Пианино

Пианино было старое и давно уже расстроенное. Выцветший бок, на который долгое время светило в ясные дни солнце, стал походить на лишайное пятно, которое, казалось, заразило и весь инструмент. Педали давно не работали и просто торчали в разные стороны, будто сломанные пальцы. Единственным его украшением был изумительный узор паутины, покрывающий боковые стенки корпуса. Утром нить переливалась, и этот паутиновый орнамент было подобен бриллиантовому украшению, небрежно свисающему до самого пола.

Такое древнее и никому ненужное пианино ждало неизвестно чего. Однако каждый мог бы с легкостью утверждать — музыке уж никогда не звучать из-под его крышки. Клавиши были грязные и липкие, и, если даже кто-нибудь решился бы их чистить, то вот пыль, забившаяся под них, все равно не дала бы ни единому звуку вылететь из инструмента.

Когда-то на уже неживые клавиши падали слезы живых цветов, собранных на рассвете чьей-то любящей рукой. После по клавиатуре бегали и опадающие лепестки быстро засыхающих бутонов. Изредка залетали пчелы. Это были последние гости цветов. Пианино слушало их мерное жужжание, превращая все звуки хоть в какую-то понятную ему одному музыку.

Однако и это было в прошлом. Теперь же оставалось только воспоминаниями извлекать звучание нот, мысленно прокручивая старые времена.

Простояв так долгие годы, всеми забытое, пианино превратилось в подставку для таких же бесполезных вещей, как и само оно. И ему только оставалось ждать случайных звуков: стука упавшей куклы или шороха скатерти...

***

Белый котенок, словно светлый лучик надежды, появился неизвестно откуда. Может быть, забрался в дом через разбитое окно? Или через дыру в полу? Это не имело значения. Пианино даже не сразу заметило его. И вдруг этот маленький комок прыгнул на клавиши.

— Ми-яу! — послышался звук.

Пианино встрепенулось. Котенок нажал лапкой на клавишу еще раз.

— Ми-яу! — повторился звук.

Пианино не могло поверить, ему казалось, что забытые времена вернулись. Те времена, когда мальчик учился играть и нажимал на клавиши, заставляя петь инструмент. Пианино не могло понять, неужели с появлением пушистого зверька клавиши вновь обрели способность говорить, ожили, пробудились от столь долгого  сна?

Однако, когда котенок спрыгнул на пол и снова послышалось это знакомое — Ми-яу! — стало ясно, что звук создавало живое существо.

Убежав, зверек оставил лишь странное ощущение — пианино на несколько мгновений перестало чувствовать одиночество, хоть все это и было всего лишь иллюзией.

С услышанным звуком ноты «Ми» у пианино появилась мечта, которая заставляла его радоваться. Мечта очень далекая и почти несбыточная. Она  приходила изредка в дреме — пианино вновь настроенное, перекрашенное и полностью отремонтированное ждало, что вот-вот придет ученик, не знающий ничего, а старый друг-мальчик будет учителем и станет рассказывать истории о древнем инструменте. И вновь запоют его лучшие друзья — нотки. В такие моменты пианино вздыхало, что-то поскрипывало тихо, но плотные слои пыли мешали ему даже спокойно дышать, и мечта убегала, словно маленькая серая мышка — ее длинный хвост-воспоминание еще некоторое время оставался в поле зрения, но потом и он пропадал, оставляя лишь еле заметные следы прозрачной надежды.

Пианино не раз пробовало наполнить свое существование смыслом. Однако от бесконечных попыток наполнить комнату звуками лишь быстрее трескались внутренности, калеча и старя музыку. Из поврежденного корпуса вылетал стук еще работающих молоточков, однако многие струны были порваны и не издавали ни малейшего звука.

Когда инструмент осознал свое плачевное состояние, он решил попросить помощи. В обмен на звуки он поселил в себе несколько семей мышат. Но вместо обретения своей мечты пианино, наоборот, стало еще более грязное и немощное. Теперь здесь стоял и грузный едкий запах, заполняющий всю комнату.

И хотя изначально можно было слышать отзвук звонкого и яркого «Си», но спустя время все смешалось в бессвязное пищание, подобное на никчемную пародию неумелого ребенка.

Просуществовав так долгое время, пианино все-таки не оставило надежду, что это не навсегда. И вот одним утром, когда начался уже сезон дождей, послышался скрип половиц. Затем прозвучал чей-то смех. Или это был стон? Пианино почувствовало, что не напрасно ждало так долго. Что вот наступила долгожданная встреча… Но также быстро, как застучали двери, также быстро и прекратились все звуки. На поблекшей крышке вновь лежали плачущие цветы, но пианино ощущало одиночество. Тишина вновь окутала собой все пространство. И только падали на клавиши слезы, слишком отдаленно напоминавшие меланхоличный звук ноты «Ля».

