   поклевки. – Так  лишь  в  кино  бывает,  что  рыба  с  разгона  бросается  на  крючок. А  ты  еще  и  болван.  Весна  стоит, знаешь,  что  червячка  надо  цеплять,  а  приперся  с  тестулей!»
     Что  верно  то  верно,  но  я  помню  и  другие  примеры,  когда  даже  в  глухозимье  ловил  на  тесто  густеру  и  подлещиков,  плотву  потаскивал, а  иные  с  носом  оставались  при  наличии  мотыля.
     Чуточку  приподнял  поплавок, бросил  крючки на  новый  заход.  Глубину,  на  какой  рыба  стоит,  надо  знать точно.  Метров  через  пяток  наплав  пару  раз  коротень-ко  подморгнул.
     За  бугорок  на  дне  зацепился?  Так  не  было  там  курганчиков,  проверял,  и  хоть  чуточку  опустил  наживу,  не  должно  зацепиться.  Разве  что  за  прутик,  коряжку  на  дне…Но  тогда  б  поплавок   скрылся.  Но  он  прошел  дальше  и  на  исходе  снова  коротко  кто-то  схватил  за  наживу,  но  я  припоздал  с  реакцией.
     Насадка  на  крючках  осталась  целой,  но  при  ближайшем  рассмотрении  оказалось,  что рыба  брала  пахучее  тесто  и  накололась.  Заменил  вареную  манку.  Не  торопясь,  слепил  вокруг  крючков  капельки,  бросил  опять  в  реку,  приготовившись  тут  же  подсечь. Но  с  первой   поклевкой,  если  она,  припоздал.  Клюнуло  резко  и  коротко.  Мы  сошлись  в  намерении  во  второй  раз:   поплавок  пошел  вниз,  я  вздернул  удочку.
     Жилка  натянулась,  тут  же  пошла  рисовать  кривую,  слегка  изгибая  кончик  удилища.  То  был  приятный  и  живой  груз. Мягко  вывел  наверх  первую  рыбку,  выхватил  из  воды.  Ласкирек,  как  звали  тут  густеру  или  подлещика, чуток  больше  ладошки.  Попалась  густерка,  играла  красненьки  на  перьях  плавников,  смирно  поворачивалась  на  леске и, верно,  удивлялась глупости,  что  с  ней   приключилась.
     А  мне  радость.  Покуда  бросаю  рыбку  во  влажную  траву,  настраиваю  снасть, -  и  снова  поплавок на  краю  стрежня.  На  миг  пропадает  в  бликах  солнца,  но  ясно  виден  на  опрокинутой  с  другого  берега  зелени  леса.  Я  щурюсь  от  яркого  солнца,  но  с  охотой   подставляю  щеку,  а  на  губах  моих  зависла  беспричинная  улыбка. Через  простецкое  счастье  я  пропускаю  поклевку,  опаздываю  с  ответом  на  короткий  рывок,  но  на  следующий   вызов  отвечаю  достойно.
     Есть!  Сейчас  схватилось  что-то  увесистое,  потянуло   в глубь  реки  и  к  середине,  согнуло  удильник  в  пугающую  кривую.  И  идет  туго,  но  без  рывков.
     С усилием  заворачиваю  и  начинаю  волноваться.  На  крупную  рыбу  я  не  рассчитывал,  как  не  было  и  подсачека. Так  что:  и  хочется,  и  колется,  а  исход  предрешен.
     Но  после  двух-трех кругов  рыба  остается  на  крючке  и  даже  выходит  наверх,  на  погляд!
     Лещ!..Широкий, серебряный  и  прекрасный. Хватает  большими  губами  воздух  и  тут  же  заваливается  на  бок. Выключился!  Надо  успеть  воспользоваться  шоковым  состоянием.  Я подвожу  его  к  берегу,  перехватываю  жилку,  опускаю  на  траву  удиль-ник.  Подхватываю  леща  пальцами  в  рот  и  под  жабру  и  выбрасываю  на  берег.  Он  не  трепыхается,  лежит  плахой,  зевотно  играя  жаберной   крышкой. Но  я  переношу  его  дальше  от  воды,  освобождаю  от  крючка  и  устраиваю  в  рюкзак,  предварительно  нарвав  листьев  кустарника  и  осоки,  молодой   крапивы.
     И  снова  бросаю  удочку  в  реку.  Но  поклевок  больше нет.  И  раз,  и  два,  и  три  красный  кругляш  на  антенне  моего   поплавка  проплывает  бестрепетно,  бестревожно.  То  ли  мой  лещ  много  шума  наделал  на  исподе  воды, то  ли  просто  забеглые  были  мои  трофеи,  случаем  оказались  в  запани  и  на  крючках.
     Подхватываю  рюкзак  на  плечо  и  веду  поплавок  дальше,  а  то  и,  верно,  могу  застояться на  месте,  замыслив  пройтись  до  дальнего  поворота  у  устья  Айдара.
     В  нескольких  заливчиках  везения  не  было  вовсе, а  потом  попался  мысок,  за  которым -  тихая  гавань  для  поплавка…Я  кинул  его  у  основания  косого  обрывчика,  где  зарождалась,  надо  думать,  глубина.  И  едва  мой  наплав  устроился  по  самую  шейку,  как  тотчас  пропал.  Я  подсмыкнул  кистью  и  почувствовал  сильные  порывы  рыбы.
     Так  тянет  плотва,  упирается  шало  и  мощно  на  всяких  глубинах,  покуда  есть  надежда  и  силы.  И  верно:  после  короткой  борьбы  выдергиваю  плотвичку  ростом  почти  в  четверть.  Она  укоряет  оранжевым  зраком,  зевает  ртом,  говорит  будто  мне  что-то  постыдное,  трепыхается  и  накалывает  жалом  крючка.  Не  снимая  со  спины  рюкзака,  запихиваю  её  к  сородичам  на  листву.
     Повторяю  проводку  и  она  тут  же  обрывается  уверенной  поклевкой,  когда  берет  голодная  весной  рыба.  Вытаскиваю  снова  плотвичку,  подобную  прежней.  Потом  еще  и  еще,  но  после  пяти  штук  клев  обрывается.  Через  несколько  порожних  проводок  решаюсь  идти  дальше.  А  жалко,  хорошее  место,  красивый  был  клев.  И  рыба  славная,  вываживалась  с  упорством,  волнением  и  радостью.   Всю  не  выло-вишь,  но  хочется  поймать  больше.  Так  устроен  охотник.  Хотя,  если  прикинуть успехи,  в  моем  рюкзаке  рыбы  чуток -  килограмма  на  полтора.
     Тут  приходит  на  память  прельстительная  картина  лова плотвы  на  старице  в   прошлом,..нет,  в  позапрошлом  году.  Уже  в  июле,  когда  разрешен  был  посленере-стовый  любительский  лов  на  озерах.
     В  то  утро  берега  старицы  были  заселены рыбаками  так  густо,  что  сидели они  почти  впритык,  как  в  курятнике  живность,  хотя  водоем  мог  принять  не  мало  удильщиков.
     Рыба, словно  приговоренная  на  исход, с  налета  бросалась  на  вареную  перловку  и  с  развязной  отчаянностью  топила  всякий  наплав.  Никто  из  удильщиков  не  мог припомнить,  когда  даже  явные  неумехи  и  неудачники  таскали  плотву  раз  за  разом.
     И  какая  тогда  шла  плотва!  Будто  отмерял кто,  сидя  на  дне,  и  не  пускал  на  крючки  мелкую.
     Штук  тридцать  плотвиц   я  поймал  тогда,  и  в  каждой  было  граммов  по  двести,  без  всяких  ухмылок  по  поводу  хвастовства.  И  выходило,  что  норму  здравого  запрета  я  переловил  незаметно  и  просто,  и  остановило  тогда  меня  не  бесклевье,  время  -  поспешал  по  делам  куда-то.
     Впрочем,  то  редкость,  когда  нарываешься  на  праздник  души  на  рыбалке.  Чаще  -  только  надежда  рядом.  И  те  несколько  штук,  что  лежали  теперь  в   моем  рюкзаке  и  каких  на  ушицу  хватит  за  глаза,  могли  оказаться  мне  нормой.
     Поминая  все  это,  иду  берегом  дальше.
     В  большом  заливчике,  что  открывается  за  поворотом,  ниже  короткой   косы,  на  бревне  сидит   старичок-боровичок,  греет  на  солнышке  просторную  лысину,  отложив  старую  фетровую  шляпу  подле.  Удит  он  на  три  удочки-полудонки,  поплавки,  с  винными  пробками  и  перьями  от  гуся,  лежат  бездыханно  под  углом,  дедок  с  них  будто  не  сводит  глаз,  но  куняет.
     Когда  я  подхожу  и  здороваюсь, он  вздрагивает,  смущенно  оглаживает  белые  усы, и,   улыбаясь,  приглашает  садиться  на  ошкуренное  бревно,  охватить  которое  одному   можно  едва  ли.  Бревнышко  нынешнего  посада  от  вешнего  хода  реки.  Прежних  лет  подарки  природы  по  берегам  долго  не  залеживались,  к  рукам  прибирали  их  местные  мужики,  приспосабливали  на  дрова  или  под  строевой  лес.  Приберут  и  его.
     Я  присаживаюсь  рядом,  молча  протягиваю  деду  сигарету  и  тот  охотно  её  принимает,  прикуривает  от  моей  зажигалки, но  смущается  еще  больше.
     - Нету  клева,  товаришок, -  скорбно  сообщает  старый  удильщик,  выдыхая  дым  через  ноздри  в  усы. – С  утра  тройку  лещей   взял -  и  годи. А  погода-то!.. Соловьи  поют  и - тихо!
    День,  верно,  благостный  и  я  киваю,  прижмуриваясь  от  солнца  и  сигаретного  дыма.
     - Ага!  Природа  шепчет,  займи,  а  выпей!  -  заявляю я  несколько  развязно  и  бодаю  лбом  воздух. – А  вы  без  кормушки  стараетесь,  как я  понимаю.  На  дурака,  как  и  я,  надеетесь?!
     - Да  чи  я  вправду  дурень?! -  обиженно  вскидывается  старик. И  указывает  пальцем  на  изножие  мыса,  где  зарождалось  обратное  течение  и  был,  по  всей   видимости,  омут. -  Макухи  я  ей  кинул  в  бочажок!  Но  вода  покуль  высокая  и  на  вид  мутная,  хошь  и  отдает  колером  неба.
     - А  мне  в  проводку  приходиться  точно  на  дураков  надеяться, -  говорю  я  в  ответ  на  дедовы  откровения,  и  снова  разглядываю  небо  в  реке  с  легкими  облаками  и  опрокинутый  в  воду  лес.  Прислушиваюсь  к  звукам  в  бору  за  спиной  и  напротив.  Перекликались  там   иволги  и  заливались  во  всю  соловьи,  показывая  мастерство. Кукушка,  хитрая  птичка,  где-то  отбивала  метрономом  свое «ку-ку» И  я  посмеялся:  -  Нет, столько  я  не  поймал,  сколько  кукушка  насчитывает. Но  с  десяток,  наверное,  мелочи  взял.  На  ушицу.  Хотя  плотва  и  негожая  на  рыбный  супец.
     Ништо,  товаришок!  Зелень  еще  не  пошла  в  полный  ход.  Сгодится  плотва  на  уху,  не  сомлевайся! -  отверг  мои  опасения  старый  рыбак.  -  Горечь в  ней  обозначится  позже.
     Покурив,  я  двинулся  дальше, не  стал  досаждать  старому   человеку  конкуренцией.  А  вдруг  что-то  поймаю,  а  ему  -  зависть,  докука  на  сердце.
     Но,  пока  добрался  до  устья  Айдара,  (речки,  которую  так  нарекла,  по  легенде, императрица  Екатерина  Великая  за    дар  огромнейшей  щуки  с  тутошних  мест)  поймал  я  еще  немного  плотвы  и  густерок,  и  даже  голавлика  пучеглазого  ухватил  на  медовое  тесто.,
     Обратно  я  шел  вовсе  неторопясь,  подолгу  задерживаясь  на  всяком  интересном  месте. Вода,  наверное,  прогревалась  и  рыба  к  полудню  брала  верней  и  охотней.
     Вернулся   к  исходному  месту  я  с  хорошим  уловом. А  в  заводи,  где  взял  утром  довольно  взрослого  леща,  теперь  вытащил  еще  одного,  первому  пару.  Правда,  тот  уже  покраснел,  верно,  от  стыда  за  собратьев,  что  долго  не  объявлялись.  А  он  вот  пропал со  скуки.   
     В  общем,  будто  бы  ненароком,  шутя  обошлась  со  мной  речка,  радость  доставила. А  я  поразведал  места,  куда  можно  будет  приехать  в  иной  раз  и  раскинуть  таборок  для  неторопливой   рыбалки  с  костром,  а  то  и  коптильней, и  всякими  помышлениями  о  жизни.
     У  реки  хорошо  думается,  и  что  интересно,  дурное  -  всегда  вон!
               
                1973 г.


                ЗА  ТУМАНОМ  И  ЗА  ЗАПАХОМ  ТАЙГИ…

     Лета  на  Крайнем  Севере  с  особым  нетерпением  ждут  удильщики, - охотники  за  ленком  и  хариусом,  мальмой  и  кумжой.
     Вот  и  теперь  июнь,  на  деревьях  пораспускались  листочки  и  тайга  стоит  прибранная,  в  зеленом  пуху. Дожди  в ближние  дни  не выпадали  и  воды  в  реках  заметно  убыли  и  посветлели -  можно  наведаться  на  заманчивые  места  и  поудить  рыбу.
     Но  сначала  я  побродил  по  Брехчии,  которая  в  паводок  была  большой  и  стремительной,  всепроломной  рекой,  а  теперь  превратилась  в  ручей.  С  трудом  обнаружил  я  несколько  бочажков,  а  в  них  рыбу:  зимующих  тут  гольцов,  больших,  серебристых,  ленивых  на  вид.  Предложил  им  слегка   подкормиться,  но  на  вид  приличная  рыба  пренебрегла   хлебосольством.  Отворачивалась  от  прошлогоднего  засола   икры,  махала  хвостом  на  крыску-опарыша,  отказалась  взглянуть  на  блесну.  Не  сезон… А  вот  через  месяца   полтора  пантерой  набросится  на  икру,  когда  скатится  в  устье  рек,  где  обоснуется  на  нерест  кета  и  горбуша.
     Говорят,  в  былые  годы  в  Брехчии  был  и  хариус,  но  ушел.  Экспедиции   геологов,  их  поселки  много  мусора  всякого  побросали. Какая  рыба  выдержит  изде-вательства?
     И  верно!  Помнится,  в  конце  пятидесятых  годов  еще,  в  реке  Магаданке   брали  икру  кеты,  валила  она  туда  потомство  метать. Удили  там  и  гольца, а  теперь  город  угробил  речушку,  ничто  там  не  водится  кроме  всяческой  дряни.
     Хариуса  и  ленка  много  еще  в  Меренге,  но  туда  идти…За  горами  и  долами  протекала  та  широкая  и  покуда  непорочная  река,  и  добираться  до  нее  долго,  почти  полный  рабочий  день  надо  топать.
     Но  я  все  же  настроился,  и  в  пятницу  после  работы,  взвалив  на  спину  рюкзак  со  всякой  дорожной  надобой, а  на  плечо  пристроив  ружье  и  удочку, пошел.
     Сначала  дорога  мне  езженная  и  простая,  ведет  к  штольням  в дукатских  сопках,  замыкающих  длинный  распадок, а  дальше  через  перевал  идти. Потом  уж  по  мшарам,  по  изножию  голых  горушек  держать  мне  направление  на  северо-восток,  и  за  четвертой  сопкой   поворотить  направо. А  там  уж  и  река  поблизости,  за  последней горой.
     Но  если  топать  понизу,  значит  нарваться  на  скопища  злющих,  откормленных  комаров.  Когда  без  всякой  защиты. Нам  же  выдавали  накомарники  и  снадобье  -  «репудин»,  жидкость,  отгоняющую  не  только  летающих  вампиров,  но  и  охоту  мазаться,  так  жгуче  действо  его  на  губы  и  глаза.  В  магазинах  же  была  мазь  «Тайга», сдобренная  ароматом  каких-то  цветов  или  трав,  и  действующая  пагубно  на  комаров  часа  три-четыре  с  гарантией. Тюбик  такой  панацеи  у  меня  припасен  в  дорогу.  Я  обработал  лицо  и  руки,  шею  и  теперь  мог  идти  припеваючи  и  верхом  сопок,  куда  тяжело  подниматься,  но  легче  иди,  и  по  изножию,  по  краешку  распадка,  где  мхи  и  колдобины  вкупе  с  комарами  затрудняли  путь.
      Было  тихо  и  тепло,  даже  жарко.  Зимой  в  этих  местах  не  приведи  случай  оказаться  легко  одетым, а  летом  и  тридцать  бывает  по  Цельсию. Но  днем.  А  ночью…Климат-то  субконтинентальный. Хворобу  можно  прихватить  без  теплой  куртки.
     Я  шел  понизу, утопая  болотниками  по  щиколотку   во  мхах,  попадая  в  колдобины, держа  наготове  под  мышкой  ружье,  в  надежде  встретиться  с  глухарем.
     Птичку  я  так  и  не  встретил, дотопал  до  цели  без  приключений.  Поворотив  за  последнюю  сопку,  сделал  привал  у  ручья,  чтобы  попить  чайку.
     Начались  новые  сутки.  Но – белые  ночи – светло. Солнце  лишь  на  малое  время  пряталось  за  окоем  и почти  тут  же  являлось  обратно. Теперь  оно  дремлет  за  сопкой  и  вокруг мерклое  царство,  состояние  забытья  во  всем. Не  слышно  птиц,  не  видно  зверя. Даже  воздух  спит,  прозрачной   сиреневой  мглицей  устроившись  над  кустами  жимолости  в  ложбинке.
     Не торопясь,  прихлебываю  я  крепкий, купеческий   чай,  слушаю  непривычную  тишину   светлой  ночи,  в  какой  различим  лишь  плеск  воды  на  камешках  в  ручье, и  поглядываю  по  сторонам,  приглаживая  ложе  «тулки».  Птаху  реликтовую  подстрелить  охота  и  медведя  приходится  опасаться.  Хотя  хозяин  тайги  летом  безвредный, и,  если  что,  мог  первым  уступить  дорогу…Но  мог  и  не  посторониться,  а  полюбопытствовать,  и -  мордой  к  лицу! Тайга,  она  и  есть  тайга,  в  ней  всякое  может  случиться.
     Я  отдохнул  у  ручья,  что  впадал  ниже  в  Меренгу  и  катил  с  сопки  чистые  от  вечного  льда  воды, и, залив  костер, пошел  дальше.  Короедов  набрал  еще  по  дороге,  проходя через  старые  вырубки  и  обдирая  кору  с  пеньков.  И  теперь  мне,  подойдя  к  речке,  оставалось   собрать  бамбуковую  удочку,  снарядить  белым  и  мяконьким  червячком  крючок, и…
     Но  я  прежде  чуточку  постоял   на  берегу  Меренги,  с  шумом  несшей  мерклые  воды  за  поворот,  поглазел,  выискивая  всплески  веселой  и  сильной  рыбы  хариуса.  И  тут  же  на  себя   посварился.
     «Балбес! Еще  ночь  не  закончилась  и  рыба  тоже  дрыхнет. Или  едва  зенки  продрала».
     Отворотив  голенища  сапог,  я  ступил  в  воду  и  бросил  на  перекат  поплавок. Он  шустренько  пробежался  между  камней и,  выйдя  на  простор  воды,  тут  же  был  утащен  вниз. После  подсечки  леска   вмиг  натянулась  струной,  пошла  поперек  речки  и  выхватила  из  тиховодья  довольно  внушительного  для  тех  мест  хариуса,  на  все  триста  граммов  индивида.  Этого  не  в  уху,  домой  понесем.      
      Через  плечо  у  меня  сумка  для  рыбы -  как-никак,  а  я  в  промысловом  походе.  Прихлопнув  на  груди  хариуса, взял  в  ладошку,  снял  с  крючка  и, прикинув  на  глаз  и  малость  полюбовавшись,  отправил  в  спортивную  сумку. Почин  есть!
     Короеды  у  меня  в  левом  кармане,  в  консервной банке,  чтобы   удобнее  брать. Наживил  крючки,  бросил  в  воду,  течение  подхватило  личинки  и  вынесло  на  струю.  Поплавок,  добротно  сработанный  в  долгое  зимнее  время  из  пробки  от  шам-панского  и  снабженный  пером  дикобраза,  случаем  добытым  тут  же  на  Севере,  снова  без  всяких  предварительных  экивоков  пропал  с  глаз.
    Я  вытащил  хариуса,  снова  внушительного,  пахнувшего  мне  тонкий  дух  свежего  огурца. Проходя  поперек  переката,  поймал  с  десяток  еще  упористых, добротных  весом,  гожих и  на  уху  и  на  домашнюю  жареху.  Богатое  рыбой  место и, верно,  мало  кто  из  удильщиков  ходил  тут  внедавне.
     У  самого  берега,  где  глубина  в  промоине  ухнула  в  рост  человека,  схватил  короеда,  наверное,  крупный  ленок.  И  с  первого  рывка  оборвал  поводок.  Пришлось  возвращаться  к   рюкзаку  на  биваке.
     Что  же,  клев  тут  волшебный.  Помнится,  годами  двумя  раньше я  стал  экспериментировать  при  таком  же  жоре. Ловя  хариусов,  попробовал  брать  их  ходовой  донкой,  облавливая   перекат  и  плес.  И  получалось!  Наживу  бросал  навстречу  воде  и  вел  поперек  течения  к  себе  круглый  свинцовый  грузик  граммов  на  тридцать  пять  весом.  Метровый  поводок  шел  поверху  струи  и  свободно  нес  приманку,  будь  то  короед,  кузнечик  или  овод. Хариус  брал  насадку  без  всяких  сомнений в  подвохе  и  сам  подсекался.
     Сначала  возникала  радость,  но  затем  уходила.  Пропадал  азарт  и  чувство  соревновательности,  спортивного  интереса. Оставалось   вытащить  рыбу,  мало  опасаясь  сходов,  которых  почти  не  было.  Разве  что  из  руки  выпрыгнет  хариус,  когда  снимаешь  с  крючка.
     Сейчас  же  мне  надо  сменить  поводки  и  заодно  основательно  подкрепиться  перед  большой  рыбалкой.  Проба  дала  отличные  результаты,  а  впереди  много  времени  и   река  изобильная  рыбой.  Ну и  почистить  добытых  рыб.  Хариус,  из  всех,  самый  нежнейший и пропадает  почти тут  же,  если  не  обработать  с  солью,  не  пустить  на   шашлык  или  в  уху.
     Погодя,  снова  пошел  я  по  реке,  довольно  часто  выхватывая  хороших  хариусов.  Мелкие  попадались  редко,  как,  впрочем,  и  крупные  обходили  мои  крючки  стороной.  На  полкило  или  больше  ни  один  не  попался.
     Хариус,  надо  сказать,  здешний,  колымский  супротив  сибирского  мелковат  и  расцветкой  скромнее. Серенький   какой-то, тусклый,  если  не  вовсе  смурый.  Разве  строем  тела не  отличался  и  запах  источал  тот  же,  свежего  огурца.  Но  рыболову  и  такой   мил  сердцу.  Вдобавок,  не  привередлив.  Сколько  ловил  я  хариусов  в  здешних  местах,  всегда  он  охотно  брал  овода  и  короеда,  червя  и  кусочек  сыра  и  никогда  не  разглядывал  предлагаемые  харчишки  на  цвет.
     Вспоминается,  как-то  поздней  весной,  когда  сошел  на  тундровых  наледях  снег  и  ручьи  едва  вскрылись,  не  до  испода  прорезав  высокий  наст,  набрел  я  поблизости от  поселка  на  вымоину.  И  увидел  там  стайку  хариусов,  мальцов  до  ладошки  ростом.  Табунились  они  на  стремнинке,  бросались  на  перехват  всякой  малости,  что  вдруг  выносилась  из-под  льда.
     Конечно, еще  ничего  не  было  в  природе,  чтоб  предложить  им  на  пробу, и  я,  сбегав  за  удочкой,  прихватил  сыра  и  хлеба,  скатал  мякиши. И  хариусы  не  отказались!  Позволили  отвести  изголодавшуюся  душу,  сами,  верно,  голодные.  Ловил  я  в  тот  день  на  выброс, Зачем  мне  мелкота?.. Правда,  попозже  завелась  у  нас  в  балке  живность -  котенок  Вася,  баловень  полосатый.  И  я  носил  симпатичному  пройдохе  в  молочном  бидончике  хариусов,  что  попадались  мне  покрупнее.
     А  пишут, сколь  исхитряться  надо  на  других  северах  для  искушения  такой  рыбы.  На  европейском,  скажем,  севере,  чтобы  сподобиться  клеву  элитной  рыбки,  надо  прятаться  за  кустами,  ловить  на  длинный  припуск  лески, швырять  искусственную  мушку  нахлыстом,  выбирая  приманку  без  всякой  уверенности  в  успехе.  Это  подогревает  спортивный  интерес,  конечно,  если  уверен,  что  рыба  есть  в  подопечном  водоеме  или  поблизости, но…слишком  оттягивает  минуту  заманчивой   состязательности. А  если  вода  в  реке  прогрелась  до  появления   клопиков -  и  вовсе  беда!  Хариусы  боятся  клопов,  забирающихся  в  жабры,  а  заодно  и  остерегаются  и  приманок  подозрительных  видом.  Ну  и  еще,..сколько  там  хариусов  в  тех  европейских  реках,  которых  не  пощадила  судьба  и  пристроила  им  на  русла  заводы  и  комбинаты,  фабрики  и  лесопилки,  сплавы  и  прочие  надобы  для  хозяйства  в  мирской  цивилизации,  что   губят  живую  природу.
     Около  полудня  я  снова  сделал  привал  с  обедом  и  потрошением  рыбы,  и  тут  пожаловал  ко  мне  гость,  тоже  рыбак-отшельник.
     Но  он  не  удил,  он  убегал  от  комарья   и  на  лицо  его  смотреть  не  хотелось.  Сплошное  месиво  из  волдырей  и  подсыхающей  крови  указывало  на  долгое  общение  его  физиономии  с  кровососущими  тварями  или  с  кухонной  теркой  для   овощей! Да  и  сам  он,  худой  и  долгий,  под  шляпой-панамой  гляделся  как  гриб-поганка.
     Сначала  мужик  бросился  к  воде  обмыть  физию,  а  уж  потом  устроился  с  подветренной   стороны  костра  и  принял  из  моих  рук  посудину  с  чаем -  чистую  банку  из-под  сгущенки.
     -  Спасибо, -  сказал  он  и  попытался  изобразить  улыбку,  но  на  его  лице  обозначилась  гримаса  кикиморы. -  Беда  у  меня.  Упустил  пузырек  с  «мазутой», а  он   на  камушки  упал. И..теперь  вот  рву  когти  от  врагов  народа.
     И  он  снова  скорчил  мину,  что  должна  была  показать  сарказм.
     Рыбак,  на  глаз,  годами  мне  ровня  и  сегодня  хлебнул  по  самые  ноздри.  Но  во  мне  не  только  жалость  и  сострадание,  на  мне  еще  и обязанность  мажордома.  На  северах  принято  выручать  человека  без  лишних  вопросов  и  комментариев,  и  потому  я  запустил  руку  в  карман  на  груди  куртки  и  достал  снадобье.
     - У  меня  вот  «Тайга», -  сказал  я,  вручая  тюбик.  – «Мазуты»  не  брал  с  собой. В  глаза  лезет   и…А  эта  штукенция  комара  держит  на  расстоянии  три  часа  верных.  И  запахом  прямо  приятная.  Так  что  давай,  обработай  себя.  И  отдохни  заодно,  поджарь  рыбки  или  ухи  сваргань. А  нет -  банку  тушенки  открой.  В  рюкзаке  найдешь.  Я, вишь,  закончил  трапезовать,  и  потому   пока  парочку  перекатиков  облов-лю.
     И  оставил  его  на  хозяйстве, а  сам  подался  рыбачить.  Не любил  и  не  умел  я  засиживаться  у  костра,  если  рыба  под  боком  гуляла.  Да  еще  и  клевала.
     Когда  я  вернулся  к  биваку,  рыбака  уже  не  было,  ушел  восвояси. И  то:  прошло  почти  два  часа  времени,  пока  доставлял  я  себе  удовольствие.  А  человеку  чего  ожидать?
     Я  почистил  добытую  рыбу  и  посолил,  пополоскался  потом  в  холодной  воде,  смывая  пот  и  усталость,  поставил  вскипятиться  чайку. И  тем  временем  захотел  защититься  от  посягновений  комарья,  помазать  себя  благоуханной  «Тайгой». И  тут обнаружил,  что  вовремя  не  забрал  у  рыбака  тюбик, бросившись  хапать  хариусов. А  гостенек   ушел,  подзабыв  вернуть  панацею  от  вампиров. И  уже  далече.  Догоню  ли?..
     Конечно,  я  тут  же  осмотрел  все  вокруг,  каждый  камешек  и  даже  пере-тряхнул  заплечный  мешок, но  все  тщетно.
     Я был  приговорен  к  долгим  страданиям  и  осознал  то  тут  же,  после  пары  уколов  врагов  человеческого  покоя.  Они  стали  пробовать меня  на  вкус  и,  наверняка,  еще  не  поняли  особой   пикантности в  моем  положении…И  едва  пойду  по  маршруту  и  малость  вспотею,    сосать  кровь  из  меня  будет  намного  приятнее,  так  что  не  всем  вампирам  и  достанется.
     Потихоньку  меня  одолела  паника.   Рыбачить   мне  противопоказано  без  за-щиты  от  нечистой   силы – загрызут,  как   пираньи!  Но  и  в  дороге  достанется!  Тутошние  комары  -  звери.  Правда,  приезжие  с  Чукотки  люди  рассказывали,  что  там -  вообще,  летающие  драконы!  Пробивают  любую  броню  одежки.
     Я  содрогался,  выбирая  обратный  путь.  Ведь  еще  семь  часов  во  власти  пытошников,  если  идти  распадками.  И,  разве  что,  подняться  на  сопку,  идти  горушкой  по  гольцам,  где  нет  растительности  и  нету  комаров.  Тогда  в  их  власти  буду   четыре  раза,  когда  с  сопки  на  другую  стану  перебираться.
     И  я  пошел,  раздраженный  и  тут  же  объятый  усталостью,  потому  что  наваливается  она,  когда  удручен  дурной  мыслью.  Комары  же  прогнали  все  другие  мои  намерения,  оставив  одно -  забираться  на  сопку.
     В  костюме  геологов  поверх  теплых  вещей,  в  сапогах-тихоходах  не  сильно  разгонишься  убегать  при  поговорке: « умный  в  гору  не  пойдет,  умный  гору  обойдет».  А  тут  реалии  жизни,  а  я,  наверное,  глупец. И  рюкзачок  на  мне  необъятный  с  причиндалами  и  выпотрошенной  рыбой  килограммов  на  все  десять.  Да  еще  ружье  с  удочкой.  Ну   и,  если  ночью  приведется  ночевать  тут,  то  зуб  на  зуб  от  дубовецкого  попадать  не  станет,  а  сейчас   пот  уже  ручейком  стекает. А он  не  дает  торопиться  и  надо  иной  раз  останавливаться  на  передых  да  обмахиваться   платочком.  В  начале  пути!
     Впрочем,  торопиться  мне  как  раз  и  не  следует,  я  и  так  досрочно  возвращаюсь  и  даже  с  приличным  уловом.  А  потому,  взойдя  на  маковку  сопки,  я   частенько  задерживаюсь  и  даже   снимаю   рюкзак,  озираюсь  и  созерцаю,  и  меня  посещают  мысли.
     А  верно  ли  бард  распевал,  что  лучше  гор  могут  быть  только  горы?    Потому,  что  там  не   побывал?  Или  нет  в  том  иного  смысла,  а  просто  сверху  видно  много  и  охота   подсмотреть?  И  хочется  наверху  быть  долго  и  даже  остаться  навсегда?  Если  та  высота   познанной   власти…Да,  вверху  тянет  на  философию,  на  осмысление,  на  менторский  тон  настраивает.  И  посмотреть  на  себя  со  стороны   тянет.  Но  в  мире  так  устроено,  что  глядят  сбоку  на  тебя  другие.  И  потихоньку   ухмыляются.
     Внизу  же  красиво  и  сверху  многое  видно.  Я  бреду  медленно  и  с  оглядкой,  с  интересом  осматривая  открывающиеся   глазам  достопримечательности  панорамы.  Тайга  внизу  хоть  и  однообразная,  но  весной   симпатичная,  в  яркой  зелени  и, к  тому,  редкая,  прозористая,  а  потому  всякая  крупная  живность  мне  с  верха  видна   ясно.
     Вон  семейка  оленей   вышла на  берег  Меренги  похлебать  водицы  и  старший   рода  зорко  глядит  по  сторонам,  чтоб  не   подкралась  беда.  А  там  стайка  рябчиков  мельтешит  в  зарослях   молодых  лиственниц.  И  глухарь  все-таки  объявился,  сидит  на  черном  суку  одинокого  сухостоя  на  опушке  поляны  и  греется  на   солнышке.  Ему  я  помеха  сейчас  никакая, он  будто  знает,  бестия,  что  поленюсь  спускаться  на  полкилометра  и  долго  потом  забираться  обратно.  И  верно,  мне  лень  домогаться  его  жесткого  мяса  через  такие   труды. Нет,  я  не  охотник,  я  -  рыболов.
     А  затем  я  увидел  медведя.  Хозяин  тайги  шел  низом,  мало  обнюхивая  дорогу  и  потому   устремлено.  Видать,  верхним  чутьем  услыхал  след  тех  оленей,  что  пили  воду  из  реки.
     Но  мы  с  мишкой   идем  в  разные  стороны  и  я  не  стану  ему  на  тропе. Я  созерцаю.
               
                1973 г.


ЛАСКИРЬ   В  ПРОВОДКУ   ИЗ   ПРОБИТОЙ   ЛОДКИ

     Было  тихо  и  довольно  темно, сонно  помаргивали  звезды  и течение  плавно  несло  нас  по  речке.  Недавно  истек  запрет  на  нерестовый  период  и  потому  мы  несколько  возбуждены  и  беспечны,  сидим  в  надувной  лодке  и  молча  созерцаем,  ожидая  несказанного  удовольствия  при  первом  выходе  на  рыбалку. Мы  собираемся  ловить  ласкиря,  как  называют  у  нас,  на  Северском  Донце,  густеру  и  подлещика,  что  укладывались  на  ладонь.
     К  рыбалке  мы   подготовились  довольно  обстоятельно  и  даже  загодя  прикормили  место, набросав  глиняных  шаров,  начиненных  рубленными  червями, жмыхом  и  сечкой  перловки.  Мы  и  сегодня  везли  рыбе  в  подарок  в  кормушках  подсолнечный  жмых  и  сухарики. А  еще  имели  в  гостинец  густеркам  средний  опарыш  и  навозного  червя,  хлебушек  и  вареное  тесто  из  манки,  распаренное  зерно.
     Торжественная  и  малость  загадочная  тишина  позывала  молчать  или  общаться  шепотом,  но  мой   верный  напарник  Володя,  мужик  молодой  и  экспансивный,  неожиданно  расшалился.
     - Анекдот  хочешь, Генаша?  Рыбацкий.
     Нам  сплавляться  к  заветному  месту  еще  минут  несколько  и  я  покивал.
     -  Валяй,  если  короткий. Но  орать  не  надо.  Видишь, -  место  святое.
     -  Так  я  про  святое!  Про  клев! -  убеждал  мой  наперсник,  сбиваясь  на  шепот,  но  громкий,  ломающий  тишину.  И  ухмыльнулся. – Рыбак  поймал  в  сеть  рыбку.  А  та  взмолилась  деловым  голосом.
     - Рыбак  хоть  не  пьяный  был?  Или  тот,  про  которого  Пушкин  писал? -  перебил  я  с  усмешкой. -  Тогда  при  нем  и  старуха  должна  обретаться.  Зануда.
     - Так  при такой  житухе  любой  взбеленится! -  возроптал  мой  Володя.  – Но  рыбак  холостой  и  жадюга. Ему  деньги  для  любушки  на  конфетки  и  винишко  надобились. А  промышлял  он  сеткой-закидушкой.  И  вот  говорит  ему  рыбка. «Отпусти  меня,  молодой! Чего  хочешь,  исполню. Жизнь  стала  дороже  любых  принципов.  Дожили!  От  браконьеров  проходу  нет!»
     « А  что  ты  могешь? -  удивился  счастливчик,  тут  же  искушаясь  надеждой  на  большую  халяву.  И  верно!  Каждому  ли  дано  поймать  за  хвост  счастье? -  Могешь  сотворить,  чтобы  я  не  трудился  тайно  сеткой,  хоронясь  от  рыбнадзора,  а  законно  дергал  удочкой?  И  клевало  бы  у  меня  на  зависть  всяким  и  прочим!»
     «А  как  же?!  Будет  сделано, -  отвечала  непростая  рыбка. -  Отчего  не  исполнить  каприз  такого  завлекательного  мужчины?  Клев  заказной  будет.  Только  кинешь,  так   сразу…»
     «И  чтобы  дергала  одна  большая! Мелочи  нам  не  надо!»  -  перебил,  ставя  условие,  потребитель.
     «Само  собой. Заказчик  всегда  прав. Будьте  покойны,  молодой  и  интересный, и  кидайте  меня  скорей  в  окиян-море,  а  то  воздух  у  вас  смрадом  шибает.  Мое  слово  твердое  и  нерушимое,  и, можно  сказать,  сильно  крутое.  Мелочь  и  близко  до  вашего  крючка  не  пущу!»
     Ну,  прохиндей  пустил  рыбку  в  родные  пенаты-просторы,  а  на  другой  день  лучшую  удочку  снарядил  крепчайшей  жилкой  и  кованными  крючками,  прихватил  подсачек  и  громадный  рюкзак  под  добычу.  Приехал  на  водоем,  расположился  на  берегу  с  большим  комфортом.  Тут  тебе  и  стульце  под  широкий  зад, и  от  солнца  и  дождика  укрыв  под  зонтом.  Для  ухи  костер  полыхает,  греет  в  казане  воду.  А  в  авоське  опущены  в  глубину  бутыльцы  с  пивом  и  водочкой,  чтобы  было  чем  прохладненьким  промочить  глотку.  И  закусь,  естественно,  в  багажнике  запорожского  лимузина  ожидает  своего  часа-минутки.
     Уселся  субчик  на  стульчик, поплевал  на  червячка  и  бросил  в  воду.  «Кле-вай,  рыбка!»
     И  поплавок,  едва  устроившись  как надо  в  лагунке, тотчас  сгиб  в  прорве.  Пройдоха-рыбак  дернул  удочкой  -  ничего!  Только  леска  свистанула  возле  физии  с  раскатанной   губой, и, хорошо,  крючок  и  грузило  пронеслись  мимо.
     Опять  нацепил мужик  полосатого  червячка  и,  поплевав  на  счастье-удачу,  кинул  в  водную  стихию.  И  снова -  немедленная  поклевка.  Дернул, а  там  пустой  номер!  И  червяка  сдернули! Разор!
     «Как  так?! -  вскричал  халявщик. – На  рога  лезешь,  рыбка!  Договор  нерушимый  нарушаешь! Ну,  поймаю,  зануздаю  и  -  в  уху!»
     Тут  рыбка  всплыла,  подперев  хвостиком  крышку  жабер,  удивленно  спроси-ла:
     «Ты,  молодой,  случаем  об  фонарь  не  ударился?.. Клев  мне  заказывал?.. Аль  не  клюет?»
     Я  успел  засмеяться,  но  тут  же  осекся. Лодку  подбросило,  рвануло  на  сторону  и  едва  не  выбросило  нас  вон… На  сучок  напоролись  в  темени  и  беспечности!  Пробило  дно, вода  вошла  в  «Уфимку».  Мы  быстренько  подобрали  вещички,  какие  боялись  воды,  устроили  на  коленях  и  банках.
     Анекдот  в  руку,  во  вред  обернулся.  Возвращаться,  править  на  берег?..А  там  что?..Лето  началось,  теплынь,  а  вода  в  лодке – помеха  нам  малая.  Мы-то  сидим  на  деревянных  сидениях  банках,  а  все   прочее…Ловить  можно!
     А  напарник  в  расстройстве  чувств  уже  прочищал  глотку.
     - Ну  вот,  гибрит  те  на  закусь  под  самогон!  А  мечталось  ловить  ласкирей!.. С  берега  его  не  достанешь  на  удочку!
     - Заткнись,  паникер-горлохват! Распугать  рыбу  хочешь?!  Подергаешь  ласкирей.  Готовь  якорь,  становимся  на  свое  место,  -  прервал  я  напарника,  понимая,  что  расшумелся  он  от  огорчения.  Ловить  или  нет,  решал  я,  как  хозяин  посудины,  а  она  получила  пробоину. -  Не  размокнем  же в  самом  деле,  сидя  на  банках!  А  раскиснем,  так  на  солнышке  просохнем.
     Мы  поставили  лодку,  развернув  ее  поперек  течения,  опустили  кормушку  и  изготовили  удочки.  И  еще  покурили,  чуток  выжидая,  покуда  будет  виден  поплавок.
     - Вот  сейчас  бы  твой   анекдот, Вова.  Чтоб  скоротать  время.  Да  чтоб  в  руку  он,  -  сказал  я  с  ухмылкой.  – Но,  видать,  весь  день  теперь  насмарку. Начало  невезухе  карчем  положено.  Еще  не  помню  случая,  чтоб  когда  день  начинался   с  конфуза,  без  него  закруглялся.  Закон  подлости,  среди  всяких  других,  один  работает  непреложно.
     - Типун  тебе  на  одно  место!  Надо,  чтоб  клев  был! -  ощерился  мой приятель.
     -  Ага!  Чтоб  дергало  непрестанно,  а  рыба  б  плавала  по  дну?!  Как  золотая  рыбка  дурила  лоха  из   сказки.
     - Ну  ты  даешь!.. Да  щас  проверим!
     И  Владимир  кинул  свои  два  крючка с  опарышами  за  борт.  Тяжелое  грузило  тотчас  унесло  наживу   вглубь  и  поставило  поплавок  на  «товсь».  Крючки  на  наших  удочках  «проглотушки»,  рассчитаны  на  ласкиря,  но  подсачек  один  на  двоих  мы  на  всякий   случай  имеем  и  он  приготовлен…Красная  антенна  поплавка  видна  еще  не  четко,  но  у  напарника  глаз  сокола,  он  видит  первую  поклевку  и  подсекает.
     Есть!  Из  глубины  метра  на  два  извлекается  ласкирек,  наш  первенец  и  надёжа.  Но  какой!.. С  пальчик!
     -  Громадная   рыба!  -  констатирую  я  с  надлежащим  сарказмом.  - И  такую  тебе  разрешила  дергать  золотая  рыбка?
     - Да  пошел  ты!.. -  шепотом посылает  меня   Вова   в  ненужное  место. -  Это  ж  разведчик!  Камикадзе,  наверное!
     Наперсник  выбрасывает  недомерка  далеко  в  сторону,  чтобы  тот  не  смог  немедля  донести  своему  коллективу  о  своем  приключении,  и  снова  опускает  крючки  на  пробу.
     Поклевка  следует  немедля  и…из  воды  достается  такой  же  точно  оторвила-разведчик,  видать,  от  ордена  ласкирей-маломерок.  Или  нарвались  мы  на  их  таборок,  рыбный  «Артек»?
     - Снимаемся  с  якоря?  -  тут  же   вопрошает  Володя,  прибитый  досадой.  Бросает  вон  ласкирика  и  торопливо  хлопает  по  карманам  в  поисках  утешительницы  сигареты.
     - А  мы  точно  стали  на   яму?  Погодим,  покуда  развиднеется.  Уточним.  Глубина-то  порядочная. Или  перекормили  рыбу  и  она  ушла  покемарить.  Крупная,  уступила  место  подрастаюшему  поколению?
     Но  когда  стало  светлее,  мы  увидели,  что  стоим  на  том  самом  месте  с  возможными  отклонениями,  проверить  которые  визуально  нельзя.  И  все  же  здесь,  в  прошлый  год,  мы  ловили  отменного  ласкиря.  И  премного,  дома  не  жаловались.
     - Ошибку  мы допустили, -  сказал  удрученный  напарник. – Кормушку  поставили,  а  дно  не  проверили.  После  паводка,  может,  натащило  чего?  Нырнуть  надо,  поглядеть, что  и  как.
     - Тут  ты  прав  на  все  сто.  После  драки  махать  кулаками.  А  раньше  где  был?  Когда  приезжали  подкормить  место, -  заметил  я  не  без  желчи,  тоже  сварясь  с  досады.  – Но  ты  погляди,  как  будто  не  вечер.  Так  что  нырни,  погляди,  какая  там  обретается  рыба,  где  их  тропа.
     Я,  конечно,  трунил.  Оглядываясь,  я  заметил,  что  стоим  мы  на  тихом  течении,  на  краю  глубокого  плеса,  где  вполне  могла  кормиться  сейчас  молодь  у  наших  давешних  «пирогов».  А,  может  статься,  шары  лежат  и  вовсе  без  внимания  рыбы,  если  их  не  размывает. 
     Между  тем  напарник  мой  уже  раздевался,  готовясь  мерить   реку.
     - Я  нырну  немного  правее.  Там  течение  пошустрее  и  должно  быть  глубже.  И  дорога  для  рыбы.
     - Да  ты  что,  Вова?!  Я  пошутил!  Зачем  тебе  мерзнуть?  Промеряем  глубоме-ром,  сдвинемся  чуть  дальше.  Обойдемся  без  купания  на  зорьке! -  Попытался   удержать   я приятеля  от  подвига  и  страданий,  но  делал  то  весьма  неубедительно,  понимая,  что  напарник  предлагает  не  глупость.
     Владимир  вручил  мне  одежду.
     - Держи,  чтоб  шмотки  сухими  остались. А  то,  верняком,  дубарну  после.  Спиртного  мы  не  берем,  и  простуды  схватить  не  охота.  Я  все  же  нырну.  Жалко,  утренний   клев  проморгать  можно.
     И  соскользнул  с  борта  «Уфимки»  солдатиком,  почти  бесшумно,  и  зябко  охнув.  Нырял  он  отлично  и  долго.  Выбравшись  обратно  в  лодку,  поведал,  бодрень-ко   улыбаясь.
     - Чичас,  Генаша,  мы  отоваримся  всяким  лещем  и  подлещиком.  В  трех  метрах  отсюда,  вон  там,  есть  дорога  зверей.  Я  видел,  вот  такие!  -  Он  размахнул  ладоши. -   Ширина  тропы  ихней  с  четверть  метра,  а  глубина  поменьше.  Там  ходят  всякие,  а  тут  нам  -  мелочевка!  Будем  устранять непорядок.  Снимаемся  с  якоря!
     Под  мудрым  руководством  товарища  я  переставил  лодку  и  снова  опустил  кормушку,  убедившись  с  помощью  глубомера,  что  точнехонько  угодили  на  рыбную  дорогу.  Еще  раз  покурили,  дожидаясь  прихода  косячка  густеры  с  дальних  угодий,  и  с  большим  вожделением  поглядывая  на   воду  и  плотоядно  лыбясь.
     Дорожка  на  дне  была  узкая,  про  то  рассказала  нам  опытная  проводка  наплава.. И  потому  мы  бросили  снасти  по  очереди:  сначала  Володя,  имеющий  льготу  за  ныряние,  а  следом  и  я  опустил  в   воду   крючки.  Поплавки  поплыли  в  кильватер  и  первым  слегка  притопился, и  тут  же  всплыв,  лег  на  воду,  которому  следовало  по  справедливости, - вовин.
     Он  тут  же   подсек,  но  мне  отвлекаться  на   ротозейство  не  дал  мой   наплав,  тоже  легший  на  бок,  и  указывая  на поклевку  широкой   рыбы.
     Я  немедленно  дернул  вершинкой   удильника  и  на  глубине  мне  кто-то  воспротивился,  очень  сильно  повлек  жилку  на  сторону.  Я  дал  погулять  рыбе  у  дна,  держа  внатяг  леску,  а  затем  стал  поднимать  наверх.  Скоро  на  свет  божий  явился  серебряный  лещ,  тотчас  ухвативший  распахнутым  и  мясистым  ртом  воздуха  и  улегшийся  на  бок   отдохнуть  после   переделки. Я  протянул  руку  за   подсачеком,  но  им  уже  орудовал  напарник.  У  него  первого  лег  доской   приличный   лещ  и  Володя  подводил   под  него  «базу».
     -  Шустри,  коллега! -  поторопил  я,  малость  сердясь  от  утраты  темпа  и  радуясь  удаче. – Вишь,  я  тоже  имею  дар   природы.  А  ну,  как  проснется  и  даст  тигиля,  рванет  по  раздолью!  Не  рыба  -  мустанг!
     Покуда  я  шуточно  прикрывал  раздражение, держа  внатяг  леща,  наперсник  втащил  свою  рыбу  в  лодку  и  стал  пересаживать  в  садок.  Но  что-то  не  ладилось  у  него,  он  медлил,  верно,  выпутывая   крючок  другого  поводка  из  ячеи.
     И тут  я   сообразил,  что  у  меня   может  сложиться  «нештатная»  ситуация, сойдет  лещ,  сбежит  без  всяких   проблем!  Ведь  ловили,  нацелились  мы  на  ласкиря  ростом  на   четверть,  а  тут  зацепилось  рыба  неординарная, и,  хорошо,  обошлось  без   эксцесса  у  напарника  - взял  своего  леща.  А  если  проснется  и  рванет  во  всю  силушку  мой  гигант?  Он-то  уж  точно  килограмма  на  два  потянет!  Как  мне  хотелось  и  казалось.
     Я  напророчил.  Едва  товарищ  вручил  мне  комель  подсачека  и  я  опустил  его на  виду  у  леща,  как  тот  великан  открыл  зенки  и  стряхнул  с  себя  кому!  И  испугался   неволи,  резко  встряхнулся  и  рванул  в  глубину  пенатов!  А  подсеченный   маломерным  крючком,  разумеется,  слабо,  он  ушел  по-английски.
     - Один  ноль,  -   проронил   я разбито. -  Ты  взял,  я  упустил.
      - Ладно,  поделимся.  Я  до  рыбы  жадный  не  очень,  когда  за  столом возле  рюмки.  Так  что:  твои  голова  и  хвост,  а  мое  остальное,  -  отозвался  напарник,  охотно  лыбясь.  – Важен  процесс,  а  он,  видишь,  пошел.
     Я  ему  верил  и  соглашался,  мне  тоже  больше  нравилось  таинство рыбалки,  чем  рыба  на  столе.  Но,..нервы  не  страдали  бы.  Я  передернул  плечами.
     - Ты  не  один,  Вовик,  такой.  Хорошо,  когда  рыба  на  крючке, и  он  у  тебя   не  маленький. А  у  нас  «проглотушки». У  тебя  лещ  не  сбежал,  потому  что  был  так  себе,  не   ахти  и  снулый.  Успел  ты   его  подхватить.  У  тебя  есть  в  запасе  «четверка»?
     У  меня  их  не  было  точно.  Я  вспомнил,  что  накануне, готовясь  к  рыбалке,  отложил  все  ненужное  и  оставил  дома. Чтобы  сегодня  не  менять  целенаправленно-сти,  и  зная   свое   пристрастие  к   экспериментам.  И  вот…такой   случай.
     Владимир  же  сообщил, что  и  он  собирался  ловить  густеру,  а  для  нее  всегда  годился  и  всегда   предпочтительней  крючок  махонький.
     Конечно,  на  других  удочках  у  меня  крючки  покрупнее,  когда  захотелось  бы  вдруг  побросаться  ходовой  донкой,  охотясь  за   голавликом  или  язьком.  Но  цеплять  на  них  надо  червя-выползка!  А  в  тутошнем  месте  ласкири  обитают  и  они  предпочитают  опарыш  и  тесто,  хлеб-чернушку  и  распаренный   злак.  Окунь,  бель  всякая,  вроде  плотвы  иль  красноперки,  походя,  может  схватить  крупного  червя,  но  они  на  течении  редки.  Я  стал  шарить  в  своем  рюкзаке,  отыскивая   поводки.
     Между  тем  мой  друг  Володя  вываживал  уже  следующего  леща.
     -Ты  что?  -  спросил  он,  удивленный   моим  занятием.  -  Ловить  надо!  Глядишь,  и  возьмешь.  Ты,  если  что, - пальцем  его   под  жабру.  Верный способ.
     И  тут  же  разразился  бранью.  Лещ  его  наверху  отцепился и  поплыл  плашмя,  провожаемый   комментариями   друга.
     А  я  всхохотнул,  криво  и  даже  злорадненько   ухмылясь.
     - Учи,  Емеля!  А  я   пока  экскремент  поставлю.  Чтоб  не  дурили  меня,  как   всякое   фекалиё.  Тебя,  вон,  тоже   приобули.
     Я  обрезал  свои  «проглотушки»  и  привязал  запасной   поводок  от  ходовой  донки,  наживил  червя  и  кинул  поплавок  за  борт,  ухватив  его  взглядом.  Наплав  плыл  торжественно  и  невозмутимо,  показывая  из  воды  красный  стержень  с  круглой  главой.  Я  подумал,  что  не   возьмут  лещи  моего  червяка,..  потому  что  приятель,  по-зади  моего  поплавка,  снова  тащил  рыбу.
     Володя  пыжился  и  наливался  багрянцем,  он  очень  боялся,  что  и  этот  подводный   разбойник  махнет  там  хвостом... И  не  ошибся! Тот  оборвался   еще  на  глуби,  не  показав  даже родословной. Напарник  выхватил  пустые  крючки.
     А  у  меня  стало  вершиться  действо,  которого  я  так  ждал.  Уже  почти  на  исходе,  когда  пропала  надежда и  расслабилась  рука,  мой   поплавок  приподнялся…А  вот  ложиться  ему   уже  некогда,  жилка  вытягивалась.  Я  подал,  сколько  мог,  руку  вперед  и  дернул!.. Удилище   придавило  к   воде,  на  нем  повисла  приятная  и  живая  тяжесть.  Я  понудил  рыбу  пойти  в  сторону  и  она   пошла  на  круг,  упираясь  доволь-но  сильно.  А  катушка  моя   проводочная…Но  крючок-то  -  «шестерка»!
     Это  вдохновило  меня  на   победу.  Леска  должна  была  выдержать, -  клинская  и  проверенная  не  раз  в  переделках.  И  лещ  на  другом  конце  удочки  не  мог быть  громадным,  чтоб  оборвать  снасть  своим  весом.  Больше  двухкилограммовых  особей  я  тут,  на  Северском  Донце, не  встречал.
     Я  стал  поднимать  удилище,  подтягивать  рыбу  к  себе.  Лещ  всплыл  далеко  от  лодки  и  по  традиции  лег  на  бок,  приняв  в  себя  порцию  воздуха.  Теперь  я   форсировал  борьбу  с  ним  и  легко  взял  рыбу  в  подсачек.  Лещ  был  хорош,  на  глаз  показался  мне  больше  прежнего, который  ушел. Впрочем, болезнь всякого удильщика  -  преувеличивать  упущенную  рыбу.
     Пересадив  добычу  в  садок,  я  зацепил  лучшего  червяка,  и  снова  кинул  удочку  в  купель.  Через  три  или  четыре  проводки  поплавок  опять  вышел  наверх  и  лег.  Подсечка  заставила  леща  недоуменно  остановиться,  а  затем  броситься  в  сторону.  И  я  снова  боролся  с  ним,  взнузданным  на  глубине, а  Владимир  кричал  мне   над  ухом,  выпрашивая  крючок,  чтоб  побольше…Чтоб  и  его  радовала  рыбалка.
     На  востоке  меж  тем  небо  окрасилось  в  нежные  цвета  радуги,  среди  которых  преобладал  алый,  вещающий  добрый  день.  За  краем  земли  объявлялось  солнце.
                1982  г.





