Тайна Юрговой горы. 12. Список знаменитостей

Тайна Юрговой горы. 12. Список знаменитостей

Хемингуей любил  женщин и выпить. Кто не любит. Однако бородатый лепил из бутылки и задниц слюнявые романы. Мужики так не поступают – не торгуют кружевами с ночных рубашек своих любовниц,-  тем более те из ловеласов, которые любят мордобой. Хэм изо всех сил старался выдать себя за боксера, но, кажется, ни разу не получил по роже. Если бы начистили физиономию, он бы не писал. Не из страха, а из презрения ко всякой болтовне о драках.
Я истекал завистью к американскому писаке. Сашка Южин, который предложил мне 40 дивизионных автомобилей – передвижных типографий, тоже изнемогал этой завистью к удачливому строчкогону. Настолько глубоко его огорчал чужой успех, что полковник, как девица свежих лет, переписал в свою книжку большой кусок из романа:
 
«Ах ты, - сказал он. – Ну, кто кого будет любить: ты – меня или я – тебя?

- Оба вместе, сказала она. – Если ты согласен, конечно.

- Люби ты меня, - сказал он. – Я очень устал.

- Ты просто лентяй, - сказала она. – Дайка-ка я сниму с тебя револьвер и положу рядом. А то он все время мешает.

- Положи его на стол, сказал он. – И пусть все будет так, как должно быть».
 
Южин так часто зачитывал любимый отрывок из «Островов в океане», что иногда мог на память цитировать его. Однако предпочитал разыгрывать всегда одну и ту же сцену: раскрывал свою записную книжку, листать ее грубые страницы голубого цвета. При этом мусолил указательный палец на правой руке и лукаво посматривал на девушку. Затем не без удовольствия зачитывал диалоги, которые передавали состояние полковничьей души на тот момент. Одна из его благосклонных слушательниц позволила себе заметить, что это чужие слова и что она хотела бы прочитать те, которые идут из его сердца. Южин и виду не показал, что обиделся на незадачливую девчонку. Спустя пол часа фактически прогнал ее из своего дома. Обставил это так, что любовница не поняла, что стало причиной резкого охлаждения чувств.

Но упреки поклонниц не проходили незамеченными. Он собрался с духом и написал художественное произведение, в котором перечислил подряд десятка четыре имен знаменитых писателей, полсотни названий романов и повестей, ими написанных, на чем рукопись закончилась.

Я читал, смеялся, переворачивал страницы – и снова видел продолжение перечня имен и заголовков, потирал затылок от усталости, вопросительно посматривал на старого приятеля. Он в ответ важно кивал головой, мол, листай дальше. Я зевал, протирал свои уставшие глаза, перворачивал набранный на компьютере текст, и больше не спрашивал: что и почему.

Наконец, муки мои закончились.

Южин важно промолвил:

- Это еще не все имена. Это важно. Они задают тон.
 
Прошло время, я слышу от знакомых, что Южин позволил профессионалам завербовать его в армейскую контрразведку, что было несложно в их мятежной республике. И забросил рукопись единственного и недописанного романа, потерял голубой блокнот. Так проходит молодость, мужчина прощается с ее иллюзиями.

Он занялся военной карьерой, что ему давалось легко. Он и на гражданке был удачлив в карьере: пробился в заместители министра народного образования.
Я не раз потом говорил  Южину, что срубить нобелевский миллион легко. Стоит только захотеть. Бывшего директора школы это уже не интересовало. Он кряхтел, когда речь заходила о деньгах, менялся на глазах, в его поведении появлялись стариковские повадки. Когда же он занимался чисткой в рядах  контрабандистов, Южин снова выглядел лихим молодцом.

Размышляя о несбывшихся мечтах, я вез по прекрасной асфальтной дороге в пыльный Терасполь доллары, которые передам Сашке, тот деньги передаст прапорщикам 5-й армии легендарного генерала Л. Прапора за такую «мазду» откроют для меня на границе «коридор». Я не знал, что сказать ему об этой операции, которая для меня была приключенческим романом, в котором я не действующее лицо, а любопытный читатель.
 