Память пианино была очень хрупкая. Иногда ему казалось, что оно вновь живет прежней жизнью. И что вот-вот должен вернуться мальчик. И заиграть. Но время летело, и никто не приходил. И пианино снова превращалось в живой камень. Камень с душой.

Бесконечный водоворот старых воспоминаний часто заставлял видеть в столбах пыли лишь звездные отсветы будущего. И хотя настоящее оставалось прежним, казалось, все может измениться в один момент.

Желание услышать и другие ноты стало для пианино последней причиной его существования. Однако, вера в его исполнение с каждым днем уменьшалась, ведь пианино совершенно никак не могло повлиять на происходящее.

Появление ноты «До» было неожиданно. Это произошло одним ранним утром и, увы, жизнь этого звука была коротка. Какой-то мелкий грызун попал в крысоловку, и пока он старался убежать, ловушка равномерно стучала о пол. Все это завершилось, как только зверек выбрался. Странный звук, издаваемый этим оружием, запомнился пианино подобно страшному сну. Оно не могло представить, что столь благородная раньше нота может звучать подобным образом, оставляя за собой только жалость.
И вновь наступила давящая тишина.

***

В одну ночь все изменилось. Появились наконец и звуки, и шум, и разговор. Не было знакомых нот, но для этого нужно было ведь еще немного времени — так думало пианино. В темноте красиво летали тени и свет. Вскоре появились и люди. Они обняли пианино, как старого друга. И инструмент почувствовал, что вновь стал кому-то нужным. Эти объятия вселили и новую надежду, и веру, и силу духа. Они дали понять как бывает все странно, но хорошо. Фортепиано очутилось в потоке теплоты, нежности и любви. И хотя столь долгое время пришлось страдать, но все забылось в считанные мгновения, пока кто-то незнакомый убаюкивал инструмент, как маленького ребенка.

Не сразу пианино очнулось от мечтаний. Теперь оно стояло на улице, и уже ветер обнимал его, как новую игрушку. Появились и холод, и страх. Не сразу пианино заметило, что столь бережно хранимые нити украшения-паутины порваны, а педали вообще вырваны и брошены вдали. Что столь знакомые забытые вещи выброшены, а домики мышат разрушены и пусты.

***

Мальчик все-таки пришел. Это был уже другой мальчик. Не тот, который помнил пианино, когда оно не было покалеченным. Но это было не воображение. Он провел рукой по клавишам, не издавшим ни звука. Посмотрел на пятна и дыры, на грязь. И ушел.

— Времена изменились, — думало пианино. — Неужели мог бы он уйти раньше, когда лакированные стенки переливались и дышали новизной, когда клавиши блестели, и отражали свет, словно маленькие солнышки? Нет. Конечно же, он бы не ушел. Это теперь, потускневшее, словно черное пятно, оно мозолило глаза даже в самый пасмурный день.

Словно по волшебству исполнялась последняя мечта пианино. Клавиши не играли вновь музыку, однако судьба делала все, чтобы напомнить инструменту обо всех семи звуках. Даже если это еще быстрее разрушало его жизнь.

Вскоре люди вернулись. Теперь уже легко и не жалея они отломали верхнюю крышку, затем стали разламывать и остальной корпус пианино. И словно последняя радость — пронесся звук ноты «Ре», протяжный и дрожащий, словно растягивающий само время.
Пианино было довольно. Музыка, что просачивалась сквозь его корпус, заставляла подумать, что все-таки был смысл самого его существования. Бок не переставал болеть, педали не срослись и оставались все теми же безжизненными пальцами, валяющимися вдали, но все же оно жило.

И поэтому, когда пошел снег, пианино почувствовало облегчение. Снег падал на свежие раны и прикрывал всю боль, что еще оставалась внутри инструмента, продлевая ненадолго и саму жизнь, таял и смывал всю ненависть, накопившуюся за все времена, оставляя только добрые чувства в памяти пианино. И рождал новый звук ноты «Фа» — бесконечно тихий, но мягкий и лучезарный.

Из всех нот только одна до сих пор молчала. Нота «Соль». Может быть потому, что она как тень следовала на протяжении всей жизни за пианино? И поэтому теперь не было ничего, что она могла бы еще сказать? Может быть, именно поэтому даже когда снег превратился в дождь, даже тогда стойкая «Соль»  не двигалась под ударами острых капель. И только другие клавиши бегали быстро, словно убегая в свое прошлое.

Пианино стояло теперь под дождем. Может быть, неделя осталась ему? Или  месяц? Это уже было неважно. Потому что инструмент вновь услышал старую мелодию, почувствовал как ожили и помолодели клавиши. Даже если звуки создавались всего лишь природой, даже если движение клавиш было  всего лишь его выдумкой. Ведь теперь это было его последнее воспоминание. Счастливое и беззаботное. Подобное далеким светлым временам.