ЛЕЩИ   НА   БЕГОВОЙ   ДОРОЖКЕ

      В  тот год  случился  большой  разлив. Вода поднялась  до  высшей  отметки,  почти  целиком  залила  Сереге  Комлеву  огород  с  садом  и  приступила  к  нужничку.  Но  через  то  и  повезло  ему,  двух  икряных  щук  взял.  Вышел  как-то  утречком  взгля-нуть  на  мир  божий,  а   у  ног -  пара  чурок.  Пригляделся, а  то  щуки,  кило  по  три  каждая,  шевелят  чуток  плавниками  да  глядят  на  Серегу,  как  водилы  на  гаишников.  Ну,  он  заядлый  рыбак  и  мотоцикл  имеет  и  не  мог  не  заметить  презрения.  Тихонечко  отступил  к  сарайчику,  вооружился  вилой-тройчаткой  и  взял  одну  хищницу  на  абордаж.  Перед  нерестом  щука  квелая.  Серега  одну  выхватил,  кинул  в   сторону,  а  другая  лишь  зло  покосилась  на  его  действо.  Даже  потом  не  догадалась  махнуть  хвостом,  когда  и  на  неё  хозяин  подворья  нацелился. А  он  загарпунил  и  отправил  в  уху.
     Дружная  весна,  вступившая  в  права  еще  в  конце  февраля,  через  дожди  долго  держала  высокие  воды  и  аж  к  началу  мая  речка  вошла  в  берега. Серега  Ком-лев  взял  отпуск,  чтоб  порыбачить  весной.
      А  накануне,  с  другом  Андреем  Беспалым  и  иными  товарищами  по  работе,  они  пили  отходную.  У  них  заведено  было,  чтоб  отпускники  выставляли  литровую  для  затравки,  а  остальное   уже  прилагала  складчина  коллектива. И  гудёж,  бывало,  закручивался  на  большую  катушку,  если  другой  день  выпадал  на  выходной  или  праздник.
     И  вот,  когда  работяги  выпили  уже  сколько  душа  приняла  и  разбились  на  группы  общения,  дружки  уединились  в  сторонке  покурить.  И  тут,  заполняя  паузу,  Серега   Комлев  стал  описывать  свою  рыбалку,  когда  он,  в  общем-то  пролетел,  но   теперь  выдавал  за  большую  удачу.
     - Веришь,  Андрюха, лещи  -  во!…какие  цеплялись! – доказывал  он,  раздвигая  едва  не  на  метр  широкие  ладони.  -  И  что  интересно, гадство,  один  за  одним,  как  в  очереди  стояли! Только  кинешь  в  воду  крючок,  а  он  уже  выкладывает  поплавок  и  кричит,  чтоб  дергал!..Зараза!  Покурить  толком  не  давал!
     То  была  мечта  друга   или  дивный   сон,  но  Андрей  в  том  усомнился.
     - Ты  не  туда  заливаешь,  друг  природы.  Лещи  были  ширше…Во!  Я  правильно  излагаю?
     Он  проецировал  несомненного  рекордсмена  и  Серега  прибавку  принял
     -  Ты  всегда  прав, Андрюха!  Лещи  были  агромадные! -  И  распахнул  руки  без  удержу.
     -  Вишь,  какая  лафа   получилась,  а  ты  не  при…ла…глашаишь  меня  тех  лещей   погонять,  -  заплетался   языком  Андрей  Беспалый.  -  Барбос  и  отщепенец!  Но  ошибочка  тут  проглядывается.  На  золотой   крючок  и  я  рыбу  такую  поймаю.  И  ты  сходил  на  рынок  и  купил  парочку прошлогодних  лещей  на  показ.  Я  правильно  из-лагаю?
     Серега  немедленно  отшвырнул  сигаретный   хвостик  и со  вниманием  уста-вился  на  смутную  физию  друга.
     - Ты  меня  глубоко  затронул,  Андрюха! До  самого  дна.  Выходит, по-твоему,  я  рыбу  купил  показать  Любахе,  а  тебе  базарю  про  такой   случай?!
     - А  что  тебе  остается?  Где  ты   её  в  другом  разе  мог  взять,  когда   еще  не  сезон?
     - Ты  нахал,  дорогой  товарищ  по  работе!  Разве  ты  забыл, что  я  ничего  не  покупаю?  У  меня  Любаха  шастает  по  базару,  а  я  -  носильщик! Мы  вон  и  сегодня  из  трехлитровки  первач  дули. Сам  принес.  И  гнал  я.  Ну?1  -  надавил  аргументом  Серега.
     - Хороший  самогон.  Крепкий, -  покивал  городской   приятель.  -  Нету  спора.  Очищенный  угольком  или  марганцовкой.  Знак  качества  можно  ставить.
     - Тогда,  значит,  берегись.  За  нахаловку  я  тебя   вздую.  Дам  в  лобешник.
     - Момент,  дорогой  товарищ!  Всегда  пожалуйста, -  не  стал  перечить  Андрей  Беспалый,  - он  тоже  выглядел  битюгом. – Но  сначала  покажешь  мне  тех  лещей  в  речке.  На  лоне  и  в  купели.  Или  слабо?!
     - Почему,  слабо?  Идет!  - сказал  без  раздумий   отпускник.- Ловлю  на  слове.  Завтра  мы  с  тобой   рыбачим  на  моей  лодке  в  нужном  месте.  Но чтоб..  был!  Я  жду,  Андрюха! Бери  под  мышку   свою  Натаху  и  дуй  раненько  ко  мне  на  деревню.  Очень  рано,  запомни!  Чтоб на  зорьку поспеть…Отдохнем  на   воде.  Пока  бабы   выспятся,  пока  сгоношат  завтрак – и  мы  тут  с  рыбой! Ага?!
     Как  всякий   удильщик,  он  уже  предвкушал,  надеялся  на  завтрашний   жадный   клёв  рыбы,  но  вечер  тот  продолжался.  А  к   исходу  мальчишника  они  надрались  в  стельку,   в  доску  и  вдрабадан. 
     И  потому   утром,  когда  Андрей  автомобильным  клаксоном  поднял  переполох  среди  многих  окружных  собак,  Серега  сам  пробудиться   не  смог..  На  ноги  поставила  его  жена,  спрыснув  холодной   водой.  На  улицу  вышел  он  сильно  распатланный  и  полуодетый,  с  муторной  головой   и   миражом  перед  глазами.
     - Ты  что?  -  спросил  он  на  всякий   случай,  не  с  ходу   узнавая  друга.
     Женщины,  Натаха  и  Любаха,  обнимались  и  лобызались.,  давно  не  видясь, а  мужики  вели  себя  по-иному. Серега  всё   еще  стоял  пугалом,  но  Беспалый,  взбодренный  свежестью  предутреннего  зефира,  вместо  слов  под  нос  другу  сунул   «гуся»  -  бутылку  на  восемьсот  граммов   с   вином.
     - А  вот! Сначала  по  глоточку  винца  врежем,  а  потом  -  на  рыбалку! Ты  приглашал  лещей   погонять, -  вразумлял  Андрей,  прихватывая  приятеля  за  шею,  чтоб  не  пасть  наземь  от  недержания  вестибюлярного  аппарата.  После  вчерашнего  он   не  совсем  пришел  в  норму.  -  На  рыбалку   пойдем?
     - Ты меня  глубоко  удивляешь,  -  пробормотал  Серега.- На  кой   аргумент  нам рыбалка,  когда  я   в  отпуске?!  Щас  пить  будем!  Опохмелимся,  а потом,  у  оборзи…обозримом  ближайшем  и  бу-ду… Ну,  ты   понял.
     И  вешая  голову, в  неопределенности  воздел  руку,  покручивая  её  над  собой.
     Довод  был  сильный,  но  не  для  решительной   натуры.  Напарник  раздвинул  ладони  на  ширину  богатырских  плеч  и  спросил:
     -  Ты  таких  лещей   ловил?
     Серега  посмотрел  на  руки  приятеля,  прикинул  размер и,  качнувшись  на  ногах,  осторожно  сказал:
     -  Приходилось.
     -  Вот  видишь,  и я  хочу! -  боднул  воздух  и  радостно  распахнул  улыбку го-родской   гость. -  Природа  обла-га-ражи-ваит  и  зовет   на   подвиги!  Я  правильно  из-лагаю?
     Меж  тем  рыбак,  уже  не  первый   раз  натыкаясь  взглядом  на  бутылку   в  руке  Андрея,  высвободил   её   из  горсти  друга,  ловким  ударом  по  дну  вышиб  пробку  и  приложился  к  горлу   посудины  с  видом  великого  покаяния.  Беспалый  выждал,  когда  по  его  мысли,  вина  осталось  ему  на  порцию,  отобрал  пойло  и  сказал:
     - Будя,  божий   угодник! -  С  миной   укора  и  разочарования  он  допил  содержимое  темной   бутылки  и,  отдуваясь,  промолвил: - Я  прикидывал,  мы по  рюмашке  примем,  чтоб  в  голове   прояснилось.  И  на  рыбалку! Ты  глянь,  какая  заря! – Андрей  указал  порожней   бутылкой   на   обрез  неба  над  темными  садами. -  Грех  проглядеть  такое!  Так  что  на  речку  мы выберемся,  не  вздумай  рыло  уворотить.
     И  верно,  было  довольно  светло,  солнце  уже  подбиралось  к  горизонту   где-то  за  далекими  кряжами  и  лесами,  а  покуда  небо  светилось  нежными красками,  среди  которых   преобладал  светло-зеленый,  редкий   по  красоте  в  спектре   колер.
     Зеленая   заря   покорила  Серегу.  Большой   грудью  он  взял  в  легкие  воздуха  и  возопил:
     -  Андрюха!  Рыбалка  какая  будет!  Идем!
     Сына  деревни  во   многом   можно  было  упрекнуть.  И  что  душой простой  и  чересчур  хлебосольный,  и  слабый  в  коленках  против  спиртного,  и  часто  о  слове  своем  забывающий,  но  в  другом  был  силен -  работник  и  хозяин  на  своем  подворье. Теперь  Серега   вертуном  мотнулся   куда  надо,  выволок   во  двор  резиновую  лодку  в  холщовом  мешке,  рюкзак   с  причиндалами,  удочку,  сетку  для  рыбы,  кормушку,  сумку  с  привадами  и  всякими  деликатесами  для  лещей.
     - Двинули? -  вопросил  он,  закуривая  на  дорожку.
     -  Еще  бы!  Вперед!
     Под  брех   собак спустились  они  по  проселку   к  реке.  Над  водой  курился  туман,  выщелкивали  соловьи  на  другом  берегу   в   роще,  у  берегом  тихонько  шепталась  река.  Через  пяток  минут  они  накачали  лодку,  кинули  на  воду  и  загрузили   пожитками,  уселись  сами.  Серега   Комлев  выгреб  на  середину  реки,  прикидывая,  куда  править.
     Сначала   подумал  он  плыть  к   Большому   пню,  там  всегда   что-то  клевало,  но  преобладал  хищник. Они  же  собрались  погонять  лещей.  Вспомнилось  место  под  берегом  за   поворотом,  где  знал  он  рыбью  тропу  и  брали  отлично  подлещики  и  чебаки.  Но  туда  долго  сплавляться  и  еще  дольше  потом  выбираться   обратно  против  течения  или  пехом  вокруг   станицы.
     Рыбак   огляделся.  На  многих  уловистых  местах  уже  стояли  лодки,  а  вот  под  осокорем,  склоненным  высокой   купой  к  реке,  никого  не  было.  Семенами  тополя  тут  всегда   пробавлялась  мелочь,  но  с  дерева  ветром   сдувалось  еще  кое-что,  всякие  куколки  и  жучки,  а  потому  и  крупная  рыба  не  гнушалась  подежурить  подле.
     Серега  торопливо  замахал  веслами.  Уже  всходило  солнце, и  они  припозднились.  Но  глазомер  его  не   подвел,  якорь  опустил  вовремя  и  лодка  стала  на   волнах  точно  в  желательном  месте.  Хозяин  плавсредства  опустил  с  борта  кормушку  со  жмыхом  и  сухарями,  разбирая  удочки,  озирнулся.
     - Ну  вот,  все  путем  и  мы  на  стреме.  Ты - справа,  а  я  слева, -  сказал  он  явно  довольный,  что будучи  левшой,  оказался  на  нужной  банке.  -  Клевать  должно,  а  ры-ба   есть.
     И уже спокойно  повел  головой,  непокрытой  и  в  рыжих   кудряшках,  созерцая  многие    на   воде   круги  и   приглашая   согласиться  с  выводом.
     Андрей   покивал,  и  новичок  в  рыбалке  и  явный  балбес,  бросив  в  реку  наплав,  смотрел  на  него   с  видом  знаменитого  джентльмена  Ньютона  еще  до  удара   по  голове   яблоком.
     Сельский   друг  тоже   поторопился  опустить  свою  снасть  на  волю  волн  и  шепотом  наказал:
     - Теперь  держись,  Андрюха!  Ты  первый  раз  на  рыбалке  и  дундук  в  таком  деле  первостатейный,  а  по  закону   подлости  должно  у  тебя  клевать,  как  в  кине. Не  зевай  только! И  не  дергай   удочку  через   себя.  Поломаешь  и  изорвешь.  Кистью  работай.  И  не  на  себя,  а  вверх.  Чуток   подсмыкни  и…жди  моих  ценных   указаний.  Тебе  сегодня  без  наставника   не  обойтись.
     Но  первые  забросы   мало  когда  бывают  клевные.  Серега  еще  чуток  пошаманил  над  поплавками,  пуская  насадку  глубже.  Когда  снасти  забросили  снова,  он  похвалил:
     - Порядок  в  нашей  хате!  Теперь  по  дну   волокутся  черви. Вишь,  поплавки  идут  будто  боком,  играют  слегка.  Крючки, а  то  и  грузила  цепляются  за  голыши  на   дне.  Мы  тут  купаемся  в  жару.  Прыгать,  вон,  с  берега  очень  удобно.
     Закон  подлости  сработал  четко.  Поплавок  на  удочке  Андрея  приподнялся, вылез  из   воды  полностью  и  лег  на  бок,  продолжая,  впрочем,  плыть  по  течению.
     - Подсекай! -  громким  шепотом  повелел  туземец. – Чебак!  Вишь,  поплавок   выложил. Ну  же!.. Проморгаешь!
     Андрей  Беспалый  воздел  руку  и,  верно,  сделалось  всё  правильно,  потому   что  жилка  тотчас  вытянулась  в  струну  и  пошла  писать  кривую.
     - Хорошо!  Не  тяни  пока,  пускай   поупирается,  чтоб  силы   поубавилось, -  шептал  на  ухо  друг  и  наставник.
      Свое  удилище  он  тут  же   убрал  на  сторону.  Новичок  же  держал  снасть  почти  параллельно   воде  и  ждал   команды. Но  торопил:
     - Ну?!  Что  делать?  Тащить?  Он упарился  или  как?
     - Щас  проверим.  Тащи,  но  потиху.  Чуток  подними  удочку.
      Длинная  слега  в  руках  городского  жителя  стала  подниматься  к  небу  и  скоро  в  него  уперлась.  Но  леска  в  проводку  пускается  далеко  и  рыбы  не  видно.  Удильник  же  гнулся.
     - Подсак!  Где  подсак?!  -  оглашенно  вскинулся  Серега,  не  находя  глазами  нужной   вещи  и  теперь  понимая,  что  попросту  забыл  в  спешке  дома. -  Вот  зараза!
     - Ладно, мы  с  ним  управимся, -  заверил  Беспалый,  редко  теряющий присут-ствие  духа. – А ты  лови. Клюет  вить!
     И  он,  воткнув  комель  удочки  себе  под  ноги,  взяв  жилку  пальцами, стал  подтягивать  рыбу. Лещ  вышел  из  воды  в   полуметре,  широкий   и  серебристый.  Хватил  мясистым,  разинутым  ртом  воздуха  и  тут  же свалился  доской.
     - Бобик  сдох, а  мы  не  против, -  сказал  городской   гость  и  молодой удильщик,  не  без  причины  лыбясь. – Теперь  мы  берем  его  за   усы  и…
     Он  играл,  он  духарился  и  был  счастлив   удачей.  И  потому   взял  леща  не  под  жабру,  как  кричал  ему  сельский  Серега  и  полагалось  бы   умудренному   рыболову, а  просто  на  леске.  На  тонком  невидимом   поводке,  рывочком  приподнял  леща  из   воды,  собираясь  переместить  его  в  лодку!  А  вот  рывочком – не  надо!  Леска  «ноль  семнадцать»  не  выдержала,  она…дрынь,..  и  лещ  плюхнулся  в  воду!  Он  еще  проплыл  несколько  плашмя, и  тогда  лишь  ударил  плавниками,  ошалело  встрепенулся  и  принял  вертикальное   положение.
     С великой   надменностью  он  ушел  на  глубину,  наградив  рыбаков  презрительным  всплеском.  Так  показалось  Сереге.
     И  он  прорычал  сдавленным  басом:
     - Ты!  Ыдыот!  Индюк  нашей  деревни!  Кто  же  хватает  снасть  за  жилку?! То  ж  не  мелочь  -  чебак!
     Друг  и  товарищ  между  тем  извлек  из  воды  конец  лески  и  сунул  под  нос  хозяину  снасти.
     -  Другой   вязать  надо?  Тот  слабый  был,  оборвался.
     - Па-шел  ты!.. У  дурака  и  на  один  крючок  клюёт! -  в  сердцах  отмахнулся  Серега, швыряя  червяка  партнера  в  реку. – Тебя  рыба  любит!
     И  напророчил! Лещ  снова  взял  приманку  у  начинающего  рыболова.  Причем  схватил  борзо,  без  оглядки  утащил  поплавок   вон!
     Андрей   подсек  опять  удачно  и  даже  с  некоторой   уверенностью,  будто  с  навыком,  и  стал  водить  рыбу   внатяг.  А  хозяин  лодки  и  удочки  завел  глаза  под  лоб  и  изнеможенно   возласил:
     - О,  черти  волосатые!  У  долдона  опять   схватил  болван!
     - А  что?! -  немедля  отозвался  товарищ. – Хорошо  взял.
     Беспалый   понял,  что  «болван» -  лещ,  что  сидит   на  крючке.  В противном  случае,  будь  он  не   болваном,  зацепился  бы   за   крючок  Сереги.  А  тот  закричал:
     -  Опять  оборвешь!  Попусти!..
     - А  как  же?  Если  рванет,  так  и  оборвет,  -  не  стал  спорить  Андрей. -  Хороший   взял.  Чувствую.  И  я   его  чичас…
     В  четыре  глаза  смотрели  они,  как  вываживается  очередная  жертва  учебного  процесса.  Лещ  поупирался  на  глубине  и  даже   попробовал  ходить  там  кругами,  но долго  не  выдержал. Городской  рыбак снова  сунул  комель  удилища   под  себя  и  стал  выбирать  жилку.  Лещ  вышел  наверх,  хватил  воздуха  и  лег   подремать.
     Андрей   уже  всё  рассчитал,  собираясь  теперь  действовать  строго  по   указаниям  друга  и  брать  рыбу   под  жабру.  Нужно  было  воткнуть  большой   палец   в  распахнутый  зев   чебака,  а  другим,  указательным,  поддеть  крышку  жабры  и  взять  крепко  рыбу.  Он  так  и  делал,  но,  наверное,  торопливо,  с  волнением.  И  потому,  сунув  палец  в  хайло  рыбы,  ойкнул,  наколовшись  на  жало  крючка.  А  другая  рука  дернулась  вверх.  Поводок  опять   дринькнул…и  все   повторилось.
     Лещ  некоторое   время  плыл  боком,  уносимый  течением,  будто  не  веря  в   милость  планиды  и  с  удивлением  оправляясь  от  шока.  Затем  бодренько  сыграл  плавниками,  разбрызгав  зайчики  от  бриллиантов,  и  нырнул  в   подпространство.
     - Балбес!  Дуб  мореный! -  заорал  Серега. -  Не  можешь  ловить,  так  не  хватай  удочку!  Дай  сюда,  ыдыот!
     - А  вот  уж  хренушки,  дорогой   друг! -  флегматично  сообщил  Беспалый,  совершенно  не  принимая  на  душу  неудачу.  -  Я  же   учусь.  Сорвалась  та,  возьмем  дру-гую.  Клюет  же.
     - Да  ты!..
     -  Привяжи  поводки,  -  потребовал  соратник. -  Вишь,  оборвало  оба.  Цепляй   покрепче  жилку,  что  лошадь  удержали.
     - Отвали!  Нет  у  меня  других  поводков! Я  рыбак,  а  не  фокусник.  Рыба  веревки  боится!
     - Ну, ну,  Серега!  В тебе  заиграла  зависть.  Нет  тоньше  лески,  так  вяжи  какая  в  наличии.  С  крючком!  У  меня  же  клюёт!  Могет  быть,  я   вагон  наловлю!  Кто  напророчил?  - малость  выпендривался  друг  рыболова.
     -  Вяжи  сам,  везунец   хренов!  Учись! -  вызверился  далеко  не  трезвый  хозяин  снастей,  обозленный  планидой.
     Со  стороны  поглядеть,  так  два  смертных  врага  схлестнулись.  Но  они  развлекались.  Андрей  пошарил  в  своем  рюкзаке  и  сказал:
     - Крючки  вязать  все  равно  тебе. Я  не  умею.  Давай,  я  твоей   удочкой половлюсь,  пока  ты  делом  будешь  занятый. Ну  и  выпей.  Вот  «гусь»  у  меня  завалялся.  -  И  протянул  бутылку   вина.
     Пока  Серега  Комлев  хлебал  из  бутылки  белое  и  крепкое,  плодово-ягодное,  у  городского  жителя  снова  выложило  поплавок.
    - Куот..бада! -  пробубнил,  не  отрываясь  от  приятного  действа  отпускник  и  сельский  друг,  и  ткнул  напарника  кулаком  в  бок.
     - Так  я  подсёк, -  невозмутимо  проронил  Беспалый, и  верно,  успевший  за-крючить  рыбу.
     Кончик  удилища  изгибался  дугой  и  Серега  не  на  шутку  разволновался.
     -  Куда  тянешь?! Козел  домашний!  Сломаешь  снасть!
     - Так  большой  лещ! -  восхитился  друг  и  товарищ  по  отдыху  и  работе. – И  надо  взять!
     - Попусти,  бочка  с  мочой!  Поломает  удочку!  А  нам  ловить  и  ловить!
     -  Так  он  же  прет,  когда  я  пускаю!.. Нельзя! -  отвечал  Андрей,  держа  улыбку  шельмы.
     -  Поводи!.. Нет,  дай  сюда  удочку!  Ты  опять  упустишь,  -  едва  не  взмолился  напарник,  обнимая  бутылку.
     -  О  чем  базар?!  Махнем  не  глядя!  Я  даю удочку,  а ты  мне  -  родник  уте-шения.  Я  тоже  желаю  причаститься.
     Они  поменялись  ролями  и  теперь  городской  любитель  природы  прикладывался  к  бутылке  и  смотрел,  как  бывалый  рыбак   повторяет  его   ошибки.       
     Вот  Сергей   поднял  леща  наверх,  освежил  порцией   воздуха  и  даже  дважды  обернул  в  медленном  танце  вокруг  широченной  талии,  чтобы  выключить  вовсе.  И  лещ  упал   в  обморок  и  даже,  казалось Андрею,  навек  закрыл  зенки.
     Тогда  умудренный   рыбак  взял  леску  рукой  и  стал  подводить  снулую  рыбу   к  лодке.  Вот  лещ  уже  рядом,  его  можно  взять  руками…Но  привычка - вторая  натура.  Когда  ловишь  мелочь,  тянешь  жилкой   не  опасаясь,  и  вбрасываешь  рыбу  в  лодку.  Настроенная  же на  ловлю  в  проводку,  леска  и  теперь  метра  на  два  длиннее  удильника. Серега,  желая  хвастнуть,  жестом  фокусника  выхватил  чебака  из   во-ды…Тот  тяжело  взлетел  по  инерции,  но,  оборвавшись,  плюхнулся  на  покатый  борт  лодки,  соскользнул  и  булькнул  в  реку.
     Сначала  была  немая  сцена.  Потом  Андрей  расхохотался  и  в  показном  отчаянии  заявил:
     - Ну  вот,  позорник  рыбацкого  дела!  Деревенская  шляпа!  А  ты  говорил,  что  везет  одному  мне!  Хочешь  пари?  Еще  разок   повываживаешь  такую  рыбку  и  мы  сравняемся  в  счете. Ну?!  Каналья  и  деревенский  долдон  вместе!
     -  Сегодня,  видать,  не  тот  день, -  покорено  сказал  Серега.  -  Бобик  сдох  и  крыть  нам  нечем.    Ты  верно  сказал.  Но  я  его  все  же   возьму,  или  век  мне  не  пить  из   приличной   посуды!   
     - Конечно,  не  пить  из  стакана!  Только  наперстками.  Потому  что  без  крепкого  поводка  и  подсака  нам  этих  барбосов  не  взять.   Звери!  Какую  снасть  рвут!.. Я  в  рыбаках  первый  раз,  но  и  то  понимаю…Знаешь,  что?  Пойдем-ка  мы  до  хатки. А?  Бабоньки  наши  давно  выспались  и  уже  картошечки  с  салом  нажарили.  И  капустка-пилюстка,  я  помню,  у  тебя  всегда  славная  водилась  в  погребе. И  первачок  не плохой… Жрать  охота.  А  порыбачим  в  другой  день.  Я,  вишь,  уже  сподобился, - неожиданно  предложил  Андрей  Беспалый. – Подлянка  нам  уже  три  раза  выпала  и  будет  еще,  если  не  бросим  дурного  дела.  Надо  завязывать.
     Сбочив  голову,  Серега  посмотрел  на  лучшего  друга,  подумал  над  предложением,  и,  забравшись  пятерней  в  густые  волосы, согласился.
     - А  что?  В  животе  кишки  тревогу  играют,  а  ты   уже  понял,  что  лещи  тут  не  шутят, и  я  не  трепался.  Пойдем.  А  сюда  мы  нагрянем   в  другой выходной. А?  Учиним  им  разборку  на  ихней  беговой  дорожке! 
     -  Идет!  Если  клевать  будут, -  отозвался  Андрей,  лукаво  в  ответ  ухмыляясь.  -  Когда  захотят  повторить   сегодняшнее  кино.  А  вдруг,  у  тебя  одного  хватать  червя  будут?   Ну,  и  чтоб  трезвые!  А  то  с  будуна -  одна  морока.  Я  правильно  излагаю?
               
                1983  г.
               

ВОСПОМИНАНИЯ    О   СТЕПНОЙ    РЕЧКЕ

     Степная  и  тихая, то  раздольная  и  мелкая, а  то  узкая  и  заметно  глубокая,  довольно  рыбная  и  светлая,  свободная  от  заводских  поганых  отбросов,  но  уже  не  лишенная  сельхозядов,  смываемых  с  ближних  и  дальних  полей  дождями, - такой   предстала  мне  река Кагальник. 
    Рыбак  я  не  ахти,  пропадаю  у  воды  ради  некоторого  отрешения,  уединения  для  души,  а  потому  главное  для  меня  -  не  улов,  а  приобщение…По  раннему  утру  разве,  поймаю  в  проводку  дюжину  или  две  молодых,  о  ладошку,  таранок,  а  в  остальное  время  перебиваюсь  красноперкой,  какой   здесь,  в  зарослях  рдеста,  водится  множество  и  она  составляет  основную  добычу  самых   маленьких  пацанов.
     В  село  Ново-Батайск  наезжал  я  обычно  к  концу   августа,  прихватывая  начало  осени,  когда  спадает  жара  и  поспевают  бахчевые,  а   проходная  рыба  сбивается  потихоньку  в  стаи.  И  жадно  клюет,  запасаясь  жирком,  всякая  бель.
     Останавливался   я   у  родственников,  и  хотя  усадьба  их  упиралась  задами  в  самый  берег  Кагальника,  на  рыбалку  ходил  в  степь.  Местная  вода  в  огородах,  по  словам  моего  дяди  Пантелея  Демидыча,  была  «дюже   нерыбная».
     - Глубина  тут  скаженная, -  пояснял  мне  дядя, -  потому  рыбы  ходовой нету.  Таранка  простор  любит,  на  плесах  обретается,  в  травах   пасется.  А  здесь  я  им  вентерь  кидаю  с  макухой,  карасям  и  линям  тутошним.  Ничего,  жирные  попадаются.
     И  я  бродил  по  степи,  находил  плесик,  разыскивал  ямку  под  берегом  иль  омуток,  и  пробавлялся   всякой   отрадой,  что  хватала   мой  малый   крючок.
     Ходить-то  я  далеко  уходил,  полавливал  рыбку  и  общался  с  природой,  но  крутой  берег на  огороде  родственников  держал  в  голове.  Все  думал:  что  там  проживать  может?  То  ли  серебряный   карась  с  большую   артельную  сковороду  ростом,  сазан-горбача,  бронзовый  линь  или  матерый   лещ?  И  почему  дядя  Пантелей  так  рьяно  отмахивается  от  заманчивой  глуби?  Рыбак  он  никудышний  или  жилит  заветное  место?
     И  потихоньку  я   покидывал  иногда  под  берег  свою  выверенную   удочку, бросал  на  ночь  донную,  (хотя  ленивой  рыбалки  терпеть  не  мог),  а  проку  не  было.  Ни  хвоста,  ни  чешуи.
     Но  вот  как-то  вечером   обратил  я  внимание,   что  во  дворе,  из   корытец,  ужинало  изрядное  количество  домашней   птицы:  уток,  курей,  гусей  и  индюков. А  поодаль  стояли  приготовленные,  верно  на  утро,   еще  два  ведра  с  пшеничной   сечкой.  Покуда  я   скреб  в  затылке, разгоняя   в   голове  шарики  и  раздумывая  над  заманчивой  идейкой,  присоединился  ко  мне  покурить  родственник. Я  и  спроси6
     - Слышь,  дядя.  Ты  не  пожертвуешь  на  опыт  немного  утиной   каши?  Хочу  сыпануть  под  берег, приохотить  к  твоему  берегу   рыбу.  Ну  не можно  глядеть  на  реку   в  задах  твоей   усадьбы  без  злющей   досады!  Должна  же  быть  рыба!  Синца  вон   полавливают,  а  ему   тут  место!  Ведь  - глубина!
     - А  что? – дыхнул  дымком  сигареты  дядя,  раздумчиво   взглянув  на  птицу  и  на   меня. – Посевай  речку. Пущай  и  рыба  порадуется   урожаю.  А  то  на  утях  от  такой   кормежки  много  сала   произрастает. Но  управляйся  с  оглядкой.  Чтоб  тетка  Нюра  не  заприметила  наши  с  тобой  баловства.
     - Так  видишь,  какое  дело, -  Я  опять  приспособил  руку  к  затылку. -  Денечка  бы  три  надо  рыбу   приваживать   для  большого  толка. Ей  чтоб  в  привычку   вошло.  И  потом  посыпать  потиху  перед  рыбалкой   немного  надо,  столовую  открывать. Но  зато  и  с  добычей   будешь.
     -  Не  заметит  тетка  нашей   проказы,  так  и  подкармливай   рыбку.  Тоже  ж  худоба!  Открывай   ей  сельпо!  А  заметит  тетка  художества, углядит, - тут  дядя  в  смущении  пошарился   в  лихо  закрученных   усах,  крякнул  и  шельмовато  рассмеялся, - вместях   мороку  переживать  станем.  Удержим  оборону!
     На  том  и  порешили.
     Взял  я  ведерце и,  снесши  к  берегу,  вывалил  содержимое  в  воду, в  намеченное  ранее  место у  мыска,  где  стояла  лодка.  И  еще  несколько  раз  вечерами  бросал  в  реку  утиную  полунорму  каши.
     Ловил  я  в  те  дни  по-прежнему  то  на  плесах,  то  в  мелких   заводях,  то  в  омутках  в  степи  красноперок,  тарашку  да   неказистых  и  худых  окунишек,  что  попадались  мне   изредка.  Часто  собирал  я   мысли  про  заветное  место,  но  все  оттягивал  искусительный   час  пробного  лова.  Хотелось,  чтоб  рыба   покрепче  привыкла  к  новому  пункту  питания.
     Но  день  тот  наступил  ненароком  и  вскорости.
     Вышел  я   как-то  по  утру,  норовя  еще  разик  или  другой   пройтись  по  степи  вдоль  Кагальника, да  погода  насторожила.  Хмарь  необъятная  затянула  небо.  Было  сумрачно  и  воздух   волглый – дождь  собирался  на  землю  обложной  и,  может  стать-ся,  надолго
     Поворотился  набросить  рыбацкую  накидку,  но  подумал  вдруг,  что  ловля  в  такую  погоду  получится  никудышней.  Промочит  дождь  и  хмарь-тоска   заляжет  на  душу  такая,  что  трудно  будет  потом  её   развеять.  А  вот  если  спуститься  в  конец   огорода  да  попробовать  поудить  в  прикормленном  месте… И  коль  не  будет  с  рыбалки  толку,  так  тут  рядышком,  рукой   подать  до  теплой   горницы ,  где  можно   подремать  иль  почитать  книгу.
     Так  я  и  сделал.  Прихватил  пару   удочек,  для  привады  -  кусок  подсолнечного  жмыха  и  малость  вареной   пшеничной  сечки,  а  на  наживу  всяческой  всячины,  в  большинстве  своем  состоящей  из  растительной  рыбьей   еды:  хлеб  и  тесто  с  медком,  перловку,  ну  и  червей.
     Плащ  я   все  же  накинул  на  себя,  а  башлыком  не  стал  накрываться  до  поры,  чтоб  слышать,  что  деется  на  реке.
     Но  и  когда  опустил  в  реку  приваду  и  закинул  удочки,  дождь  всё  не  начинался.  Он  уже  над  головой  был,  осязался  в  наполненном  влагой  воздухе,  но  медлил  пролиться.
     Было  тихо  и  слегка  тревожно. Даже  птицы  молчали,  верно,  предчувствуя  непогоду:  не  пискнут,  не  шелохнутся.  Тучи  затянули  уже  все  вокруг  и  лишь  на   востоке  едва   пробивался  тусклый   свет  закрытого  мглой  неба.  Где-то  в  сутеми,  за  окоемом,  будто  спросонок   глухо  ворчал   гром.  И  на  реке  было  покойно.  Вообще-то,  я  ничего  не  ждал, кроме  дождя.
     И  вдруг,  -   всплеск!  Где-то  за   изгибом,  за  стеной   камыша  - еще,  но  глуше.  И  снова   посередине,  напротив,  потом  рядом  с  лодкой…Рыба  заиграла!  Насколько   можно  было  охватить   взглядом  реку, -  большие  и  малые   круги,  перекрывающие  друг  друга,  растекались  по  воде! Мне  стало  казаться,  что  вся  рыба,  большая  и  малая, пустилась  в   пляс  назло  надвигающейся   невзгоде!
     Вскользь  коснулась  щеки  первая   капля  дождя,  я  ощутил теплоту   влаги.  С  сухим  треском  тут  же   ударила  по  скуле  еще  капля,  потом  по  макушке,  по  кончику   уха  -  остро,  как  прокол  иглой… И  вдруг  хлынул  ливень!  Ровный,  без  ветра,  и  всепроломный.  Я   едва  успел  на  голову   капюшон,  чтоб  не  натекло  за   воротник.
     Смотреть  на  небо  и  выглядывать  конец   обвалу   воды  было   напрасно,  глядеть  на   воду  -  очень  заманчиво.  Сплошь  стояли  в   воде  тонкие  стрелы  дождя!  Меж  ними  прыгали  воздушные  пузыри  и  лопались  со  стеклянным   звоном,  швыряя  на  стороны   брызги  алмазов,  высвеченных  огнем  молний!               
     Природа   являла  мне   мощь  воды!  Смотреть  было   жутковато,  сердце   учащенно  билось,  и  вместе  с  тем   на  душе  была   радость.
     Дождь  обещал   быть  долгим,  с  неожиданными  перерывами  и  новыми  бур-ными  излияниями.  Но  я  уже   понял:  не  тягостно-нудный,  не  мерзопакостный  и  нагоняющий  скуку,  а  озорной  и  веселый   летний   проливень!
    Дышалось  легко,  уходить  с  реки  не  хотелось,  и  я  сидел  в  лодке,  подогнув  под  банку   ноги  в  кедах,  и  чему-то  в  себе   под  сурдинку  лыбился.
    И  потому  ни  разу  с  тех   пор,  как  обрушился  ливень,  не  глянул  на   поплавки.  А  тут  вскользь  отметил,  что  крайнее   удилище  тянулось  кончиком  к   воде  и  будто  даже   вздрагивало.  Рука  торопливо  схватилась  за   комель  слеги,  подсекла  и  почувствовала  на  другом  конце  лески  рвущую  тяжесть.
    Пожалуй,  я  никогда  раньше  так   не   волновался.  Что  рыба  сидела  на  крючке  важная  - само  собой.  Но  ведь  дождь  идет,  ливень  обвальный,  а  вот – удача!
    Леска  на  удочке  тонкая,  но  с   катушкой,  а  я   все  же  боялся,  что  не  выдержит  снасть,  оборвется  то  ли  сама   по  себе,  а  то  ли  из-за  моей   неумелости.  Не  было  с  собой  и   подсачека.  Промышлял  я  всегда  рыбу   средненькую  и,  если  вытягивала  моя  самая  крупная  добыча  граммов   на   триста, то  хорошо.
     Но  теперь,  думал  я,  живность  внушительная  схватилась.  Это  чувствовалось  по  натягу  жилки  и  по  рывкам,  что  передавались  на  руку.  И  упустить   сразу  жалко,  -  хотя  б  на   погляд  вытащить.  И  я   попускал  леску,  когда   понимал,  что  уж   слишком  упирается  невидимый   противник,  а  кончик  удилища  сворачивается   в   полукольцо,  и  вновь  подтягивал. Наконец,  мучительница  моя   подустала.  Все  больше  наматывал  я  на  катушку  с  трещоткой  лески,  конец  удилища  уже  не  гнулся  в  пугающую  кривую,  и  вот  по   воде,  среди  тысяч  мерклых  струй  ливня  пошли  буруны.
    Рыба  всплыла  наверх  где-то  внизу  по  течению  и  за  стеной   воды  не  разглядеть,  что  там  творится  и  кто  держит  за  конец  жилки. Я  стал  подтягивать  добычу  быстрее.
     Но  тут -  всплеск,  резкий   рывок,  и  все  повернулось  к  началу. Хорошо,  что  катушка  моя   спиннинговая,  с  обратным  ходом  и  пустила   рыбу  на  глубину.  Не  да-ла  оборвать  леску.
     Опять  я  держал  визитера  на  длинном  поводке,  и,  лишь  погодя,   стал  укорачивать  ход ,  выводя   наверх,  когда   чуял  некоторую  слабину.  Уже  возле  лодки  что-то  там  снова  рвануло  и   ушло  ко  дну.
     «Сазан  или…язь  большущий», -  подумалось  мне.  Книги  почитывая,  я  помнил,  что  такие   особи  боролись  обычно  до  полного  изнеможения.
     Лишь  с  третьей   попытки  я   разглядел,  что  за  диво  ко  мне   прицепилось…Щука!  Нахалка  взяла  на  пшеничку!  И  не  отхватила  жилку,  подсеклась,  верно,  о  бок   пасти… Или  занималась  наживой   какая  малявка,  а  хищница  её   приласкала  и  сама  осталась  на  привязи?  Я  как-то  сразу   успокоился.  Загадки  больше  не было.  Оставалось   подтащить  разбойницу  к  лодке,  взять  за  злобные  глаза  и  швырнуть  себе   под  ноги.  Я  так  и  сделал.
     Лишь  в  лодке  я   разглядел:  что  и   как.  Почти  метровая  щука  держала  в  пасти  хорошую  красноперку.  Рыба  взяла  верхний   крючок.  Щука  схватила  добычу,  а  вместе  и  другой   поводок,  крючок   которого  вонзился  охотнице  в  губу,  но  сбоку.
     Покуда  боролся  я  с  щукой,  дождя  не  замечал.  А  теперь  увидел,  что  ливень  прервался.  Обвальный   шум  перешел  в   веселый   звон,  затем  он  перестал  быть  сплошным,  стал  переливчатым,  мелодичным,  и  скоро  стих. Попадали  последние  крупные  капли,  попузырили  воду,  но  уже  нехотя,  редко.  Вскорости  с  неба  посеялся  вовсе  бисер:  будто  сквозь  другое  и  мелкое  сито  пропустили   остатки  высевок,  но  малое  время  спустя  и  они  изошли.  В  сплошной   ранее,  на  все  небо,  туче  появились  светлые  дыры.  Верно,  поверху   разгулялся  ветер  и  порвал  на  части  огромный   парус  обложняка.
     Но  все  это  отметил  я   походя.  Я  давно  извлек  из  пасти  щуки  красавицу-красноперку,  еще  не  бездыханную  и  с  испуганными  глазами,  отчего-то  вышвырнул  её   за  борт.  А  щуку  бросил  на  дно   подтекающей  лодки.  Нацепил  на  один  крючок  опять  пареную  пшеничку,  а  на  другой  короеда,  что  остался  от  прежней   рыбалки.  Короед  был  единственный,  щупленький,  никудышный,  но  я   прицепил  его  на  ис-пыток   судьбы.
     Бросил  крючки  в   воду,  сменил  насадку  и  на  другой   удочке.
     Легкие  мои  куговые  поплавки,  огруженные   почти  полностью,  спокойно  глядели  из  воды  и  не  торопились  указывать  на   поклевку.  Прошла  вечность, а  скорее  всего,  минута-другая.  И  вдруг  дальний   наплав   медленно  пошел  ко  дну.  Я  скоренько  подсек  и  почувствовал  хороший,  уводящий  на  сторону  леску,  груз. Но  тут  же  стал  пропадать  из  вида  и  другой   поплавок!  Левой  рукой  торопливо  я   подсмык-нул  и  другим  удильником  и  тоже  ощутил  приятность  веса   на  конце  жилки.
     Теперь  я  сидел  в  лодке,  держа  в  обеих  руках  удочки,  как   вожжи, и  не  знал,  что  делать. Тащить  сразу  обе?..  Но  погодя   сообразил  положить  дальнюю   на  край  лодки,  придавил  ногой  комель,  и  будь  что  будет,  занялся  той,  что  осталась   в  правой   руке.
     Добыча  моя   поупиралась  разве  что  понизу, на  дне.  Я  перехватил  леску   пальцами,  стараясь  не   ослабить  натяг,  и  проворно  тащил.  Увидел  на  подходе  широкий,  серебристый  бок   рыбины,  внутренне  изготовился,  дал  чуток   глотнуть  ей   воздуха  и,  подхватив  одним  пальцем  в   открытый   рот,  а  другим  под  жаберную  крышку,  вбросил  в  лодку  изрядного…леща.
     Не  сразу   вспомнил   про  вторую   удочку,  занятый  подспудной  мыслью,  что   поймал  непонятное.  Но  тревога,  что  с  другой   удочки  может  сойти  трофей,  поторопила  меня  заняться  и   ею.  Рыба  никуда  не спешила,   ожидала   участи   смирно,  и  я   вытащил  её  прежним  манером,  схожую  весом  на  первую.  Граммов  на  триста.  И  тогда  лишь  пришла  мысль,  что  не  лещи  попались.  Те  тянули  бы   на   килограмм  и  белее,  обладая  такими  габаритами,  а  тут…Спина  тонкая,  а   у  хвоста  и   вовсе  хребет   как  фольга…  Да  то  ж   синец!..
     Тут  только  я  обнаружил,  что  слишком  взволнован  и  меня  трясет  лихоманка.  То  ли  промок  от  дождя  и  озноб  пробирает,  то  ли  нервишки  сдали   в   процессе  добычи  трофеев.  Отстраненно   выпрямившись  на  банке  и  внутренне  осуждая  себя  за  беспричинность   волнения,  я  разглядывал   под  ногами  рыбу.  Вот  ведь,  редко  когда   с  жалью  переживал   утрату  любой   рыбы,  а  тут,  видимо,  забоялся,  что   уйдет,  пропадет   новая  загадка.
     Успокоившись   и   взбодрившись  глотком  кофе   из  термоса,  наладил  я   снова  удочки  и  бросил  в  реку.  И  всё   повторилось.  Поплавки  один  за  другим  пропали  с   глаз,  я   подсек  одну  и  другую:  и  там  и  тут   сидели  рыбы.   Все  так  же,  с  трепетом,  потому  что   волнение  тоже   возвращается   вместе  с  причиной,  боясь  упустить   еще   понизу  и  не  увидеть   облика   торопыг,  вытащил  двух   синцов,   как   близнецы,  схожих  с  первой   парой.
     При  следующем  забросе,   заменивший  волнение  неожиданный   кураж,   ока-зал   мне  медвежью   услугу.  Увидев,  что  синцы  легкие  и  можно  тащить  напрямую,  я   попытался  их   выхватить  из   воды   удочкой  и…остался   без   рыбы.  Поводки  не   выдержали   рыбацкого   нахальства.  Тащил  рывком.
     Что  же,  торопливость  нужна  в  другом  деле, а  тут  ловкость  рук  и  хладно-кровие.  И  я, верно,  раздухарился,  возомнив   картину,  где  рыба  толпилась  в  глубине,  ожидая   моей   подачки.  А  я  торопился   её   всю   выловить.
     Мне  оставалось  раздосадоваться  и  я,  забросив  снова  в  воду   поплавки,  стал  добывать  из  кармана  курево.
     За  этим  занятием  и  застал  меня  дядя  Пантелей.  Остановился  надо  мной   в   высокой  и  мокрой  осоке,  тоже   в  брезентухе, в  резиновых  сапогах,  но  простоволосый,  с  богатым  чубом,  потому   как   всякий   казак  любил  пофорсить-пофасонить.
     - А  ты  будто   споймал  маленько,  -  сказал  он,  разглядев  в  лодке   мой улов.  -  Способная   плотвица.  Двора  за  три  отсель  поверху,  Иван  Прусак  такую   сеткой   брал.  В  прошлом  годе  на   свадьбу  Любашке  мы  у  него прикупали  малость.  Копченую.  С  пивом  баловались.
     - Теперь  можно  и  здесь  ловить  на   удочку.  Мечта,  а  не  клев! -  отозвался   я,  довольный произведенным   эффектом.  И  осведомился: -  А  что,  за  сети  у   вас  не  бранят?  Вовсе   надзору  нет?  Запрещено  ведь  ловить  сетями   простому  и  смертному.  Промышленный  и  браконьерский   снаряд!
    - Надзор  есть.  Как  не  быть.  Никита  Федосович   по  разу  на  год  захаживает  к  тем,  кто   сетками  шкодит.  Штраф   накладает.  А  как  же?!  Отчет  требует  порядку!  Ить  с  кого  работу   спросют? – доверительно  поведал  дядя  Пантелей,  стоя   враскорячку  надо  мной,   как  памятник  убеждению.  Он  повел  острым   взглядом  из-под  густых,  копешками  бровей  по  огородам  и  садам,  оглядел  реку,  закрытую  ивами  и  камышом, перевел  глаза  на  небо. -  А  дождь,  одначе,  прольется   еще,  пополощет  землицу.  Ну  да  пущай.  Хлеба  все   убрали,  а  останнему  он   не   помеха.
     -  Как  же  так?  -  неподдельно   удивляясь,  вернул  я  дядю  к  интересному мне   вопросу.  -  Выходит,  ваш  инспектор  штрафует  прямо  на  дому?  На  всякий   случай?  Как  говорится:  кует  железо,  не  отходя  от  кассы?  Или  я ошибаюсь?
     - Почему: «на  всякий   случай»?  Рыбу-то  ловют!  -   простодушно  парировал  дядя,  усмехаясь  моей   недогадливости.  -  Завсегда  так  было  и  есть.  Своих-то  он  знает,  как   облупленных.  Кто  на   удочку  интересуется,  как  ты   заместо  отдыха,  а  кто  сетками,  вентери  на  ночь  кидает,  для хозяйства  промышляя  и  приторговывая   излишком. С  тех  он  десятку  в казну  берет,  с  сетошников. Чтоб  по-божески:  ни  им  обиды  большой  не  чинит,  и  ему   спокой,  -  отчет  перед  начальством,  что  службу  ведет.
     - По  десятке?  А  они  рыбу  на  базары  везут,  птицу   откармливают.  Свиней!  И  всё   для   прибытку.  Ловят  без  меры,  без  здравого  смысла!
     - Если  пропала  рыба,  конечно,  скотине  скармливают.  А  как  же?  -  согласился  мой   дядя  Пантелй  Демидович. -  Не  пропадать  же   впусте.  Пущай  тварь  божия  слопает.  Но у  доброго  хозяина  рыбка  не  пропадет!
     И  он   всхохотнул,  задрав  к  небу  кирпатый  чуточку  нос.
     - Ну  вы  живете!  -  протянул  я   укоризненно,  поставленный  в тупик  логикой  тутошней  жизни.  – Ну,  а  если  я  сеть  поставил?  Что  мне  тогда  Никита  Федосович?..
     Мне  казалось,  что  я  разгадал  их  нехитрую  механику  отношений   на  речке,  но  промахнулся.
     -  А  что?  Ничего,  -  последовал  флегматичный   ответ.
     -  Как…ничего?  -  я  опять  удивился. -  Я  нарушаю  закон,  правила  лова!
     - Ты  у   меня  остановился,  я  и  штраф   уплачу.  Только  из-за  одного  раза  не  заявится   ко  мне  Никита  Федосыч  с  квитанцией.  Он  понимает  жизню, -  убежденно  сказал  дядя. – На  первый   раз  мы  с  ним  посидим   возле  бутылочки  и   погутарим   об  жизни,  про  положение   в  мире  и  текущий вопрос.  Он  женским  полом  дюже  интере-суется  и  тут  посмаковать  ему  примеры   былых  похождений  -  большая   отрада.  Я  послушаю,  а  он  доволен.
     -  Ага!  -  догадался  наконец   я,  что  простота  их  общественного  уклада  все  же   порочна  по  сути. -  Если  у  меня  не  будет  тут  родственников  или  свояков…
     Я  намеренно  остановился,  давая   дяде   заключить  незатейливую  мысль.  И  тот  подтвердил  мою  догадку.
     - Тогда  дело  горелое.  Сеть  отберут  -  раз.  На  второе  накладет  штраф  за пользование  запрещенным  орудием. И  помимо, за  выловленную  рыбу,  снимет  деньги  за   каждую  голову.  Ну  и  отпишет  по  месту  работы  и  жительства.
     -  Строг  Никита  Федосович, -  съязвил  я.
     -  Строг, -  кивнул  дядя,  не  заметив   сарказма.
     -  А  справедливость  где?!  -  надавил  я,  уповая  на  догадливость  родственника. -  Приезжие  платят   штраф   за   разбои  местных  лиц.  А?! 
     Но  дядя  Пантелей   выскользнул  как  угорь.
     -  Ему  где  жить,   Федосычу?  Среди  людей   на  хуторе  и  в  станице.  Смекаешь?  Проснуться  надо   по   каждому   утру  живу  и  не  битому.  А  ты:  «справедливость»!..  Правда,  закон!  Законы   для   человеков  писать  надо,  а  не  абы   как.  И  защитить  Федосыча…Тогда,  может  быть… А  так,  вон  сколько   страдальцев  по  жизни,  куда  пальцем  ни  ткни.  От  законов   всяких.
     - Да-а,  жизнь!  И  много  попадается  таких   невезучих?  У  кого  родственников  тут  не  находится,  а   Никита  Федосыч  -   вот  он!
     - Да  нет, не  дюже.  Сюда  больше   сродственники   прибиваются,  гостевать  приезжают.  А  с  них   какой   спрос?  Да  и  не  ставят  они  сетки.  Разве побалуются  иной   раз   по  пьяному   делу,  для  свежей   ушицы  наловют  рыбки,  -  весело  усмехнулся   в  усы  дядя  Пантелей,  и  явно  уходя  от  острого  и  вредного  разговора,  прибавил: -  Ну  так   что?  Может  и  мы   до куреня  подадимся?  Завтрак   уже  шкварчит  на  плите,  а  прочую  приправу  мы  с  подвала  достанем.  Слезистую.
    Я   взглянул  на  воду.  Но  уж, верно,  отклевалась  моя  рыба  -  поплавки  сидели  в   воде  смирно  и  сонно.
    Не  торопясь,  смотал    удочки.

                1969 г.