Носатый и глухой на одно ухо Южин встретил меня возле разбомбленного вокзала. «Гара», так было написано тяжелыми буквами из цемента на его фронтоне, получила парочку снарядов в свои стены в один из дней  войны. От здания несло гарью, оголенный ракушечник кладки напоминал рафинадные кубики. Поэтому гарь сладка на вкус, подумал я, разглядывая руины и бросая взоры на сутулую фигуру моего друга, который вынырнул из городской толпы. Приближался стремительно, но бочком. Эта особенность проявлялась в нем тогда, когда он знал, что ему перепадут большие деньги.  В обычной ситуации комплексы не одолевали его.
 
Знал бы он, как мне дались эти деньги. Знал бы, как я не уверен, что машины пройдут границу.

- Гера, давай быстро пересядь в мою, - обеспокоенно озираясь, засунув обе ладошки в передние карманы джинсов, говорил Южин.
Карманы впереди, на животе. Выглядел мальчишкой в неполных три десятка лет.

- Зачем в твою? – я заметил, что его «Хонда» изрядно потрепана. В ней сидела красивая женщина. За грязными окнами невозможно разглядеть ее очаровательные формы.

Южин не связывался с серенькими мышками, а также - с потрепанными судьбой, с оставленными другими мужиками. Он брался только за классный свежак. Я предвкушал церемонию знакомства с очередной сногсшибательной красавицей моего друга – и от сердца отлегло.

- А? - Южин выцарапал из одного кармана мятую пачку болгарских сигарет. Расправил ее и осторожно, как хирург - аппендицит: отделил клапан крышки от корпуса, затем резким движением оторвал и выбросил, не глядя, куда он полетит. А я посмотрел: белый клочок бумаги застрял между цепкими сучками кустарника живой изгороди, давно не знавшей ножниц садовника, пахнущей гарью недавно пылавшего вокзала, зиявшего проломами.

Я молча наблюдал на муками добывания курева из пачки, искательного похлопывания ладонями по карманам в поисках зажигалки, блуждания взора выпученных глаз, которые излучали неподдельное удивление, словно Южин и не подозревал того, что ему не удастся легко и без усилий извлечь желанную сигаретку из ненавистной коробочки.  Я же боролся с нарастающим желанием уступить искушению. Оно состояло в том, что я в такой ситуации, когда близкий мне человек, которому я доверяю, щелкал зажигалкой и голодно затягивался и  сладко выпускал дым, принимался клянчить сигаретку. Южин знал о моей позорной слабости стрелять сигареты, и не придавал моему пороку значения. Эта черта его характера, как ни унизительно сознавать, делала меня его товарищем и даже другом.
 
Супер-контрабандист еще раз вопросительно посмотрел на меня. Но уже по-другому. Не как предлагающий подымить, а как ждущий ответа.

Ну вот, подумал я с раздражением, опять привыкай к его глухоте.

Южин внимательно следил за моими губами. Видимо, это помогало ему разгадать то, что слетело с моих уст, однако не долетело до его огромных, как сплюснутые  и растянутые вареники, ну, как у Льва Толстого, органов слуха.

- Саша, - громко, на всю привокзальную, повторил я, невольно клонясь к нему, - зачем оставлять мою тачку, она же чужая, ее любой мент вычислит, и я не вытяну ее со штрафплощадки, у меня нет на это денег.

Южин, наконец, выковырял из мятой пачки кривую и сморщенную сигарету, протянул ее мне. Я заметил на нежной бумаге ее обертки след поперечного разрыва, представил, как буду усиленно сосать рваную сигарету, уши заложит от глубоких вдохов; табачного дыма в моих легких будет не меньше, чем уличного смрада. Залью ее потемневшую гильзу слюной, «Родопи» станет похожа на только что наколотую вилкой в консервной банке рыбку-тюльку; и не накурюсь. Перевел взгляд на Южина, который высматривал что-то поверх моей головы. Смотреть поверх головы, как и подходить бочком, - означало все то же: Южин не только учуял конкретное бабло , но готов защитить его от всех, в том числе и от меня.
 
