Глава 41. Дорога тебе не сулит возвращенья

Зачётная неделя пролетела как один день. За фольклором последовал иностранный язык, потом латынь и диктант. Последним зачётом был старославянский язык, по сравнению с которым все остальные зачёты представлялись нам детской забавой. Я думаю, что это во многом связано с методикой и манерой преподавания, которые были на вооружении у Ларисы Григорьевны.

Дело в том, что на протяжении первого семестра она нагоняла на нас жуть своими проверочными работами, к которым прилагались маленькие тексты на старославянском языке; по этим работам никто не получал выше четверки, и в начале очередной лекции она, высоко подняв голову, долго и степенно прогуливается в своих высоких черных сапогах по маршруту «стол-окно и обратно». Наконец, упившись досыта своим величием, Лариса Григорьевна, также не глядя на нас, причмокивает губами, и, смакуя каждое слово, выдаёт следующий шедевр:

– Итак, товарищи. Имея громадные претензии к человечеству вообще, и к вашей группе в частности, я хочу сказать, что язык – и старославянский язык в том числе – относится к одному из величайших достижений человечества! Мне, как страстному и преданному почитателю сего достижения, тем более представляется странным, что контрольную работу по старославянскому языку ваша группа написала преотвратительнейшим образом, за исключением, конечно, девочек Ефремовых.

Мы, как один, концентрируем свои завистливые взгляды на Ирине и Свете, которые, будучи очень стеснительными, просто не знают куда деваться от смущения …

…. Список вопросов для зачёта по старославянскому Лариса Григорьевна выдала ещё в начале декабря. Этот список группе вскоре зачитал наш староста. Мы сидели в шестом кабинете, у гардероба на первом этаже; Валентин громко вещал за первой партой, а мы с Рюминым, сидя на галёрке, ухахатывались и по очереди кричали: «Валентин, а где критика буржуазных фальсификаторов старославянского языка?! Где мостик в современность?!». Потом Рюмин встал и направился к Валентину походкой Надежды Владимировны, что, естественно, вызвало оглушительный смех….

Но потехе – час, а делу – время. 28 декабря. Вечер накануне зачёта.  Четвёртая общага, комната Рюмина и Николахи, которые, как и я, штудируют горы учебников и конспектов. Мы самоотверженно запоминаем склонение имён и спряжение глаголов. Учим три палатализации, разбираем тексты. Когда наступает момент прощания с рассудком, на пороге появляется Клюенко. Он заносит в комнату кастрюлю с супом. Маленький перерыв, но… разговор всё равно вертится вокруг старославянского языка.

12 часов ночи. Я в умывальнике, задрав голову вверх, снимаю стресс под гитару: «И снится нам не притча Розвадовской, не лысина седая Ярмака. А снится нам «Et cetera»  Пучковской, и хитрая улыбка Кравчука!». Напротив – подпевающий мне Рюмин. Но ко второму куплету наша шумная компания пополняется Клюшей и Валериком.

29 декабря, 16.00. Филфак. Розвадовская опаздывает почти на час, а, приехав, выговаривает нам за то, что мы «до сих пор не нашли свободную аудиторию». Зачёт она принимает так же неспеша и обстоятельно, как и излагает материал, абсолютно не считаясь со временем. В коридоре витает напряжение. Мы терпеливо ждём: это последний зачёт. Лариса Григорьевна запускает по пять человек.

В первой пятерке идут Рюмин, Клюенко, Большакова, Алёна Марченко и Вика Овчаренко. Клюша выходит, улыбаясь. Мы бросаемся к нему:
– Ну, что? Сдал??
– Нет!
– Да ладно! А чего ж весёлый такой?
– А что мне – плакать, что ли? Пошли покурим, Свыня …

Одеваемся и выходим из душного помещения на свежий воздух. Нас догоняет сдавший зачёт Рюмин. После недельного воздержания я тоже закуриваю.
– Так а за что она тебя погнала?
– Фу-ух – выпускает дым Клюша. – Я у неё спросил инфинитив от слова «свинии». А она смотрит на меня так, будто я её оскорбил, и говорит:
«Товарищ Клюенко! Да будет вам известно, что инфинитив от слова «свинии» не образуется! И, пожалуйста, задавайте только те вопросы, которые принято задавать в порядочном обществе, иначе мы с вами расстанемся врагами!». 