ВЕЛИКОЛЕПНАЯ   ГУСТЕРА

     Снега  не  было,  зима  выдалась  мягкая,  мороз   слабенький  и  реки  едва   по-крылись  ледком. Но  на  счастьинских   водохранилищах  и  каналах,  что  под  Луганском,  вода  всегда  теплая  -  от  ТЭЦа  бежит.  И  рыбы   достаточно,  чтобы  не   суесловить  по  поводу   зряшного   провождения   времени.  Клевало  тут  и  летом  и  зимой,  когда  благоволила  погода  и  атмосферное   давление,  и  я,  не  раздумывая,  поехал.
     За  городом  просто  чудесно.  На  полнеба  розовела  заря,  заливая  все   призрачным  светом, над  теплым  каналам  курился  туман.  Ощущался   морозец,  и  легкая  опушь  инея   украшала  ветви  склоненных  до  русла  деревьев,  искрящихся   серебром.  Безветрие,  тишь,  в  душе   пробуждали  чувство  непонятой   радости,   какого-то  торжества,  и  причастия   к  сотворению  утра.
    Приезжая   сюда,  я  всегда  проходил  по  каналу  к  затворам  плотины,  где  бурлила  и  завораживала  вода.   Пробегая  от  станции  к  охладителям,  вода  здесь  обогащалась  кислородом  и  рыба,  естественно, посещала  эти  места.  Тут  два  притвора:  один  настежь  открыт  и  вода  бежит  на   простор  с  великой   охотой,  а  другой  -  закрыт  наглухо  и  течение  под  берегом  тихое  и  обратное. Но  глубина   под  три  метра  и  в  спокойной   воде  пасутся  и  отдыхают  на  всех  этажах   подлещики  и  плотва,  густера,  уклеи  всех   возрастов,  язь  и  сазан,  гибрид.
     Берега  канала  залиты  бетоном,  уходящим  под  малым  углом  в   воду, а  до  нее   почти  два  метра.  Шлюзы   встроены  в  стену  цементного  монолита  и  именно  тут,  у  подножия,  удобно  стоять  или  сидя  рыбачить  у  тихой   воды.  Правда,  площадь  короткая,  набережная  обрывается  в  нети,  дальше  сдваивается  канал  с  каналом  от  других  турбин,  и  удильщиков   помещается  трое,  если  тесно  стоять.  Я  стремился   сюда,  собираясь  спокойненько  порыбачить  в  затишливом  месте, но…Экая  же  досада!.. Там  уже  трое   стояли  в  шеренгу  и  высматривали  в  заводи   свои  поплавки.
     Я  закурил,  наблюдая  с  другого  берега  за  стараниями  удильщиков,  но  за  пяток   минут  никто  из  них  ни  разу   не   вытащил  рыбку.  То  ли  рано   еще,  и  она  не   проснулась,  то  ли  день  выдавался   обманным:  обещал  для  души  утешение,  а   вот…подводил.
     Оставалось   стать  у   затвора,  откуда   подавалась  вода  в   канал,  а  течение   слишком  бурливо,  и  где  шансов  поймать  чего-либо  было  мне  с  гулькин  нос.  Но  случались  и  исключения  и  я  о  том  знал…               
     Попробовать  на   просторе?  Там  стремнина  сливалась  с  водами  другого  канала  и  гуляла   крупная  рыба.  Там  мог  встретиться   сомик,  сазан  или  язь.  И,  само  собой,  -  щука  и  даже  судак  или  жерех!  У  правого  берега  по  трубам  сбегали  потоки  помойной   воды   из  столовой,  паслись  многие  сотни  мальков,  а  их  припасал   хищник.
     Моя  удочка  позволяла  рыбачить  в  проводку,  пускать  поплавок  на  десятки  метров  и  попытать  счастья  на  щуку  иль  судака. Но  можно  и  за  стремнинку  бросить,  на  оборот  воды,  где  метрах   в  пяти  обретались  поплавки   трех  блудных  братьев,  как  с  жалостью  отозвалось  на  них   мое  сердце,  при  виде  тоскующих  рыбаков.
     Для  начала  я  кинул  приваду,  к  стене  у   плотины,  где  поверху  был  мост  на  ту  сторону,  а  затем  стал  готовить  удочку,  проверять  снаряжение.  И,  в  общем,  ничего  не  пришлось  перестраивать  и  менять.  Поплавок  и  грузила,  леска,  крючки  «четверка»  -  позволяли  мне  удить  в   протоке.  Крупной   рыбы  тут  не   предвиделось,  да  и  не  взять  её  с  такой   высоты  так   просто,  а   средненькой,  на   полкилограмма,  я   мог  справиться.
     Насадка  для  зимы  у  меня  универсальная:  в  холодильнике  всегда  держу  крупных  мотыликов  и  замесил  тесто,  подкрасил  кармином,  снабдил  снадобье   из  ванили  и  мёда. И  теперь,  определив  глубину,  насадив  на нижний  крючок  тесто,  а  на  верхний  мотыля,  забросил  удочку  на  границу   меж  тихой   и  быстрой   водой.
     Поплавок   из  пера  гуся  устроился  как  ему   надо,  покачался  на  краю  маленького  водоворота, и  тихо  поплыл,  пробираясь  к  просторам  канала.
     Он  долго  не   подавал  признаков  интереса   к   моей   снасти  и  я   думал,  что  всё,  прошел  он   впустую  отпущенный   путь.  Но  на  исходе  перышко  стало  медленно  погружаться,  показывать,  будто -  зацеп. А  этого  я  боялся.  Дно  тут  бетонное,  из  монолитных  плит,  в  них  железная   арматура  и  кольца,  и  сколько  раз  обрывал  я  с  досадою  поводки
      Я  лишь  чуть-чуть   поддернул  удильник,  выводя   поплавок  наверх,  и  тут  же  почувствовал  жесткий   зацеп.  Опять  же,  но  уже  механически,   сделал  подсечку  или  попытку   высвободить  крючок…  И  услышал   рывок!  Кто-то  шустро  повел  леску  на  стрежень,  ударяясь  в  бега!
     Ага!..Ко  мне   прихлынула  радость.  Я  чуть  подправил  на  катушке  тормоз  и  завернул  рыбу:  сгибая   кончик   удочки,  она   пошла  по  эллипсу.  Скоро  сопротивление  её   поубавилось  и  я  без  боязни  вывел  наверх  что-то  широкое,  отливающее  серебром.
     Лещ?!
     Но  подсачека  у  меня  нет,  да  и  был  бы,  с  такой  высоты  не   возьмешь  рыбу  без  наращенной   ручки.  Мне  оставалось  положиться  на  авось  и  попробовать  снасть  на   прочность.
     Медленно  и  с  натугой,  с  волнением  я  поднял  рыбу  над  водой  и  стал  быстро  крутить  ручку  шпули,  заводя  удочку   на  берег.  Улов  не  сорвался,  то  была  густера!  Играла  пунцовыми  плавниками  и  серебром  в  свете  зимнего   утра,  трепыха-лась  в  бурой   траве.
     Сняв  с  крючка  и  полюбовавшись  накоротке   внушительной,  о   пол-локтя  рыбой, устроив   её   в   спортивной  сумке,  я  поторопился  забросить  крючки  на  преж-нее  место.
     Рыбаки  супротив,  наверное,  через  эмоциональную  заторможенность  не  придали  значения  моему   везению,  или,  вздремнув   под  сурдинку,  попросту   проморгали.  Во  всяком  случае,  осторожно  на  них   взглянув,  я  не  заметил  в  их  поведении  беспокойства.  Они,  мне   показалось,  вообще  не  удостоили  вниманием  новичка,  пытавшего  счастья  в  таком  никудышном  месте…Да  прикидываются,  делают  вид  отрешенности.  А  стоит  мне  еще    рыбу  поймать,  они  стряхнут  осовелость  и  прибегут,  станут  толкаться   локтями.  Завистники  среди  рыболовов  есть!  Я  так   подумал  о  них,  желая  хоть  малость  поудить  свободно,  боясь,  что  пророчество  сбудется.
     И  верно,  когда  я  вскорости  вытащил  близнеца  первому  ласкирю,  рыбаки  заблестели  глазами  и  стали  поправлять  шапки,  ерзать,  нервно  подергивать  удочки  и  оценивать  мои  данные. А  я  так  себе:  средней   упитанности  и  такой  же  воспитанности.  Могу  и  послать.  Но  их  трое,  а  я  един.
     У  меня  же  случилась  третья   поклевка   кряду  с   подсечкой  рыбы  и  нервные  братья   по  разуму  не  смогли  доиграть  равнодушия.  С  завидной   поспешностью  стали  извлекать  из  воды   свои  снасти,  поглядывая  между  тем  на   мои  старания.
     Очередная  густера  была  такой  же  завидной   наружности  и  могла  потянуть  на  целый  фунт. Я  радовался  успеху  и  рыба  не   подводила  меня.  На следующей  проводке  я  снова  добыл  густеру!  И  что  интересно:  клевало  только  на  тесто!  Красненькое,  запашистое  и  с  медком!  Тихонько,  будто  бы   даже   неуверенно,  непременно  с  распробыванием, -  поплавок  чуток   подрагивал, -  рыба  брала  тесто  за  губу и  топила   мой  легкий   наплав. Я  подсекал  уже   вполне  безбоязненно  и,  поборовшись  с  густерой  чуточку  на  кругах,  подавал  её  наверх.
     Я   вытащил  пятую  густеру,  когда  о  бок  стал  первый  завистник.  И  не  успел  я  бросить  удочку  на  воду,  как  и  с  другой   стороны  заступил  на   вахту  нахала  другой.  Но  тут  было  шире,  стоять  можно  и   впятером,  если  локоть  к  локтю, а  потому  и  четвертый  пристроился   как  бы  естественно,  без   проблем.
     Проблема  возникла  в  другом.  Чтобы  бросать  согласно  удочки.  Иначе  все  запутается  и-  какая  уж  ловля!
     Я  еще  разок,  в   последний,  оказался  в  выигрышном  положении,  закинул  удочку  опять  за  стрежень.  И  у  меня  снова   подсеклась  густера!
     С хорошей  безынерционной   катушкой  и  крепкой   снастью,  возбужденный   досадой  на   пристроившихся   шалунов,  я  не  стал  церемониться  с  рыбой  и  потащил  дуриком.  Я  мог  запутаться  в  их  удочках,  а  они  освободить  место  не   поспешали.  И  неутомленная  густера  уже  наверху,  на  уровне  берега,  вдруг  встрепенулась  и  соскочила   с  крючка, булькнула…
     Я  молча  стал  сматывать  удочку,  отступив  с  поля  брани  и  стараясь  не  смотреть  на  глумливые   ухмылки  рыцарей   рыболовства.  Они  же  безмолвно  сомкнули  строй  и  уткнулись  глазами  в   канал,  где  в  любую  секунду   ожидалась   по-клевка.
     Покуда  собирал  я   свои  вещички  и  на  дорожку   покуривал -  понаблюдал  за  успехами  тех   нахалов.  Ловили  они  на  пучок  мотылей  и  крючки  старались  бросать  на   обратную  воду,  где  и  я  добывал  свою   рыбу.
     Но  им   не   фартило.  То  ли  мотыль  у   них  был  не  такого  размера  и  запаха,  то  ли  густера  лишила  их благосклонности -  поплавки  их   гуляли  без  дела.
     Странно  ли,  но  я   ушел  с  легким  сердцем.  Я   подумал, за  всё   воздается: и  жадность  и  зависть  наказывается   провидением.
                1970 г.



САЗАНИЙ   НАБЕГ


                Такого  дня   мы   с  приятелем  ждали  долго  и  с  нетерпением.  Еще  в  конце  марта,  когда  вода  стояла  довольно  высоко  и  едва   пробивалась  листва   трав  и  деревьев,  приходили  мы   поглазеть  на  разлив,  помечтать  о  рыбалке  и  послушать  в  парке   первых   скворцов-пересмешников,  обживающих   солнечный   выгрев  на  берегах   озера.
     Мы  приглядывались  к  плесам  и  заводям  в  стенах   сухого  камыша,  загодя  искали  подходы  к  местам  ужения.  С  прибавлением  солнца,  с   прогревом   воды  поднималось  у  нас  настроение,  оживала  надежда  на  скорый  и  радостный   клев.
     На  Восьмерка,  как  называли  озерцо  местные  жители  за   общий   вид,  находилось  на   краю  города  в  одичалом  парке. Забросили  парк,  правда,  не  от  хорошей   жизни,  на  изломе  времени  много  чего  поломали  доброго,  но,  с  тех   пор,  как  поселились  здесь  караси,  потянулись  сюда   удильщики.
     К  тому,  стали  случаться  великие  паводки.  Городская  речушка  Луганка  выходила  из  берегов  и  заполняла   вровень  Восьмерку,  делясь  с  нею  рыбой.  И Весенние  воды,  разрушая   запруды  и  разливаясь,  издалека  приносили  рыбу  и,  случалось,  много.  Гуляя  по  парку  об  эту   пору  в   прошлые  годы,  мы  находили   громадных   сазанов,  погибших   в   высохших   ямах.  И  сокрушались… Теперь  же  бродили  тут  местные   мужики  с   вилами,  старались  выловить  всех  икрянников,  пришедших   сюда   на   нерест. Впрочем,  сквалыги   шкодили  круглые  сутки,  ставили  по  ночам  сети  и  выгребали  рыбу  бреднями, цедили   водичку   «хватками-пауками».
      Мы  же  ждали  своего  дня  и  часа,  чтобы  прийти  сюда  с  удочками,  посидеть  и   забыться   у   тихой   воды.
     И  вот  весна  вошла  в  середину,  укрылась  зеленью.  Блеском  солнца  на  гладкой   поверхности   озера  отметила   наш  первый   выход  с  удочками,  праздничным  хором  приветствовали  нас  лягушки,  выбравшиеся  на  теплый   заберег.
     Но  мы   пришли  тогда  раненько,  вместе  с  зарею.  Закинули  удочки  и  уставились  на   поплавки,  в  облюбованном  и   прикормленном   загодя  месте. 
     Воздух  был  свежий, почти  неподвижный,  напоенный  запахом   молодой  изумрудной  осо-ки  и  влажного  мха.   Нас  с   Василий  Иванычем  разделяли  несколько   метров,  и  мы,  сидя   на   стульчиках,  тихо  курили,  нежились  под  теплыми  лучами  взошедшего  солнышка,  и  ждали.
     Весенним  хором  заливались  квакуши,  но  мы  быстро  к  тому  шуму   привыкли, и  наше   внимание  на  другом.  Я  провожаю   взглядом  цветастую  бабочку, раздумавшую  отдохнуть  на  моем  удильнике;  разглядываю   водомеров,  на  длинных   ногах   катающихся  по  лагунке;  щурюсь  на  одинокое   облачко,  белым  лебедем  плывущее  по  небу.  Погода  прекрасная,  а  клева  нет.  Впрочем,  было  еще  рановато,  очень  возможно, караси  едва проснулись,  ну  а  спросонок  -  какой   аппетит?
     А  сазанчики  могли  подойти  позже, с  прогревом  воды.
     Удочки  мои  оснащены  по  последнему   слову  достижений   на  наше  время  перестройки.  Леска   на  них  из   Японии,  как  сказано  на  этикетке,  проводочные   катушки,  поплавки  от  гуся  и  крючки  «пятерочка».  Моя   снасть   рассчитана  на  местным  карасиков   под  ладошку   ростом  и  средней   упитанности  сазанов,  что  уже  попадались  на  наши  удильники  в   прошлый  сезон.
     В нетерпении, я иногда  перезакидываю  крючки  с  червячком  и  хлебом-чернушкой,  сдобренным   подсолнечным  маслом.  Один  поплавок   придвигал  к  ложбине  среди старого  камыша  с  султанами,  а  другой   устраивал  под  мысок,  где  определенно  была   ямка,  поплавок  там  заваливался  на  краю.
     Часов   около  десяти, когда  мы   извели   уже   много  курева,  а  наше   праздничное   настроение  давно  омрачилось  отсутствием   клева, один  из  моих   поплавков, у  мыска,  вдруг  занервничал.  Сначала  мало  заметно,  а  затем  стал  то  чуточку   подниматься,  чуть-чуть  проплывать  в   сторону,  а  то  дергаться,  будто  мелко  дробить.  Я  зацепил   его  взглядом  и  притаил  дыхание.  Наконец-то  появилась  забота…не  проморгать!
     От  скуки  ко  мне   подошел  Василий   Иванович  и  ткнул  пальцем,  увидев  топтание  поплавка.
     -  Клюет  у  тебя!
     - Не  клюет,  а  раздумывает:  брать  или  плюнуть, -  поправил  я  друга  шепотом.  -  Он  засиделся,  теперь  плавники  разминает.  Губами  размер  крючка  определяет.  А  вдруг,  не   его  размер?
     Но  размер, верно,  оказался   его.  Поплавок   вдруг   сиганул  в  прорву.  Я  подсмыкнул,  но  что-то  там  на  дне  воспротивилось,  задержало  удочку.  Ни  оно -  никуда,  ни  я  к  себе   потянуть  не  могу.
     И  тут  я   свалял  дурака,  заторопившись  в   растерянности.  Потянул  к  себе   удильник  с  большим  усилием,  понадеясь  на   крепость  хваленой   японской  лески  и  думая  сорвать  карч  или  тяжелую  рыбу.  Но  поводок  не  выдержал,  лопнул,  и  я   досадливо  крякнул.  Поворотился  к   Василию  Иванычу,  ища  у  него   поддержки  и  разъяснений,  но  тот  помотал   головой.
     - Здесь  не  за  что  зацепиться,  дно  илистое.
     Пришлось  пересмотреть  запасы   своих  лесок  для   поводков. И,  уверенный,  что  рыба  цеплялась ко  мне  очень  большая  и  неподъемная,  привязал  снова   японскую   «ноль  два».  Опять  закинул  крючки  на  прежнее  место,  рассчитывая  на  неустанное   любопытство  рыбы,  впрочем,  разве изредка  упуская  из  вида   поплавок   другой   удочки.  Но  ту  снасть  не  тревожили,  а  минут  через  пять  ближней   снова  заин-тересовались.  Стали  поднимать  малость,  теребить и,  наконец,  выложили  поплавок  боком.
     Я  подсек,  тряхнув  кончиком  удилища, и  его  у  меня  чуть  не  выхватило  из  руки.  Шустро  рвануло  на  середину   озера  и...леска  тут  же   провисла,  освободившись  от  груза.  «Обрыв  Петрович»!  Как  говорит  один  мой   знакомец.
     Вытащил  посмотреть -  опять  нет  поводка  с  крючком.
     Два  ноль  в  чужую  пользу!  Я  даже  не  успел  крикнуть  Василию,  чтобы  тащил  подсачек.  Мой   короток,  им  мы   пользуемся   при  ужении  с  лодки.  А  с  берега  берем  рыбу   наращенным   подсачеком  друга.  Он  и  теперь  наготове  лежит  подле  Чапая,  а  тот  лишь  покачивает  головой  и  сочувствует   вздохом  на  мои  скорбные  откровения.  И  не  забывает  хлопнуть  себя   по  колену,  чтоб  с  сокрушением  сообщить:
     -  А  у  меня  ни  одной  поклевки
     - Так  это  тоже  не  клёв,  а  скорее  обычное  издевательство  и  даже  хулиганство.  Рывки  большого  оболтуса!  Вон  даже  японскую  патентованную  жилку  в  распыл  пускают!  Канальи  с  чужих  краев!
     Очередная   поклевка  случается  четверть  часа  спустя.  И  снова  на  том  же  месте,  на   ямке.  Поплавок   уходит  под  воду  косо  и  неторопливо,  уверенно,  по  всем  правилам  учебной   рыбалки.  С  моей   стороны   следует  решительная   подсечка  ки-стью  руки  -  удилище  гнется  в   полукруг,  леска  режет  с  брызгами  воду  и  с  силой   вытягивается  почти  в  прямую  линию  с  телескопичкой.  В  последний   момент   я   спо-хватываюсь  и   наклоном  удилища  заворачиваю  рыбу  на  сторону.  Жилка  выдерживает  взбрыкивание  на  глубине  и  у  меня   появляется  надежда на  одоление.  На  втором  кругу  я  громким  шепотом,  от  какого  умолкают  лягушки,  прислушиваясь,  призываю  товарища  на  подмогу.
     -  Васёк, тащи  подсак!
Подсак  чуть  не  падает  и  вприпрыжку  является  вместе  с  Чапаем.  Я  слегка  распахиваю  в  ухмылке  рот  и  киваю  на  удочку.
     - Третья   попытка.  И  по  закону   подлости  тоже  должен  сорваться.  Бог  лю-бит…
     Но  тут  рыба  выходит  наверх,  изумляется  моему  присутствию  и  Чапаю  с  подсаком,  и  рвется  обратно  во  глубину  стихии.  Я  же   удерживаю,  опять  поднимаю…Рыба,  сазан,  конечно,  хорош,  но  весом  на  многое  не  потянет -  граммов  на   восемьсот.  Но  не  дурак!  Он  прет  прямо  на  берег,  ко  мне,  и  я   опаздываю  натянуть  леску.  А  сазан  круто  сворачивает  в  заросли  камыша  у  мелкого  перешейка,  пробивается  в  соседнюю  гавань,  и опять  оставляет  меня   при  своих  несбывшихся  надеждах.  Рвет  леску!
     Теперь  я  гневно  хлопаю  себя   по  ноге. Ну,  надо  же!..  Рыбу  я   просто  обязан  был  взять,  загнать  в   подсачек  и  усадить  в   садок.  Но…поводок!  Японамать!
     Я  торопливо  достаю  из  рюкзака  катушку   с  японским  товаром,  судя  по  этикетке  и  цене,  нервно  отматываю  с   полметра  лески  и  без  особого  напряжения  рву   пальцами!  Брак?  Или  изделие  наших  перестроечных  кооператоров,  ловкачей  от  ширпотреба?
     В  сердцах  швыряю  леску   вон,  нахожу   проверенную   временем  «ноль  двадцать  два»,  клинскую,  привязываю  крючки.  Снабжаю  катышами  черного  хлеба с  картофелем  и  плавленым  сырком,  и  бросаю  объявившимся   возле  меня  хитрющим  сазанам  на  экспертизу.
     Она  не  заставляет  себя  ждать,  рыба  «дает  добро».  Поплавок,  попрыгав  чуток  на  чистой   глади,  ложится,  высунувшись  почти  наполовину,  отдохнуть,  будто  в  шезлонге,  блестя   на  солнце  и   покачиваясь. Я   снова  затаиваю   дыхание  и  жду,  надеясь,  что  гусиное  перо  потащат  в  глубину  для  ближайшего  рассмотрения,  и  мне  надо  не  прозевать  момента  и  подсечь.  Но  ничего  не  меняется  целую  вечность.  Тогда  я,  убоясь,  что  сазан  нащупает  жало,  уколется  и  плюнет  на   мои  старания,  дергаю!
     Но  лишь  натягиваю  леску  и  сгибаю  удочку   в  критическую  кривую!  Опять  тяжеленный   сазан   предложил  мне   услуги   партнера   игры  в   поддавки.  Он  лежит,  я   стою  и  такую  позу   можно  держать  до   полного  одурения.   Но  он-то  лежит  и  пером  чистит  жабры,  ему   хорошо!  А  я   в   стойке  болвана,  закрючевшего  пенек,   и  отчего-то   уверенного,  что  держу  рыбу!
     Долгая   подозрительная  тишина,  а   потом  и  мои  восклицания  настораживают  Чапая   и  он  заявляется   с   подсаком  наперевес.  И  изумляется:
     - Опять?!  -  Верно,  только   некоторое  ко  мне   почтение   удерживает  его от   сарказма, так   комична  картина  по  вытаскиванию  из   воды   репки.  Но  он   все  же   не   удерживается  и  восклицает  с   укором: - Ну,  ты даешь!
     А  я   возмущаюсь  не  менее.
      - Чего  я  даю?!  То  он  дает!  Прицепился,  как  банный  лист!   Поднять  не могу.  А  ну,  суй   ему  в  хайло  сачок!
     Чапай   в   сомнении   покачивает  кепкой,  потирает  скулу  и  все  же  опускает  подсачек   в   воду  и  потихонечку   продвигает  в  направлении  туго  натянутой   лески.
     - Не  достает! -  шепчет  мне  друг,  едва  удерживая  кончик  ручки  подсака  и  чуть  не   падая   в  озерцо.  -  Поднимай!
     - Попробую,  -  обещаю  я,  и   натягиваю  леску  вверх,  понуждая   сазана сдвинуться   с  уютного   места   и   войти   в  предлагаемое  сооружение.
     Но   подводный   мой   супротивник  такому   произволу   не  намерен   подчиняться   и  потому   игнорирует  приглашение.  Что  называется,  чихает,  потому   как   сверху   появляются  пузыри.
     Я  тоже   настырный,   я   еще   чуток   напрягаю  жилку   и  гну   удильник,  все  же   остерегаясь  его  сломать.   Удилище   выдерживает,  а   леска  -   нет!  Со  свистом  летит  мимо   уха  грузило  и  поводок,  но   без   крючка.
     - Четыре   ноль!  -  бодренько  сообщаю  я   счет  своим  неудачам.  -  Три  вели-кана   цеплялось  и  один  -  так   себе.  Гиганта  не  взять  тут.  Они  все особенные,  как  на  Богунном.   Или  оттуда   прибыли?
     Я  вспоминаю  такой  же случай,  когда   сазаны  над  нами   потешались  на  другом  озере.
     - Ну,  хоть  не  скучно! – констатирует,  смеясь,  Василий   Иванович.  -  А  у меня,  как  в  танке. Глухо.
     - Не   волнуйся!   Сей  момент  они  к  тебе  переберутся. Приготовься,  - сказал  я,  желая  залить  елеем  рану  друга.  -  Они  не   посмеют  издеваться  над   одним  дурнем,  когда  рядом  другой   с  тоски   пропадает.
     Но  пророчество  не  сбылось.  Сегодня   сазаны  меня   выбрали  для   игрищ   в   «весёлые   и   находчивые».  Когда  я  бросил  еще   раз   удочку   под  мысок,   поплавок   тотчас   подхватили   и  утащили  на  дно.  Уже  без   всякого   вдохновения  и  надежды,  даже  с   некоторым   небрежением  и  куражом  пресыщенности  я  сделал   подсечку.  И,  ожидая   подвоха   очередного   гиганта   рек  и  озер,  вдруг   увидел   приятный   бег  лес-ки  по   кругу!
                Вскоре  рыба   вышла   наверх,  сверкая  бронзой   на  чешуе  и  показывая   молодую   резвость. В  сазанчике  было  граммов   четыреста   веса,  но  Чапай   повелел  мне, от конфуза   подальше,  направить  рыбу   на  лишний   круг,  а   уж   потом   в   горло   подставленного   подсака.   Снисходительно  лыбясь,  я  исполнил  просьбу   трудящихся,  втайне  уверенный,  что  и  этот  хапуга   «сделает   дяде   хвостиком».
     Но  обошлось,  сазанчик   провалился  в  сетку,  был   подхвачен  и  извлечен  из   воды.
     -  Вот  так  и  живем,  Васёк! -  сказал  я,  бросая   снятую  с  крючка  рыбу  в молодую   осоку. – Малых  берем,  от  больших   избавляемся.   Вроде   как  брезгаем!
     -  Пускай   хоть  такие   цеплялись  бы,  -  поморщился   мой   напарник.  – Но  побольше,     чтоб  на   жарёху   хватило.
     - А  вот  посмотрим  еще  раз! -  отозвался   я,  снова   забрасывая   крючки  в  озеро. -  Какой   будет   другой?
     Но  другой,  наверное,  был  очень  большой.  Он   порвал   поводок  без  напряжения   сил  и  умения,  своротив   сразу   на  середину   Восьмерки,  а  так   моя   проводочная   катушка  не   позволяла  никаких  ухищрений,  то   игры   не   получилось.
     Вскорости  ухватился  сазанчик  с  ладошку,  вообще   малолетка.  Он  не  сопротивлялся  особо,  зная  свою  обреченность,  и  был  извлечен   прямо  удочкой,  без   подсака.
     Затем  я   надеялся   зря.  Да  и  солнце   поднялось   к  зениту,  воздух  нагрелся,  разгорелся  во  всю  день.  Всякий   праздник  когда-то  заканчивается,  завершился  и  нашенский.
         
                1971 г.


               
ГОЛАВЛЬ

     На  месте,  которое  я  давненько  облюбовал  и  даже  благоустраивал,  всегда  оставлял  рыбе   харчишек, никого  не  было.  Тут  не  раздольно   для   доноч-ников, - за-росли  тальника,  и  разве  что   удочку   можно   пристроить  в  сто-ронке,  чтобы   ловить   для   потехи  души  еще  и   в  проводку.  Я  всегда  так  и  делал.  Забрасывал   полудонку  с  выползком   для   здешних   гибридов, какие славились  дерзким  нравом  и  весили  до   целого  килограмма,  а  сам  занимался   уклейкой.   Чтоб  не   скучать.
     И  теперь  я  сначала   бросил   кормушку  со  жмыхом  подсолнечника,  потом  поставил  безынерционную   катушку   на   удилище  для   полудонки,  и  сна-рядив,  забросил.  Сегодня   можно  надеяться   на   родственника   карасю.  Пого-да – прелесть!  Солнце  стояло,  правда,  уже  вровень  с  лесом  на  той   стороне,  но  ветра  не  было,  на   глади  воды  играла  всякая   рыба  и  обещала   отраду   для   сердца.
     Легкую  и  прогонистую   удочку  я  изготовил  для   занятий   уклеей,  которая  почти  никогда  не  отказывалась  от  всякой   наживы  на  мелком  крючке,  но  всегда  предпочитала   сладкое  тесто.  К  тому,  поверх   крючка  с  длинным  цевьем,  я   приспособил  полоску   сверкающей   фольги,  прельщая   рыбу  игрой   самодельной   и  простой  мормышки  На  такую  снасточку  очень  часто   клевали  окуни  и  мало  когда  оставляла  без   внимания   щука. Но  эта  хищница   все  же  была  нежелательна.  Краем  пасти  она   засекалась  редко,  чаще  откусывала   поводок  и  «делала   дяде   хвостиком».
     Ловить  утром  я  всегда  начинал  с  малой   глубины,  покуда   приличная  рыба   не  отошла  от  берега  и  можно  было  начать   рыбалку  с  неё,  а   не   с   уклейки.  И  иной   раз   меня   радовала   не  только   поклевка,  но  и  приятный   трофей.
     Первая   проводка   прошла   втуне,  вторая  и  третья  -  тоже,  хотя   со  дна   поднимались  пузыри  воздуха,  извещая,  что  прогуливаются  тут  сазаны,  лещи  или,  ожидаемый  мною,  гибрид.
     Я,  конечно,  удоволился  бы  и   ласкирем  или  хорошенькой   плотвицей,  крас-ноперкой,  подлещиком,  но…проблема  с  клевом.  Нет.
     Приподнял  слегка  поплавок  -  и  еще  несколько  пустых  поклевок!  Тогда  я   попробовал   пошарить  крючком   подальше  от  берега,  на  глубине, однако  наплав  на-гонял  скуку.
     А  поверху  рыба  играла:   круги  разной  величины   разбегались   по  отражению  неба   в   воде,  уплывали  под  блики  солнца…Или  предстоит,  обещается   дождь  и  всякая   живность  в  реке   уже   чувствует  то   приближение  и  ударилась  в  апатию? Может,  кислорода  наверху  больше?
     Ладно,  видно  положено  мне  сегодня   пробавляться  мелочью,  ловить  уклеек.  Переместил   поплавок  на  нужную  глубину,  сантиметров   на   сорок,  бросил  в   воду.  И  он  тут  же   побежал  в  сторонку!  Легкое  движение  кистью  руки – и  первая  рыбка  на  крючке.  На  почин  и  -  с  мизинец   ростом!
     Я  ожидал, конечно,  что-нибудь  сантиметров  на  пятнадцать,  но  такая   уклейка  ловится   у  других.  Мне  достается   вдвое  меньшая.  Планида!
     Когда  клюет  и  цепляется  эта  рыбка   величиной   почти  в  ладошку  -  не  детскую,  конечно, - тогда  весело  на  сердце  и  приятно  руке.  Уклея   упориста  и  сдается   не   сразу.  А  тут…малявка.  Но  клев  показательный!  Поплавок   то  исчезал  на   короткое   время,  то  выпрыгивал  вон,  дробил,  кувыркался   или  бежал   прочь.  И  почки  за   каждой   подсечкой  -  рыбка!
     Иногда  я   поглядывал  на  полудонку,  но  удилище  раз  лишь коротко  дернулось  и  продолжало  дремать.  Я  не  стал  даже  перезакидывать,  чтобы   проверить  наживу.  Некогда  было  да  и  охота   ушла -  уж  очень  увлек  тот  веселый   и  сильно  нахальный   клев  маленькой   рыбки.  К  тому,  я  обязан  был  наловить  уклеек, -  дома  кот  Ерофей   ждал  гостинца.
     Но  через   какое-то  время  рука  притомилась  и  притупился  азарт.  Да  и  клёв  стишился.  Я  отложил  удочку,  закурил,  перезарядил  полудонку  и  поднялся   на  крутояр,  посмотреть  сверху  на  иные  места  и  других   рыбаков,  ежели таковые  обретались  поблизости.  И  размять  слегка   кости   тоже   было  не  плохо.
     И  поднявшись  наверх,  и  пройдясь  чуток  ниже   по  руслу,  увидел  под  берегом  стайку  голавликов,  среди  коих  были  особи  величины  очень  даже   представительной.  Ну  прямо  гиганты  для  нынешних   мест!
     Нонсенс!  Стоял   «июнь -  на  рыбку   плюнь».  Но  то   пословица,  а  рыба  -  вот  она,  шевелит  красными  плавниками,  помахивает  хвостами  и  даже,  кажется,  косится,  ухмыляясь,  на   увальня  на  пригорке…Занятная   картина!
     Я  глянул   вокруг.  Зеленые  деревья   в  густой  листве,  высокая  и  сочная  трава,  бурьяны:  что-то  летает,  прыгает,  мельтешит  перед  глазами.  Подшурудил  ногой  в  дикоросах  -  вскинулась  всякая  мелочь,  какую  не  подашь  на  крючке голавлю:  комарики,  мошка,  жучки   маловидные.  А  вот  кузнечиков  нет.
     Пошарил  в   карманах. Кусочек  теста,  пластиковая   коробочка -  опарыша  цеплял  на  «проглотушку»  и  впопыхах  сунул  в   куртку.  Подошел  к   обрыву  берега,  кинул  кусочек  теста   вдаль  от  стайки  рыб.  Тотчас  метнулся   средний   на  вид   голавлик, - слопал  без  всякой  опаски.  Я  сыпанул   опарышей.  Рыбья  мелочь  тут   же  накинулась,  расхватала.  Не  всякому  и  досталось.  Крупные   особи  всплыли  из  глуби-ны,  но  неторопливо, будто  из  любопытства,  без   всякого  покушения  на  корм.  Что  ж,  им  надо  показывать  степенность.
     «А,..если?..У  меня  же   всё   есть!  Черви,  опарыш,  хлеб  и  тесто,  сырок  плавленный,  перловка…И  круглый  пластиковый   поплавок,  огруженный   сколько  надо!  Катушка  безынерционная   любого  разбойника  может  сдержать.  Японская!..Можно  же  пустить  наживу  от  середины  реки  к  берегу  по  струе!»
     Перестроить  снасть,  зацепить  поплавок  нужный   поплавок  и  поводок  с  наживой  и  без  грузила  -  было  мне  делом  нескольких   минут.
     Забросил  опарышей  подальше,  затем  подтянул  на  струю, какая прижималась  к  берегу  и  где  дежурили   голавлики,  насторожил  на   поплавок  глаза.
     Кусты  слегка   скрывали  меня  от  осторожной   рыбы,  но  и  я  много  не  видел.  Блики   солнца  играли  на  скляни  воды,  поплавок   вошел  в  слепящий  блеск  и  пропал  из  вида.  Я  перевел   взгляд  на  кончик   удилища…Нет,  нажива   прошла  нетронутой.
     Первый  блин   комом,  а  потому  забросим  еще  разок.  И  снова   напрасно!  Я  менял  глубину  и  насадки,  снимал  поплавок   вовсе  или  цеплял   другой,  бросал   крючки  под  самый   берег,  но…чихали  на  мои  старания  хитрые   или  сытые   те  го-лавли.
     Уже  и  солнце   поднялось   высоко,  и  растелешился  от  жары  я  до  некуда, -  все  труд  напрасный.  Я  возмущался, выражал  негодование   через  образы   зримые  и  абстрактные  с  помощью   родного,  могучего  и  богатого   языка,  поднимался  не  раз   на   горушку,  чтобы   увериться, - рыба   не   ушла  на  передых, но…Голавли  выводили  меня  из  терпения  поразительным  небрежением.
     Они  флегматично  гуляли  туда-сюда  в  толще  теплой   воды  и  даже  броса-лись  иной   раз   наперехват,  плывущей   всякой   разности   и  мои  угощениям   из   кусочков  теста.  Поодаль  и  глубже,  на  струе,  стояли  торпедами  матерые  рыбы.  С  досады  изыскивал  я  им  прозвища   пообиднее,  но  богатый  словарный   запас  «могучего  и  великого»,  помочь  был  бессилен. 
     «Думать  надо,  друг  мой   печальный! -  приказал  я   себе.  -  Шевелить  изви-линами.  В  жизни   давно  известно, достичь  цели  можно.  А   вот  какой   ценой…  Скажем,  ходовую  донку  приспособить  под  упряжку   уклеек… Идея!…Но  там   глубина  и  нет  переката!.. А  что  делать?  Попытка  -  не  пытка!  И  вспомни:  под  перекатами  всегда  ямка,  а  в  ней   пасется   крупная  рыба.  Но  и  тут  же   -  она!  Подсунь  им   малявок,  пускай   хватают  из  стайки!»
     В  моем  рюкзаке  достаточно  причиндалов,  нашелся  и  нужный  груз  с  поводком  и  с  застежкой,  и  крючки  с  коротким  цевьем.  Привязал  к  жилке  тройной  карабин  и  соорудил  хвост  с  поводками  под  стайку  уклеек  Посадил  на  крючки  трех  рыбок,  самых  живых  и  малых.  Садок  у  меня  для  них  персональный,  чтоб  жили  и  не  тужили  рыбешки,  не  помялись  и  не  пропали  бы   как   можно  дольше.  Теперь  пригодилось.
     Осторожно  и  мягко  закинул  я  рыбок  в  родную  стихию, и,  почувствовав   грузилом  дно,  стал  вести  снасть  к  берегу  на  течение.  Поздно,  но  подумал  о  топляках,  о  карчах,  забоявшись  зацепа.  Снасть  больно  громоздкая,  чтоб  водить  смело  по  незнакомому   грунту.  Но  будто  бы  обходилось…
     Леска  на  катушке  «троечка»  и  крепкая, новая  -  меняю  каждый  сезон,  не  корить  чтоб  себя  при  обрывах  за  скаредность.  Держу  жилку  с  натягом,  но  чуток   провисшей -  груз  позволяет.  Выдержит  ли  удочка,  если  схватит  гигант?.. Должна  бы.  Да  и  катушка  не  раз   выручала. Тормоз  работает  на  ней четко,  сдает  леску  на  за-данное  усилие  и  хорошо  притомляет  рыбу.
     Всё   это  в  голове  сумбуром,  вместе  с  побочными  мыслями, будто  опять  труд  напрасный,  пройдет  впусте   моя  ходовая  донка. Домой   пора  собираться,  возвращаться   не  солоно  хлебавши.  Кину  раза  три   еще   для   успокоения,  что   вот  если  бы  и  кабы… Но  вдруг,  когда  по  моим  прикидкам   выводок  уклеек   находился   еще   вне   интересов  стаи  голавликов,  далеко  от  берега,   леска  вытянулась  и  придавила   кончик   удилища  к   воде.  Мысленно  я  вообразил  картину,   где  кто-то   схватил  уклейку  и  с  разворотом  пошел  ко  дну, дабы  в  сторонке  и  без   помех  заняться   поживой.  Я  уже   ощущал  тяжесть  на  руку,  когда  с  размахом  подсек,   понимая,  что   выдержка  была   в   самый   раз  и  можно  перестараться.
     Удилище  тут  же  рвануло  вон,  леска  с   усилием  сматывалась  со  шпули,  показывая, - рыба   зацепилась   неординарная,  когда   может  одолевать  нагрузку  на  тормоз.   Впрочем,  то  чувствовалось  и  по  изгибу   удилища  и  направлению  лески. Она  уходила  к  середине   реки   и  резала   воду.
     Ладушки,  если  нет  коряг…Но  я   все  же   подправлял  ей  ход,  придерживая   над  дном  и  склоняя  пойти  на   круги.
     А  еще  я  боялся,  что   уклею  схватила  щука  и  может  перекусить  жилку  и  уйти   восвояси, -  уж  очень  мощные   толчки  передавались   на   удочку.
     Но  борьба   продолжалась,  и  мне   казалось,  прошло  довольно  много  времени,  прежде  чем  я  понял, что   приустал  мой   противник  и  можно  с   ним   пообщаться.  Приготовил    подсачек,  опустив   его  в   воду,  направил  рыбу   к  берегу  в   узкую  заводь,  где   удобнее   взять  трофей.  Наконец   наверх   вышел  большущий   голавль,  с  руку  длиной,  наверное!  Я  подтащил  его  ближе  и  легко  взял  в  широкий   подсак.  Скоренько   вытащил  на  берег,  пересадил  в  сетку   для   крупной   рыбы.
     Ха-арош  богатырь!   Он  играл  крышками  жабер,  отливал  серебром   мощного  тела,  багряными  красками  перьев  и  был  смирен,  отдыхал  будто,   сбросив   ярость  борьбы.  Я  опустил   его  в  воду  -  он  не  стал  трепыхаться.
     Естественно,  я  тут  же   поторопился   снова  снарядить   снастку   уклеек  и  забросил  ходовую  донку.   Я   трепетал  от  волнения,  надеясь   еще  взять  такого  же   голавля,  но  уж…дудки.  Перевелись  простаки,  ушли  далече.   Через  полчаса  или  раньше,  я  стал  собираться   домой.  Всю  рыбу   не   выловишь,  особенно  большую.




РЫБА  ПЛАВАЕТ  ПО   ДНУ…


      Утром  разбудил  Павла   долгий  и  веселый  стук   в   низкую  шибку   распах-нутого  в   сад   окна.
     - Кто  там  дятлом  долбит?!  -  проворчал  он   спросонья.
      Павел  не  сразу  разглядел Олега  Подкачалова.  Тот  улыбался,  помахивал  соломенной   шляпой,  а  в  другой  руке  держал  связку   удочек.
      -  А  я  к  тебе   по  вашей   просьбе!  Али  забыл?  Удочки  есть,  автобусы  бе-гают. Развеемся,  смахнем  на  физиях   унынье? 
     - Ну,  даешь!  А  то  как  же?! Да  я  сейчас!  Я  мигом! -  отозвался  Павел  и  почти  тут  же   выбежал  к  беседке. Молодой,  веселый,  загорелый, притащил  кувшин  и  стаканы. – Пей   компот,  он   жирный!  И  холодный.  Куда поедем?..Ты  решай,  а  сей-час…
     Олег  раздумчиво  прихлебывал  розовый,  и  ломающий   зубы,  вишнёвый   морс,  и  разглядывал  зеленый   ухоженный   дворик.
     Он  и  сам  давно  не  рыбачил.  Последний   раз  был  на  речке,  забравшись  туда  от  тоски,  и  больше  думал,  чем  с  надобным  интересом   следил  за   поплавком.  Но  вот  как-то  недавно,  разговорившись  со  случайным  человеком  на  остановке  автобуса,  он   услышал   много  чего  интересного.  Умудренный   удильщик   расповедал  ему   об  уловистых  местах  на  Деркуле  и  Айдаре,  на  Северском  Донце.  Где  рыба  бе-рет  так,  что  рука  устает  дергать!  А  голавли,  «не  сойтить  с  места,  попадаются  -  во!»
     И  рыбак,  старый   хитрован,  разводил  ладони  на  добрый   метр.
     Особенно  рекомендовал  он  порыбачить  в  старом  русле   Донца,  которое  кто-то,  с  глупа  ума,  верно,  окрестил  Мертвым.
     - Та  який  вин,  к  бису,  мёртвый?!  Тю,  на  того  недотепу!  Та  вин  же  дремотный,  як  дитя  малэ!  Тэче  и  тэче  соби  потрохи  и  людине  на  радость.  А  яка  там  рыба!  Плотва,  окуни,..чебаки  смыкают   поплавки  як   скажени!  Дюже   сподобное   мисто!  А  яки  там  зори!..А  якого   язя  я  вытяг   якось!  Поняйте  до   старого  русла,  будь  ласка!
     И  Олег   улыбнулся,  вспомнив  того  славного   старичка,  и  предложил  ехать  на   старицу.
     Солнце  стояло уже   высоко,  когда   приехали  они  к  месту   ловли  на   рейсовом  автобусе.   Во  всю  свистели   в  кустах  татарника,  в  белесых   зарослях   полыни  и  лебеды  щеглы  и  пичуги,  ошалело  носились   оводы.
     Старица   начиналась   сразу,  почти  у   дороги.  Нужно  было  сбежать   под  косогор,  перейти   неширокий   луг,  испоганенный  камнями, и  оказаться   у  тихой  и  просторной   глади  воды.
     С  одной   стороны  в  русло  упирались  деревья   лиственной   рощицы,  над  которой   возвышался   холм  с   полынной   плешиной  и  кустарником  терна,  на  другой  -  был  поросший  осинником  остров.  Место   поистине   райское  и  свободное  от  ветров.  Верхами   иногда   прошумливал  сердитый   порыв  «калмыка»,  шелестел  в  маковках  тополей  и  сбрасывал  с  холма   на   воду   сухой  лист  травы  и   кузнечиков.
     У  поваленного  и  наполовину   затопленного  дерева  сидел  старичок   под  шляпой  желтой соломы,  не  отрываясь,  смотрел  на  перьяные   поплавки.  Он   покосился  на  новоприбывших,  но  промолчал,  полагая, наверное,  что  они  не   станут  задерживаться   возле   него.
     Но  они  задержались.  Павел  беззастенчиво  заглянул  в   садок, где  плавало  несколько  тощих  ласкириков  и  плотвиц. И сказал,  как  бы  себе:
     - А  крупной-то рыбы  нет.
     -Так  откуда  ей  быть?! -  неожиданно  живо  обернулся   старичок. – Вишь,  нефть  плавает,  -  машины   купали!  Третьего  дня  смотрю: ба-альшие  лещи  по  Донцу  безхдыхано  плывут.,  и  никому  до  того  горя  дела  нет!    Кислоту  в  реку  пустили  заводы. И-их!  У   каждого  хата  с  краю! -  добавил  с  горечью  и  жестом  отчаяния  хлопнул  себе  по  колену.
     Павел  достал  сигареты  и,  сам  закуривая,  предложил  страдальцу.
     - Нет,  не   осудите.  Давно  бросил, -  деликатно  отказался  рыбак. -  Вот,  разве  что,  покалякаю  с   вами.   Клев   всё равно  постылый.
     Он  снял  бриль  и  сухонькой   рукой  пригладил   лысину,  поросшую  кой-где  мягким   серебристым  пушком.  Ветерок   слегка  шевелил  его,  старичок щурился  на   солнце,  часто  помаргивая  розовыми, как  бы   без  ресниц,  веками.
    - Благодать-то  какая!  -  почти  пропел  он  фистульным  голосом,  поводя вокруг  глазами  и  затем  прикрывая  их. Потом  распахнул,  и  глаза,  дотоле  бледные  и  утратившие  былую   синь,  вдруг  потемнели. -  А  мы  губим  её!  И  браконьер  помогает  алчностью.  Вот  вам  пример  сегодняшний.  Утром  иду мимо   водохранилища,  а  двое   уж  тянут  бреднем  сазанов  на  берег!  И  работник   рыбхоза  с  ними,  сидит  на  камне  и  дует   водку.  Значит:  они  ему водку  всучили -  цена-то  какая   верная  для  человека  черной  души!  Они  ему  хмельную  выпивку,  а  он  им  на  откуп  народное  добро.  Стяжатели! -  прокричал  он  тоненько  и   язвительно. -  Им  бы   только   корысть  была,  а  на  остальное   начхать.  Будто  нет  кроме  денег  иной   ценности.  И  попробуй,  укажи,  прогони!  Не   прогонишь.  Нахальны.  Привыкли  к  нашему  равнодушию… Ему  -  пинка   в  зад  или  милиционера!  Это  так   же   верно,  как  и  то,  что  я   старый   человек  и  бывший  лесник  Антон  Богданов.
     Было  тихо,  светло  и  прохладно   под  сенью  вязов.  Зелень  деревьев  отражалась   в   воде,  накрывала  дедовы  поплавки,  кое-где  расходились  круги  от  играющей  рыбы.  Старик   вдруг  встрепенулся,  уцепился   глазами  за  один  из  поплавков,  чуть шевельнувшийся, и,  охолонув  сердцем,   устало  махнул  рукой.
     - Не  хочет  клевать. Да  и  мало  рыбы  теперь.  С  полей   химию  смывают,  заводы   поганую   воду  в  реки  пускают.  Сгубили   природу!.. А  сколько  рыбы   води-лось!  Как  её,  милую,  ловили!  На  удочку,  только  на   удочку!.. Сидишь,  а  окуни,  а  голавлики,  подлещики   почти  на   голый   крючок кидались!..Эх!
     Они  прошли  дальше   по  руслу  и  расположились   под   крутью  берега,  у   старых   подгнивших   пеньков.  Павел  и  Олег  размотали  удочки  и  забросили  в  воду,  и  сразу  насторожились,  отключились   временно   от  мирского.
     Но  приличная  рыба  не   клевала.  Разве  что  уклейка  иногда  с  разгона  бросалась  на  наживу  и  слегка   притапливала   поплавок.
     Олег  быстро   приспособил  свою  оснастку  для  ловли  веселой  и смелой   рыбки и  стал   довольно  часто  выдергивать  из  воды   уклеек.  Павел  же,  слегка  раздосадованный   невезением,  был полон  желания  поймать  непременно  большую  рыбу  и  почти  не  сводил  глаз  с  поплавка  из  пера  гуся  и  пробки.
     Но  клевать  более  или  менее   удовлетворительно   стало  ближе  к  вечеру.  Олег  вытащил  хорошую   красноперку,  а  следом  плотвичку  больше  ладони,  и  тут  же  -  щуренка. Тот   упер  поплавок  чуть  не  до  дна,  а  зацепился  за  бок  губы. Рыболов возрадовался, думал,  взяла особо крупная  рыба,  едва  не  в  локоть,  его  захватил  азарт…Но  чувство  разочарования   было  малым.
     У  Павла  толка  не  было.  Тогда  он,  в  очередной   раз   меняя   насадку,  вместо  хлеба  посадил  на  крючок   несколько  красных  навозных  червей.  Он  слыхал,  что  на  такую  прелестную  гроздь  может  позариться   очень  громадный  и  старый   лещ.  И  ждал,  поглядывая   на  свою  удочку,  на  рыбаков,  сидящих  вдоль  берега  и  на  лодках   у   камыша,  и  изредка  вытаскивающих   из  старицы  трепещущих   серебристых  рыбин.  У  них  клевала   средненькая  густера,  перемежаясь  с   плотвой.
     Он  размышлял  о  чем-то,  когда,  взглянув  на  свою  удочку,  замер.  Тяжелый   поплавок,  из  бутылочной   пробки  с  пером,  осторожно,  почти  незаметно  удалялся  от  берега.  Потом  остановился,  будто  раздумывая  и  чуть-чуть  кивая,  и  поплыл  обратно.  Затем  положил  перо  на  бок  и  быстро  ушел  в   воду.
     Павел  был  готов,  он  держал  удилище  в  руке  и  потому   с   подсечкой   не  опоздал!  Его  бамбуковое  удилище  тотчас  согнулось  дугой,  а  туго  натянутая  жилка  с  брызгами  рассекала   воду.  Какая-то  большая  рыба  старалась  освободиться  от  крючка  и  уйти  в   глубину   родной   стихии.
     - Спокойно, старик!  Спокойно! – шумнул  над  ухом  Олег.  – Ты  его  поводи!  Сазанище  на  хвост  сел! Я  его  повадки  знаю.  Жалко,  уйдет,  зверюка!  Силен!..И  под-сачека  у  нас  нету!
     У  них  не  было   подсака,  верно,  они  его  попросту   не  имели,  будучи  дилетантами  в  рыбной   ловле. И  леска  была  тонкой,  неспособной   выдержать  тяжелого  и  сильного  сазана,  которого,  как  Павел  не  раз  слыхал,  можно  вытащить  разве  на  шнур.
     Сбежались  ближние  рыбаки,  побросав   удочки  и  прихватив   подсаки. Но  рыба  лениво  ходила  на  глубине   кругами  и  Павел  не  в  силах  был  вытащить  её   даже   на  погляд,  без  риска  оборвать  тонкую  нить,  их   связующую.
    Так   продолжалось   долго. Доброхоты   кричали,  суетились   возле  и  рвали  из  рук  удочку,  желая  подсобить  неуку.
     Наконец   рыба   сдалась.  Неохотно  и  неторопливо  она  выходила  из  глубины  и  яркий   свет  солнца,  сквозь  толщу   воды,   заиграл  на   её  боках  мерклым   золотом.  То  был  большой  линь,  завалившийся  на  бок   и  сонно  зевающий  широким  и  черным  ртом.
     - Какой   здоровый!  -  воскликнул   кто-то,  не   сдержа   восторга. -  Повезло  же   дундуку!
     И  Павел  не   успел  послать  его  в   нужное  месте.  Едва  он   стал  вываживать  линя,  чтоб  подтянуть  и  завести  в   пасть  подсачека,  как  рыба,  вильнув  широким  хвостом,  изогнулась,  и  скрылась  в  темной   глуби.  Жилка  бессильно   провисла  и  рыбак  вытащил  её  из  воды.  Там,  где  должен   был  быть крючок, оказался свитый   поросячьим  хвостиком  конец   лески…Крючок развязался.
                1964  г.    


ПЕСКАРИКИ    ДЛЯ   МАМЫ

     Река   Зеленчук  у  слияния  с  Кубанью   тогда  была   широкой,  а  весной  -  многоводной.  К  концу  лета  же  её  в  иных  местах   переходили  даже   пацанята.
     Год  был   военный,  только  что  вышибли   вон   из   края   любителей   уста-навливать  свои   орднунги,  и  не   разгребли  после   них   пожарища.  Обнищалая   земля   еще  не  скоро  могла   поддержать  оголодавших   людей   своими  пло-дами,  и  потому   рыбная  ловля  была   не  безделицей,   а   хорошим   подспо-рьем,  приварком.
     С  устоялым  теплом  долгожданной   весны  стайки  пацанят   всякого   возраста  с  утра  и  до  ночи  беспокоили  речку.  Но  сначала  все  бросились  на  ту   сторону в лес, через  подвесной   мост -  разживиться   удилищами  из  орешника.  При  оккупантах,  при  устроителях     порядка  по-арийски,  зимой   в  печи   пошли  и   мебель,  и   удочки,  и   со  стрех   камыши.  А  многие   удочки  сгорели  вместе  с  домами.
    А  еще,  не  у   всякого  пацаненка   имелись  заводские   крючки,  а  рыбачить  без  них,  прямо  сказать,  лучше  штанами. Последнее  дело,  и  будто  стыдливое,  для  самых  малых  несмышленышей, - цедить  через  штаны  речку.               
     Которые   повзрослее,  подростки,  строили  себе  «хватки-подъемники»  -  снасть,  от  слова  «хватать».  Основанной   на  длинной  жерди,  когда  с  берега  ловишь,  и  двух  дугах,  держащих  сеть  с  мелкой  ячеей.  Снаряд,  в  общем-то,  браконьерский  и  запрещенный   позже. Этим  снарядом  они  промышляли  в  заливчиках,  выхватывая  забежавшую  на  тихую  воду   отдохнуть  рыбешку.  В  подъемник  иной   раз   попадала  крупная  рыба  и  тем  пацанам  сильно  завидовали  прочие  неумехи.
     Конечно,  завидовали  тем   смельчакам,  что  добывали  рыбу   гранатами,  найденными  на  бывших  ратных  полях,  в  окопах.  Но.. палка  там  о  двух  концах.  Удачно  бухнуло,  так  радость,  бросайся  в  воду  и  гонись  за  оглушенной   рыбой,  собирай   урожай.  Но  бывали  случаи  и  поплоше,  когда   после   взрыва  на  мелководье,  осколками  ранило  или  убивало  рисковую  голову.  А  тогда   вместо  рыбы  -   похороны,  а  свидетелям  порка.  Не  вразумили  проказников  нужным  советом  иль  тумаком.
     Счастливчики  же,  что  сумели  обзавестись  стоящей   удочкой   из  гибкой   и  тонкой  лешины   метра  на  три  длинной  да  еще  с  суровой   ниткой   или конским  волосом  для  лесы, и,  разумеется, с  заводским  крючком,  были  на  реке   сами  по  себе  и  чувства  их  понятны  -  вольные  люди!
     Такими  были  десятилетний  Дима  и  семилетний  Костик,  родные  братья.  Они  обосновались  на  небольшой   косе  у  переката,  развели  костеришко,  и,  чтоб   «замо-рить  червячка»,  тут  же   жарили  на  палках  первых  пойманных  пескарей.
     А  они  ловились  шибко!
     Была  середина  мая  и  вода  уже   просветлела.   Пескари   избавились  от  икры  и  молок  и  теперь  наверстывали  упущенное  в  добывании  пищи.  Они  бросались  наперехват  любой  плывущей  съедобности,  выскакивая  на  течение  из  бочажка.  А  тут  их   поджидали  червячки  Димы  и  Костика,  короткие  полосатики,  подвижные,  но  на  крючках. Впрочем,  пескарики  хватали  даже  кусочки,  растеребленных   вдрызг  червей.
     Удочки  у  братьев  на  загляденье.  Они  торопились,  приготавливая  их  вечерами  у  плошки, чтоб  поскорее опробовать  на  воде  и  наловить  сладеньких   пескарей,  и  сладили  в   срок. За   орешинами   сбегали  в  лес  и  старший  брат  выбрал  ровные,  чтоб  были  в  два  роста,  не  длины  и  не   коротки.  Удочки  должны  давать  ход  приваде  -  ловить-то  в   проводку  на  перекатах.  На  леску  выпросили  у  соседа  деда  Якова  конского  белого   волоса  из  хвоста  раненой  сивой   лошади.
     С  поплавками  пацаны  мудрили  недолго.  Пробочные,  от  винных  малых  бутылок,  они  отлично  гляделись  в   волнах,  и  их  лишь  чуток   округлили   ножичком  и  оснастили  перьями  от  домашней   птички.  Со  свинцом  на  грузила,  при  обилии  боеприпасов,  тоже   проблемы   не   стало,  а  вот  над  крючком  пришлось  поломать  голову.
     Ребятишки  они  смышленые  и  сначала  хотели  обойтись  без   шкоды  и   не  тревожить  материных   иголок,  крючки  сделать  из  буксирного  троса.  Но  сколько  ни  пытались  сварганить   что-то  путное,  отпуская   сталистую  проволоку  на  светильнике  от  зенитного  патрона, -  никак  не   получалось.  Крючки  ломались,  когда  отжигали,  а  потом  калили  в  воде,  или  попросту  разгибались.  А  с  иголками  получилось  сразу.  Отжегши  на  пламени,  легко  согнул  круглогубцами  Дима   крючок,  а   калить  не  стал.
     - Усач  к  нам  не  прицепится,  а  бубыря   выдержит,  -  шмыгая  носом,  рассу-дил  старший  брат.
     - Соскакивать  будут,  -  прошептал  Костик,  разглядывая   работу  из-за  плеча   братишки. -   С  иголки  всегда  рыбы   прыгает.
     - А  ты   быстрее  тащи.
     -  И  точить  часто  придется.  На  песке  тупится  быстро, -  опять  нашел  изъян  младший.
     - В  комоде  лежит  батин  оселок  для  бритвы.  Возьмем  его  на  рыбалку,  что  мамка  не   видела.
     И  вот  они  у   воды,  в  изношенных   курточках  и  в  холщевых  штанах,  босые,  кидают  в  заводь  обочь  течения   поплавки,  которые  тут  же  дробят,  окунаются   или  бегут  в   сторону.  Мальчишки   взмахивают  удильниками  и  выхватывают  из   воды  трепещущих  пескарей.
     Солнышко  согревает  утренний  воздух  и  теплеет.  Кричат  щуры,  носясь  в выси  за   комарьем,  раздвигается   горизонт,  очищаясь  от  дымки,  и  над  далями  четко  рисуется   контур  Эльбруса. Пацанята  разболокаются,  оставаясь  в  трусишках.  Они  уже  насытились  и  костра  больше   не  подживляют,  а  потому  тот  уснул,  лишь  потиху  дышит  горячим  пеплом.  Мордашки  занятых  ребятишек  сосредоточены,  но  доб-родушны,  на  губах   висят  неясные   улыбки.  Да  и  как  не  быть  на   устах   сахару,  когда   клев  прямо  праздничный,  а  на  душе  радость.  Жизнь-то  идет,  куда  правят!
     Вот  Дима,  вытянувшись  худым  и  ребристым  тельцем, постарался  закинуть  червя  подальше,  на   край  течения, чтоб  соблазнить  не  мелочишку,  что  стремительно  хватает   крючок  в  любом месте  близком  от  берега,  а  старого  бубыря  с  седыми  усами. Или  форельку, молодого  голавлика, усача,  мимо  шедшего,  и  тоже   малого  несмышленыша.  Большую  рыбу   не   взять  им   на  такую   оснастку  и  они  её  почти  не   просят  у   случая.  Разве  что   изредка,  чтоб   чуть-чуть   поглядеть  на   ход   сильной   рыбы.
     Поплавок  Димы  шлепнулся  в   волны   на  перекате,  они  подхватили  пробочку  и  понесли,  кувыркая,  прочь.  Вот  конский   волос  вытянулся   во  всю  длину…И  тут  наплав  кивнул  пером  и  разом  скрылся   в  бучилке.  Рыбачок   вскинул  кистью  руки  кончик   удильника,  тот   малость  согнулся  и  выхватил  из   воды  ба-альшого  и  рыжего  пескаря!
     -  Ага!  Здоровенный   попался! – возликовал  паренек. -  Этот  мамке  будет!
     Он  быстренько  препроводил   рыбешку  на  берег,  себе  под  ноги,  где  пескарик,  трепыхаясь,  тут  же   сорвался   с  крючка. Дима,  отложив   удочку,  прихватиил  бубыря   в  ладошку,  прикинув  величину  добычи  и  довольно любуясь,  взял  из-под  камня   конец   прутика  и  под  жабру   одел  на  него  пескаря.
     - Прибавляется! -  воскликнул  и  братишка,  тоже   подбирая   из - под  ноги  сорвавшегося   шустрого  бубыренка   и   наживляя  его  на  кукан.
     Костик  улыбался  без  зависти   на   большую  рыбку,  что  поймал  брат. Конечно,  ему  тоже  хотелось  изловить   крупного  пескаря,  но  это  дело  случая  и  Костик  то понимал.  Мечтать  не  плохо,  а  иметь  - лучше. А  для  того  надо  работать.  Без  труда - не  выудишь и рыбку  из  пруда!  В  те   годы  эту   пословицу  знал  всякий.
     Пескари  клевали  лихо,  подбегали  к   крючкам  без  боязни,  хватали,  разевая  настежь   широкий   рот,  сразу   всего  червячка,  и  тащили,  тащили  прочь.  И  тут  же   подсекались,  увлекались  наверх  и  спрыгивали  на  гальку.
     И  прибавлялись  на  прутиках,  а  тех   прутиков-куканов  становилось  все  больше.
     Скоро  солнце  взобралось  на  самую  верхотуру  и  хоть  пескарики   не  устали  хватать  наживку, ребятишкам  захотелось  подкрепиться,  поджарить  рыбешки.
     - Может,  бубырей   отнесем  домой? -  деловито  предложил  младшенький  Костик, утирая  тылом  ладошки  замурзанный   лоб. – У  меня  уже  две  низки.
     - Не-а. Тут  они  в  холодной   воде, а  дома   протухнут.  И  соли  нет,  мамка  жаловалась.  А  живот  подтянуло.  Давай,  подхаваем  немного  и  еще  наловим.
     Спичек  не  было,  добывать  огонь  в   их   положении   сложновато,  хотя   пользовались  они,  как  и  все,  кресалом  и  трутом.  Весь  фокус  был  в  том,  чтоб  раздуть  тлеющий   огонек  в  пламень – костер  зажечь.  На  то  годилась  бумага  и  сухой  мох,  ветки  кустарника   прошлого  года  и  добрый   мех -  их  легкие.
     В  карманах  они  всегда  имели  сухую  бечевку  из  конопли  на  такой   случай  и  теперь  попеременно  и  долго   раздували  трут,  пока  выдули  язычок  пламени. И  сразу   возрадовались,  наперебой   подживляли  костерок  дровишками,  а  следом  сунули  в  него  шпажки  из   веток  с  тушками  пескарей.
     У  них   не  было  хлеба,  как  и  соли,  но  та  роскошь  в  те  годы   не  для  одних малышей.  Была  рыба!
     Сначала  ели  они   бубырей   полусырыми,  а  слегка  насытившись,  набрались  терпения  и  стали   поджаривать  рыб  основательно,  до  коричневой   корочки,  чтоб  хрустели.  И  даже  откладывать  умудрялись,  заготавливать  впрок.
     После  обеда  они  поплескались   в   соседней   заводи,  где  было   поглубже,  а  потом  загорали,  принежась,  подставляя  худенькие  спины  лучам  южного  и   еще   милосердного   солнца.
     Затем  снова  ловили  пескариков,  и  домой   возвращались   после   заката  светила,  почти  в   сумерках,  неся  за  плечами  по  четыре  длинных  прутика  с  бубырями.   Шли  гордые  и  довольные   прожитым  днем.  Ведь  они  несли  матери  ужин.
     Отец   воевал… и  война   его  не  вернула.
                1964 г.

