Чернобыль. Саркофаг

     Вторая половина сентября 1987 года. В Чернобыле днём ещё достаточно тепло, но осень уже чувствуется, ночами и по утрам прохладно, выпадает обильная роса, идти от Гинекологии до Лодочной вдоль берега Припяти мокро и неуютно. Но идти надо, ежеутренний развод на работы никто не отменял, поэтому ходим по улице, хоть и дальше раза в полтора, зато сухо.

     На сегодняшнем разводе ничего экстраординарного не ожидается. Как обычно кто-то поедет собирать образцы из «рыжего» леса и Припяти, кто-то займётся съёмкой уровней радиации в помещениях ЧАЭС и на прилегающих территориях, наш научно-вычислительный отдел засядет за терминалы и будет забивать поступающую информацию в ЕС ЭВМ, кто-то ещё чем-то займётся.

      Я в Чернобыле уже почти три месяца, скоро командировка заканчивается и мне ехать домой, в Нукус. Много чего уже видел, много где был, много чего знаю такого, чего не знают мои сослуживцы, но ещё ни разу не был на крыше третьего-четвёртого блока, под знаменитой трубой и внутри саркофага. Побывать там и самому увидеть всё это мне было бы ну очень интересно, но нас, ИТ-шников, туда не брали, так как существовал специальный отдел, который занимался съёмкой и оценкой радиационной обстановки в помещениях ЧАЭС.

     Однако на этом разводе что-то пошло не совсем стандартно. Начальник нашей полевой базы, после произнесения твёрдым командным голосом стандартных назначений, требований и напутствий, вдруг не на долго замолк и уже совсем другим, чуть даже просящим тоном сказал, что требуется доброволец для съёмки внутри саркофагом, желательно из нашего отдела. Доброволец понадобился в связи с тем, что на объект надо было идти обязательно сегодня и обязательно вдвоём, а из ранее назначенной пары офицеров один сильно простыл и его увезли в санчасть в Ирпень. Оставшийся здоровым мой хороший товарищ капитан Андрей Сафонов мог бы и один сходить, но требования техники безопасности надо выполнять, а они ходить по одному в такие места строго запрещали.

      Начальник полевиков почему-то считал, что наш научно-вычислительный отдел самый незанятый, поэтому, в случае необходимости, именно из нас назначалась дополнительная рабсила для помощи другим отделам. В этом случае просто назначить кого-либо начальник не мог, так как надо было не просто съездить в Припять или походить с рентгенметром по помещениям третьего блока, а лезть внутрь саркофага, туда, где уровни радиации самые высокие, а радионуклидов, как шрапнели в перловой каше.

     Наши начальники отдела, сначала майор Сергей Урывин, а потом сменивший его подполковник Александр Веденеев, постоянно противились отрыву сотрудников отдела от выполнения своих непосредственных обязанностей и противились обоснованно, так как зачастую нам приходилось сидеть на ВЦ ЧАЭС сутками, чтобы информационно обеспечить деятельность и самого института и множества других организаций, вплоть до главного штаба по ликвидации последствий аварии. Однако, их сопротивление, как правило, особой роли не играло, так как «Приказ командира – закон для подчинённого, а просьба командира круче приказа».

     С другой стороны, в нашем отделе всегда находился доброволец в моём лице, который был всегда готов помочь другим отделам в их многотрудной полевой работе. Мне было очень интересно всё увидеть своими глазами. За счет таких добровольческих миссий я уже побывал в мёртвом городе Припяти и в нескольких не менее мёртвых сёлах и деревнях, облазил весь «рыжий» лес, был в тоннеле под четвёртым блоком, на техплощадке, в промзоне и на ОРУ и даже стоял на крышке атомного реактора третьего блока перед его запуском. А тут, под конец командировки, выпадал такой случай, о котором я мечтал всё время, пока работал ликвидатором. То любопытство и тот авантюризм, которые у меня были и есть до сих пор, получали своё очередное удовлетворение. А ещё, кроме новых знаний и впечатлений, мне в этот день не придётся работать на ЕС ЭВМ, которую я тихо, но сильно ненавидел, так как очень любил персоналки.

