Адоптация

Брауншвейг встретил  хмурым дождливым февральским  утром  и пустой платформой, по которой шатался пьяный немец, пытающийся попасть в амбразуру подземного перехода.
       По полукругу привокзальной площади бесшумно двигался зелёный трамвай с ярко освещённым салоном. Нестерпимо захотелось прокатиться в трамвайчике – так уютно и по домашнему выглядели пассажиры. Но, поборов личное, я направился к стоянке такси и уже в семь сорок был в вольфсбургской гостинице, хозяйка которой, на весьма чистом русском языке, объяснила, как пользоваться кавемашиной и что, собственно говоря, входит в стоимость номера по сто марок за сутки. Помимо двух комнат с телевизором и телефоном, толстенького бумажного пакета молотого кофе в день мне предоставлялось право пользоваться в утренние часы спортивным залом на первом этаже и на небольшую скидку в греческом кафе по соседству. Междугородняя и международная связь, факс, коммерческое телевидение и пользование душевой кабиной сверх установленного лимита оплачивались отдельно, чем я и воспользовался, смыв с себя дорожную пыль, накопившуюся за двое суток.
       Вечер первого дня завершился посещением Дойчебанка, где в обмен на кучу упаковок и заполненных бумажек  получил депозитную  карту, отливающую перламутром голографической метки.
       По Москве уже приближалось к девяти, когда я заставил себя набрать номер Циркача,  по инициативе которого я спешно покинул Россию. Соединение произошло неожиданно быстро, сразу после первого гудка, но вместо ожидаемого «алло» или «вас слушают» из трубки послышалось:
       -… брать только живым и чтобы «заркало»…
       Я нажал на рычаги и, отдышавшись немного, снова набрал номер. Тот же голос продолжил:
       - … исключительно халу и обязательно трёхдневной свежести. Вязкость фарша непременно проверяйте пальцами и при необходимости долейте остуженную предварительно сваренную воду…
       Я хмыкнул. Голос замолчал, прислушиваясь, а потом спросил:
       - Вы ничего не слышали?
       - Нет, - ответил некто, - а вы?
       - Я тоже. Так вот, шарики следует катать только тогда, когда соус закипит и непременно смоченными в воде руками, иначе они развалятся…
       Чертовщина какая-то. Чем только люди не занимаются во время работы и, особенно, после неё, и когда, чёрт побери, следует ожидать окончания передачи поварского рецепта.
       Подойдя к окну, я стал вглядываться в подсвеченную темноту небольшого дворика, за боковыми оградами которого справа и слева множились, как отражения в двух зеркалах, такие же дворики. Почему-то представилось, что лет 60 назад в двориках обитали одни нацисты и их отпрыски в коротких штанишках с галстуками вокруг цыплячьих шеек и большими барабанами через плечо.
       В тишине номера раздалась трель телефона.
       - Алло!
       - Евгений Васильевич, добрый вечер.
       - Добрый. Это вы – Сергей Николаевич?
       - Кто же ещё? Спасибо за Варшаву. Звонили уже?
       - Пробовал, рецепт кому-то битый час телефонирует…
       - Не понял. Рецепт?
       - Да. Шарики какие-то, отваренные в соусе.
       - Забавно! Должен вас слегка огорчить. Сегодня вечером в вашей конторе побывали посторонние люди. Забрали кое-какие бумаги и сервер…
       - Сервер! О господи…
       - Не волнуйтесь. Ваш оригинальный сервер вторые сутки находится у меня. Уж извините за самоуправство.
       - Что вы. Всё, что вы для меня делаете…
       - Короче. То, что было конфисковано, заведёт их очень далеко от прямого пути, и, тем не менее, позвоните ему и обязательно сегодня. Спокойной ночи.
       - Спокойной ночи.
       Дав отбой, я в который раз за вечер набрал номер Циркача, ожидая услышать продолжение передачи рецепта. Трубку долго никто не брал, а потом недовольный голос произнёс:
       - Хворостовский слушает.
       - Бер-Мордух Гиршевич?
       - Простите, кто вам нужен?
       - Мне нужны вы, господин Хлопкин.
       - Кто это?
       - Вас беспокоит Евгений Васильевич.
       - Откуда вы звоните?
       - Из Вольфсбурга. Я хочу вам сообщить две вещи. Первое, я не смог выполнить ваш приказ. И второе, хотя ваш соус уже закипел, но скатать из себя шарики я вам позволить не могу.
       Положив трубку, я не мог долго успокоиться и всё ходил из угла в угол, пересказывая в уме весь разговор.
       Как я оказался на улице – не помню. Моросил дождь. На ступеньках подъездов размокшие кипы рекламной макулатуры. Вдали, как на сцене, желтел перекрёсток, на который тихо шурша въехали две машины. Удар! Машины замерли. Не торопясь, под дождь вышли два водителя. Обменялись какими-то бумажками и разъехались.
       Правая ладонь ощутила влажность ручки только что захлопнувшейся двери. Я посмотрел на тёмные окна привратницкой. На освещённые окна второго этажа и побрёл вдоль улицы. Зашёл в широкий створ магазинного входа, прошёл мимо прилавков и вышел на параллельную улицу. На другой стороне я обнаружил пивную.
       Посетителей было немного. Они сидели за тёмно-рыжими дубовыми столами и допивали первую вечернюю. Подойдя к стойке, я показал один палец. Кёльнер понимающе кивнул и принялся колдовать с краном. После первого нажатия он поставил кружку на стойку в ожидания отстоя пены и показал жестом на пустой стол, дав понять, что процесс на этом не закончился.
       Оглядевшись, я заметил в углу музыкальный автомат и, опустив пятимарочную монету, тыкнул первую попавшуюся кнопку, сел за стол. Мелодия играла минут пять. Я повторил подход к автомату и с трудом нашёл Розе мунде. На середине мелодии кёльнер принёс долгожданную кружку. Осушив её одним залпом, я снова показал один палец. Кёльнер как-то неестественно заторопился и вторую кружку принёс мгновенно. Посетители с одобряющими жестами сопроводили осушение второй дозы. Посчитав присутствующих и прибавив одну для кёльнера, я поднял пятерню и сделал ею большой круг. Пивная огласилась гусиным гагаканьем.
      


Рецензии