               
КОРЮШКА   ШЕСТИДЕСЯТОЙ   ШИРОТЫ


     Взобравшись  на  выступ  скалы  и  забросив  вниз  с  пальца  леску  с  круглым  грузилом   граммов  на  пятьдесят  и  с  наживленным  на  большой   крючок  кусочком  рыбы,  я  ожидал  поклевки   камбалы.
     Под  ногами  бились  о  стену  базальта  малахитовые   волны  Охотского   моря   в  бухте  Гертнера. Они  таскали  взад-вперед  длинные   космы   водо-рослей   и,  верно,  от  природной   сварливости,  глухо  шумели.  Небо  на  редкость  прозрачное,  яркое   солнце  ласкает  лучами    все  ему   подвернувшееся,  и  я  с   удовольствием  снимаю   перед  ним   шляпу.
     У  рыбзавода  покрикивал  сейнер,  лениво  планируют   на  струях  мягкого  бриза   чайки,  высматривая   чего-либо  в   волнах.  На  другом  берегу   залива  блестит  белым  ягелем   грива   гольцов   на  маленькой   сопке,  под  ней   зеленеют  стланики  кедрача.
     Вообще-то,  я  не  обожаю  рыбалку  на  донную   удочку  и  терплю  редко,  когда   выбираюсь,  разве,  на  берег   посозерцать  в  одиночестве,  что-то  обду-мать.  Впрочем,  мысли  мои  часто  прерывает  подергиванием  за  палец   рыба.  На  слабые  толчки  я  не  реагирую,  но  бывают  потяжки  резкие,  долгие  и  на  них   приходится   откликаться.  После  такого   подергивания  рыба  сама  засекается  и  мне  остается  доставить  её   на-гора.
     И  если  морская   курица,  кабала,  обычно  попадается  не…ах!  Размером  с  большую  семейную  сковороду,  и  на  леске  идет  тяжело,  рывками,  упираясь  иногда   яростно, то  здешние  бычки  меня   удивляют.  Серо-зеленые,  круглые  и  большие,  граммов  до  шестисот  весом,  клевали   они  будто  нехотя,  осторожно  и  норовили  за-браться   под  камни  или  к  ним  прилепиться.  Когда  запаздывал  я  с  подсечкой,  крючок  ими  заглатывался  так   глубоко,  что  без  экстрактора  добыть  его  было  практические  невозможно.  Да  и  поднять  со  дна  становилось   проблемой.  Леска  резала   пальцы  и  приходилось  наматывать  её   на  руку  поверх  рукава  куртки  или  на  палку,  чтобы   сдвинуть  толстяка  с  места. Затем  он  шел  уже  легче,  вяло  сопро-тивляясь,  и  все  старался   своротить  под   скалу,  где  можно  укрыться  в  расщелине.               
     В  садке  моем  прибавлялось  помалу,  но  зато  попадалась  крупная,  мерная  рыба,  клев  которой  я   просто  не  мог   игнорировать  и  вытаскивал  с  повышенным  интересом.               
     Но  всё   равно  такая  рыбалка  меня  занимала  мало  и  радовала  не  особо.  Я  любил  удить  на  поплавочную  удочку,  мечтал  поохотиться   на  проходного  гольца,  на  ленка  и  кумжу,  выбродить  хариусов  на  далеких  и  чистых  реках. Здесь,  под  городом,  реки  все  уже  напрочь  засорены  и  рыба  даже  на  нерест  обходит  Магаданку   стороной.  А  чтобы   водиться  постоянно…Было  да   прошло.
     И  я  с  интересом  смотрю  в   воду,  выглядываю  косячки  серебристой   и  шустрой   корюшки,  что  бродили  тут   под  весенним  льдом  и  непременно   появятся   к  концу  лета.  Но  вдруг  и  сейчас   промелькнут?!
     И  мне  вспомнилось,  как  бросались  люди  за  мойвой,  когда  потекли  её   реки   вдоль   берегов  этой  и  бухты  Нагаева.  В  забродах,  иные  в  костюмах  работников  химзащиты,  а  кто  и  вовсе,  плюя  на  условности,  лез   в  воду   почти  нагишом,  и  черпали  сачками,  торопливо  носили  его  на  берег,  сливая  во  всякую  тару  -  струями  с  блеском  живого   никеля.
     Я  крутнул  себе  головой:  нет, и  эта  рыбалка  мне  не  по  нраву.  То  уже   заготовка,  похоже  на   промысел,  не  для  сердца, а  ради  желудка,  хотя  на  лицах  многих   охотников   я   видел  азарт  и  довольство   фортуной.  Впрочем,   не   потехи  же   ради,  при  тутошних  «длинных   рублях»,   люди  цедили  море.  Шла  «Перестройка»  и  сюда   подступило  голодное  лихолетье.
    Выудив   пяток   морских   куриц  и  столько  же  крупных  и  круглых, пятнистых  бычков,  схожих  на  чурки,  с началом  отлива   я   двинул  домой.  И  потом  долго  не   удавалось   мне   снова   попасть  на  рыбалку.
     Но  вот  как-то  я  был  поставлен перед  дилеммой:  выбраться   на  рыбалку   или  прослыть  пустозвоном.  Друг  мой  Анатолий   Пчелкин,  человек  обаятельного  характера  и  поэт  божьей  милостью,  когда  я  «достал»   его  од-нажды   прославлением  рыбной  ловли,   сказал  мне   примерно  так:
     -  Старик!  Ты  осточертел  мне  своими  воспеваниями  рыбалки.  Я  тоже  иногда  нюхаю  лютики  и  смотрю  на  луну.  У  меня  даже  есть  дача,  где  я  развожу   комаров,  и  они  там  размеров   неординарных,  Но  я   никогда  не  брал  в  руки  удочку,  насколько  мне   не  изменяет  память,  а  придется   взять.  Иначе  ты  не  отстанешь.  Хорошо,  я  не  стану  отбрыкиваться,  если  в  бли-жайшие  дни  ты   пригласишь  меня  половить  рыбку   в   море,  а  не  в аква-риуме  «Океана».  Договорились?
     Конечно,  прямой  вызов,  а  магазин  даров   моря  -  намек  на  мою  платоническую  любовь   к  рыбалке,  и  мне  оставалось  доказать  обратное.  Не  принять  всерьез   заявление  друга   было  бы   явным  падением  в  суесловие.
     - Добро!  -  отвечал  я  с  большим  апломбом. -  Как   заявится   корюшка,  мы  с  тобой   ею  займемся.
      Мы  жили  у   моря, и,  по  мысли  моего  друга,  рыба  обязана  клевать   во  всякое   время   года.  Но   стоял  май,  а  я  рыбачил  на  удочку  или  спиннингом,  притом  без  лодки. Средств передвижения  у  нас  не  было,  полагаться  мы  привыкли  на  свои  ноги  и  общественный  транспорт,   снимающий  много  проблем.  Не  думалось  о  запасных  частях,  о  смазке  и  горючем,  не  нужен  и  гараж,  а  потому  -  экономия   времени  и  нервов.  И  рыбачили  больше  у   море,  чем  в  реках.
     Я помнил  о  слове  данном  Пчелкину  и  вот,  в  начале  июля,  прошел  слух,  будто  корюшка  вошла  в  бухту  Гертнера,  и  я  отправился  подразведать.
     И  верно:  стоят  на  пологом  берегу  десятка  три  пацанят и  подростков,  несколько  пенсионеров  и  заядлых  рыбаков   среднего  возраста,  и  пятясь  под  натиском  неторопливого  прилива,  довольно  часто   выхватывают   узких  и  серебристых   рыбешек.  Причем,  получалось  у  них  как-то   красиво  и  завлекательно.  Ежесекундно  в   воздухе  трепетало   несколько  блестящих  молний,  создавая  иллюзию  праздника.  А  еще:  мерный   шум  волн,  катающих  пенистый   изумруд,  озонистый   воздух,  глубокое  небо  и  солнце,  дарящее  радость  лета.
     Что  же,  для  края,  где  «девять  месяцев  зима,  а  остальное – лето»,  уже  не   мало,  и  вполне  довольно  для  счастья  притомленному   человеку.
     Я  постоял  позади,  ощущая  тонкий,  едва  внятный  йодистый  запах  водорослей,  выброшенных  на  берег  недавней   бурей,  дух  молодого  и  свежего  огурца  от  корюшки,  и  заторопился  домой.  Душа  моя   уже  заволновалась.
     Запасные  удочки  у  меня  были  всегда,  я  вспомнил  про  друга  и  немедленно   известил  его  о  возможности   посетить  берег   моря   по  неотложному  делу.
     -  Корюшка  хлынула!  Клев  ожидается  прямо  парадный! -  вещал  я   в  трубку  телефона  Анатолию  Пчелкину. -  Будет  на  что  посмотреть  глазами  поэта  и  гурмана!  Вернее,  гурмэ!  Вяленая,  а  еще  лучше,  копченая корюшка  сродни   царским  рыбам,  всяким  шемаям  и  прочим  рыбцам!  Это  лосось!  Жирный  и  нежный,  маленький,  но  съедобный  во  всяком  виде.  И  даже  если  торопишься,  то  строганина  из  него -  пре-восходная  вещь!
     Тут  я, конечно,  загнул,  но  довод  мне  показался  неотразимым.  И  верно,  друг  мой  тут  же   поинтересовался:
     -  А  выпить  мы  сможем  найти?
     - Под  строганину? -  хмыкнул  я  в   нервном  раздумье.
     -  Ну,  ты   предложил,  как  я  понимаю,  под  первую  рюмку.  Для  разогрева,  -  подъядрил  Анатолий.
     А  мне  не  до  шуток. В  те  времена  докатились  до  ручки,  выпивку  нам  от-пускали  в  огромнейших  очередях,  да  еще  и  по  норме,  и  по  талонам,  что  выдавали  по  месту  работы,  службы  или  в   собесе,  а  норма  была  - две  бутылки  на  нос  в  месяц.  Причем  детский   нос  в  семье  на  учет  не  брался  и  не  отоваривался.
     Но  я  работал  в хитрой   системе  потребсоюза  и  если  не  всегда  мог  добыть  выпивки – помимо  талона  в  торговой  точке,  по  причине  строгой  отчетности, -  то  выручали  водители. Они  перевозили  алкогольную  продукцию  по  области  и  городу  и  имели  процент  «на  утруску  и  бой».  Иногда,  конечно,  но  они  меня  выручали.  И  я  обнадежил:
     - Ладно,  мой  друг. Я  очень  буду  стараться.  Много  -  едва  ли,  но  пару  бу-тылок…
     На  другой  день Анатолий   не  опоздал,  мы  экипировались  и  спустились  к  морю.  Прилив  едва   начался  и  еще  многие   рыбаки,  припоздавшие  заготовить  наживу,  бродили  по  илистому  дну  и  добывали  морских  червей,  до  каких  охотницей  была корюшка.
     Я  же  о  том  позаботился   загодя.  И  даже  разделил  плоских  нереисов  по  банкам,  чтобы  рыбачить  нам  было  удобнее,  без  помех  друг  другу.  А  потому  мы  покуда  курили  в  сторонке  у  разведенного  кем-то  костра,  и  даже  прикладывались  к  манерке.  Со  стороны  думалось,  что  чайком  пробавляемся  мы   под  сурдинку,  хотя  иные  и  подозревали  нас в  неэтичности,  жгли  алкающими  глазами.  Конечно!  При-кладывались-то  мы  не  к  термосу.  А  что  из   фляжки  можно  глотать?..
     Стало  подходить  море.   Рыбаки  потянулись  встречать  его,  кидать  в   волны  крючки  с  наживой.  Мы  тоже  были  в  резиновых  сапогах  и  смело  подались  навстре-чу  ходу   воды.
     Я  показал  другу   как  пользоваться  нехитрой   удочкой.  Оторвал  кусочек  червя  с  ноготь  длиной,  нацепил  на  большой   крючок  «семерку» и  швырнул  наотмашь  в  море,  стараясь  кинуть  подальше,  на  вытянутую  руку.  Поплавок,  поплясав  на  волнах,  вдруг  погрузился,  исчез.  Я  дернул  леску   слегка  вверх  и  к  себе  и  стал  обладателем  рыбки  сантиметров  в  семнадцать,  трепещущей  и  блестящей,  как  брусок  серебра.  Снял  с  крючка,  посадил  в  сетку,  привязанную  за  ухо  болотного  сапога.
     -  Делай  как  я,  друг  мой!  -  поощрил  я  призывом  к  страсти.  -  Главное,  не  рви  через  себя. И  помни:  тут  два  дела  не  делают.  Или -  или!  Если  не  хочешь,  чтобы  тебя  обловили  даже  ленивые.
     -  Ты  о  воздержании?  Неужели,  даже  глоток   повредит?  Для  координации  вестибюлярного аппарата!
     -  Ну  ты  даешь,  борода!  Кто спорит  о  вреде  и  пользе?  Но  в  нашем  случае  речь  идет  даже  не  о  здравии.  На  мой   взгляд,  нирвана  от  паров  сивушного  может  только  дополнить  очарование  того  состояния,  что  скоро  тебя  прихватит.  Но  никак  не  заменит.  Разумеется,  если  сподобишься  в  рыбаки-удильщики,  если  натура  твоя   азартная.  И  потому  я  советую  не  совмещать…А  вот  за  столом!…
     Корюшка  в  тот  день  клевала  совсем  беззастенчиво.  Такой   жор,  говорили  знатоки  зимней  рыбалки,  иногда  выпадал  на  апрельский  лед,  когда  в  солнечный   выходной  бухты  чернели  от  массы  народа  и  их  лимузинов.  Тогда  рыба,  казалось,  сама  прыгала  из  лунок  за  латунными   самодельными  и  большими  крючками   без  бородок,  и  горки  её   заметно  росли  возле  всякого  шустрого  рыболова.  Я  раз-глядывал  иной  раз  издали,  из  окна  квартиры,  в  восьмикратный   бинокль  то  вселенское  оживление  в  бухте,  но  сам  выходить  на  лед  остерегался:  ишиас,  радикулит  клятый  мог  потом  прихватить  зверски.  Я  терпел  и  вздыхал.
     И  вот  мы  медленно  отступали  под  натиском   приливного  моря,  вытаскивали  маленьких  рыб,  складывали  себе   в  сетки  и  радовались  тому  чудесному   дню.
     А  когда  свечерело,  другой  берег  бухты  стал  покрываться   сиреневой  зыбкой   мглицей,  и  на  высоких  мачтах  зажглись  ранние  огни,  освещая  нам   море.  Мы  прикинули  наши  уловы  и  решили  остановиться   на  достигнутом.
     -  Разве  можно  выловить  всю  рыбу?- вопросил  Анатолий   Пчелкин. -  Да  и  зачем?  Чтоб  пересчитывать,  перевешивать  и  тем  забавляться?  Или  станем  торговать?
     - И где  нам   взять  аж  столько  тары?! – поддержал  я  игру  друга. -  К  тому  -  вечер!  Тебе  есть  чем  похвалиться  дома  или  выставят  тунеядцем?
     - Ах,  ты  вот  о  чем!.. Возможен  вариант.  Женщины – народ  парадоксальный.  Тогда  так:  до  полного  благолепия  ловим  еще  по  паре  дюжин  рыбки -  и  всё!  Условия   принимаются?
     -  Согласен.  Четверть  сотни  на  нос и  никаких  оговорок, -  отвечал  я,  понимая,  что  задачка  поставлена  нами  довольно  простенькая  при таком  жоре  корюшки.
     Она  же  дергала  всяко  и  без   устали,  яро  бросалась  на  нашу  наживу  и  тащила  довольно  тяжелые   поплавки  ко  дну  или  в  сторону.  Бралась  цепко,  надежно  и  сходы  бывали  в  редкость.  Через  четверть  часа  мы  собрали  удочки,  прикинули  на  руку  и  на  глаз   уловы.
     - Килограмма  три  верных  будет, -  раздумчиво  констатировал  мой приятель,  оглядлев  свою  сетку. -  А  нам  больше  надо?  Нам  её не  солить,  не   коптить.
     - Отнюдь. И  зачем?  Кто  будет  вожжаться?  Женщины  нас  могут  понять  превратно, -  согласился  и  я,  оглядывая  напоследок  набережную  с  гирляндами  желтых  высоких  огней  и  пенистый   обрез  моря, за  которым  запах  водорослей  и  зага-дочный   мрак.
     Но  уходить  не  хотелось,  и  я  медлил.  Возможно,  когда-либо  встретится  такой  же  азартный  клев,  а  может  статься, -  последний   сегодня  в  жизни.
     И  чуть-чуть  грустилось.
     А  через  час  или  малость  позже,  мы  воздавали  должное  жареной  рыбке,  предложенной  нам  в  оформлении  овощных  разносолов  и  запотелой  бутылочки. 
     Корюшка  оказалась  действительно изысканным  деликатесом. Впрочем,  мы  уплетали  её как   простую  еду.
                1988 г.



В  РОДНЫХ   МЕСТАХ   ПРИНЯТЬ  ПОЗОР…

     Даже  у   родных  пенатов,  когда  погода  предает  нас  блаженству,  и  мы  наперечет  знаем  уловистые  места,  рыбная  ловля  всё  равно  получается   разная.  То  приходишь  домой  скалозубом,  в  восторге  лобызаешь  родню  и  до  неба   возносишь  прелести  жизни,  а  то  плетешься  с  рыбалки  темнее  хмари  и  проклинаешь  час  и  минуту,  когда   взбрело  в   голову  податься   на  тот  «упоительный»   отдых.  Особенно,  если  снасти  тебе  поломал  преогромнейший   карп  или  самолично  сломал  удильник,  наступил  сапогом.  А  то, -  случались  сходы  внушительной   рыбы,  она  попросту  рвала  хиленькие  поводки  или  вовсе  не  трогала  сытеньких  червячков   на  твоей   снасти,  но  топила  поплавки,  и  ловилась  с  охотой   у  умельца  рядом.
     Приехал  я  в  родные  места  на  побывку  и  захотел  посидеть  с  удочкой   на   воде,  сполоснуть  леску   в  струях  Кубани.  Ну  и,  возможно,  поймать  на  погляд  чего-либо.
     Рыбак  я  тогда  был  самый  посредственный,  но  приготовить  привады  и  всякой   наживы  умел.  Делов-то:  накопать  червей,  замесить  тесто,  сварить  кашу  или  найти  опарыша.
     Я  же  сто  лет  не  был  в  Армавире!  Просто  так  выбраться  на  природу и…вдоль  берега   прогуляться?..А  что  теперь   водится  в  моей  реке  детства?  Есть  голавлики  и  сомята,  живут  усач,  остались  рыбец,  густера  и  шемая,  таранка  не  вывелась?   После  строительства   гидроузлов   да   водозаборников   для  рисовых  чеков.  После  слива  с  заводов  и  фабрик,  с  полей  не  чистой  воды.
     - А  ты  на  загородные  пруды   поезжай, - будто  прочла  мои  мысли  сестра,  помогающая  в  сборах. -  Можно  автобусом  или  поездом.  Или…Виктор!  Свози  дядю  на  свои  места!  Где  карасиков  ловишь.  А  что?  Ладненькие  караси.  И  если  их  со  сметаной…
     - Караси  в   пол-ладошки? -  спросил  я,  уточняя  размер  жестом   на  кисти  руки  и  показывая  племяннику. – Сантиметров   в  двенадцать?
     - Ну  да,  они  самые, -  покивал  племянник-баскетболист  и  акселерат  ростом. -  Есть  за  городом  балка,  перегороженная  плотинкой,  и  в  болотце  том  развелись  караси.  Щук  нет,  а  корма  навалом.  Ряска,  камыш  и  кувшинки,  мотыль.  Потому  клев  там  часто  ленивый,  а  рыба,  сам  понимаешь…
     - Тогда  езжай   сам. А  я  уж  по  речке   пройдусь,  усачей  не  ловил  давно, -  выронил  я,  довольно-таки  самоуверенно  полагая,  что  те   мыслимые  усачи обязательно  предпочтут,  всем  прочим,  мои  крючки. -  А  кстати,  водохранилище  у  вас  тут  построили?  Я  помню,  власти  мечтали  обзавестись  городским  пляжем.  Мечта  сбылась?
      - А  верно,  братишка!  Пляж  у  нас  теперь  есть.  Проточное  водохранилище   построили. Вода  чистая  и  пацанята  с  удочками  шастают, -  обрадовалась сестра. -  Виктор!  Составил  бы  дяде  компанию. И  сам  вызнал  бы  места  поближе. А  то  жгешь  бензин  за-ради  мелюзги.
     Но  племяш  отбоярился,  указал,  что  ему  теперь  в  первую  смену  работать, и,  разве  что,  в   выходные…
     Я  его  успокоил:
     -  Ништо,  Витя.  Ты  высыпайся.  А  я  разведаю  места,  и  в  другое  время  мы   махнем  на  пару   погонять  всяких  рыб.  Нарисуй-ка  мне  дорогу  на  водохранилище.
     - Так  туда  просто!  От  вокзала  по  Кирова  пройдешь  до  спуска  к Кубани.  И  тут  увидишь  по  левую  руку  рощу.  Мы  еще  на  маевки  второго  числа  туда ездили,  отмечали  праздник.  Отдыхали!  Да  и  теперь  там  гуляет  по  праздникам  город.  За  рощей  и  море  наше   впритык, - расповедала  мне  сестра.
     И  вот  я  спускаюсь  к  реке  тихой  булыжной   улочкой,  слушаю  птичек,  которых  тут  представляют   воробьи  и  голуби,  шарахаюсь  от  гнусного  ора  осла  в  ближнем  дворе,  и  выглядываю  гладь   рукотворного  озера,  что   должно  проглянуться   в   окоеме.  Воздух  не  знобок  и  свежий,  дышится  вольно,  и  я  благодушествую  и  едва  не   пою.
     Вода  открывается  неожиданно,  голубеет  под  кронами  старых  деревьев  на  берегу.  Я вышел  на  лодочную  станцию  и  об  левую  руку  тотчас  увидел  удильщика.  У  него  на  подставках  четыре  спиннинга  для   полудонок,  одним  он  тащил  приличную,  судя  по  сгибу   кончика   снасти,  рыбу.  и  куражливо  усмехаясь,  целил  её   в  подсак.
     - Приветствую  и  поздравляю!  Утро  прекрасное  и  клёв,  гляжу,  соответствует! -  возглашаю  я,  задерживаясь   подле  и  тут  же  доставая сигарету.  Предложил  по-дымить  и  ему.
     Клевало  у  него,  если  судить  по  количеству  рыбы  в  садке,  активно.  Солнце  едва   объявилось   где-то  там  за   горизонтом,  а  у  него  уже   полудюжина  подлещиков  и  таранок.
     Мужчина  лет  сорока,  разболоканный  до плавок,  но  без   головного  убора  -  под  сенью  дерев   все  же, -  качая   приличной   лысиной,  от  курева  отказался. И  пото-ропился  заправить  крючки   наживой  и  снова  забросить.  Чтобы  тут  же   подсечь  и  тащить  подлещика  на  другой   удочке.
     Я  постоял  малость,  любопытствуя  на  его  достижения.  Снасти  его  без   поплавков,  по  натягу  жилки  и  по  кончику  удилища  определял  он   поклевки  и,  не  мешкая,  подсекал.  Рыба  ловилась  не  малая,  граммов   по  триста,  а  то  по  целому  фунту,  если  прикидывать    на  глаз.  А  вот  что  на  крючки  он  цеплял?.. Хлеб  с  сыром  или  картофелем,  или  какое  тесто,  кашу? Но  спросить  постеснялся.
     - Там  ямка? - кивнул  я  на  воду,  где,  где-то  вдали  от  берега,  купались  его  крючки.
     - А  как  же?  С  вечера  и  прикормил,  -  отвечал  мне  рыбак,  продолжая сиять  улыбкой.
     - Тогда  извиняюсь.  Я   поищу  себе  места  подальше,  -  сказал  я,  между  тем  приводя   в  рабочее  положение  свою  телескопическую  удочку,  что  в  то  время   была  в   новинку.
     Мужик  оценил  мое  снаряжение  и  с  видимой   завистью  покрутил  плешиной.
     -  Хорошая  удочка!  Вся  рыба  твоя  будет.
     Увидев  его  достижения,  нельзя  было  сомневаться   в   своих  перспективах,  и  я  наперед  порадовался  не  без  ложной  скромности.
     - Да  уж.. Половим  и  переловим.
     Конечно!  Прекрасное   утро  и  изумительный   клев  у  здешнего  рыболова.  Он  тащил  очередную  рыбу. И  я  считал  себя  удильщиком  не   последним,  самомнения   не  занимать.
     И  пошел  к  станции  лодок,  решив  побросаться  с  причала,  чтобы  своими  крючками  достать  сбоку  край  той   приманчивой   ямки.
     Я  швырнул  туда  поплавок,  но  немного  не  достал,  глубина  была  малой.  Отпустил  еще  лески  с  катушки   и  почти  дотянулся  до  желанного  места.  Опять  глу-бина  не  та!   Едва  за   полметра.
      «Ну  вот, -  подумалось  с  досадой. -  Видит  око,  да  зуб  неймет.  А  чтобы  бросить  с  большим  грузильцем,  как  у  тутошнего  рыбака,  то  катушка  нужна  спиннинговая  или  с  разворотом.  С  этой   шиш  какой  поймаешь  из  той   рыбной   ямки.  А  может,  она  короткая,  на  одного  ловца?»
     Мне  оставалось  все-таки  приноровиться  к   водоему  или  поискать  в   нем  стоянки  рыбы  где-либо  еще.  Возможно,  глубина  тут  повсюду  у  берега  малая  и  тогда…Мужик-то  кидает  снасти  без  поплавка,  и  глубину  без  него  не   узнаешь.
     Я  отрегулировал наплав,  чтоб  грузило  касалось  дна,  и  стал  ожидать  поклевки.  По  моим  прикидкам   крючки  лежали  где-то  поблизости  от  той   подводной   заимки, где  бродили  в   поисках  вкусненького  те  чудесные  и  заманчивые  тарашки   или  будущие  лещи.  Но  беспокоить,  интересовать  моими  насадками  они  не  хотели.  Поплавок  мой  дремал,  нежился,  чуток  приподнявшись  и  полусвалившись  на  бок
     А  рыба  была!  Мужик  тот  таскал  её  довольно  проворно  и  часто,  и  мне  сбоку  хорошо видны    на   его  полудонках  резкие   потяжки,  прижимающие  кончики  удильников   к  самой   воде.  И  круги  многие  плавали  на  глади  рукотворного  озера,  выпрыгивали  верховки,  резвясь  от  беспечности  или,  напротив,  спасаясь  бегством  от  хищников. Жизнь  рыбья  своим   чередом  шла.
     Мне  становилось  скучно  и  даже  печально.  Я  вытаскивал  и  осматривал  наживу,  на  девственность  которой  никто  не   хотел  посягнуть,  менял  и  снова  забрасывал  вправо  иль  влево  и  даже   почти  себе  под  ноги,  но…тщетно. 
     Между  тем   над  кронами  больших  серебристых  тополей  и  кленов,  над  купами  мощных  дубов  взошло  солнце.  Чуть-чуть  потянул  ветерок  и  погнал  по  простору   воды   яркую  серебряную   рябь.  На  пляже   загомонили  ранние  отдыхающие  и  тот  приглушенный   шум   покрывал  иногда  визг  малышни.  Лето!
     У  меня  же  ни  рыбки!  И  даже   поклевки.  Тогда  я   сделал  глубину  меньшей,  чтоб  нажива  плыла.  Может  быть,  вполводы  рыба  шастает?.. И  тут  мой   поплавок   заплясал! Нет,  его  не  тащило  в   сторону,  не  топило  и  не  выбрасывало  вон.  Он  простор  плясал,  как   выпивший  человек,  ноги  которому  не   подчинялись.
     «Селява!..Конечно.  А  кто  же  другой?  Тем  более,  что  крючки  там  «четвер-ка»!
     Крючки  я   не  стал  перевязывать,  не  захотел   переходить  на  лов  шустрой   рыбки,  чтобы   выставить  себя  на  еще  больший   позор.  В  собственных   глазах…
     Сегодня   у  меня  день  пропащий.  И  я   уже  просто  приглядываюсь,  изучаю,   приобретаю  опыт  познания   на  незнакомом  месте.  И  наполняюсь  печалью  и  планами  на  другой   день.  Теперь  я  знаю,  что  приезжать  сюда  надо  с  другой   оснасткой.  И  иметь  спиннинговую  катушку,  чтобы  достать  до  гуляющей   на   просторах   рыбы.  И  место  привадить.  И  на  крючок,  очень  возможно,  цеплять  надо  пареную   пшеничку  или   вареную  манку,  тесто  с  медком  или  чередовать  с  «геркулесом». Я  видел, червей    мужик не  цеплял.  Да  и  сам  пробовал  на  червячка  ло-вить.  Никто  не  тронул.
     Посокрушавшись,  пошел  я  берегом  искать   иных  мест,  изучать  водоем.  Подался  в  другую  сторону,  где  не  купались,  но  прожаривались  на  солнце   арапоподобные  пацанята,  шеренгой   стоящие  на  протоке  с  бамбуковыми  и  ореховыми  слегами.  Они  удили  на  ходовой   воде  и  глубина  была  тут  заметно  побольше. И  иногда  кто-либо  из  них  выдергивал  плотвичку  или  густерку,  маленькую,  но  в  большую  радость. Одному   пареньку   повезло  с  добычей,  он  вытащил  граммов   на  триста   соменка.  К  нему  тут  же   бросились   все  огольцы  и  весело  зашумели.
     Я  же   прошелся   вдоль  русла  протоки  и  вышел  к  реке.  Кубань  катила  свои  быстрые  воды  бурливо,  показывая   многие   мели  и  перекаты.  Она   вовсе  не  та,  в  какую  прыгал  я   с   обрывов  в  далеком  детстве,  без  всякой   боязни  воткнуться  головой   в  голыши.  Обмелела.  Или  так   показалось?.. Все  меняется  в  жизни  и  многое   в  природе.
     Я   набродился  досыта  и  вернулся  домой   разутешенный  и  усталый.  И,  естественно,  возвратился  бы   без  рыбы,  не  догадайся   своротить  в  магазин.  Но  выбор  там  был  скудноватый  и,  под  озорные  подначки  продавщиц,  я  купил  серебристого  хека.  Рыбу   морскую  и  теперь  очень  редкую  на  прилавках.
               
                1977  г.               

               
И   ОСЕНИ   ПРЕКРАСНАЯ   ПОРА…

     С  давних   пор  я   пристрастился   к  дальним   прогулкам.  Надо  ли  обмозговать  домашнюю  закавыку   или  просто   встряхнуться  душой,  я  выходил  на   улицу  и  брел  себе  в  за  даль.  Конечно,  ходил  не  во  всякую  погоду,  но  мелкий  назойливый   дождик   или  свеженький   ветер   преградой   мне   не  были.  А  если  в  обозримой   окрестности  или  в  перспективе  был  зарыбленный   водоем,  я  всегда  брал  удочку  и  хлебный   мякиш,  или  немного  теста,  червей   из  запасов  от  прежней   рыбалки,  И  даже   кусочек  жмыха,  чтобы  запахом  приманить  рыбу.
     Осенний  тот  день  выдавался  недурственным.  Я  прикинул,  что  если  прихватить  удочку  и  кусочек  сдобы, да  пройтись  вдоль  посадок  до  линии  высоковольтки,  а  затем  своротить   на  ростовский  и  сельский   покуда  тракт,  то  на  моем  пути  обязательно   встретится  чистый  и  превосходный  Ёлсуб, -  степная  ре-чушка.
     Я  так  и  сделал,  и  радовался  от  души.  Небо  сияло  глубоким  и  чистым сапфиром,  было  тихо,  а  солнце  едва   выкатилось   на  небосвод  и  создавало  иллюзию  бабьего  лета.  Дня  три  назад  прошелся  спокойный   дождик  и  над  кустами  шиповников  и  ржавых  бурьянов,  над  луговиной  курился   жидкий  туман.  Мягким  и  бурым  ковром  лежали  вдоль  трассы   палые  листья,  и  от  земли  едва  внятно  и  очень  заманчиво  исходил  дух  брожения.
     Впереди,  на  изгибе  речушки  вымахала  чета  раскидистых  ракит.  Летом  там  тень  и  нега,  место биваку для  отдыха,  и  глубина  на  тамошнем  плёсике  позволяла  бросать  удочку  не  только   для   вида.
     Начался   ноябрь,  деревья   почти  оголились,  но  видом  уныния  не  вызывали.  И  вообще,  для  южных,  задонских  степей  такая   погода  была  не  в  диковину.
     Бросив  куртку  на  сухой   и  пологий  берег,  покрытый   жухлой  травой   и  листвой  деревьев, я  прежде  наладил  удочку,  свою  старенькую  телескопичку.  Вырезал  пару  рогулек,  чтоб  не  держать  в  руках   удилище  при  бесклевьи,  наживил  белым  мякишем  булочки  средненькие  крючки,  за  которые  мог  зацепиться   приличный   короб,  и  бросил  на  дно,  что  называется,  от  нечего  делать.
     И  верно,  чтоб  рыбу   удить  с  азартом об  эту   пору,  подаваться  надо  на  Кагальник  или  Дон,  запасаться   личинкой   бабочки  или  жучка,  а  уж  тогда  рассчитывать   на   поклевки  таранки,  гибрида  или  сенца.
     Тут  тоже   водились  разные  рыбы  и  приличный   карась-карп,  но  теперь,  скорее  всего,  сидели  они  в   камышах,  где   поглуше  и  проблем  меньше  было  с  про-кормом.
     А  я  прилег  на  теплую  куртку  и  отдался   своим   мыслям,  иногда,  впрочем,  поглядывая  на  перьевой  поплавок.  Но  тот  сидел  себе  тихо,  умиротворенно  поблескивал,  в  лучах  добродушного  солнышка,  киноварью.  Нет  ему  дела  до  рыболова.  Да  и  то:  явился – не  запылился   пришлый  бездельник,  закинул   удочку  в  оскудевшую  харчем  речушку   и  ждет   милости,  чтобы  рыба  выбрала  непременно  его  сладкую  сдобу.  И  еще -  в  мочь  тянула!  А  подкормить,  привлечь  рыбу  запахом  лакомства,  хотя  бы   с  горечью  подсолнечного  жмыха?!  Дудки?!..  А  на  нет,  так   и  суда  не  бывает,  то  бишь  клёва.    
     Примерно  так   я  подумал  о  своем  положении   нахлебника  той  речушки,  с  ядовитой   усмешкой  посматривая   на   воду  уютного  плёсика  и  подымливая  сигаретой.  И  как-то  раз,  уронив   блуждающий  взгляд   на  перо  гуся,  я  удивился.  Его  будто  бы   не   прибило  к  берегу,  не  вытащило  на  мель,  но  в  то  же  время  с  ним  что-то  случилось…И  вдруг  до  меня  дошло!  Поплавок,  похоже,  тихонечко  подавался  на  сторону,  собираясь  сгинуть,  и  указывал  направление  легким  наклоном.
     Это  не  лето,  тут  ждать  скорого  хода  наплава  под  воду   необязательно,  его может  не  быть,  и  -  опростоволосишься…И  я  мигом  сорвался  с  места  и  оказался  у   удочки.  Подсек  и…почувствовал  живую  и  приятную  тяжесть!
     Что-то  на  другом  конце  удочки  поперло  вдоль  речки,  но  я  те  потуги  пресек  удилищем  и  рыба  завернула  на  круг. У  края  плёса  она  вышла  наверх,  удивилась  увиденному,  и  снова  рванула  на  сторону  и  вглубь.   Я  опять пустил  её   на  круг,  понимая,  что рыба  еще  не  устала,  а  крупная,  к  тому,  показалась  мне   неясной   наружности.  Колером  смахивала  на  окуня,  а  все  же  брусковатая  и  долгая,  почти  в  локоть.  А  весом  тянула  на  все   полкило.  Впрочем,  надо  сначала  вытащить…
     Рыба  же  упиралась.  Неужели  громадная  краснопёрка?!  О  какой   я  мечтал,  но  ни  разу   не  видел. И  подсачека  у  меня  не  было  для  такой   гостьи.  Да  и  леска  жиденькая  с  еще  более  тонким  поводком «ноль  семнадцать»,  правда,  проверенная   временем  и  опытом,  клинская,  с  прибавлением  крепости  через  кипячение  в  отваре   чая.  Но…не  хотелось  остаться   с  носом.  Теория  -  одно,  а  на  практике  сколько  раз  поводки  рвались.
     Когда  рыба  снова  вышла  наверх,  я  уже  приглядел  ей  местечко,  куда  выводить. Там  в  берег   вдавалась   мелкая  заводь,  и  изволок   позволял  взять  трофей  без  особых,  больших   затруднений.
     И  я,  ткнув   носом  в  жухлую  траву  большую  и  великолепную  краснопёрку,  меркло  отливающую темно-зеленой   спиной  и  пурпуром  плавников, подцепил  пальцем  под  жабру  и  выбросил  из  воды.  Разумеется,  она  не  смирилась,  затрепетала  на  бурой   осоке,  пытаясь  скатиться   в   реку,  но  этим  лишь  подчеркивала  свою  привлекательность  и  незаурядную  силу.
      Садка  у  меня  не  было  тоже,  а  класть  в   пластиковый  пакет  эдакую  красоту  почему-то  не  захотелось.  Я  посмотрел  на  иву,  и  достав  перочинный   ножик,  вырезал  длинный   прут,  посадил  на  него  красноперку  под  жабру  и  устроил  в   прохладную  воду  реки.  Вначале  мне  пришла  мысль  отпустить  рыбу,  но  потом  решил  придержать.  Потому  как,  возможно,  не  последняя  она  сегодня. Ну  а  если  в  единственном  экземпляре  останется  -  тогда  отпущу  с  кукана.  Не  нести  же  домой   одиночество.
     Затем  я  снова  снарядил  крючки  мякишем  сдобы  и  бросил  на  плёсик.  Опять  устроился  полулежа  курить и  через  пару  затяжек,  уже  на  моих  глазах,  с  поплавком  произошла  метаморфоза.  Он  медленно   всплыл, и,  легши  плашмя,  потихонечку  отправился   вдоль  берега,  будто  кто-то  ленивый   взял  его  на  буксир.
     Теперь-то  уж  точно  на  булочку   позарился   большущий   синец   или  лещ.  Они  отличались  внешне  только   спиной -  лещ  толще.  Так  я   подумал,  хватаясь  за  удочку и  подсекая.
     И  снова  изогнулась  слега  дугой,  и  меня   слегка  повлекло  за  руку   в   воду. Пришлось  приложить  старания  и  заворотить  рыбеху,  потому  что  пускать   её  на  леске   возможности  не  было.  Катушка  моя   проводочная,  а  с  неё  толку   в  такой   ситуации  не  было,  скорее, -  вред.  Если  попустишь.
     Рыба  моя  между  тем  сделала   круг  и  пошла  на  второй,  и  я,  уверенный,  что  легко  справлюсь  с  не очень-то  сильной  теперь   особой,   попросил  её   показаться  и  хлебнуть  воздуха,  какой   всегда  повергал  лещей   в  кому.  Оказалось,  опят  хапнула  красноперка, такая  же   прелесть!  Я  подвел  её   к   малой  бухте  и,  в  точности  повто-ряя  маневр,  взял  под  жабру  и  посадил  на  кукан,  дабы  не  было  скучно  первой   красавице.
     И  забросил  опять  удочку   в  прежнее  месте.  Теперь-то  я  был  просто  уверен  в   удивительной  благосклонности  сегодня  ко  мне   планиде,  и  потому   не  отошел  от  удилища  и  даже  не  опустил  на   подставку.   Я  ждал  немедленной   поклевки.  Но,  как  случается  в  жизни:  мы   предполагаем,  а  кто-то  располагает.  И  поплавок  ни  тотчас,  ни  много  минут спустя,  поклевки  не   указал.  Уже  устала  рука,  и  в  голове   вызревал   протест  фортуне,  за  то,  что   вздумала   играть  случаем. Раздосадованный,  понимая,  что  сдуру   можно  здорово  притомиться,  я  положил  удочку  на  рогульку,  и  отошедши  на   свою  лёжку,  снова  устроился  созерцать.
     И  лежа  на  куртке  и  покуривая,  я  с  удивлением    обнаружил,  что  вовсе   не   разочарован  ходом  жизни  и  во  мне  живет   ощущение   праздника,  и  я  готов   возблагодарить   провидение  за  столь  неожиданный   и  щедрый   подарок.  И  все  же  жду   продолжения    того  смутного   ожидания  радости,  какое   сопутствует  многим  удильщикам.
      Постепенно  я  убаюкался  тишиной  и  состоянием  расслабленности,  мысли  мои  унеслись  в  безмерные   нети,  и  потому   мой   блуждающий  взгляд  не  всегда  точно  фиксировал  перемены  на  речке.  А  между  тем,  поплавка   не  было  -   утонул!
     Спохватившись,  я  бросился   к   удочке…и  снова  зацепил  рыбу!  Конечно,  будь   на  крючке  мягкое  тесто,  красноперка  тут  же  выплюнула  бы,  наколовшись.  Но  мякиш  сдобы  держался  крепко  и  не  тотчас   размягчился   и  обнажил   жало,  и  потому   рыба  дегустировала   вкусненькое   долго.  Мне  повезло.  И  крючок  «четверка»  был  в  самый   раз  -  я  опять  вытащил  красноперку   на  верных  триста  граммов.
     День,  между   прочим,  становился   приятнее  и  клонился  к  полудню.  Но  я   знал,  что  красноперка   может  клевать  в  любое   время   дня,  лишь  бы   погода   благоволила, а  надежда  на   продление  бесподобной   рыбалки  об  эту   пору   не  собиралась  меня   покидать.  Я    забросил   удочку  в  полной   уверенности,  что  по  закону   подлости  рыба  нисколько  не   поторопится   взять  наживу,  покуда  удильник  у  меня   в  руке.  И  устроил  его  на   подставу.  И  сел  на  принесенную  сюда   куртку,  чтобы  больше  не  вскидываться  оглашено,  не  бояться   опоздать  при  поклевке.
     Да,  и  теперь   сработал  закон  от  противного,  всё   сделалось  наизнанку!  Едва  я  достал  сигарету  и  поднес  к  ней   огонь,  как,  мельком   взглянув  на   поплавок, увидел,  что  его  утаскивают  на  дно  с  заметным  ускорением.  Я  схватился  за  комель   удилища,  вздернул  вершину,  засек   снова  крупную,  и…не упустил  её,  вытащил  и  посадил  на  кукан  очередную   рыбу.
     Опять  была  красноперка!  Мерная,  будто  хорошо   откормленная,  и  несколько  величественная  в  сдержанном,  казалось,  негодовании   неволей.
     Потом  я   поймал   еще  трех  особей -  и  всё, будто  отрезало.   Или  выловил   я  всю  живность,  что  приходила  погреться   на  плёсик,  или  распугал,   вываживая   тро-феи  и  мало  внимания   обращая  на   порушение  тишины,  находясь  в   возбуждении?  Бог  весть.
     Но  и  спасибо  случаю  за  счастливые   минуты!   Спасибо  судьбе,  что  сложила  так  славненько  редкостный  день!
               
                1979  г.    