     Другие сотрудники отдела вздохнули с облегчением. Они совсем не хотели лезть под саркофаг, им было спокойнее сидеть в одной из комнат третьего блока, добить по клавишам или распечатывать необходимые кому-то цифры и графики. Им нравились большие машины, они знали наизусть все команды управления ими, и они мастерски их использовали. Саша Веденеев тогда немного поворчал на меня, что-то нелицеприятное сказал втихаря в адрес начальника полевой базы, но смирился и меня под саркофаг отпустил.

     Таким образом я, майор, попал вторым номером к капитану, но такая пересортица меня не сильно волновала. Андрюха был парнем хорошим, грамотным, профессиональным. Он, как и я, был химиком, приехал в Чернобыль из Шиханского института с должности МНС. Мы с ним очень быстро сошлись, когда я ещё в июле стоял дежурным по полевой базе, а он у меня был помдежем. Андрей работал в отделе, который занимался съёмкой «светимости» в помещениях ЧАЭС и формировал предложения по методам дезактивации тех из них, которые «светили» сильнее допустимого. Внутрь саркофага со своим заболевшим напарником они ходили каждый месяц и этот поход должен быть третьим и последним в его ликвидаторской карьере.
Пока ехали от Чернобыля до ЧАЭС, Андрей мне рассказал немного про специфику деятельности их отдела и про то, что нас ожидает в этот день, а главное просил выполнять всё, что он мне будет говорить.

     Приехав на станцию, мы, как обычно, переоделись из своей повседневной защитной военной робы в белую станционную, взяли респираторы «Лепесток», получили рентгенметры-радиометры ДП-5Б и пошли к четвёртому блоку. Кто бывал на АЭС, представляет себе насколько огромно это строение. Поначалу, мы шли знакомым мне путём, по которому почти каждый день ходили на ВЦ, но это была только первая четверть пути. Далее мы шли по незнакомым мне переходам, коридорам и лестницам. Как среди всего этого ориентировался Андрей мне было не понятно, как не понятно, как ориентируются бедуины в пустыне, крайние народы Севера в тундре, охотники в лесу и т.п. Тем не менее Андрей шёл уверенно, поворачивал туда-сюда по коридорам, карабкался всё больше вверх по лестницам, открывал и закрывал за нами тяжёлые металлические двери. Явно выраженных этажей у блоков станции нет, там всё больше отметки, обозначающие высоту от уровня земли, на которой ты находишься. Чем выше мы поднимались, тем реже встречали людей, тут даже уборщики появлялись редко, а ведь на нижних отметках их было много, они целыми днями осуществляли влажную уборку помещений.

     Пока шли, пару раз миновали посты контроля, где специальные люди проверили наши пропуска. Нескольких значков на пропуске Андрея хватало, чтобы свободно перемещаться внутри блоков ЧАЭС, а мой пропуск с огромной кучей значков позволял мне ходить практически всюду. Так, постепенно, мы добрались до отметки где-то 45-50 метров, то есть на высоту 15-этажного дома.

     «Ну вот и пришли» - эти слова Андрея прозвучали для меня довольно неожиданно, так как мне казалось, что мы никогда не доберёмся до цели нашего путешествия. А пришли мы к входу в помещение под общей крышей третьего-четвёртого блоков и под трубой. Расчехлив наши ДП-5Б мы проверили и записали уровни радиации на разных расстояниях от входа в помещение (он оказался довольно высоким - около 0,3 рентген/час), потом Андрей открыл последнюю металлическую дверь.