Сашка пожал плечами, мол, не хочешь – не надо и сунул еще нетронутую черным тленом сигарету в свой огромный рот, прикурил, отгоняя ладошкой дым, который сразу повалил ему глаза. Сигареты были контрабандные, американские, но мы знали, что это самопал, «под штатовские». Иногда сами попадались на удочку продавцов, которые сбывали доморощенных «американцев».

- Я тебе куплю новую, пошли-пошли, - он взял меня за плечо, и невежливо подтолкнул к своему  притихшему автомобилю,  который не знал, как себя вести,  когда на его потертом малиновом сиденье с окантовкой  присела настоящая, без подделок, красавица.

На площади неуклюже, мелко дребезжа всем своим старческим телом, развернулся ветхий троллейбус. Терасполь той поры, когда в нем было много людей и мало  легковых автомобилей, пахло жареными на спицах колбасках-мимититеем, кислым пивом, кукурузой, бодрящим вином, виноградом, неожиданной прохладой от уличных деревьев, свежим бельем на  провисших веревках в захламленных дворах, ржавыми водосточными трубами на рыхлых углах старомодных двухэтажек, превратился в прифронтовой город.  В нем не было зениток под сетками маскировки, как показывали в фильмах о городах Великой Отечественной, тем более воронок от взрывов авиабомб или снарядов, но пахло отсыревшим порохом. Будто стреляли по городу из орудий, давно утонувших в Донусе, но подло оживших в ручных глубинах в самый неподходящий момент, когда Терасполь некому было защищать.
 
- Это Алена, - Южин торопливо представил молодую женщину. Слишком торопливо даже для него – стремительного, не ведающего преград.

Она была ошеломляюще красива. Я обмер, но не под влиянием ее очарования. Я узнал ее.
 
Она приоткрыла дверцу, медленно выпустила из нее, как мидия из створок свой ластик, изумительной красоты ножку в темном чулке.
 
Южин крутил головой, его взор летал где-то над суетливыми автомашинами, неповоротливым троллейбусом, покрытыми пылью деревьев с листвой, потяжелевшей от зноя, над вокзалом «гара», чрезвычайно молчаливыми людьми,  чуть ли не пробегавших мимо обвалившихся стен в секторе артобстрела.
 
После войны тераспольцы потеряли дар речи. Общались между собой тихо и приглушено. На улицах горланили только  чернокосые молдаванки, повязанные цветными платками крест-на-крест, гнувшиеся под тяжестью мешков-бесагов.  Шумные, как цыганки, торговки пытались  всучить прохожим зелень,  энергично требуя за нее скромную плату. Да так энергично, что тераспольцы шарахались от деревенских баб.
Алена молча наблюдала за тем, как городская дама отрывисто выговаривала что-то неприятное оторопевшим и пятившимся молдаванкам, которые не могли понять, чем прогневили такую важную мадам. Эта сцена так захватила красавицу, а, может, новая пассия Южина умело играла только ей понятную роль так, что мужчины стали с нескрываемой досадой    бросать взгляды на продавщиц зелени и их покупательницу, распалившуюся не на шутку.
 
Алена вдруг улыбнулась тому, что увидела, чем озадачила нас, потому что мы ничего веселого не заметили, и низким голосом молвила:

- Духота.

Она произнесла в нос: «духода».

- Душно под этим, - она нагнулась, заглянула в салон, из которого выбралась, будто никогда в нем не сидела, и впервые видит этот автомобиль. Затем счастливо засмеялась, звонко, как девчонка, и с трудом закончила фразу:
... -  под этим долбанным козырьком.

Засмеялась заразительно. Извинилась, что не сумела подобрать подходящее слово, означающее крышу кабины.
 
- Нет, не козырьком, одним словом – «крыша».
У нее получилось: «крыжа». Она не ведала о существовании глухих  согласных звуков.

Я поймал в себе настроение, которое возникало во мне лишь в присутствии красивых женщин, которым мне очень хотелось понравиться.