ОХОТА   НА   НАВАГУ

     Во  все  времена  рыбаки  огорчались,  и  теперь  еще  сетуют  на  убывающие   уловы,  на  оскудение  рек,  водоемов  и  даже   пропажу   морей. Впрочем,  зачем  спорить  и  оглядываться,  когда  на  наших  глазах  почти  исчезли   некоторые  виды  рыб  и  даже  целое  море. К  примеру:  куда  подевался  серебристый   хек  и  шемая,  и  что  сталось  с  Аральским  морем?
     Но  бывает,  морские  виды  рыб  уходят  и  приходят.  Еще  в  конце  пятидесятых  годов,  помнится,   по  берегам  Охотского  моря  среди   рыбаков   прошумел   восторг  по  случаю  возвращения,  было  пропавших в  Лету,  сельдей-иваси.  И  в   подтверждение  тому,  зашедший  в  бухту  Нагаево   огромный   косяк  рыбы,  штормом  выбросило  на  берег.  Народ,  вместе  с  благодарением Богу  за  дармовой   приварок   в  не  лучшее время,  бросился   собирать  ивасей  и  солить  впрок. И  еще  несколько  дней   работники  коммунальной  службы  очищали  берег  от  гнили,  дабы  не  допустить  антисанитарии   на   взморье,  не  учинилась  чтоб  эпидемия.  А  чайки  так  совсем  обнаглели,  пресытившись,  у  рыб  выклевывали  брюшки  и  глаза, и,  отяжелев,  не   могли  летать.
     В  зиму   же   пошли  разговоры  о  чудесах  с  навагой.  Будто  привалило  её  к  берегам  столько,  что от  нехватки  харчишек  бросается  не  только  на  голый   крючок,  но  и  сородича  хватает  за  хвост,  пытаясь  трапезовать.  И  рыбаки  де  таскают  из  лунок  гирлянды  их  трех-четырех,  а  то  и  больше  особей,  если   выдерживает  северная,  крепкая   снасть.
     В  общаге  механического  завода   было  не  мало  охотников   порыбалить,  а  двое  нашлось  в  одной   комнате.  Они  были  друзьями:  Кеша  и  Жорик,  жили  вместе  и  работали  рядом  в  судоремонтном  цеху.  Северная   земля  собирала  людей  из  многих  концов  Союза,  а  эти  молодые  завербовались  из  армии,  когда  закончился  срок  служ-бы  в её  славных  рядах.
     Тогда,  пожалуй,  читали  другие  книги  и  видели  иные   фильмы  и,  вообще,  человека  воспитывали  по-иному.  Внушали  не  личное  обогащение,  не  мечту   о  красивой   жизни   для  себя  и  непременно  сегодня,  а  беззаветную  службу  Родине  и  народу,  и  дружному  коллективу  на  всякой   фабрике  и  в  колхозе.  И  цель  ставили  перед  ними  то  ли  романтическую,  то  ли  авантюрную.  Мечта   увлекала  за  горизонт,  подальше  от  родного  дома,  на  великие  стройки  и  в   моря - океаны,  и  за  более  чем  скромную   плату,   потому  что  и   потребности   прививали  у  простого  люда  спартан-ские.  Наверное,  в  те  годы  так  было  надо  государству,  только  что  вышедшему  из  войны.
     Жора  и  Кеша  приехали  на  Колыму  по  зову  сердца  и  велению  комсомола.  Они  состояли  в  рядах  того  семени,  молодого  и  беспокойного,  дурного,  которому   всё  интересно  и  многое   надо.  А  «запах  тайги»  их  привлекал  особо.   Правда,  песня   про  туманы  и  про  запахи  тайги  родилась  попозже,   а  наркотики  появились  еще   позднее,  и  им  повезло,  что  не   пришлось  попробовать   «дури»  и  иных   зелий,  и  не  бродил  еще  по  стране  СПИД.  Но  пить  и  курить  они  начали  одновременно.  Причем,  курили  много,  а  пили   по  праздникам  и  в  выходной  день,  а  еще  в  дни  выдачи  аванса  и  жалований. Так  было  принято,  заведено -  в  те  годы   еще  не  умели  пить  горькую   каждодневно,  дурные   привычки   приобретались  со  временем. Ну,  а  на  производстве  быть  нетрезвым  попросту   запрещалось.
     Телевидение   еще  не  было  повсеместным,  и  в   отдаленных   углах  неохватной   страны  патефон  и  радиола  имелась  не   во  всяком  доме  и  общежитии. У  них  были  шахматы  и  домино,  местком  выписывал  газеты,  а  в  библиотеке  выдавали  книги.  По  вечерам  желающие  посещали  в  Красном  уголке  танцы, а  днем  большей  частью скучали. В  выходные  дни.
     И  вот  в  этот  самый  день  Жора,  меланхолический   крепыш   среднего  роста  и  с  носом   картошкой,  проглядывая  как-то  городскую  газету,  воскликнул:
     -  Гля!  Навага  хватает  навагу!  Кино!
     -  А  ну?! -  Иннокентий,  под  стать  товарищу  спортивным  сложением, но  с  греческим  носом,  тоже  от  скуки  заглянул  в  газету.  -  Точно,  кино!  А  не  трёп?
     - Так   какой  интерес? И  кому?  Пресса  любит  необычные,  но  проверенные  факты.  -  опроверг  подозрения   Жора.  -  А  тут  простая фиксация.
     - Ага.  И  даже  банальная, -  с  умным  видом  согласился  Кеша.  -  Жаль,  не  умею  рыбачить.  А  то  бы   проверить,  крепко  ли  держится  за  хвост  та  рыба? Вишь,  какая  халява!  На  один  крючок  столько  наваги.  И  приварок  добрый.  Она  будто  сухая, но  я  наважку  люблю.  Её  и  без  хлеба  уминать  можно.
     -  Так  об  чем  речь?!  Я  дома  рыбачил.  Не  зимой – летом,  но  разница  малая.  В  другой   выходной  сходим  порожняком  глянуть,  а  на  следующее  воскресенье…
     - А  рыбацкий  магазин  тут  есть?
     - Отдел  я  видел.  Леска  есть  и крючки  всякие, - все  больше  загорался  идеей  Жора.  -  Ты  молоток,  предложил  дело!
     -  А  дырку  во  льду  чем  бить?  -  спросил  Иннокентий,  возвращаясь  глазами  в  газету,  откуда  черпал  он  вопросы  и  знания.
     - Так  глянь,  рыбаков  сколько!  У  них  и  попросим, - парировал  друг.
     -  Тогда  надо  сходить  в  разведку.  Прямо  щас.
     - Не-а, -  сказал  Жора,  качнув  стриженной   под  «бокс»  головой «тыковкой». -  Проведем  разведку   боем.  Сходим  на  днях  в  магазин,  купим  крючки  и  лески.  Покрутимся  среди  покупателей. Кто-то  ж  увлекается  этим  делом.  Поделится  опытом.
     К воскресенью  они  управились,  заготовили  причиндалов  и  даже  сделали   зимние   удочки-кобылки  из  чурок,  с  концевиками  из  китового  уса  и  ниппельной  резинкой  от  велосипеда.  А  знающие  люди,  которые  помогали  советами  строить  удочки,  велели  держать  те  кобылки   в  руках покрепче.
     -  Она  же  хватает,  стерьва! – доказывал  доброхот,  худой  мужик,  подаривший   цинге  почти  все   зубы.  -  Ей,  чтоб  блестело  надо,  потому  она  иногда  на  гольный   крючок   кидается.  И  красное  любит.  Кусочек  соленой  кетины  под  ейный  нос  рыбаки  суют.  Или  икру!  Она  нахальная,  когда  жрать  хочет!
     Но  тут  понятно,  когда  есть  хочется,  так  любой  оборзеет.
     В  выходной  день  они  сначала   выспались,  не  торопясь,   позавтракали,  а  уж  потом   подались  на  ледяной   простор  бухты  Нагаево.  Неоглядная  ширь  залива  в  тот  безветренный  солнечный  день  отчего-то   на  многие  десятки  метров  от  берега  была засеяна  чем-то  темным  и  непонятным,  и  будто   подвижным.
     - Чего   там? -  удивился  Кеша,  щурясь  на  солнце  даже в  темных  очках. -  Тюлени  повылезли?
     - Рыбаки, -  скорее  догадался  Георгий,  потому  что  такому   китайскому  изобилию  народа   удивился  тоже.  Не  могло  быть,  чтоб  весь  город  рыбачил,  а -  как   глазам   не  верить?
     - Столько  голодных?! -  воздел  бровь  сотоварищ,   все  еще  пораженный,  что  много людей   просто  так  дурачатся   на  льду,  при  морозе  за  двадцать  пять  градусов.
     - Столько  любителей!  -  покровительственно  усмехнулся  Жора,  имеющий   стаж  летнего  рыболова. -  Охота  пуще  неволи! Слыхал?  О  них сказано.  А  теперь  и  про  нас.
     Они  спустились  на  лед  и  пошли  сквозь  гущу   рыболовов,  беспрестанно  и  по-разному  достающих  из  моря  навагу.  Кто  торопился,  иной  чему-то  ругался,  а  кто  скалил  зубы  или  строил  зверскую   физию.  Один  же  без  всяких   чувств  на  лице  и  с  великим  спокойствием,  будто  сотворял  ритуал  - тащил  рыбу.
     Машин  не  было. В  те  времена   еще  почти  напрочь  отсутствовали  частные  автомобили  в  столице  Колымы,  да  и  нужды  в  них   не  виделось:  город  компактный  и  всё   под  рукой.
     Кеша  и  Жора  не  торопились,  они  шли  дальше  и  дальше   от  берега,  разглядывали  удильщиков   и  их   уловы,   внушительные   вороха  рыбы,  и  потихоньку   заражались   азартом   обладания   таких  богатств,   потому   что   зависть -  штука  очень  заразная.
     Рыба   клевала  в  тот  день  бесподобно,  и  ловили  ее  много. Головастая  и  серебристая,   рыбешка, в  ладошку  и  больше  длинной, стряхивалась с крючка  без  бородки  на  лед,  трепыхалась  немного,  покрывалась   снежком,  и  изнеможенно  затихала,  схваченная   морозом.
     Нет,  друзья  не  видели,  чтобы  где-то  тащилась  навага   за  хвост   подружки,  но  неудачников  тут  не  было.  Количество  рыбы  у  всякой   лунки  зависело,  пожалуй,  от  времени   лова.  Кто  рано  встал,  тому  и  Бог  дал.
     Друзья  шли  и  выглядывали  свободные  лунки,  но  их  не  было. Покуда   еще  народ  прибывал  и  не   у   каждого  пришлого,  как  и  у  них,  имелся  инструмент,  каким  пробивали  или  проверчивали  лёд,  толщина  которого   новичков   удивляла.
     Они  вышли  на  край  клевного  поля  и  не  нашли  ни  одной   свободной  лунки.
     - Ну  что,  смотреть  будем  или  ловить? – спросил  Кеша,  которому   пока  что  было  всё   едино:  лудить,  паять  или  так   стоять.
     - Сначала  глазами  поучимся, - сказал  Жора,  останавливаясь  возле  парня  в  темном  бушлате  и  сидящем  на  железном,  видать,  ящике,  приспособленном  для  зим-ней  рыбалки.
     Около,  высилась   горка   замерзшей   наваги  штук   на  сотню,  и  рядом  стояли  санки,  чтобы  добытую  рыбу,  верно,  притащить  домой.
     - А  ты  рыбы  надергал, -  с  одобрением  возгласил  Жора. – И  сам  - гам,  и  другому  дам!!
     - А  то! -  не  без  самодовольства  ответил  польщенный   удильщик. – Она  к  себе,  а  я  -  к  себе!  Соревнуемся  на  рекорд!
      И  верно:  едва  рыбак  опускал  в  лунку   крючок  с  кусочком  соленой горбуши,  как  кто-то  там,  подо  льдом,  дергал  за   удочку.  Парень  легонько взмахивал  рукой  и  вытаскивал  на  солнышко  кусочек  серебра.
     -  А  нам  можно  рядом  с  тобой?  Чем  лед  долбить  дашь? – вопросил  Жора.
     -  А  вон  пешня.  Но лёд  толстый, упаришься.  Полметра  и  больше,  и  это  сейчас!  К  весне  на  метр  нарастет! -  смеялся  рыбак,  оглядываясь   на  них,  показывая  розовые  десны  и  дергая,  как  заведенный,  навагу   из  лунки. Рыбка  у  него  будто  сама  прыгали  на  лёд.
     - А  может,  потом? -  сказал  Иннокентий. -  Народ  станет  скоро  отваливать,  лунки  освободятся.  Парень  вон  заявляет,  что  много  поту  потерять  можно.
     Георгий   покивал  другу, понимая,  что  шельмоватый  напарник  рыбалкой не   заразился,  а  покуда  нету   азарта,  не  будет  охоты  добывать  прорубь.  И  спросил  у   парня.
     - Если,  скажем,  завтра  прийти  и  чтоб  новую  лунку  не  бить,  много  мороки -  подправить  старую?
     -  Ну  вы  -  халявщики!  Прилив  же   заполнит  прорубь!  Но  лёд  молодой  будет  и  его   удолбить  легше.  Пешней   подправить,  шумовкой   убрать  шугу.  Вы  новички,  я  гляжу, -  парень   общался  с  ними,  не  отвлекаясь  от  главного дела.  Очередная  навага  кидалась  на  горку,  чуток  шевелила  хвостом, затихала,  навечно  уснув,  и  обрастала  пушком  инея.
     - Да-к,  пришли  на  разведку.  Ни  ухом,  ни  рылом, -  ощерился   виновато  Ке-ша. -  Друг  хоть  летом  рыбалил,  а  я  -  ни  в  дугу.
     -  Ну  так  долбите  лунку!  Кто  ж  за  вас   станет  стараться?!  А  ленивым  могу  совет  дать.  А?
     Рыбак  по-прежнему  таскал  навагу.  Видать,  подо  льдом  гулял   славный косяк,  и  всему  городу  хватит   не  только  развлечься  и  отвести  душу,  но  и  еды  на  многие  дни  наперед.
     - Давай совет, - сразу  нахмурившись,  покраснел  Жора,  тогда  как  Кеша  распахнул  толстые  губы   в  щербатой   ухмылке.  -  Дело  не  в  лени,  поздно  уже.
     И,  для  пущего  доказательства,  задрал  на  небо  круглый   нос.
     -  Навага  сегодня   клевать  цельный  день  станет.  Но  дело  ваше.  Сегодня  так,  а  в  другой  день,  знаешь,  сколько  лунок  надо  прорубить,  чтобы сыскать  косячок?.. Так  что  ждите,   когда  кто-нибудь  свалит  с  рыбалки,  и  занимайте  лунку.   Или  завтра  припритесь.  Она   завтра   еще   здесь  крутиться   должна.
     -  Завтра  нам  на  работу, -  вздохнул   Жора.
     Ожидать,  чтобы  кто-то  оставил  лунку,   они  не  стали.   Ушли  восвояси  не  солоно  хлебавши,  как   пишут  в  старых  книгах.  А  заявились  на  другой   выходной, к  тому   дню  обзаведшись   пешней  и  шумовкой   для  очистки  проруби  от  крошек   льда.  На  вид  они  выглядели  заправскими  рыбаками.  Почти.
     Теперь  они  не  проспали.  Но  когда   вывалили  из  подъезда   общаги, - попали  во  вьюгу.  И  мороз  жег  лица.  Конечно,  они  были  вполне  готовы   на  случай   ненастья   при  зимней   рыбалке,  и,  по  совету  бывалых,  имели   для  согрева   души  на  морозе   по  бутылке   спирта. Но  Кеша  попятился.
     - А  ну  её!.. Промерзнем  до  сосульки!  Холодрыга   какая!  Пошли  досыпать, -  сказал  он,  когда  дохнул  ему   в   физию  крепкий   мороз,  а  по  глазам  секануло  снеж-ной   крупой.
     - Тю,  дурень!  Так  это  же  здесь  ветер,  на  верхотуре!   А  бухта  под  низом,  сопки  её   прикрывают.  И  там  хорошо, -  заартачился  Жорик. – У  нас  же   всё  есть!  И  спирт  тоже!  Подумаешь,  слегка   разомнемся.  Нельзя возвращаться  в  угоду   стихии  и  на  глаза  коменданту!  В  тепле  и  дурак  ловить  сможет.  И  мороз  так  себе,  ветер  только…А  стаканы  я  взял.
      Довод  решающий,  крепкий.  Вернуться   в   общагу  они,  конечно,  могли,  а  тут  же   приступить  к  дегустации  спирта  - шалишь. Их  могли  застукать,  заложить  и  подвергнуть  мероприятию  «проработки»  на  общем  собрании   проживающих  в  общежитии,  а  то  и  в  рабочем,  родном   коллективе.  Как  обалдуев,  пьяниц  и  кандидатов  в  тунеядцы,  и  хамье.  Правила  внутреннего  распорядка  запрещали  «распивать»  спиртные   напитки  не  только   по  будням,  но  даже  по  раннему   утру   на  праздник  или  в   выходной.  В  смысле:  сначала  привыкнут  пить  втихаря,  а  потом  обнаглеют  и  станут  пить  открыто.  И  другим  не  станут  наливать.  Что  ныне  и  делают.
     Впрочем,  на  льду  Охотского  моря  те  манеры  приличия  пропадали,  теряли  силу  ввиду  отсутствия   бдящей   общественности,  которая  или  спала  еще,  или  не  обожала  рыбалку. А  тут  параграфы  безопасности  и  стихии   обяжут  согреться  на  водоеме   в  большую  стужу.  Если  ейная  имелась  в  наличии.  У  них  имелась.
     И  друзья,  подгоняемые  буранчиком,  довольно  проворно   спустились  по  сопке  в  бухту,  а  Жора  лишь   у   моря   понял  всю  глубину  дурости,  что  на  увещевания  Кеши  воротиться  в  покои  практически  наплевал.  И  если  еще  и  клёва  не  будет…
     Но  дело  сделано,  а  на  льду,  несмотря  на  злой  ветер  с  поземкой,  скрывающей   дали,  сидело  не  мало  ярых  приверженцев  зимней   рыбалки,  фанатиков  этого  спорта.  И  некоторые  иногда  даже  выдергивали  из  лунок   наважек.
     У Кеши  и  Жорика  не  было   ящиков  с  обшитыми   кошмой   крышками,  чтобы  сидеть  на  них   возле  проруби,  нести  в  них   потом  домой   рыбу.  Им  стоя   рыбачить. А  покуда  нашли  они  себе  старые  лунки,  чтоб  рядом,  и  обновили.
     Правда,  трудился  над  ними  Жора,  рыбак  со  стажем  и  будто  умелец.  А  Кеша  меж  тем  занимался  заплечным  мешком.  Доставал  газетину   с   колбасой,  открывал  бутылец   со  спиртом.  И   разлил  в   стаканы   по  половинке,  чтоб  помогло  согреть  от  жгучего  ветра  зябнувшее  нутро.
     - Давай, Жора!  Вздрогнем!
     Лунки  были  в  готовности  и  Георгий,  шмыгнув  носом, с  охотой согласился   принять  в  себя.  Приняли,  послушали,  как   полыхнуло   в   горле жаром,  как  потекло  теплое  вниз,  разбегаясь  по  жилам.  Пожевали  колбаски  и  стали  у  лунок,  опустив  туда   удочки  и  уткнув  глаза,  в  надежде   на  немедленный   клёв.
     Но,.. сосед  дергал  хоть  изредка  и  доставал  рыбок,  а  у  них  ни  поклевки.
     Тогда  Жора  приступил  к  рыбаку  и  даже   потребовал:
     - Ну-ка,  покажи  удочку!  Ты  ловишь, -  у  нас  пустой   номер.  Чего  так?
     -  Глаза  есть, - смотри, -  равнодушно  сказал  мужик  в  овчиной  шубе  и  в  валенках,  в  шапке  из  рыжей   собачки,  в  меховых  рукавицах. И  с  залубенелым  лицом.
     - А  что  цепляешь? -  продолжал  допрос  Жора,  смелеющий  от  дошедших  к  душе  паров   спирта. -  Я ж  ни  хрена  не  вижу!  Твоя  снасть  в  полынье!
     - Что цеплять?.. Так  икру,  кусочек  рыбы!  Вы  что,  с  Луны  свалились?  Что есть, то  и  цепляйте.  Но  сегодня  не  хочет  навага  жрать.  И  сидит  глубоко.  Погода  вон   как   шалит!  Зря  пришли.  Но  вам-то  полегче,  вы  с  подогревом.  Нальешь  чуток?  -  Рыбак  стоял  глаза  в  глаза,  но  не  заискивал,  а  вопрошал.
     -  Налью,  но  толечко  на  заказ.  Наркомовский  стопарик.  Ежели  перевести  на  водку.  Чтоб  без  обиды, - сказал  Георгий,  уже  слегка  косноязыча.  -  Ты  одет  свыше  Яшки,  а  мы - на  продув.   
     На  них, точно,  амуниция  для  средней   полосы  России,  да  и  то  к  концу  весны  и  на  солнышке   если  торчать.  Пальтишки  жидкие -  ветер  насквозь  свистит, и,  пожалуй,  казенные  валенки  вряд  ли  спасут  от  простуды.  И  шапки  не   сказочного  Берендея,  а  набивной  искусственной  шерсти,  что  остались  от  солдатской   службы.
     - Вы  глубины  меняйте,  ребяты! Рыбий   косячок  сейчас  вялый.  Его  искать  надо.  А  стопарик   давай,  обещался   согреть! -  напомнив,  наставлял  доброхотный  со-сед.
     Вприсядку,  а  когда  стоя,  Жора и Кеша  колдовали  у  лунок  снастями,  приманивали  рыбу,  но  не  поймав,  дули  на  руки  в  тоненьких   перчатках  и  прикладывались  к  питью. Скоро одна  бутылка  опустела,  а  другая  ополовинилась,  но  согрева  не  слышно. Озноб  стал  прохватывать  до  костного  мозга  на  спине,  и  не  помогали  танцы  на  льду.  Кеша  уже  начал  отчаиваться  и  хотел  предложить  радикальный   выход…
     И  вдруг   взвизгнул:
     - И-иих!  Привет,  родная! -  И  выдернул  из  лунки  большую  навагу.
     Она  тут  же   сорвалась  на  лед  и, едва  подняли  рыбешку,  взяли,  чтоб  разглядеть  первую  тут  добычу, -  уснула.
     -  Ага!  Рыба  есть!  -  загорелся  Кеша. – Ловим – не  переловим!
     То  была  первая  в  его  жизни  рыбка,  пойманная   самолично,  и  она  вдохно-вила  на  новые  подвиги  на  морозе,  зарядила   энергией  и  теплом.  Иннокентий   смеялся  и  скоро  поймал   еще  наважку,  а  погодя,  еще.  Рыба   пошла!
     Почти  тут  же   вытащил  из  лунки  рыбу  и  Жора.  Дела  наконец-то  наладились,  они  едва  управлялись  с  «кобылками»,  к  ним  вернулось  тепло,  а  ветра   вовсе  не  замечалось.  Они  лыбились  и  приплясывали  от  захватившего  их   восторга,  радовались  каждой  рыбке,  по-детски  хвастаясь  удачей  и  совершенно  забыв  про  подогрев. Но  когда  у  их  ног  образовались  кучки  по  десятку  рыб,  клёв   обрезало.
     И  через  время  на  них   набросился   позем,  ударил  по  ушам  и  мордасам,  пробрался  до  тела  сквозь  жиденький  драп  пальтишек  и  одежонку. А  к  холоду  при-бавилось  раздражения  и  злости,  и  их  не  сняли  остатки  спирта.
     Наконец  они  замерзли  настолько,  что  плюнули  и  побрели  домой.  Видать,  не  судьба  заразиться  им  вирусом  рыболова,  не  наловили  они  тогда  вдоволь  рыбы  и  не  смогли  порадоваться   малости, - оценить  прелесть  ужения  помешала   погода.  Не  все  делается   сразу.  Для   закаленного  и  истого  удильщика  всё  нипочем.  А  тут…мороз  подвернулся   сильный.  И  характер  не  тот.
     Правда,  в  общяге  они  воспрянули,  отогревшись,  и  даже  занялись  рыбой,  собираясь  состряпать  чего-либо  по  кулинарному  искусству.  Но,  четверть  часа  тому   продрогшие  и,  казалось,  насквозь  трезвые,  в  тепле   вдруг  разом  распарились  и  размякли,  свалились  и  позасыпали   хмельным  сном.
     Нарыбачились.
                1958 г

НА    РЫБАЛКЕ   ВСЁ    БЫВАЕТ

      Они  были  друзья,  и  соперничество  меж  ними   проявлялось  лишь  на  рыбалке,  когда  оставались  одни.  Ловить  рыбу  мужики  обожали. Собственно,  на  этой  почве  они  и  сдружились,  а  ради  возможности   побывать  у   воды,  Андрей   Николаевич  шел  даже  на  некоторые  отступления  в  своих   этических  нормах  и  пользовался   связями.
     Он  и  теперь  договорился  с  давним  знакомцем  и  председателем  колхоза,  чтобы   разрешил   порыбачить  в   своих   угодьях  и  обеспечил  уединение.  Хочется  де  отдохнуть  от  трудов   разных,  а  в   компании  ему  будет  друг,  дока-удильщик. Тот  посочувствует  в  невезении  и  порадуется  удаче.  А  посидят  и  выпьют  вкупе  потом,  кушая   рыбку,  если  наловят.  А  нет  -  купят  в   сельпо!
     Дней  через  несколько  они  приехали   на  берег  тихого   пруда.  Водоем  находился   на   удалении  от  людского  жилья,  представлял  собой   запруженную  в  степи  балку,  где  развели  карасей  и  сазанов.  А  берега  обсадили  садочком  и  получился   кусочек  рая.
     То  раннее   утро  бабьего  лета  выдалось  будто   по  просьбе.  Легкий  туман   вздымался  над  гладью  воды   после   прошедшего  накануне  грибного  дождика. Рябины,  возросшие  купно,  клонили  свои  гибкие  и  рдяные   ветви   к  султанам  бурого   камыша, играла  рыба,  плескаясь  в  теплой   воде. Иногда  подавало  голос  жабье,  крякали  утки на  угловом  плёсе,  и  на  душе  от  такой   картины  и  звуков  было  припод-нято  и  необъяснимо  торжественно. 
     Ожидание  несомненного  единоборства  с  большими  особями,  что  развелись  здесь  за  многие  годы,  охватило  напарников   крепко,  и  когда  спустились  они  со  своими  пожитками  ближе  к  воде, Иван  Исаевич  шепотом  изложил:
     - Какой   антураж,  Андрюша!  Мы  тут  славненько   порыбачим!  Рыба,  вишь,  плещется  на  загляденье,  и  не  клевать  она  не  имеет  морального  права.  Согласись,  нельзя   игнорировать  наше  к  природе  расположение.  И  водоём  ты   нашел  превосходный.  Догадались,  шельмы,  обсадили   фруктой,  черешен  и   яблонь  не  пожалели  колхозные  люди.  Пускай  и  выродятся  с  годами,  а  все  же  -  радость!  Вы-ношу  тебе  благодарность  в  устном  виде!
     С  тем  он   подождал,  покуда  товарищ  и  друг  выберет  себе  место  для  ловли,  и  устроился   подле,  закинув  пару  своих   удочек.
     У  него  было  всё:  и  подставки  для   удилищ,  и опарыш,  черный  и  белый  хлеб,  черви  и  распаренное  зерно,  и  даже  два   складных  стульца   возил  он   в  багажнике  старенькой  «Волги».  Один  стульчик  он  вместе  с  подставками   и  словами   выделил  другу.
     - За  особые  заслуги  перед  стройным  коллективом  удильщиков!
     Хитрец  Иван  Исаич забросил  свои  крючки  без  наживы, надеясь,  что  первым  поймает  рыбку  напарник  и  настроения  оттого  у  друга  прибавится.  Он  любил  вти-хомолку  делать  другим  приятное.
     И  верно,  у  Андрея  Николаевича  клюнуло  сразу,  едва  поплавки  устроились  на  воде.  Один  наплав  лег  плашмя, а  другой   подался  тихонечко  прочь  и  затем  погрузился.  Рыболов  не  сплошал  и  подсёк,  вытащил  сначала  одного,  а  затем  и  еще,  карасиков  с  ладошку   величиной   каждый.  И  что  интересно:  один  отливал  золотом  и  казался   спокойным,  а  другой  был  серебряный  и  шальной.
     - О,  прекрасная  рыба!  С  почином  тебя! -  тихо  поздравил Иван  Исаич.
     Сам  он   снаряжал  удочки  катышами  из  черного  хлеба  и  плавленного  сырка,  надеясь  поймать  тутошнего  сазана  и  потешить  себя  вываживанием  крупной   рыбы.
     Но  покуда  один  из  его  поплавков,  брошенных   под  стену   камыша,   пошел  в  сторону,  приятель  поймал  пяток  толстеньких   карасей,  тихих  и  блещущих  бронзой.
     Иван  Исаевич,  любуясь  рыбалкой  наперсника,  поклевку  сазана   не  прозевал  и  подсек  вовремя.  Удилище  тут  же согнулось  и  затрещало,  рыба  рванулась  на   простор  воды,  делая  всякие  выкрутасы. Затем,  вдруг,  выпрыгнула,  сделав   сальто,  и  леска   провисла,  лишенная  тяжести.
     Сазан  был  хорош!  Отливал  в  лучах  солнца  желтым  металлом,  широкий  в  спине,  а   в  длину…  По  самый  крупный  мозоль,  что  у  всякого  рыбака-хвастунишки имелся  выше  локтя!  Так  прикинул  рыбак,  упустивший   добычу.  Беспомощно,  и  все  же  с  улыбкой   оглядываясь  на  друга, Иван  Исаич  запричитал:
     - Ой –ля-ля! Какой  сазанище  ушел!  Как  жеребец  ростом!  Это  же  надо,  Андрюша!  Невезуха!  Поводок,  прохиндей,  обрезал  пером,  как  будто  учился  в  лучших   колледжах  Лондона   и  Филодельфина!
     Он  уже  достал  из  воды  конец  лески  и  увидел,  что  поводок, и  верно, обрезан  у  самого  грузила.
     Андрей  Николаевич  обратил  к  нему  гладкое,  породистое  лицо,  смерил  презрительным  взглядом  пресыщенного  сибарита,  и  процедил:
     - Растяпа!  Такую  рыбу   проворонил!  Вот  уж  воистину:  дуракам  да  алка-шам…Сазан клюет  не  у  каждого!  У  меня  одни  карасики  к  червю  прикладываются!
     - Тут  ты   в  точку,  Андрюша!   Дуракам  и  пьяницам  везет.  И  новичкам. Но  я -  ни  третье,  ни  первое  и  второе.  Я  просто  рыбак.  Неумеха. Растяпа!  -  беззлобно  пропел  в  ответ  Иван  Исаич,  мало  внимания   обращая  на брюзжания  друга.  Так   пи-кировались  они  часто.
      Пожалуй,  он  тоже   журил  бы  товарища  за  подобную  бестолковщину.  Явился  рыбачить,  так  лови  и  не  возбуждай   нервы  соседу.
      И  он  торопливо  стал  исправлять  ошибки,  какие  допустил,  охотясь  на  крупную  рыбу.
      Прежде  всего,  он   заменил  катушку,  поставил  безынерционную,  сняв  малую  и  проводочную.  Привязал  прочные  поводки  и  покрупнее  крючки.  И  закинул  приманку   снова.
       Андрей  Николаевич  между  тем  таскал  карасей   почти  беспрестанно.  Он  был  весел  и  всё   чаще  поглядывал  с  толикой  превосходства  на  колдующего   над  своими  снастями  друга,  в  душе  посмеиваясь  над  его  невезением.
     «Ишь,  прощелыга!  Надумал  меня   обставить! Не  количеством,  так   качеством  взять.  Фигушки!  На  рыбалке  я  кого  хошь  обловлю!» -  думал  он,  совершенно  упуская  из  вида,  что  на  рыбной   ловле  совсем  не   последнее  место  занимает  фортуна.
     У  Ивана  Исаича  снова   клюнул  сазан.  И  опять  не  на  ту   удочку!  На  этот  раз  рвануло  так   рьяно,  что  и  круга  писать  не  пришлось.  Сазан оторвался,  едва  рыболов  подсмыкнул  его  резким  взмахом.
     -  Вот  же  каналья! -  ругнулся   в   сердцах  удильщик. – Опять оборвал  поводок!  Ну  и  схватись   ты   за  удочку,  что  с  японской  катушкой!  Как  знает,  что  снасть  слабая!  Здесь  же  мертвый  натяг,  глухой  тормоз!
     И  пока  он  переналаживал  и  эту   удочку,  ставя  тоже   безынерционную ка-тушку,  поплавок  первой   потащило  вон.
     - Смотри,  разява!  Опять  поволок  сазан!  -  успел  крикнуть  друг  и  конкурент.
     Иван  Исаевич   подсёк.  Крупная  рыба  с  перепуга  кинулась  от  берега на  середину  и  в  глубину  водоёма.   Жилка  вытянулась   в  звенящую  прямую,  но  катушка,  хорошо  притормаживая,  чуток  стравливала,  не  давала  порвать  снасть.
     - Ну-ка,  дружище!  Убирай  к  чертям  свои  удочки,  дай  сазану  простор!  Вишь,  кабан  какой   зацепился!  Теперь  он  хрен  уйдет!  -  в  азарте  и  весело  закричал   Иван  Исаич,  держа  удилище  под  хорошим  углом  и  направляя  рыбу  в  сторону  от  камыша.  Удилище  гнулось  и  тоже  смягчало  рывки  сильной  рыбы.  И  рыбак  был  уверен  в  себе. -  Ну,  давай,  канальюшка!
     Андрей  Николаевич  быстро  убрал  свои  удочки  и  удильник  товарища,  заодно  вытащив  из  воды   еще  одного  золотистого  карася.
     - Давай,  друг   удачи!  Веди   гиганта  балки.  Надо  бы   взглянуть  на  озорника. Может  статься,  он  один  тут  прописан  и  шуточки  вытворяет, -  добродушно  гудел  напарник,  начисто  забывая   зависть  к  сопернику  и  досаду,  и  загораясь  любопытст-вом.
     Рыба  ходила  на  глубине  прямо-таки  колоссальная  -  то  было  ясненько.  И  что  сазан  -  ведомо,  другой  крупной  рыбы  тут  не   водилось.  А  вот,  хорошо  ли  засекся, не  оборвет  губу?  Не  обрежет  плавником  спины  леску,  если  вдруг  развернется  и  полоснет?  За  тем  следить  надо  было,  не  допустить.
     Иван  Исаич  с  виду  спокоен,  как  мраморный   грек.  Рыба,  по  всему,  закрючилась  крепко  и  ходила  теперь  на  надежной  импортной   снасти,  что  патентовалась  большими  деньгами.
     «Давай,  милый,  погуляй.  Сбрось   малость  жирка  под  нагрузкой. А  то,  видать,  обленился   в  здешних   водах. Некому  тебя  помурыжить, - обращал  мысли  к  нему   рыбак. -  Это тебе  не  променад  под  звездами.  Катушка, -  что  плуг  лемешной.  Подустанешь!»
     Ситуацию,  наверное,  вскорости  понял  и  сазан.  Он  напрягся,  собрал  воедино  накопленный  опыт  и  силы,  и  дойдя  до  другого  берега  супротив,  резко  бросился  назад.  Дитя  природы  шло  к  рыбаку  и  быстро  и  настраивалось  на  рывок   массой.  Иван  Исаич  же  -  удильщик  без  высшего  образования,  крупную  рыбу  ловил  редко,  а  такую  и  вовсе  не  приводилось.  И  потому   не  мог  предвидеть  всяких   фортелей.  А  оттого  слабину   выбирал  без  спешки,  полагая,  что  сазан  растерялся  или  блефует.
     Но  тот  вдруг  вынырнул  перед  самым  носом  удильщика  и  снова  кинулся  в  путь!  Из  руки  рыбака  выхватило  рычаг  подмотки,  ударило  по  пальцам,  а  когда  Иван  Исаич  поймал  ручку  и  стал  снова  вертеть  катушку,  последовал   еще  рывок.  Он  поведал,  что  сазанище  не  сдался.  И  тут  же  из  пруда   ударил  каскад  воды,  в  центре  которого  виден  был  памятником  бронзовый   красавец.  Он  будто  бы  огля-нулся,  примерился,  и,  соскакивая  с  хвоста,  кинул  на  спину  себе  жилку.  И  она  тут  же   провисла.
     - Ну ты,  рыбак  занюханный! -  рассвирепев,  вскричал  басом  напарник.  -  Собирай  свои  палки  и…глаза  мои  чтоб   тебя  не  видели!  Тебе  не  рыбу  ловить, а  слону   яйца  раскачивать!  Там  по  тебе  дельце!  Качай  и  следи,  чтоб  в  лоб  не  заехало!  Тоже  мне!..
     Но  со  зла  друг  Андрей  не  нашел  нужных  уничижительных  слов,  а  потому  перешел  на  язык  непечатный,  но  очень  доходчивый    и  быстро  снимающий   стресс,  облегчающий   душу.
     И  лишь  погодя,  взглянув  на  склоненного   над  причиндалами  друга,  глухого  к  окружающему  и  убитого  невезением,  расстроенно   возгласил:
     - Нет,  такую  рыбалку  испортить!.. Хрен  малосольный.
     Унимающий   досаду,  Иван  Исаевич  крик  души  рыболова  услышал  и  вино-вато  сказал:
     - Ну  ладно,  Андрюша.   Я  же  опростоволосился,  поймал  гаву.  А  ты  душу  отвел,  наловил,  вон,  славненьких  карасей.  Что  тебе,  чего  еще  надо?
     -  Как:  чего  надо?!  Как:…что?1 Я -  не  человек?!  Не  рыбак?!  При  мне  так  опозориться,  а  я  -  не  переживай?!  -  возмутился  и  даже   закипел  Андрей  Николаевич. - Нет,  друг  мой!  Так  можно  инфаркт  схлопотать.  Шабаш!  Давай   перекусим,  отдохнем  малость  от  перегрузки  нервов.  Успокоиться   надо.
     -  Какой  такой   отдых?!  Я  же  рыбы  не  поймал!  Даже  карасей  на  жареху!
     Иван  Исаич  жаловался   уже  бес  печали  и  с  улыбкой  досады   глядел  на  товарища.  Будто  просил  у  него  прощения  за  доставленное   неудовольствие  и  рас-стройство  нервов.
     -  Да  лови  уж,  друг  неудачников! -  в  сердцах   сказал  напарник.  -  Но  сазанов   чтоб  не   цеплял  больше!  Очень  прошу!  Не  твоим  зубам  та  рыба.  А  я  тем  временем  перекушу.  Мне  спешить  некуда.   
     - Ишь,  как   вас  корежит,  мой   нелюбезный   друг! -  ухмыльнулся Иван  Исаич,  задетый  открытой  иронией. – Сами  вы,  значит,  господин  хороший,  сподобиться   заарканить   приличную  рыбу   не  можете, а  потому   завидуете  даже  такому   печальному   исходу.  Ах,  ах!  Превыше  всякого  понимания! Прикиньте!   Не  поймать,  так  хоть  подержать   на   вожжах  такого  красивого,  сильного…вампира   нервов! Ну  не   восторг  ли?!  Это  ж,  как  на  аркане  -  зебра!  Я  не  поймал  сказочного  сазана,  садок  мой  пустой.   Но  я   поймаю,  клянусь  репутацией  пруда!
     - Хорошо,  - устыдившись,  верно,  в  себе  эгоизма,  покивал  Андрей Николаевич. -  Делай   свое  черное  дело.  Но  не  здесь.  Вон  с  глаз  моих  на  другой   берег!
     Они  расстались,  разделив  территорию.
     Сазана  Иван  Исаич  в  тот  день  так  и  не   поймал.  День  поднимался   к  обеду  и  рыба  перестала  клевать.  Но  странно,  он  не  чувствовал  себя   чем-то  обиженным,  не  было  в   нём  того  внутреннего   неудовольствия  прожитым  днём,  какое   поселяется   в  человеке  что-то  не   завершившем.  Напротив,  смутная,  неосмысленная   радость  долго  жила   в   нём,  едва  вспоминался   тот  самый   день. Почему-то   предчувствовал  Иван  Исаич,  что   в  другой   раз   случится   ему   не  только   подсечь  крупную  рыбу,  но  побороть  и  загнать  все  же  в   подсачек,  посадить  на  кукан.
     Жизнь  иногда   дарит  радости,  а  ему-то  надо,  чтоб  надежда   на  встречу   с  хорошим  клевом  не  оставляла   души,  и  в   памяти  всегда  было  бы   ощущение   той  малой,  быстротечной   отрады.
               
                1982  г.       



ЛУГАНСКАЯ    ОСЕНЬ

       Из  прудов   рыбопитомника,   по  протоке, спускаются  осенью   воды   для  снятия   урожая, и  вместе,  случается,  уходят  питомцы,  расселяясь  по  Пеньковатому,  Чистенькому  и  Богунному  озерах,  где  и  оказываются   нередко  на  крючках  любите-лей-рыболовов.
     Но  если  в  питомнике  пестуют  в  основном  травоядных   амуров  и  толстолобиков,  а  также   гибридов,  именуемых  в  прейскурантах  карпами, то  в  Богунном   водится   всякая   рыба.  Тут  и  обязательный  окунь  со  щукою,  красноперка  с  уклейкой,  плотва  и  густерка,  лещ,  и  уж  непременно  гибрид  в  ипостаси  карпа,  есть  и  карась,  и  высокочтимый   сазан.  Настоящий,  зако-ванный   в  бронзу.
     Вот  ради  такого   разнообразия  и  тянет  сюда   всякого  рыболова,  от  неумёхи  до  аса  в  своем  деле.
     Одно  время   статус  Богунного  много  раз  пересматривался.  Переходил  водоём  от  общественной   организации  рыболовов  с  охотниками  к  питомнику  и  обратно,  забирал  его  под  свою  руку  сход  казаков.  Но  со  временем,  когда  хозяйственный   раздрай   во  власти  не   позволил  содержать  подарок   природы  даже  совсем  минимально,  перешло   озерцо  как-то  тихо  и  незаметно  в  бесхозные.
     И  повалил  сюда  всякий   народ  вплоть  до  хапуг  с  бреднями  и  сетями. Впрочем,  халявщиков стали  гонять оружные  «новые»,  любящие   побросаться   спиннингом  или  поплавочной   удочкой,  не  отходя  далеко  от  раскинутой  «самобранки».  За  сеть  или  бредень  били  в   сопатку.  И  с  тех   пор  стало  относительно   вольно  рыбачить  там   простому  удильщику  из  работяг.  Как  говорится:  не  было  бы   счастья,  да  подвернулось…
     Мы  с  приятелем  Василием  Ивановичем  посещали  многие   водоемы   области и,  будучи  охочими  до   прогулок,  не  преминули  наведаться  на  Богунное,  когда  прошел  слух  про   вольную  там  рыбалку. И  по  осени,  в   пору  бабьего  лета,  мы  обазательно  делали  визит  тамошним  рыбам.
     Конечно, добираясь  пешком  от  не  близкой  автотрассы,  мы   припаздывали  к  зоревому   клёву. Но  осенью  большей   частью  клевало  в  течение   дня,  и  бывало,  ловилось  очень  изрядно,  а   потому  и  жалеть  об  опоздании  не  приходилось.
     Мы  много  теряли,  да.  Не  видели  зарождения  нового  дня -  оно  заставало  нас  в  автобусе  или  на  марше,  не  слышали  первых  звуков  живности,  ломающих  тишину  уходящей   ночи,  нередко   пропускали  поклёвки  нешуточной   рыбы  через  свое  опоздание.  Но  зато  уж  потом!..
     Лещ  на  озере  начинал  клевать  хорошо  сразу   после   полудня  и  мы  готовились  к  тому   основательно.  Выбирали  место,  прикармливали  перловкой,  затем  добавляли  рубленых  червей  в  грязевых   пирожках,  и  перебирались  на  место  лова  почти  впритык   ко  времени,  минут  за  пятнадцать  до  часа  дня.  И  лещи  мало  когда   подводили  нас.  По  паре,  а  то  и  по  полудюжине  лещей  и  подлещиков  мы  брали.
     А  до  того  иной   раз   перебивались  всякой  белью:  плотвой,  красноперкой,  не  брезгали  крупной   уклейкой,  когда  веселила  она  сердца  наши  азартным  клёвом.  Но  большей   частью  ловили  серебряного  карася,  чуть  больше  чем  пол-ладошки  ростом. Они  шли  на  червя   бойко,  лишь  слегка   пробовали  наживу  и  тащили  крючок   на  дно.
     Но  бывало,  часиков  до  девяти,  забавлялись  нами  сазаны,  ломая   вдрызг  удочки  и  пуская   в  распыл  лески,  крючки  и  грузила  с  поплавками.  Естественно,  мы  не  замечали  тогда  времени  и  утрат,  нам  некогда  было  злиться  или  стенать,  потому  что  отпущенное  случаем  время   уходило  на  восстановление   или  замену  орудия  ло-ва.  И -  желание   поймать!
     У  нас  было  не   по  одной   удочке.  Но,  к  сожалению,  на  каждой  только  один  кончик,  а  он  борьбы  с  дивными  варнаками,  что  приходили  к  нам  распотешиться,  не  выдерживал   никак.
     Нет,  если  попадался  на  крючок  сазан  килограмма   на  два  или  около,  мы  иной   раз  одолевали  его   коллективно,  загоняли  в   подсачек.  Но  чаще  всего  приставали  к  нам  кабанчики  потушистее,  которых   после   подсечки  и  со  дня  приподнять  возможности  не  было.  И  разбойники  то  прекрасно  понимали.  А  потому,  полежав  для   приличия  или  потехи  ради  некоторое  время  на  донном  илу  будто  на  пляже,  сазаны  неторопливо  отходили от  берега  и  начинали  игрища.
     Иной   раз  такой   свинтус  ходил  даже  по  кругу, но  до  поры,  пока  не  наскучит.  А  потом  хулиган  разгонялся,  делал  свечку,  бросался  на  сторону  и  все  же   цеплял  спинным  пером  жилку  и  обрезал. Получалось  у  них  это  как-то легко  и  изящно,  будто  шутя  демонстрировали  циркачи  умение.   Или  просто  обрывали  поводки  собственным  весом,  забравшись  в  камыши  да  еще  поломав   удилище.
     Сколько  было  восторгов  и  огорчений,  попыток   взять  все  же  нахала,  но  не  помогало  ни  что.  Барбос  тот  попросту   залегал.
     Тяжелы  и  многомудры  были   сазаны  те  на  Богунном,  и  мало  простора   и  глубины   для   их  одоления.  Тех  исполинов  сетями  брали  глухой   осенью  заезжие  браконьеры,  или  глушили  взрывчаткой  по  произволу  и  беззаконию.
     Великаны  рвали  наши  снасти,  а  мы   восхищались  их   удалью.  Особенно  восторгался   мой  друг,  у  которого  раньше  не  замечал  я   поэтической   утонченности.
     - Кошмар!  -  кричал  он  в  экстазе,  с  трудом  удерживая  согнутое  в  дугу удилище. -  Сазан  развлекается!  Он  хочет  сломать  мою   слегу! -  и  поощрял,  подзадоривал  и  мирволил,  оскалясь. -  А  ну-ка,  рвани!  Сделай  свечку  и  уходи  себе  в  пенаты!  Или  слабо?!.  Доставь  мне   радость!
     И  сазан  сотворял   приятное:  рвал  поводок  или  ломал  удочку.  Когда  же  он  обкорнал  последний   удильник,  Василий  Иванович  возмутился   уже  без  всякого  по-клонения  и  почти  со  слезой.
     - Что  ж  ты  наделала,  божия  тварь!?  День  впереди,  а  мне  ловить  нечем!  Я  же  терпеть  не  могу  донки!   
     Но  пришлось  потерпеть. К  тому,  он  признавался,  что, держа  леску  на  пальцах  руки,  ему  любопытно  прикосновение  рыбы  к  наживе,  легкая  её   потяжка, и,  конечно,  рывок. А на    надо  мгновенно  отреагировать.
     После  девяти,   на  смену  сазанам,  подходили  особи  разного   вида:  гибрид,  караси,  плотва  и  прочая  рать.  Клевали  на  всё ,  что  мы  предлагали  на  крючках  рыбам,  но  предпочтение  отдавали  все  же  мягенькому.  Особенно  шел  нарасхват  травоед,  нежный  белый  червяк,  слегка  смахивающий  на  опарыша,  но  живущий   в  стеблях  бурьяна.  Впрочем,  от  теста, сдобренного  приятным  запахом  ванили  или  эссенции  от  всякой   ягоды  и  фрукты,  нос  тоже  не  воротили. Уважали  и  мотыля.
       Великостью  рыба  была  разная:  и  двести граммов  тянули  плотва  или  гибрид,  красноперка,  и  - с  пальчик  цеплялась  живность.  Караси  всякие  тут  водились,  и  даже   вовсе  приличные,  на  фунт  могли  вытянуть.  Но  это  уже  редкость.  Они  убавлялись  в  озере  под  нажимом  браконьеров  и  обилием  удильщиков. 
     Часа  в  три  мы  садились  перекусить. Доставали   припасы,  разводили  костер  для  согрева  чая.  Затем  убирали  за  собой   место,  сжигая  мусор  и  закапывая  иль  заливая   костерик,  и  ложились  в  тенечке  долгих  и  молодых  покуда  дубков  понежиться  минут  с  тридцать. Разглядывали  спелый   камыш,  в  задумчивости  покачивающий  султанами  над  обрезом  синей   воды  с  отражением  неба,  слушали  птичек. Ветерок  оглаживал  наши  лица,  срывал  с  деревьев  бурые  листья  и  медленно  нёс  на  гладь  озера,  Тихонечко  опускал  и  чуток   гнал  парусом.  Курлыкали  где-то   в  ультрамариновой  бездони   припозднившиеся  журавли,  оставляя  в  душе   непонятную  грусть,  мы  щурились  и  тихонько   вздыхали.
     Мечталось  остаться  тут  навсегда.
     Но  подступал  вечер,  и  надо  было  готовиться  до  хатки.  А  перед  тем  хоте-лось  еще  поклеваться  на  вечерней   зорьке.
     Василий   Иванович  принимался  за  поплавочную  удочку,  а  я  подавался   к  стене  камыша  в  сторонке,  чтоб  побросаться   блесной.  И  иногда  удача  мне  улыбалась,  брал  я  одну  или  парочку  щук,  Но  чаще  бросались  наперехват  окуньки  и  стучали  по  тяжелой  колеблющейся  «ложке»,  но  не  более  того.  А  когда  ставил   вращающуюся  «универсалку»  или окуневую   самоделку,  они  тут  же  цеплялись   на  мои  двойники,  являя  картину  скорее  бессчастную,  чем  спортивную.   Представьте:  висит   на  блесне  «матросик»   в  полтора  пальца  ростом  с  дважды  пробитой  челюстью  и  смотрит  на  тебя   с  таким  удивлением,   обидой  и  укоризной,  что  становится   неуютно  и  даже  стыдно  за  содеянный   грех.  И  стараешься    снять  вину  и  скоренько  от  окунька   избавиться,  бросить  обратно   в  воду,  моля   Бога,  чтоб  залечил  рыбке   невольные   раны.
     А  как-то  сложилось,  что  я  побывал  на  Богунном  один.  Уже  глубокой   осенью,  отчего-то  долго  и заботливо  хранящей  тепло  ушедшего  лета.
     Я приглашал  друга  составить  компанию,  побывать  у  воды,  но  он  отказался,  сославшись  на  занятость.  Обещался   кому-то   в  чем-то  помочь.  Дал  слово.
     Утром, выйдя  из  дома,  увидел  я  перемены.  Вчера  еще  было  тепло  и  приятно,  деревья  в  садах  и  на   улицах  стояли  в  багряной   бронзе,  а  воздух,  казалось,  пронизан  был  золотым  мягким  светом.  А  за  ночь  случилось что-то   еще, будто  волшебник   тут  побывал  и  прибавил   прекрасного.
     Я  знобко передернул  плечами  и  понял:  морозец!…Подобрался  к   утру  и  ослабил стебли  листвы   на  деревьях. Они  полетели,  падали  редким  дождем.  Я  даже  прижмурился   от  мерклого  блеска  золота   на  тротуарах   и  вокруг,  и  за  жестяным  шуршанием  палых  листьев   под   сапогами  не   тотчас  расслышал  еще   какой-то   не-ясный   звук.
     Остановился   прикурить  и  невольно  прислушался,  а  взгляд  мой   поймал  падающие  листья,  в  медленном  танце   сотворяющие  кружева  и  едва   уловимый   шорох.  И  осмотревшись  более  пристально  и  навострив   слух,  я  сообразил:  шелест  листьев  оттого  создается,  что  летят сонным  дождиком  сотни  и  тысячи  лимонных  листьев  шелковиц   и   акаций,  касаются   друг  дружку  и,  приземляясь,  золотом  по-крывая   твердь,  издают   тихий,  но   внятный  шелест. 
     Нет,  я  больше  не  видел  такого  торжественного  листопада,  когда  деревья  за  малое  время,  без  помощи  ветра,  являли  стыдливую  наготу.
     За  городом,  в   пойме  реки,  леса  враз  оголились,  зачернели  ребрами  веток,  и  озеро,  почти  со  всех  окруженное  смешанным  бором,  по  берегам  пламенело  бронзой  и  пурпуром  листьев  и  трав.  А  глубокая   синь  неба,  опрокинутая  в  воду  в  обрамлении  пламенной   ризы,  казалось  камнем  сокровищницы,  выставленным   напоказ.
     И  -  великое  молчание   в   природе!  Но  не  зловещее  или  являющее  торжество,  а,  скорее,  загадочное  и  миротворящее.
     Я  был  один  на  озере  и  невольная  оторопь   отпустила  меня   не   сразу. С  почтительной  робостью  отошел  я   к   протоке,  что  тихонько  струилась  к  Донцу,  и  стал  высматривать  место  для  рыбной   ловли.  Здесь  не  было  засилья   листьев  и  лег-че  добраться   крючком  до  глуби.
     На  плёсике,  на  широкой   и  тихой   воде,  осталось  несколько   подставок   для   удочек,  которыми  пользовались  внедавне,  и  я  решил  попытать  здесь  удачу.  Снарядил  сразу  две  удочки  и  одну  за  другой,  наживив  крючки  опарышами,  побросал   в   протоку.  Глубина  была  так  себе,  чуть  больше  метра,  но  сулила  надежды.
     Подкинув  малость  подсолнечного  жмыха,  я  успел  припечалиться,  прежде  чем  одно  из  гусиных  перьев  стало  потиху   погружаться.  Чуток   выждав,  я   вздернул  кончик  удилища, но…пусто.  На  пяток  сантиметров  опустил  поплавок,  бросил  его  теперь  на  волю  слабого  течения.  И  наплав   почти  сразу, неторопливо  и  как  бы   с  обстоятельностью,  был   утащен   вглубь.  Я  опять  сыграл  кистью  руки  и  услышал  зацеп.  Затем  шалый   рывок,  и  спустя  малое  время  достал  из  воды  гибридика  грам-мов  на  двести  весом.  Ха-арош  для  такой   поры! Прямо  праздник  душе.
     Настроив  садок  и  пересадив  в  него  рыбку,  я  снова  бросил  наживу  в  плёсик.  И  поплавок  немедленно  и  так  же  неспешно  был  увлечен  на  дно.
     Опять  подсечка,  извлечение  из   протоки  гибрида…Клёв  был  сказочный,  непрерывный,  но  однообразный.  О  второй   удочке  я  не  думал,  не  трогал  её -  рыба  клевала   в  проводку,  брала  плывущий   корм.
     Такая  рыбалка  походила  на  работу   конвейера  и  скоро  нагнала  тоску. Я  загрустил.
     Вообще-то,  нам,  удильщикам,  не   угодишь.  Нет  клёва,  так   мы  дуемся  на  судьбу,  досадуем  на   погоду, стенаем  и  ищем  причины,  а  если  клёв  бешеный,  то  восторгаемся  им  не  долго.  Потом,  конечно,  мы   вспоминаем  тот  день  счастья…Но  потом.
     Мне  быстро  приелось  однообразие.  Я  откладывал  удочку  и  озирался,  слушал  непривычную  тишину,  от  которой  скоро  появлялся   в  ушах   звон,  устраивал  перерыв  на  завтрак,  затем  снова  ловил,  но  ничего  не  менялось.  Другая  рыба  не  подходила,  клевал  один гибрид.
     Тогда  я  сменил  место  ловли, и,  перейдя  на  озеро,  забросил  удочку  за  границу  лиственного  золотого   оклада.  Я  даже  не  стал  бросать  жмыха,  чтоб  не  привлечь  интереса  гибрида,  но  без   прикорма  долго  никто  не   подходил  к   крючкам.  И  теперь  я  стал  раздражаться  пренебрежением  к  моим  интересам  рыбы,  но  все  же  дождался   поклевки.  С  такой  же  ленивой   задумчивостью  поплавок  скрылся   в глубокой   синеве.  И  после   подсечки  у  меня   в  руках  оказался  идентичный  и  аналогичный,  а  то  и  близнец  прежним -  гибрид.
     Я стал  менять  насадки,  но  результат  не  менялся.  Родственники  карасю  брали  опарыш,  мотыль,  тесто,  перловку  и  хлеб  с  вареным  картофелем  и  сырком!  Им  было  всё  равно,  что  висело  на  крючке!  Аппетит  был  зверский.  Вытащив   еще  пару  десятков  холодных  на  ощупь  и  нравом  рыбок,  я   пошабашил  и  неторопливо  подался  домой.
     У  подъезда   сидел  на  лавочке  мой  друг,  и,  усадив  рядом,  учинил  допрос.  А  когда  мы  перешли  для  более  обстоятельного  разговора  к  нему   в  квартиру,  Василий  Иванович  прикинул  улов  мой   на  пружинных  весах.
     - Да  тут  больше   шести  килограммов! -  воскликнул  он  весело. -  Нахватался  ты   рыбы  на  радостях,  что  подвалила  халява.  Перебрал  против  нормы!  Нет  на  тебя  рыбнадзора!  Тогда  я  накладу  штраф  и  излишки  конфискую!  А  почему  один  гибрид?  Лещ  и  плотва  игнорировали  такую  славную  погоду?  Мороз  и  солнце!..
     - Выходит,  что  так.  Сколько  ни  соблазнял  я  всякую  рыбу,  гибрид  не  пущал.  Его  день  был, наверное.  Ну  а  весов  с  собой  не  таскаю,  потому  не  остановился   вовремя,  хотя  перекуры  делал,  -   сказал  я,  смеясь. -  На Богунном  я  сколько  раз  тебя   вспоминал.  Жалел,  что  не  получилось  у  тебя  составить  компашку  на  такой  разгуляй  рыбы.  Радость  со  мной   не  разделил.  Так  что  половина  рыбы  твоя   по  праву.  Факт!
     Я  не  стал  про  иное   распространяться. Про  красоты  чудного  утра  и  дня,  которыми  восторгался   и  удивлялся,  а  вот  поделиться  не  мог,  не умел.
               
                1996  г.          
   


ХАРИУСЫ  ТЕХ   САМЫХ   ОЗЁР

     Рыбаки  спали.  Фёдор  зажег  «летучую  мышь»  и  принялся  налаживать  удочку.   Прежде  чем  ехать  в  поселок,  он  все  же  решил  еще  раз   отвести  душу   и  покараулить  зоревый   клёв.  Когда  чуть  забрезжило,  Фёдор  разбудил  рыбаков  и  покинул  избушку,  спустился  на  берег.
     Погода  была  неспокойная. По  небу   волоклись  черные  клочковатые  тучи,  глухо  стонала  тайга,  над  озером  кружились  станицы  гусей,  взволнованным  криком  заглушая  шум  прибоя.  Волны  набрасывались  на  берег,  ветер  подхватывал  их  и  веером  швырял  на  камни,  разбивая   в  тысячи  брызг.
     Удивляясь, Фёдор  качнул  головой   в  башлыке.  Вот  же  недавно  стояла  тишь  и  благодать,  грустно  помаргивали  в  темном  небе  звезды, и,  казалось,  ничто  не   предвещало  мороки. Нет.  буря   еще  не  разыгралась,  еще  не  было  в  стихии  бешенства,  но  и  рыбачить  в  такую  погоду  приятного  мало.  К  тому  - Север,  и  начало  лета  не  помеха  холодному  дождю,  а  то  и  снегу.  Но  удильщик – фанатик  и  охота  ему   пуще  неволи.  Давно  сказано  и  верно.
     Фёдор  забросил  в  озеро  снасть, – ветер  отшвырнул  обратно.  Тогда  рыбак  махнул  удильником  еще  и  еще.  Не  всегда  удавалось  закинуть  короеда  подальше  от  берега, но  хариус  не  брал.  Большой   поплавок   плясал  на  волнах  и  никак  не   указы-вал  на  поклевку.
     Подошел  рыбак  из  заимки. Остановился   за  спиной,  скептически   оглядел  орудие  лова  Фёдора  с  толстой  жилкой  и  громадным  поплавком,  на  изрядные  волны,  бегущие  из  края  в  край   озера,  и  хрипло  прокричал:
     -  В  такую  погоду   хозяин  собаку  из  дома  не  гонит,  а  мы  рыбу  ловить  наладились!  Ни  в  жисть  не   возьмет!  Пустая  трата  времени  и  нервов!
     И  только  он  огласил  пророчество,  как  Фёдор  увидел  провал  наплава,  и  тут  же  рвануло  его  за  руку.  Он  подсёк. Леска  натянулась,  пошла  резать  воду,  а  затем  напряглась…Фёдор   поднатужился,  прикусив  губу,.. и  вытащил,  хлопнул  на  грудь  себе  очень  внушительного  хариуса.
     - Ха-ароош,  стервоза!  -  изумленно  пропел  за  спиной   Фёдора  рыболов.  -  Ай,  красавец!  На  цельное  кило  потянет!  Ну,  паря!  Ежели  б  не  своими  глазами  видел,  ни  в  жисть  не  поверил,  что  в  такую  погоду   клюёт!
     Он  показал  сквозь  бороду  зубы,  крутнул  головой   в  подшлемнике  и  заторопился,  рысцой  подался  вдоль  берега,   на  ходу   собирая  удочку.
     Фёдор  вытащил  ещё   двух   подобных рыб,  схвативших  на  короеда  так  же  резко,  и  посадил  на  кукан.  Подошел  еще  рыбак   из  избушки,  и  при  нём  довелось  достать  из  озера  хариуса  и  пересадить  к  прежде  пойманным.  Рыбак   поглядел  на   улов  и  поцокал  языком.
     - Знатецкая  вещь! -  сказал  он  с  завистью.  -  Ушица  будет   пресладкая!
     -  Бери,  когда  так,  -  предложил  Фёдор  и  протянул  кукан.
     -  Ну?  -  удивился  мужик,  распахивая  улыбку.  -    От души отрываешь.
     - Пустяк, - заявил  Фёдор. – Поймать -  поймал,  а  что  делать  с  рыбой,  ума  не  приложу.  В  командировке  я  здесь.  На  рыбалку   вот  время   урвал,  а  теперь  на   ра-боту  надо…Бери,  пока  даю!
     - Не,  браток!  Тут  такая  штукенция   вырисовывается.  Сам  ты   поймал  рыбу,  так  она  слаще  купленной   станет.   А  сворованная   или  спрошенная…От  голода,  когда  надо  скушать,  а  так…не-ет,  --  рассудительно   изложил  рыбак   в  стеганке  и  болотниках,  в  солдатской  шапчонке.  -  Рыба  знатная  у  тебя,  спору  нет.  Да  тока  мне  самому  бы  споймать  таку   рыбку!  И  я   споймаю!  А  как  же?!  Хочь  и  впервой  я  на  этих  озерах.  Ты  вот  сподобился!
     И  побежкой  рванул   по  камням,  приглядывая  себе  место  на  перемычке  двух  дальних  и  знаменитых  озер  Колымы:  Джека  Лондона  и  Танцующих хариусов.
                1967  г.      