     За дверью оказалось довольно обширное пустое и достаточно освещённое помещение. С разных сторон в него выходили воздуховоды большого диаметра, которые должны были обеспечивать вентиляцию помещений третьего и четвёртого блоков. Посреди этого обширного помещения была огромная дыра, которая оказалась нижней частью знаменитой полосатой красно-белой трубы на крыше третьего-четвёртого блоков. То есть труба была не дымовой или ещё чем-то в этом роде, а просто вентиляционной. Здесь мы тоже добросовестно обошли каждый закоулок, сняли и записали показания наших приборов на схему помещения (здесь оказалось от 0,5 до 1 рентген/час). Ну и не без того, чтобы постоять под трубой и посмотреть сквозь неё в небо. Говорят, что если со дна глубокого колодца смотреть на небо, то даже днём видны звёзды – не знаю, в этот день небо над ЧАЭС было облачным и мы ничего кроме облаков не видели.

     Параллельно со съёмкой уровней радиации, Андрей мне рассказал несколько былей про вентиляцию и трубу ЧАЭС, которые он слышал от учёных из Ирпеня, которые приезжали к нам за информацией и которые тоже иногда ходили с ним по станции.
Оказывается, что при аварии поначалу никто не догадался в первую очередь отключить принудительную вентиляцию третьего и четвёртого блока, которая, как и здание с крышей, была единой. За счет этого «грязный» воздух из взорвавшегося четвёртого блока по системе вентиляции свободно проник в помещения тогда ещё чистого третьего блока и те, кто в ту ночь работали не только на четвёртом, но и на третьем блоке получили высокие уровни облучения. То помещение, в котором мы находимся и труба над ним, «светили» на многие десятки рентген/час, так как через них тянуло воздух вместе с радионуклидами из четвёртого блока.

     Ещё один мрачный факт состоял в том, что после того, как крышу третьего-четвёртого блока расчистили от сильно радиоактивных обломков четвёртого блока, генерал, командовавший в то время партизанами-биороботами (так называли призванных на ликвидацию с гражданки уже служивших ранее мужиков), приказал в честь этого радостного события водрузить над трубой красное знамя СССР. Для исполнения этого дела он назначил одного из лучших своих партизан, вручил ему знамя (большое, чтобы издалека было видно) и приказал приаттачить его на верхушке трубы. Однако не додумался пригласить ни одного сотрудника нашей или любой другой организации, где имеют и умеют пользоваться ДП-5Б или КРБГ. Он думал, что только куски атомного реактора, которые его биороботы скидывали лопатами с крыши, опасны, а про наведённую радиацию и радионуклиды подумать не удосужился. Партизан на трубу таки залез, красное знамя «победы» водрузил, слез, а на второй день слёг с тошнотой и прочими признаками тяжёлого облучения. Умер он, говорят, через шесть дней. Генерала выгнали из армии, лишили наград и званий и посадили, сидит до сих пор.

     Далее мы с Андреем полезли на крышу. Для этого внутри подтрубного помещения имелись специальные лестницы, которые заканчивались небольшой будкой, установленной на крыше. Вылезая через будки я вспомнил фильм, который нам показывали в ДК Чернобыля про первые дни ликвидации и там были кадры, как через эти будки на несколько минут с обычными совковыми лопатами в руках выскакивали на крышу партизаны-биороботы, одетые в свинцовые фартуки и респираторы, сгребали обломки четвёртого блока и кидали их вниз. Так и очистили они всю крышу. Говорят, что пытались использовать обычных роботов-бульдозеров с дистанционным управлением, даже из Японии таких привозили, но работать ни они, ни наши советские роботы на крыше не смогли – слишком высокий уровень радиации выжигал их электронику, особенно быстро у японских. А вот биороботы смогли… Потом эти кадры часто показывали широкой публике в телевизоре.