Южин почувствовал мое настроение и щурился, словно сигаретный дым ел его глаза.
- Гера, мы оставляем твою машину. Поехали в нашей, -  мне показалось, что он бросил вопросительный взгляд на свою спутницу, но лишь для того, чтобы понять, будет ли ей неприятна моя компания. Я видел, что красавица из последних сил показывает, будто рада лишний раз вызвать соперничество мужчин. На самом деле, ей надоели ухаживания, и она устала быть в центре внимания.

Меня уже понесло.  Я не мог остановить приборчик, зажужжавший во мне. Мой внутренний агрегатик работал только на чужом топливе: я внимательно вслушался в разговор двух-трех человек, подбирал остроумные замечания, чтобы вставить их в подходящих момент, вызывая улыбку, смех.

 Сашкина тачка рванула с места, словно мы уходили из-под обстрела.

- Развалится.

- А? – тугоухий Южин цепко держался за руль.

- Задавишь кого-нибудь, - Алена не захотела повторять первое слово.

- Я?! Никогда я не попадал в аварии.

- Ты (ды) сам – авария!
 
- Я спешу проскочить переезд, чтобы не стоять полчаса на нем.

- Вот как раз на переездах (береездах) и бывают аварии, особенно когда (кадда) к ним спешат.

- Откуда ты, женщина, никогда не водившая автомобиль, знаешь, - Южин вертел головой, словно хотел взглянуть на каждого водителя, которых мы обгоняли, прочитать на их устах слова, лихачу адресованные.

Я ничего остроумного не придумал и помалкивал.

Терасполь, пролетавший мимо, сохранил черты советского города, его простоты и добротности.

- Вот  и береезд, тормозни перед ним, Саша, - красавица не скрывала своего страха, – пока не поздно!

- Позже не бывает, - сработала моя машинка, -  я показал на локомотив, который неожиданно выкатился на переезд перед нашей «хондой».

Женщина ойкнула, засмеялась, одарив меня удивленным взглядом, полным понимания того, что -сострил ради нее. Южин хладнокровно дернул машину в сторону от локомотива - и мы избежали столкновения с ним.

- Ты, че! Стой, глухарь, глушман! Стоять ! – Алена  на ходу открыла дверцу.- Крыша поехала?

Она выпучила на Южина свои крупные глаза.

Машина остановилась как вкопанная, будто не привыкла к инерции. Меня кинуло на спинку сиденья, не по-хорошему клацнули зубы. Южин и Алена даже не сдвинулись с места. Она вышла, отошла, хлопнула дверью так, что у меня что-то снова противно покрошилось во рту.

Я охватил ладонью за свой подбородок. Челюсть ныла, будто ее просверлили во многих местах, залили холодным соляром. Губы покрылись тонким налетом чего-то, на привкус напоминающего техническое масло, которое сразу затвердело. Я провел своим шершавым языком по губам. Они не отяжелели, как следовало ожидать, а онемели.

- Алена, садись, я не буду за тобой бегать.

- Не хватало! За мной многие бегали, никто не догнал!

Девушка снова вспомнила обо мне.

- Я не бегал и не бегаю, - Южин отчитал ее, разрезая ладонью тягучий воздух зноя и часто кланяясь, как в церкви.

- Да, побегаешь. Видишь твоего товарища, - она, если бы могла, схватила бы меня за мои огромные уши, притянула к себе и поцеловала бы взасос.

Южин умел читать мои мысли, он их прочитал, и ему не понравился их ход.
 
Алена была неграмотной, она ничего не читала, она впаривала нам наши же в мысли.
Южин подождал, пока девушка сядет в машину. Если бы он сидел или стоял возле автомобиля, она ни за что не вернулась бы.

Нетерпеливым жестом он показал мне, что надо мигом садиться, иначе кое-кто (Сашка косился на свою любимую, как конь на куст, которого он испугался и понес) может передумать. Тогда загоняй ее, лови, связывай, привязывай – бесполезно. Поездку придется отложить.

Мы приехали в тихий дворик девятиэтажного дома. Окна первого этажа без решеток, зашторенные блестящей фольгой. Металлическая дверь с кнопочками кода, как большая губная гармошка, поставленная «на попа».