УТРО   НА   РЕЧКЕ

     Быстро  светало,  и  подобру,  Алеше  Копылову  с  час  назад  надо  было  бы   сиднем  сидеть  на   кормленной   яме  и  поджидать  чебачка,  да   ушли  далече   те  времена,  когда  рыбалка  была  сначала,  а  уж  потом   всё   стороннее.  Теперь  же   утеха  отошла  на  заднее  место,  и  удить  приходилось  урывками,  когда   выпадала  счастливая   минута,  свободная  от  всяческих  забот.. Вот  и  сегодня,  даром  что  на  каникулах,  а  наперед  пришлось  присмотреть  за  скотиной,  а  уж  потом  во  все  лопатки   подался  на  реку.
     Легкий  туман  курился над  прибрежным  лугом,  стоял  полстью  поверх  кустарников  на  обрезе  реки,  и  лишь  у   пляжа  стекал  на   воду и  нешироким   шляхом  пересекал  Донец. Солнце  чуть-чуть  позолотило  край   неба,  играла  рыба,  кругами  ломая   опрокинутый  в  реку  лес,  и  гремели  соловьи,  венчая  пением  утреннюю  сказку.
     Алёшка   повел  плоскодонку  под  берегом  встреч  течения,  стараясь  выйти  на  крутой   изгиб  реки  и  там  уже  пересечь  стрежень  и  попасть  на   яму   сверху,  чтоб  не  пугать  рыбу.
     С благодушной,  мечтательной  улыбкой  Алёша  работал  веслами, сильными  гребками  бросая   лодку  вперед,  с  удовольствием  чувствуя, как  разминаются  руки,  наливаются  приятной   тяжестью,  какая  бывает  при  охотном,  приятном  труде.  И  мысли   Алёши  были  легкие,  праздничные,  и  душа   его  довольна. Он  с  благодарностью  думал  об  отце. Тот,  зная  привязанность  сына  к  рыбалке, загодя,  в  нужный   день  оставлял  в  лодке  под  банкой  червей  и  всякой   привады,  а  в  свободное   время   объезжал   ямы  и  прикармливал  жмыхом  да   сечкой   рыбу.  Потому  и  места  их  всегда  были  уловистыми  и  желанными.
     Но  если  отец,  навещая  иногда   подводные  пади  не   ради  одной  прикормки, любил  забросить  донную   удочку, и  в   ожидании  сазана  иль широкого чебака,  раскинуть  головой   над  домашними  заковырками,  просто   отдохнуть  немного,  то  Алексей  обожал  побросаться   в   проводку.  Правда, и  добыча   его  бывала  победнее,  но   на то  уже  как  посмотреть.  Пускай   плотвичка,  густера  и  иной   голавлик  были  и  возрастом  от  сазана   моложе  и  выделялись  худобой,  а  потому   весом  не  тянули   против   великолепных   особей, но  как   они   клевали!
     Голавлик  тащил  поплавок  без  всякого  предупреждения,  и  оттого  сердце  каждый  раз   как  бы  отрывалось  на  короткое   время,  холонуло,  замирало  в  испуганной   истоме,  рука торопливо   вздергивала   кончик   удилища  и…частенько   запаздывала.  Но  если  подсек   вовремя...Рыка  сопротивлялась  яростно  и  на  глубине  и  поверху,  то  бросалась  ко  дну, то  в  сторону, изворачивалась  на  месте,  стараясь  отцепиться   и  уйти.  И  часто  сходила. Но  Алёша  никогда  не  жалел  об утраченной   рыбе,  а  напротив,  иной   раз   восторгался   умелицей,  что  сумела  вывернуться,  обхитрить  человека   и  обстоятельства -  в  том  прелесть  ужения!  Чаще  срывалась  наиболее  крупная  рыба.  И  потому   что  умудренная  жизнью,  и  оттого  что  крючки  у   Алёши   самых   малых   размеров -  клёвные.
     Густера  хватала  по-разному.  То  топила   поплавок  сразу,  то  дробно  играла  им,  пробуя   тесто   на   вкус,  то  тащила   наплав   в   сторону   или  против  течения,  иногда   выкладывала,  но  всегда  был   тот  клев   не  скучный,  весёлый.
     Иногда  баловалась  щука.  Бросалась  из  засады  на  трудящуюся   у   крючка  малявку,  заглатывала  всё   вместе, а  затем  перекусывала  леску.  Щучьи  набеги  хотя   и  вносили в  рыбалку   еще  большее   разнообразие  и  надолго  не  оставляли  в  душе  раздражения,  однако  вызывали  досаду   всегдашней безнаказанностью   в   воровстве   крючков.
     Хорошей   бывала   поклёвка   леща. И  на  течении  он  обязательно   выклады-вал   поплавок,  чуть  придерживал  и  медленно  тащил   на  дно.  Даже  дыхание  затаивалось   при  такой   неторопливой   игре   с   наживой,  тем  более,  что  характер  поклевки  прямо   указывал  на  породу  и  величину   рыбы.  И  все  же   что-то  пропадало   вместе  с  разгадкой.  Очарование,  что  ли,  снималось  и  превращало   процесс   из  колдовства  в  работу.
     Алёша  осторожно  причалил  лодку   к  старому  и  обгнившему  пеньку   недалеко  от  берега,  сразу,  где   начиналась  заветная   яма.  Размотал   удочку,  нацепил  червячка  и  бросил  в  глубь  омута.   Вообще-то,  паренёк  любил  ловить  на  пареную   пшеничку, перловку  и  всяческую  растительную   для   рыбы   съедобность,  но   окуни  такой   еды   не  признавали.
     Рыбачек   огляделся,  выискивая  на  реке  иных   удильщиков,  но   вблизи  никого  не  было.  Спали,  наверное,   его  сотоварищи,  дрыхнули  сладко  на   самой   зорьке.
     Алёша  не  думал,  что  окуньки  сразу  набросятся  на   его   червей,  и  потому   не  сразу   посмотрел  на  поплавок.  Но  его  не  было.  Рука  сама  сделала  подсечку, и,  услышав  на  крючке  рыбу,  определив   её   великость,  вытащила   нам  свет  божий  бойкого,  граммов   на   сто   окунька.
     - С  почином  тебя,  Алексей   Фадеич! -  сказал  он  себе   вслух   по-крестьянски  и,  сняв  рыбу  и  бросив   на  дно  лодки, снова  швырнул  окуням  крючок   с  наживкой.
     Окуни  были  прожорливы,  бросались  на  червей,  как   шавки  на   кости,  и   взвеселив  поначалу   сердце   рыболова,  скоро   приелись.  Алёша  любил  разнообразие  в   поклевках,  перерывы   меж  ними  и  ожидание,  а  тут -  как  метроном.  Бросил -  поймал,  опять  бросил -  снова  рыбка,  еще  бросил  -  тот  же   итог.  Добыв  с  десяток   похожих  друг  на  дружку,  как  близнята,  окуньков,  рыбак  снялся  и  переплыл  на  дру-гую  продольную   ямку,  где   предполагал   поиграть  с  густерой.  И  верно,  с  первым  забросом  поймал   приличного  ласкиря.  Затем  потешила   его  упористым  ходом  уве-систая   плотва,  но  вскоре  объявилась   щука  и  отгрызла   крючок.
     Уж  давно  взошло  солнце,  стало  припекать  в   макушку  и  играть  в   воде,  мешая  в  бликах  видеть  поплавок,  а  Алексей,  разохотясь,  рыбачил.
     С  жарой   клев   сделался  редким,  занудистым,  а  скоро  и  вовсе  пропал.  Рыба  то  ли  ушла   к   родникам,  то  ли   подалась  под  берег  в  тенечек, а,  может,  просто  на-сытилась.
     Алексей решил  попытать  счастья  еще   в   одном  месте,  где   водились  лини,  хотя  ловля   в  такую  пору  -  предприятие   мало  доходное. Однако  он  устроил  лодку   в  заливчике,  забросил   удочки  и  стал  ждать  поклевок.
     На  другом  берегу,  более  пологом,  уходящем  к  горизонту  наизволок, заканчивалось  село,  далее  простиралась  степь.  Тянулись  и   уходили  в  за даль,  через  хлебные   поля,  ряды  высоковольтки,  а  на  самой   маковке  холма  маячила   вышка   геологов.   Всё это  вскользь  оглядывал  рыбачек.  Водил   взглядом  по  небу,  без единого облачка, но поражающего  глубиной   цвета   лазури, и,  довольный,  похмыкивал  себе   под  нос. Поглядывал  он  и  на  воду,  на  недвижные   поплавки,  на  пузыри  со  дна  близ  течения,  что  пускала,  верно,  богатая   стая  забредших   сюда  лещей   или  коробов.
                Теперь  Алексей   внутренне  подобрался,  но  все  же   продолжал  темнить,  играть  с  рыбой,   будто  нет  ему   дела  до  клёва,  а  смотрит  он на  дом  родной  и  поля   в   пажитях,  на  небушко  чистое.  И  скучно  ему,  и  притомился…
     И  тут  один  поплавок   заиграл.  То  чуть приподнимется,  то  задрожит, а  затем  ляжет,  вылезши  почти  целиком…И  вдруг  окунется  и  быстренько  вынырнет  и… зам-рет.
     Алёшка  давно  приготовился  подсекать  и  был  напряжен.  Давно  не  дышал,  зорким  взглядом  следя  за  игрой   осторожной  и  привередливой   рыбы.  И  все  не  мог  выбрать  миг   подсечки,  боялся  поторопиться…
     И  когда   перьевой  поплавок  мягко  тронулся  с  места  и  пошел  к  середине   реки,  одновременно  погружаясь,  рыбачек  мягко   подсек.  На  другом  конце  жилки  что-то  сдержало   грузом,  но  не  рвануло   вглубь  или  в   сторону,  а  ходко   поддалось,  как  подавался  из  глубины  крепко   взнузданный  подлещик,  понукаемый  болью.
     «Ишь,  халява, и  тут  творит  шкоду!» -  подумал  Алёша  совсем  как  говаривал  его  отец,  недовольный   уступчивой   рыбой.  И  сноровисто  потащил  добычу  наверх.  Она  шла   послушно,  как  снулая,  отливала  тусклой  бронзой,  но  была  незнакомо   уз-кой  и  небольшой -  чуть  больше  четверти.
     Рыбачек  выхватил  её  из  воды  и  опешил.  То  была  ставрида!  Морская  рыба  холодного  копчения  сидела   у  него  на  крючке,  а  во  рту  торчала  записка!  Алёшка  машинально  развернул  бумажку   и  прочел.
     «Лов  рыбы  ограничен!  Не  будь  жадиной!  Нептун.»      
     Паренёк  огляделся,  запоздало  выискивая  воздушные  пузыри  на  воде,  но  кругом  было  пустынно-знойно  и  лишь  на  другом  берегу,  на   валежине  сидел  и  помахивал   ногой   в   ласте  сосед  и  друг  Родька,  а рядом,  на  траве  лежал  акваланг.  Отец  Родиона  был  из  богатеньких  и  потрафлял  сыну.
     Алёшка  лишь теперь  понял,  что  и  к   чему,   и  закричал:
     - Эге-ей!  Халява!  Я  те  не  то  устрою!  Я  те   ящерку  в  трусы  запущу!  Она  те  пощекочет!
      И  хохотал,  выскребывая  тылом  ладони  из  глаз  весёлые   слезы,  и  грозил  рыбиной   озорнику.  Почти  скромно  лыбился  друг  Родька,  щурился  на   солнышке  и,  довольный,   раскачивался  на  бревне.  Пожалуй,  они  были  счастливы  в беззаботности   детства.
                1998  г.      

ТОСКА   ЗЕЛЕНАЯ

     Тот  года  выдался  в  напряжении  и  для  рыбалки  я  смог  выкроить  время  лишь  в  июне,  в  самую  жару,  когда  на  добрый   клёв  надежды  мало. А чтобы   устроить  хотя  бы   маленький   себе   праздник,  у   воды   надо  быть  еще  до  зари-зореницы.
     Конечно,  я  походя  интересовался  делами  удильщиков,  поведением рыбы  на  реках  и  в  ближних  прудах  и  озерах,  но  чтобы   дотошненько   расспросить  -  нет.  Не  хотелось  расстраиваться.
     Но  вот  как-то  я  поделился  с  другом  сокровенным  желанием  посидеть   раненько  у  реки  и  поглазеть  хоть  на   какой-либо  клёв,  и  заядлый   рыбак   согласился   составить  мне   «кумпанство».
     - Я  знаю  одно  место,  дружище. Клёв   шалый.   Ежели  попадешь  в струю.  А  хапает   берш.  На  червя.  Годится?  А  хошь,  махнем  на  Ольховские   пруды.  Там  карасик   пацанят  развлекает. Встречал  я  оттуда  дачников,  расспрашивал.  Но  малый   карасик,  тощий.  На  полладошки.
     Он,  верно,  хотел  сотворить  мне   приятное  и  потому   смотрел   с  легкой улыбкой  и  с  большим  простодушием.  И  шарился   в   смущении   в   волосах,  уже  тронутых   сединой,  но   густых,  черных.
     - Раз  ты   обрисовал   карасей   так   негативно,  то  они  отпадают.  Да  и  клев  ихний  тоску  зелёную  нагонит…Махнем  за   мелким  хищником.  Места  там  хватит  на  двоих,  чтоб  хапало  без   обиды?
      -  Ну  так  - река!  Ё  моё! И  зачем  мне  берш?  Я  же  гибрида   всегда  обожал  дергать.  А  он   посильнее  берша.    И  клюёт  знатно.  На  что  июнь  горяч,  а  забеглые   горбачи  радуют  сердце.  Штук  трёх   я  всегда  беру шуткой.  А  они  на  кило   каждый  иной   раз  весом!  Ну  и  попутно  голавлик цепляется,  чебак  и  хороший   ласкирь,  плотвица.  Разнорыбица!  Берша   я  тебе   презентую,   чтоб  скуки  не  было.  И  освоишь  плетенку.  Я  сейчас  на  неё   ловлю.
     - Вот  как?  Что-то  новое  у  тебя,  Василий   Иванович. Раньше ты полудонками  баловался, в  проводку   любил  побросаться.  Стареем  и  лень  одолевает?  Или  сам  изобрел   уловистый   снаряд  и  ведешь  испытание?
     - Да   как  тебе   сказать?  Придумал  плетенку   кто-то   ушлый,  и  вещь  получилась  занятная.  Увидел  я   как-то  и   позавидовал.  А  тут  прихватил  случаем  радикулит,  много  ходить  не  дает.  А  половиться   хоцца.  А  те  кулибины  кидают,   на  самую  глубь  и  далеко, набитую   кашей  или  жмыхом  плетенку  и  дергают  рыбу.  Да   какую  рыбу!  Исполинов  таскают. А  я   чем  хуже?  Мне  тоже  охота  тех  чудиков  поиметь.  Или  я   не  заслуженный рационализатор? – поведал  мне   друг,  со  смущением,  забираясь  за   ухо  пальцами
     - Ну  донки  ты  же  бросал!
     -  Так  это  и  есть  донка!  Но  заодно  и  доставка   привады  под  нос  рыбе,  макухи  или  там  вареных   колосовых.  Я  их  наделал,  тех  плетенок,  на  всю  нашу  слободу.  И  тебе и  мне,  и  прочим.   Так   уговор,  едем?  На  реке  я  тебе   покажу   плетенку  и  техминимум  проведу.  На  первый   раз  моей удочкой   порыбачишь,  а  свои  бери  на   всякий   случай, -  теперь   уже  меня уговаривал  Василий  Иванович.
     Мы   поехали,  и  на  реке  оказались  вовремя,  едва  на  востоке  забрезжило  и  предутренний   ветерок  прошелестел,  крадучись,  в  листьях   прибрежных   ветел  и  тополей.  Потом  в   озонистой  свежести  воздуха  долго  стояла  чуткая  тишина,  сквозь  которую  было  слыхать  плеск   у   карча  хода  реки  да  редкий  и  дальний  бой   одино-кого   соловья.
     Василий   Иванович   сгоношил  костерок  и  пристроил  в  него  банку,  чтоб  попить  чайку  из  привезенной   с  собой   городской   воды  водички.  Из  рек  теперь  пить  опасно,  окочуриться  можно  случаем,  а  роднички  извелись,  заилились.  Чаёк  мой  друг  затевал  по-своему.  Долго  запаривал  вишнёвые  веточки,  возимые  с  собой  тоже,  прибавлял  еще  какие-то  травы,  а  затем  уж  соединял  с  заваркой  краснодарского  чаю.  Духовитый   получался  напиток.  Его  пили  мы  тоже   не  поспешая,  внимчиво  и  вприкуску  с  монпансейками,  до  которых  был  большим  охотником  мой   друг,  разглядывая   что-то  в  сутеми  и  под  сурдинку  улыбались.  В  общем,  блаженствовали.
     - Ты,  дружище,  воздержись  кидать  свою  ходовую  донку. Прицепи  плетенку,  если  хочешь,  себе  к   катушке,  попробуй.  Авось  и  понравится. Давай,  я  помогу  наладить  оснастку,  проведу   инструктаж, -  сказал  мой  напарник,  когда  посветлело и  мы   выложили  свои  причиндалы  из  рюкзаков. – Я  каши  сварил,  набьём  ею  плетенку,  привяжем  до  лески,  снабдим  крючки  червяками  и  -  вперед  без  шума!
     Друг  мой  достал  из пластмассовой  упаковки  «плетенку»,  показал,  как  и  за  что  пристегнуть  к   удочке.  Снаряд  оказался  нехитрым.  Из  тонкой  и  медной   проволоки  плетется   цилиндрическая   сетка,  чтобы  в  ячею  проскальзывала  сечка  зерна   или  дробленый   жмых.  Сетка  заливается   в  свинец,  который  будет  основанием,  лежать  на  дне в   вертикальном положении,  придавая   устойчивость.  Получалась  неваляйка   высотой сантиметров   в  десять  и  с  грецкий  орех  в  обхват,  с  петелькой-захлёстом вверху,  чтобы   каша   или  жмых   не   вываливалась,  не   вымывалась  скоро,  и  проволочным  на  ней   тяжем,  к  какому   крепятся   поводки  с  крючками.  Парочка  поводков.  За  петлю-захлёстку  пристегивалась с  карабином  основная   леска.  Василий  Иванович  снарядил  мне  «плетёнку» и  даже  наживил  на  крючки  червей.
     -  Кидай, -  и  друг  мой   указал  место,  куда  бросать  донку. – Наискосок кидай.  Течение  тут  сильное,  оно  в   ямку   груз  скатит.  На  рыбью  дорожку.  А  там  -  ажур!  А  я  рядышком  тоже   пару   плетёнок   закину,  чтоб  тебе  скукоты   не  было.  Соревнование  устроим.  Но  я  на  гибрида   кину,  поближе к  берегу.  Он  там  любит  прогуливаться.  А  хошь,  и  ты   кидай  удочку  на гибрида.  Места  вон  сколько.  А  хлеб  с  картошкой   вареной   у  меня  заготовлен.
     А  что?  На  рыбалку   я   всегда  беру  несколько   удочек.  Вдруг  одна  поломается.  И  ловлю  то  ли  в  проводку,  то  ли  полудонку  бросаю.  Или  ходовой   промышляю.  Летом  иной   раз, обшаривая  дно  на  глуби   плывущими  червячками,  я  ею  не  мало  голавликов   извлекал.  И  даже  лещи  попадались.
     Я  закинул  «плетёнку»  на  стрежень,  натянул  жилку,  пристроил  удилище   на   подставку  и  наказал  рыбе   клевать.  А  сам  принялся  настраивать  другую  удочку,  чтоб  покидаться   в   проводку,  под  кормушку  плотву  иль  подлещиков  порыбалить.
     Но  едва  устроил  у  карча  кормушку,  как  взглянув  на   удильник  с «плетёнкой»,  увидел,  что  тот  трепыхается  и  норовит  сорваться   с  берега.  И  тут  же   напарник  мне  гудит  в  ухо:
     - У  тебя   что-то  сидит!  Тащи!
     А  сам  ухватил подсачек  с  длинной  наращенной   ручкой,   которым  доставал  с  крутого   берега   рыбу.
     Я  чуть  поддернул  кончиком  удочки  сидящую  в  глуби  «плетёнку»  и  стал   вращать  катушку.  Махонькая   кормушка  снялась  со  дна  мягко,  пошла  было  в  сторону,  увлекаемая  кем-то  довольно  сильным  и, может,  большим.  Я  наддал,  нажимая  на  ручку,  ускоряя  подмотку...И  вот  рыба   вышла  наверх.  Я  подвел  её   к  берегу  и  напарник  взял  добычу   в   подсак.
     Попался бершик   сантиметров  на  тридцать,  уже  выдохшийся  в  недолгой   борьбе.  Снятый   с  крючка,  он  тут  же   уснул.  Я  кинул  его  в   садок,  снова  забросил  снасть  в  реку  и  едва  опять  занялся  удочкой   для   проводки,   как   кончик  «плетенки»  затрепетал.  Я  поторопился   повторить    маневр  и  вытащил  еще   одного  берша,  возможно,  даже  крупнее  первого.
     -  А  судака  тут  нет  поблизости?  - спросил  я,  улыбаясь  от  слепой удачи.  Я-то  вытащил  к  ряду  двух  бершей,  а  у  друга  ни  поклёвки.  – Охота  братца  бершу   выловить.  Сула  крупнее.
     -  Да  нет,  навряд  ли  тут  он   водится.  Он  любит  у   сбросов  да  у  плотин  пошастать.  И  глубину  побольше   ему   подавай.  А  чем  тебе  берш  не   по  нраву?  Я  обещал  тебе   клёв  -  ты  получил!
     -  Да  нет,  все  ладненько,  все  как  в   сказке.  Рыба  ловится,  чего  еще?  И  не  вечер! -  сказал  я,  снова  снаряжая  крючки  в  поход  за  рыбой.
     Берш  зацепился  немедленно,  как  только кормушка  была  заброшена  в  реку,  и  течение    устроило  её  как  надо.  Этот  был  еще   внушительнее,  как  показалось,  но  такой   же  квелый,  равнодушный  к  своей   судьбе.
     Теперь  я  сначала  поставил  полудонку,  снабдив  крючки   катышами  хлеба  с  вареным  картофелем  и  плавленым  сырком.  А  потом  кинул  в  реку  червей  и  кашу  в  «плетенке».
     Удилище  затрепетало  почти  сразу.  И  снова  был  вытащен  берш.  Покорный  и  мерный,  граммов   на  триста,  наверное.  Особи  взрослые -  подростков  тут  не   води-лось.
     И  пошло!  Каждые  две-три  минуты  я  поднимал  на  берег  рыбу,  бершей.  Попадались,  правда,  иногда   плотвички,  зацепился  однажды   подлещик.  Но...не  веселила  меня  рыбалка. Вернее,  сначала  даже  подняла  тонус,  а  потом  убаюкала.  Конвейер!
      А  Василий   Иванович  восторгался   моими  успехами,  хотя   собственных  достижений   не  имел.  Всего-то  плюгавенькую  плотвичку   подсек  вместо  жданного  долго  гибрида.  И  кричал:
     -  Ну  ты  даешь,  дружище!  Как  заведенный.  На  яму  удачно  попадаешь.  А  я,  бывало,  не  каждый  раз  угодить  мог.  Хотя,  о  чем  я  толкую.  Ты  здесь  впервой,  а  потому   удача  к  тебе  с  улыбкой.  Закон  такой   есть!
     - Так  возьми  и  кидай!  На  середину  целься,  -  сказал  я,  снимая  очередного  берша. -  Мне  что-то  не  в  радость,  совсем  ни  в  дугу  такая  рыбалка.  Какая-то  монотонность  гнетет. Рыбы   прибавляется,  а  сердцу  отрады  нет.  К  дождю,  наверное.
     - Дурака  ты  валяешь.  К  дождю  рыба  бросает  клевать,  а  такие  как  ты  -  духарятся.  Ты  малость  выпендриваешься,  кидаешься  в  крайность.  Вот  я  погляжу  в  другорядь,  когда  клева  не  будет,  какую  ты  песню  споешь, - осудил  меня  друг. – Фортуной   пренебрегать опасно.  Всё  нам  хочется  пофорсить!
     Но  мое  место  все  же  занял,  увидев,  что  я   всерьез  наладился  перейти  на  ходовую  донку.  Сначала  попробовал  я   половиться   в   проводку,  под  кинутую  давно  кормушку   уложил  поплавок,  но  тут  же   схлопотал  зацеп  с  обрывом  поводка. И  чтоб  не  терять  времени  и  покуда  еще  не  прогрелась  вода,  пока  гуляли,  охотясь,  голавлики,  снял  поплавок  и  приделал  на  тройной   карабин  грузило  с  поводком  на   полметра.
     - Я  лучше  покидаюсь  в  проводку  без  поплавка.  Поменяю  темп  рыбалки  и  качество.  А  ты  разомнись,  -  сказал  я,  отходя   в   сторонку.
     Василий  Иванович  покивал  на  мои  рассуждения  и  с  первым  забросом  извлек  берша.  Прежнего  видом  и  весом,  что  мне  доставались.
     А  я  отоварился  и  мне  было  слегка  неуютно  и  даже  стыдобно  перед  товарищем  за  свое  сверх  везение.  И  взглянув  на,  огруженный  рыбой   садок,  я  вдруг  догадался,  отчего  недоволен  рыбалкой   с  таким  несказанным  клёвом…Я  не  боролся,  не   подсекал  и  даже  не  волновался.  Рыба  садилась  на  крючок  сама!  А  это  уже  не  спорт,  а  промысел,  когда  выполняешь  план  и  считаешь  прибыток.  И  душа  ос-тавалась  порожней,  не  было  радости  и  восторга,  страха  утратить  и  не  найти -  не  было  жизни.
     Но  скоро  душа  запела.  Когда   после  нескольких  дальних  забросов  под  другой  берег  ходовой  донкой,  я  увидел,  что  резко  натянулась  леска,  и  подсёк…На  другом  конце  рыба  тут  же  пошла  на  срыв,  сотворяя  мне   проблему.  Я  подкрутил  регулятор  на  тормозе  безынерционной   катушки,  чтоб  рыба  на  глубине  поработала  и  приустала,  и  понудил  пойти  её  в  дальнюю  заводь.
     Я  гадал,  что  скорее   всего  подцепился  хороший   голавль  и  что  надо  не  опростоволоситься,  не  послабить  натяга  и  за  удилищем  присмотреть.  Кончик  чтоб  не  сломался.
     Минут  через  несколько  мои  ожидания   оправдались… Попался  хороший   гибрид.  Почти  на   кило,  каких  любил  ловить  мой  друг.
               
                1982  г.       


СВАДЕБНАЯ   РЫБАЛКА

     Нечто  куражливое  и  почти  утратившее  степенность  было  в  казачьих  свадьбах  конца  семидесятых  годов.  Вот  и  та  свадьба  гудела  несколько  дней  с  размахом,  широко -  пить  и  закусывать   заготовлено  много.
     Гулянку  начали  на  Новый   год,  чтобы  Рождество  Христово   встретить  особицей  и  по-людски,  а  про  Старый   Новый   год  подзабыли  было.  А  он  и  придвинься!
     И  вот  встретив  и  проводив уже  и  этот  праздник,  подустав  от  многодневного  переутомления,  то  бишь  употребления,  мужики  как-то  скопом   вывалили  во  двор  покурить  на  воле,  позубоскалить  и  хватить  свежего  воздуха.
     Уже  смеркалось,  за  густыми  купами  старого  тутового  дерева  разгоралась  заря.  И  кто-то  сказал:
     -Гляди,  пламень  какой!  Завтра  день  ясный  будет.  А  на  Маныче  щас  самый   жор  щуки.  Слыхали? -  Сосед  моего  родича,  у  которого  с  перерывами  игралась  свадьба,  оказавшись  невольно  в  кругу,  исподлобья  и  хитровато  лыбился  и  слегка  качался  на  нетрезвых  ногах. -  Два  дня  назад  бег  я  тем  берегом,  нужда  в  те  края  занесла  нас  с  снабженцем.  И  вот,  ехая   вдоль  Маныча  один,  остановился  по  на-добе.  Потом  глянул  на  реку. И  что?!  Зима,  атмосфера  на  нуле,  вода  чистая  и  солнце  блестит  в  ей,  как  в   зеркале.  И  ветерком  жгет  калёным.  Гляжу,  что-то  таится   в   воде,  будто чурки  какие…  Никак -  щуки?!..А  за  спинкой  сидения  моего   «Захарушки»,  надо  сказать,  завсегда  удочки  прячутся  и  запас  лесок.  Ну  и  коробка  с  блеснами.  Глухой   осенью  и  зимой   много  времени  бывает  пустого. Так  я  блесны  себе  вытачиваю  из   нержавейки,  куска  латуни  або  с  ложки  серебряной,  когда   разживусь.  С  неё  блесенка  лучшая   получается,  дюже игристая.  А  что?  Всё -  скуки  убой.  А  когда  время  свободное  образовывалось  в  рейсе,  а  там  где-то  речка  поблизу,  я,  конечное  дело,  интересуюсь.  И  сразу  туда,  если  рыбное  место!  И  по  месту   прикидываю,  что  брать:  поплавочную   удочку  или  спиннинг,  щук  щекотать….А  тут  можно  было  всякой   снасточкой   пробовать,  но  я  захотел  половиться  блесной.  Местные   казаки  дюже  хвалили   ихних  щурят.  Вроде  способные для   ухи,  и  если  провялить  и  прокоптить  -  объядение  тоже!  Но  на  спиннинге  у   меня   катушка  как  раз  сломалась  и  решил  я   попробовать  кинуть  с  руки.  Побросаться   с  охотки!
     Размотал  метров  двадцать  чи  больше  лески,  привязал  потяжельше   блесну.  Раскрутил  над  собой  будто  пращу  -  зафуговал!  Обождав,  покуда  до  дна  окунется  и  стал  тянуть  в  перехватку  руками.  И  тут  слышу -  толчок!  Дергаю,  подсекаю,  значит.  Что-то  там  стало  водить.  Ага!…Быстро  тяну  и  выхватываю  на  берег  щурёнка  о  локоть  в  длину.  Красота!…Еще  бросаю,  и  снова  хватка!  -  Рассказчик  торопливо  затягивается   хвостиком   сигареты  и  бросает  её  наземь,  будто  ставит  точку.  И,  сплюнув,  добавляет:  -  Так  я,  братцы,  за   часик   пудика   полтора  нахватал   щурят. Во!
     И  он,  уже  с  торжеством   победителя,  оглядел  нас  всех,  слушателей.
     Он  ждал,  верно,  немой   сцены  и  восхищения,  зависти,  но  праздничной   паузы  не  случилось.  Сосед   его, кум,  покачал  седыми  кучерями,  что  выбивались  из-под  шапки,  и  погрозил  заскорузлым  пальцем.
     - Ох,  брешешь!  Ну  брешешь  ты,  как   цепной   Сивко,  не  сойти  нам  с  тобой   с  места!  Когда  ж  было,  чтоб  ты   наловил  рыбы  не   на  золотой крючок?!
      -  Я  брешу?!  -  грозно  и  тотчас   поднял  голос  сосед  Иосиф,  хватая   на  груди под  пиджаком  рубаху  и  собираясь  рвануть  её   до   пупа. -  Да  я!.. Да  чтоб   уши  мои  полопались!  Да  чтоб…
     И  задохнулся  от  недостатка   слов.
     - Ты  и  врешь,  как  шелудивый   пёс!  -  спокойненько   влез  в  диспут еще   один  подпитой   казак,  сосед  соседу  Иосифу. -  Вы  гляньте!  Он,  Стёпа,  рыбак!  Без-усов-ный!  Дюже  извес-ный!  Очень!  На   словах… Трепло!.. И  щас,  па-ла-гая,  что  мы  не  смогём   проверить   его  трепотню,  за-лива-ить!.. А  мы  -  проверим! А!?  Поедем  на  Маныч и  погоняем  тех   щук! За  бутылку с   каждого  нашего  носа,  если   рыба  там  ловится!  А  если  мы   пролетим,  так  он  пущай  раскошелится   на  большую  добавку!
     Казак   приплясывает  на  непослушных   ногах,  придерживается  за   плечи  ближнего  собутыльника,  чтоб  не   вспахать  носом   чернозема,  и  взглядом  шельменки  ищет  себе   заединщика.  Я  понимаю,  что  спор  тот  долгий  и,  по-рабочему,  идейный,  но  затеянный  ради  потехи,  а  потому   качаю  себе головой  и  настраиваюсь  дать  ходу.  Но  кто-то  дергает  меня   за  рукав.
     -  Александрыч!  Свидетелем  будешь!  Ты  рыбак  забубенный.  Разбей!
     -  Чего  бить,  стаканы?
     -  А  мы  щас  на  Маныч  навостримси!  Пущай   нам   кум  щук  на  утрешнюю  уху   наловит!  Чтоб  языком  не  балабонил   зря.  И  трехлитровую  с  него  до  ухи  штрафную!
     - Ежели  вру!  - возносит  гордо  голос  и  ясность  Иосиф. -   А  ежели  докажу   правду   слов  своих, то…  с  тебя,   Стёпа,  на  стол  две  четверти  первака!  И  к  ним  индюков  пару  за  нахаловку  покладешь!  Так  что  иди,  накажи  Надюхе,  чтоб  пух  с  индеек  соскубла  и  перо  из  гузна  дергала.  Ну?!  Или  назад  рачки?
     - Да  я!..  -  Захлебывается  в  негодовании  другой   кум  и  «Фома неверующий».  -  Да   ежели  ты… -  И  распалился,  жестом  военноначальника,  ткнул   в  за-даль  паль-цем,  подтвердил  свои  намерения:  -  В  расход  индюков!
     - А  ехать  кто  будет?  Руля   крутить?  -  вдруг  задал  прагматический вопрос    кто-то  из   свидетелей  спора. -  Мы  же  все  -   в  дупель!  И  вдрабадан!  А  ежели  ГАИ…
     -  А  сын  вон,  Федька  огурцом  глядится!  Он  и  свезёт.  У  него  на  права сда-дено.  И  «Волга»   ему   по  нраву!
     Чего не  бывает  с  бахвальства,  с  угара  пьяного,  с  куража  «поколенной»  теории?  Никто  ж  не  думает,  что  потом -  и  лужа   по  уши.  Покрутились  по  двору   казаки,  схватились  ладошками,  я   разбитием  рук  закрепил   уговор.  Но  и  сам  был   ввергнут  в  затею,  не  стал  упускать  случая  побывать  у   воды.  Тем  более,  что  тоже  воздавал  Бахусу   хвалу.
     Время   уже  к  полуночи,  но,  раз  наладились,  надо  ехать.
     До  речки  полных  сто  километров  по  проселку.  А  если  шоссейной  дорогой  вокруг…Решили  рвануть  по  проселочной   прямой.
     Еще  двое  охотников  нашлось  дёргать  рыбу.  Тут  же   засуетились  серьёзно,  стали  искать  лески  и  блёсны,  струны  от  щипковых  инструментов   для   щучьих   зубов,  заготавливать  с  гоготом  тару,  чтоб  малой   не   оказалась.  Кто-то  потребовал  соль.  Нашли  мешки,  моток   крепкой   лески  и  скопище  блесен  хромированных   и  латунных.
     Наделили  и  мне,  но  уже  на  месте,  на  Маныче.
     Ожидая   рассвета,  при  свете  костра  и  в  затишке  за  машиной,  мы  коротали  время    общением  на   вольные  темы  и  готовили  снасти,  приделывая  к  закидушками  от  троса   проволоку,  за  неимением  тонкой  струны.
     Зима – пора  долгих  ночей,  но  утра  дождались,  пробавляясь  чайком,  самогоном   и  веселыми  байками  на  темы   морали  и  права.  Имея   ввиду,  что  с  нами  был  сын  одного  из   кумов,  хотя  и  много  знающий,  но  все-таки  допризывник.
     К  рассвету   посвежел   ветерок,  преобладающий   тут  «калмык».  Но  заря   занялась  не багровая  -  ясная, обещая   вёдренный   день.  Дернули  на  посошок  и  разбе-жались  по  берегу.
     И  стали  кидать  с  рук  блесны -  удилищ   под  спиннинг,  чтобы   с  катушкой,  ни  у   кого   не  оказалось.  Все  рыбаки  были  так  себе,  дилетанты   в   промысле   щук.  И  ничто!  Рыбалка   наладилась  почти  с  первых   минут,  потому   как  один  из  нас  вскорости  вытащил  щучку.
     - Ага!   Едрёна  бочка!  -  вскричал  тот,  потрясая   щуренком. -  Почин  есть!  Обмыть  надо!
     Но  тут   уж  -  дудки!  Страсть   рыбацкая   захватила  маленькую  ватагу.  Каждому  захотелось  поиметь  непременно  сейчас  же  и  большую  ростом,  настоящую  щуку,  а  не   подростка.  Давно  ведь  замечено, что  не  всякая   вещь  в  чужих  руках   выглядит  слишком  завидно.  И  потому  наплевали  на   варнацкий   призыв  приложиться  к   «ейной»,  и  пошли  штурмовать  речку,  дальше   и  яростнее  бросая  блесны,  полосо-вать  вдоль  и   поперек   воду.
     Пионер  же,  удивившись  непопулярности   всегда   популярного  предложения,  покрутив  головой   в  треухе,  сполоснул  почин   единолично  и,  закинув  снаряд,  осудил  коллектив:
     - Ну  дают!  С  перепою,  верно, не  хотят  сполоснуть  удачу.  А  еще  рыбаки!
     И  рыба   пошла! То  тут,  а  то  там  блеснет  выдернутая  из   воды   щучка,  сопровождаемая  торжественной   тишиной   и  радостным  вскриком.  Шумом  встречалась  особо  крупная  щука,  когда  таковой  её   признавал  добытчик.
     Уже  и  я   размочил  счет   своим  хищникам  и  он   увеличивался   под   стук  неспокойного сердца.
      И  до  чего  же   просто  оказалось  рыбалить!
     Мы  раскручивали  над  головами  блестящие   пращи  и  бросали  в  реку. Они  булькали   метрах  в  двадцати   или  тридцати  от  берега, ( или  рядом,  когда   неудачный   бросок),  утопали,  -  мы   подсмыкивали,  поднимали  блесну   на  крыло  и  тащили  к  себе,  не  особенно  шибко  перебирая  на  махах   жилку.  И  ждали.
     На   каком-то  забросе,  если  не   сразу,  то  погодя,  обязательно  слышится   хватка,  зацеп.  Тут  подсекаешь…  И  вот  же  что  странно:  садятся  на  блесну  всё   щучки особо  невыдающиеся,  на  вид  килограмма  на  два  самая   большее,  а  ведут  себя   очень  спокойно,  без  выкрутасов,  без  свечек  и  сальто-морталей.  Почему?  Засекаются   крепко  на  двойниках? (Я ,  а  за   мной   и  другие  любители  отломали  от  тройников   плоскогубцами  по  зубу.)  Или  зимой   щучки  не  очень  активные,  оцепенелые,  равнодушные  до  планиды?  Но  ведь  хватка   слышна   не  ленивая  -  дерзкая!
    То  был  преднерестовый   жор -  да.  Но  и  зима  все  же  давала  о  себе   знать  организму,  и  потому   в   них   не  было  буйства.  Так  думал  я.
    Мы  разбредались  по  долгому  руслу,  ища  мест  поуловистей,  забирались  в   прогалины  камыша  и  снова   возвращались  на  голый  берег,  где  стояли  таборком  возле  «Волги»  с  олешкой   на   капоте  и  могли  погреться  не  только   у   костра.
     Оказалось,  христьяне-колхознички  не  напрасно  запаслись  тарой-мешочком.  К  обеду   собрали  урожай   с   общих  трудов  и  он  оказался  едва  подъемным,  когда   скинули  в   один  чувальчик.
     Впрочем,  я  тут  же  снял  умиление.  Вчетвером,  за  пять  часов -  и  всего-навсего!..  Мне  тут  же  вспомнились  сибирские озера   Прииртышья,  где  щуки  до  пуда  и  более  вообще  не  считались  редкостью.  А  на  спиннинг  цепляются   кряду  пяти  и  восьмикилограммовые   особи  без  долгого  перерыва.  Вот  там  -  щуки!
     Причастившись  в  дорожку  от  бутылочки  с  первачком,  поехали  мы   восвояси,  разрешать  спор  на  удачную  ловлю  щурят  за   обильным  столом.
     Признаться,  надеялся   я  на   индейку,  что  проспорил  один  кум  другому.  Отчего-то  взяла  та  птичка   мое   полуголодное   воображение.  Видел  её   я  лежащей   на  большом  блюде  с  коричневыми  от  загара  в  духовке  ногами,  в  яблоках,  отли-вающих  желтым  воском,  тугих  и  моченых,  а  рядом  -  запотелый   графинчик,  каким  давненько  не  пользуются   за  простыми  трапезными  столами.
                1978 г.             


РЫБА  ЕСТЬ  -   КЛЕВАТЬ  ЗАСТАВИМ


     В  июле  жарко  и  у воды,  а  для  рыбаков-удильщиков  то,  пожалуй,  самая  негожая   пора. Разве  что  утречком  осчастливишь  себя,  если  еще  до восхода  солнышка  прихватишь  несколько  минут  клева,  да  часик-два  -  потом.  Но  и  то,  не  во  всяком  месте.  Народ  даже  пословицу  сочинил  про  эту   пору:  «июнь,  июль  -  на  рыбку   плюнь.».  Не клюет  она,  отворачивается  от  всяческих  подношений,  сыта  теперь  от  великости  и  разнообразия  в  питании.  А  к  тому  и  сонливая.  Лень  её  обуяет  от  пресыщения  и  перегрева   воды,  недостатка   в  ней  кислорода.  И  рыба  ищет,  где  лучше,  забирается   в  глубину  и  к   родникам.  В  тенечке  от деревьев  и  берегов,  в  устья  рек  и  ручьев  обретается,  где  в  воде  больше   воздуха  и  прохлады.
     Но  удильщику  не  укажешь  выбирать  время,  чтоб  побыть  у  воды.  Он  любитель.  И  пробирается  к  реке   иль  зарыбленному   водоему в  любую  погоду  и  во  всякое  время  года,  надеясь  на  клёв.  И  лето  ему   нисколько  не  хуже  зимы.
     Надо  быть  у  реки  рано?  Значит,  будет  там  до  заема   зари.  Пешком  ли,  на  собственном  транспорте  или  попутной   машиной,  поездом  добирается. В  шестидесятые,  семидесятые  годы  было  просто  доехать  до  места  рыбалки  попуткой.  Поднял  руку,  и  проезжающий  мимо   почтовик, грузовик  или  частник  на  легковухе,  просто  проезжающий   мимо,  если  есть  место,  остановится  и  подбросит. И  о  деньгах   не заикнется,  как  не  предлагали  их  и  рыбаки,  боясь  оскорбить  доброхота  хотя  бы   намеком  на  крохоборство.  Говорили  «спасибо»  - и  всё.  Было  принято  выручать  друг  друга,  потому  как  знали и  помнили -  жизнь  всякая: сегодня  ты   кому-то  поможешь,  а  завтра  тебя  вызволят  из  затруднения  или  беды.
     И  я  однажды,  загоревшись  желанием  посидеть   у  воды  с  удочкой,  на  рас-свете,  у выезда  за  город  «проголосовал»   и  был  взят  на  борт  проезжающим   «моск-виченком»
     Сошел  я  у  старицы,  что  славилась  обилием  рыбы,  и  вдохнув  свежий   речной  воздух,  напоенный  запахами  буйных  дикоросов,  сбежал  с  автострады  в  пойменную  луговину.
     Но  как  ни  поторапливался  с  выездом  я  на  рыбалку,  оказалось,  что  опоздал,  потому   что  все  лучшие  места  уже  заняты  другими  счастливчиками.  Удоволился  тем,  что  досталось,  впрочем,  на  вид  даже  очень   приличное  место.  Берег  пологий,  удобный  и  вытоптан   мало,  и  глубина  почти  в  два  метра,  где  среди  кувшинок  и  рдестов  могли  обитать  довольно  значительные   экземпляры  плотвы,  густеры  и  подлещиков,  карасей  и  линей.
     Но…преобладала   мелочь.  В  чем  я  и  убедился,  когда  забросил  в  приманку   распаренных  злаков  и  удочку.
     Было  рано  еще,  на  востоке  чуть-чуть  проступал  свет,  гасящий  там  звезды.  Предутренний  зефир  легко   пробежался  по  старице,  трогая  травы  и  воду,  кожу  лица  и  листья  деревьев,  склоненных   над  руслом.  Поднял  легкий   шум  и  пропал,  успокоился  где-то  в  низине.
     Мой  легкий   куговый   поплавок  хорошо  виден  в  опрокинутом  и  светлеющем  на  воде  небе.  Рыбам  я  предложил  червячка  и  хлебушек с  сыром  на  двух  поводках,  и  скоро  кто-то  стал  пощипывать  лежащую  на  дне   приманку,  подергивать  наплав.  Я  выждал,  надеясь,  что  пробует  с  моего  крючка  рыба   привередливая  и  внушительная  размером,  но  так  и  не  дождался  решительной   поклевки.  Поплавок,  правда,  несколь-ко  раз  тащило  вдоль  по  поверхности,  я   подсекал,  но…пусто.  Или  -  плотвичка  с  мизинчик!
     Нажива  обсасывалась,  расклевывалась,  из  хлебного катыша  выступало  жало крючка,  и  раба  принималась  за  червяка,  но  обкусывала  его  довольно  искусно.  Я  заменял  насадки,  цеплял  вместо  хлеба  перловку,  но  удача  мне  улыбалась  редко.  Так  продолжалось  долго.
     Я  не  заметил,  когда  взошло  солнце  и  занялся  день, а  за  всё   время   поймал  штук  пять  или  семь  плотвичек  сантиметров   на  двадцать  с  хвостиком,  такого же  роста  красавицу   краснопёрку  и  пару   упитанных   ласкирей  с  красными  перьями  на  груди.  А  потом  ласкири  пошли  вообще  видом  смешные,  обидные  ростом  и  жалкие  для  настоящего  рыболова.  Такого  размера  лещат  и  густерок  тут  называют  «лаврушкой».  Худые  и  синие, казалось,  от тщедушности,  они  были  едва   в   пол-ладошки  размером.  А  клевали  нахально   и  неотступно.  Подростки!  Что  взять  с  глупышей?..Без  большого  ума,  от  любопытства  они  жизни  не  ценят…Я  ругался  тихонечко  и  бросал  их  обратно.  Чтоб  отвязаться  от  их  назойливости,  привязал  крючок  побольше,  «четверку».  Но  они  ухитрялись  садиться  и  на  него.
     С  восходом  солнца  та  рыба,  на  которую  я   рассчитывал,  даже  если  она  и  присутствовала  доселе,   удалилась  от  берега  в  холодные  уголки,  а  жор  мелочишки  усилился.   Мелкая   плотва  и  красноперка,  а   постоянно  -  ласкирики,  таскали  мой  поплавок   как   хотели.
     Наживу   со  дна  я   вообще не  поднимал,  чтобы   не  искушать  лишний   раз   прожорливую  молодежь,  и  все   еще  держал   мысль,  надежду  на  чудо,  когда  зацепится  крупный,  забеглый  отшельник  сазан  или  линь.  Не  поймать,  так  хоть  побороться,  почувствовать  на  крючке!
     Но  подрастающее  поколение  хватало   насадку  на  ходу,  покуда  она  погружалась,  доставала   со  дна   червя  или  перловку,  раздергивало  и  расклёвывало  всё   в  прах.  Тогда  я  перестал  реагировать  на  любой   ход  поплавка,  кроме,  когда  он  утаскивался  на  дно  или  выкладывался.  Но  и  тогда  подсекалась  малая   рыбка,  садилась  на  «четверку».
     Мне  не  было  скучно,  и  в  голове  нет  иных  мыслей.  Но  думая  о  теперешнем  клёве,  я  понимал,  что  место  досталось   в   воде   открытое,  где  крупной  рыбе  не  укрыться,  а  потому…В  общем,  я  не  сердился  на  обстоятельства.  В  конце  концов,  приехал  я  сюда  не  за  рыбой,  а  побыть  у   воды,  посмотреть  на   природу,  что  так   не  похожа  на  городские  пейзажи.  Ну  а  трофеи…Желательны, но  необязательны.  Захочешь  рыбкой   побаловаться  -  купи  и  ешь.
     Правда,  глазея  на  поплавок,  я  прозевал  рассвет  и  ход  утра,  и  разве  что  не  проморгал  набег  суховея, как  называли  тут  частый  восточный  ветер,  насыщенный  жаром  степей  и  тонким   запахом  полыни. На  старице  он   объявлялся   вслед  за  рас-светом, часа  через  два. И  дул  с  возрастающей   силой,  налетая   вдоль  берега,  неся   по  поверхности  водоема  сухие  литья  и  насекомых,  сдуваемых  с  ближнего  холма,  и  нагнетая  боковую   волну  на   открытых  местах.
     Примерно  в  это  время,  когда  ветер  погнал  по  воде  первую  рябь,  почти  рядом  со  мной  устроился  новый   удильщик.  Он  приехал  на  стареньком  пыльном  мопеде,  разгрузил  в  траву   скарб.
     - Рыба  есть?  -  спросил  он  с  задорной   ухмылкой  на  лице  пожилого  аскета  с  морщинами  и  долгим  носом.
     - Да  вот,  клюют  всякие  недомерки,  -  кивнул  я  на поплавок,  подскакивающий   на   волнах  и  часто  «моргающий».
     - Ага!  Рыба  есть – ума  не  надо.  А  уж  клевать  её   заставим! -  удовлетворенно  ощерился,  верно,  рисуясь,  новоприбывший.
     Я  взглянул  на  него   повнимательней  и  мне  показался  он  странным.  И  будто  бы   сдержано-неторопливым,  даже  нескладным  при  худобе  лица  и  фигуры  и  высоком  достаточно  росте,  а  все  же  шустрым,  сноровистым,  в  движениях  какого  похвальбы  не  было. Все  делалось  по  плану.
     И  скоро  в  воду  полетели  «пирожки»  из  грязи,  начиненные,  наверное,  жмыхом  или  рубленными  червями. Затем  рыболов  достал  из объемной   спортивной  сумки  «гуся» -  большую  бутылку   с  вином, и,  вышибив  пробку  ударом  о  твердь  берега,  уселся  удобнее на  траву  и  стал  прикладываться  к  содержимому   сосуда.
     На  мой   удивленный   взгляд,  что  человек  осмеливается  в  такую  жару  поднимать  в  себе  тонус  скверным  вином,  он  поднял  бутылку  и  жестом  предложил  поддержать  начинание.  Я  молча  качнул  головой  и  он  не  обиделся.  Он  просто  допил  бутылку,  вылив  содержимое  в  себя   как  в  отверстую  ёмкость,  и  затем  вооду-шевленно  решил:
     -  Ну  вот,  в  рядах  похмеленных   порядок!  Теперь  можно  приняться  за  ры-балку.
     И  стал  заниматься  своим  инструментом,  а  я   ужаснулся,   теперь  понимая,  зачем он  так  не  близко  забросил  свои  грязевые   шары  с  начинкой.  Удилище  было  бамбуковое,  крашеное  в  зеленый   цвет,  составное  на  три  колена  и  каждое  длиной  за  два  метра!
     Тощий  тот  рыбак  собрал  удочку,  распустил  леску  и,  закинув  в  воду,  отрегулировал  спуск  для   поплавка  из  большого  и  красного  пера  большой   птички.  Затем  расколотил  в  стакане  тесто,  доведя  до  кондиции  кляра,  намотал  его  на  палочку,  а  деревяшку  взял  в  рот.  Поднял  с  земли  неуклюжее,  тяжелое  удилище,  зацепил  мелким  крючком  с  ветки  в  зубах теста,  и  бросил  на  полный  размах  через  себя  в  старицу,  рассекая  со  свистом   воздух. 
     Я  ничего  не  успел  рассмотреть,  а  он  уже  тащил  из  воды  рыбку,  обычную,  правда,  «лаврушку».
     Оказывается,  у  ног  его  уже  устроен  садок  на  распорках-палочках  с  открытым  зевом.  Заучено,  быстро снял  он  с  удочки  рыбешку, не  целясь,  бросил  в  садок,  опять  махнул  крючком  по  прутику  у  себя   под  носом,  заряжая  тестом,  и  бросил  далеко  в   воду.  И  тут  же  выхватил  оттуда  ласкирика,  опять  -  с  рубль-монетку.
     Я  заинтересовался   не  на  шутку.  Приходилось  мне   ловить  ласкиря  и  уклею,  но  чтобы  так  мгновенно  реагировать  на  едва  заметный  в  волне  морг  поплавка!.. И я,  оставив  в  покое  свою  удочку,  стал  наблюдать,  собираясь  взять  уроки.
     Вот  сосед  бросил  крючок  в  воду.  Он  ныряет  под  тяжестью  ряда  дробинок,  поплавок  будто  бы   увлекается  на  дно  инерцией  груза,  и  мягко,  без  всплеска  погружается,  пропадает  с  глаз. Надо  бы   подождать,  когда  он  всплывет,  а  затем  уже,  если  рыба  ухватит  наживу…Но  рыбак  тут  же  подсмыкивает,  встряхивает  тяжелым  удилищем,  леска  выпрямляется   в  линию  и,  видно,  что  сидит  уже  кто-то  на  удочке…Рыбак  тащит  из  воды  жилку,  и  точно,..на  другом  конце  серебрится   ласкирик.
     Заброс -  рыбка!  Она  сбрасывается  в  садок,  тут  же  следует  скорое  помазание  крючка  кляром  и -  новый  свист  кнутообразного  орудия  лова.  И  опять  -  маленький  будущий   лещ. Конечно,  позор  такой  рыбалке,  мальцов  такой   рыбы   вылавливать  -  грех…Я  потеряно  рассмеялся,  стараясь,  чтобы   рыбак  не  заметил  моего  любопытства  и  восхищения   его  мастерством  ли,  искусством.   Не  тот  случай,  чтоб  удивляться  или  радоваться  такой  рыбацкому  счастью  случайного  соседа  по  месту  лова,  но…
     Он  заметил  мое  состояние  и  угадал  ход  мысли.  И,  оказалось,  мог  стес-няться.
     - Это  я,  извините,  чтоб  руку  не  сбить.  Глаз  держать  в   форме  приезжаю  сюда.  Рыбы  тут  много,  и  вдруг…замор  зимой   случится.  Я  кошкам  своим  наловлю  и  всё.  Потом  в  тенечке  осины   подремлю,  чтоб  хмель  вчерашний   вышибить  на  свежем  воздухе.  Я  в  отпуску…Крупную  рыбу  ловить,  знаете  ли,  заведомое   удовольствие.  Вот  в  Сибири  её половил! И  знаете,  кого?  Ельца!  Вот  у  него примерно  такая   поклевка.  Морг -  и  всё!  Ну  успеешь  подсечь.  Значит,  на  бобах  остался.  А там  елец  крупный,  приятно  знакомство  иметь!
     Через  часик  примерно,  когда  солнце  поднялось  над  лесом  и  припекать  стало  не  шутя,  у  соседка  в  садке  было  много  малявок.  Он  затянул  садок  на  шнурок-удавку  и  закинул  в  воду,  а  сам, собрав  снасти  и  вещи,  подложив  под  голову  сумку,  устроился  в  тени  раскидистой  белолистки   вздремнуть.
     Да  и  я  заторопился  на  близкую  здесь  остановку   автобуса,  чтоб  пораньше  сбежать  от  жары.
               
                1972  г.         

