Глава 44. И как ни странно, мы по-прежнему вдвоем

Новый день, как ему и положено, принёс предновогодние хлопоты и волнения. Я, как мог, внушал себе, что обещание, данное мною Женьке Пискаренко, я выполнил, и что тем самым я свободен от угрызений совести и любовных терзаний. Конечно, мне было искренне жаль Вику, но я не видел обоюдоприемлемого выхода из сложившейся ситуации и … просто старался не вспоминать ту злополучную прогулку.

В последнюю декаду декабря я стал завсегдатаем переговорных пунктов; иногда мне казалось, что я в них живу: очереди в переговорные кабинки были бесконечными. Когда же оператор соединяла меня с Евой, я терялся во времени и пространстве, мой язык заплетался, мысли путались и, выходя на улицу, я уже не мог вспомнить, о чём мы вообще с ней говорили. Единственное, что осело у меня в мозгу, это то, что она у себя в Люботине потихоньку становится на ноги после перенесённого заболевания, и что на Новогодний вечер она готовит мне какой-то сюрприз.

Я не стал мучать себя томительным ожиданием и по телефону допросил её ближайшую подругу – Машу, и та, взяв с меня честное комсомольское слово не разглашать этот секрет, поведала, что к Новому году Ева шьёт себе вечернее платье.

Как я уже говорил, на субботу, 31 декабря 1983 года, была запланирована совместная встреча Нового 1984-го года. Я ожидал (как выяснилось позже – напрасно), что в доме у бабушки Машки «Колобка» соберутся самые «шебутные» студенты нашей группы, не считая девчонок, которые по большей части были тихими и спокойными. Иначе и быть не могло: это была первая вечеринка в нашей группе.

Заботы по праздничному столу, естественно, выпали на долю мужчин. На предварительно собранные деньги мы с Рюминым с раннего утра мотались по магазинам и рынкам, закупая продукты, напитки и выпивку.

Я часто посматривал на часы. В 12.00 нужно было встретить Еву на Южном вокзале, поэтому я всюду торопился и нервничал. Мой психоз проявлялся весьма своеобразно: отовариваясь в магазине или на базаре, я торговался с продавцами, и разговаривал с Игорем голосом Надежды Владимировны, сопровождая почти каждую свою реплику её фирменным жестом и «избранными фразами». Надо отдать должное Рюмину, который понимал, что со мной происходит, и великолепно мне подыгрывал, разъясняя торгующим значение этого жеста и этих фраз. На улице было минус 15-16, и студёный, обжигающий лицо, ветер не сбивал нас с ног только потому, что тяжеленные сумки и сетки, как якоря, удерживали нас от падения.

В начале двеннадцатого, на трамвайной остановке улицы Грековской я и Рюмин встретились с Валерой. Он привез мою гитару и двух девочек из украинского отделения филфака с одинаковым именем – Люда, но которых все почему-то называли «Кошка» и «Мышка». Мы пересекались с ними в колхозе, и знали, что они дружат с некоторыми девочками из нашей группы, в том числе и с хозяйкой торжества – Машей, поэтому мы совсем не удивились, что их тоже пригласили.

В общем, я отдал свои торбы Валере, они пошли искать нужный дом, а я отправился на Южный вокзал.

Ева вышла из электрички в огнено-рыжей шубе с капюшоном. Мы сели в метро и … поехали ко мне домой на Салтовку. Это вместо того, чтобы ехать на улицу Грековскую, где, как мне тогда казалось, все только меня с Евой и ждут! Зачем я потащил Еву к себе – загадка даже для меня. Может быть, я хотел похвастаться красотой своей девушки. Может быть, хотел намекнуть своей девушке на серьёзность своих намерений. Не знаю. Что было – то было. Но когда в коридоре я помогал Еве снимать шубу, у неё был такой смущённый и растерянный вид, что я пожалел о том, что сделал. И я заметил, что мои предки тоже не испытывают особого восторга: я первый раз в жизни пришёл домой не с другом, а с подругой. Я понимал, что они сейчас чувствуют, поскольку, несмотря на свой юный возраст, от некоторых своих старших товарищей я уже был знаком со стереотипом: «женитьба – рождение ребёнка – уход из вуза». Но гости – святое, и внешне всё выглядело вполне благопристойно. Мама жарила пончики и угощала Еву, которая мне позже призналась, что их не ест. То есть, не ест жареное. Поэтому она пила черный чай, заваренный папой по особому секретному рецепту, а пончик просто держала двумя пальцами. Я видел, что ей ужасно неловко, и пошел в душ, поручив маме показать Еве семейный альбом.