Южин остановился перед ней, осторожно оглянувшись на безлюдный двор. Я чуть не умер от досады: Южин был таким же новичком в контрабанде, подумалось, как и я. Так очевидно выказывать свое волнение и страх может только новопосвященный. И я доверю такому человеку огромные деньжищи, которые одолжил на жестких условиях отдать через неделю.

В богато обставленной квартире с картинами местных художников на стенах Южин сразу, закрыв входную дверь, спросил, привез ли я доллары.
Алена молча смотрела на меня, ожидая ответа.

Я молча вытянул из-под рубашки пачку банкнот, перетянутых резинкой и отдал Сашке.
- 40 тысяч. Правильно?

Южин тут же передал пачку Алене, будто боялся задержать ее в ладони. Женщина тотчас, не считая, сунула зеленые в свою крохотную сумочку, блестевшую своей ребристой кожей даже в сумраке прихожей. Посмотрела на меня, подняла высоко брови с легкой укоризной и плохо скрываемой насмешкой, гордо повернулась ко мне и своему любовнику спиной и скрылась в соседней комнате.

У меня сердце упало. Оно раньше меня поняло, что плакали мои денежки, вернее чужие уе, которые мне, дураку, доверили такие же, как я, доверчивые люди.

- Саша, отдай другу деньги, и сделаешь его врагом себе, - прошептал я Южину упавшим голосом. И спросил:
 
- Ты хоть знаешь, как мы будем получать эти передвижные типографии?

- Понятия не имею, - Южин сделал невероятный жест, похожий на то, как женщина заворачивает свои  влажные волосы в полотенце.
 
- Зачем же...  - от волнения я не закончил фразу, в этот момент лихорадочно прикидывал, где и перед кем упаду на колени, чтобы перезанять деньги и вернуть долг моим доверчивым и бескорыстным кредиторам. «Все это оттого, что я не рассказал, зачем беру доллары взаймы, а теперь, на коленях слезно прося, я сразу расскажу правду – и никто мне не займет! Таким идиотам, как я и Южин, только аферами заниматься!»
 
- Гера, все в порядке, - Южин увлек меня в комнату, в которой, кроме нас, никого не было.

- Ты хотя бы знаешь, кто такая Алена, откуда она, зачем?!

- Знаю! Не говори о ней, от нее у меня голова болит, я не знаю, как от нее избавиться…

- …И для этого ты отдал ей деньги, которые… которые ты знаешь, как мне достались, в, конце концов,  это мои деньги.
 
- Успокойся, за деньги отвечаю я. Машины ты получишь – ты уже заплатил за них.

- Кому заплатил, Алене?
 
- Да, она хозяйка машин
.
- Хозяйка военной техники?! Не прапор, не генерал!?

Я отбросил в сторону воспоминания о Южине и его новой пассии, которая оказалась моей старой знакомой. Я ехал, вернее, меня вежливо арестовали и конвоировали в милицейской иномарке в райотдел. Думал о том, что подполковник Стречень  до сих пор не позвонил мне, не встретился со мной. Подсылает шестерок. Этот толстяк Минаев не простой заместитель начальника райотдела. Не обычная «крыша» для контрабандистов. Он неплохо умеет разыгрывать провокации.

Что на этот раз?

-Товарищ майор, - сказал я, - мы едем на допрос.

Минаев, подтверждая, кивнул, как носом клюнул. Получилось комично, он кивнул в такт, покачиванию, которому подвергалась на ужасной дороже милицейская машина. Вышло не только потешно, что я заметил по улыбке, которая скользнула по лицу водителя, который сильно потел и время от времени правой ладонью подталкивал к ветровому стеклу форменную фуражку, которая вертелась на пыльном подоконнике. Автоматчик дремал. Я давился злобой.

Проскочили аллею тополей, повернули напрямик в городок Р., через измученные сушью поля пшеницы, сутулого подсолнечника, низкой кукурузы. Показались домики и деревья у водохранилища. Это были городские очистные сооружения. Запахло цивилизацией.

Минаев поморщился.

- Можно здесь, Игорь Николаевич!