               


СУДАК

     Где-то  за  горизонтом  бормотали  громы  и  всполохи  молний   разрывали  небо  на  всякие  части,  а  тут  гулял  ветер,  волоклись  над  головами   лохматые  тучи. И  воздух  был  волглый,  полный   воды,  но  чтоб  излиться  -  нет. И  мужики,  поглядывая   изредка  на  сотворение непогоды,  качали  чубами  и  кепками,  пыхая  табаком,  прикидывали  новости  про  ход  судака.
     А один  усмехался,  едва  не  божился,  что  вечером  слышал,  будто   умельцы  хапали  рыбу  в  бадьи  и   в   чувалы,  а  ныне  вон  баяли  про  багажники  в  «жигулях»
     - Да  врут! -  скалил  зубы  мужик. -  В  чужих  руках  всё  большее!
     Иван  Егорович  дожидался  автобуса  вместе  с  зеваками  и  тоже  слушал  про  обстановку  с  народной   путиной.  Рыбак  он,  можно  сказать,  никудышный  и  молодой,  только  что  начал  осваивать  хобби  удильщика,  и  много  поймать  не  мог  даже  простой   красноперки,  а   вот  снастями  обзавелся.
     Еще  когда  на  носу  была  пенсия  и  он  ездил  на  электричке  машинистом,  то  готовился   к  тихой  жизни.  И  накупил  причиндалов,  от  воблеров,  разных  врашалок  и  примитивных  блесен,  до  лесок  и  всяких  катушек,  крючков,  поплавков,  подсачека  и  садка.  И  вовремя!  Теперь  бы,  на  пенсии, - не  по  карману.
     Иван  Егорович  Кувышкин  слушал  те   разговоры,  покуривал  и  поплевывал  себе  под  ноги,  и  чувствовал,  что  подступает  к  нему  тот  самый  зуд  нетерпения,  когда  хочется  тут  же  всё  бросить  и  бежать  на  реку. В  нём  загорелась  зависть  и  воспылала  охота  добыть  судака.  И  чтоб  непременно  большого  и  толстого,  светлого,  каких  много  раз  видел  на  рынке.
     Он  не  заметил,  как  ноги  вынесли  его  из  толпы.  А  затем,  потихоньку  и  не торопясь,  будто  делая   променад, Кувышкин  миновал  бульвар  Петра  Великого,  и   по   ступеням  изволока  вышел  к  устью  реки.  Он  жаждал  увидеть  тех  рыбаков  и  поглазеть  на  их  старания.
     И  точно:  народу  там  тьма!  А  на  подвесном  мосту  через  Азовку  стояли  разного  возраста  хмыри  с  «телевизорами» и  с  «хваткамии-пауками»  два  на  два,  а  то  и  больше  метров, и  нервно  цедили  водичку,  пытаясь  поймать  судака, но  имели  пус-тые  хлопоты.
     Иван  Егорыч  не  поленился  подняться  на  кладку,  полюбопытствовать  на  их  прибытки.  Прошелся  туда  и  сюда,  оценивая,  и  увидел,  что  -  враки!  И  Бог  следит  за  порядком!  При нём  ни  один  прохиндей-тунеядец,  каналья  и  даже  остро  нуждающийся   в  харчах  не  вытащил  из  реки  ни  одной  рыбки.  И  природа  над  ними  смеялась  и  стала  капать  сверху.
     А  вот  вдоль  берегов,  где  стояли  в  шеренгу  на  камнях  или  сидели  удиль-щики  и  кидали  в  разные  стороны  блёсны  и  воблеры,  и  потом  лениво  крутили  катушки, там  что-то  иногда  случалось.  Разве  у   молодого  в  зеленой   штормовке  вдруг  дугой   изогнуло  спиннинг  и  мужик,  посветлев  лицом  и  скаля  зубы,  выволок  к  берегу,  а  потом  перекинул  на  камни  позади  себя  серебристую  чурку  в  полметра  длиной.
     И  минутами  позже  другой, а  теперь  пожилой   удильщик  в  брезентухе  с  откинутым  башлыком,  простоволосый,  при  лысине,  промываемой  дождиком,  тоже  вдруг  засветился   скуластой   парсуной,  то  бишь  физией.  И  быстро  крутил  «невскую»  катушку,  буксируя  что-то  к  себе.  С  ухмылкой   задора  и  удовольствия  он   подтащил  крупную  рыбу  к  берегу  и,  чтоб  не   утратить,  не рисковать  уловом,  загнал  судака  в  подсачек.
     Кувышкин  посмотрел  на  такое  течение  жизни  и  всяких  эмоций,  и  подался  домой  приготовиться   к  завтрашнему  походу  за   судаком,  потому  что  давно  приучил  себя  доброе  начинание  затевать  с  утра.
     И  на  другой  день  раненько,  до  рассвета,  он  был  на  реке  почти  первым.   И  может,  что  в  сутеми,  но  заброс  сделал   вовсе  не  показательный,  а  даже  наоборот  -  зацепился  блесной  сзади  за  куртку.  И  хватнул  себя  так  основательно,  что  при  старании,  верно,  мог  бы  закинуть  себя  в  Азовку.  Пришлось  прибегнуть  к  помощи  ножичка,  крадучись,  вырезать  острый   тройник.
     Вторая   попытка  вышла  удачнее.  Молодой  пенсионер  бросил  блесну  до-вольно  высоко  и  даже   не  близко  от  берега,  но  все  же   в  перехлест  жилки  соседа, -  тот таскал  воблера  рядом.
     Но  Иван  Егорыч  и  тут  нашелся.
     - Пардон,  дорогой  коллега!   Я   в  первый  раз  и  в  первый   класс,  а  тут -  ветер!  Местный  торнадо!  Ну  и  волнуюсь,  чтоб  ты  вперед  меня  судака  не  хапнул, -  внушал  он   кругленькому   спиннингисту,  перебрасывая  через  него  леску  и  выталки-вая  с  пятачка,  чтоб  полюбовно  разойтись.  -  Вот!  Еще  один  пардон  и  массу   крупных   пожеланий!  Чтоб  тебе  поймать  и  вытащить!
     И  опять  швырнул  блесну  и  на  этот  раз   как  надо.  И  вращал  ручку  безы-нерционки,  надеясь  на  хватку  громадного  судака.  Но  за  блесну  никто  не  хватался.  Не  решался,  должно  быть,  доставить  ему  персональное  удовольствие.
     А  затем  сплошняком  посыпался  мелкий  и  смирный, но  скверный  дождишко.  Он быстренько  снял  вдохновение  и  задор.  С  унынием  продолжал  рыболов  хлестать  речку, но  через   час  или  меньше  безотрадной   работы   силы   его  иссякли.  Тогда  Иван  Егорович  устроил  себе  перекур  и  вышел  из  плотного  ряда  замордованных   спиннингистов  на  тротуар  вдоль  речки.  Здесь  было  просторно,  но  всё   равно  неуют-но.
     Он  огляделся.  Под   мглистой  завесью  дождя  всё  смотрится   мерзопакостно  и  до  некуда  скорбно.  Азовка  в  своей  мрачности  припечалено  дрыхнет,  и  все  спиннингисты  сугорбо  маячат  на  этом  и  том  берегу  и  махают  снастями  без  всякого  увлечения.  А  крутят  катушки  и  вовсе  лениво,  даже  для  судака.  Эка  картина:  «Рыбаки   на…халяве.»
     А  вот  по  другую  сторону  моста  на  берегу  ни  одной  души  нету.  Пусто! И  под  берегами  лишь  пеньки  старых  осин,  пускающих  поросль.
     «Но  там  же…щуки!…Должны!»  -  вспомнились  Кувышкину  наставления  книг  по  рыбалке.  И  ему  враз  захотелось  проверить  догадку  или  наитие  сверху  и  опыт  других.
     Здесь  никто  не  мешал  ему   кинуть блесну  на  самую  середину  и  даже  под  другой  берег,  что  он  и  сделал.  А,  испугавшись,  что  совершенно  не  знает русла  и  может  зам  зацепиться  блесной  за  корягу  и  оборвать леску  и  потерять  вещь,  вспомнил,  что  надо  вращать  катушку.
     И  тут  же  похолодел  душой  и  кожей   на  лысине..  Он  почувствовал,  как  рванул  его  кто-то  за  спиннинг  и  держит.  Иван  Егорыч  все  же  смыкнул,  подсёк,  потому  как  читал  -  так  надо.  А  сердце  схватила  обида,  подумалось,  что  закрючил  пенёк.  И  верно!  Он  напряг  на  катушке  пальцы  и  даже  взял  еще  чуток  на  себя  заграничный   спиннинг,  но  кончик  удильника  изогнулся  и  только.
     «Ну  вот,  и  в  юдоль  тебя  завернуло!» -  устало  подумал   пенсионер  и  рыбак  без  опыта.
     Он  не  стал  послаблять  леску,  а  наоборот,  поддернул, верно,  с  досады,  и  вдруг  ему  показалось,  как   что-то  там  сдвинулось!  Кувышкин  еще  малость  подна-жал  удилищем  и  в  воде,  то!…поплыло!
     «Ёлки – моталки  и  весь  город  Чмых!  Да  там  же…дундук!»
      Так  он  подумал  про  судака,  о  котором  мечтал.  И  стал  лихорадочно  дергать катушку,  вертеть,  понимая,  что  зацепилось  что-то  увесистое  и  не  топляк. Жи-вое!
     Сердце  его  колотилось  и  рвалось  из-под  ковбойки  и  из-под  теплой   куртки,  руки  и  ноги  дрожали,  а  зубы  стучали  весёлую  дробь.  Ему  стало  жарко!  Он  видел,  что  леска  идет  к  берегу  с  большим  принуждением  и  отклонением,  но  идет!..Он  по-беждал!
     Иван  Егорыч  тужился,  скалясь  улыбкой   надежды,  и  глазами  искал  предмет  вожделения…И  вот  у  берега  вышел  наверх  речки  спокойный  и  белый  судак.  И  огромный,  большой,  килограмма  на  три…или  пять. Он  такого  хотел.
     Сула,  увидев  его  рассчастливую  физиономию  было  рванула  отчалить,  но  пенсионер  уже  снял  с   себя  страх  потерять  рыбу  и  обрел  уверенность  и  расчет  в  работе.  Он  сунул  под  нос  судаку   хайло  подсака.  Тот  провалился   в  мотню  сетки  и  безвольно  свернулся  в   калач.
     Всё.  И  сердце  Кувышкина  сжалось  от  какого-то  непонятного  чувства,   а  слёзы  счастья  сдавили  его  за  кадык.
     «Да  чтоб  я  пропал! -  воскликнул  он  мысленно. -  Я  взял   такого  барбоса!  Я,  а  не  те  трепачи  с  бульвара!»
     Ликуя,  на  дрожащих  руках  он  вознес  подсак  поверх  головы.  А  сам  выбрался  на  высокое  место,  выбранное  безотчетно,  как  пьедестал.  И  от  прихлынувшего  чувства  ему  захотелось  еще  чего-нибудь  сверх  отхваченного  от  планиды,  и  он  тоненько  и  будто  неумело  вскричал:
     -  Эге-ге-гей! -  Но  поняв,  что  его   не  услышат,  взял  голоса  больше  и уже  басовито   повторил:  -  Эге-геей!»
     Всё   еще  показывая  трофей  на  вытянутых  вверх  руках.
     А  вот  хвастать  не  надо,  сравнение  не  в  свою  пользу  рождает  зависть,  чувство,  творящее  непотребность.  И  те,  которые  за  мостом,  конечно  же,  оглянулись  на  зычный  голос  и  тотчас  смекнули,  что  возле  маленького  кликуши  есть  что-то  необычное.  И  бегмя  рванули  к  нему,  наперевес  со  многими  снастями,  будто  позвал  их  всех  скопом  Кувышкин  на  рыбное  Эльдорадо.
     И  не  успел  Иван  Егорович  освободить  из  пасти  вытащенного  на  лужайку  судака  блесну,  чтобы   снова  запустить  в  производство,  как  многие  из  варягов  уже  оглашали    непарламентские   выражения.
     Трое  или больше  из  новоприбывших  освоили  незнакомое место и стояли в позах  удильщиков,  зацепивших  неподъемных  рыб.  Но  на  беду,  тащили  они  не  уткнувшихся  носами  в  дно  больших   или  даже  чудовищных  судаков,  а  гнилые  пеньки,  сверху  невидимые  и  крепкие  беспредельно  снизу.  И  с  обиды  и  зла,  конечно,  виртуозно  ругались.
     Пенсионер  поместил  своего  судака  в  сетку   садка  и  с  осторожностью  шалуна  оценил  обстановку.  Позы  некоторых  рыбаков   его  веселили,  но  вот  выражение  физиономий,  фотокарточек,  так  сказать,  а  так  же  слова,  несомненно  ему   адресованные,  интонации  и  оттенки,  нюансы  к  ним,  настроили  на  иной  лад.
     И он,  собрав  потихоньку  манатки  и  смотав  удочку,  направил  тихие  стопы  домой.  И  отойдя  метров  на  двадцать,  прибавил  ходу.
     «А  ну  их!»
                1994  г.   

               
ДАЛЬШЕ  КИНЕШЬ   -   БОЛЬШЕ  РЫБА


    Ход  рыбы  весной   на  Дону  и  иных  речках  каждый  год  разный.  То  буром  идет  лещ  и  чехонь,  густо  валит  тарань  и  селедка, хорошо  поспешает  рыбец  и  сазан,  нахально  прется  судак,  а  то…не  поймешь.
     Та  весна  выдалась  ранняя,  но  затяжная,  с  холодом  и  почти  непрерывными  обложными  дождями.  Солнце  выглядывало  случаем,  барометр  давил  вниз  и  рыбаки,  сколько  ни  сидели  на  заветных  местах  в  плащах   мокрыми  курицами,  проглядели  путину.
     Или  не  было  большой  рыбы,  оскудело  море?
     Да  нет,  в   природу  ничто  не  сломалось,  да  вот  ненастье  не  дало  выявить  на  проходе  таранку,  гибрида  от  дальних  кубанских  лиманов,  и  судаков.  Всякая  рыба  поднялась  вверх  втихомолку,  в  положенный   срок  и  своим  чередом.  Разве  что   «сетошники»,  и  которые  дежурили  с  «подъемниками-хватками-пауками»  да   «телевизорами»,  хапнули  там  и  тут,  успели  заметить  ход  косяков.  И  то  хлопали  в  притворной  досаде по  бедрам,  крича  меж  собой: «Нет  рыбы!  Мало!»  «Да  рази  это  сула?!  А  тарашка  какая  совалась?!  Селява  -  смотреть  муторно!»» ««  А  короп   какой?!  Да  этим  бы   коропом -  и  по  мордам  тем  разводящим!»  «Худой   короп,  верно!  Синюшный!»
     Тихо  прошла  рыба,  увернулась  в  верховья  от  удильщиков.  А  вот  там, где  стала  она   на   выгул!..
     Я  попал  на  речку  Кагальник  в  конце  мая,  на  последние,  почитай,  дожди-высевки,  что  ссыпали  с  неба  Создатели  почти  каждый  день  без  разбора,  кому  сколько  достанется.  И  было:  в  том  хуторе  сегодня  не   покропило, а  в  станице  и  ноне  льет,  как  из  частого  решета  иль  промышленной   поливалки.
     Крестьяне,  бредущие  по  своим  делам,  задирались  на  густую  сетку  дождика  и  счастливо  щурились. «Ништо!  Пару  дождиков   в  маю  и  агроном  нам…без  надобности!  А  дождиков  перепало -  спасибо, Господи!  Быть  урожаю,  если  летом  в  гости  засуха  не завернет.  Бог  милостив!»
     Я  пропадаю  на  реке  и  утром, и  под  вечер,  потому  что  -  последние  тут  денечки.  Отбывать  скоро  домой.  А  порыбачить,  потешить  душу  хочется.  Попаду  ли  еще  когда  в  места  такие  же  рыбные?
     Дождь  теперь  переменчив, не  обложной  -  с  окнами  на  лохматом  небе.  Порой   пробивается  в  оконце  накоротке   солнышко  и  подает  луч   надежды.  Я  жмурюсь  от  удовольствия,  закрываюсь  ладошкой  и  благодарю  за   поддержку.  Эта  штука  во  всяком  деле  нужна.
     Ловлю  на  червя  и  тесто,  на  хлеб  с  плавленым  сырком  или  медком.  Эти  насадки  у  меня  дежурные,  на  европейской   части  страны  верные  в  любом  водоеме  без  исключения.  Разве  что  к  осени  рыбы  станут  предпочитать  опарыш  и  травоеда,  но  по  тем  временам  и  у  меня  появляется   деликатесный   рыбный   продукт  в  нужном  количестве.
     Сижу  я  на  легком  складном  стульчике  у  широкого  плёса,  с  уходящим  на  многометровую  глубину  илистым  дном.  С  противоположного  берега  ловить  можно лишь с  плавсредства.   Стена  непролазного  камыша  не  дает  шансов  удильщикам. Но  рыбачить  с  лодки  запрещается  строго -  заведующий   утятником  не  разрешает.  Над  ним  же  начальствует   завотделением   и  тот  опять-таки  не  велит,  потому   как  председатель  колхоза  сидит  еще  выше  и  требует  гнать  подозрительных,  чтоб  не  ухитили  общественного  добра.  А  как  украдут  утку?!
     А  место  привольное, хватает на  всех  простора  и  рыбы,  тарани.  Она тут  на  выгуле,  здесь  притягательная  ей  сила  -  утятник, корм,  что  от  птиц  остается.
     На  пригорки  три  длинных  побеленных  мелом  строения  -  базы.  Уток  там  тысячи,  а  место  кормежки  вытолочено  на  берегу,  чтоб  не  бечь  от  воды  птицам  слишком  далеко  за  привозным  фуражом.
     Пару  раз  на  день  приезжает  сюда  колхозник  на  телеге  об  одну  морхлую,  каурую  лошаденку,  причмокивая, делает  разворот  на  пологом  косогоре  и  тпрукает. Затем  выдергивает  с  воза  широкую  боковину  и  ссыпает  дердь-зерно, - пшеничку,  дробленую  для   уток.  Те  тут  же  кидаются,  налетают  тучей   на  угощение,  с  жадностью  загребают  в  широкие  клювы  добротный   приварок,  торопятся  лапами  на  бугорок злаков.  Многое  растолакивается,  сыплется   в  реку.  Кормилец  утиный  чуток  усмехается  в  рыжие  усы  и  сторожко  поглядывает  по  сторонам. Разгружает  он  сечку  всегда  близко  к   воде,  чтоб  не  одним прожорливым  птицам  досталось.  Рыбак  потаенный,  должно  быть, в  душе  тот  шельмец.  И  верно,  иной  раз  он  подходил  к  какому-либо  удильщику   из  знакомцев,  плюясь  табаком,  требовал:
     - Ну-к,  дай  я  испробую  половить.  Не  забыла  меня  тарашка
     И  минут  несколько  дергал  добреньких  видом,  за  ладошку,  рыбешек,  ухмы-ляясь,  трогал  седенький  загривок.
     -  А  ничё,  шустро  клюёт.  Уважает  кормильца.
     Удочка  у  меня  самая  рядовая,  прогонистая  местная  лещина  метра  в  четыре.  К  ней  закрепил  я  изолетной  привезенную  с  собой  проводочную  катушку   с  разворотом  шпули,  и  могу  кидать крючки  практически  за  середину  плёса.  Под   зеленый  камыш,  где  на  глубине  пасётся  самая   крупная  здесь  рыба, тарань-камышница.
     И  я  бросаю  иной   раз  туда  поплавок  и  терпеливо  жду   любопытства  к  наживе  тамошней   рыбы,   боюсь  проморгать  знаки  внимания  ея  величества  тарани.
     Но  ожидать  нестерпимо  долго.  Утро  минуло,  а  днем  тарань  не  изволит  рассматривать  мои  предложения,  и  потому  я  редко  вижу,  как  медленно  и  будто  совсем  неохотно  уходит  ко  дну   мой  осокоревый   поплавок.  Я  тогда  подсекаю  и  с  чувством  великой   услады  тащу  к  себе  из  глубины  крупную  рыбу,  вижу  серебряный  бок  изгибающейся  камышницы  и  погружаю  в   воду  подсак.
     Но  такое  же  -  редкость!
     О  бок,  другие  рыболовы  раз  за  разом  таскают  серебристые  плашки.  А  пацанята  -  особенно.  Они  удят  у   самого  берега  и  тарашки  ростом  с  ладошку  прямо-таки  бросаются  на  любой   корм,  предлагаемый   с  крючка.  Особенно  же  кидаются  на  распаренную  пшеничку,  какую  привыкли  брать  без  опаски.
     И  я,  ожидая  поклевки  большой  и  нагулянной   камышницы,  нет-нет,  да  и  плюну  на  терпение.  И  будто  бы  нечаянно  бросаю  наживу  метра  на  два  или  три  ближе.  Тут  стоит  рыба  меньшая  ростом,  но   любопытнее.  Глупее,  что  ли?  И  вот  мой   поплавок  вспрыгивает,  на  чуть  замирает,  будто  чем  удивленный,  и  резко  уходит  под  воду.  То  уперла  мой  хлеб  тарашка  среднего  возраста,  а  весом  граммов  на  двести, а  то  и  все  триста.  И  тащить  её  очень  приятно.  Упирается.
     Другой  рыбы  на  тутошнем плёсе  нет.  Вернее,  она,  может  статься,  присутствует,  прогуливается   где-то  рядом,  но  к   крючкам  не  пробиться  ни  красноперке,  ни  шустрой   уклейке,  ни  славно  и  редкой   шемае.  Таранка  стоит  тут  сомкнутыми  рядами  и,  если  только,  поверху  кто  плавает  из  другого  вида,  тот  этаж  не  занятый, он  -  всем  прочим.
     Меж  делом  я  шарю  глазами  вокруг  и  около,  разглядываю  зеленые  и  тучные  поля,  приступающие  к  реке  очень  близко  по  нынешним  неверным  правилам, смотрю  на  убегающие   вдаль  опоры  высоковольтной  линии  и  два  ряда  посадок   послевоенной   давности,  по  плану   преобразования   природы.  Густые  и  низкие  все  же  те  посадки  стишивают  разгул  восточных  ветров  и  выполняют  своё   предназначе-ние.  Много  раз  принимали  они  на  себя  смерчи  и  черные  бури,  сонмища  песка  и  пыли  -  спасали  поля  посевов  от  выжега.
     Небо  то  смыкается  над  головами  валами  темных  туч, и  тогда  моросит  или  льет  дождь,  а  то  раздвигаются   серые  шоры  и  яркая  синь  льет  сверху на  душу   негу  и   благоволение.  Рыба  же   не  обращает  внимания  на  смену  небесных  хлябей   минутами  райского  благоденствия.  Мелочь  у  берегов  хватается  за  крючки   пацанят  без  передыха,  а  особи  старшие  возрастом  лишь  временами  помнили  об  особом  своем  положении,  и,  степенясь,  отдавались,  должно  быть,  молитвам  за  жизнь  и  продление. А  затем  забывались,  и  тут  же   прокрадывались  к  крючкам   с  наживой,  и  скромно  ухмыляясь,  заглатывали  хлебный  мякиш  или  зерно. И  потому   подсекались  всегда  крепко.  В  общем,  наказывались  те  особи  ханжеского  нрава  и  увлекались  в  железное  адище,  в  садок.  А  оттуда  прямая  дорога   в посуду   засола.
      И  потому  слегка  замедленное  течение  моей   тут  жизни   нравится  не  особо.  Я  не  выдерживаю  и  перезакидываю  крючки  еще  ближе,  но  не  под  самый  берег,  чтоб  не  уподоблятся  в  азарте   пацанятам.
     Тут  таранка  поегозливее, она  тотчас  бросается  на  наживу,  но  не  хватает  с  разбега, а  тщательно  пробует  сначала  на  вкус, хватает  губами.  И  поплавок  тогда  часто-часто  дробит. Но. .снова  приходится   выжидать.
     Иногда  я  тороплюсь  и  стараюсь  подсечь…Пустой  номер!  И  хлеб  съеден, и  червь  раздрызган.  Но  случается,  таранка,  пробующая  наживу,  не  успевает  выплюнуть  тот  хлеб  и  я   подхватываю  рыбешку  за  губу,  тащу  наверх.  А  в  ней   сила,  упористость  и  ярость  борьбы.  Ну,  а  если  зацепится   сразу  парочка  торопыг,  и  в  каждой   по  полфунта  веса,  и  каждая  хочет  свободы…
     Время  идет  незаметно.  Смеркается,  и  у  рыбы  улучшается  аппетит.  Я  снова  бросаю  снасть  свою  дальше,  рассчитывая   на  крупных  камышниц,  зорко  высматриваю поплавок  в  тени  зелени  и  вскорости  вижу,  что  рыба  на  глуби  приступила  к  дегустации  хлебушка  с  мёдом.  Поплавок   мой   заметно  вздрагивает  и  пускает  круги. Я  подбираюсь,  весь  напружиниваюсь,  и  вот  поплавок   медленно,  косо  уходит  под  опрокинутый  в  воду  обрез  тростника.  Я  еще  чуточку   выжидаю  и  дергаю  кистью  руки  удочку  вверх.  Тотчас  мне  передается  хапок  тупого  зацепа,  но  тут  же  жилка  уводится   вдоль  по  руслу,  удилище  загибается…Я  не  спешу,  даю  рыбе  потешиться  мыслью,  что  можно  удрать.  Затем  перевожу  на  круги,  приподнимаю  со  дна,  и  когда  чувствую   на  удочке  послабление,  вывожу  наверх  громадину  серебряной  плахи  камышницы  и  подставляю  ей  горло  подсака.
     Тарань  знает  свою  обреченность  и  тихо  туда  заходит…Таких  бы   штук  несколько,  из  них  получается  особенно  знатная   вяленая  тарань  для   подарка  друзьям  под  пиво.
     И  опять  уходит  под  воду  мой  легонький   поплавок.  После  подсечки  я  чувствую  очень  упорное  сопротивление,  с  чего-то  приходит  волнение  и  оно  долго  не  снимается.  Тугие  рывки  воспринимаются  мной  болезненно,  будто  боюсь  я  потерять  добычу.  И  я   понимаю,  что  и  вправду  боюсь  того.  Борьба  продолжается,  мы  стараемся  одолеть  друг  друга,  и  на  этот  раз  единоборство  выигрывает  тарань.  Ей  повезло,  поводок  не  выдержал.
     Когда  небо  смыкается  теменью  и  снова  проливается  тихим  неверным  дождиком,  я,  наконец,  осматриваюсь,  нахожу,  что  остался   на  берегу   один,  все  пошабашили.  Покоряюсь  и  я  -  рыбалке  сегодня   конец.  Ну  так  что?!..Будет  и  завтра  рассвет  и  клёвное  утречко  и  надо  не  проспать…И  я  медленно  бреду  вдоль  берега  едва  видимой  тропинкой,  сапогами  хлюстаю  по  высоким  травам  полыни  и  лебеды,  татарника,  покачиваю  головой  и  усмехаюсь  мыслям,  минуя  взглядом  в  заливчиках  белых  уснувших  уток,  уткнувших  головы  под  крылья.
     Ах,  председатель!  Кому  они  нужны,  чтоб  ухитить?   Мы  же  рыбаки!
               
                1964  г.            



ВПРОВОДКУ   ЗА   ЖЕРЕХОМ


     Перепад  на  плотине  невелик,  метра  на  три, наверное,  но  водовороты,  волны  и  пена  сходят  на  нет  далеконько.  А  потом -  плавное  течение  вод  и  глубина  темная,  в  которой  должна быть приличная  рыба. Но  сколько  ни  бросаю  крючки   испытать  планиду  - нет  клёва.  Будто  бабушка  пошептала.
     Я  оглядываю  ширь  реки,  солнечные  блики  в  окнах  среди  пены  под  порогом, и  мне  кажется,  что там  иногда  что-то  всплескивается  нешуточное,  бьет  мелюзгу,  хотя  ударов  за  шумом  воды  не  слыхать.
     У  меня  простая   проводочная   удочка  с  безынерционной   катушкой,  а  с  таким  оснащением  решать  можно  большие  задачи  и  вытащить  любого  гиганта,  обитающего  в  тутошних  омутах.  И  я  обдумываю,  каким  образом  подобраться  возможно  к  тем  заманчивым  окнам,  и  что  подбросить  резвящейся  рыбе?
     Набор  блесен  у  меня  велик.  Есть  и  насадки  для  лова  в   проводку,  даже,  если  захочется  вдруг  половиться  уклеек.  Поплавок  скользящий  -  длинное  перо  от  гуся,  сменные  поводки,  экипировка  бродячего  рыболова.
    Поочередно  меняя  на  крючках  наживу,  бросаю  удочку  в  кипень  воды,  но  старания  все  напрасны.  Небольшой   красный   поплавок   плохо  заметен  среди  пены.  Я  стараюсь  определить  поклевки  по  натягу  лески,  но - впусте.
     Я  пробовал  поднимать   наживу,  пуская  в   полводы  и  выше,  но  снова  ничего.  Что  же,  если  там  гуляет  хищник -  всё  понятно.  Боятся.  Стоп!  А  если  предложить  уклейку?  Подать  на  блюдечке,  так  сказать.  Здесь  же  не  только  щуки  могут  стоять  в  засаде,  не  одни  судаки  промышляют,  но  и,  что  вполне  вероятно,  корсары  просторов,  жерехи  добывают  себе  пропитание.  И  пускай  уж  они  определяют,  кому  первому  броситься  на  добычу.  Свобода   конкуренции!
     И  я  быстренько  настраиваюсь  на  резвую  рыбку   уклейку,  привязывая   поводки  с  «проглотушкой»  и  наживляя  мелкий  опарыш,  бросая  на  чистую  воду  в  сторонке,  где  плавится  мелюзга.  Поплавок  немедленно  подается  на  сторону,  я   подсекаю…и  узкая  рыбешка  затрепетала  на  крючке.   Как  раз  такая,  которая  нужна.
     Но  одна – мало.  Для  верности,  нужно  хотя  бы  с  полдюжины  наловить,  про  запас. И  я  снова  бросаю  поплавок  и  уклейка  дергает  за  крючок  с  энтузиазмом  и  даже   с  некой  лихостью. Мне  даже  жаль  перестраиваться  на  хищника,  упуская   возможность  позабавиться   веселым  клёвом.
     Но  побеждает  жадность…или  любопытство,  тут  кому   как.  Мне  думается,  что  почти  всякому  рыболову  хочется  поймать  крупную  особь.  Почему?  Не  знаю.  И  кто - знает?      
     Я  перестраиваю  удочку,  зацепляю  за  ноздри  уклейку  на  крючок  «семерку»   с  коротким  цевьем,  и  забрасываю  живца  наверх,  на  плотину.  Успеваю  заметить,  как  мой  поплавок  обрывается   в  пропасть,  слегка  задерживается  под  стеной  водопада,  но  тут  же  выносится  на  простор.  И  еще  через   миг  вижу,  как  резко  вытягивается жилка  и  чувствую  рывок  на  руку.
     Подсечка  с  замахом  на  себя  -  удилище  рвется  обратно  и  в  сторону!  Я  сдерживаю  неведомую  силу,  торопливо  регулирую  тормоз  катушки,  и  вижу,  как  увлекается  леска  на  середину  реки.  Я  еще   чуток  поджимаю  регулятор ,  усиливая   нагрузку,  и  теперь  спокойно  слежу  за  кончиком  удилища.
     На  другом  конце  что-то  внушительное!  И  я  несколько  минут  борюсь  с  рыбой,  позволяя  ей   посоревноваться  со  мной  в  усердии   с  тормозом  катушки.  А  затем  вывожу  к  берегу  и  забираю  в  подсак  ха-арошего  жереха.  Килограмма  на  два.
     Подарок   фортуны.
     Он  бьется  в  подсачеке  и  успокаивается,  опущенный   уже  в  садке  в   воду.  И  лежит  слитком   удивительного  сплава   червленого  серебра  и  блеска  золота  в  преломленных  водой   лучах  солнца,  и  ярью  кармина  на  оперении.  Я  любуюсь  им  долго,  не  умея  отвести  глаз.
     А  потом  мне  захотелось  еще  такого  же  и  я  настраиваю  удочку  на  следующий   заброс. Швыряю  другую  уклею  на  гриву  водопада,  слежу  за  сбросом  наплава, и  опять  теряю  из  вида  в   водоворотах  и  пене.  Снова   подматываю  леску,  убирая   слабину,  и  не  свожу   глаз  с  кончика  удильника.  Я  жду   поклевки,  резкого  удара  или  рывка.  Но  живец  проходит  до  тиховодья  никем  незамеченный.  Повторяю  маневр.  Но  и  еще  несколько  проводок  пустых.  Пробую  опустить  живца  на  глубь,  где  могут  его  ожидать  судаки  и  окуни,  и  меня  тут  же  обнадеживает  резкая   хватка.
     Удилище   прогибается  и  даже   кунается   в   воду!  И  тут  же  пружинисто  выпрямляется,  а  мне  в  лицо  летит  поплавок,  и  дробинка   подпаска  в   сиротской   наготе   промахивается  с  обессиленной   яростью.  Беру  в  луку  хвостик  жилки…Что  же,  щука  не  ставила  вопроса:   «что  делать»?
     Привязываю  новый   поводок  с  кованым  крючком,  присовокупляю  шустренькую  уклею  с  куканчика,  и  говорю  ей:  «ни  хвоста,  ни  чешуи».
     Настроение  у  меня   преотличное,  душа  поет  и  просит  продолжения,  и  я  почти  уверен,  что  оно  будет.  Всегда  ведь  надеешься,  что  всякая  добрая  сказка  ли  быль,  но  должна  кончиться   хорошо.
     И  надежда  сбывается!  Где-то  в  середине  пенного  месива  леска  вытягивается  в  строгую  прямую,  удилище  увлекается  долу,  я  резко  и  коротко  подсекаю,  а  в  оборотку  следует  мощный   рывок!  Он  едва  не  выхватывает  из  руки   удочку  и  гасится  тормозом  катушки  и  длинной  жилки,  изгибом   пластиковой   слеги.  Мне  остается   волноваться  и  управлять  ходом  рыбы,  порода  которой   мне  не  извест-на.
     Глубина  здесь  порядочная,  метра  на  три  и  больше,  но  вот  каково  дно?  Каждый   год  половодье  оставляет  свои  следы  и  секреты,  и  теперь  остается   наде-яться,  что  моя  снасть  минет  участи  зацепа  за   топляк.  Но  рыба  ходит  где-то  под  другим  берегом  и  поднять  её   не  представляется   возможным. Она  беснуется   и  вы-рывает  снасть.
     Я  борюсь…и  вдруг  слышу  слабину.  Пошла  на  таран?!.. Я  успеваю  выбрать  лишнюю  леску,   и  даже  понудил  своротить  в  сторону  и  пойти  на  круг.
     Сейчас  попалось  что-то  сильное,  выносливое  и  непонятное.  Наше  противо-стояние  длится  уже  довольно  долго,  а  я  не  чувствую  в  противнике  усталости,  тогда  как  сам  почти  в  обмороке  от  любопытства!  Кто  там?!  Уж  не..
     Щука  давно  бы  перекусила  жилку,  как  проделала  недавно  без  особых  проблем.  А  если  подсеклась  в   ущерб  пасти, сбоку,  то  обязательно  уже  чего-нибудь  выкинула:  свечку,  или  колесом  прошлась  бы,  выйдя  наверх.  Или  рванула  бы   к  берегу,  потому  как -  рядом.  Она  мастерица,  она  может.  Но  там  кто-то  другого  ума   и  отворачивает  и  уходит  еще  на  круг.
     А  если  громадный  жерех?!…Килограмма  на  четыре,  потому   как  большие  тут  не  водятся.  А  тут,  судя  по  силе  и  куражу,  - гигант  или  богатырь.  Ходит  уже  сколько  без  роздыха,  будто  конь  заарканенный  да   еще   и  дикий…Или  язь  зацепился?  А  то  и  - сазан?.. Повадки  его…Но  на   уклейку?
     И  все  же   я  полагаю,  что  и теперь  привязался   ко  мне  шереспер,  но крупный.   Последний   из  могикан,  старый  и  огромный,  и  потому  с  ним  морока  уже  долгая.  Но  пора  бы   ему  честь  знать  -  время   идет.  Мысль  такая  несколько  зажигает  и  я  решаю  форсировать  события,  взять  подводного  супротивника  на  короткий   измор  и  поджимаю  еще  тормоз.
     И кто-то  там  внизу  поначалу  соглашается  поставить  большой   крест   на  своей   участи  и  какое-то  время  идет  в  поводу   обстоятельств.  Тупо,  очень  сопротивляясь,  но  поддается.  Но  у  берега   вдруг  показал,  что  сыграл  в   поддавки,  пошутил  с  рыбачком. В  результате   мощно  рванул  в  глубину,  леска  как  бы   со  свистом  побежала  вдоль  берега  и  я,  естественно,  за  нею…На  ходу  я   пытаюсь  остановить  нахала,  поднять  со  дна  и  обезопасить   снасть  от  неожиданных   нюансов,  но  он  легко  увлекает  меня  следом…А  затем  вдруг  останавливается.  Я  держу   удилище  в натяг…Зацепился  или  залег?. .Судак  носом  уткнулся   в  валун?  Побаловался   с  уклейкой,  порезвился  на  глубине,  а  теперь  сотворил  комбинацию  из  трех  плавников?  Но  с   какой   удалью  носился   он   по  простору!  Судак  так  долго  не  может  гулять,  взнузданный.  Устает  быстро.  Тут  что-то  не  так.
     Я  стоял  в  позе  болвана  и  чувствовал  глухой   зацеп.  И  ругал  себя  за  послабление  характеру:  утратил  выдержку,  возомнив,  что хитреца   с  богатырской   силой  можно  взять  дуроломом…
     И  что  теперь?  Выхода  два:  ждать,  покуда  тот  хитрован   уснет,   если  все  же  судак  сотворил  мне  фортель,  или  брать  на  пупок,  тащить,  как  бурлаки  на  Волге  в  давние   года.  И  никого  нет  поблизости,  чтоб  подержал  в  натяг  леску,  покуда  я   окунусь  взглянуть,  кто там  замотал  за  колодину  жилку  и  какая  ему   нужна  подмога, чтоб  сняться   с  якоря.
     Осмотрелся.  Солнце  забралось  высоко  и  припекает  с  усердием,  хотя  уже  середина  сентября  и  бабье  лето.  Но  купаться,  признаться,  не  тянет.  И  нет  деревца,  привязать  леску.  И  ждать -  толку  нет.  Уже  сколько  стою,  а  сдвиги  отсутствуют,  к   улучшению  обстоятельств.  Брать  дуроломом?…Леска  «ноль  три»  из  Японии   под  патентом  фирмы  «Микадо»,  если  не   врет  бумажка,  должна   удержать  не  одного  моего  камикадза,  но  и  всю   Фудзияму.
     И  я  вытягиваю  в  линию  с  жилкой   удилище,  не  сломать  чтобы,  и  прикладываю  некоторое   усилие   к  импортному  товару.
     Леска  вытягивается   в  струну,  мне  кажется,  что  она  звенит  от  натуги,  как  на  скрипке  великого  маэстро  и  отдается  болью  на  душе.  Катушку  жалко,  если  не  выдержит  нагрузки,  и  удочки  в  целом  жалко.  Про  патент,  про  гарантии  на  них   я   не  ведаю,  а  вот  сколько  платил  -  помню.  Тогда  я   послабляю  лесу  и  несколько  метров  наматываю  на   руку  через   куртку.  И  снова  тяну,  как  репку,  напрягаясь,  впрочем,  не  очень,  чтоб  при  обрыве   снасти  не  упасть.
     Жилка  покуда  выдерживает  и  выдюживает  пасть  сазана  или  кого  там  еще,  кто  играет  со  мной   в  перетяжку.
     И  что?  Поставить  характер  против  силы  того  обормота,  который  уперся  лбом  в  большой   камень  или  перекинул  на   карч  крючок?.. Я  становлюсь  в  стойку  атлета  по  перетягиванию  каната,  напрягаюсь  что  есть  духу,  но  без  рывка.  Леска  врезается  мне  в  руку  сквозь  тонкую  ткань  парусины  и…не  выдерживает,  мягко  рвется,  где-то  на  глубине.  Но  ниже   поплавка,  и  я  радуюсь  такому  обороту  дела,  потому  что  решаюсь  еще   посоперничать   с теми  в   воде,  кто  дурит  не  очень-то  глупых   удильщиков.  Больше  я  торопиться  не  буду,  спешка  нужна  в  другом  деле.
     И  снова  налаживаю  удочку   и  прицепляю  живца.  На  третьем  проходе  кто-то  хватает  за  уклейку  и  подсекается.  И  снова  что-то   существенное.  И  я   вожу   его  долго,  покуда  полностью  не  убеждаюсь  в  его  изнеможенности,  и  почти  затаскиваю  в  подсак  жереха,  но  уже  меньшего,  пожалуй,  на  треть. Потом  я  бросаю  уклею  снова  и  снова,  продолжаю  рыбачить  на  интересном  месте,  но  время  неумолимо  при-ближает  утро   к  началу   дня.  И  скорее  всего,  рыбам  объявили  перерыв.  Я  собираю  снасти,  мысленно  благодарю  реку  за  доставленное   удовольствие,  и  направляюсь  домой.
               
                1989  г.      


ДВЕ   ЩУКИ

     Заканчивался  сентябрь,  утомленное  бабье  лето  источало  тепло.  Солнце  спряталось  за  смешанным  и  густым  лесом  и  чуть  золотило  подступившие  к  берегу  Северского  Донца  стволы  сосен  и  листву  берез, а легкие  сумерки,  спускаясь  на  землю,  поглощали,  казалось,  все  звуки. 
     Яков  Иванович  благодушествовал,  под  сурдинку  себе  улыбался  в  прокуренные  вислые  усы,  и  слушал  мысли  и  подступившую  тишину.  Рыбалка  сегодня  удалась.  Пара  щурят  килограмма  на  два  с  половиной   покоились  за  его  спиной   в  рюкзаке,  там  же  обретались  и  несколько  приличных  окуньков  да  тройка  бершей  об  пол-локтя  каждый.
     Блеснилось  хорошо, хищник  жировал,  смело  бросался  на  своедельные  вращалки  Якова  Иваныча,  радуя  сердце  пожилого  человека.  Можно  было  заканчивать  ловлю,  но  рыбак  не   торопился  убирать  спиннинг.
     Он  уже  подходил  к  крутому  изгибу  реки,  за  которым  скрывался  железнодорожный  мост.  Минут  десять  оставалось  ходу  до  остановки  электричек, в  запасе  еще  оставалось  время  и  потому  Яков  Иваныч  решил  покидаться  чуток  в  ближний  омут   под  сваленным  половодьем  деревом.
     Рядом,  из-под  нависших  кустов,  бросился  под  берег  красногрудый  голавль,  охотясь,  наверное,  на  лягушат.  Но  и  сам,  проскочив  к  омутку,  вдруг  в  панике  понесся  стрелой  поверху  к  середине  Донца.
     « Ишь  ты,  разбойник!  Никак  углядел  врага?…А  что?  Тут  сом  добрый  стоять  может,  а  уж  щука  -  точно!  -  подумал  рыбак,  остановясь  на  подходе  к  ямине  и  оглядывая  её  внимательным  взглядом.  -  Место  занятное  и  стоит  попытать  сча-стья.»
     Он  снял  со  спины  рюкзак  и  достал  коробку  с блеснами.  Вращалку  кидать  сюда  не  годилось  - легковата.  Прицепить  следовало  тяжелую  колебалку  со  стальным  поводком.  Но  светлую,  серебристую.  Солнце-то  скрылось,  а  тут  -  глубина.
     Хотелось,  ох  как  мечталось  старому   рыболову  поймать  что-то  значительное  и  большое,  чтобы  не  только  самому  потом  помнить   всю  жизнь  такой  миг  торжества,  но  и  в  округе  бы  побежала  молва  о  рыбе   чуде-юде.
     Он  еще  прицеплял  блесну,  осматривал  одноручный  удильник  и   катушку,  а  волнение  уже  охватило  его.
      «Ну  что  ты   растрясся,  Яков?  Еще  ничего  нет…Да  и  точно, нет  там  никого. Сколько  народа  прошло  до  тебя.  Хорошее  бучило,  слов  нет,  а  пустышка, - уговаривал  себя  рыбак,  отгоняя  нервозность.  -  Метни  блесну  и  узришь.»
     Но  уговоры  мало  что  дали  и  волнение  возрастало,  потому   как  помимо  сознания   сидело  в  нём  и  некое  чувство,  интуиция, которая   подсказывала  ему  иную  манеру  и  не  подвела  ни  разу.
      Дело,  забота  снимает  сторонние  чувства  враз.  Яков  Иваныч  легко   взмахнул   удильником  и  послал  блесну  в  намеченное   глазом  место,  в  развилок   ветвей  топляка,  где  зарождалась   слабая  круговерть.  Блесна  попала  точно  и  пошла   ко  дну.
     «Метра  два  тут»,  -  предположил  рыболов  и  при  счете  «три»,  поставил  ка-тушку  на  подмотку.
     И  тут  будто  ударило.  Яков  Иванович  подсёк,  но  коротко,  в ползамаха – расстояние  маленькое.  Блесна  зацепилась  с  оттяжкой, но  крепко.
     «Пёнек?!.. Вот  морока!»
     Он  слегка   послабил  натяг.  Нет,  ничего  не  изменилось.  Походило  на  мерт-вый   зацеп.
     «Блесну  загубил,  старый   хрыч, -  осудил  себя  за  глупое  любопытство  Яков  Иваныч.  Надежды   разогнуть  блесну  не  было.  Скорее,  леска  не  выдержит,  лопнет.  Чуть  больше  двух  десяток   в  ней,  да   еще  клинская,  так  что  еще  потрудиться  придется,  чтобы   порвать.  А  тройников  отпускать  на  огне  рыболов  не  любил.  Лучше  уж  блесну   потерять,  чем  утратить  возможность  побороться  с  крупной   рыбой. – Ну  что  же:  тянем-потянем!»
     Он  натянул  жилку,  выпрямляя  спиннинг  с  ней  в  прямую  линию,  стараясь  сорвать  блесну  или  порвать  леску.  И  взялся  за  неё  руками,  обернув  разок  на  рукав  куртки.
 И  тут  же   мощный  рывок  едва  не  вырвал  из  рук  удилище.  Рыбак   успел  схватить  за  комель,  удержал.  Катушка  пускала  леску   с  усилием  -  кто-то  очень  нешуточный  потащил  блесну  на  простор  реки.
«Щука!  Побей  меня  таракан,  если  не  эта  проказница!.. Та  самая!» -  с  восторгом  подумал  рыбак  и  сердце   его  схватил  холодок   азарта.  Он  имел   ввиду  щуку-гиганта,  что  входят  в  историю  и  о   каких  пишут  во  всяких  книгах,  и  которых  метят  в   молодые   годы  золотыми  и   иными  кольцами.  Так  вот  ему  сгодилось  бы  и  оловянное!
     Но  голова  мечтала,  а  руки  делали.  Прежде  всего  Яков  Иванович  попытался  остановить  рыбу,  ибо  катушка  стравливала  жилку  довольно  проворно.  А  когда  бобина   кончится,  тогда  хоть  и  «мама»   кричи, да  что  толку?.. Он  подтянул  тормоз  и  попробовал  заворотить  щуку  на  круг.  И  ему   удалось! Рыба,  как  на  сворке,  пошла  вдоль  русла,  слегка  уклоняясь   к  родному  бучилу.
     «А  вот  туда  не  надо,  милашка!  К  корягам  не  вороти.  Там  - беда.  Ты  плынь  по  простору, -  уговаривал  её  Яков  Иванович,  слегка   подбирая  леску   на  шпулю. – Ты  поброди  малость  в  натяг,  под  нагрузкой  и  подустань.  А  потом  мы   поглядим  на  тебя,  что  ты  зверь –Горыныч.»
     Щука, большая  и,  верно,  умная,  направляла ход  к  коряге,  в  затон.  Но  рыбак,  нисколько  не  надеясь  на  успех,  но  и  не  боясь  оборвать  снасть,  стал  удержи-вать  её  от  негожей   затеи,  уперевшись  сапогами  в  земную  твердь.  И  удержал.   Хищница  прошла  у  берега  и  по  зову  удильщика  свернула  на  стрежень.
     «Хорошо! – похвалил  её   пенсионер.  -  Еще  кружок  или  два  сделаем,  а  там  посмотрим…Сильна  ты,  тварь  божия,  а  всё  ж  человек  и  не  таких   зверей  объезживал.  Глядишь,  и  тебя  одолеем. .. Снасть  бы   сдюжила  твои  порывы.»
     Между  тем  время  текло  и  смеркалось  всё  больше.  Подкрадывающаяся   ночь  прибирала  не  только  звуки  и  зримые   образы,  но  загоняла  на  душу  тревогу.  Яков  Иванович  с  беспокойством  прикидывал, как  ловчее  будет  дотянуться   до  щуки  и  ухватить  багорик,  тот  был  покуда  за  голенищем  сапога.  Багорик  острый,  но  короток,  а  вот  берег  будто  высоковат.
     «Ну  да   какова  ещё   хищница,  дастся  ли,  чтобы  дуриком  тащить   из  родной   купели?!»  - остудил  он  свои  тревоги.
     Щука  ходила  в  хорошем  темпе,  без  остановок,  потому   как  рыбак   пресекал  иные  её   намерения   спиннингом,  и  силы  её   поубавились  не  скоро.  На  поверхность  вышла  она  в  полной  темени.  Хищница  вынырнула   у  самого  берега,  где  удобнее  было  её   взять.  И  не  взбунтовалась  от  испуга,  не  увидев  ничего  страшного  или  особенного вокруг.  Темнел  по  берегам  лес,  удивленно  смотрела  на   мир   половинка  луны,  отражаясь  на  глади  воды  дорожкой.  В  том  блеске  Яков  Иванович  углядел  что-то  подобное  бревнышку  и  изумился.
     «Ёська  Босяков!…Ну  и  шалава! – у  рыбака  отвисла  челюсть. – Вот  так  бал-да!  На  пару   пудов  или  больше   потянет!.. И  всю  её  на  уху?… А  нести  её  километр   с  гаком!.. Так  ею  бригаду  накормить  можно!  Ежели  не  труха.  А  и  есть  труха  несъедобная!.. Ей  же  лет  триста!…А  вот  щучью  породу   продолжить…Сколько  с  неё   по  весне   икры  вытекет!  Пущай   гуляет  она!  Ей  там  покойней  будет,  чем  рубленой  на  жаровне.»
     Так  рыбак   про  себя   подумал  и  тут  же   подал  голос:
     -  А  ну,  подь! -  И  дернул  к  себе  жилку.
      Зычный  ли  голос,  шалый  ли  рывок  всполошил  рыбу.  Она  вдруг  сорвалась  с  малого  хода,  сделала  свечку, бросаясь  вон  корпусом,  оросила  удильщика  и  пошла  поверху,  блистая  искрами  лунного  золота!
     Рыбак  от  такого  видения   ошалел  тоже,  весело  скалился  и  одной  рукой снимал  со  щеки  брызги,  а  другой  держал  удилище   крепко,  и  почему-то,  в  натяг.
     «Ну, шалава,  дает!»
     Щука  же  рванула   вглубь,  а  Яков  Иванович  держал  тугую  снасть  и  надеялся  на  срыв  хищницы,  совершенно  забыв  наставления  на  такой   случай.  А  когда  вспомнил: что  хочешь  схода -  попусти  леску,  послабил.
     Она  порвала  жилку  тут  же,  с  одного  рывка. Оборвала  коротко,  где-то на  узле  возле  самой   пасти  у  карабина  блесны,  как  хотел  того  старый  рыбак.
     Потом  он   еще  постоял  в  теплой   темени,  собирая  спиннинг  и  рюкзак, покуривал  и   покручивал  себе   седой  головой  в  кепке,  и  собирал  в   порядок  мысли.
     И  уже  сидя   в  поезде,  под  стук   колес  и  уютное  покачивание   вагона,  вспоминал  ход  борьбы,  улыбался   в   усы  и  ни  на  миг  не  осудил себя  за  поступок,  не  прижалел  упущенного   трофея. И  лишь  сокрушался,  что  было  довольно  темно  и  суматошно,  не  разглядел  хорошо   щуку,  в  мелочах  не  запомнил.  Щука  и  щука,  но  большая.  Очень.
     Он  смежил  веки,  уходя  в  себя,  и  вспомнил  другую,  возможно,  подобную   возрастом  и  статью  щуку,  виденную  лет  тридцать,  пожалуй,  назад,  но  в  другой  реке  и  в   иной   ситуации.
     Тогда  он  жил   у  реки,  на  селе.  Наверное,  был  выходной,  потому  что  уже  не  ранним  утром  вышел  он   во  двор  подышать  вольным,  свежим  воздухом  поймы.  Спустил  к  реке,  к  обрыву,  что  недалече  от  старого  моста.
     Был  разлив,  весеннее  половодье  на  Кагальнике.   Под  мостом  шум,  кутерьма,  сборище   пацанов  на  лодках.  Приглядевшись,  Яков  увидел,  что  громадная  щука   каким-то  образом  оказалась  в  беде.  Зацепилась  жабрами  за  распорину  деревянного  моста  и  беспомощно  билась,  в  агонии  пыталась  обрести  свободу,  взбалтывала  хвостом  воду,   которая   убывала. Пацанята   галдели,  старались  подсо-бить  живности,  неумело  орудовали  шестами,  мало  внимания   обращая  на   брызги   воды,  что  доставались  от  щука.
     Но  ничего  не   получалось.  Велика  рыбеха,  а  смётки  пацанам  не  доставало.  Больше   мешали  друг  дружке  шестами. Приподнять  бы   щуку   доской…
     Яков  сопереживал   казачатам  -  они  замышляли  добро.   Это  сколько  она   икры  отметала  в  недавний   нерест,  и  еще  бы  ей   шанс   добавить  на  другую  весну.  Подумалось:  крикнуть,  помочь  советом,  но  тут  появился   в  лодке  мужик.
     Он  торопливо  толкался   шестом  о  дно  и  уже   издали  заорал:
     -  Геть,  байстрюки!  Тикай   гэть!
     Приблизясь,  он  поднял  со  дна  плоскодонки  косу,  махнул  коротко,  подхватил  на  вилы  ухнувшую  в   воду   полутушку,  кинул  себе  под  ноги.  Затем  взял  на  тройчатку   под  жабры  голову  и бросил  в  лодку.
     И  всё.
     Ребятня  закричала:
     -  Дядька  Сёма!  Ты  тать! Фашист!  Зачем  сгубил  икряницу?!
     - Козел  он!  -  почти  басом  прокричал  паренек,  что  постарше  других  был, - И  питух! Ханыга  гребанная!
     - А  пошли  вы! -  недобро  повел  на  них  мутным  взглядом  дюжий казак.  -  Тут  жратвы   утятам  на  цельный  день,  а  вы   балаболите!  Не  пропасть  же  добру.
     Он  был  полупьян  или  слишком  спешил   в  жадности.  На  берегу  он  пару   раз  раскорячился,  волоча  сразу  две  половинки  щуки  во  двор.  Но  упёр…
                1983  г.          


               
                БЕЗУМСТВА    ПОСЕЙДОНА  И …  НАШИ

     Зной   последних  лет  столетия   иссушливый  и  калёный,  температура  воздуха  на  градуснике   подбирается   под  сорок  в  тени,  а  воды – под  тридцать  и  за.  Бледное  небо  без  облачка,  почти  нет  движения  атмосферы,  какое  расколыхало  бы  волны  Азовского  моря,  а  те  размешали  бы   воды  и  разбавили  их  кислородом.  И  потому   случился   замор.  Рыбы, бычки  всплывали  наверх  и,  распахивая  широкие  рты,  глота-ли  воздух,  а  прибоем  вышвыривало  их  на  берег.
     Созерцать  злую  игру   стихии   спокойно  нельзя,  порываешься   как-то  помочь, но…гибнущей   рыбы   много.  Она  трепыхается    на  песке  беспомощно  и  панически,  а  волны   выбрасывают   еще  и   еще  рыжиков  и  травников,  и  вот   уже  бурой,  живой  шевелящейся   гранью   разделяется   море  и  суша.
     И  тут  появляются  люди.  Много  туземцев  с  подручной   посудой,  с  сачками  и  сетками  забредают,  бросаются   в   море  и  торопливо   выцеживают  страдающую  живность.  Возбужденный  гомон  и  смех,  радость  и  сквернословие  сопровождают   сие   воровское  действо,  когда   одно  гибнет,  а  другое  тем  восторгается.
     Но  ведь  это  даже  не   промысел  сетью, не  рыбалка  на   удочку,  а  стихийное  бедствие,  коллапс, когда  человек,  хомо  сапиенс,   хапает  плоды   беззаботности  бога  морей   Посейдона,  можно  сказать,  всуе.
      Что  ж,  заповедано,  создатель  сказал:  обладайте  и  кушайте.  Вот  присовокупить  бы:  в  меру,  без  скаредности   потребляйте,  блюдите  достоинство!..
     И  видел  рыбалку  я  будто  цивилизованную.,  но  тоже  на  сердце  улегшуюся  неприятием  с  болью
     Солнце  палило  нещадно,  обнаженной   ногой  невозможно  ступить   на  сухой,  раскаленный   песок.  Пляжи  забиты,  и  вдоль  побережья  Бердянской   косы  -  тысячи  плавающих,  отдыхающих,  загорающих,  кувыркающихся  в   прохладе   воды  людей.
     Но  есть  и  страдальцы.  У  камня,  где  волны  прибоя   промыли  увалы,  стоят  двое  с   удочками  и  что-то  ловят.
     Как  человек,  подверженный  такой   слабости,  я  не  могу  не  задержаться,  чтоб  поглазеть.  Удят,  верно,  отдыхающие  из  ближнего  санатория,  опытные  и  больные  рыбалкой   люди.  Под  стать  друг  другу  спортивной  наружностью,  что  не  в  диковину  для  этого  племени,  они  в  отрешении  от  всего   прочего.  В  летах  их  тоже  нет  большой  разницы:  одному  лет  тридцать  пять  на  вид,  а  другому  чуток  за  сорок.  Удочки  у   них   самые  простенькие,  бамбуковые  двухколенки,  привезенные   на  такой   случай   из  дома  или  купленные  на  тутошнем  рынке  по  малой   цене.  Оба  растелешены   до  плавок,  в  белых  панамах  и   при  черных  очках,  и  от  загара -  черные   арапы.  В  ногах  их  стоят  посудины,  трехлитровые   склянки  под  рыбу  и банки  с  червями.
     Я  сажусь  неподалеку  на  краешек  моря  и,  ласкаемый   волнами,  наблюдаю.
     Тот  рыбак,  что  постарше,  удит  бычков  на  навозного  червя.  Достает,  правда,  он  из  воды  песчаников   очень  не  часто  и  размера  самого  жалкого.   Еще  бы!  Тут  мелко,  совсем  нет  морской   флоры,  а  к  тому  и  полдень,  самое  пекло.  Потому  и  бычки  совращаются  червем  самые  глупые   вылупки,  какие  сыскались  вблизи.  Но  и  они  встречаются  рыболовом  с   важностью  ритуала,  и   препровождаются  в  банку   с  улыбкой Джоконды,  не  разгаданной   по  сей   день.
     У  второго  страдальцы   червяк  из  лимана  и  моложавый  мужик   промышляет  рыбу  кровей  благородных,  из  дальних   морей  завезенного  пиленгаса,  но  ростом….тоже  с  мизинец,  а  то  и  на  фалангу  больше.
     Время   жаркое,  солнце  в  зените,  но  высокородные   пиленгасы   кашляют  на   условности  и  дергают  за   крючок  азартно,  утаскивают  внушительный   поплавок  до  испода  моря  и  засекаются   крепко -  у  мученика   сходов   не  видать.  Разве  что   вовсе  маленький   нахаленок   посягнет  на  наживу  и  схватит  червяка  за  край.
     Промышленник  нахватал  пиленгасов   уже  почти  полную  трехлитровку, лицо  его  потеряло  рабочую  отрешенность,  а   улыбка   утратила  тайну  и  явила  довольство   пройдохи.  Тут  я  не  выдержал  торжества   наглости  и  возгласил,  с  подтрункой.
     -  А  что?  Сказочный   клёв  и  ни  грана  скуки! А  главное  -  какую  рыбу  ловим!  Кровей,  пожалуй,  императорских  -  кефаль  Японского  моря!  А  мы  её  взяли – ого!  Если  б  выросла,  не  один  центнер  вышел!
     Удильщик  слегка  вздрогнул,  вроде  стушевался,  осторожно  оглянулся,  но  увидев  торс  пожилого  зеваки,  пожал  плечами.
    - Се  ля  ви,  как  говорят  на  деревне  французы.  Нет  ничего  другого.
     -  По  коню  и  корм, -  я  согласно  киваю.  -  В  столовой  не  всегда  харч  по  вкусу,  тут  всё   понятно.  Но  на  тройную  уху  твой   улов  не  потянет.  Разве  что  щербу   можно  сварганить.  Да  штраф   уплатить  рыбнадзору.
     Мужик   увлекается  делом  или   прикидывается  занятым  и  потому отвечает  не  тотчас  и  простодушно.
-  Тут  на  тройную   уху  не  наловишь.  Осетринки  бы   к  ним  да  хорошего  судака.  А  что  касается   рыбнадзора,  я  же  не  сетью  ловлю.  И  не  много.  Море  не  выцедишь.
     Сосед  его,  одолеваемый  бесклевьем,  обернулся,  потер  ногой  о  ногу  и  ух-мыльнулся.
     -  Тут  ты   загибаешь,  Влад!  Угробить  всё   можно.  И  гробим.  Браконьеры  мелкой   ячеей,   как  ты   изволил  выразиться,  море процеживают,  да  и  в  твоем  сосуде  из-под  консервов  отборная   мелюзга.  А  рыба  элитная!  Судачка,  помнишь,  хотели  купить.  А  у  хмыря  они  чуть  больше  ладони.  А  уху  мы   заварим.  Таранки  прикупим,  да  вон  моих  бубырей. Ну  и  твоих  королевских  засыплем.
     - Ну  да!  И  бутылку   прикажешь  подать…Нет  уж,  каждый  свое  похлебаем,  -  отбоярился  его  напарник.
     У  них  затевался   междусобойчик,  прерванный,  может  быть,  вовсе  недавно,  и  мне  оставалось   продолжить путь  зеваки.
     Пенять  рыбаку  за  упадок  неписаных  правил  мне   расхотелось.  Не  тот  случай.  Этому  обалдую  не  слово -  закон   на путь  разума  стать  поможет,  а  вернее,  неотвратимость  наказания  образумит.   В  детские  годы,  видать,  ему  не  всыпали  ремнем  за  грешки  по  нужному  месту.  А  помогало  на  весь  остаток   жизни,  многие  признаются.
     А  вот  случай,  когда  я   подумал,  что  удят  хрусталика или  бычка-кругляка,  но  они  добывали  тарашку.
     Рыбаков   было  много.  Сидели,  стояли  вдоль  набережной  под  парапетом  на  плитах,  бросали  поплавки  далеко  за   камни,  где  обретались  бычки, и, зорко  высматривая  поклевку,  выдергивали  маленьких  рыбок  граммов  на  тридцать  от  силы.
     Негустой   косячок  мелкой  таранки  забрел  ненароком  в   портовую  бухту,  а  тут  её  «привечали»  охотнички-рыбачки.  Бросали  подсолнечный   жмых  и  всякие  снадобья   с  приманчивым  запахом,  и  кидают  на  крючках  блоху-тилитриду,  - ни  на  какие  другие  наживы  плотвичка  азовская  с  жадностью  не  клюет.
     Я,  пристроившись  поглазеть,  все  же  не  сдержался  и  позлословил,  укорил  ближнего  рыбака  великостью  пойманной   рыбы.  Довел:  что  де  вырасти   может  еще  та  таранка  до  размеров  внушительных,  а  через  время   порадует  всякого  рыболова,  будь  он  у  Мариуполя  или  под  Таганрогом.
     - А  сегодня  жрать  чего  я  буду,  дед?!  -  срезал  меня  злым  аргументом  ровесник  мне  видом.  -  Я  понимаю,  умом  тебе  жалко  мальцов,  коробит  за  эту  рыбешку.  А  кто  меня   пожалеет?  Я  вот  на  пенсии,  а  пенсии  -  шиш!  И  старуха  моя  обезножила,  другой   год  пластуном  лежит.  Может,  махнемся?  Ты  свои  мне  заботы  уступишь  и  займешься   моими.
     Что  ж,  время  выпало  нам  жестокое.  Я  в  смущении  покачал  головой.
     - Да  нет,  дорогуша.  Нам  с  тобой  шило  на  мыло  не  поменять.  Моя  пенсия  тоже  порожняя,  а  сбережения   взяли  взаймы  без  отдачи.  Сертификат,  на  тот случай,  если  в  миллионеры  подамся,  выдали.  Не  с  руки  тебе  с  сертификатным  миллионером  связываться.  Дивиденды,  разве   в  раю  отстегнут.  Если  в  рай   попадем.
     Молодые  соседи  невольного  моего  оппонента,  не  оглядываясь,  послали  ме-ня  почти  хором.
     - Ты,  дед,  пойди  прогуляйся!  Иди.  И  не  просто  иди,  а   вприпрыжку.  А  умничать  станешь  да  задевать  наших  - так  пополоскаем  в  море…Иди,  борец  за  светлую  справедливость!
     И  я   пошел.  Не  захотел  принимать  дополнительных   испытаний.  Да  и  досталось  поделом.  Греха,  пожалуй,  на  голодных   не  было.
                1999  г.         






