День Святого Георгия. роман. Глава 30

И две тысячи лет - война,
Война без особых причин.
Война - дело молодых,
Лекарство против морщин.
Красная, красная кровь -
Через час уже просто земля,
Через два на ней цветы и трава,
Через три она снова жива
И согрета лучами Звезды
По имени Солнце...
                В. Цой

*


- Я – солдат! И я хочу себя уважать! А как?... Если меня  не уважает моя страна!?  А я за это плачу жизнью,… здоровьем! – и  дядька помахал в воздухе забинтованной культей правой руки! - Как любят говорить: Есть такая профессия - родину защищать. Если я защитник – скажите мне это! – скажите мне, что я делаю священное дело!

- Ну, это так звучит, как с трибуны! В этой профессии есть и другое: иногда и убивать приходится – парень, который ответил, был тощ, въедлив, и довольно противен.

- Вот только пацифистов нам здесь и не хватало! – ответил дядька с культей.

- Да при чем тут это!  Я о том, что я убиваю - по приказу. Я че? - виноват? Пусть отвечает, кто приказывал!  Почему солдат виноват? Это вообще-то чужой грех. Который солдат на себя берет. Я беру на себя грех. А кто-то сидит в штабе в чистых носках, и на офицерском пайке! и умничает! Кто-нибудь ответил за это? – и въедливый парень указал своей забинтованной рукой в сторону окна.

 Там лежал мальчик, рук у него не было и ноги отняты чуть выше колен. Парень переходил из состояния сна к бодрствованию и обратно. Отличались эти состояния только тем, что во сне он иногда поворачивался лицом к палате, тогда было видно, что лицо почти детское и заплаканное. К нему приходила мама, каждый день, молодая  еще женщина, на взгляд Юрика - ниче так, симпатичная. Интеллигентная. Лет сорока пяти, как Маринка, считай. Мальчик отворачивался и отмалчивался. Она гладила его по спине и голове, что-то приговаривала.все тогда специально разговаривали громче, чтобы не подслушивать.

Противный парень не унимался:

- Да они кинули нас! Сначала на передовую! А потом, вот так ручки отряхнули! Мы оккупанты!...ктотам: наемники, и опричники диктатора - во как! А я что, сам пошел туда? Оккупантом?! Меня туда, сука, Родина послала! Теперь родина белая пушистая! А я - оккупант! Инвалид! Да еще и оккупант! Нормально? наемник, опричник, оккупант!

- Подожи - подожи, парень! Тебе какая разница! Твой грех, его грех! Я чет не пойму, ты за кого вообще? Или так? чисто поорать? – Юра злился. Мудень превращал существование в сплошные нервы – Ты к чему клонишь?... Кто ответит?

- Да! кто?!

- Ну, кто-кто!… тот, кто тебя послал. Кто приказ отдал. Он и взял. Кто тебя послал?

- Командир... Лейтенант… Он, что ли, возьмет? Да ему пох…! Да мне  на него тоже пох..! Мне не пох…, кто теперь заплатит за мою поюзанную жизнь. Че я делать-то теперь буду?! А он? Ему двадцать лет. У него ничего нет!  теперь и ног нет!
 
Мальчик горько заплакал. Отвернулся к стене. Плечи его сотрясали рыдания, которые он пытался задавить и никак не мог… И Юрику захотелось встать и набить морду этому, сука, правдоискателю, не взирая на ранения его и свои.

- Да как вообще получилось, что детей  в бой посылают?!
 
- Слушай, ты такой жалостливый! -  подал голос капитан из другого конца палаты - Он - контрактник! Он знал, на что шел! – голос у него был низкий и звучный, как шестая струна на гитаре.

- А на что он шел?!  Наверное, не на убой!

- Ну, послушайте, это - война. Это часть профессии! Риск – это часть профессии. Давайте не будем как кисейные барышни! – ввязался в разговор дядька с культей.

- Слушай, ты завтра выйдешь – и пойдешь обратно в контору. Сделают протезик аккуратный. Левой рукой можно и писать научиться, и ложку держать, и девок ублажать, и  все! А тут ноги!... его же тоже кто-то послал. Не сам же он придумал пойти под обстрел!

- И того - кто-то послал. Не переживай. Для солдата ты слишком много думаешь – сказал капитан.

- Возражаю… – неожиданно вклинился парень, с аккуратной бородкой, без левой руки. У него тоже  голос оказался выдающийся: сильный, звонкий и чистый. Примерно, как первая «ми»

Все повернулись к нему. За трое суток, что Юра провел в этой палате, он впервые услышал его голос.