Майор меня понял. И кислая гримаса исказила его щеку, ту ее сторону, которую я видел.
Но я был рассержен не на шутку. Я хотел разбудить автоматчика. Чтоб не спал на работе. Как минимум. Задержать редактора главной в районе газеты! Чтоб знали, что это не совсем гладко ляжет в строчки их служебной биографии работников милиции, кипел я. И вспоминал Хэмингуэя, который умолял быть не слишком писателем, не слишком пьяницей, не очень боксером, и чуть-чуть морским охотником за немецкими подводными лодками.

Южин охотится за диверсантами, прикрываясь своими девушками, собутыльниками-контрабандистами. О том, чем занимается бывший директор школы, знает каждая собака в Юрговой горе. Рано или поздно он получит то, что заслужил.

Автоматчик проснулся. Потный шофер ничего не понял из нашего короткого разговора, и стал останавливать машину возле очистных. Минаев сморщил нос не столько от вони, которая окружила нас плотным кольцом возле резервуаров, как от поспешной исполнительности водителя, который вытаращил на него свои красные от недосыпания глаза.

Майор махнул ему рукой и машину дернуло. Она вдруг заглохла.

Я вышел первым.

- Игорь Николаевич! Я пошел, - сказал я замначальнику. - У меня интерес к санитарным вопросам.

И пошел, не оглядываясь. Вокруг степь. До городка километров пять по пыльной дорожке.

Минаев пожал плечами, вытянул руки перед собой, будто приготовился принять кинутый ему мешок. Однако жест означал только одно: вы, редактор, меня удивляете. Махнул автоматчику, чтоб успокоился.
 
Я пошел. За лесопосадкой увидел далекие дома. Оглянулся. Из оврага, который скрывал очистной комплекс, никто не показался.  Я продолжал идти. В балке показалась крыша домика, о существовании которого я не подозревал. Я еще раз оглянулся. Никто за спиной. Я побежал к домику. Потом, к другому, который скоро открылся за первым.  Я пустился во весь дух. Это была окраина городка Р. Скоро проскочил бывшие бараки железнодорожников, в которых теперь жили другие люди. В лабиринте между переоборудованными под жилье пассажирскими вагонами, домами, стены  которых сложены из шпал, кирпичными зданиями мастерских, плетнями, разделявшими огородики я не знал, куда бегу и куда выйду. Лучше бы я этого не делал.

Неожиданно лабиринт вывел меня на переезд, к железнодорожному вокзалу, а оттуда к редакции рукой подать. И я спокойно вошел в ее двор. В нем было тихо-мирно.
Я зашел в кабинет, сел в кресло, расслабился. И что со мной? Сплю. Вижу себя в необычной компании. В тихом саду, в котором ни одного дерева, стоит высокий парень, метров за два, может — три. На чем стоит? Ступней его не вижу, ноги заметны  до колен, чуть ниже их. Молодого великана обволакивает пушистая белизна, за ней  - синь  небес. Грудь его развернута, шея мощна, голова крупная, пропорциональной к телу величины. Уста кривятся то ли улыбкой, то ли саркастической усмешкой. Глаза смотрят грозно.
 
Взгляд прошивал насквозь.  Он будто вычитывал меня. Ни слова   из уст. Смотрел так, что не оставалось никаких сомнений — осуждает и решает, что со мной делать. Ни доли сочувствия. Словно говорит: «Что будет, то будет. Я уже ничего не смогу сделать».

Я решил, что это - Ангел.  Крыльев не видать. Значит - не Ангел. Его гнев меня тешит, веселюсь как дитя. На душе благость.
 
Чуть вправо за спиной парня, о метров на два - дедушка в белых одеждах, бесформенных, закрывающих все тело. Сутулый, ветхий, обычных человеческих размеров.
 