ВИЗИТ   ПОСЛАНЦА   ЛЕТЫ

     Поддатому  почти  до  полного  изумления   Панкрату  Трофимичу  Дубову  се-годня   мнилась  абстракция.  Нет,  пред  мутный  его  очи  не  являлся  белый   квадрат  на  каком-нибудь  фоне  или,  скажем,  чертенок  в  ополовиненной   поллитровке,  но  что-то  парадоксальное  все  же  мерещилось.
     Будто  забрался  в  его  ванную  Некто  и  прямо  в  той   ёмкости  стал  варганить  уху  из  щук  и  окуней,  что  принёс  Дубов  с  рыбалки. И  он  выговаривал  Домовому  с  сильным  надрывом.
     - Ну  что  ты  портачишь?! Что  рыбу  поганишь, козлище!  Её   потрошить  надо,  а  ты  прямо  с  кишками  кидаешь!.. Кончай  баловаться!  Как  удочкой  поработать,  пой-мать  на уху,  так  вас  нету!  А  жрать!..
     Но  тут  хозяин  квартиры   заметил, что  сваливает  мысли  не  туда,  и  сдержался,  покрутил  седой   головой.
     - Вот  ты  даешь,  лохматый!  Ты  из  потусторонних,  что  ли?  Я  слышал  про  вас, -  крутили  по  телеку.  Ломаете  всё   подряд,  шастаете  по  квартирам,  шкоду  творите. А  на  кой  пряник?  Чтобы  поверили  в  вас?  Так  щас  все  во  всё   верят!  И депутатам,  экстрасенсам  и  всяким парапсихам,  которые  наскрозь  видят   наполненность  чужих  карманов. И  все  лапшу  вешают!  Гороскопы  выдумали,  и  вы  вот  явились.  Барабашки!
     По  исходу  запала  того  красноречия  Дубов   махнул  слегка  пятерней,  а  обождав  и  не  дождавшись  общения,  решил  все  же  спасти  рыбу  и  состряпать  уху.  Вооружившись  кастрюлей  и  шумовкой,  стал  вылавливать  из  горячей   воды  тушки.
     Затем  мысль,  что  шалый   придурок  Вселенной  находится  где-то  о  бок  с  ним,  снова  овладела  Панкратом  Трофимычем  и  он,  малость  тушуясь,  заговорил  с  Духом  с  толикой   фамильярности,  будто   недавно с  ним  остаканился.
     - Вот  ты,  Бабаюшка,  положим,  уху  сварганил.  Я  доведу  до  кондиции,  спе-ций  добавлю,  поскольку  в  них  ты  дундук.  А  хлебать  её   станешь?.. И  водки  спроворишь  под  юшку?..  Ну,  ежели  ты  все  могешь,  так  что  тебе - явить  блаженство?.. И  к  тому,  моя  выпивка  убывает!
     И  он  тут  же  подался  на  кухню  проверить -  осталось  ли?!  Вылил  из  бутылки  в  граненный  стакан  последыши  и  выпил -  прибавил  себе  куражу.
     Потом  он  разделывал  рыбу  и  ладил  уху.  И  под  занавес  вопросил:
      -Слышь,  Бабай!  Ты  много  по  свету  хаживал,  жил  в  скафандре,  в  болотах  тонул. Тогда  скажи  по  знакомству.  Можно  учинить  такой   клёв,  чтобы  кинул  -  и  сразу  тащи  приличную  рыбу.  И  скажем,  одних  лещей!  Или  ты  не  волшебник, а простой  разгильдяй  космических  дорог  и  мирный  шарлатан?.. Да  что  ты  молчишь?!  Что  ты  мне  цацу  корчишь?!  Э,  да  толку  с  тебя,  как  с  петуха  яичко!  Поставлю-ка  я   уху  доспевать,  а  мы  с  тобой  до  телека  пройдемся.  Без  него  мне,  Бабай, тоже  не  жизня,  а  смертная  скукота.  На  пенсии  я,  а  к  тому  и  бобыль.
     В  комнате  он  махнул  рукой  на  кушетку,  сказал:
     -  Прыгай,  Бабайчик, вон  на  диванчик  Но  без  фокусов  -  интеллигентно!  Не  налей  из  люстры   воды  на  диван!  Я  знаю,  вы,  отмочить  какой   номер,  прыткие.  И  что  умные  -  знаю.  Умнее  всех  ученых  на  земле!  Верно?
     И  Панкрат  Трофимыч  вскинул  глаза  на  экран  телевизора,  где  моложавый   оболтус,  кривляясь  вместе  с  гитарой,  орал  что-то  в  баклушу   микрофона.  Но  звук  выключен,  Дубов  терпеть  не   мог  какофоний,  и  разглядывая   распатланного  и  нагого  наполовину  эстрадного  хулигана,  вдруг  услыхал,  как  кто-то  дунул  ему   в  уши:  «да».
     Пенсионер  так   поразился,  что  невольно  вжал  голову   в  плечи  и  озирнулся,  разыскивая  одушевленного  Некта.  Но  охолонул  душой  и  с  виною   сказал:
     - Ну  да,  еще  бы!  Тебе  так   проще  в  мою  голову   долбить  свои  мысли.  Эх,  с  твоими  талантами  -  да  к  нам  в  Президенты!  А  то  наш   духарной  и  всегда   пьяненький,  обзавелся  друзьями,  ну  а  они,..сам  понимаешь! Делят  державу…А  то -  махнем  со  мной  на  рыбалку!  Ну  их  к  чертям,  тех  политиков!  Мы  лучше   окуньков  поклюемся.
     Но  в  ухо  ему   тотчас  внушили:
     «Вы  всё  должны  делать  сами!»
     -  Чего-о?!  В  смысле -  сам  поймал  и  сам  скушал?
     «Но  если  кто  другой  съест  твою  шамовку,  кто  сыт  будет?»
     - Да  ты  тупой, Бабай!  Я  же  не  предлагал  тебе   шамовки.  Знаю,  ты  нашей   жратвы  не  потребляешь.  Азотом  та  кислородом  и  водородом  питаешься.  Так  то  твоё  дело!  Ты  мне,  как   волшебник,  рыбалку  организуй!  Или  слабо?! -  кричал  в  пустоту   подле  себя  Дубов,  однако  вертя  головой,  в  надежде  сыскать  Домового.  -  Ты,  случаем,  не  тунеядец?! А  тот  тут  в  ящике  всякие  выступали.  Пасы  они  пущали   с  добром  и  деньги  гребли   с  ротозеев.  И  ежели  ты   из  тех,  то  в  болезнях  должен  бы   разбираться.  Ну,  всех  болячек  излечить  за  один  пас  не  можно,  то  шарлатанют,  а  ты  мне  килу   убери,  досаждает  дюже.
     «Грыжу  твою  уберем.  Ты  будешь  здоров.  Но  вещи  тяжелые  не  поднимать  и  соли  потреблять  в  меру.  Не  надо  вяленой  рыбкою  увлекаться.  А  ты  и  без  пива  её   уминаешь.» -  услышал  хозяин  квартиры,  опять  же,  нашептанное  изнутри  темечка. 
     - Так  я  же  рыбак,  писюн  газированный!  Удильщик  я!  Люблю,  грешник,  под  пиво  ей  побаловаться!  Подлещиком  или  таранкой,  воблой.  Неужели  отрады  лишаться?! -  в  сердцах  возопил  Панкрат  Тимофеич..  -  Так  лучше   не  жить  вовсе,  чем  параграфам  следовать  на  слепую!  Любопытно,  конечно,  было  бы  заглянуть,  чем  завтрашний  день  для   человека  закончится,  но  и  от  обиды   загнуться   можно.  Ожи-дать  станешь  Светлого за  горизонтом,  а  случится   всему   распогибель. А?
     «Зачем  же  роптать?  Готовиться  надо.  Катастрофа  грядет,  но  у  вас  есть  еще  время.  Почти  восемьсот  лет.   Неучтённая  в  вашей  системе  планета  Нибиру  пролетит  мимо  Земли,  силой  тяготения  поменяет полюса  и  будет  потоп.  Надо  вам  менять  измерения,  переходить  к  иным  формам  жизни.  А  вам  за  бытом  и  войнами  некогда.  Всё  богатствами  обзаводитесь!  А  надо  жить  без  эмоций.  Не  надо  чувство-вать  -  надо  знать!» -  отозвался  Некто  в  голове  Дубова.
     - Ну  ты  даешь! Опять всем  миром  купаться?! - спытал  с  удивлением  пен-сионер.  -  Снова Господу  не   угодили?.. Так  с  такой  житухой,  когда всякий   волокет  у  другого…Только  потоп  образумит.
     «Да.  Полюса  сместятся  на  экватор,  ледники  растают  и  всё  зальют.  А  вы  медлите,  всё  раздумываете.  Или  не  знаете?»
     -  Что-то  ты   загибаешь,  Бабаюшка.  Ну  что  тебе  -  люди?!  Тут  явно  же  разные  категории. Ты  же  машина,  умненький  кибер,  а  мы…Не-е,  хитрая  невидимка!  Давай  мы  останемся  при  своих  интересах!  Ты,  всемогущий  посланец  Вселенной,  и  я  -   каков  есть.  Пускай  и  дурак,  дуб  мореный,  как  фамилия  от  предков  даденая,  о  спасении  в  особицу  не  думающий  и  грешный  перед  людьми,  а  все  же  живой   среди  них.  Мне  без  людей  не  жить,  и  им  без  меня  -  скука.  Мы  поймем  всё  вскорости.  А  как  поймем…Да,  Бабай!  Ты  такой   подхватной  и  горячий,  что  в  любой   час  сбегишь  в  Космос.  А  как  же  я?  Погостил  бы  ты  у  меня  на  хатке.  Про  конец   жизни  посудим,  как  людям  помочь -  обговорим.  Чтобы  забыли  раздоры  и  дорожили  бы  своей  и  чужой   жизнями.  Жить-то  осталось,  ты  говоришь,  с  гулькин  нос.  А  мне  бы   память  оставил.
     «Чего  же  ты   просишь?»
     - Так…малости.  Я ж  тебе  не  старик  с  сеткой  у  моря.  Но  старуха  есть.  Зазноба  на  другом  конце  города  проживает.  Бабенка  приятная  ликом  и  тоже  вдовая.  Недели  четыре  не  виделись  уже.  Ты  явил  бы  её  мне  на  сон  грядущий.  Прикипаем  мы  душами.  Сегодня  выходной,  теперь  она  внуков  тетешкает,  но  выкради,  чтоб  другим  невспопах  было.  Адрес  я   укажу.  И  еще,  Бабаюшка!  Обещался  к  ушице  ты   водочки  спроворить.  Так  не  откажи.  Под  ушицу   по  стаканчику   экологически  чистой   продукции  пропустить… Да  еще  с  холодильнич-ка!…Эх!.. Жаль,  не  понять  тебе,  не  подсудно  при  отсутствии  душевных  чувств  и  обоняния,  -  посожалел  голосом  Дубов  и  с грустью  погладил  диван,  где  мог  обретаться   забеглый  случайно  к  нему   Полтергейст  -  пилигрим  Леты.
     «Возьми  в  холодильнике  требуемое,  -  отозвалось  в  ушах  Панкрата  Трофимыча.  -  Чего  еще  тебе  надобно?  Всё  исполню  на  память.»
     - Да-к  золото…заберут!  Скажут:  в  горы  не  забирался,  кайлом  не  долбал,  не  мыл   на  реках  и  приисках,  а  сундучок  с   золотишком  завел  и  над  ним  чахнешь… Еще  и  по  загривку…Нет,  бедняку  злато  не  по  карману!.. Да-а!  А  уха  переспела!..
     Дубов   схватился   с  кресла-качалки  и  подался  на  кухню.
     - Ты  где,  проказник  Вселенной?!  Я  вот  об  чем  хотел  с  тобой  столковаться.  Хвастаться   знакомством  с  тобой   мне  не  с  руки.  Да  и  толку?  Кто  поверит?!  Болезню  ты  вылечить  обещался,  зазнобу  доставишь  и,  выпивкой,  говоришь,  затоварил. А  что  мне  еще  не  хватает,  чтобы  жить  по  чести?!  Вот  разве,  свозил  бы  ты  нас  на  экзотическую  рыбалку, тунца  половить,  Как-то  по  телеку  показывали  эту  рыбу  с  бортов  корабля.  Как  ловили.  Но  жаль,  поздно  уже,  темно  на  дворе.  Какая  рыбалка.  Выходит,  на  другой   раз  отложим.  И  ударим  мы   по  ухе!
     И  стал  разливать  по  тарелкам.
     -  Ушицы  со  мной   похлебать  не   побрезгаешь?
     Хозяин  расставил   приборы,  нарезал  хлеб  и  сбегал  к  серванту  в  комнате  за  хрустальными  склянками  на  коротких  ногах.  Повертел  порожнюю  бутылку,  отставил  в  сторону  и  уже  затем   заглянул  в  холодильник.  Он  верил  Духу,  надеялся,  но  боялся  разочарования.
     Панкрат  Трофимыч  обычно  много  не  пил,  не  чересчур  употреблял  окаян-ную,  но  захмелеть  малость  считал  непременным.  Чтоб  в  голове  появилось  кружение,  а  телу  далась  бы  легкость.  Мир  тогда  становился  красивым  и  беспредельным,  а  ты  всемогущим.
     Так  было  всегда  раньше.  Но  вот  пришли  иные  времена  и  подступила  старость.  И  что-то  в  жизни  стало  складываться  не  так.
     Дубов  глянул  на  полку  в  холодильнике,  где  всегда  сам  держал  водочку,  когда  случалось  запастись  ею,  и  увидел  бутылку  на  месте,  полную  и  запотелую.  Он  извлек  её   на  свет  божий  и  повертел  перед  глазами.  Жидкость  была  светлая,  а  этикетки  не  наблюдалось.
     -  Это  что,  контрабанда?  Нашенская   из  пшенички,  или  вашенская  разработ-ка?  Из  чего  гоните?  Не  табуретовка?  В  ящик  сразу  не  сыграю?  В  расцвете  сил  и  творческих  задумок.  Ну  что  ты   молчишь?!  Как  мне  с  нею  общаться?!  Дорогой  терний,  проб  и  ошибок?  Наливать  сколько?  -  любопытствовал  пенсионер,  понукаемый   нетерпением.
     Он  откупорил  бутылку,  захватив  зубами  из  неё   пластмассовую  затычку,  налил  в  хрустальные  наперстки  жидкости.  Взяв  свою  посудину  меж  пальцев,  легонько  торкнулся  рюмки  гостя  на  столе,  и  с  чувством  изрек:
     - Дорогой  наш  Бабаюшко!  Принимая  от  тебя  подарок  в  виде  обещанных   услуг  и    выпивки,  я  принимаю себе  её  внутрь  с  глубоким,  поверь,  с  очень  глубоким  чувством   ответственной   благодарности  и  пожеланием  тебе,  Бабай,  долгих  годов  жизни!  Не  поминай  лихом,  если  что.  Жить  хочется,  а  выпить,  сам  должен  понимать,  хочется  сильней.  Так  что,  еще  раз  тебе  долголетия  и  благолепия.  Аминь!
     И,  не  дожидаясь  взаимности,  вылил  в  себя  содержимое  и  зажмурился.
     Оно  прошло  мягко,  нигде  не  зацепилось,  не  обожгло  и  не  остудило.  Как   вода.  Но  еще  не  уловив  того  беспикантного  ощущения,  Дубов   поторопился   хлебнуть  ушицы.  Уха,  напротив,  обожгла  горячим,  наперченным,  шибанула  духом  укропа.
     Похлебав  и  услышав  себя  живым,  Панкрат  Трофимыч  хотел  упрекнуть  Некта,  что  обманул  надежды  и  подсунул  пресное  и  пустое,  но  тут  же   почувствовал  в  себе   приятное,  то  самое  состояние легкости  и  кружения,  ради  чего  и  употребляется  всеми  зверский   нектар.
     «Ишь,  как  легко  прошла-проехала,  а  бьет  по  шарикам  сразу.  Крепка  власть  вселенская!» -  отметил  себе  Дубов,  но  вслух   сказал:
     -  Спасибо  тебе,  мохнатенький!  Угодил.  Пить  несвычная,  а  душу  тронула  и  в  мозгах  навела   порядок.  Много  её   потреблять  можно?  На  почки  не  ляжет  болью?
     «Пей  и  забудешься!  Ты  того  хочешь.  Уйти  от  забот.  Не  лучше  ли  уйти  из  жизни?» -  полыхнул  в   ухо  ему  неземной   Дух.
     -  Ну  ты   загнул  баранку,  чертяка  нездешняя!  Человек  много  терпит,  а  живет.  Жизнь  милей  всего! -  возразил пенсионер,  снова  наливая   себе  в  посуду.  -  Будь  здоров,  Бабай!
     После  второй  вселенской  да  на  ранее  употребленное  вовсе  захорошело  Панкрату  Трофимычу,  всё   стало  приятно  глазу  и  душе,  и  он  поторопился  налить  еще.
     -  Эх, Бабаюшка  невидимый!  Бог  троицу  любит  и святую  богородицу.  Ну  и  еще  двенадцать  апостолов  у  него,  а  ангелов  вообще  без  счета.  Но  выпить  надо  и  за  них.  Чтоб  бдили! -  рассудил  Дубов,  мелко  крестя посуду  перед  употреблением.
     Выпив,  он перекосил  скуластое,  широкое  лицо  гримасой   довольства  и  при-гладил  плешину.  И  мысли  его  понеслись  просторно.  Он  стал  рассуждать  о  способах  рыбной  ловли,  поучать  домового  в  тонкостях  обращения  со  спиннингом,  уговаривал  рвануть  в  Африку  и  половить  там  нильских  окуней,  о  каких  он  читал,  что  они  веса  громадного,  а  затем  «сошел  с  круга»  и  выключился.

                *  *  *
      Проснулся  Дубов  далеко  за   полночь,  под  утро,  в  своем  кресле-качалке,  и  почувствовал   себя  вполне  вменяемым.  Работал  телевизор,  светился  голубым  экраном,  на  котором  было  пусто.
     «Надрался   я  вчера,  что  ли?  -  отчего-то  подумалось  пенсионеру. -  Обидел-ся,  что  Мария  долго появляется.  Так  она  и  не  могла  вчера  нарисоваться.  Она  сего-дня  приедет,  если  приспичит.  В  буден  день».               
      Тут  он  стал  вспоминать  вчерашнее  и обнаружил  полный   провал  в  памяти.  Помнил  рыбалку:  как  ехал  туда  и  обратно,  как  у  подъезда  калякал  с  соседом,  вернувшимся  из  отлучки,  а  потом  -  обрез.
     «Да-а,  Домкратушка,  амбец   подкрадается.  Вишь,  что  деется  с  одиночества.  Так  и  загнешься   в  одночасье,  и  мухи  пустят  тебя  на  опарыши…И  рыба  пропала.»
     Панкрат  Трофимыч  хорошо  помнил,  как  поймал  сначала  тройку,  под  локоть  каждая,  белявых  щучек.  Взялись  они  за  блесну  шустро,  закрючились  хорошо  и  возиться  с  ними  на  старице  не  пришлось.  Доставили  они  радость.  Да  и  окуньки  в  заветном  месте  мелкой   вращалкой  не  побрезгали.  Горбыльки  были  так  себе,  граммов   по  двести,  но  и  их  жалко,    если  попухли.  Мыслил  он  состряпать  ушицы  к  приходу  Марии,  чтоб  было  чем  особенным  угостить  при  обычной   скудости  бобыльего  стола.
     В  панике  он  побежкой   подался  в   ванную,  где  обычно  оставлял  не  надолго,  до  разделки,  плавать  рыбу,  по  дороге  удивляясь,  что  раздет  до  плавок,  а  спал  не  в   постели.
      Включил  свет  и  обнаружил  ванну  пустой,  а  взглянув  на  кухонный  стол,  обалдел  вовсе.  На  нём  недопитая  бутылка  и  пара  к  ней  стопок,  да  еще  две  тарел-ки,  и  в  одной   за-стывшая   уха.
     Потоптался,  раздумывая,  кто  бы  мог  у  него  гостевать,  коснулся  жиденьких,  пегих  волос  у  виска,  погладил  живот,  по  привычке  ощупывая  грыжу,  и  опешил  -  килы  не  было.  Пропала,  сгинула  родная  грыжа!  Дубов  осмотрел  то  место  внимательно,  но  ничего  не  обнаружил – только  шрам!
     «Экстрасенс  вчера  по  телеку  выступал,  а  я  пузо  ему   подставил?»  -  подумал  он  в  великом  смятении  и  с  толикой   неожиданной   радости.  Как-никак, а  налицо  было  чудо,  избавление  от  докук.
     Вообще-то,  Панкрат  Трофимыч  признавал  кое-какие  чудеса  в  жизни,  когда  кто-то  выигрывал  в  лотерею  или  находил деньки, но  чтобы они  приключились  с  ним  лично…Впрочем,  терять  ему   приходилось.
     «А,  морока  для  головы!»
     Вздохнул  он  и  махнул  дланью.  То,  что  не  помнит  он,  кто  и  когда  приходил  к  нему   в  гости  и  с  кем  надрался  до  бесподобности,  можно  отнести  на  счет  старческого  маразма  или  склероза,  как  принято  говорить.  Но  как  быть  с  грыжей?  Или  точно,  память  его  однобокая  и  дуреть  стал,  что  не  помнит  про  светлое  чудо  с  ним  происшедшее?  Или  сделали  операцию?.. Не  могли  же  свозить  его  и   привезти  обратно  от  хилёров  с  Филиппин.  Так  они  шарлатаны,  следов  после  фокусов  нету,  а  тут  - шов.
     С  большим  огорчением  Дубов  тронул  тылом  ладони  широкий   нос,  пригладил  просторную  лысину,  пожал  плечами  и   с  грустью  подался   в  залу.
     И,  щелкнув  включателем,  возликовал!  На  диване  лежала  завернутая  в  простыню   его  зазноба  Мария,  жмурилась  во  сне  завлекательной   улыбкой  и  приманивала  пенсионера  ладошкой,  кинутой  на  край  постели!
     Так  вот  кому  сварганил  он  юшку  и  наливал  выпивку,  вот  с  кем  налимо-нился  до  срамной  потери  памяти!
     Водку  привезла  Мария, это  точно.  Она  привозила  иной  раз  хмельное.  Правда,  пили  они  обычно  в  меру,  как  бы  для  ритуала.  Мария  выкушивала  одну  рюмку,  растягивая  на  два  приема,  а  Панкрат  Трофимыч  опрокидывал  две,  а  то  и  три  стопки.  Потом  уже,  когда  просила  душа,  допивал  бутылку.  А  случалось,  душа  не  просила,  и  по  несколько дней  стояла  недопитой посу-дина   в  холодильнике.
     Дубов  даже  головой  покрутил,  осуждая  себя  за  стыдобную  жадность,  что  вчера  в  нем  проклюнулась.  И  нашел  оправдание  в  том,  что  редко  теперь  к  нему  праздник  наведывается. И  дорвался,  как  окунь  голодный  до  мотыля.
     Будить  любушку  он  не  стал,  уж  слишком  сладко  спала  Мария,  и  сгонять  с  лица  её   нежнейшую  улыбку  было  жаль.  Панкрат  Трофимыч  снова  уселся  в  кресло,  качнулся,  убаюкивая  себя  и  мысли, и  позывая  спать. Но  уснуть  не  пришлось.  Качалка  скрипнула,  и  чуткая  на  ухо  Мария  проснулась.
      - А,  Домкратушка!  Ты  что,  дружок  мой,  дверь  оставил  незапертой,  меня  дожидаясь,  а  сам  уснул!  Да  как  крепко!  Сколько  ни  тормошила,  дергая  за  разные  места, а  пробудить  не  смогла.  С  кем   пил  ты?
     -  Вот  те  раз,  горбатый  с  коромыслом! А  я  думал,  с  тобой  мы  любезничали,  коротали  вечер  возле  ухи!  Проснулся  вот,  и  ни  ерша  не  помню.  Чувствую -  пил  вчера!  А  с  кем?!.. Думал,  ты  привезла  бутылец  веселительного.  Ты  когда  заявилась?  По  выходным  ты  с  внуками  занятая, -  ошалело  говорил  Дубов,  понимая,  что  теперь  надо  искать  иное  объяснение  своим  загадкам.
     - Я  и  не  собиралась  к  тебе  визит  делать.  А  ночью,  уже  в  постелю  улегшись,  вдруг  как  ширнул   кто.  Ждешь  ты  меня!  Ну,  я  и  снялась.  А  у  тебя  дверь  незапертая,  ты  нагишом  почти  в  кресле  дрыхнешь.  Будила  я  тебя, да  труд  напрасный.  Сколько  ж  вы  приняли,  что  не  помнишь  всего,  а  в  бутылке  осталось?  Порожняк  попрятали  или  ночью  бегали  сдавать?  С  одной  на  двоих  разве  упьешься  до  ризы?  Так  и  с  двух,  ежели  не  спешить…Или  какую  новую  бабенку  приманул?  Так  ты  не  темни,  Домкратушка.
     Мария  подперла  рукой   голову,  говорила  укорные  слова  и  глядела  на  него  с  тревожным  ожиданием.
     Волосы  её, распущенные,  длинные  и  черные,  чуток  взятые  сединой,  подчеркивали  белизну миловидного  лица, голубизну  молодых   еще  глаз  и  невялость  припухлых  губ.  И Панкрат  Трофимыч,  отмечая  такое,  подумал,  что  едва  ли  вступит  ему  мысль  заводить  другую  подружку.  Такую  женщину  менять,  так  только  время  терять.  А  к  тому,  и  характер  у  Марии  гожий.
     Он  так   прикинул,  а  сам  сорвался  и  сбегал  на  кухню,  принес  в  одной  рук  за  хвост    тушку  рыбы  килограмма  на  три,  а  в  другой -  недопитую  бутылку.  Дубов  открыл  бутылку,  понюхал.
     - Водка! -  воскликнул  он  радостно.  И  взял  на  язык.  -  Водка!  Маруся,  ла-пушка  ты  моя!  Чистейший  продукт!
     -  А  ты  думал  -  зелье  заговоренное.  От  водки  и  загибаются,  от  неё отшибает  память,  гори  она  ясно, -  со  вздохом  сказала  Мария.  – Да  не  судья  я  тебе  -  сторонний  товарищ.  Полюбовница.
     -  А  я  её  щас  -  огнём! - ощерился  Дубов,  чувствуя   потребность  объяснить  чертовщину.
     На  дно  перевернутой   чашки  налил  малость  жидкости  из  бутылки,  поднес  зажженную  спичку.  Та  пыхнула,  сунутая  во  влагу,  и  с  шипом  потухла.
     - Слабая,  не  горит! Продукт  ширпотреба! -  с  явным  облегчением  заключил  Панкрат  Трофимыч.  – С такой  до  выруба  не  напьешься.  А  ну,  дыхну  на  тебя.  Пере-гар  есть?
     И  дыхнул,  широко  распахнув  пасть,  полную  крепких  еще  и  ухоженных  зу-бов.
     - Фу, Домкратушка!  Какие  запахи!  Ну  никакого  орбита  и  дирола! -  сказала  зазноба  и  сморщила  носик.  -  И  зуб  у  тебя  с  дуплом.
     - Вот!  А  я  ничего  не  помню.  Ни  когда  пил,  ни  с  кем  и  сколько.  И  когда  ты   приехала.  А  как  рыбачил  -  помню.  И  еще  знаю,  что  жить  нам  до  потопа  осталось  восемьсот  лет  или  около.  Говорил  мне  кто-то  или  во  сне  напророчил.  И  что  за  хреновина?   Внушали  мне,  что  не  жэкаха  затопит,  а  льды  растают,  потому   купаться  будем  всем  миром. Ну  не  морока?!.. И  рыба  вот!  Откуда  взялась?  Кто  в  морозильник  засунул?  Это  тунец.
     Он  призывал  любушку  в  свидетели  несуразицы и  глядел  на  неё   с  удивле-нием.
     - Старость,  дружок,   подкрадается,  -  в  скорбях  вздохнула  Мария.  Забываем  уж  много.  Склероз.  А  ты  рыбу  вяленую  с  пивом  трескаешь.  Правда, и  я  её  обожаю,  когда  посолонцевать  охота.  И  рыбу  купил  ты,  а  по  пьянке  забыл.
     - Ты  думаешь? – Пенсионер  пытался  что-то  припомнить  и  перевел  задумчивый   взгляд  с  зазнобы  на  рыбу,  какую  бросил  на  столе. – А,  ладно, - хреновина!  А  как  тебе  это?! У меня  грыжа  была?
     И  с тем  он  торжественно  выпятил  гладкий  живот,  показывая  то  место,  где  сидела  у   него  раньше  болячка.
     - Была, -  кивнула  Мария,  со  вниманием  разглядывая  желтую  кожу  на  чреве  сожителя  и  малый  там  шрам.
     Она  хорошо  помнила,  с  каким  бережением  относился  к редкой  болячке  Панкрат.  Но  уже  месяц  прошел,  как  свиданничали  они  в  последний  раз.  Мог  побывать  и  в  больничке.  Сейчас  многое  скоро  делается,  были  б  финансы.
     Но  Дубов  вскричал:
     -  А  сейчас  нету!  Экстрасенс  какой  по  телеку  вчера  был?
     - Не  знаю,  дружок.  Некогда  мне  телевизор  глядеть.  Гости  у  меня  в  доме  были.  Сестра  и  зять  с  внуками  кагалой   приехали.  Колготни  досталось  мне  на  голо-ву.
     - Может,  я  дураком  становлюсь? -  в  сомнении  вопросил  Дубов,  натягивая  майку,  а  затем  и  спортивные  штаны,  в  каких  обычно  обретался  в  квартире. -  Экст-расенс  грыжу  по  телеку  удалил,  а  потом  дал  установку,  чтоб  ни  черта  не  помнил. 
     -  Нет,  Домкратушка,  сенсы  те  негожие.  Вон  сколько  баб  жалились,  что  посля  тех  сенсов  понести  не  смогли.  Детей  их  хотелось  завести.  Так  и  дуры!  Кто  ж  по  ящику  такие  дела  творит,  когда  мужики  под  боком?.. А  ты  не  горюнься.  Чего  рано  оделся?  Иди  ко  мне,  дозорюем -  позвала  Мария,  с  большой  лаской  улыбаясь  пенсионеру  и  сдвигаясь  к  стенке. -  Твой  домкрат  нас  пока  не  подводит,  не   что  сенсы   в  телевизоре.
     Дубов  посмотрел  на  неё  долгим  взглядом,  радостно  ухмыльнулся,  и  стал  раздеваться,  под  нос  приговаривая.
    -  А  что?  Мы,  отставные  шахтеры,  не  только  мохнатого  ёжика  сотворим. Мы,.. -  Тут  он  осекся. -  Стоп!  А  когда  ты   с  целителем стыковалась,  что  сравнение  имеешь?!  В  телек  ему  подавала?!
     - Так  я  по  сложению  стана  сужу,  Домкратушка.  У  того  сенса  пузо  с  под  пиджака  выступает,  а  ты  вон  -  поджарый,  как  гончий  кобель!  А  свет?
     Прошептала  Мария,  заглядывая  в  глаза  ему  с  нежностью,  когда  Дубов  приспособил  её,  маленькую,  себе  под  мышку.
     -  Что - свет?  Он  в  таком  деле  нам  не  помеха.  Нам,  Маруся,  пора  жить  вместе.  А  то  одуреем,  живя   вразнобой. А?
     И  приласкал  любушку,  шершавой  ладошкой   пригладил  по  мягкому.

                *  *  *
     А  утром  их  разбудил  звонок   в  дверь.  Пришел  сосед  снизу.
     - Слышь,  Панкрат?!  Тапочки  я  твои  прихватил,  а  мои  у  тебя.  И  кипя-тильник  забыл.
     - Ну. -  Распахнул  шире  дверь  Дубов.  -  Бери  свои  вещи.  А  что  мы  творили?
     - Так  ты  вчера  рыбы  наловил,  а  мы  на  спор  уху  в  ванной  варили.  Мой  морской  кипятильник  испытывали,  когда  бутылку  одну  усудобили.
     - Ну? -  опять  сказал  Дубов. -  И  кто  выспорил?
     - Я  и  проспорил.  Не  смог  вскипятить  ванну  за  час.  За  то  ты   без  очереди  много  чарок  опрокинул.  Я  одну  пил,  а  ты  две  потреблял.
     - Ага, -  оскалился  пенсионер. -  Выходит,  я  садист.  А  ты  про  всемирный   потоп  что  внушал?
     - Так  то  мы  читали  в  газете!  В  мире  догадок!  И  пили  за  здравие  докторов  и  достижения  в  медицине.  Грыжу  ты  вырезал.  Я  вот  приехал  -  мы  отмечали,  - от-читывался  сосед.
     -  Вот  оно  что!  А  я  думал,  мне  экстрасенсы  старались!  А  это   хана,  братка,  склероз  на  клетки  мозга  наступил!..  А  где  взялся  тунец? Я  его  не  ловил.
     - Я  ловил,  Панкрат.  Я  же  со  «Славы»  вернулся.  В  последний  раз  ходили  по  китов...Так  я  тебе  в  подарок...
     - Ну?!  -  еще  раз  сказал  хозяин  квартиры. -  А  я-то  думал,  что  сам  ночью  был  на  экзотической  рыбалке.  В  чудеса,  было,  поверил,  какие  бывают  по  пьянке.  Теперь  стали  на  место  загадки   экстрасенсов…Пить  надо  меньше!  В  смысле:  всякую  дрянь…
               
                1996  г.   




СУЕСЛОВИЕ   ПОСЛЕ   РЫБАЛКИ


     Иной  раз  небесполезно  поговорить  не  о  рыбной   ловле  и  неудачах  на  ней, но  и,   если  поймали, -  с  чем  едят  рыбку  и  как  готовить.
     У  нас  рыбу  ловят  и  редко  выбрасывают,  как,  по  слухам,  на  Западе,  где  охочий  до  острых  ощущений  субъект,  именующий   себя   спортсменом,  едет  к  черту  на  кулички,  а  то  и  на   Аляску,  чтобы  добыть  там  лосося,  полюбоваться  на  него  и  тут  же  выпустить  обратно   в  быструю  струю.
     У  нас   каждый  удильщик   знает  наверняка,  что  всякая  рыба  прекрасна  только  в  ухе  или  на  сковороде.  Поймать  -  дело  простое,  а  вот  приготовить…
     Предположим,  мы   помышляем  о  шемае,  о  селявке,  о  рыбке-невеличке,  о  царь-рыбке,  монарший   венец  на  которой  был  бы  невообразимо  велик,  но  бесспорен.  Вкуса  рыбка  сия  непередаваемо-приятного,  и  оттого  в  стародавние  времена  подавалась  на  стол    венценосным  особым.  Шахам,  всяким  султанам  и  ниже  рангами  беям  и  визирям,  какие  кушали  с  монаршего  стола,  слепо  веруя  манерам   солнцеподобных.
     Впрочем,  нынешние  власть  предержащие  тоже  не  отказались  бы  от  воз-можности  полакомиться  шемайкой   в  любом  виде. В  ухе  ли,  жареной,  вяленой  или  копченой  к  лучшим  сортам  пива.
     Но  кто  даст?!  Нетути  её  нынче  в  широком  ассортименте,  извелась  почти  начисто!  Теперь  она  скорее  простому  браконьеру   на  стол  попадается  или  к  новому  толстосуму,  ежели  по  заказу,  а  так…Нет,  члены  правительства  и  нардепы  тоже  могут  её   попробовать,  но  тоже   через  товарища  браконьера.
     А  чем  плох  рыбец…был?  Нежное  и  жирное  мясо  вяленого  рыбца  бесподобно  подходит  ко  всяким  сортам  пива!  Эта  рыба  слегка  покрупнее  шемайки, но…Всё  меньше  и  меньше  её   косячки  и  всё  реже  попадается  она  на  крючки  удильщиков  тех  местах,  где  в  иные  годы  была  в  изобилии  и  имела  промышленный  статус.
     Кто  виноват  в  том?  Пожалуй,  все  вместе.  И  кто  приказал  строить  препоны,  запруды  на  реках,  и  кто  проектировал  без  рыбопроходов,  кто  возводил  и  потворствовал,  кто  химию  «напущал»  на  реки.  Теперь  поздно  махать  кулаками  и  пенять  браконьерам.
     В  морских  водах  подобная  вкусу  сырти  есть  небольшая  рыбка корюшка. Зубастая,  серебристая  хищница  очень  прелестна  на  вкус  в  любом  состоянии,  и  вот  жалуются   повсеместно -  убывает,  тоже  сходит  на  нет.  Ловят  её  на  крючки  удильщики,  но  уже  много  меньше.  Оттого,  может,  что  раньше  брали  не  озираясь,  да  и  теперь  хапаем,  не  думая  про  день  завтрашний  и  про  внуков… Но  ведь  за  всё   воздается,  а  мы  забываем  про  простую  заповедь.
     А  еще  много  ловили  в  прошлые  годы  султанки, ( улавливаете  в  названии  породу?)  а  попросту  барабульки. Промышленным  способом,  драгами  добывали  бычка.  Теперь  вот  на  удочки  дергают,  да  и  то… В  общем,  одних  уж  нет,  а  те  дале-че.
                Но  удят!  И  ради  того,  чтоб  побыть  у  реки  и  забыться,  сбросить  стресс, (а  это  вам  не  алкоголь  и  не  наркотики,  что  забирают  жизни!)  и  чтобы  поймать  «на  покушать»,  что  попадется.
     Помянем  же  добрым  словом  всякую  мелочь,  какую  можно  сварить  или  сжарить,  привялить  и  прокоптить,  сдобрить  томатом  и  пустить  на  котлеты.  А  то  и  замариновать…Маринованная  рыбка  не  только  на  праздничном  столе!  Не  угодно  ли  рецептик?
     Так  вот,  мариновать  можно  почти  всякую  рыбу:  морскую  и  речную,  великую  и  маленькую,  средненькую,  свежую  и  соленую.  Последнюю  вымачивают,  предпочтительно  в  молоке,  ну  а  уж  если  кто-то  совсем  гурмэ – то в  белом  вине  даже,  а  свежую  слегка  солят.
     Берем,  скажем,  пять  литров  воды  для  маринада,  а  к  ней  сорок  грамм  соли  и  шестьдесят  сахара,  три  грамма   душистого  перчика,  пару  граммулек  гвоздики  -  штук  двадцать  пять,  кориандра  три  грамма.  И  сто  граммов  уксуса  в  пять-семь  процентов.  Естественно,  лавровый  лист  но  его  уже  в  самый   последний   момент  в  баночки  с  рыбой   укладываем,  залив  маринадом
     Итак,  закладываем  в  посуду  с  водой   пряности,  кипятим  с  полчаса,  а  затем  остужаем.  Кладем  в  маринад  приготовленную  заранее  рыбку  и  выдерживаем  там  часа  четыре.  Потом  выбираем  рыбу, укладываем  в  банки,  заливаем  процеженным  маринадом,  добавляем  лавровый  лист  и  закатываем!
     Всё!  Деликатес  готов  на  ближние  три  месяца.  И  идет  он  очень  даже  недурственно  под  отварную  или  печеную  картошечку  в  сопровождении  простой  и  чистой  русской   водки.  Впрочем,  без  сопровождения  -  тоже  еда  превосходная…Отчего   на  три месяца?  Так  по  технике  безопасности!  Рыба  -  продукт  скоропортящийся.


     И  еще  замечание  по  ходу  развития  темы.  Крупную  рыбу  начинают  варить  в  холодной   воде,  а  мелкую  -  в  кипяток  бросают.  Не  разварится  быстро.


     А  есть  господа, которые  не  умеют  сварганить  уху?.. Ну,  разучились,  забыли,  может  статься,  за  малые  годы,  как  стали  величать  господами  согласно  амбициям  кошелька.  На  рыбалке  уха,  вообще,  первое  блюдо,  а  вот  дома…
     Дома – уха  их  петуха!  Что  может  быть  привлекательнее?!  Да  еще,  когда  уха   не  из  того  петуха,  у  которого  две  толстых  и  больших  ноги,  а  из  морского  красавца,  пылающего  всеми  цветами  радуги!  Жаль,  скоро  он  теряет  краски стихии,  где  преобладает  цвет  морской   волны.  Петух  на  глазах  тускнеет,  теряет  товарный  (сравнение  для  прагматичной  души)  вид.  Но  зато  не  утрачивает  изумительного,  по пикантности  и  непередаваемости,  вкуса,  присущего  этой  рыбе.  А  потому  вы  всегда  затем  сможете  (я  вот  не  могу)   похвастать,  что  готовили  или  кушали  уху  из  на-стоящего  морского  петуха.
     Впрочем,  мало  кто  из  настоящих  удильщиков  осмелиться  бросить  морского  петуха  в  котел  для   ухи.  Скорее,  он  пустит  его  обратно  в   море.  Красоту  нельзя  кушать,  она  создана  не  для  утробы.


     Простую  же  уху,  а  то  и  рыбный  супчик  состряпать  может  почти  каждый  желающий,  а  вот  рыбацкую   юшку,  которую  пьют  у  костра  прямо  из  кружки, прикусывая  черным  хлебом  или  привезенным  с  собой   пирогом – приготовит  не  вся-кий.
     Вы  пьете,  а  дух  от  бульона  шибает  не  рыбный,  а  многотравный,  волшеб-ный  и  даже  с  дымком.  И  щиплет  полость  рта  перчик,  и  отдает  изнутри  жаром,  даже  без  обязательного  перед  тем   приема,  охлажденной  в  прибрежном  родничке,  водочки.
     Покончив  с  юшкой,  кушают  сваренную  прежде  рыбу. Кто  любит,  обсасывает  косточки  частика,  а  кто  рассыпчатыми  ломтиками  горбачей  или  щук,  судака  лакомится.
     Потом  пьют  чай  и  закуривают,  отдыхают.  Иной,  запрокинув  головы,  звезды  считает,  другой  слушает  зуд  комаров, а  тот  думает  о  домашнем,  о  чем-то  личном  и  непременно  приятном.  Он  мечтает,  как  придет,  обоймет,  приголубит.  Не  обязательно  жену.  Мать прижалеть  надо,  спасибо  сказать  за  труды,  дочь  или  сына  приласкать,  внуку  отдать  нежность.
     Комары,  правда,  слишком  назойливы,  а  один  прохвост  лезет  прямо  в  лицо  и,  пристроившись  где-то  на  щеку,  опивается  кровью  и  от  сытости  лопается.  И  поделом!  Всякий  пузырь  в  конце  концов  разрывается.

     Тройную  уху,  если,  конечно,  вы  поймали  достаточно  рыбы  и  всякой,  варят  по-разному.  Можно  сначала  опустить  в  котел  визигу,  то  бишь  крупную  рыбу,  а  когда  сварится,  слить  бульон  в  другую  посуду  и  загрузить  среднюю.  Затем,  повторив  операцию  по  сливу  ухи,  варят  мелюзгу.
     Среднюю  и  крупную  рыбу  можно  варить  и  в  марле,  но  марля  же -  тряпка.  И  на  природе,  когда  никуда  не  торопишься,  лучше  сварить  рыбу  на  палочках,  чтоб  отделить  кости.  Когда  выварили  все  три  рыбы  и  отцедили  уху,  и  она  снова  закипела  -  прилагайте  специи.  Лук,  перчик,  непременно  укропчик  и  прочую  зелень,  если  вам  она  нравится,  по  вкусу  -  соль.  Опять  же  на  вкус- лаврушки.  Еще  не-которые  засыпают  морковку,  соленого  огурца  или  даже  лимонного  сока,  чтоб  подкислить…Теперь  пробуйте.  Хороша?  Пусть  настоится,  и  кушайте.  Бог  в  помощь!
     Следует  лишь  заметить,  что  все приправы, кроме  лука  и  перчика,  закладывать  следует  перед  скончанием  стряпни.  Минут  за  пяток.  А  варить  дома  рыбу  желательно  в   обратном  порядке.  Сначала  мелкотню  варят,  затем  среднюю  загружают,  а  напоследок  -  визигу  выбирают.


     А  чтоб  простенькая  уха  вышла -  нужна  картошка,  лук,  можно  морковочку,  серделей,  всякую  травку,  шафран,  перчик  и  прочие  добавки  на  вкус. Если  имеются  в  наличии. Многие  даже  пшено  засыпают,  но  уже,  чтобы  насытиться   или  от  куража.  То  казацкая   уха  будет.
     Так  что  уха  получается  всякая,  и  о  том  лучше  всего  почитать в  кулинарном  гроссбухе
     Вот  разве  что  еще  один  рецепт  предложить,  для  янтарной   ухи  с  расстегаем.  Желаете?.. Не  желаете. И  правильно.  Тем  более,  что  секрет  про  неё  можно  вычитать  всё  в  том  же  источнике  о  вкусной   и  здоровой   пище.  Да  и  загвоздка:  где  добыть  простому  смертному  стерлядь?


     И  еще  одно  замечание  по  теме.  Уха,  шашлык  из  рыбы  или  она  же,  но  жареная  на  сковороде,  всегда  вкуснее,  когда   голодно,  невтерпеж   кушать  хочется.  И  если  состряпана  самолично.

     Кстати,  о  жареной  рыбе!  У  места  лова,  прямо  на  берегу  реки,  пруда,  озера  или  окиян-моря.  До  воды  рыболовы  добираются  по-разному,  и  не  всякий  может  притащить  с  собой  для  ухи  объемный   казан   или  консервную  банку,  для  жарений  -  жаровню.  Бывает, лишь  краюху  хлеба  прихватит  с  собой   рыбак,  понадеясь  на  добрый   улов,   рассчитывая   перекусить  или  хорошо  подзаправиться,  чем  бог  послал  у   костерка.
     Ну  так  что,  чего  же  боле?!  Вы  у   воды,  а  клёв   волшебный!  У  вас  много  рыбы  и  еще  больше  надежды  на  завтрашний  день,  потому  как  вы  редко  выезжаете  на  природу,  а  тут  почти  рай. Вы  решаетесь,  остаетесь  ночевать  у  реки  и  даже  заготовили  душистой  травы  для   постели.  Она  уже  слегка  привяла  и  запах  сена,  аромат  забытого  детства,  далекого  домашнего  уюта  пробуждает  в  душе   вашей  неясные  чувства  умиротворения,  и  одолевает  непонятная  истома  когда-то  пережитого,  но  родного,  неотрывного…Вы  лежите,  вперив  очи  в  рясное  звездами  небо,  бездумно  и  беспричинно  улыбаетесь,  почесываете  загривок  и  изгоняете  веточкой   комарье.  Вам  хорошо,  вы   почти  счастливы  и,.. если  бы   не  легкое  ощущение   голода,  подкрадывающегося   будто  исподволь.  Вы  хмуритесь,  и  сосущий,  чувственный  червячок  тут  же  забирается  вам  в   подкорку  и  с  великой   наглостью  гонит  прочь  прекрасное  настроение.
     Тут  уж  ничего  не  попишешь.  Покуда  не  приготовишь  себе  должное  количество  калорийных  яств,  все  прочие  картинки  ирреальны.
     Но  рыба  у   вас  есть,  а  оттого  тотчас  всплывают  видения  на  кулинарную  тему.  И  раз  нет  котла  и  иной   посуды,  чтобы  сварить  себе  простенькую  еду,  то  вы  правите  мысли  в  иную  плоскость. Вы  прикидываете,  что  можно  сварганить  наскоро  из  окуней   и  голавликов,  какие  распотешили  вашу  душу.  Примитивный   шашлычок  на  палочках  вызывает   у  вас  естественное  желание  разжечь  костер  и  приступить  к  делу. Но!.. У  вас  нет  никакой   уверенности,  что  труды  не  пропадут  даром.  Сунутые  на  палочках  в  огонь  рыбы  сгорят!  А  вот  железных  шампуров  у  вас  нет,  захватить  как-то  не  подумали,  подзабыли  второпях.
     Вы  роетесь  в  памяти  и  кое-что  припоминаете.  Где-то  вы  слышали  или  чи-тали, будто рыбу   можно  завернуть  в  фольгу  от  чая   или  шоколадки,  в  плотную  бумагу   или  в  лопушок,  обвалять  глиной,  наконец,  и  испечь  в  костре!  Или  под  ним?
     Перевернув  все  вещи  в  рюкзаке  и  обшарив  карманы,  вы  приходите  к  не-утешительному  выводу,  что  ничего  такого  под  руками  не  находится.  Чаю  у  вас  щепотка   всего  завернута   в   газетный   фунтик,  шоколадка,  само  собой, -  в  магазине,  а  плотной  бумаги  не  взяли.  Хуже  всего,  что  уже  наступили  глубокие  сумерки,  и  найти  лопушок  и  глину составит  проблему.
     Но  костер-то  горит!  И  вода  под  ногами!  Зачем  же  вам  глина,  когда  есть  земля?!  Берите  земельку,  замесите  из  неё  нужной   плотности  лепешку,  заворачивайте  рыбу  и - под  костер!  Минут  через  двадцать  желательно   перевернуть   пирожок,  предварительно  сдвинув  костер  на  сторону,  а  еще  через  четверть  часа -  кушать  подано!  Еда  готова.  Да  какая  еда! Пальчики  оближешь.  Даже  без  соли.  И  ничего,  что  со  спекшейся  землицей  отделяется  рыбья  кожица  -  мясо-то  осталось!
     Ну,  а  уж  когда  соль  под  рукой  оказалась,  и  на  сон  грядущий -  стопарик…

     Но  на  ночевке  у  воды  лучше  всего  побаловать  себя  ароматным  чайком  из  тутошних  трав.  Правда,  совет  этот  для  знатоков  всяких  растений,  а  знатоки  в  сове-тах,  право  же,  не  нуждаются.  Сам  я   предпочитаю  холодным,  из  термоса  чайком  побаловаться,  по-китайски.  Три-четыре  глотка   чая  прекрасно  тонизируют.  Но  утречком,  на  заре  или  даже  до  неё  -  перед  началом  рыбалки.


     У  ночного,  дневного  ли  костра,  имея  рыбу,  невозможно  остаться   голодным.  Если  уж  совсем  невтерпеж  и  червь  голода  поедает  вас  изнутри,  отломите  зеленую  ветку  толщиной   в  палец,  заострите.  Выпотрошите  рыбу,  натрите  её   солью   снаружи  и  с  исподу,  и  жарьте  над  угольями  с  терпением,  аки  аборигены  времен  первобытных.  Не  забудьте  с  костра  сшибить  пламя.  В  нём  погибает  всё,  даже  воображение.
     Но  если  вы  захватили  шпажки  или  имеете  металлические  подставки  для  удилищ  -  всё   просто  прекрасно!  Вы  обеспечены  шашлыками  из  рыбы!  Конечно,  такое  угощение  на  природе  против  рыбы  запеченной  в  глине  или    «в фольге  в  собственном  соку»  куда  как  хуже   по  вкусовым  ощущениям (если  не  голоден),  но  зато  -  романтика!


     И  еще  одно  отступление  с  углублением  в  тему.  Земля,  где  горел  ваш  костер, -  отличное  место  для  ночлега.  Сгребите  на  сторону   уголья,  а  на  их  место  уложите  траву,  веток,  одеяло  или  иную  подстилку,  и  -  спите.  Простуды  не  будет!  От  змей  же  используйте  войлок,  полоску   кошмы.  Сотворите   замкнутый   круг  у  постели  и  никакие  рептилии  вам  не  помеха.  Проверено  временем  и  народами  степей  и  пустынь.


     Или,  возможно  случиться  в  закрытом  водоеме,  на  озере  или  пруду.  Неожиданно  ваше  место  рыбалки  стало  затягиваться   ряской.  Ветерок   или  течение  погнало!  Соорудите  ивовый   круг  и  бросьте  на  воду!  А  если  потребность  в  большем  зеркале   воды,  из  прутов  квадрат  свяжите.  И  с  богом!  Бросайте  туда  поплавок  с  крючками!


      У  костра  можно  многое  приготовить  из  рыбы,  а  вот  кулебяку -  шалишь.  Кулебяка  -    нечто  из  ряда  вон,  произведение  искусства,  если  хотите.  Еще  в  стародавние  времена, когда  в  миру  водились  старой   закваски  купцы  разных  гильдий,  они,  посещая  на  досуге  трактиры,  в  ряду  других  блюд,  кроме  закусок,  обязательно   заказывали  кулебяку  или  расстегаи.
      А  в  Москве,  в  трактире  Тестова,  подавали  так  называемый  байдаковский   пирог -  огромную  кулебяку  с  начинкой   в  двенадцать   ярусов,  где  было  всё,  как  пишет  В.Гиляровский,  начиная  от  налимьей  печени  и  кончая  слоем  костяных  мозгов  в  черном  масле.
     Но  такое  творят  художники.  Впрочем,  можно  попробовать  всякому,  вооружившись  книгой  по  кулинарному  делу  и  ингредиентами  для   пирога.  Бог  в  помощь!
     И  славной   погоды  на  рыбной  ловле!


                Авторская  редакция.