Это наша Родина, сынок...

Опубликовано в литературном журнале «Русская жизнь», раздел «проза», 07 сентября 2018 года. Алексей Курганов, миниатюра «Это наша Родина, сынок…». Ссылка -

… у Нюшки купили литр самогонки, в палатке - котелку ливерной колбасы. В  брошенном огороде у железной дороги  нарвали луку. Пришли на берег. По реке шла баржа с песком.  В осоке квакали лягушки. Пахло прелой тиной. Было спокойно и солнечно.
- Красота! – сказал Сергунька, когда выпили по первой и закусили. – «Это твоя Родина, сынок!».
- Чего? – спросил Иван Степанович.
- Ничего. Анекдот  такой есть. Два червяка, отец и сын, сидят в куче коровьего гавна, смотрят на небо, видят: по небо  журавль летит. Сын спрашивает отца: а чего он в небе летает, а мы с тобой в гавне сидим? Несправедливо! А отец ему отвечает: у каждого – своя Родина. У него – небо, у нас – гавно.
Сергунька хохотнул, искоса вопросительно посмотрел на Ивана Степановича. Дескать, как? Смешно? Не смешно, понял он по выражению лица собутыльника. «Это  твоя Родина, сынок!». Ну и что? Действительно, Родина. И действительно, она у каждого – своя. Какой тут смех-то?
- Да, - сказал Сергунька, высморкался и вздохнул.
 – Я в Борзе служил, на монгольской границе, продолжил он. -  Зимой мороз за пятьдесят. Выскочишь из каптёрки посцать – струя до земли уже сосулькой долетает.
- Это ты к чему? – спросил Иван Степанович.
- Тоже наша Родина, – пояснил Сергунька. Оказывается, он был философистом.
- Нашёл Родину, - всё же хмыкнул Иван Степанович.
- А как же. «И от тайги до британских морей…». У нас там от тоски один сержант трёхнулся. Что удивительно:  сначала был совершенно нормальным. Всё молчал. Думал всё о чём-то. А однажды, в самый мороз вышел из каптёрки, залез на крышу и вылил в трубу ведро солярки. Как мы все не сгорели – чёрт знает. Хотя обгорели. Да-а-а… Его потом в психушке до самой весны держали. Там тоже молчал.
- Вылечили? – спросил Иван Степанович.
- Дембельнули.
- Значит, не вылечили.

Посидели, помолчали. Баржа дала мелкую волну. Лягушки заквакали громче.
- У меня тоже был один знакомый сумасшедший, - сказал Иван Степанович. – Всё гимн пел.
- Чего? – не понял Сергунька. – Какой сумасшедший?
- Да такой же, как ты. Гимн, говорю, пел. Советского Союза. Когда дома пел, то ещё ничего. А как на улице – его сразу в психушку забирали.
- А чего, на улице  петь нельзя? – удивился Сергунька.
- Почему? Можно. Но не гимн.
- Почему? – опять не понял Сергунька.
Иван Степанович пожал плечами.
- Нельзя и всё. Нарушение общественного порядка.
- Живой?
- Кто?
- Псих.
- Не. Лет десять уж как.
- От чего ж двинул-то?
- От радости, - хмыкнул Иван Степанович. – Я чего, доктор? Откуда я знаю?

Опять замолчали. Баржа втянулась в шлюзовой створ. Со створа чего-то заорали. Кажется, матерное.

- У нас на улице тоже один поехал, - сказал Сергунька. -  Сначала нормальный был. В бухгалтерии работал, в заводском профкоме. Тихонький такой ходил, скромненький. А потом как выйдет на улицу, как начнёт орать: «Где папа, бля, где папа, бля, где папа?». Папу очень любил. Папа у него зимой помер. Провалился в открытый едрант. Не, если бы трезвый был, то, может, и вылез бы. А то в зюзю. Куда уж вылезать…
- И это наша Родина, сынок! – неожиданно сказал Иван Степанович.
- Какая Родина? При чём тут Родина?
- Едрант. Ты же сам сказал.
- А-а-а, в этом смысле… Тогда да…  А ещё он очень пельмени уважал.
- Папа?
- Нет. Сам. Мать ему наварит полную миску, выйдет с нею во двор, сядет на пенёк, миску пристроит на коленях и начинает молотить. И всё бы ладно, но только пельмени у  него с вилки соскальзывали и на землю падали. Так он их прямо с земли на вилку опять накалывал – и в рот. Прямо с землёй. А чего ему? Он же психический. Ему всё нипочём.
 
- Весёлый мы разговор затеяли, - продолжил он. –  Не, лучше про армию. Ты где, Иван Степанович, служил?
- В гэсэвэгэ, - ответил тот и пояснил. – Группа советских войск в Германии. Город Дрезден. Шикарное место. Музеи, пивные… У меня там немка была Эльза. Сиськи – во! – он щедро распахнул руки, показывая какие были у немки сиськи, и вздохнул. -  Ихь либе…
- Чего? – не понял Сергунька.
- Любовь, - перевёл Иван Степанович.
- Любовь? – хмыкнул Сергунька. – Чего ж не остался, если любовь?
- Нельзя, - мотнул головой Иван Степанович. – Любовь любовью, а Родина Родиной. И нехира путать эти два священные понятия.
- Уж прямо так и священные…
- Шалопай ты, - с мягкой укоризной произнёс Иван Степанович. – Не понимаешь сути. Ничего, повзрослеешь.
- Да уж где уж нам уж, - неожиданно разозлился Сергунька. А разозлило его это снисходительное «повзрослеешь».
- Мы в Борзе служили. Не в Германии. В Борзе сисек нету. Там степь кругом и волки. И мороз за пятьдесят. Где уж нам уж!
- Не заводись! – строго предупредил Иван Степанович.
- А я и не завожусь…

Новая баржа сделал манёвр и замерла посередине реки. Лягушки умолкли. Вероятно, почувствовали что-то недоброе. А может, доброе. А может ничего не почувствовали. Чего им, лягушкам? Квакай да квакай. Только не на  Родину!