Он нагнулся над лежащим горизонтально телом. Бездыханным, оцепеневшим. Теплится в нем жизнь или нет, не ясно. Оно будто парит. Лежит  как на операционном столе, головой в сторону высокого парня.  Старик нагнулся в сторону Ангела. Метранпаж сказал был, что композиция гармонична. Все на фотографии «смотрят» в ее центр. А центр —  тело — его брюшина.  Вокруг тела стерильная белизна, воздушность. На чем покоится топчан, поддерживающий тело, не видно. Лежак утопает в белоснежных простынях.  Бездыханный человек парит, как йог. За  этой парой, а также  под ногами великана, ни клочка земли, ни неба - никакого пейзажа.  Вместо него парит и неторопливо перемешивается нечто светлое, похожее на  разорванные облака. Будто у Бога не было материалов под рукой и он разодрал тучи на простыни, марлю, покрывала, бинты, вату, которые окружали мое неподвижное тело.
   
Ангел, похоже, нетерпеливо ожидает результатов обследования или операции, которую проводит старичок. Хотя результат он  знает. Старику тоже известны причины их визита к телу. Дедушка из всех показывает, что делает свое дело — и все.
Остальное: бесплотные небесные силы и прочие персонажи — его не касается.
Глаза    бескрылого Ангела изменяются поминутно. В них глубокая темень, в которой блещут непрерывно огонь, вода, небеса.

Старик достает из области ребер, видать, из селезенки или печени, темные комочки, опускает их. Хирург бросал бы в  операционный сосуд с окровавленными  стенками. Старик опускает, быстро осмотрев, комочки во что-то темно-голубое, которое не предназначено для отходов. Для хранения, очистки, зондирования, чудесного превращения, клонирования?
 
Я понимаю, что тело - мое.

Ангел посмотрел так, что в моей голове прочиталось: старик напрасно мучается — я бы тебя выкинул на хирургическую помойку.
 
Вдруг Ангел, видимо, устал ожидать, пока старик копается в теле, и от нечего делать, не поворачиваясь в телу, взял в руки мою черепную коробку. Она легко отделилась от тела, не причинив вреда. Я продолжал с радостным любопытством следить за происходящим. В руках Ангела  череп удобно помещался, как младенец на руках матери.
 
Ангел вскрыл мою черепную коробку — как открывают часть рыцарского шлема. Посмотрел в мои мозги.

- Нет, еще не алкоголик, - сказал Ангел бесстрастно, видимо, для старика, - и захлопнул черепную коробку.

Я услышал этот хлопок. В моей голове немного зазвенело и скоро утихло отдаляясь, заныло в висках, чуть подташнивает. Живой все-таки человек. Чтобы так запросто снять голову и покатать ее в своих руках, даже ангельских.
 
Наверное, он знает, подумал я о своем Хранителе, какие хлопоты еще предстоят. И, видать, мое будущее Ангелу известно. Он жалеет, что сколько времени ему придется провозиться со мной — и все напрасно.

Ангел с досадой посмотрел еще раз, опустив гневный взгляд, на меня, не поворачиваясь  к телу. Старик будто не слышал, продолжал чистить мои внутренности в районе брюшины.
 
На том все и кончилось. Экран моего сознания погас. Старик так и не закончил свою работу, видно, грязи в моих внутренностях за 27 лет накопилось...

Добавлю: Ангел гневался, обращаясь не к моему телу, а непосредственно ко мне.
Сон окончился.

Команда небесной инквизиции наказывала чужих, спасала своих. Меня хорошо зацепило, если им пришлось чистить мое тело.

Я тогда верил в небесные силы. В моем редакторском кабинете хранилась таблица ангелов. Я полистал ее пахнущие ладаном страницы.

Ангел Хранитель Ал-Йели (26 марта — 31 марта) Я родился 29-го. Этот ангел считается ангелом-спасителем, поскольку он помогает людям, оказавшимся жертвами всевозможных аварий и несчастных случаев. Он дарует силы, терпение и веру.

Ангел не вовремя посетил меня. Война рядом.

Что он хотел мне сказать? Что я плохо живу? Пью больше нормы? Так я ненавижу алкоголь. Старик этот, похож на священника, в золотистых одеждах. Длинных, до полу. Молчит и чистит, чистит. Чего ему, старому, от меня надо?  Святой, наверняка.

Сон натуральный. Я не соврал ни на грош. Это документ, если сон можно предъявить в качестве протокола. Когда-то так будет.