диктатура чтения

сюжета конечно же нет. это не стихи о. это стихи для и в и сквозь. стихи проникают в событие и отождествляются с ним. событие не имеет никакого отношения к нарративности. событие приходит внезапно, как катаклизм, преображая все вокруг себя. оно не говорит о, оно само производит то, о чем невозможно говорить, чем можно только говорить. чтение поэзии это непредсказуемое декйствие, ибо оно пробуждает те силы, которые в ней не содержатся. я удивляюсь, как вы находите себя и свое насущное в стихах. я в своих вижу лишь непредсказуемое будущее и ошеломляющее настоящее. скажу больше - чтение это не воскрешение, это рождение новой жизни, не имеющей ни каких аналогов в прошлом. таким образом, я ничего не вкладываю в стихи, это они постоянно что-то вкладывают в меня.

я не пытаюсь что-то вложить в стихи, передать ими какой-то заранее вложенный смысл, я конструирую такую машину, которая сама могла бы генерировать смысл, как в других, так и во мне. таким образом, моя поэзия сильнее меня, текст сильнее и полновластнее автора. текст правит, текст диктует. диктатура текста. автору остается только коллекционировать тексты, но не смыслы, ибо любой текст порождает то, чего в авторе просто нет. коллекционировать ощущения невозможно, ибо жизнь им - миг. идеи и ощущения не живут в тексте, они живут в читателе. так что чиатель является источником смысла. вот почему я считаю, что автор должен быть предельно скромен и краток, ибо он ничто, а читатель как генеритор смысла - это все. текст важнее автора, читатель главнее текста. автор не имеет права интерпретировать текст, ибо это тогда уже его текст. а текст невозможно присвоить. автор может интерпретировать только как читатель, не как главенствующий в означивании.

таким образом, диктатура не автора и смысла, а текста и читателя. текст отчуждается от автора, и все это происхожит именно по заказу этого же самого автора.
автор рождает самостоятельный текст, самостоятельный до предела, до отчаяния, до самозабвения.
так рождаются отношения автора и текста - текста как непослушного ребенка и автора как очень внимательного папы. текст это ребенок. смысл - это его бытие. папа максимально уничтожается, дабы цветок смысла полноценно раскрылся. так что письмо тем идельнее, чем оно самотверженнее. альтруизм автора порождает универсализм его дитяти.

есть прозрения и их причины. есть идеи и то, что их породило. любое мышление на том или ином этапе подчиняется причинно-следственным связям, сюжетным трансформациям изначально данного. абсурда нет, есть четкое построение, отсылающее к тем или иным формам самовопрошания.
 
поэтому добавлять дополнительные сюжеты туда где их наличествует преизбыток - это интересно, но сложно, и может быть даже порой бессмысленно
 
мысль сама себя очищает и обогащает и отсылает к законам ее восприятия. поэтому как бы мы парадоксально не мыслили бы, связность идей не зачеркнуть, не уничтожить. остается только благоговеть пред мыслью, подчиненной глубоким и нерушимым законам. как раз к этим кзаконам отсылают так называемые фрагментарные тексты. закон есть в любом тексте и он виден в невероятной прозрачности каждый раз ,когда к этому тексту обращаешься.
 
в моей поэзии образы не существуют самостоятельно, они всем скопом возводят некую вавилонскую башню, невидимую для обывателя. эта башня отсылает к тому языку, что создан из осколков праязыка, и потому он, возможно , так непонятен. непонятность - это закрытость для разума, для поверхностного восприятия. сама подача задает как способ. так и орган познания.