     На крыше мы также сняли показания с приборов и записали их. Оказалось, не много, всего 1-1,5 рентген/час. Ну и постояли не долго, оглядываясь по сторонам. Посмотреть было на что. В 4-6 километрах стоял город Припять, рядом протекала река Припять и плескался огромный станционный пруд-охладитель. Раньше в пруду рыбу разводили, и она росла как на дрожжах, но не из-за того, что вода была радиоактивна, а потому, что была всегда тёплой. Кругом станции расстилался преимущественно сосновый лес, а на нём два длинных, до горизонта, языка мёртвого «рыжего» леса. Для сосен, как и для людей, абсолютно смертельной дозой радиации является 600 бэр (биологический эквивалент рентгена). Так вот один след шёл на запад (он образовался от первого большого выброса при взрыве ЧАЭС и далее пошёл на Польшу) и проходил буквально в сотне метров от окраины города, а второй – на север (он образовался после второго мощного выброса и далее пошёл на Белоруссию и Россию), он даже чуть касался окраин Припяти. Стоял я, смотрел на это и мне страшно было, а если бы первый след прошел чуть севернее или второй чуть западнее, то в городе погибли бы от радиации тысячи людей, ведь вывезли их не сразу после взрыва, а только через два дня.

     И наконец настало время лезть внутрь саркофага. Спустившись по другой лестнице обратно в подтрубное помещение, а потом по лестнице ещё на один уровень ниже мы оказались недалеко от небольшого, около метр на метр, отверстия в очень толстой, по-моему, более метра, стене, которая отделяла третий блок от четвёртого. Как объяснил мне Андрей – это специальная дыра в саркофаг, проделана она ликвидаторами после дезактивации этого помещения для визуального контроля за состоянием взорвавшегося блока. Нам предстояло провести съёмку показаний в районе дыры со стороны помещения, на стенах самой дыры и внутри саркофага в ближайшем окружении вокруг дыры. Непосредственно у дыры «светило» не сильно – не более 2-3 рентген/час, на стенках дыры показания ДП-5Б составили не более 5 рентген/час. Всё это мы как положено измерили, записали, а вот теперь надо лезть внутрь саркофага.

     Проверив, на всякий случай, прилегание «Лепестка» к лицу, подтянув перчатки и получив от Андрея инструкцию, что внутри саркофага более 2-3 минут находиться не стоит, так как уровни там не маленькие, а какие, нам и надо было сейчас уточнить, мы полезли в дыру. Первым полез Андрей. Он парень высокий, около 190 см, поэтому лезть ему было тяжеловато – спина иногда тёрлась о верхний край дыры. Я, со своими 175 см роста, пролез быстрее и без обтирания её стенок, хотя прибор мешал ползти.

     Внутри саркофага оказалось светло почти как днём. Штука в том, что верхняя, металлическая часть саркофага оказалась не сплошной и монолитной, а довольно-таки дырявой. Листы железа на металлических же фермах основания лежали не ровными рядами впритык друг к другу а достаточно свободно и криво, оставляя сравнительно большие промежутки между собой. Случилось это из-за того, что листы железа, доставляемые сюда вертолётами, естественно не могли быть ими ровно уложены, а биороботы-сварщики, которые должны были их приваривать к фермам основания были не в состоянии ровнять и класть встык каждый лист. Тем не менее, снаружи саркофаг выглядел как монолитный слон с бетонными ногами и металлической спиной.

     Увидев эти дыры в крыше саркофага я понял почему так интересно вело себя облако очередного выброса, которое мы видели месяца два назад, когда ехали на станцию. К лету 1987 года выбросы из четвёртого блока, в по крайней мере визуально определяемые, стали редкостью и нам «посчастливилось», что мы увидели один из них. Так вот, тот выброс начал появляться прямо из крыши саркофага, постепенно увеличиваясь в размерах и медленно поднимаясь над ним. Ветра в тот день почти не было, поэтому серое облако выброса не сразу покинуло саркофаг, а только приподнявшись над ним метров на 100 (так нам показалось из автобуса, который был в 5-6 километрах от станции). Далее, попав в струю слабого ветра на этой высоте, оно, не торопясь, поплыло на северо-восток в Россию. Теперь, увидев дырявую крышу саркофага я окончательно понял, как и почему облако выброса формировалось непосредственно из саркофага. В то время, когда я стоял на краю взорванного четвёртого реактора ЧАЭС, я даже не думал, что такой выброс может случиться и сейчас, а ведь случись он, мы с Андреем получили бы много и нам бы осталось не долго «светить».