Мы от души посмеялись.
– Тебя подождать, Свынюка?
– Да, давай его подождём и … может зайдём – пропустим по стаканчику… – ответил вместо меня Рюмин.
– Правильно, – согласился я. – Водка хороша тем, что её можно пить как за сдачу зачёта, так и в связи с несдачей оного….

И тут на улицу выходит Пискаренко. Белая вязаная шапочка, кремовая курточка, перетянутая на талии ремнём, и рыже-бурые сапоги на танкетке. Она молча подходит к нам и стоит, как мумия.
– Ты что? Уже сдала? – спросил я.
– Нет.
– А что тогда?
– Да…. я хотела бы с тобой поговорить… приватно, так сказать….

Парни понимающе кивают и ретируются.
Я закуриваю вторую сигарету. Женя, сделав несколько театральных финтов своими тоненькими, как веточки молодого деревца, ручками, начинает издалека:

– Знаешь, Олег, – говорит она нарочито громко, при этом чеканя каждый звук моего имени, – я уже давно-давно наблюдаю за тобой, и никак не могу понять: кем ты себя возомнил?
Хороший старт. Надо пресекать в корне, а то следующее предложение будет слышно в аудитории, где проходит зачёт….

– Наблюдаешь?! Женя, сделай одолжение, не ори, как резаная, на всю улицу! Скажи спокойно: что случилось?
– Что случилось?? Это ты мне скажи, что случилось! Окружил себя одалисками, как султан, и доводишь их до белого колена!!
  – Ты, наверное, хотела сказать: до белого каления?
– Какая разница, что я хотела сказать! Ты лучше мне ответь: кто дал тебе право издеваться над девочкой?!

Зная, что Женя проживает в одной комнате с Викой, я быстро сообразил, о ком идёт речь.
– Она тебя послала ко мне на переговоры?
– Никто никуда меня не посылал! Я просто предлагаю тебе поменяться со мной комнатами и общежитиями, и тогда ты поймёшь, что такое не спать по ночам из-за того, что на соседней кровати кто-то воет, как волк на луну!

– О! Я всю жизнь мечтал жить в одной комнате с тремя красавицами! – сказал я, всё ещё лелея слабую надежду повернуть такой неудобный для меня разговор в шутливое русло. Но Женя была «на своей волне» и, похоже, была твёрдо настроена довести меня «до белого колена»….
– Послушай, неужели тебе её совсем не жаль?

Я задумался.
– А почему ты решила, что я буду обсуждать с тобой вопросы, имеющим непосредственное отношение к моей личной жизни? – вопросом на вопрос ответил я, пытаясь найти какой-то благовидный предлог, чтобы «отшить» её или смыться самому. Но «отшиваться» Пискаренко явно не хотела; она продолжала сверлить меня насквозь своим колючим взглядом, а бежать мне было некуда.

– Ты не ответил на мой вопрос, – сказала она уже спокойнее, натягивая на голову капюшон курточки.
– Ладно, давай без истерик, хорошо?
– Давай без истерик.
Я глубоко затянулся сигаретой.

– Женя, ты меня, конечно, извини, но, во-первых, я себя никем не окружал. Во-вторых, если Вика плачет по ночам, это ещё не значит, что именно я тому причина, хотя и не исключаю этого. В-третьих, как я уже тебе сказал, я не собираюсь с тобой обсуждать всякие интимные подробности моей жизни. Но! Я тебе обещаю, что в ближайшее время поговорю с ней и…

– Вот смотрю я на тебя, Рыбаков, и не могу понять: что Вика в тебе нашла?
– Я…
– Всё! Я пошла!

И, повернувшись на сто восемьдесят градусов, Пискаренко уходит. Постояв ещу несколько минут, я захожу в ту же дверь. Возле гардероба останавливаюсь и смотрю на себя в зеркало.

Действительно, что она во мне нашла?!