- Я возражаю, что солдат не должен думать… Хотя порой не думать - легче… Но то, что солдат не  виноват в том, что он солдат - это факт! Для меня – факт. И главная часть этой профессии – не риск и не убийство, а служение. Он защитник слабых, малых, сирых, беззащитных! Родины! Образа жизни! Веры!...   Да, он рискует. Но главное – он  защищает. И да, он берет на себя иногда безбожные обязательства убивать! И это, конечно, не перестает быть грехом! Но я знаю, кто отмаливает эти грехи. Кто молится за вас. За нас… Но прежде всего,… кто берет на себя это грех… И на уровне командования… Государства… Нации… Конфессии…

- Ну, ты блин, даешь! Ну, а за тебя-то кто помолится. Тебя твой бог упас?

Парень с бородкой лежал в этой палате с тем же, что и все, кроме Юры. С ампутцией руки.

- Ну, хорошо, предположим, вопрос греха наш блаженный решил. Но ему-то что делать?! - и он снова тыкнул в мальчика своим обрубком - Предположим, кто-то отмолит его грехи, если они у него вообще были! Но о нем-то теперь кто позаботится? Ни слабых, ни сирых, ни родины, ни  флага, ни государства, ни конфессии, я извиняюсь! И куда все подевались?! Одна мамка!

- А ты за него не переживай. У него - мамка. И он без греха. В отличии от тебя. В общем не мне судить, конечно, но от того что он страдает, твое увечье не станет меньше. Думай о себе. Он о себе сам подумает. А про государство - здесь я ничего не могу сказать - и парень с бородкой опять уткнулся в книгу.

- А я  могу! Пенсии смешные, реабилитации – ноль! К инвалидам, сами знаете, как относятся! В армию - больше не годен! На гражданке - никто не ждет! Там все схвачено, и поделено без нас!

- Слушай, пафосный ты наш! Ты как будто в первый раз родился! Как будто когда-то было по-другому - возразил капитан.

- Вот-вот!  В сорок пятом вообще всех инвалидов свезли вон на Соловки, и доживали они там, как попало,  впроголодь, в казармах, как в тюрьме. Так в тюрьме! – сказал дядька с культей.
 
- Сталин?
 
- Да, че Сталин! Да и Сталин! В Германии после войны со своими инвалидами тоже не церемонились. Так и наши - без церемоний!  Инвалидов – на Соловки, а ветеранов-то – в лагеря! – дядька оказался начитанный.
 
- Да, ладно, начали! Солдат нужен молодой здоровый и сильный – въедливый парень продавивал свою чернушную тему. Пытался.
 
- Почему только солдат! Государству вообще человек нужен пока здоровый и сильный. Открытие сделали! – сказал со своего места капитан.

Как всегда неожиданно откликнулся парень с аккуратной бородкой:

- А я вернусь в армию… Я там нашел свое место… Свою паству...Я пришел в церковь – людям помогать. На гражданке – не нашел. А  на войне, в бою, после боя, и от страха. На грани смерти – верят все… Всем нужен Бог. И я вернусь. У меня осталась правая рука.  А что еще нужно? Может, потому и осталась правая. Да, я бы и левой научился.

- Вот, бляха, божий человек! Может, еще спасибо скажешь!
 
Парень с бородкой не ответил, только угрюмо глянул, и опять уткнулся в книжку.

- А что,  про левую руку - это хорошо, - сказал Юра -  Я вот - водила по жизни. Я и в армии - водила, и на гражданке водилой был… Я любую тачку - одной левой.

- Подумаешь! И я одной левой!

- Да помолчи ты!... Ну и вот, и я - одной левой… А на комиссии меня спишут. Сопляка-пацанчика – возьмут, а меня, седого майора, спишут! Потому что у него две руки, а у меня – нет!

По правде сказать, Юра немного лукавил, вернее, надеялся, что все не так плохо. Потому что под его новеньким гипсом стояла, и как он надеялся, приживалась та самая секретная, наукоемкая штуковина, которую притаранили дети из Москвы.

- А тебе, майор, на пенсию не пора? – все таки вставил въедливый.

- Не пора, пацанчик… Я, вишь, из армии уже лет… пятнадцать. Поэтому, мне на пенсию еще лет эдак через десяток,  такая вот я крыса тыловая! – примирительно сказал Юра задиристому соседу.

- А че ты тут тогда…?

- По блату!

- Обалденный блатешник! Ты, майор, чет недоговариваешь… - сказал капитан

- Конечно… А я что, на исповеди? Ты мне, что ли, грехи отпустишь?

- Я – не… Может, вон блаженный?

Юра глянул на парня с бородкой.

- Тот поднял на него глаза,  внимательно посмотрел, прямо, спокойно кивнул, и снова уткнулся в книжку.
 
Юра долго на него смотрел, и ему вдруг так отчаянно захотел реально все ему рассказать. И попросить, чтобы он попросил, чтобы с рукой как-то и, чтобы дети, и… чтобы как-то все это разрулилось, все эти их запутки. Девки его. Бедные его девки, ни в чем не виноватые.