     Но не только крыша привлекла моё внимание, интересен был и сам развороченный реактор. Это была огромная воронка, с перемешанными бетонными и металлическими кусками, с торчащими ото всюду кусками арматуры, труб и проводов. Вокруг, в её рваных стенах, зияли большие и поменьше дыры, видимо раньше это были залы и коридоры блока. Заглянув в жерло воронки, я увидел, кроме графито-бетонно-металлического крошева, множество целых и разорванных мешков с бором, которые сбрасывали вертолётчики на четвёртый блок в первые дни после взрыва. То, что я увидел – это был не просто взрыв, это было извращённое и полное уничтожение. До этого момента я верил (или хотел верить?), что после восстановленного третьего блока (его запустили при мне в августе 1987 года), восстановят и четвёртый. Так говорили некоторые большие начальники в Москве и Киеве. Однако, увидев последствия взрыва, я понял, что нам врут, восстановить это невозможно. Да и нужно ли?

     Время пребывания внутри саркофага подходило к концу, пора было выдвигаться назад, а мы ещё не сняли уровни радиации. Непосредственно у дыры они оказались достаточно высокими – около 15 рентге/час. Ближе к жерлу, там, куда ещё могли подойти люди для визуального наблюдения за взорвавшимся блоком, «светило» до 20 рентген/час.

     Посчитав время и уровни радиации в тех места, где мы с Андреем сегодня были, у меня получилось, что за счет внешнего облучения больше 2 бэр я не получил, а это совсем не много. Другое дело радионуклиды, я хоть и добросовестно застёгивал на все пуговицы белую робу и прижимал к носу и рту «Лепесток», но они ведь могут быть совсем маленькие, но сильно «светящие» - почти чистый Плутоний, однако. Проверяли себя на это дело мы каждый вечер, даже если целый день сидели на ВЦ, где каждый два часа специальные партизаны делали влажную уборку помещений. А тут совсем другое дело и проверить себя на наличие проглоченных или вдохнувшихся нуклидов было очень интересно.

     Проверялись мы, как всегда, в специальной душевой второго блока, там же мы сдавали в стирку белую станционную и получали обратно свою повседневную защитную робу. Обычно мне было достаточно один раз как следует помыться с мылом под горячим душем, чтобы специальный прибор, который стоял при выходе из душевого отделения в раздевалку, не показывал, что я где-то «свечусь». На сей раз даже после трёх помывок прибор показывал, что где-то в голове у меня что-то «светит». Стало страшно, а вдруг я вдохнул радионуклид, и он сидит где-то в носоглотке. Оттуда он может попасть либо в желудок, либо в лёгкие и жить при таком раскладе мне останется не сильно много (хотя и тут могут быть варианты, но о них в другом рассказе, который про алкоголь в Зоне). В четвёртый раз я особо тщательно по методике йогов, которую видел как-то в кино, промыл нос и прополоскал рот, ну и ещё раз помылся весь. К счастью, прибор после этого показал, что я чист и разрешил двигаться в раздевалку. Вот оно счастье!

     В раздевалке меня уже ждал Андрей, так как он оказался чистым уже после второй помывки. Ну а вечером, по приезду в Чернобыль и после ужина, я пригласил его к нам в Гинекологию и проставился за столь интересный день, тем более что у нас была и водка, привезённая мной недавно из Ирпеня, и спирт, полученный от кого-то в качестве «входного билета» на наши посиделки.

     Много в моей жизни было интересных дней, жизнь она вообще интересна, но этот день до сих пор воспринимается мной, как один из наиболее интересных. Надеюсь, что без последствий…