В общем знакомство с моими родителями для Евы было шоком. И на обратном пути, пока мы сорок минут тряслись в двадцать седьмом трамвае, она рисовала на заиндевевшем окошке колечки-пончики, и говорила мне, какая она была дурочка, что согласилась поехать на Салтовку. Выйдя из трамвая, мы ещё несколько минут петляли по частному сектору в районе Гольберовской церкви, и, наконец, пришли на место.

К своему глубокому разочарованию, я обнаружил, что наше появление совсем не произвело какого-то фуррора. В большой и светлой комнате был сервирован стол на десять персон – именно такое количество гостей ожидалось к празднику; Рюмин с Валерой спорили, какую поставить пластинку, а Маринка Лухина, которая привела с собой парочку одноклассников, помогала Кошке и Мышке на кухне. В правом от меня углу комнаты на табурете стояла Маша Колобок, и украшала разноцветными шарами новогоднюю елку, на вершине которой сияла пятиконечная красная звезда. Увидев меня и Еву, она соскочила с табурета, пробормотала мне «здрасьте», и бросилась в объятья Евы. Я терпеливо ждал пока они пообнимаются, обменяются комплементами относительно шикарности и элегатности своих платьев («Вот я слепой чурбан!») и, как обычно, бросят меня на произвол судьбы, удалившись в другую комнату.

Однако, скучать мне не пришлось: на проигрывателе зазвучала песня Джо Дассена «Et si tu n'existais pas», я присел за стол, и предложил своим скучающим парням установить предварительный и лёгкий контакт по белой крепкой. Однокласники Лухиной от выпивки отказались, правда, мы и не настаивали на их участии, но Рюмину они не понравились….

– Э-э-э….Что-то долго вы ехали с Южного вокзала, – заскрипел Валера, подвигая к хрустальным рюмкам открытую банку рижских шпротов.
– Трамваи ходят как им вздумается… Новый год всё-таки. Ну, давайте!
– За что пьём? – спросил Рюмин. – За баб?
– Кстати! Валерик! А где же твоя Таня? – спросил, я, накладывая себе в тарелку оливье.

Валерик задумчиво потянулся к бутылке и налил нам всем по второй.
Из кухни вышла Лухина. За нею – Кошка и Мышка.
– Вы посмотрите! Они уже отмечают! Не рановато, а, Рыбаков?
– Пить никогда не рано, и никогда не поздно, – отшутился я. – Вы лучше скажите: когда мы уже все вместе сядем и проводим старый год?
– А где ж твоя Ева и Машка? – спросила Лухина.
Я отложил ложку и большим пальцем правой руки равнодушно указал на дверь за моей спиной.

Через пять минут вся честная компания была в сборе. И началось обычное застолье – настолько скучное и примитивное, что и вспомнить нечего. В углу комнаты разрывался проигрыватель, тосты следовали один за одним, а Рюмин косился на подозрительных одноклассников Лухиной. Ева подкладывала мне в тарелку закуску, но сама почти ничего не ела. Машка Соломатина таки оторвалась от Евы, и весело щебетала с Кошкой и Мышкой. Когда моя речь замедлилась, я как-то сообразил, что надо сбавить обороты в плане выпивки, и посоветовал Валере наливать как можно реже. Валера удивился, сказал, что такого он от меня не ожидал, и не попал вилкой в шпротину.

Затем я извлёк из дермантинового чехла свою болгарскую гитару и сделал несколько рок-энд-рольных пассажей, как бы призывая народ прекратить балаган.

Идея попеть песни по общему мнению оказалась весьма своевременной. Поступило предложение «вжарить» «Новый поворот» «Машины Времени», но для этого нужно было заткнуть проигрыватель, что и сделала его хозяйка.  Для полного комфорта один из одноклассников Лухиной выключил свет, а Валера включил на ёлке гирлянду.

Ева устроила свою маленькую головку на моём плече, и … у меня за спиной выросли крылья. Фигурально, конечно…. И с такой, можно смело сказать, интимной обстановкой «Новый поворот» как-то не сочетался…

Поэтому я запел вот что:
«Кружит листва, как стая желтых парусов.
Осенний ветер, словно страх, приносит дрожь,
Но ты не прячь свое усталое лицо.
Слезинок больше нет, остался только дождь.

Раскрой же зонт, надвинь свой серый капюшон
И подойди поближе, – я слегка продрог.
Какой смешной сегодня день, и в нем я сам себе смешон,
Но это лучше, чем быть жалким как листок.
Года, что дым, еще один, а мы все ждем, пока живем.
И как ни странно, мы по-прежнему вдвоем.
И как ни странно, мы по-прежнему вдвоем»….